Памяти М. В. Ломоносова

Речь¹

Отрадный факт, что и мы, русские, стали наконец торжественно воспоминать не одни какие-нибудь военные подвиги, но и умственные заслуги наших замечательных общественных деятелей, двигателей нашего просвещения, хотя история умственной жизни нашей не приготовила нам ни юбилея своего Кеплера или Галилея, ни юбилея своего Шекспира. Радостно и то, что общество русское как нельзя болеe кстати празднует в настоящий год юбилей нашего Декарта или Бэкона – бессмертного Ломоносова – преобразователя нашей умственной жизни и начинателя нашего реального образования. Нам, сибирякам, нельзя было не откликнуться на этот истинно-народный праздник, между прочим и потому, что все первые пролагатели путей колонизации и культуры Сибири, все первые поселенцы её – наши предки были земляки Ломоносова, и в нас есть значительная доля крови и наречия поморцев, холмогорцев, архангельцев. И память об Ломоносове в настоящее время особенно назидательна для всего русского общества и, в частности, для нас – сибиряков.

При одном воспоминании имени Ломоносова затрагиваются самые живейшие струны нашей социальной жизни, затрагиваются все высочайшие, первейшие умственные потребности нашего времени, насущные вопросы о народном образовании.

Ломоносов был преобразователем нашей умственной жизни. Вспомните, что такое была древняя допетровская Россия, боявшаяся естественных наук, как ереси и волшебства, создавшая суевернейший раскол из-за бороды, из-за сложения перстов, из-за букв i и и и проч., и теперь еще доживающая свой век в огромных массах народа? Это была полнейшая невежественная и суеверная раба природы. От незнания природы, она не знала никакой интеллектуальной, разумной культуры, никаких рациональных искусств, ремесел и промыслов, никаких фабрик и заводов. От незнания, например, горной природы – богатой экономии минерального царства Урала и Сибири – она не знала горных промыслов, и вследствие того, была не только бедна, безденежна, но и безоружна, отчего долго не могла свергнуть с себя тяготевшее над нею иго азиатских орд и сразу проложить себе морской и территориальный путь к Западу. От незнания горной, полезной производительности, древняя Россия была крайне бедна даже самыми простыми земледельческими орудиями. так что московские цари должны были в XVII веке рассылать по областям сохи, сошники, серпы и проч. А какое миросозерцание тогда господствовало не только в массах народа, но и в высших классах общества? «Век тогдашний,– говорит Болтин,– благовременен был пустосвятству, обману и подлогам; ханжи и лицемеры чудесам не верили, но пользу свою в том обретали; народ верил и обманщиков обогащал. Сколько вещей обыкновенных, простых, ничего не значащих, принято было за святыню». Даже двор царицы Параскевы Феодоровны, по словам Татищева, «от набожности был госпиталь на уродов, ханжей, в роде сумасбродного подьячего Тимофея Архиповича, которого суеверы почитали за святого и пророка». И в то время, когда Ломоносов, увлеченный в раскол, с жаждой знания, бежал за рыбным обозом в Москву, слушал там схоластические науки у заиконоспасских монахов и потом отправился за границу изучать физику и философию у Вольфа, – и в то время было множество фанатиков Капитонов, которые «с четками в руках, читали часослов и ворчали – кричали, что семя наук вредно, что ехать за границу учиться – значит погублять свою душу, что физика, математика и геометрия – богоотреченные книги, что грех испытывать природу – тайны Божии» и т.п. И вот, в такое-то время, в этой темной туче облегших народ суеверий, прогремело очистительное, просветительное слово Петра Великого о западной науке. И Ломоносов, восторженно благоговевший перед гением Петра. воспевавший его в поэмах, превозносивший почти на каждой лекции, в каждом слове о природе, о физике, о химии, – Ломоносов был единственным, неутомимо-энергическим продолжателем его просветительной реформы и деятельности, всю жизнь свою посвятивший специально на просвещение сынов российских, на наставление молодых людей. Он, во-первых, во всю жизнь свою старался разбивать народные суеверия и предубеждения относительно природы и естествознания и пропагандировал идею реального образования. Снисходя к умственным слабостям большинства массы – общественной. – он старался помирить народную веру с природой, великую книгу природы с книгой откровения. «Природа и вера, – говорил он, – суть две сестры родные, и никогда не могут придти в распрю между собою. Создатель дал роду человеческому две книги: в одной показал свое величество, в другой свою волю. Первая книга – видимый сей мир. В этой книге сложения видимого мира, физики, математики, астрономы и прочие изъяснители божественных, в натуру влиянных действий суть тоже, что в книге священного писания пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет божескую волю вымерять циркулем. Также не здраво рассудителен и учитель богословия, если он думает, что по псалтыри можно научиться астрономии или химии». Какое бы явление природы ни рассматривал Ломоносов, говорил ли, например, о прохождении Венеры через солнце, какое наблюдали в С.-Петербургской академии наук 26 мая 1761 года, он прямо метил, между прочим, на то, чтобы рассеять народные заблуждения и распро­странить истинное естественнонаучное понятие «Такое редко случаю­щееся явление, – говорил он, – требует двоякого объяснения. Во первых, должно отводить от людей непросвещенных никаким учением всякие неосновательные сомнения и страхи, которые бывают иногда при­чиною нарушения общего покоя. Не редко легковерием наполненные головы слушают и с ужасом внимают, что при таких небесных явлениях пророчествуют бродящие по миру богаделенки, которые не только во весь свой долгий век о имени астрономии не слыхали, да и на небо едва взглянуть могут, ходя сугорбясь... Второе объяснение должно простираться до людей грамотных, до чтецов писания и ревнителей пра­вославия: кое дело само собою похвально, если бы иногда излишеством своим не препятствовало приращению высоких наук ». Всецело прони­кнутый глубокою любовью и восторженным энтузиазмом к природе, сам испытавши высокое умственное наслаждение и великую пользу от естествознания, употреблявший, по собственным словам его, – каждый досужный час, вместо бильярда, на физические и химические опыты, и считавший их «движением вместо лекарства», – Ломоносов всячески старался вселить и в обществе любовь к природе, к естествознанию. Каждое его слово о природе, о физике, о химии, о металлургии и проч. начиналось энергическим и вдохновенно-убедительным призывом – полюбить природу, полюбить изучение. Приступая к публичному чтению физики в 1750 году, и в программе изобразивши высокое этическое, нравственное значение и великую реальную пользу естествознания, – Ломоносов публично призывал «желающих учиться натуральной философии в физические камеры Академии на публичные физические опыты, ничего иного от них не желая, как только постоянного слушания». «И смотреть только на роскошь преизобилующей натуры, – говорил он, – есть чудное и восхищающее дух увеселение, и приятно, и вожделенно, и полезно, и свято. Но это блаженство может быть приведено в несрав­ненно высшее достоинство при подробном познании свойств и причин самих вещей. Кто знает свойства и смешение малейших частей, составляющих тела, исследовал расположение органов и движения законы, натуру видит как некоторую художницу, упражняющуюся перед ним без закрытия в своем искусстве, видит, как она почти умерщвленные от зимнего холода деревья весною опять оживляет, как обогащает лето жатвою и плодами, и готовит семена к будущему времени, как день и ночь, зной и стужу умаляет и умножает, движет и удерживает ветры. дождь ниспускает, зажигает молнии и громом смертных устрашает, управляет течение вод, и прочие удивительные действия производить, – сколь высшее наслаждение имеет он перед тем, кто только почти на внешний вид вещей смотрит, и вместо самих, почти одну тень их видит. Кто такие мысленные рассуждения о натуральных вещах приводит в действие в гражданских или домостроительных предприятиях, – того надежда на окончание его дел тем тверже и увесе­лительнее, и по окончании их удовольствие т м полнее и безопаснее, чем яснее видит он сокровенные силы рачительной природы в произведении своих предприятий. Отсюда ясно, что блаженства человеческие могут быть увеличены и приведены в высшее достоинство только яснейшим и подробнейшим познанием физики». «Испытание натуры трудно, однако полезно, свято» – так начал Ломоносов слово о происхождении света. В высшей степени драгоценно и многозначительно то, что Ломоносов деятельнейшим образом старался ввести в народное образование великую науку – химию, вполне понявши её громадное значение для народной культуры. С этою целью он произнес 6 сентября 1751 г. свое замечательное слово о польз химии. К сожалению, время не позволяет нам привести на намять замечательнейших мест из этого слова.

И не словами только, по и своими физическими и химическими опы­тами и металлургическими исследованиями Ломоносов пролагал путь к новому, реальному образованию русского общества. Мы так близо­руки были доселе, что по настоящее время не оценили надлежащим образом естественнонаучных работ и заслуг Ломоносова. Между тем лучине знаменитые западные натуралисты того времени поняли и до­стойно оценили и гений, и труды Ломоносова. Знаменитый математике Эйлер, о котором Екатерина Великая говорила, призывая его вторично в Россию: «я уверена, что Академия моя возродится из пепла от такого важного приобретения, как Эйлер, и заранее поздравляю себя с тем, что возвратила России великого человека» – этот Эйлер писал Ломо­носову от 23 марта 1748 года: «удивляюсь я многопроницательности и глубине вашего остроумия в изъяснении крайне трудных химических вопросов. Из сочинений ваших с величайшим удовольствием увидел я, что вы в истолковании химических действий далеко отступили от принятого у химиков порядка, и с обширным искусством в практике соединяете высокое знание. Поэтому не сомневаюсь, что вы доведете до совершенной достоверности нетвердые еще и сомнительные основания этой науки, так что ей после и по спра­ведливости дано будет место в ряду физических наук». Тот же Эйлер писал президенту Академии Разумовскому: «все диссер­тации Ломоносова не только хороши, но и весьма превосходны; ибо он пишет о самых необходимых предметах физических и химиче­ских, которые поныне не знали и не могли объяснить самые остроум­ные люди. При этом случае я должен отдать справедливость Ломо­носову, что он имеет превосходный гений к объяснению физических и химических явлений. Желательно, чтоб и другие академии в состоянии были сделать такие открытия, какие показывал Ломоносов ». В самом деле, Ломоносов, при самых ничтожных тогдашних средствах, единственно силой своего гения и неутомимыми, рационально на­правленными опытами при помощи инструментов, большею частью им самим изобретенных, доходил до таких важнейших физических и химических открытий, которые после прославили знаменитые имена Лавуазье, Тиндаля, Грове и других. Прочитайте, например, его слово о воздушных явлениях, происходящих от электрической силы, сказан­ное 26 ноября 1753 года; – из него увидите, что Ломоносов совершенно независимо от Франклина и раньше его открыл воздушное электриче­ство и объяснил явление грома. Тут же он высказал много таких мыслей, которые мы теперь встречаем в сочинениях Тиндаля и Грове, как новость. Например, Ломоносов решительно отрицает существо­вание особых, как он сам называет, теплотворных и всяких чудотворных материй, а видит только разные формы изменения в состояниях материи и прямо говорит о законе соотношения и превращения и о происхождении отсюда новых сил. И электрической силы – замечает он – суть те же причины: движение, трение или теплота. Прочитайте его слово о происхождении света, вы увидите, что и здесь гений его возвы­шается до тех выводов, какие после уже развивали Тиндаль и Грове. «Доказано мною, – говорит он, в рассуждении о причине теплоты и стужи, что теплота происходит от коловратного движения частиц, составляющих самые тела». Не то же ли это, что, по учению новейших химиков и физиков молекулярное движение частичек вещества. «Тепло­творные и всякие чудотворные материи, – замечает Ломоносов, приняты произвольно. Неоспоримо, что разные движения суть причины теплоты и света, свет есть зыблющееся движение». Не так ли же рассуждает Грове в своем замечательном сочинении о соотношении физических сил? А сколько новых и в высшей степени полезных в то время мыслей высказал Ломоносов в своем слове о происхождении металлов, в рассуждении о мореплавании, о магнитной теории и земном магнетизме, о теории морских течений, о метеорологии и предсказании по­годы и т.п. – все это излагать в настоящие минуты, к сожалению и не время, и не место, и я отлагаю это до особой статьи в одном из наших журналов. Теперь же спешу выразить хоть одно или два из тех желаний, какие невольно внушает воспоминание о бессмертном Ломоносове, и которые, надеюсь, сочувственно разделит со мною всякий мыслящий.

Чем бы лучше всего можно было ознаменовать и увековечить па­мять бессмертного Ломоносова? Думаю, тем, что всего более желал, к чему всю жизнь свою стремился и Ломоносов. Ломоносов во-первых возбудил мысль о первом русском университете, и его не даром называют родителем Московского университета. Шувалову он однажды писал : «принимаю смелость, для общей пользы наук в оте­честве, докучать, чтобы вашим сильным ходатайством дан был из высокой канцелярии формуляр университетской привилегии для ускорения инаугурации и порядочного течения учений. Cиe будет конец моего попечения об успехах в науках сынов российских ». При воспоминании одной этой великой энергии и настойчивости Ломоносова в деле основания первого русского университета, – чего бы лучшего, какой пира­миды нам, сибирякам, желать, в увековечение памяти Ломоносова, как не университета в Сибири. Да, университета ждут все молодые поколения сибирские, не только русские, но и инородческие, в массе которых гибнет множество Ломоносовых, Банзаровых². Университета ждет, в университете крайне нуждается наша мягкая, бездумная, обедная, нарядолюбивая, карто-игривая, китайско-монгольская общественная жизнь сибирская; ибо, по крайней удаленности от всепросвещающего Запада, по крайней невыгодной заброшенности и замкнутости почти в самом полярном углу Азии, среди полудиких звероловов и номадов в холодном климате, среди дикой, неизученной и некультированной экономии природы, – умственная жизнь сибирского общества требует живейших импульсов, самых могучих, динамически двигательных сил европейской науки, интеллигенции и мысли, какие могут развиваться и воспитываться только в университете – Университета требует, наконец – скажу смело, самая природа громадной и разнообразной сибирской земли, привлекавшая и занимавшая Палласов, Гумбольдта, Риттера и множество натуралистов, ибо ждет и требует университетски развитых естество­испытателей, требует, для исследования каждой местности, каждой при­родной формы, каждого физического типа, всякой области и всякого пред­мета своей естественной экономии неотложно требует своих Шварцев, Бэров, Миддендорфов, Врангелей, Раде, своих Гумбольдтов, Розе, Ерманов и проч. Без университета ни Сибирский Отдел Географиче­ского Общества, ни Статистические Комитеты, ни гимназии и прогимназии не могут иметь живейшей и сильной помощи и поддержки, высшего руководства и правильного корректива или регулятора в своей ученой и народообразовательной деятельности, лишаются живейших импульсов и многих вспомогательных сил и средств. Но знаю, что грифы, стерегущие злато сибирское, крезы сибирские, непонимающие или не ценящие невещественных благ наук – предпочтут лукулловские и всепокорнейшие обеды наукам университета, а обюрократившееся и исповесничавшееся поколение сибиряков, преуспевающее в картофилии и прочих подобных гражданских доблестях и ограничивающееся модными припадками либерального бултыхо-болтания, свысока скажет: pia desideria. Ломоносов старался рассеивать народные суеверия и предрассудки и опопуляризировать естественные истины, и желал поучительных для народа изданий. Но мы, и в этом отношении, не можем почтить память его изданием, например, для народа Ломоносовского естественнонаучного сборника, и т.п. Так пусть же, по крайней мере, исполнится хоть одно желание Ломоносова – распространение реальных знаний в детях бедного рабочего населения. Пусть, во имя Ломоносова – хоть один или два сибирских самородка, подобно ему, по крайней мере, из ремесленной школы или прогимназии проложат себе путь в университет или другое какое-нибудь высшее реально-образовательное заведение, дабы, – скажем стихом Ломоносова,

Что в отечестве оставлено презренно,

Приобрело сему сокровищу бесценно,

И чтоб их тяжкого для общества числа

Воздвигнуть с нравами похвальны ремесла

Внемлите с радостью полезному питомству,

Рачители добра грядущему потомству.

Похвально дело есть убогих призирать,

Сугуба похвала для пользы воспитать

Натура то гласит, повелевает вера…

И божественных Платонов

И великих, славных истинно Невтонов

Может и российская земля рождать.

Может, – прибавим, – и сибирская земля рождать. Дадим возмож­ность, средства, стипендии.