Это рассказ о таинстве семьи. Любой позднейший брак совершается по образу первого; любое историческое событие есть воспроизведение того, что произошло «во время оно». Традиционное мышление оправдывает и освящает в настоящем только то, что имело место в сакрализованном прошлом. Брак нынешних молодых супругов может быть освящен только в том случае, если самый первый брак был освящен Творцом.
Познать себя, не зная своего происхождения – невозможно. Что было в начале человеческой истории такого, что и поныне сказывается в обстоятельствах нашей жизни? Первые главы Писания возвращают людям то знание о себе, без которого им было бы тяжелее становиться людьми. Библия представляет не столько хронику жизни первых людей, сколько икону – осмысление изначальных событий человеческой истории. Это не протокольная запись очевидца и современника, это рассказ о том, что должен знать о самом себе каждый человек.
Писание раскрывает метаисторический фон событий, важных для каждого человека. Рождение и смерть, встреча с любимой и рождение детей, поиск Бога и грех, выбор и ответственность за него, труд, радость и отдых, страдание, познание и стыд – вот основные составляющие человеческого пути, знакомые всем людям во все времена. Не о чем-то неслыханно новом, неизвестном и экзотически-оккультном говорят первые страницы Библии, а о том, что всегда присутствует в жизни всякого человека. Но именно потому, что эти события и обстоятельства составляют стержень жизни человека, важнее всего дать объяснение именно им, а не очертаниям созвездий.
Древние священные тексты изучались не в классах и не в библиотеках. Они звучали при совершении богослужения. Первые сборники священных текстов, пришедшие на крестившуюся Русь, были именно богослужебными сборниками (собрания паремийных чтений Ветхого Завета и Апраксосы – последовательность богослужебных чтений из книг Нового Завета). В традиционном религиозном обществе Слово Божие звучит именно и прежде всего в храме. И выбор текста для чтения зависит от того, какая именно служба совершается в храме. Рассказ о мужчине и женщине в Эдемском саду – это венчальное чтение.
Это не лекция, не урок биологии или анатомии. Это рассказ о таинстве семьи. Любой позднейший брак совершается по образу первого; любое историческое событие есть воспроизведение того, что произошло «во время оно». Традиционное мышление оправдывает и освящает в настоящем только то, что имело место в сакрализованном прошлом. Брак нынешних молодых супругов может быть освящен только в том случае, если самый первый брак был освящен Творцом.
Библейский рассказ о первом браке в своем богослужебном, венчальном предназначении должен дать ответы на три вопроса: 1) почему брак освящается; 2) почему, несмотря на освященность брака, плод брака – рождение детей – столь мучительно болезнен; 3) почему именно жена должна находиться в послушании у мужа.
Все три явления, которым дает объяснение библейский рассказ, существовали независимо до него и ранее него. И брак, и сакральное отношение к браку бытовали задолго до Ветхого Завета. Не Библия устанавливает патриархальные отношения: она их объясняет. Не Библия понуждает женщину рождать в муках, но она проясняет это тягостное обстоятельство человеческой жизни.
В первой главе книги Бытия перед читателем и слушателем прошли все космические стихии, и все они истолкованы как творение единственного Бога – Ягве. Вторая глава показывает уже не космическую стихию, но основную стихию человеческих отношений – семью. И сверхцель этого повествования все та же – научить человека смотреть на брак и общество монотеистически. Библия дает монотеистическое истолкование таких сторон человеческой жизни, как разделение на полы, брак и рождение, и это истолкование должно соответствовать Божию замыслу о людях.
Второй рассказ книги Бытия начинается так: «Вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в то время, когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла, ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли, но пар поднимался с земли и орошал все лице земли» (Быт. 2:4-6).
Странная фраза. Вроде Бог уже создал кустарник и траву – а они на земле не растут. И почему библейский автор утверждает, что на земле не было дождей до тех пор, пока не появился человек?
Отсутствие дождя – это не метеорологическая сводка о погоде на земле до появления человека. Это – религиозное сообщение, религиозный язык, в котором дождь есть сила оплодотворения. Дождь – то, что соединяет небо и землю и дает плодородие. Во многих культах дождь осмысляется как божественное семя, которым небо-отец оплодотворяет матерь-землю. Через дождь устанавливается Божий завет с Ноем (знамение этого завета – радуга). Радуга, возникающая в дожде, становится знаком завета любви между Богом и человеком. Во второй же главе Бытия дождь есть первоначальное знамение этого завета; это жест любви Божией, изливающейся на землю.
И вот этого дождя любви, говорит Писание, не было в начале человеческой истории. Почему? – Потому что «не было человека». Но если не было человека, то Богу некого было любить – и поэтому не было дождя. Не было связи Неба с землей, ибо не с кем было заключать Завет. Не к кому было изливаться Божией любви на землю. Некому было воспринимать дождь благодати, и поэтому просто пар поднимался от земли и орошал ее лицо.
То, что дождей до появления человека не было на земле, и что ничто на земле не росло без человека – дерзкое и совершенно справедливое утверждение: без человека вообще ничего не было бы в мире. Без человека не было бы даже той земли, из которой он сам был создан. Ибо весь остальной мир Творец создал ради человека. Человек – цель творения, а остальное не имеет цены вне человека, помимо него и до него. Аксиологически, религиозно, дочеловеческое творение почти и не существует. Оно оправдано своим будущим. Современные ученые это называют «антропным принципом» («мы можем понять развитие Вселенной только при допущении, что Вселенная изначала имела целью своего развития возникновение человека»). Библия это же сказала на своем языке.
Первый космогонический рассказ Бытописателя многократно подтвердил: мир хорош ( Быт. 1:8,12,18,25,31). Его вторая космогония начинается с пояснения, в чем же именно добротность мира – в его человечности, в его предрасположенности к человеку. Мир хорош, мир реален и животворящ только если человек возделывает его. Бесчеловечный мир плох, мир очеловеченный – хорош. Мир, где нет человека, нет дождя и нет возделанной земли – это пустыня, мертвый мир. Там, где человек, – там вода, там жизнь, там Бог. На Ближнем Востоке и в Северной Африке (Египте) это весьма понятный язык.
Итак, Бог создает человека на земле, которая давно ждет этого и томится своей бесплодностью: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт. 2:7).
Человек не изначален в мире, он в него пришел. Я не ставлю вопрос – как? Это понятно: чудом, и чудо есть Бог. Но можно поставить вопрос иначе: откуда был приведен человек? Он создан Божиими руками. Но откуда творческая десница взяла материал для создания человека? Как бы ни была преображена эта предчеловеческая материя, но она все же и поныне есть в нас, и потому понять человека нельзя, не поняв самых первых ступеней созидания человека.
Итак, – что это за «прах», из которого создано тело? То же самое еврейское слово есть в Притч 8:26 – «Когда еще Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок вселенной». Эти «начальные пылинки» – то же, что и «прах» в Быт. 2:7. Перевод Французского Библейского общества не стесняется говорить о molecules. Создан ли человек из праматерии, из той «безвидной земли» и неосвещенной воды первого Творческого Дня?
К такому выводу склоняется митрополит Антоний Сурожский: «Бог как бы создает Адама из самой сущности творения. В истории Ветхого Завета Адам не является неким завершением всех тварей, которые до него существовали или были созданы. Нет, Бог возвращается к самым основам вещества и из него творит человека, который благодаря этому принадлежит всецело ко всему тварному, к самой последней былинке, к самой малюсенькой песчинке – или к самой лучезарной звезде».
Однако если учесть, что Писание не говорит о «прахе лучезарных звезд», но о «прахе земном», этот библейский стих можно понять и иначе. Да, преображение земли в человеческое тело совершается так, что антропосозидающее изменение проникает до самых начал мироздания: преобразуется не поверхностный слой прачеловеческой материи, но буквально молекулярные основы ее структуры. Но означает ли это, что прежде эти «молекулы» не были никак структурированы и так до исхода шестого дня и пребывали в хаотично-несвязанном «безвидном» состоянии? Или же этот прах уже чем-то был, прежде чем быть превращенным в человека?
Земля (эрец) первого дня первой главы и земля (адамах) в Быт. 2:7 – это разные слова.
Адамах – это именно возделанная земля. Это «красная» изнанка земли – земля, уже вспаханная, вывернутая плугом или мотыгой и обнажившая свою плоть. Адамах – это антоним целины и пустыни. Дикая степная земля, стихийно приносящая плод – садэх; земная поверхность – эрец. Значит, Творец создает человека из прежде уже преобразованного, возделанного Им материала. Но если «не было человека для возделывания земли», то кто же превратил га-арец в адамах? Откуда возделанная земля прежде возникновения человека?
Это мог сделать только Бог. Человек создается из «праха возделанной земли», а значит – все же не из праматерии, а из той материи, которую Творец не просто однажды создал, но еще и творчески ее касался, меняя ее. Первая глава ясно показала, что когда Господь Своим Словом касается земли – она рождает жизнь. Значит адамах – возделанная Богом земля – может быть уже живой; живой еще до того, как Бог начал творить из нее тело человека.
На языке Библии землей может называться не только почва или глина, но и сам человек – «земля еси, и в землю отыдеши» (Быт. 3:19; церковнославянский перевод). Тем более землей могут быть названы животные.
Независимо от любых теорий эволюции можно истолковать рассказ второй главы Бытия так, что Бог взял то творение, которое возникло ближе всего к минуте появления человека, и тело этого творения пересоздал в тело человека, способное вместить человеческую душу, а затем исполнил «дыханием жизни». Не случайно в Библии бара (то есть собственно творение заново, творение из ничто) говорится лишь о создании человека по образу Бога, когда же речь заходит о создании тела человека, то употребляется глагол йацар, означающий переоформление уже наличного материала.
Можно полагать, что мир сотворен ровно за неделю. Можно верить, что животные появились за три часа до создания Адама. Но даже для тех, кто стоит на позициях строго фундаменталистского креационизма, библейский текст оставляет возможность поразмыслить о том, что животные – не просто соседи человека.
Свт. Феофан Затворник, поясняя тайну антропогенеза, так толкует библейский текст о «земле», из которой был создан человек. «Это тело что было? Глиняная тетерька или живое тело? – Оно было живое тело – было животное в образе человека с душею животною. Потом Бог вдунул в него Дух Свой». Итак, у той земли, из которой создано человеческое тело, уже была душа. Патристика знает различение души животных и души человека. Свт. Феофан, говоря об этом, ссылается на преп. Антония Великого: «По св. Антонию Великому душа наша одного ранга с душею животных. Что нас отличает, это есть ум, что я называю дух». Но не останавливаясь даже на этом, свт. Феофан поясняет – откуда сродство нашей души с жизнью животных. «Творения Божий так расположены, что всякий высший класс совмещает в себе силы низших классов – и кроме них имеет свои силы, его классу присвоенные и характеризующие», – показывает свт. Феофан прекрасное знакомство с диалектикой.
При этом свт. Феофан, в отличие от многих современных ему писателей, прекрасно различал антропологию философскую и биологическую. «В происхождении человека, – пояснял он, – надо объяснить не то одно, как происходит его животная жизнь, но то паче, как происходит он, яко духовное лице в животном теле с его животною жизнию и душою».
Это утверждение родства человека с миром животной жизни не только не противоречит Библии, не только позволяет снять ненужные конфронтации богословия с наукой, но и помогает поставить на место претензии «научного редукционизма». Да, человек родственен животным. Но это – не весь человек, и это совсем уж не может быть аргументом в пользу автоматически-случайного развития. В. Н. Ильин вполне резонно отметил, что «вызвал бы всеобщий смех тот исследователь искусства, который, сравнивая, например, Рафаэля и Леонардо да Винчи, обратил бы внимание на то, что и у того и у другого на картинах имеются красный, голубой и зеленый цвета или что человеческие фигуры у того и иного имеют глаза, носы, волосы и т. п. и на этом основании стал бы утверждать, что между обоими художниками существенного различия не имеется».
Итак, мы видели, что Бог «из сотворенного уже вещества взял тело, а от Себя вложил жизнь». Человекообразное, существо становится богообразным через вдыхание духа в адамах.
***
О заповедях, которые получил человек, в «Альфе и Омеге» разговор уже был. Но стоит добавить нечто – и именно в связи с обсуждением темы «мужчина и женщина».
Вот уже знакомая фраза – «И взял Господь Бог человека <...> и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его» (Быт. 2:15). Однако еврейский текст содержит неожиданность – «чтобы хранить ее и возделывать ее». В еврейском языке слово ган «сад» – также мужского рода. Что же в таком случае должен хранить человек?
Здесь возможны три варианта ответа (причем все три не исключают друг друга). Первый, наиболее близкий к тексту – речь идет о земле. Ситуация, часто встречающаяся в библейских текстах, при которой замещающее местоимение относится к существительному, упоминавшемуся в достаточно удаленных фразах. Это феномен, хорошо знакомый всем по устной речи. Например: «Я видел вчера Ивана Петровича – это тот, который был учеником Виктора Ивановича, а Виктор Иванович, как ты помнишь, это злейший враг Петра Никифоровича. Кстати, он мне сказал». Кто – он? Я-то имел в виду Ивана Петровича, но сказанное мною можно понять и так, что речь уже успела окончательно перейти к Петру Никифоровичу. Итак, можно предположить, что повествователь имел в виду землю (адамах), которую должен возделывать человек (ха-адам), и потому написал «чтобы возделывать ее и хранить ее».
Второй вариант прочтения – под «ней» имеется в виду Тора – закон Божий. Дело в том, что в еврейском сознании первое, что обязать «хранить» иудей – это именно заповеди Божий, закон. Это именно первая ассоциация со словом «храни». Хранение Закона есть хранение его двух главных заповедей любви к двум ближним: к Тому ближнему, что приблизился с небес, и к тому, что находится рядом с нами здесь, на земле.
Наконец, «ее» может означать – женщину. И это не фрейдистская проговорка. Дело в том, что сад – это традиционный символ женщины: в православной традиции есть икона Божией Матери «Вертоград заключенный». Человек вводится в Эдемский сад, в тот сад, в котором он получит жену, получит дар любви. И, кстати, человек плохо хранил свою жену, он не уберег ее. Призванный к высшему познанию – к обретению Божественной любви, человек не справился с курсом общеобразовательной школы – он не научился любить и хранить ближнего. Бог говорит Своему первенцу: «Не хорошо человеку быть одному». Интересно, что не сам человек заметил, что ему плохо одному, а Бог. Бог создает женщину, чтобы человек в конце концов научился тосковать по Богу.
Каждый человек, и Адам в том числе, должен пройти школу любви, и любить надо начинать с ближнего, с того, кто рядом с тобой; чтобы пробудить в Адаме жажду диалога любви, ему дается жена. У него самого этой жажды не было, она пробуждается в нем по воле Бога через создание жены. Так человек должен научиться не просто слушаться Творца, но любить Его. Появление другого человека есть средство к осознанию человеческой ограниченности. Если человек один, он в видимом мире – центр всего, и причем единственный центр. Но Бог желает, чтобы человек прошел школу любви и смирения – и поэтому рядом с одним царем мира появляется другой. И появляется у них ощущение, что они нужны друг другу, что человек не может жить один. Создать женщину – значит создать в мужчине желание единения; ведь желание – это ощущение того, что чего-то у меня нет, что-то мне нужно. Это значит создать ощущение собственной предельности. Так человек учится желанию, учится любви. И через любовь к видимому ближнему он призван научиться любить невидимого Бога.
О духовном возрасте первого человека можно строить разные предположения. И вновь это уже обсуждавшаяся богословская проблема: растет ли человек снизу вверх или падает сверху вниз? Не есть ли любовь к жене отвращение от Бога? Можно вслед за преп. Максимом Исповедником считать, что у Адама было полное Богопознание, и потому любой интерес к твари, проявленный им, был отпадением от полноты знания. Но можно вспомнить, что свт. Иоанн Златоуст и преп. Макарий Египетский были не очень высокого мнения о духовных способностях первого человека: «никто не думай о себе, что из-за предков потерпел вред: данное нам гораздо важнее потерянного нами». То есть то, что имел и утратил Адам, меньше того, что имеет христианин, которому дается «не рай, но самое небо». Полнота даров во Христе больше, чем в ветхом Адаме («ныне Божии человеки стали выше первого Адама. Силою Духа человек становится выше его, потому что делается обоженным»), но эта формула, конечно, обратима: полнота духовного совершенства и радости в Адаме меньше, чем у тех, кто достойно причащается Христу.
Итак, Адаму надо было многому учиться и его уровень Богопознания был далек от христианского. И вновь вопрос – откуда начинал Адам? На какую ступеньку поставил его Творец изначально? Выше Иоанна Предтечи или ниже? выше Макария Египетского или ниже?
Но каким бы ни был человек – он должен прийти к познанию самого себя и своего предназначения в Божием мире. Как бы легко ни удовлетворялись в Эдемском саду остальные нужды человека, одну потребность Бог не столько удовлетворял, сколько возбуждал и обострял в человеке – потребность в Богообщении. Все было дано человеку, чтобы не было у него иной заботы, кроме одной-единственной – искать Бога.
Чтобы человек почувствовал сердечную, глубинную нужду в Боге, он должен понять, что не найдет ничего подобного себе в том мире, который ниже его.
И поэтому после того, как человек узнал, что ему не хорошо быть одному, Бог приводит к нему не жену, а... животных. Зачем эта интермедия с животными? Это не метод проб и ошибок; нет, у этого вставного стиха с животными – иной, свой смысл.
В христианской среде привычно говорить, что история началась с катастрофы: с грехопадения. Но это не так. Если история началась с ошибки – то прав Адам, который вину за свой грех перекладывает на Бога: что это за Творец, который создал человека таким, что первый же его шаг оказался ошибочным! По библейскому свидетельству, человеческая история началась не с катастрофы, а с успеха: человек смог отличить себя от мира животных и не признать в них свой род.
Здесь – позитивный и негативный успех. Позитивность в том, что человек дал имена, опознал всю тварь. Негативный успех состоит в том, что он никому не дал имя человека, свое имя. Человек не узнал себя в мире животных. Ни о ком он не сказал «это я». И это не банальность. Современные люди с таким восторгом заявляют о себе: «я голубой тигр», – «а я красная крыса». А человеческая история начинается с отрицания тождества человека с миром животных; человек рождается в этом отказе. Именовать – для того, кто именует, значит одновременно и сознавать свое отличие от того, чему ты даешь имя. Человек никому не говорит: это я. Он всюду видит другое, чем он. Если человек смотрит на кошку и говорит «это кошка», он тем самым свидетельствует, что себя он кошкой не считает. И это негативное, апофатическое самопознание: Я не есмь мир.
Первый шаг человека был весьма удачен – он смог создать свой, человеческий мир, смог обжиться в мире через наречение имен животных.
Не осознав свое отличие от животных, человек не смог бы понять свое тождество с женщиной. И третий успех – человек смог принять женщину и тем самым сделать следующий шаг к самопознанию. «Вот, это кость от костей моих» (Быт. 2:23), «Она будет называться женою, ибо взята от мужа» (Быт 2:23).
В русском тексте это объяснение непонятно: почему происходящее от мужа должно называться непременно женой, а не дочерью, например. По-еврейски же это очевидно: она наречется иша потому, что взята от иш. Этот рассказ содержит в себе сильное полемическое утверждение: идея о том, что жена единосущна, единородна мужу, ни тогда не была «общечеловеческим убеждением», ни сегодня не стала общим местом всех религиозных течений. В мифологическом мышлении «женское» начало противопоставляется «мужскому» как земля противопоставляется небу, тьма – свету, зло – добру. Библия вырывает женщину из этих навязчивых полярных ассоциаций.
И в этом же месте, столь сильно утверждающем единосущность мужа и жены, мы встречаем знаменитый рассказ о сотворении Евы из ребра Адама.
Это место позволяет очень разные понимания. Западноберлинские богословки-феминистки, например, как-то уверяли меня, что этим стихом утверждается, что мужчина – не более чем полуфабрикат, использованный Богом для создания последнего венца творения. И хотя богословие феминисток немедленно натолкнулось на дружный мужской отпор (студенты не без ехидства напомнили, что ребро не содержит костного мозга), их суждение до некоторой степени верно. Мужчина создан из внешнего – из небытия, из молекул праха земного. Женщина создана из внутреннего, из сокровенного, она взята от сердца (от ребра). Жена дана только в саду, и не раньше. Женщины не было в мире, где не было дождя. Женщина – дитя Сада. Мужчина создан вне Сада, но женщина – именно райское создание.
Еще один смысл повествования о ребре открывается, если вспомнить, что «на первобытных языках, в частности, на шумерском, одно и то же слово (Til) употребляется для обозначения «жизни» и «ребра». В славянских языках мы находим два значения слова живот. А жизнь ведь можно связывать не только с чревом, но и с сердцем, что находится под ребрами. И, конечно же, надо помнить, что в еврейском языке (и во многих других) одно слово (цела) означает не только «ребро», но и «грань», сторона. Женщина – грань человеческого бытия, и во многих толкованиях на книгу Бытия предполагается, что та «жена», что ввела «мужа» во искушение, есть эмоционально-чувственная сторона человеческой души, увлекшая за собою разум и волю (традиционно символизируемые мужским началом).
Теперь, наконец, можно вспомнить, что сказано о создании человека в 1 главе книги Бытия. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1:27-28). Нетрудно заметить, что рассказ первой главы об одновременном создании мужчины и женщины противоречит рассказу второй главы об их разновременном появлении в бытии. Это, однако, противоречие только русского перевода; языки Писания ясно отличают предмет творения в Быт. 1:27 и Быт. 2:22.
Первоначально создаются две стороны единой человеческой природы. Затем же «творческая премудрость разделила то, что с самого начала было одно, чтобы потом снова объединить в браке то, что она разделила».
У Оригена мы находим такое толкование на это затруднение: «Но, может быть, так как обо всем сотворенном Богом говорится как о сопряженном и соединенном друг с другом, как небо и земля, как солнце и луна, так вот, чтобы показать, что и человек – Божие творение и он создан не без гармонии и соответствующего сопряжения, потому и говорится заранее: «мужчину и женщину сотворил»» (Ориген. Беседы на Быт. 1:14). Сказано «мужчину и женщину сотворил», хотя жена еще не была создана – «возможно, ради благословения, которым Бог благословил их, говоря: Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю. Писание, предваряя то, что произойдет, говорит, «мужчину и женщину сотворил их», ибо плодиться и размножаться мужчина не может иначе как с женой. Если бы Писание сказало, «плодитесь и размножайтесь», не прибавляя, что «мужчину и женщину сотворил их», то человек, конечно, не поверил бы божественному благословению, как и Мария ответила на благословение Ангела: Как будет это, когда я мужа не знаю?» (там же). Итак, чтобы отнести к людям ту заповедь, которую Бог дает и животным – заповедь умножения жизни, – Бытописатель специально говорит, что разделение на полы изначально было предусмотрено Творцом. Иначе у читателя неизбежно возник бы вопрос – как мог бы Адам без жены исполнить заповедь размножения.
Первая глава говорит о тех условиях, которые предусмотрел Бог для того, чтобы люди могли наполнить своей жизнью землю, вторая глава показывает, как этот Божий план реализовывался в земной истории. То, что вторая глава, в отличие от первой, содержит четкие географические координаты антропогенеза, всегда давало основание предполагать, что перед нами двуступенчатое творение человека: первоначально в некоем духовном мире и вторично – воплощение Божиего замысла уже на земле.
Кроме того, как подчеркивает свт. Иоанн Златоуст (10 Беседа на книгу Бытия, 4) Писание не случайно настаивает – «по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Бог Троичен. И это означает, что человек в одиночку не может быть вполне образом Троицы. Лишь двоица (и тем более триада семьи с ребенком) может быть истинным образом Троицы на земле. Августиновская попытка найти образ Троицы в разных способностях отдельного человека (бытие, разум и воля) не слишком удачна. Безличное не может быть образом Личности. Нельзя личные начала Троицы ставить в соответствие безличным началам человеческой души.
Семья Адама задумана именно как подлинная икона Троицы. В Троице Сын и Дух получают начало (вневременное, логическое начало) от Личности Отца. Отец «рождает Сына» и «изводит Духа». В богословской терминологии эти два термина воспринимаются как два способа полной, неущербной передачи всей своей сущности от одной личности к другой. И изведение, и рождение – антонимы творения (ибо любое творение лишь частично несет в себе или отражает в себе личность и природу создателя). Но как Вечный Отец изводит Духа и рождает Сына – так и от земного праотца рождается сын и изводится жена. И смысл здесь тот же самый: то, что жена описывается как первое порождение человека, означает, что она не имеет другой природы, что она вполне единосущна мужу. Жена не создана мужем, но изведена (кстати, в еврейском языке слово рвах «дух» женского рода). И Каин не сотворен Адамом, но рожден. Как подчеркивали святые Каппадокийцы, библейское описание появления первых людей приучает мысль к пониманию двух нетварных способов передачи своей изначальной сущности другому.
Человек в его отдельности еще не есть венец Божественного творчества. «Образ Божий достигает своего завершения во всей совокупности человеческой природы», – утверждает свт. Григорий Нисский. Образ замкнутых «монад» неприемлем для патристической мысли. «Непозволительно утверждать, – настаивает преп. Максим, – что своеобразные свойства, замыкающие каждый из миров в самом себе и ведущие к разделению их, обладают большей силой, чем дружественное родство, таинственным образом данное в их единении». Это для западного мыслителя существовать значит натыкаться на границу. Православная традиция считает, что подлинно человеческое проступает в человеке не тогда, когда он противостоит другим людям, а когда он находится в единстве с ними. Соборность и Церковь здесь проступают как предназначение человека. Здесь высшая радость – найти в другом не отличное, а «общее и нераздельное, существующее во всех соответственно природе, в силу чего и соединяются разделенные». «Творец действительно желает, чтобы множество существ, разделенных друг с другом из-за своей природы (мужской и женской, созданной и несозданной) пришли к единству, идя навстречу друг другу в единой природе человека и чтобы таким образом Бог был все во всем» (преп. Максим Исповедник. Амбигуа, 1092С).
Итак, библейская идея о том, что женщина есть сторона человеческого бытия, не есть утверждение ее «ущербности», скорее – близости, единокровности. Все оттенки «уничиженности» происхождения Евы от ребра исчезнут, если вспомнить церковные песнопения, говорящие о Божией Матери: «Бог из боку твоею пройде»; «из боку чисту» родился Христос. Это отголосок «ребра»: Ева произошла из бока Адама, Христос – из бока Марии. Ева – часть, сторона Адама; Христос – часть, сторона Марии (человеческая плоть Христа – это биологически плоть Марии и более никого). В происхождении Иисуса «из боку чисту» богословие видит лишь признание его решительной единосущности нам: плоть Христа есть плоть Девы Марии. Но поскольку очевидно, что Иисус отнюдь не «ущербен» по отношению к Марии, можно предположить, что неущербно и происхождение женщины «из боку Адама». Женственность есть естественная грань человеческой природы, не недостаток, а необходимая ее грань.
После создания жены плоть мужа была возвращена на свое место: после разделения человек не стал инвалидом, у которого нечто важное ампутировано, он остался полностью жизнеспособным существом. Разделением на полы природа человека не уродуется, но у людей появляется возможность реализовать некое изначально природное стремление: это, как сказано, стремление любить. Ребро как грань есть одновременно и предел. Только осознав свою собственную предельность, можно пожелать того, что находится за моими пределами. Только через осознание своей ограниченности можно осознать реальность другого, и после этого – пожелать любовного восполнения моей предельности.
О том, как связано осознание ограниченности с рождением любви, прекрасно сказал Честертон в своей полемике с теософией: «Единая вера мисс Безант – это доктрина единой личности: все мы – один человек, и нет стен, ограждающих индивидуальность. Безант не учит нас любить своих ближних – она хочет, чтобы мы стали своими ближними. Никакая теория не вызывает у меня более яростного протеста, чем эта. Я хочу любить ближнего не потому, что он – я, а именно потому, что он – не я. Я хочу любить мир не как зеркало, в котором мне нравится мое отражение, а как женщину, потому что она совсем другая.
Если души отделены друг от друга – любовь возможна. Если они едины – любви нет. Человек любит себя, но он не может в себя влюбиться, а если бы смог – занудный вышел бы роман <...> В мире подлинных личностей «Я» может быть неэгоистично, но мир мисс Безант – это всего лишь одно, неестественно эгоистичное «Я» <...> Любви нужна личность, поэтому любовь ищет различия. Христианин рад, что Бог разбил мир на кусочки, раз эти кусочки живые. Христианство велит детям любить друг друга, а не взрослому любить самого себя. Вот пропасть между буддизмом и христианством: буддисты и теософы считают, что личность недостойна человека, христианин видит в личности высший замысел Бога. Мировая душа теософов требует любви от человека, растворенного в ней. Но божественное средоточие христианской веры выбрасывает человека вовне, чтобы он мог любить Бога. Ни в какой другой философии Бог не радуется распадению мира на живые души. Чтобы человек любил Бога, нужен не только Бог, но и человек. Все туманные теософы, верящие в нерасчлененность мира, отшатываются от потрясающих слов Сына Божьего: «Не мир Я принес, но меч»».
Итак, жена «соответственна» человеку (см. Быт. 2:18). Русское слово здесь вполне точно передает смысл еврейского кенегдо. Не подчиненный, не «подходящий», но со-ответствующий, включенный в насущный диалог. Со-ответствующая жена – это не служанка. Со-отвечающий говорит, он явлен лицом к лицу.
Завет с Аврамом ( Быт. 15:17–18) заключается через прохождение Бога между двух частей рассеченной плоти жертвенного животного. Здесь же плоть самого Адама рассечена – и это рассечение оказывается исповеданием единства, знание о котором именно Бог вдыхает в человека. «Половинка» человека, противопоставленная ему самому, и есть знак первого завета. Нужен зазор между полюсами, чтобы возникла искра.
Так и теперь Господь проходит посреди, между людей, рассеченных некогда грехопадением, соединяя нас – при условии, если мы ощущаем себя самих посвященными, пожертвованными Богу: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» ( Мф. 18:2С). Эти слова Христа надо сравнить с Быт 15.
Стоит обратить внимание и на то, что слова Адама при виде жены Христос приписывает Самому Богу (ср. Быт. 2:24 и Мф. 19:6). Это значит, что откровение о жене как человеке и со-ответнике было Божиим действием, вдохновением, пророчеством. Это – чудо первой встречи. Я могу познать другого лишь через нашу общую сопричастность третьему. Как любил говорить Экзюпери, нельзя быть просто братьями; братьями можно быть только в чем-то. Понять, что передо мной такое же существо, как и я, я могу лишь через наше взаимное соотнесение с общим для нас третьим. Итак, Бог дал Адаму откровение о женщине. Поистине встреча двух может обнаружить Христа посреди нас. Познать другого как самого себя, увидеть себя в другом – значит прикоснуться к тайне Божия замысла о человеке, значит вступить в поле изначального откровения: «Нам сочувствие дается, как нам дается благодать».
Итак, жена дается мужу для пробуждения любви. Но как же тогда быть с библейским текстом, говорящим, что жена создана, чтобы быть «помощником, соответственным ему (мужу)»? Быть «помощницей» в ведении эдемского хозяйства – это одно, а быть возлюбленной – вроде совсем иное.
Еврейский текст, однако, употребляет мужской род, а не женский, он говорит эзер, а не эзра – «помощник», а не «помощница»; это союзник в завете. Этот корень 110 раз появляется в Ветхом Завете, и во всех случаях он говорит об отношениях партнерства, союзничества. Если человек этого заслужит – жена будет союзником ему, если нет – противником.
Жена дается человеку в его сне. Вновь обратимся к размышлениям митр. Антония: «Бог, как говорится наших переводах, навел на человека крепкий сон. Это выражение <...> меня не удовлетворяет. Греческий текст употребляет гораздо более интересное выражение; греческий текст нам говорит, что Адам вошел в состояние экстаза, исступления <...> разница вот в чем. Уснуть – это потерять сознание и быть как бы ниже себя самого. Исступление, экстаз – это состояние, когда человек теряет себя, потому что перерастает себя, это состояние восторга по сравнению с состоянием уныния».
Человек не видит, как он разделяется. Разделение на полы остается тайной. Женщина навсегда останется тайной для мужчины.
В новозаветной перспективе этот рассказ книги Бытия начинает светится гораздо более глубокими тонами. Сон во всех религиях есть прообраз смерти. Христос говорит о смерти Лазаря: «Лазарь, друг наш, уснул» (Ин. 11:11). Сам Христос именуется в Новом Завете «вторым Адамом» («последний Адам <...> второй человек – Господь с неба» – 1Кор. 15:45,47). И два сна двух Адамов явно сопоставимы. Адам засыпает около Эдема: Христос – на Голгофе у стен Иерусалима. Во время сна у Адама берется ребро – у Христа прободается ребро. Из ребра Адама творится его жена – из крови Христа создается невеста Христова (Церковь – Откр 22:17). Плоть Адама возвращается на место. И Христова плоть исцеляется в воскресении. Итак, сон Адама оказывается прообразом смертного сна Иисуса.
Понимание следующего шага библейского повествования может быть облегчено, если убрать разделение на главы, отсутствующее в самом библейском тексте и появившееся в достаточно поздние времена. Содержательно рассказ о творении жены и рассказ об искушении составляют одно целое: «И будут два одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились. Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене...» ( Быт. 2:24-3:1).
Случайно ли появление змея именно тогда, когда речь зашла о наготе и супружеских отношениях? Даже если забыть о том, что для язычески-мифологического мышления змей есть прежде всего сексуальный символ («сила Кундалини», фаллический символ плодородия и т. п.), нельзя забыть то, что христианская экзегетика всегда чувствовала в библейском рассказе о грехопадении какой-то «прелюбодейный» привкус.
Просто ли Адам пророчествует о том, что когда-то муж и жена будут соединяться во едину плоть? Его слова «будут одна плоть» не значат, что они будут одна плоть только в ребенке. Здесь любовь есть некая ценность, существующая между двумя, и ценна она даже независимо от планов насчет будущего человечества. Так можно ли представить, что Адам взглянул на жену, сказал, что да, так оно и будет, но позже – и вслед за этими словами отвернулся и пошел по своим делам? Адам понимает, что жена дана ему для соединения с нею, а не просто ему дали помощницу-колхозницу, которая будет копать соседнюю с ним грядку.
Первичная заповедь, данная еще до создания Эдема, – плодитесь и размножайтесь. Могла ли эта заповедь быть исполнена до грехопадения? Часто полагают, что нет, и ссылаются на слова Христа о том, что в Царстве Божием не женятся и замуж не выходят. Правильно. Но это – в Царстве Божием, и речь идет о сподобившихся «достигнуть того века и воскресения» (Лк. 20:35). «Когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах» (Мк 12:25). А Эдемский сад никак не есть Царство Божие. И соединение мужа и жены было благословлено Богом еще прежде создания Эдема.
Было ли это соединение вполне подобно нынешним супружеским отношениям – неизвестно. В святоотеческой литературе встречаются предположения, что человек мог бы умножаться вне греха, не столь подробно копируя образ размножения животных. Библия не говорит, каков был образ супружеского общения Адама и Евы в Эдеме. Но Библия говорит, что это общение – было.
Чтобы заметить это библейское утверждение, надо обратиться к еврейскому тексту и вновь снять границу между главами – на этот раз между 3 и 4. «И выслал его Господь Бог из сада Едемского <...> Адам познал Еву, жену свою; и она зачала» (Быт. 3:23–4:1). Глагол, с которого начинается четвертая глава, стоит не просто в прошедшем времени, но в плюсквамперфекте – «предпрошедшем». Значит, переход от третьей главы к четвертой звучит так: Бог изгнал Адама из Эдемского сада, но еще прежде Адам познал жену свою Еву. Библия французского раввината переводит текст именно в этой форме: еще прежде описанного в конце третьей главы Адам познал свою жену. Если бы Бытописатель хотел сказать, что сначала Адам был изгнан, а затем познал жену – стоял бы глагол вайеда. Но стоит йада.
Итак, в Эдеме любовь мужа и жены, которая дала начало новой человеческой жизни, уже была – и в ней не было ничего постыдного. Сексуальность еще не приобрела разрушительных обертонов, она чисто созидательна, и поэтому ее незачем прятать. Эту любовь видел змей. И ей он позавидовал. Зрение чужой любви обнажило его собственную безлюбовность.
Связь второй главы с появлением змея совершенно очевидна в еврейском тексте благодаря созвучию слов: «Они были аруммим (наги)» – «змей был более арум (мудр, хитр), чем все звери полевые».
Змей желает порвать связь жены и мужа, связь людей и Бога. – И он обращается к жене.
В минуту искушения жена оказывается одна, без мужа. Муж должен «хранить ее и возделывать ее». Бог создал Адама и
Еву для единства, и вот в решающий момент Ева все-таки одна. Отсутствие мужа – это прежде всего духовное, психическое отсутствие: муж отсутствует в сознании Евы.
Жена действует без мужа, – тому есть ясное библейское свидетельство. В этом нередко (и небезосновательно) видят условие ее ошибки. Как сказал преп. Феодор Студит, грех произошел от «древнего бессоветия нашего». То, что жена не обратилась к мужу, есть ее ошибка. Но все же это не дает ответа на вопрос – почему муж не был рядом с женой в решающую минуту. Грех друг перед другом здесь обоюден. «Не хорошо быть человеку одному» – но они живут в Эдемском саду как бы поодиночке. Разъединенность первых людей есть условие греха; они не видят друг друга.
В православной литературе я пока не нашел объяснения этой разделенности людей в тот момент. Иудейская же традиция дает две версии. Первая – Адам в это время совершал путешествие по миру, осматривая то, что Господь дал ему во владение. Вторая же версия является несомненно более глубокой. Она основывается на действительном различии состояний мужчины и женщины в супружестве. У Адама более не было желаний; он удовлетворен и спит. И, напротив, в Еве чувствуется подъем чего-то нового, она остается ищущей и ждущей; в женщине только начинается ее главный труд: в ней начинается работа по созиданию ребенка. И естественно, что в первой женщине в эту минуту возникают вопросы – что такое новое в ней происходит? И куда же идти с этими вопросами, как не к древу познания?
Там ее и поджидает змей, использующий уловку, которая впоследствии стала классикой атеистической пропаганды: он свел религию к системе запретов: «Бог запретил вам». Редуцирование христианства к системе запретов и поныне остается главным аргументом московских комсомольцев: «Ребята! попы хотят запретить вам радости жизни, они хотят запретить веселиться, жить, танцевать, колоться, аборты делать! Долой ортодоксию!»
Но христианство – не система запретов. Оно позитивно. А чтобы собрать и сохранить в своей душе эту позитивность, нужно соблюдать правила гигиены души, вторичные и служебные по отношению к евангельской радости. Место аскетических запретов в христианской жизни можно сравнить с той ролью, которую играют в рождении ребенка правила безопасности, которым должна следовать беременная женщина. Да, у женщины, что носит под сердцем ребеночка, есть ограничения: она не должна в это время употреблять алкоголь, и будет лучше, если она не будет курить и не станет поднимать тяжести. Но если некая девушка решит, что эти правила и есть сам путь к рождению ребенка, то ее ждет разочарование. Если она не будет ни пить, ни курить, ни поднимать тяжести – это не значит, что в силу этого воздержания она через девять месяцев такой аскезы родит ребенка. Само по себе воздержание от водки ребенка ей не даст. Нужен супруг. Также воздержание от водки и от грехов само по себе не даст человеку Христа. Для этого нужно нечто совершенно иное: Сам Христос.
Запреты вторичны и служебны по отношению к самому главному – рождению Христа в душе. Змей же редуцирует отношения человека и Бога к системе запретов. Для искушения змей использует тот образ Бога, который есть в эпосе о Гильгамеше. Там действительно боги не хотят делиться с людьми даром жизни. Там боги предназначили людям смерть, а жизнь – лишь себе. Но Бог Пятикнижия настойчиво повторяет: избери жизнь. Я создал вас для жизни. Убегай от смерти. Значит, книга Бытия – не заимствование из действительно более ранней шумерской литературы, а полемика с ней.
И здесь оказывается, что язычество не есть просто бесовское наваждение. Язычество есть естественный продукт религиозной человеческой жизнедеятельности (конечно, если естество человека остается лишь в своих пределах и не стремится к благодатной пронизанности). Шумерское языческое богословие, оказывается, совсем не чуждо и самой Еве.
Ее реакция на змеиное предложение весьма характерна. Во-первых, никто из участников диалога у древа познания (в том числе и сама жена) не употребляет имени Божия. Они говорят «Бог», и этим их речь отличается от речи повествователя второй и третьей глав Бытия, постоянно говорящем о Ягве Элогим (Господь Бог). Для жены Бог – не носитель личностного имени, не Личность, но именно Владыка. То, что жена, беседуя со змием, не употребляет имени Ягве, личного имени Творца, и упоминает только Элогим, не значит ли, что для Евы Бог есть всего лишь авторитетный источник запретов и ничего более?
Змей и жена – первые язычники в истории: Бог в их сознании был одним из небесных тиранов, которого надо бояться и умилостивлять. В их сознании Бог завистлив.
Толкование женой заповеди Творца о невкушении от древа познания добра и зла говорит: Бог для нее действительно не более чем носитель власти, источник авторитета, инстанция, которую просто надо слушаться.
Дважды жена исказила заповедь. «Плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть», – передает Ева слова Бога, восполняя по своему собственному разумению Божию заповедь.
Во-первых, вместо «не вкушай от древа» она говорит «не вкушай плода от древа». В ее сознании плод отделился от самого древа. «О, если бы спросила она у себя самой: что такое древо сие – создание или Создатель, тварь или Вечное Существо, в котором – все сокровища», – пишет преп. Ефрем Сирин. Что есть Древо Познания, как оно осмысляется в патристике – эта тема останется вне рассмотрения в данной статье; важно сказать лишь одно: древо могло дать людям причастность к Самому Богу, способ преискренного соединения с Ним. Вместо этого жена пожелала получить от Бога не Его Самого, а «знание добра и зла»: Бога я не хочу, но «Энциклопедию добра и зла» я бы полистала. Бога не хочу, а сама стать богиней не прочь.
Тем самым Ева поставляет Древо в разряд обычных плодовых деревьев. Она натурализирует Древо, полагая, что от него можно взять что-то маленькое, сиюминутное и легкое в потреблении. Ева не хочет древа познания, она хочет плода. Ева не хочет Бога; она хочет плоды от Бога. Так и сегодня хотят, оставив религию в стороне, получить от нее некоторые полезные социальные плоды. Этику без Христа. «Православную державу» без Православия и без Евангелия. Это вечное требование государства и светских людей к Церкви: а вы можете дать нам христианскую этику, но чтобы без всякой мистики? Пусть и монашество будет – но чтобы в нем все были Пересветами и Ослябями, без всяких там отшельников. Люди хотят плодов христианства, но тех корней, из которых эти плоды вырастают, не хотят. И началось это с Евы. Захотелось человеку духовности. Он заходит в храм и спрашивает: как у вас тут с эстетикой, товарищи? Какая у вас энергетика? Христа он не ищет; он ищет эстетику или энергетику – «плод».
В сознание Евы входит новый момент – утилитаризм. Древо познания она воспринимает прежде всего как «хорошее для пищи». Когда незадачливый психолог ищет по своим учебникам и инструкциям, под рубрику какой «mania» подогнать духовный и мистический опыт христиан, он поступает так по нашептыванию того же духа, который предложил и плоды дерева познания рассматривать сквозь призму рецептов «Книги о вкусной и здоровой пище». Кладовщицы, в недалеком прошлом покрывавшие иконами бочки с капустой; политики, использующие человека как «фактор» для каких-то глобальных целей, церковные писатели, усиленно рекламирующие религию в качестве средства для повышения эффективности функционирования мирского человеческого общества («Церковь служит России») – все они смотрят на мир глазами Евы, прельщенной змием.
Кроме того, Ева ужесточает саму заповедь – вместо «не вкушайте» она говорит «не прикасайтесь». Тем самым, по мысли свт. Филарета Московского, Ева не выказывает понимания смысла запрета, и внешнее действие («не прикасайтесь») выставляет как условие вечной жизни. Случайный или внешний мотив она поставляет здесь главным и единственным – и змей видит, что не внутренними нравственными мотивами руководится она, но простым страхом перед наказанием – и именно сюда направляет свои усилия.
И вновь здесь мы видим сюжет, который увы, стал общечеловеческим. Женская религиозность (по крайней мере, как можно судить по Русской Православной Церкви) более требовательна, более жестка, чем религиозность мужская. Если девушка зайдет в храм без платка – то не священник набросится на нее с поношениями, но прихожанки. Через женские предания транслируются такие «нормы» благочестия, как запрет передавать свечку через левое плечо. Женщины создают культ «батюшки» на приходе (возводя его в ранг «старца»). А если верующую женщину начинает снедать ревность по доме Божием не в направлении сохранения всех тех установлении, которые в этом доме обжились (или которые в нем напылились), но в направлении решительной перестройки этого дома, женский модернизм бывает гораздо агрессивнее модернизма мужского.
Именно ужесточение, искажение заповеди женой привело к ее более легкому нарушению: смерть – в понимании Евы – происходит от прикосновения, а раз она уже видела змия, прикоснувшегося к древу, то так легко допустить, что прав не Творец, а этот столь необычный собеседник. И затем уже в опыте самой жены еще прежде вкушения от древа познания вроде подтверждается, что можно нарушить заповедь без особых последствий: жена сначала «взяла плодов его», увидела, что прикосновение к древу не убило – и после этого «и ела».
Однако хоть физическая смерть и не спешит прикоснуться к человеку, духовное оскудение жизни происходит уже в ходе самого диалога со змием.
Предпосылкой грехопадения является переориентация сознания человека с монотеизма на политеизм. Вряд ли человек мог бы так легко восстать против Бога, если бы он сохранял ясное монотеистическое мышление: если Бог один, то я явно не Бог и не стану им. Если человек останется в убеждении, что Бог только один – тогда предложение «стать как Бог» бессмысленно. Слова искушения обретают смысл, лишь если удалось посеять в человеке мысль, что богов множество. Но если «станете как боги», если богов множество, то одним из них мне, может, и под силу стать. Даже как-то несправедливо, что богов так много, а я не в их числе. Мало кто пойдет на бунт ради того, чтобы самому занять императорский престол. Но если сказать, что ты можешь стать почетным дворянином, если поможешь сейчас оппозиционному герцогу такому-то – то здесь мотивация более близка и более реалистична. Змей уже богоборец, и потому политеист. Его предложение «вы будете как боги» означает, что в мировоззрении, которое он насаждает, мир населен многими божествами. Человеку же может быть предложено стать одним из них (то есть заключить союз «малых богов» против Единого Творца).
То, что люди послушали его, означает, что прежде вкушения от древа человек уже в уме своем нарушил фундаментальную заповедь: Единого Бога он низвел в разряд многих богов, многих владык, многих элогимов.
Ева забыла не только мужа, но и Бога, вспомнив о них только уже по ту сторону греха.
Не видя лика Божия и забыв Его Имя, не видя глаз мужа, жена смотрела в змеиные глаза и гипнотично повторяла за ним мифологию, с помощью которой змей вербовал себе соратников. И изнутри жены пошли изменения, в которые позднее окунулся весь мир. «Откроются глаза ваши», – обещал змей. Еврейский глагол пкх» – это не тот глагол, который употребляется для открытия двери или окна. Здесь скорее – просветятся. Интересно, что после того как сказано, что их глаза «открылись», не говорится, что они увидели, что наги, но – «узнали они, что наги». Значит – перемена именно внутри, некое внутреннее открылось зрение, а не просто приподнялись веки, как у Вия.
И что же увидела жена изменившимся зрением? Добро и зло? То, что нами сегодня не зримо? Нет, ее глаза открылись именно на вполне материальный, плотской мир. «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание» (Быт. 3:6).
Познание добра и зла в их дьявольской интерпретации уже произошло – с этого момента Ева живет уже в другой аксиологии, нежели первоначальная. Иерархия ценностей уже начала переворачиваться. Самое мистическое и таинственное произрастание райского сада Ева уравняла теперь со всеми остальными деревьями. В этом древе она увидела то, что было во «всяком дереве» (см. Быт. 2:9), – его пригодность в пищу.
Здесь берет свое начало излюбленная игра человеческой пошлости – игра на понижение всех ценностей, на уравнивание и развенчивание всего возвышенного. Здесь в первом шаге самодеятельного человеческого «познания» закладывается методология всякого редукционизма, который полагает, что понять высшее можно лишь расчленив его на низшее. Для фрейдизма и исторического материализма, философского дарвинизма и многих других теорий высшая задача заключается в радости Хама, подсмотревшего наготу собственного отца.
Впервые такими же глазами взглянула на мир первая жена.
Утилитаризм, вошедший в ее восприятие, виден не только в том, что жена хотела «плодов» вместо дерева, но и в том, ради чего она их хотела. Древо познания она воспринимает прежде всего как «хорошее для пищи». Как странно: она хотела стать как боги, но первое, что проснулось в ней – это обычный физический аппетит: дерево хорошо для пищи. Грех начался с предельно высокого устремления, а обернулся обычной похотью, обычным гурманством.
О глазах Евы Св. Писание передает еще одну подробность: «и увидела жена, что дерево <...> приятно для глаз» (Быт. 3:6). В структуре мироздания происходит еще один сдвиг: человек, сам уже отошедший от Бога и изменивший свое отношение к миру (он заменил пастырское отношение к нему эксплуатацией и потребительским подходом) начинает видеть мир совершенно иначе. Радикально меняется перспектива человеческого мировоззрения. Если до этого мир виделся в Боге, то теперь Еве открывается мир без Бога, помимо Бога, мир сам по себе – «мир сей». Человек отводит взор от Творца и пленяется красотой мира. По мысли свт. Афанасия Великого, у Евы в этот момент открылись глаза на чувственную природу мироздания. Мир заслонил собой Бога. Как это происходит и к чему ведет, мы можем в подробностях узнать из трагической истории Ренессанса и созданного им мировоззрения. Ап. Иоанн такое затменное видение мира как «мира сего» называет «похотью очей» (см. 1Ин. 2:16). Поистине «любодеяние есть глазная болезнь». «Похоть» – это мир, увиденный в прямой (не-иконной) перспективе, это взгляд на мир, считающий абсолютным ценностным центром мироздания самого себя.
Похоть очей уже проснулась, и потому можно сказать, что «жена побеждена собственною похотию, а не злостию диавола».
И вот только после утилитарного и эстетического восприятия мира прельщенная Ева напоследок вспоминает о главном в этом дереве – что оно «вожделенно, потому что дает знание».
Те три реалии, на которые открылись глаза жены, вполне точно описываются словами ап. Иоанна: «Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (1Ин. 2:16). «Похоть плоти» – «хорошо для пищи; «похоть очей» – «приятно для глаз»; «гордость житейская» – «вожделенно, потому что дает знание».
В первом грехе есть своя ирония: люди хотели знать все, а познали лишь свою наготу. Бог уходит, люди остаются один на один друг с другом, и – стыдятся. Это не та нагота, что прежде. В Быт. 2:25 люди аруммим. В Быт. 3:7 – эруммим. Прежде они были наги, теперь – обнажены. Вторая форма более активна. Первая фиксирует данность; вторая – результат происшедшего действия. Они именно оголены. Они более чем наги: обнаженны.
В православной традиции считается, что люди лишились благодатной, светотканой одежды. Из естественного состояния (а для человека естественно находиться в состоянии причастия Богу) люди впали в состояние нижеестественное. Они лишились «одежды славы». Поэтому, как поется в тропаре предпразднства Богоявления – «Веселися, Адаме с праматерию, не крыйта себе, якоже в раи прежде, ибо наги видев вы, явися, да облечет в первую одежду: Христос явися, всю тварь хотя обновити» («Не скрывайтесь, как раньше в раю, ибо Тот, кто видел вас нагих, явился облечь вас в первую одежду; Христос явился, желая обновить всю тварь»). Перекличка различных библейских образов одежды может быть и более сложной: Бог одел первых людей в одежду света, они ее совлеклись, и Бог дал им одежду кожаных риз. Позднее, чтобы вернуть людям первую одежду, Бог сам облекается в завесу плоти, а затем и в багряницу поругания. Его, обнаженного, распинают на Голгофе, чтобы он Своим воскресением и даром Духа мог согреть некогда обнажившихся людей.
Одежды и стыд появляются после того, как муж принял участие в грехе жены. Почему жена стремилась разделить свой опыт с мужем? Раввинистическая и православная традиции дают два вполне противоположных ответа. Согласно раввинистическому толкованию (Ра-ши), жена почувствовала, что она умирает, и потому идет передать свою смерть мужу – «Чтобы мне не умереть одной и чтобы муж, оставшись в живых, не женился на другой женщине».
Преп. Ефрем Сирин исходит из противоположного представления: не смерть почувствовала жена сразу после греха, а эйфорию. Грех действительно может нести с собою холодную радость – радость просто от чувства нарушения запрета. Испытав прилив этого восторга, жена могла подумать, что это и значит – «быть как боги». Ева ощущает себя богиней и идет показать свое новое достоинство мужу, «надеясь, что уже божеством вернется к тому, от кого произошла человеком». Не только отношения отчуждения, но и похоть господства вошли в жизнь людей.
За этот странный бунт ей и будет определено Божиим судом – «к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт. 3:16). Наказание должно исцелить именно то место, которым человек согрешил. Это пластырь, налагаемый на больное место. Если у меня болит ухо – зачем же мне повязка на ноге? И если жене дается в качестве наказания владычество мужа над ней – значит, именно в этой области их прежние отношения со-ответствования были надломлены.
Само приближение Бога становится источником страха. «Пусть Адам почувствовал, что ходит кто-то: отчего же подумал он, что ходит Бог? Так обыкновенно бывает с грешниками: они все подозревают, боятся теней, пугаются всякого шума и думают, что всякий идет против них. Видя, как многие спешат совсем по иному делу, грешники часто думают, что эти люди идут за ними, и когда другие говорят между собою совсем об ином, знающие за собою грех думают, что те об них говорят». И, значит, Адаму, еще пребывающему в Эдеме, кажется, что все полно угрозы. Гоббсовская «война всех против всех» уже началась...
Адам испугался, услышав Бога «ходящего в раю» – и Богу пришлось ходить по дорогам Галилеи и Иудеи, чтобы разыскать Адама.
Бог обращается к человеку «во время прохлады дня» (букв. «руах дня»). Некоторые современные комментаторы пытаются заменить «дуновение дня» йом на «дуновение моря» йам. И все же традиционное чтение более насыщено смыслом: если это был вечер, прохлада после полудня, вечерний бриз – то значит новый день творения уже начался. Начался Седьмой день – день человеческой истории. Для человека – это день труда; для Бога – вроде бы день покоя. Но для Бога этот «покой» начинается с крика. «И воззвал Господь Бог к человеку»; воззвал здесь – не просто обратился, а скорее крикнул. Так кричат, когда зовут того, кого не видят, но кто очень нужен. Сколько длился этот крик – мы не знаем. Минуту? час? годы? столетия? Он ведь звучит и сейчас.
«Адам, где ты?» – вопросил человека Бог, ища человека не для того, чтобы наказать, но чтобы простить и принять, и из-за молчания, отправленного в ответ, с тех пор человек будет спрашивать Бога: «Господи, где Ты был до сих пор?»... Бог зовет Адама по имени. Спустя века дети Адама, ищущие распять Христа, в своей ненависти к Нему будут стремиться говорить о Нем безлично и безымянно – «Где Он?» (Ин. 7:11).
Библия рассказывает, как Бог пытался пробудить в людях не страх, но покаяние. Первой «призвал Он не Еву, не змия, но кто легче всех согрешил, того первого и ведет на суд, дабы начав с того, кто мог заслуживать некоторое извинение, произнести более милостивый приговор и той, которая тяжко согрешила». Но Адам вместо слов покаяния, тех слов, что открывают исцеляющей благодати путь к сердцу, израненному грехом, – вместо этих слов Адам произнес слова обвинения. «Жена, которую Ты мне дал, она»... У Адама сразу двое виноватых в его грехе – Ева и Бог («которую Ты мне дал»).
Адам – первый доносчик. И это опять полная безлюбовность. Мы не знаем ни слова из тех, которыми обменялись Адам и Ева между собой в Эдеме. Но муж охотно говорит о жене в третьем лице, когда ему нужно обвинить ее перед лицом Бога. Впрочем, буквально муж употребляет уничижительное указательное междометие – «вон тот, который...». Здесь не грамматическая ошибка, а предельная отстраненность, холодность – «вон та».
Ева оправдывается меньше: собственной вины она также не склонна признавать, но хотя бы Бога не винит в своем грехе и не произносит монологов на тему «почему Ты попустил змею быть в саду?» Она просто обвиняет змея.
Но есть нечто общее в ответах мужа и жены. Это – стереотипность их оправданий: «Она дала мне»; «он дал». Характерно это подчеркивание автоматичности и неотвратимости реакций. Человек как бы забыл о своем опыте свободы, не обратился к нему. Оба говорят так, как будто у них не было выбора, как будто человек не может пойти наперекор внешним обстоятельствам. Именно плененность, бездумное послушание внешнему и есть здесь причина греха. Человек не обратился к своей свободе – и потерял ее. Так и сейчас человеку очень нравится ссылаться на обстоятельства – «так воспитали»; «так расположились звезды».
Люди отказались увидеть в Боге Отца. Они не увидели в нем Того, Кто «любит прощать» (см. Неем 9:17). Они спрятались от Него – «Куда бежали, убежав от лица Твоего? Где не найдешь Ты их? Они убежали, чтобы не видеть Тебя, видящего их, и в слепоте своей наткнуться на Тебя, ибо Ты не оставляешь ничего Тобой созданного. Они убежали, чтобы не видеть Тебя в неправде своей и по правде Твоей нести наказание: уклонившись от кротости Твоей, натыкаются они на справедливость Твою и падают в суровость Твою» (Августин. Исповедь. 5, 2).
И голос Божией справедливости зазвучал. Это не столько суд, изрекающий возмездие за преступление, сколько уяснение того, что поскольку человек изменился, то и мир не может оставаться прежним, и отношения человека с Богом будут теперь также иными.
Направленность Божиего суда – от того, кто более всех виновен, к тому, кто последним был вовлечен во грех. «Ты проклят», – сказано змею. Это именно констатация. Здесь нет императива «да будешь проклят». Кстати, та же грамматическая форма будет применена ко Христу: «проклят всяк повешенный на дереве» (см. Втор. 21:23 и Гал. 3:13). Кроме того, важно, что ни жена, ни человек не прокляты. Формула «ты проклят» сказана только змею, – и еще она касается земли.
Эти две формулы представляют немало затруднений для истолкования. Что значит, что земля проклята; и что означает, что змей проклят «пред всеми скотами» (Быт. 3:14)? Если змей уже был проклят – значит, у Бога были какие-то прежние отношения с духом зла, сложившиеся еще до трагедии в Эдеме. Характерно, что Бог не спрашивает змея тогда, когда Он спрашивает мужчину и женщину, побуждая их произнести не слова оправдания, но слова раскаяния. Бог знает, что от этого духа покаяния не дождаться, и что тот, будучи «человекоубийцей искони», пребудет таким вовеки. То, что Бог не расспрашивает змея вместе с людьми, есть косвенное свидетельство в пользу того христианского убеждения, что «первородный грех», будучи первым грехом на земле, не был первым грехом вообще в мироздании.
Однако сцена с проклятием змия содержит другую сложность. Что означает, что змей «проклят пред всеми скотами»? В славянском переводе – «паче всех скотов»; аналогично и некоторые современные переводы говорят о том, что змей был проклят «более чем остальные животные». Но почему остальные животные прокляты, и в чем их проклятие? Можно предположить, что проклятие уже было в мире животных до греха человека, и их смерть как раз была таким древнейшим проклятием. Но я не могу признать такую интерпретацию Быт. 3:14. У меня ответа пока нет. Но возможный ответ должен учитывать четыре библейских обстоятельства. Первое: прокляты не только животные, но и земля. Второе: человек, непосредственный виновник проклятия, наложенного на остальной мир, не подпадает под проклятие. Третье: проклятие Каину предполагает запрет на его преследование другими людьми (Быт. 4:15). Четвертое: в содержание понятия проклятия (херем) у евреев «входит не только признак посвящения Богу и неприкосновенности дара вследствие его святости, но и признак дара Богу для умилостивления и уничтожения. С преобразованием представления о Боге в послепленный период изменилось и содержание понятия анафемы. Оно обозначает теперь отлучение». Так не означает ли понятие проклятия в ранне-библейских текстах того, что Бог говорит о проклятом: «это Моя проблема. Не вам, людям, бороться с этим злом. Я создал это творение, пошедшее исковерканным путем, и только Я смогу исправить его или погубить. Вы же вложите ваши слишком человеческие средства мщения или исправления в ножны»?
Кстати, Бог тут же и указывает, как именно Он намерен стереть последствия змеиной лести: «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту» (Быт. 3:15). Дело в том, что когда Бог говорил людям: «не вкушайте, ибо смертию умрете», Он говорил и о Своей смерти. Если вы вкусите, то Я умру вместе с вами; Я буду следовать за вами даже до ада.
Быт. 3:15 – это протоевангелие, рассказ о борении Христа со смертью. Мессия имеет достаточную мощь, чтобы стереть главу змея. Но и змей достаточно силен, чтобы уязвить Спасителя. Впрочем, ему лишь покажется, что он победил: ужалив то, что он будет видеть во Христе, он встретится с незримым Богом...
Но кроме этого, эсхатологического предсказания о будущем змея, Господь произносит еще одно: ты «будешь есть прах во все дни жизни твоей» (Быт. 3:14). Человек вернется в этот прах, и питаться он будет тем, что этот прах ему произрастит после тяжелых трудов самого человека. Змей же будет есть прах. Действительно ли древнееврейские биологи или демонологи считали, что змей питается земной пылью? Вряд ли. Здесь речь идет о гораздо более страшном. Чуть позже о человеке будет сказано: «ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3:19). Значит, змей будет питаться нами. Зла нет. Оно может лишь паразитировать на том, что есть. Дух злобы живет за счет нас, за счет нашей свободы, которую мы дарим ему.
Человеку сказано «проклята земля за тебя» (Быт. 3:17); так в еврейском тексте (и в русском). Однако в Септуагинте и, соответственно, в славянском переводе – «проклята земля в делех твоих». То же в Вульгате: in opere tuo.
В таком случае земля проклята не сама по себе, а именно через деятельность человека на ней. Человеческий труд может привлечь проклятие на землю, уничтожить ее. Если в Эдеме человеческий труд должен был защищать землю, то теперь он будет уничтожать, изъедать ее. После грехопадения призвание человека остается таким же, как и до грехопадения – возделывать землю. Но отныне Земля проклята из-за Адама. И, может быть, поэтому земля, которую человек должен в поте лица возделывать, носит имя Адама. Возделанная земля, очеловеченная – адамова. Очеловеченная и – проклятая... В Библии часто название месту дается по событию, которое там произошло. Адамах могла быть названа в честь Адама и потому, что из нее создан человек, и потому, что человек ее возделывает, и потому, что человек навлек на нее проклятие бесплодия (хотя бы периодического). И как нередко в нашей обыденной речи мы допускаем анахронизмы (например, «Петр Великий – основатель Ленинграда») – так и та земля, которая столь тесно будет связана с человеком еще до того, как Бытописатель сказал о человеке, уже именуется адамовой.
Подчеркивание темы земли в рассказе о наказаниях немаловажно. Человек, попытавшись украсть горнее, то, что выше его, теперь предельно тесно связан с тем, что ниже его – с землей. Земля в любом случае антоним неба. После греха человек прикрепляется к земле, становится ее крепостным. И змей будет питаться прахом – вместо Древа Причастия, на которое он посягнул.
Человек отказался от труда, избрав путь магического овладения знанием, – и теперь ему предлагается сугубый труд.
Жене же дается тройная тягота: труд, как у каждого человека, скорбь и болезненные роды матери и подчинение жены. «В болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». Учитывая, что употребление союза «и» в иврите подчиняется особым правилам и может быть многозначным, выражая не только сочинительную связь, но и противительную, эта фраза может быть интерпретирована так: В муках будешь рожать – и тем не менее к мужу будет стремление твое. Он же будет использовать это для власти над тобой. Это опять предсказание, а не наказание. Об этом библейском тексте можно сказать и иначе: перед нами и не наказание, и не предсказание, а объяснение. Это попытка объяснить реальный факт мучительности родов, а не рассказ о суровости Бога. В истории религиозной мысли известен феномен «этиологического мифа», который призван найти в мифологическом прошлом соответствующее объяснение для факта, хорошо известного из современной человеческой жизни. В вырожденном виде этиологическими мифами являются сказки на тему «почему у слона длинный хобот» или «отчего у верблюда горб». Вообще же любая философия и любая религиозная доктрина стремятся объяснить нынешнее состояние мира из его истории. И насущнее всего – дать объяснение тому, с чем человек встречается постоянно, от чего зависит его жизнь и смерть.
Один из труднейших и «проклятых» вопросов – почему человек так трудно рождается на свет? Почему он приходит в мир столь тяжело? У медиков есть свои объяснения – но они говорят о механизме, а не о смысле. Их ответ может объяснить боль двуногого животного, а не человеческую боль.
Человек может претерпеть любые страдания – но лишь если он уверен в их осмысленности. Поэтому страдание женщины должно было быть по-человечески осмысленным, а религиозное мышление признает только религиозное оправдание, религиозное осмысление. И поэтому дается религиозный (то есть истинно человеческий) ответ на человеческий вопрос: потому что наш мир болен, и заболел он человеком, через человека.
Таков ответ Библии. И это понимание искупающего страдания рождения столь значимо, что ап. Павел, который всегда говорит о спасении через веру и спасении через стяжание благодати Христа, однажды говорит, что все люди спасаются верой, но женщины – чадородием (1Тим. 2:15)...
Затем происходит последнее действие человека в Эдемском саду. Муж дает имя жене. Отныне она – Ева. Почему имя Еве дано лишь после грехопадения? Почему оно не было дано сразу, после наречения имен животных? Именно потому, что дать имя значит проявить верховенство. Но верховенство мужа над женой появляется только после греха; после Божия определения об этом. Муж не забыл дать имя жене, а просто не мог, точнее – не имел права: жена – не животное. И поэтому наименование жены не просто последнее действие человека в Эдеме, но и первое событие, происшедшее уже после наказания людей Богом.
Кроме того, в том, что именно после грехопадения жене дается имя Ева – жизнь – раскрывается смысл брака. Брак есть тоже лекарство бессмертия. Во всяком случае об ангелах преп. Иоанн Дамаскин пишет, что они «не имеют нужды в браке, так как они не смертны». Брак лечит нашу смертность. Лечит – и обличает. Библия видит в браке, как он осуществляется в мире падших людей, крест и наказание за строптивость. Людей, решивших вступить на путь брака, Церковь напутствует мученическим величанием. С другой стороны, брак есть своего рода суррогат бессмертия. Человек захотел украсть бессмертие для себя – теперь в болях он вынужден дарить бессмертие другим людям, своим детям. Бог дает первым людям брак – чтобы удача змия по ввержению первых людей в пространство смерти не стала его окончательной удачей. В браке новым людям, которые через брак придут в мир, дается возможность однажды вновь оказаться в состоянии Адама и тогда сделать верный выбор – такой, который искупил бы грех прародителей. И потому в Ветхом Завете самым страшным грехом будет считаться детоубийство-аборт, а бесплодие будет восприниматься как кара Божия. Ведь женщина, не рождающая или убивающая своих детей, лишается шанса оказаться праматерью Искупителя-Мессии. Итак, брак падших людей. – благословение и наказание одновременно.
Итог того, что первые три главы Библии рассказывают об отношениях мужчины и женщины, выражается словами: «к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт. 3:16). Библейский рассказ начался с возвещения совершенно иных отношений мужа и жены: «Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей» (Быт. 2:24).
Формулировка второй главы выглядит поразительной на фоне постэдемской истории человечества: по крайней мере на Ближнем Востоке всегда жена оставляла свою семью и шла в дом к мужу, здесь же наоборот. Да, с точки зрения этнографии и социологии библейское утверждение выглядит удивительным. Но в сердце своем муж действительно отходит от родителей и прилепляется к жене. Библейский рассказ об отношениях мужа и жены начинается с описания внутреннего события: по формулировке второй главы сердце мужа тяготеет к жене, а третья глава описывает уже внешнюю сторону традиционных семейных отношений. Этот переход от внутреннего к внешнему можно воспринять как один из основных мотивов рассказа о грехопадении.
Этот же мотив звучит и в следующем за наречением имени Евы рассказе: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3:21).
Почему одежда, к которой мы относимся как к чисто бытовой подробности, дважды появляется в столь символически насыщенном рассказе о грехопадении ( Быт. 3:7 и 3:21)? Одежда – это овнешнение, отчуждение человека. Одежды предполагают социально-ролевую условность. Человек не смог строить свою жизнь на любви, и теперь Бог дает ему возможность строить межчеловеческие отношения через распределение социальных ролей, первичными из которых являются повеление и послушание. Именно Бог дает падшему человечеству эти принципы внешних отношений.
Поэтому и говорит ап. Павел: «всякая власть от Бога». Эти слова нередко превратно толковались разными политиками и богословами, не замечавшими, что «всякая» – это не квантор всеобщности, а всего лишь неопределенный артикль. Речь идет не о любой власти, а о принципе власти. То, что люди способны повелевать и слушаться (без чего невозможно человеческое общежитие) – это есть Божий дар. «Как это? Неужели всякий начальник поставлен от Бога? Не то говорю я, отвечает апостол, у меня теперь идет речь не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти. Существование властей, при чем один начальствует, а другие подчиняются, – все это называю я делом Божией премудрости <...> Так и Соломон, когда говорит, что от Господа «сочетается жена» (см. Притч. 19:14) разумеет здесь, что брак установлен Богом, а не то, что Бог сочетавает каждого вступающего в брак с дурным намерением <...> Так как равенство часто доводит до ссор, то Бог установил многие виды власти и подчинения: между мужем и женою, между сыном и отцом, между старцем и юношей, начальником и подчиненным, учителем и учеником».
Тот факт, что человеческое общество структурировано, что в нем есть те, кто может взять на себя ответственность за управление общественной жизнью, и то, что большинство остальных людей относится к этому не по-диссидентски спокойно, – это залог существования общества и той доли стабильной консервативности, которая только и может дать необходимый простор для постепенного становления как отдельного человека, так и всего сообщества.
Одежды, которые дает Бог людям, уходящим из Эдема, могут быть поняты и как начало структурирования внешнего, социального, межчеловеческого пространства. Теперь от Бога устанавливается иной порядок отношений среди людей: порядок взирания на внешние знаки, порядок властвования и подчинения.
Интересно, что опоясания первых людей делаются дважды: сначала самими людьми, а затем – Богом. Не есть ли это проявление двузначности культуры вообще: в ней наличествует и человеческая дурная самодеятельность (изготовление опоясаний – первый пример технологической активности человечества), и Божий Промысл. Первая одежда из листьев – защита друг от друга. Это то, что сделали люди. Бог же дает им не такую одежду, но ту, что защищала бы их от внешних условий. Бог не снимает с людей те одежды, которые они себе сделали, но поверх их дает новую одежду. То, что сделали люди, Бог как бы принимает, но придает Свой смысл, Свое освящение человеческим одеждам.
И состояние наготы уже не вернется никогда. Даже в Небесном Иерусалиме будет одежда: обагренная кровью одежда на Распятом и Воскресшем Агнце (Откр. 19:13) и белые одежды на мучениках.
Кожа, из которой сделана новая одежда людей, по-еврейски – о"р. Если вспомнить, что свет на этом языке звучит как ор, то мысль Повествователя станет яснее: кожаные ризы даются вместо светового облачения.
После этого «и сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. 3:22).
Дерзкое, но глубокое толкование этого стиха дает преп. Максим Исповедник: «Поскольку диавол научил человека многобожию, Бог, иронизируя и упрекая, для обличения поверившего диаволу человеку говорит во множественном числе: «он стал как один из Нас»». То, что это Творец говорит не буквально, явствует из продолжения этой фразы: «он стал как один из Нас, знающих добро и зло». «Невозможно даже подумать такое о Боге, Который обладает одним только ведением добра. Ведению, постигающему одну из противоположностей, присуще производить неведение другой». «Познание» и «ведение» на языке патристики и Библии означает участие, приобщение (и даже совокупление). В этом смысле Бог, конечно, не может «знать» зло.
Об иронии говорит и преп. Ефрем Сирии: «Бог открывает тайну Святой Троицы и вместе посмеивается Адаму». Эта насмешка тем более горька и очевидна, что буквально перед этим Бытописатель видит, как человеку даются кожаные ризы – «из кож животных, умерщвленных, быть может, пред их же глазами, чтобы питались они мясом их и в самой смерти их увидели смерть собственного тела».
Не с завистью глядит Бог на падшего Адама, а со страхом – с тем страхом, с которым отец смотрит на пропасть, к которой скользит его сын. И следует не столько изгнание от Бога, а развод (возможный перевод Быт. 3:23): вместо отношения любви с Богом приходят отношения закона. Во фразе «И выслал Адама» – тот же глагол, который выражает просьбу Моисея фараону: «отпусти народ Мой» (Исх. 10:3).
Человек должен отойти от Древа Жизни, чтобы не приговорить себя – таким, каким он стал – к вечности. «И не стал жить вечно» по-еврейски – ле-олам; олам означает не только время, век, но и творение как таковое. Именно в мире человеку запрещено оставаться навсегда; не в притворе Эдема, но именно «в мире»: чтобы не остаться внутри проклятого творения, чтобы не замкнуться в этом мире, уже падшем, он должен отойти от Древа Жизни.
Чтобы человек не увековечил себя в грехе, у потерянного рая поставляется херувим. В Ветхом Завете херувимы появляются 91 раз, впервые же – «у сада Эдемского»: то есть в некотором смысле он тоже находится вне Эдема.
Херувиму дан «пламенный меч обращающийся» (Быт. 3:24), то есть молния; это – «похищение» молнии у языческих божеств. Молния отныне не понуждает поклоняться Зевсу или Перуну Ближнего Востока, а напоминает о грехе человека именно перед Ягве.
Херувим не позволяет вернуться в Эдем. Но характерно, что Ветхий Завет и не ищет потерянного рая. Хотя Израиль живет рядом с Эдемом, но он не ищет его на земле; он ищет не прошлого, а будущего мессианского царства. Урок усвоен: человек не может найти Эдем, но Бог может Сам дать его людям. И в православии нет поиска Эдема: нам нужно Царство Божие, а не хорошо мелиорированное Междуречье.
И вот уже вне Эдема рождается первый человек. Восприятие Евой этих родов показывает, сколь целебна была по отношению к ней Божественная педагогика. Первая боль, которая следует за потерей Эдема, дает плоды истинного и мудрого богословия. С болезнями родив первенца, Ева говорит «приняла человека я от Господа» («стяжах человека Богом» – славянский перевод). Что удивительно – «к Господу тотчас прибегла та, которая пред тем презрела Господа, уже не природе своей приписывает плод свой и не силе брака усвояет рождение сына, но признает Владыку природы». Она, искавшая вечной жизни вне Бога, познала теперь исток даже временного и смертного бытия – в Нем... От Господа приобретен первый человек, поэтому и получает он имя «приобретение» – Каин.
В понимании Евы сына она приобрела именно от Господа, через Бога. С одной стороны, здесь первое признание того чуда, которое затем стало обыкновенным: рождение человека в мир есть чудо. По опыту материнского сердца ребенок есть дар, а не продукт ее собственной жизнедеятельности. Именно в колыбели видит женщина самое очевиднейшее доказательство бытия Бога: почему есть Бог? – потому что мой малыш со мною.
С другой стороны, это утверждение Библии опять же полемично. Люди рождены не от дьявола. Люди – никак не потомки сатаны (хотя подобные идеи время от времени всплывали в религиозных брожениях – в современной «Церкви объединения» Муна, например, или в «Богородичном центре» Иоанна Береславского). «Приняла человека я от Господа»; впрочем, чтобы не было кривотолков, говорится «человек познал жену», и говорится об этом в такой грамматической форме, которая показывает, что это было еще в Эдеме, а не вне него.
Известно, что судьба это первого человека была печальна, он стал убийцей своего брата. Каин стал не «приобретением», а потерей. Рассказ об убийстве Авеля имеет прямое отношение к повествованию о грехопадении его родителей. О том, каковы отношения Бога и людей, о том, есть ли это отношения к подсудимым Судии, действующего по принципу fiat justitia, pereat mundi, или же это отношения Отца к детям, – говорит рассказ об Адаме и его детях. Адаму было сказано, что через его грех смерть придет к людям, но первая смерть случается именно против воли Бога, первая смерть – убийство Авеля – все равно неестественна.
Первая смерть на земле – смерть не Адама и не Евы, а Авеля. Это смерть того, кто не участвовал в грехе в Эдеме. Если Бог хочет кого-то покарать, Он просто оставляет этого человека в мире людей, – а люди сами едят друг друга. Архетипом для всех событий всегда оказывается первое событие этого же ряда в Священной истории: первые роды, первая свадьба, первая война, первый грех, первая жертва, первая молитва. Первая смерть. Если первая смерть есть убийство, то все остальные смерти суть лишь ее воспроизведение. Любая смерть есть прямое или косвенное убийство людьми друг друга. А Бог – Он «не сотворил смерти» (Прем. 1:13)
Вывод из первых глав книги Бытия очевиден: то, что произошло на грани истории и Вечности, не уносится рекой времени. Нельзя повторить путь Адама и Евы. Но иш и иша живут в каждом из нас. Как однажды сказал Кьеркегор, у каждого – свой Исаак. И у каждого свой грех, который так же, как и первый грех людей, ложится на нас, наших ближних и на землю треклятой ношей, и который так же, как грех праотцев, может быть омыт в крови Того Единственного, Кто никогда не слушал змея.