Бывший еврей за монастыри и монашество

В настоящее время пишут немало за и против монастырей; мы сочувствуем первым и настолько считаем важными монастыри для поддержания православия в русском народе, что решились написать относительно этого в «Домашней Беседе» статью под заглавием «бывший еврей за монастыри и монашество».

Насколько выполнили свою задачу, судить не нам; мы довольствуемся тем, что высказал о ней, более нас компетентный судья в этом деле – г-н редактор Домашней Беседы; а он вот что говорит ко вразумлению недругов монастырей; «Стыд и посрамление природным христианам, безумно восстающим на высшее проявление жизни духовной в трудном подвиге монашества! Их учит теперь бывший еврей, а ныне ревностный поборник Православия. Уж не начинают ли приходить в исполнение пророчественные слова св. апостола Павла, вразумлявшего современных ему христиан из римлян, которые превозносились над упорствовавшими евреями, и которых он назвал все-таки дивиими маслинами, а ослепленных иудеев природными ветвями святого корня, коих силен Бог паки прицепити?"^{1 2}

Предлагаем благосклонному читателю и самую статью, полагая, что прочитать её не будет дедом излишним.

А. А.

«Кажется, ни одна современная семейная беседа не обходится без того, чтобы не потолковали о монастырях и чтобы кто-нибудь не поглумился над ними, особенно, когда этою беседою заправляет какой-нибудь прогрессист. В виду этого-то я и решился высказать свое посильное слово в ответ на современные толки о монастырях. Знаю наперед, что не только прогрессист, но и тот, кто знаком с моими статьями о современной жизни евреев, скажет, что я берусь не за свое дело; но мне думается, что говорить о том, что близко сердцу и касается христианской святыни, может и должен каждый православный христианин. И почему же не сказать? Если природный русский человек-христианин не стыдится говорить дурное о монастырях, то почему же мне, бывшему еврею, не сказать о них правдивого слова своего?

Прогрессисты говорят, что монастыри наши будто бы перестали быть тем, чем они прежде были и чем должны быть, что они не выполняют уже ныне той высокой задачи, какую выполняли древние монастыри, не могут способствовать делу спасения христианина; да и не за тем, говорят они, идут ныне в монастыри, а для того, чтоб пожить хорошо и беззаботно; стало быть ради общей пользы, их нужно преобразовать и приспособить к современной жизни и потребностям народа. Другие прогрессисты идут еще далее: «в наше время, говорят они, вовсе нет надобности в монастырях; прошла та пора, когда христиане нуждались в них; теперь следовало бы заменить монастыри более якобы полезными и более необходимыми для народа учреждениями – училищами, богадельнями и проч.».

Прежде всего, считаю нужным оговориться, что подобный голос не есть голос народа (имея в виду массу народа), а голос чад Исава, ибо истинно-православные христиане не хотят, не желают даже слышать ничего дурного о св. обителях и, беда, если им кто-нибудь скажет что-нибудь недоброе о них. Я в этом убедился давно, когда был еще неверующим иудеем. Однажды, как теперь помню, стоял я на улице, в кружке бывших единоверцев моих евреев; мимо нас проходили богомольцы в Киев. Один старый еврей-фанатик, желая поглумиться над ними, крикнул: «куда вас, музиков то и дело несут церти, – все поди в Киев?» – «Да, идем туда, в св. Киев» сказал богомолец, «Богу помолиться и св. угодникам поклониться, которых вы, жиды, не знаете, не понимаете и понять не можете». – «А вот, сказал еврей, ваш Киев скоро провалится!» – «Как наш св. Киев провалится? И ты, жид, смеешь так говорить и желать?» – «Да, да, смею, зелаю и оцепь зелаю». «Выведенный из терпения богомолец подошел к еврею и, подняв внушительного свойства кулак над его головою, сказал: «а что, жид окаянный, будешь кричать, что Киев провалится?» Еврей струсил, и закричал: «ой вей, вей, (увы! увы!) нейн, нейн (нет, нет), не буду узе больсе так говорить, ни за сто не буду!» – То-то же гляди, сказал богомолец, спокойно отходя от него.

Я рассказал эту сцену для того, дабы показать, что лучшим и верным судьей о монастырях может быть сам народ, который знает их лучше всякого прогрессиста, редко бывающего в св. обителях, мало или даже вовсе незнакомого с ними и рассуждающего о них большею частью понаслышке. А народ во всеуслышание говорит, что ему дороги монастыри, что они были, есть и будут священны для него, что в них он видит более точное исполнение и соблюдение уставов Церкви православной и всего того, что так дорого истинно православному человеку. Если современные монастыри в некоторой степени и отступили, с внешней стороны, от скромной обстановки древней пустыннической жизни, то это нисколько не препятствует им споспешествовать делу спасения и хотящий спастись может и в нынешнем монастыре найти надежное средство к тому. Как лечебница, какова бы она ни была, приносит пользу обращающимся к ней за помощью, так и монастыри, как духовные лечебницы, помогают духовно-немощным, духовно-расслабленным, ищущим у них духовного врачевания; а если в эту лечебницу постоянно притекают за помощью, то, значит, она не потеряла своего врачебного свойства. Неужели, в самом деле, все эти сотни и тысячи иноков идут в монастыри для того только, чтобы пожить беззаботно? Неужели все они лгут? А богомольцев, идущих во многом множестве в монастыри, что влечет туда? Спросите их, – и они единодушно ответят вам, что имеют в том необходимую потребность, что идут туда ради того, чтобы научиться в св. обителях христианскому житию, примером которого служат угодники Божии, чтобы послушать опытных старцев-иноков, и вынести назидательный урок и для своей жизни.

Конечно, маловер посмеется этому и непременно объяснит цель посещения обителей богомольцами тем, что крестьянин ходит по монастырям так-себе, от праздности. Недавно, нынешним летом, сидел я с одним из таких господ в доме N.... К окну подошли мужички с котомками за плечами и, поклонившись, попросили напиться воды. Собеседник мой, не дав им перевести духу и не утолив их жажды, обратился к ним со следующею диктаторскою речью: «вы куда, мужичье, направляетесь?» – А идем, батюшка, сказал скромно седой старичок, Богу помолиться, – кто к Сергию преподобному, кто к Тихону Задонскому, а я вот иду уже в другой раз в св. Киев поклониться тамошним угодникам Божиим. – «Охота вам такую даль таскаться! Лучше бы сидели дома в такое рабочее время и работали, чем тратить понапрасну время. Вы не понимаете, что время – деньги, а денег бросать нельзя». – Мы, родимый, не бросаем их; но ради денег оставлять все нам дорогое не приходится; ведь нельзя же, батюшка, обойтись и без того, чтобы не сходить в св. обитель. Ты, поди, родимый, думаешь, – продолжал богомолец, – что мы кидаем дело свое или сидим в деревне, сложа руки? Нет, – видит Бог, что работаем вдоволь, да успеха-то от наших трудов ныне как-то мало: то хлеб худо родится, то скотинка падает; значит, мы много нагрешили. А где же и чрез кого искать милости Божией, как не чрез св. угодников? Вот мы, православные, и идем к ним и, помолившись, получаем чрез их ходатайство милость Божию. И, как видите, барин, идут туда люди не молодые, а старики; таким-то уж пора подумать и о Боге и о душе, – да и дело то от этого не остановится. Вот, например, я 70-ти летний старик, имею трех сыновей, с которыми наработался вдоволь на своем веку; теперь им легко и без меня справиться. Я сказал им: детушки, пустите меня помолиться св. угодникам! Они отвечали: иди, родимый батюшка, со Христом, помолись там и за нас грешных! Ну, и идешь и помолишься не только за них, но и за весь мир православный. Стало быть, заключил старичок, урону-то от нашего путешествия в монастырь, для поклонения св. угодникам, нет, а для души польза».

Да еще какая польза-то, скажем мы от себя. Не только для богомольцев польза, но и для тех, у кого они бывают, по возвращении из монастырей. Поклонники разносят по православному миру много доброго, назидательного для души христианина; они всюду передают о виденном и слышанном, и как благотворно отзывается все это на народной массе! С какою охотою приемлется каждое их слово! Кто из нас не видал, как обступают богомольца, поклонника св. мест, когда он появляется в доме поселянина? Первая, как водится, хозяйка дома, дав лишь снять ему котомку с плеч, осыпает его вопросами: «ты, поди, родимый, от угодников Божиих?» – От них, голубушка, от Киево-Печерских угодников. – Расскажи же, родименький, как там, у угодников-то Божиих, что ты видел и слышал? – И языком не вымолвить, отвечает богомолец, какая там благодать Божия... Легко сказать, чего мы, грешные, сподобляемся: ходим по св. пещерам, где спасались угодники Божии и молились за нас грешных. Три раза в день бываем у службы Божией; а служба там, в св. обители-то, у угодников Божиих, долгая и куда-как приятная! Православные там непрестанно молебствуют. Трудно, родимая, передать все то, что видишь там; стоишь словно не на земле, а на небе. Не расстался бы с св. обителью, и все бы глядел на св. угодников Божиих, почивающих в раках, как будто они только вчера скончались...

Слушающие такие рассказы то и дело крестятся, так что, глядя на них, видишь, что они как будто переносятся сердцами своими туда, откуда слышится голос православного о христианской святыне. Богомолец, совершив свою миссию в одном селении, переходит в другое, с тем же назидательным словом. К подобным рассказам богомольцы присоединяют и многое другое, слышанное от иноков об угодниках Божиих, как например, подвизались они. Народ составляет из этих рассказов памятную книгу для себя, и старательно заучивает то, что ему так дорого и приятно. Эта книга завета постоянно находится с ним, утверждает и научает его любить и почитать св. обители. Да и любит же он их!...

Да, скажет прогрессист, правда, мужички, живя в простоте сердца, имеют какую-то безотчетную привязанность к монастырям, но современно-образованный человек не очень их долюбливает. – Смело можем уверить прогрессиста, что он ошибается. Истинно-просвещенный и образованный христианин питает такую же любовь к современным монастырям, как и простолюдин. Посмотрели бы вы, как много знатных особ приезжает к нам, в Великий Новгород, особенно в св. четыредесятницу, чтобы здесь, по их собственному выражению, как в месте, окруженном святынею, достойно поговеть, – «Я приезжаю сюда, – говорила нам одна весьма уважаемая особа, ежегодно приезжающая из Петербурга в Новгород, – чтобы здесь поспокойнее и поусерднее помолиться. Прежде потружусь, обхожу ваши св. обители, а потом уж в одной из них и приобщусь св. Христовых тайн. А у вас в Новгороде монастырей, слава Богу, много; я уже успела объездить некоторые из них, была в знаменитом Юрьеве монастыре. Отстояв обедню, я приложилась к мощам св. Феоктиста, архиепископа Новгородского; оттуда поехала в Сковородский монастырь поклониться почивающему в нем угоднику Божию, Моисею, а к вечерни отправилась в монастырь Варлаама Хутынского; там я исповедалась и сподобилась приобщиться; на другой день поехала в Антониев монастырь поклониться св. Антонию; тут видела я и тот камень, на котором угодник Божий чудным образом приплыл сюда из Рима. Была и в других монастырях, и – поверите ли, – я вынесла из них столько назидательных утешений для души своей, что и передать вам не могу.

Вот вам взгляд и образованного человека на монастыри, – не тождествен ли он со взглядом простого верующего православного? Да как иначе и смотреть на них? Такими показались монастыри и мне с первого же раза. Расскажу этот случай, хоть бы для того, дабы показать, что я не без основания сделался почитателем монастырей, и почитателем не фальшивым.

Будучи еще иудеем, я научен был отцом моим, ревновавшим к закону, свято хранить устав синагоги; а синагога учит бывать ежедневно на общественной молитве, велит чтить святые дни, праздники, посты и проч. и я тогда все это свято соблюдал. Когда я сделался христианином, мне тоже самое внушали и православные пастыри. Но, вращаясь в кругу светских людей, так называемых, образованных христиан, я заметил, что не всеми исполняется это. Одни считают лишним делом бывать в храме на молитве, другие не находят нужным соблюдать посты; даже меня уверяли, что в этом нет особенной надобности для достижения царствия Божия. Такое равнодушие к вере и уставам св. Церкви вначале, по обращении моем в Православие, смущало меня; но потом, привыкая к образу жизни светских людей, среди которых приходилось мне вращаться, я сам сделался равнодушным к уставам Церкви. Быв в Москве, я каялся в этом приснопамятному митрополиту Филарету. Владыка, выслушав меня, сказал: «а зачем ты берешь пример с дурных? Обращайся всегда к тем и туда, где можешь научиться доброму христианскому житию, – с таких бери пример; а чтобы ты лучше уразумел правила христианской жизни, с которыми, без сомнения, мало знаком, то съезди в обитель препод. Сергия. Ты же кстати больной; помолишься ему, и он облегчит твои страдания, как телесные, так и душевные». Я воспользовался благим советом великого архипастыря. Приехал в обитель и, не зная куда голову приклонить, я подошел к первой кельи и давай стучаться; мне не отворили; я – к другой, – но и тут тоже. Тогда я спросил проходящего монаха: живут ли тут? – Как же, ответил он, и сотворил молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»; в келье послышалось «аминь,» и дверь отворилась. Вот тебе, подумал я, урок первый – входить в дом с молитвою. Вошедший со мною в келью перекрестился, а я только поклонился. Монах спросил: «а вы, батюшка христианин? – Да, недавно крестился. – Это и видно, потому что природный истинно-православный христианин, входя в дом, ограждает себя крестным знамением; это подобает и вам делать, как уже христианину». Я покраснел; мне стыдно стало того, что я вошел, подобно еврею, в келью инока, не оградив себя крестным знамением. Вот тебе, сказал я сам себе, урок второй! Монах просил меня присесть и повел весьма назидательный разговор о св. угоднике Сергее, о св. обители, об иноческой жизни, так как обо всем этом, прежде всего, я и спрашивал у него. Каждое его простое и искреннее слово ложилось так плотно на душу, что у меня навертывались слезы на глазах. Во время собеседования нашего с ним, послышался монастырский благовест. Монах торопливо стал собираться; а я, желая его еще послушать, сказал: «еще успеем, батюшка; ведь теперь будут часы только читать...». – А вы думаете, сказал монах, что часы можно пропустить? Может быть, по вашему, по мирскому суждению, часы дело второстепенное в богослужении; а по нашему, важно и свято все, что положено читать уставом православной Церкви. Пойдемте-же скорее; не время рассуждать теперь, поговорим после. Вот тебе, Александр, третий урок, которого я век уж не забуду!... «Я, продолжал монах, сам проведу вас к угоднику; иначе вам, как больному человеку, трудно будет пройти; народу постоянно много в церкви». Мы пошли. Войдя в храм, я был удивлен благолепием его и стройным церковным пением; в устах монахов оно слагалось так чудно, что невольно вызывало благоговение и умиление в душах предстоящих и молящихся. Это не наше, подумал я, жалобное и гнусливое пение, совершающееся в бедной иудейской синагоге, к которой я некогда принадлежал. Подобного богослужения, надо сознаться, я не слыхал ни в одной из приходских церквей. С большим вниманием смотрел я на множество богомольцев, изливавших здесь душу свою пред Богом; глядя на них, у меня как бы невольно преклонялись расслабленные колена (я поражен параличом оконечностей членов) и молился от души со всеми предстоящими. Вот где место, говорил мне внутренний голос, где может спастись каждый, ищущий спасения. Вот где можно брать христианские уроки, как стоять на молитве и как молиться! Вот оно, это священное христианское училище, которое просвещает и научает так хорошо и так верно православный народ святой истинной вере в Бога и святых Его! Вот почему прививаются так прочно правила св. Церкви к простолюдинам, притекающим с верою и простотою сердца под кров обителей и к почивающим в них св. угодникам.

По окончании богослужения, монах повел меня в трапезу. Здесь я был также удивлен поучительным и истинно-христианским обычаем, нигде доселе невиданным мною в мире: во всё время трапезования, один монах читал во всеуслышание места из Свящ. Писания, и все с глубоким вниманием слушали читаемое, так что, казалось, пища вкушающих составляла как бы постороннее дело, а существенною было слово Божие. Так ли бывает, подумал я, за мирским столом? И опять урок: аще ясте, аще ли пиете, вся во славу Божию творите.

Предоставляем теперь право судить самому рьяному прогрессисту и решить, но только беспристрастно: – где лучше и спасительнее может назидаться христианин – в мире, или в монастырях, – там ли, где все направлено к соблазну и вечным житейским суетам, или же там, где тихо, спокойно и безмятежно все располагает к вере, благочестию и к точному исполнению уставов православной Церкви, – да потом и сказать: утратили ли современные монастыри значение свое?

Рассмотрим теперь, насколько верны толки и обвинения прогрессистов, направленные против монахов и их жизни. Я тем более считаю нужным обратить внимание на это, что подобные толки проникают ныне всюду в обществе и везде находят отголосок, даже между верующими, которые, не проверив слов маловеров, повторяют их нелепые толки. Я недавно испытал это именно тогда, когда писал эти строки. Ко мне зашел один знакомый господин; застав меня за статьей и узнав содержание её, он сказал: «вот вы ратуете за монастыри и готовы распинаться за монахов; а послушали бы что ныне говорят и даже пишут в газетах против монахов и их праздной жизни, да пишут не кто-нибудь, а люди, знающие их быт, – люди, которые заинтересованы жизнью духовенства и чуть ли сами не принадлежат к левитскому племени!» – Чему же вы тут удивляетесь, сказал я, – и всегда было так. Ведь на Моисея и Аарона поднимали ропот и обвинение не кое-какие люди, а почетные израильтяне: Корей, Дафан и Авирон, – но праведно ли было их обвинение? Тоже самое можно сказать и об обвинении монахов. Таков уж должен быть удел всех подвизавшихся и подвизающихся о Господе: будете, говорит Спаситель, ненавидимы имени Моего ради. Ведь ничего нет легче, как судить другого; мы всегда видим спицу в глазу ближнего, а у себя и бревна не чуем. – Что-ж вы хотите этим сказать, прервал меня знакомец, клевещут, что ли, на монахов? – А вы уж и убедились, что монахи плохи, веря без разбора тому, что пишут в газетах и забывая, что не всякому слуху надобно верить? Нужно, прежде всего, испытать и узнать, действительно ли монахи так плохи, чтоб можно было их обвинять. Признаюсь, когда мне кто-нибудь говорит нехорошее про монахов, я прихожу к той мысли, что должно быть и мы-то, современные люди, не очень хороши. В самом деле, ведь монах не с неба же свалился, а от нас же изыде, из мира пошел в монастырь. Иной, проведши большую часть жизни в мире, свыкшись со всеми его слабостями и лишь в преклонных летах сознав свою греховность, вздумает идти в монастырь, чтоб спасти свою душу, – и вот такой-то человек, поселившись в обители, естественно не вдруг может взойти на ту высоту христианской жизни, на которой мы желали бы видеть его, или же, восходя на неё нередко, по свойственной человеку немощи, опять падает. И вот мы, заметив в таком монахе какую-нибудь погрешность, начинаем судить и поносить уже всех монахов, забывая свои собственные слабости, а не знаем того, что этот самый монах, который кажется так предосудительным, проводит, может быть, по нескольку часов ежедневно на молитве о грехах своих, тогда как мы, миряне, спим в эти часы сладким сном. Но этого, конечно, видеть не может судья монахов; ибо такие дела творятся не в очию людей; монах делает это в затворенной клети – в келье.

Не знает судья монахов и о тех многих лишениях жизни, которые приходится испытывать монаху на трудном пути иноческой жизни. Довольно, по нашему мнению, одного того с монаха, что он оставив мир, близких, знакомых и вся, яже в мире, обрек себя на иночество.

Кто не знает и того, что монаху приходится вести непрестанную борьбу с самим собою? Он должен побеждать плоть, враждующую против духа, убивать в себе все страсти, а вести такую тяжелую борьбу, – побеждать самого себя, дело не легкое. Тем не менее, каков бы ни был монах, но живя в святой обители и имея пред собою живой благой пример хр. жития в лице угодника Божия и добрые правила старцев-иноков, может лучше подвизаться в деле спасения, чем мирянин. Но, как бы то ни было, хорош ли монах, дурен ли он, а не наше дело судить его... Господь наш Иисус Христос строго воспрещает нам судить ближнего: Не судите, да не судимы будете. И св. апостол Павел говорит: Не осуждайте друг друга, но сие паче судите, еже не полагати претыкания брату, или соблазна. (Рим. 14:13).

Все это так, сказал мой собеседник, я согласен с вами, что не должно судить ближнего, но современные монахи своею жизнью невольно вызывают нас на обвинение. – Да в чем же они так повинны? – Мало ли в чем их обвиняют:

Во-первых, что они ведут праздную жизнь и живут исключительно для самих себя. – Смею вас уверить, что судьями монахов за мнимую праздную жизнь являются большею частью такие люди, которые сами ничего не делают. Мне кажется, говорить, что монахи ничего не делают, свойственно лишь тому, кто не считает делом молитву; а кто чтит молитву и знает, как монахи три раза ежедневно ходят в храм Божий и выстаивают там по нескольку часов, тот едва ли позволит себе говорить так. Представьте себе, если бы в то время, когда мы говеем, кто-нибудь сказал нам, что мы ничего не делаем, ведем праздную жизнь, – мы наверное жестоко бы обиделись и ответили бы ему: «как ничего не делаем? Ходим в церковь к службе Божией и творим молитву, – а это разве не дело?» Монахов же, постоянно посещающих храм Божий и выстаивающих при службах гораздо продолжительнее наших, называем праздными людьми. Не забудьте, что монахи, кроме службы церковной, несут еще и разные послушания, и нередко довольно трудные. Однажды я видел, как монахи усердно работали в обители: убирали сено, обрабатывали огороды; раз даже удивлен был, увидев как вся братия, не исключая и самого настоятеля, вытаскивали из воды пригнанный лес для постройки, производившейся в обители. Живо сохраняются в памяти моей неутомимые труды монахов Беседного монастыря.³ Они, в летнее время, усердно работали в поле и делили ежедневный труд свой так: после заутрени, вся братия, вместе с игуменом, отправлялись в поле и работали там до 9-ти часов, до обедни. Когда раздавался первый удар колокола, все они отправлялись в храм к службе Божией, после которой, подкрепившись пищей и кратким отдыхом, снова отправлялись в поле и работали до вечерни. После вечерни, они не оставались праздными и в кельях. Тоже самое могу сказать и о трудах инокинь; и они с не меньшим усердием работают в своих монастырях. В их послушания входит тоже нередко тяжелый чернорабочий труд, и ни одна из монахинь не гнушается этою работою. Помнится, что когда-то печатно было заявлено о примерной деятельности монахинь. Однажды, писали в одном из духовных журналов (чуть-ли не в «Духовной Беседе») какая-то знаменитая особа вздумала посетить родственницу свою, поступившую в монастырь. Войдя в обитель, она увидела двух монахинь, которые несли на плечах ушат с водою и, не узнав своей родственницы, спросила: «где бы мне увидеть такую-то? – Да это-ж я самая и есть, ответила монахиня. – Боже мой! воскликнула посетительница, – как же это вы могли поставить себя в такое положение – носить ушаты? – Здесь все так трудятся, и мы все равны в обители. Иные старицы-монахини, живущие здесь давно и достойнейшие меня, не гнушаются самой черной работы: одни работают в огородах, другие носят на своих плечах известку, глину и проч., – а я что такое, и почему бы мне не трудиться? В монастыре барство и праздность нетерпимы». Вот теперь и обвиняйте монахов в праздности и говорите, что в монастырях ничего не делают!

2. Приходится еще слышать и такое обвинение на монахов: почему бы, говорят, не заводить монастырям у себя училищ, больниц и т. п.? Слушая подобные обвинения и относясь сочувственно к делу народного образования, я, как бывший учитель, в свою очередь, не преминул, при первом же посещении Новгородского Свято-Духова монастыря, предложить такой вопрос одной весьма почтенной и образованной монахине. Выслушав меня, она сказала: «ну родной, кажется, уж и вы заразились странными требованиями современных либералов, готовых разрушить все монастыри и настроить, вместо их, ряд училищ. Вы спрашиваете, почему бы монастырям не завести у себя училищ, – да разве те монастыри, которые имеют возможность к тому, не устраивают их? Вот хоть бы здешний Юрьевский монастырь, – он давно имеет у себя школу и больницу; да и другие новгородские монастыри имеют училища, даже наш женский Свято-Духов монастырь. Монахини, которым приходится большею частью самим зарабатывать кусок хлеба, – и те набирают девочек и обучают их грамоте. Даже кельи настоятельницы сделались чем-то в роде школы и приютом для сирот и бедных, а учительницею – образованная монахиня, которая с большим усердием занимается с бедными ученицами. Я не отрицаю, продолжала монахиня, что есть и такие монастыри, у которых нет училищ; но не думаю, чтобы монастыри, которые искони веков содействовали делу народного христианского просвещения, ныне пренебрегали этим, – а если в ином монастыре нет училища, то, стало быть, он не имеет средств устраивать его. Вам, должно быть, известно, что дело монастыря есть исключительно дело молитвы и забот о спасении души; за молитвою идут к нам в монастырь многое-множество богомольцев; из-за молитвы несут в св. обитель прав. умерших своих сродников, будучи уверены, что здесь каждая из нас, глядя на могилы погребенных, помолится чаще, чем где-нибудь, о спасении душ их. Училище же для монастыря, по моему мнению, составляет дело второстепенное; но тем не менее обители и их, как я сейчас говорила, заводят у себя, и только те, повторяю, не имеют училищ, у которых нет средств к тому. У мирян составилось почему-то понятие, что монастыри очень богаты; да, некоторые действительно, богаты, например Юрьев, Сергиево-Троицкая, Александро-Невская и Киево-Печерская лавры и немногие другие; но большинство их бедствует. На их-то нужды и не обращают внимания. Недалеко сказать, продолжала монахиня, наш Свято-Духов монастырь довольно благовиден; он первоклассный, а мы не имеем даже общей трапезы, да и кельи-то у каждой из нас куплены. – А чем же вы живете? – Право, и сами иногда удивляемся, как Бог нас питает; трудимся, занимаемся разными рукоделиями, и на выработанные деньги покупаем необходимое для жизни. Есть благотворители, которые не оставляют нас; иным родные помогают. Вот, например, у меня есть здесь брат; он получает хорошую пенсию, уделяет и мне, что может. Другие сестры живут трудами рук своих: шьют и вышивают и этим поддерживают себя; а чего не хватит, добрые люди помогают. Право, иногда призадумаешься, как провести следующий день, и потужишь; а по утру смотришь, точно будто тебе манна с неба упала. – А от монастыря ничего не получаете? – Получаем, например, я – рясофорная монахиня (в большем постриге) получаю шесть руб. в год. – Только-то? – А вы думали и Бог весть сколько? Другие и того не получают. Поверьте, есть такие старушки-монахини, которые не имеют иногда и чашки чаю: с ними-то приходится делиться тем, что сама получаешь. А тут еще толкуют об устройстве в таких монастырях училищ!... Иные господа, как удавалось мне слышать, говорят; почему бы нам не завести в монастырях больницы и богадельни, – а не знают того, что почти при каждом монастыре есть своего рода богадельни и богадельщицы. Вот и в нашем Свято-Духове монастыре есть не мало старушек, дряхлых, больных и слепых. О них нужно позаботиться, нужно свести в храм, когда они просят о том; другую зимою отвести туда на саночках, а летом – почти на себе. Какие же нам нужны еще богадельни?»

Да, если бы это знали, да ведали судьи монастырей, то наверное поукоротили бы язык свой и не бросали бы слов на ветер.

3. Обвиняют еще монастыри и монахов в безучастии и равнодушии их к мирским нуждам. Монастыри наши, говорит «Ц. О. Вестник», остаются глухи и холодны к страданию и нуждам бедных и увечных, и даже отказывают в приюте таким, которым некуда и головы приклонить. Это уж такое бессовестное обвинение, против которого возопиет всякий православный богомолец. Кто же не знает, что при каждом монастыре есть странноприимный дом; в котором богомольцы могут всегда иметь кратковременный приют и стол? Я посещал не мало монастырей богатых и бедных, и могу по совести сказать, что вынес самое отрадное воспоминание о них в отношении гостеприимства: в каждом из них встречал я истинно-христианское радушие. Но помимо моего свидетельства, та же самая газета нередко, как бы против воли, восхваляет их за сочувствие к нуждам мирским. Одна Площанская пустынь, говорит «Ц. Вестник», не смотря на свои ограниченные средства, уделяет из доходов своих (от вкладов поминовения и приношения верующих) 500 р. с. на Орловское духовное учебное заведение, и 200 р. с. на другие училища белого духовенства; пустыня Белобережская тоже дает 350 р. с. в год на приюты и училища.⁴ «Площанская пустынь, продолжает тот же «Вестник», обладает землею песчаною и бесплодною, от которой не может иметь продовольствия даже для самих монахов; а между тем обитель ежегодно покупает нарочно для прокормления бедных странников и богомольцев, которых бывает до 10 тысяч, и никто не выходит из обители голодным или раздетым и не утешенным». Как согласить эти слова с тем, что будто бы монастыри наши глухи к нуждам притекающих в них? Не повторяется ли над редакцией упоминаемой газеты истории лжепророка Валаама, который шел проклинать израильтян, и вместо того благословил их?...

4. Толкуют опять о монастырях или, точнее, о настоятелях их, будто бы они, как пишут в том же «Ц. Вестнике», изощряются в том, чтобы привлечь к себе большие капиталы чрез богатых богомольцев, на которых способен влиять монах и особенно настоятель монастыря. Трудно поверить, чтобы мог говорить так православный! На чем же основаны подобные толки? Кажется, на том только, что нередко почетнейшие из богомольцев бывают у настоятелей, которые располагают их своею назидательною беседою к себе и к обители. Но что-ж в этом предосудительного? И почему настоятелю отказывать в приеме таким посетителям? Кто знает, как православные спокон века дорожили благословением и поучением иноческим, тот наверно не станет осуждать современных настоятелей за оказываемое ими радушие посетителю, а скорее увидит в этом подражание древнему обычаю православных богомольцев, любивших посещать св. обители и приходить за благословением к их настоятелям.

Мы имеем искреннее желание бывать у настоятелей обителей, говорили нам не раз поклонники монастырей, не без основания. Известно, что прав. христиане привыкли начинать и оканчивать всякое доброе дело с благословением: благословясь идешь в обитель, а помолившись считаешь священным долгом обращаться за благословением к настоятелю обители. Ведь в нем православные поклонники представляют себе, некоторым образом, того настоятеля, который положил начало св. обители и много подвизался в ней для православия. Поверьте, продолжал набожный поклонник, что какая-то непонятная сила влечет тебя к иноку; отличительный образ жизни монашеской, уже не мало располагает к нему один взгляд на ряску и клобук монашеский внушает к нему уважение; а правила христианской жизни, подвижничество и главное назидательные поучения, которые всегда можно услышать от подвижника инока, влечет в келью его. С этим нельзя не согласиться; мы сами побывав раз, другой, по обращении нашем в православие, у инока-настоятеля и услышав его назидательное слово, послужившее нам вразумлением почувствовали к нему такую любовь, что бывало как увидишь монаха бежишь на встречу ему, и ловишь с жаждою каждое его доброе слово. После этого кажется, у недругов монахов, знающих хорошо, как чтит прав. богомолец инока, не должен бы повернуться и язык к осуждению настоятелей обителей за приветствие, оказываемое ими посетителю, а равно не должно судить и тех, которые обращаются к ним за поучением; но нет, не признанные судьи находят что говорить.

5. Чему может научить современный монах, – сказал мне один прогрессист, – ведь в монастырь, особенно теперь, из ученых мало поступают, а идет туда большею частью мужичок, отставной солдат, малоспособный чиновник, недоучившийся семинарист и т. п. И из этих-то людей иные делаются настоятелями, – чему же они могут научить?» На все это можно бы ответить коротко одним словом: что из тех монахов, которые кажутся мудрецам века сего невеждами, ничтожными людьми и именно потому, что они незнатны, не просвещенцы, выходили такие люди, их же не бе достоин весь мир, что пред этими простецами и не книжниками преклонялись сильные мира и великие умы. Укажем хоть на св. Антония Великого: может ли кто-нибудь из прославленных прежде и ныне богословов и философов равняться с ним глубиною ведения, мудростью изречений, пред которым изречения всех семи греческих мудрецов есть ребяческий лепет. Но ревнителей мудрости человеческой этим не урезонишь; они, как мы уже заметили, громко вопиют против настоятелей из неученых; а так как подобные отголоски находят сочувствие в современной печати, или вернее сказать, есть порождение известного печатного органа и служит камнем преткновения для многих, то считаю не лишним передать, как отзываются о неученых монахах сами ученые, живущие с ними и знающие их довольно хорошо. Прочитав одному ученому монаху рассуждение известного уже читателю органа, я услышал от него вот что: «я вот и ученый, а право очень часто ставит меня в тупик своими благоразумными и истинно христианскими речами монах из крестьян или солдат, их слова служат мне часто вразумлением во многом. Они не мудры, не сильны словом, но за то сильны делом. Да и то сказать, к чему в монастыре особенная ученость? Ведь для спасения души в монастыре не требуется защищать какую-либо ученую диссертацию; да и для поучения и назидания других в вере и благочестии не нужна большая ученость. Бог может дать премудрость и слово не словесным. Подтверждение сему находим у апостола Павла, он говорит: буия рече мира и немощныя избра Бог, да премудрыя и сильныя и высокия посрамит. В обителях нужна более практическая и иноческая жизнь, а неученые этим-то и отличаются. Монах из простого звания подчас бывает более пригоден для обители, чем иной из баричей; он уж ни от какого дела не откажется и несет примерное послушание; для него слово настоятеля или даже обыкновенного старшего монаха – священно. За это их и любят, и делают нередко из них и настоятелей».

Для подтверждения сказанного и, именно, того, что настоятели из неученых, не редко бывают более пригодными, в хозяйственном отношении, для обителей, чем иные ученые; считаем не лишним указать на следующее. «Известно, пишет о. архимандрит Л., сам получивший высшее образование, что некоторые, обители наши приведены в цветущее состояние не столько учеными, сколько благочестивыми, трудолюбивыми и смиренными настоятелями, преимущественно из купеческого сословия, как знакомые хорошо еще до поступления в монашество, с хозяйственною частью».⁵

Я хотел этим и покончить статью мою; но мне пришла на память еще одна неправда, переданная настоятельницею одного из женских монастырей. «Самые обидные толки для обителей, сказала с тяжелым вздохом почтенная старица, – это то, что будто бы они наполняются тунеядцами и нередко отнимают якобы полезных членов от мира и делают их людьми праздными. Не входя в рассуждение того, праздно ли мы проводим время в монастырях, так как об этом пришлось бы очень много говорить, я предлагаю вам обсудить, насколько верно то, что мы отнимаем у мира полезных членов и делаем их тунеядцами. Вот пред вами стоит монахиня. Это моя смиренная келейница; она уже живет 20 лет в монастыре и ведет примерную жизнь. Она лишилась в детстве матери; отец её, отставной офицер, женившись на другой, привел её ко мне и сказал: «пожалейте, матушка, эту несчастную сироту – дочь мою; жизнь её при мачехе невыносима; это меня мучит. Если вы её не примете, то я кинусь с моста в Волхов». Могла-ли я не исполнить такой просьбы?... Есть у нас много сирот, которые нищенствовали с самого детства, – часто заходили за подаянием и к нам; монастырь призрел их, – что ж потерял от этого мир-то? Может быть, эти дети, слоняясь где попало, послужили бы лишь соблазном для мира; а тут, в св. обители, при Божием храме, они избавлены от всего того и молятся за мир православный. К тому же, они и трудятся: вот посмотрите, как они хорошо вышивают (при этом игуменья указала и на прочих, сидевших в её келье за работою); эту работу ведь все нам из мира приносят, и мы работаем для него. Какие ж мы тунеядцы?... Бывает опять и так: иной, потрудившись много в мире и для мира, сознает, наконец, что для души очень немного успел он сделать за житейскими хлопотами, и вот пред закатом своей жизни, идет он в монастырь, чтобы заготовить здесь хоть что-нибудь и для будущей жизни. И в этом случае, мир лишаясь человека, так сказать, уже отжившего для него, ровно ничего не теряет; а монастырь приобретает еще одного молитвенника за себя и за самый мир. Ведь мы, живя в обители, непрестанно молимся о мире и о мире его, – это наша прямая обязанность, и каждая из нас, по мере сил своих, тщится исполнять её». К этому прибавлять, кажется, нечего; словами благочестивой настоятельницы я и заканчиваю свою статью.