СХИМОНАХИНЯ НИКАНДРА (ПОКРОВСКАЯ)
В крещении София, в монашестве Серафима
3 марта 1898г. – 9 августа 2003г. (105,5 лет)
© Источник:
https://matushki.ru/viewtopic.php?t=8106
Матушка родом из г. Сасово Рязанской обл., в крещении наречено имя София. Папа её протоиерей Симеон - благочинный, служил в Троицком соборе с. Подвислово, Ряжского благочиния. Мама Евдокия Алексеевна, дочь священника.
Папин папа, протоиерей Феодор, служил в Сасово. Он овдовел в 25 лет, его матушка умерла родами. У него был свой дом, но он жил с семьей о.Симеона до самой старости. Он умер в алтаре на праздник Введения. Отслужил Литургию, причастился, потребил, стал отирать Чашу, так и умер: в одной руке Чаша, а в другой Плат. Протодиакон подходит – батюшка умер; начал звонить в колокола. Было о.Феодору 98 лет. О.Феодор говорил Софии: «Эх, доченька, а ты горюшка хватишь, поешь соленого, поешь и горького». Тогда матушка не понимала, почему он так говорит.
Было у матушки две мамины и две папины тети, которые жили в Троицком монастыре, в 60 км от Сасово. Сейчас там только одна колокольня осталась. Матушка к ним ходила. Ходили в Дивеево пешком, за 300 км; там был старец, о.Анатолий.
В семье о.Симеона и м.Евдокии было 12 детей: 6 мальчиков и 6 девочек. Пятеро братьев погибли на фронте (Борис, Илия), один – Андрюшенька – утонул в колодце; четыре сестры пропали в блокадном Ленинграде, одна сестра умерла в 16 лет. София была самая старшая, она выжила. С 3-х лет дети в семье о.Симеона соблюдали пост. Молочное не ели. Матушка рассказывает про сестренку, как та просит маму: «Мама, наей киси мойока». А сама из кисиной миски выпьет. Дети: «Мама, она сама выпила». Мама нашлепает, а малышка: «Я не пия, не пия мойоко».
Первую неделю Великого поста ели без масла, холодное. После утренних молитв клали по 30 поклонов.
София, как самая старшая, ходила в школу, а как исполнилось 12 лет, решила пойти в монастырь. Провожали в монастырь всей родней. София взяла с собой свою любимую куклу, Наташку, которую ей сшила крестная: «А Наташку я вам не оставлю». «Что же ты с ней в монастыре будешь делать?» И маленький самоварчик с пятью чашечками-тоже подарок крестной.
Первым послушанием было яблоки собирать. София – с куклой; посадила ее, плачет: «Мама, папа». «Что-то ты рано соскучилась домой?»
- Прожила там месяца три-четыре. Папа приехал, а я яблоки в кучку собираю,- рассказывает матушка. - Мы их возили продавать. У нас был большой сад. В д.Можары приедем - я, в платьице темненьком, кричу: «Монастырские яблоки! Монастырские яблоки!» А тут папу увидала, плачу: «Папа, я домой хочу». «Ну, поедем!» Потом передумала, осталась.
Первый год приходилось трудно. Привыкла. Была пастушком: стадо 50 коров и овцы; дояркой: 25 коров доила. В лесу берем кружку, надоим и хлеб - поедим.
Следующий год пахали. Сохи тяжелые. Просо сеяли шагами, пшено, яровые, гречиху, горох, картошку сажали. А когда покос, просыпаемся в 3 часа и до 10 косим, позавтракаем (я была сильная, не уставала) и рыбу ловить. Залезем в воду и палками гоним в старый подрясник. Там и щуки, и лягушки. Наварим ухи. Вечером опять косить, сено ворочать – два часа. Потом лошадь запрягаем.
Зимой ездили в лес дрова заготавливать, сучки обрубали. Волков много было. Если делянка близко, то по два раза ходили, далеко – один раз.
Монастырь у нас был не бедный. Много земли. 300 человек монахинь. Матушка хорошая, игуменья Аркадия.
У нас была пекарня, баня, трапезная. Жили в двухэтажных корпусах: 15 монахинь вверху, 15 внизу; в другом 40 и 40 и т.д. Грибы собирали, заготовляли. Они у нас стояли в мешках на печке. Суп варили с грибами, щи. Лапшу свою делали, натирали. Она подсохнет, ее резали и варили. Кашу гречневую варили, пшенную с молоком, сыр. Рыбу ели, но не постом. Матушка скажет: «За рыбой» - салазки берем, мешка два привезем. Хлеб пекли, блины. Ложки и чашки деревянные были. За солью ездили в Моршанск. Соли не хватало, и мы меняли ее на горох. Один раз у нас соль по дороге отняли. К матушке идем, боимся. Она спрашивает: «Сами живы?» «Живы». «Вот и слава Богу».
Нас было четверо в келье. С нами жила матушка Параскева из Торжка, с палочку мою ростом. Мы ее жалели. В трапезную идем: «Мать Параскева, собирайся». Сажаем ее на руки и несем в трапезную. Однажды она приболела и говорит: «Не ходите сегодня на работу. Я, наверно, помру». Мы к матушке – отпрашиваться. И остались дома. В семь часов она и говорит: «Сколько ко мне пришло монашек! Да какие все хорошие! Сколько у меня монашек в келье!» И умерла. 72 года ей было.
В 25-м году разгоняли монастырь. В том же 25-м году всех постригли в мантию. Приняла мантию в 20лет с именем Серафима, в честь св.прп.
Серафима Саровского. Постриг совершил Владыка Филарет. (В монастыре матушка жила 14 лет.) Когда выгнали из монастыря, пришла обратно, к родителям. Сначала год жила в келье одна. Потом ко мне поселили двух монахинь из Моршанска.
В 32-м начались гонения. Батюшек забирали. Всех монашек подобрали. Был у нас старец Паисий. Мудрый старец. Ходили к нему очень много, он всех принимал, благословлял. Лет ему было 80. Это был мамин брат родной. Его забрали, и он пропал без вести. Старица Матрешенька была – тоже забрали, неизвестно куда пропала. Отец Филарет был, наш духовник-исповедник. Но он умер дома. Его не забрали: он был старый. Когда начались гонения, мы к нему ходили.
На Троицу сидим дома чай пьем, а едет церковный староста.
- Что, Николай Иванович?
- Батюшку твоего забрали.
Мы поехали ночью. А мама говорит:
- Там монашек забирают, как ты так пойдешь? И меня нарядили в сарафан, в розовую кофту, а коса у меня была здоровенная, вплели розовую ленту, платок-французский. Иду к папе. В тюрьме был сторож. Староста пошла узнала, может он пустит? А он говорит: «приходите в 12 часов». Роса была, мы по огородам, на нас были туфельки, все извозились, измочилися. Зашли, папа выходит-бороду с него сняли, подстригли, как он глянул на меня! Ой, это что? Нет! Пошла за Богом, пострадай за Бога! Снимай, чтобы я больше не видал.
Меня забрали вместе с папой. Арестовали ночью, попрощаться с мамой не дали, посадили в «черный ворон». У меня был крест, Евангелие, молитвенник карманный, больше ничего не дали взять. В Рязани заталкивали в камеру – ни сесть, ни встать – как овец во двор. Заставляли крест снять. Мне игуменья при постриге дала, чисто серебрянный. («Он и сейчас со мной», - матушка показала нам крест.) Для этого поставили в камеру по колено в ледяную воду на 4 дня. Мы ни спали, ни ели. Некоторые испугались, отдали, - их в другую камеру перевели. Меня вызывают: «Покровская». Не отвечаю. Опять: «Покровская». Я: «Бога на врага не продам. Что вы меня зовете?»
Мама принесет посылочку, а нам корочку хлеба в воду кинут и все.
Потом и маму с семьей выгнали на чистое поле. У нас дом двухэтажный был. Всю скотинку забрали: лошадку, коровку, овечек.
Погрузили нас на баржу в Рязани. Священники запели «Волною морскою». Мама, братья бежали, плачу, никого не видала. Села вниз и сижу. Папа говорит: «Встань, посмотри, мама бежит, кричит, все бегут.» Так и не посмотрела. (так матушка больше и не увидится ни с кем из своих родных).
Пригнали нас в Котлас. Пересадили на баржу. Пить не давали. Кинут кильки ржавой, зеленой, а воды не дают. У нас матушка Авксентия, 89 лет, стучит палкой: «Что, мошенники, над нами озоруете? Нам хоть дайте водички попить». «Щас напьешься», - раскачали и в воду. Утонула. Сколько батюшек погубили, с парохода покидали.
Пошли по этапу. Четыре года в Кандалакше на лесоповале. Четыре года в Мурманске. Четыре года в шахтах в Воркуте.
Привезли в Кандалакшу. В Кандалакше нас было 300 монахинь и примерно столько же священников. Жили в одном бараке, перегороженном. Эти тесовые бараки не отапливались. Спали на досках. Папу посадили вместе со мной. Через 3-4 дня вызывают в 12 ч ночи, открывают папку толстую. «Покровская Серафима Семеновна, высшая мера наказания – к расстрелу». Выходишь. Перекрестишься. Попрощаешься. Выведут человек 50 в ряд, поставят по четверо. Четыре человека с ружьем стреляют, а не убивают. В подол, мимо попадают и смеются. И так две недели, каждую ночь. Подрясники все в дырах. Мы говорим: «Нет больше мочи, убивайте нас совсем, если вы Бога не боитесь. Мы пострадаем за Бога». Перестали. Наш брат над нами озоровал.
На лесоповале папе отрубили пальцы. Руки положили на пенек. На моих глазах. Два пальца осталось только. Я платком своим ему руки завязала, кровь льет. А пальчики его в лопух собирала, в землю зарывала. У него заражение получилось, и через две недели он умер.
Раз согнали монахинь в сарай. Меня восемьдесят пятую, последнюю, туда затолкали. Облили сарай керосином изнутри и снаружи. И зажгли. Я топошилась, топошилась. Подрясник драный горит. В дверь стучу. И вертушка отлетела, я выпрыгнула и ползком в озеро, у меня пузыри от ожога пошли.
Подходят ко мне двое из охраны, а тут круча такая, глубина, я бы погибла, а они берут меня за ноги, за руки, раскачивают меня бросать, раз осталась я одна живая! А я:
- Николай угодник, спаси меня, Матерь Божия. За что я погибаю, Боже мой! А они как меня бросили о камни, вся спина побилась,так болела! Восемьдесят четыре монашки сгорели: из Михайлова были монашки, из Кадома, нас много сидело…
У меня бок обожжен и руки. (И сейчас шрамы.) Озеро было большое, глубокое. По нему лес валить плыли. Зимой по льду хорошо ходить. А когда не лед- на лодках плыли. По 35 человек нас сажали. Лодки маленькие. Однажды волна пошла, и людей смыло. Весной было, ветер холодный, две лодки потонули… Я плавать могла, выбралась. 64 человека утонули, благочинная Арсения, матушка игумения Аркадия. Как она тонула, у меня даже сейчас в голове все. Вынырнет: -Сестры, детки мои, пчелки мои, спасите меня, - а сама захлебывается, опять вынырнет, а мы ничего не можем, конвой не пускает! Все как сейчас живо перед глазами…
В воскресенье работать отказывались; нас раздетых по грудь в воду, в озеро – вокруг ледышки – на 3 часа. А обратно до барака 2 километра мокрыми, босиком бежали. В бараках спали на нарах: ни матрасов, ни подушек, ничего. Мама мне прислала посылку: валенки маленькие, коротенькие, кофту вязаную и шапку. Я приду с работы – ноги мокрые. В лес ходили 24 километра. Лапти какие? Почти что босиком. Придешь – и подсушить негде. Вечером 300 граммов хлеба дадут, холодной воды кружку. Хоть бы кипяточку дали – душу бы отвели. Снегу зимой набирали и ели, из ямки воду с грязью пили. Бросимся – всю вылижем. Очистки ели. Идем – мусорный ящик; мы их собирать, в карманы скорей, кто вперед! Летом грибы червивые ели: «Червь нас не съест, мы его съедим».
Вошь живых поедала – 12 лет в бане не мылись. Я была вот такая, как земля… Вошь была несказанная, а у меня коса – вот как есть в лесу кочки с муравьями, так и у меня вши копошились, и помыть ничего у нас нету. Мы все волосы порезали!
Один батюшка в обед грибы собирал. Охранник ему: «Не ходи!» «Я никуда не уйду. Я тут, рядом». Пошел обратно. Тот взял – «бух!» – застрелил.
Наш «брат» нас с ружьем охранял. Конвой был разный. Раз был конвоир, говорит: «Девки, в лесу участок картошки. Наберите, испечете.» Мы рады, полусырую ели. Второй раз пошли – бригадир нас поймал. Нам могли бы, как за побег, 10 лет прибавить. Дали 6 суток карцера без хлеба и воды; на земле со снегом сидели.
На лесоповале (за 24 версты ходили) придавило меня лесом. Напарница пилу, железяку пожалела, на меня повалила дерево. Так меня и бросили – «пусть подыхает». Лежала я всю ночь. А там зимой ночь долгая. На мне бушлат синий. Идет медведь, мишка, рычит. Я ему: «Мишенька, не трожь меня». Он одежду мою утащил. Идет обратно; ходил-ходил, но не тронул. (По предстательству св.прп.Серафима, медведь охранял матушку Серафиму от волков, которых было вокруг очень много.) Утром пришли, удивились: «Смотри-ка, жива еще...» Поместили в госпиталь. Восемь месяцев лежала в больнице в гипсе. Ко мне ходил батюшка с Пензы. Придет, в окошко палочкой постучит. Маленький, старенький, горбатенький, что осталось покушать просил. Мы ему давали поесть. Ухаживала за мной в больнице староста Храма Христа Спасителя, Мария Петровна.
Как-то пришли мы с работы, из нашего барака вызывают 15 матушек. Нет их и нет. А на следующий день глядим – висят. Они поставят столбушки, доски на них, сверху перекладины и веревка. Туда голову сунут, дернут и все.
В Мурманске на заводе возили и выжигали трехметровую рейку. На уголь. Клали каравай, опилки, трубу. Тлело, потом граблями, совковыми лопатами сеяли. Дальше краном в вагоны.
Четыре года - трудно было- в шахтах в Воркуте. Огромные глыбы угля грузили в тачку-вагонетку (колоть их было нечем) и в гору толкали к крану; хоть бы по доскам, а их не было. В мороз по канатам ходили, чтобы во вьюге не затеряться.
В 41-м году, на Пасху у меня мама умерла (20 апреля) . Пасхальный канон пропела, простилась со всеми. А освободилась я в 42-м.
Пришла с работы вечером. Идет женщина молодая, со списком: «Кто такая Покровская Серафима Семеновна? На освобождение.» Я обрадовалась. А в чем идти? Одевать мне нечего. Как же я босиком пойду? На ногах – лапти худые. Я в контору. Дали тяжелые ботинки на деревянных подошвах, буханку хлеба и билет.
Сижу на вокзале, а там пышки к поезду принесли, яйца. На меня посмотрят: «шпана, шпана!» А у меня слезы льются рекой, а одна мордовка говорит: «чего это ты так плачешь?» Я говорю: -Я слышу, вы говорите: шпана. А вы спросите: откель ты идешь? Я двенадцать лет сидела, у меня ни обуться, ни одеться нету…
Доехала до Горького – пропал, потерялся мой билет. Денег ни копейки. Сначала ехала на подножке, а потом – пешком. Шла темным лесом. Там пасут коров. Идет женщина, покормила меня, говорит, что мне идти по мосту – обойти негде, а там три дезертира нахальничают. Я молюсь Божией Матери, Николаю-угоднику: «Защити». Подошла к мосту, они выходят. Говорю: «Сама я из заключения, 12 лет сидела, не трогайте меня. Вот хлеб, молоко, три яйца – все берите». Один говорит: «Ты откуда?» Оказался земляк. Не тронули. Иду дальше. Пастух стадо пасет. У него собака огромная напала на меня, повалила. Изорвала, искусала. Еле до деревни дошла, там перевязали.
Недели три шла по Мордовии. Где пустят – заночую. Одна мордовка говорит: «От нас в 15-ти километрах – церковь. Ты старайся на Троицкую субботу туда попасть». И я пошла. Пришла. Сижу на паперти и думаю, как же я пойду такая в храм? Башмаки у меня грязные, вся рваная. Платьишко на мне коричневое, еще монастырское, совсем плохонькое. Сижу. Идет староста церковный. Подходит ко мне: «Откуда Вы?» Я ему все рассказала. Он сел, внимательно выслушал. Ушел домой. Идет женщина-мордовка во всем белом, расшитом: «Пойдемте к нам домой».
Повели меня в баню, а мне сменить нечего. Говорю- у меня вши. А она-ничего, справимся. Чем-то она меня посыпала, и как пошли они у меня по лицу все… Она взяла гребешок, чесала все в воду, чесала, потом еще налила воды, потом еще посыпала, и опять мыла…Мне дали нижнее белье, платьишко, тапочки, платок.
Потом пошли к вечерне. В церкви народу – битком. На кануне пирогов и блинов – всего много. Батюшка о.Михаил старенький. Староста меня спрашивает: «Будете записки читать? Поминовение читать некому». «Буду, - говорю, - читать». Матушка меня спрашивает: «А где Вы ночуете?» «Где Господь благословит». «Пойдемте к нам». Четверо детишек у них. А батюшка тоже был в заключении. Посидели, поговорили. На утро опять пошли в церковь. Матушка осталась дома шить мне платье новое, горошечками. И я жила у них две недели. Картошку полола, окучивала, лук полола.
Надо домой. А где мой дом? Они оставляли меня, но я ушла от них. Прошла немного, села на полянку и плачу: «Ах ты мамочка, мамочка! Кто меня встретит? Кто напоит-накормит? Куда иду? Никто меня не ждет».
Пришла в родную деревню, а к дому своему боялась подойти. Меня никто не узнает. Говорили - не она. Я была худенькая как мизинчик. Родных никого не осталось. Братья на фронте погибли, сестры в Ленинграде пропали. Председатель был злой, из Смоленска, говорил: «Не нужна монашка в деревне, убрать ее обратно». Пряталась я на коровнике всю зиму, там сено со снегом. Прикроюсь сеном побольше. Председатель идет. Куда деваться? «Монашка у вас? Я все равно ее сошлю. Чтобы не было поповского отродья у нас в деревне. Сейчас вилами ее заколю». А я сидела у стеночки, прикрытая сеном. И как он меня не заколол - вилами рядом попал. Скрывалась на телятнике, на коровнике. Босиком в тамбуре пряталась.
На свинарнике на чердаке в стоге соломы всю зиму мерзла. Летом в лесу 3 месяца в дупле березы жила. Поспели черника и земляника, ими питалась; мох пососу – вот и вода. Корки хлебушка не видела. Сил не было.
В отчаянии попросила у женщины поясочек, подошла к кучерявой сосне. Идет дедушка старенький с палочкой, скуфью снимает: «Что же ты, доченька миленькая, делаешь? Ты миру нужна будешь. Двенадцать лет себя не лишала?» И исчез – и дедушка, и поясочек.
Сняли председателя, он уехал. Мне из Мурома пришла весточка: «Если негде жить, приезжай». Пошла пешком. Сшиб меня велосипедом татарин в Подлипках и уехал. У меня в двух местах переломы. Лежала я до вечера, выползла на дорогу. Едет машина; водитель отвез в больницу, а прием окончился. Лежала я до утра. Сделали рентген. Три месяца лежала в гипсе. Выходили; сначала ходила с палочкой, потом выписали.
Дошла до Дмитрово накануне Успения. Попросилась переночевать, мне указали крайний дом; там меня пустила Мария. Утром пошла в Ардабьево, в церковь Успения на престольный праздник. При церкви предложили работать. Жила в сторожке у батюшки
Николая Успенского. Мне пошили пиджак, дали валенки, калоши. Работала там 14 лет. Вот на спине у меня шишка, как чайник, вскочила, стала трескаться, кровь и гной идет. Вера Николаевна велела идти в больницу, а я боялась, что будут резать. Хирург хороший, Василий Ильич: «Да ты не учуешь, под наркозом». Сделали операцию. Лежала три недели. Сказали, что наклоняться нельзя.
В то время Мишуковские сказали, что продается домушка, баня за 70 рублей. А денег у меня не было. Набрали мне люди 100 рублей. Купила, а пол земляной; стало холодно – стала замерзать. Ничего у меня не было. Подушку из снопа сделала. На стволе березы спала. Так полгода. Люди подсказали пойти к председателю, он добрый. Он дал кирпичи и плиту, глину, песок. Сама сложила плиту, напрямую, «без дымоходов, без пароходов». Стала топить, а нечем; сырьем? Да и не в чем поесть сварить: ни чугуночка, ни ведерочка. Добрая женщина дала 3 поленца. Люди дали кастрюльку, чашечку, постель. Все смеялись, бывало: «Печник, а мне печь сложишь?» Набрала у кого-то глазков от картошки, пересыпала золой, посадила; она тощая, тоненькая взошла. Сижу грустная, идет агроном: «Ты что? Достань бутылку, я тебе три ведра удобрения дам». У соседки спросила. Он несет три ведра удобрения. Я удобрила, а ночью дождь. Ни у кого в тот год картошка не уродилась – засуха. А у меня 24 ведра, да вся хорошая, белая. Продала 12 мешков сразу. Кто стоял – ничего не продал, а у меня сразу купили. На вырученные деньги купила ваты, подкладки и пошила пиджак; купила валенки, шаль, калоши, - все купила, как купец стала ходить, не все же рваной.
В колхозе работала: картошку сажала, помидоры, огурцы собирала, капусту поливала, по 800 кг луку набирала. Начальство меня уважало; дрова привозили, помогали.
В деревне Мишино в монастыре прожила 44 года. Последний пьянчужка говорил: «Эта мать – всему миру мать.»
В Муроме 5 лет жила. Первая келейница – из Чебоксар, Мария – хорошая была, а вторая, Никодима, - «наркоманка»: 6-10 бутылок корвалола за ночь выпивала. Озорничала: пол подтерла и тряпкой матушке в лицо.
Когда матушке исполнилось 100 лет, 7 октября владыка Серапион постриг ее в великую схиму с именем Никандра, в честь св.Никандра Псковского. (Матушка хотела, как игуменью – Аркадия, но как Богу угодно.)
В последние годы в жизни матушки происходили чудесные явления.
+
На Пасху в окно к схимонахине Никандре постучала матушка, по виду как игуменья. Зашла во всем монашеском, с четками. Схимонахиня Никандра сказала:
- Матушка, может, разговеетесь?
- Нет, спаси Господи, не буду, - похристосовалась в правую щеку и дала красное яйцо, необыкновенной красоты, писаное.
- Матушка, ты из какого монастыря? – спрашивает схимонахиня Никандра.
- Матушка, а Вы меня не знаете?
- Нет.
- А я Вас от юности знаю, - и исчезла.
+
- Нонче зимой замерзуха, а я иду из церкви. Идет дедушка старенький с посошком. В лаптях, в скуфье. Седенька бородка, волосы длинные, горбатенький, с сумочкой:
«Пусти поночевать». Пустила. Он сел на табуреточку и так сидел, спать не стал.
«Кушать будете?» «Кушать ничего не хочу». «Чайку?» «Не хочу, я буду молиться».
В 2 часа ночи кот на волю попросился. Встала выпустить – дедушки нет. Следочков на снегу нет. Сени закрыты на два крючка, калитка – на вертушку. С субботы на воскресенье было. Батюшка о.Василий из Сабурово служил сказал, что это был святой преподобный Серафим.
+
Когда матушка работала в церкви:
- Шла в церковь, дошла до пустыни, где поворот на Квасьево. Там кладбище, поляночка. Двое детишек цветочки рвут:
«Можно мы с тобой пойдем? – детки босиком, в правой руке - цветы. – Только пойдем задами». «Пойдем.» Дошли до Урдово, до речки Унжа; у моста умылись. Обернулась – нигде нет; на горку поднялась – нет. Пришла в церковь, помолилась. Иду обратно – опять их встречаю. «Ты нас в церкви не видала?» «Нет, не было вас.» «А мы вперед убежали. Мы тебя видели», - и исчезли.
+
- Три дня подряд было видение: голубое небо, три ангелочка и я с ними высоко. Так Там хорошо. Я говорю:
«Я буду жить тут, никуда не уйду». «Матушка, нет тебе пока тут места», - а я за крест на колокольне держусь. Две монахини растянули внизу красный сатин со словами «Христос Воскресе», - я на него и опустилась.
+
О посохе святого преподобного
Серафима Саровского.
Мощей св.Серафима еще не было. Поехали от Касимова в Муром, до Арзамаса и в Дивеево. Осенью, ко всенощной. Там две матушки; дали три буханки хлебушка, супу налили. «Это снежинка Божия», - сказали на матушку.
Спали в сенях. С посохом ходила м.Митрофания, 98 лет. Говорит матушке: «Умру – откажу тебе, игуменье скажу, тебе посох.»
Мать Сергия потом отдала; вышла: «Ты мать Серафима (тогда еще)?» - и вынесла посох.
+
Когда мы встретились с матушкой и она нам рассказывала о своей жизни ей было 105 лет. В этом возрасте она в здравом уме и памяти, любит паломничать: «Эх, ноги мои не ходят – в Иерусалим бы ушла пешком»; «А у вас нет ли родника? Я бы искупалась».
- Однажды батюшка Варнава из Санаксар мне говорит: «Матушка, а ты не боишься, тебя обратно посадят, загонят?» А я говорю: «Батюшка, на все воля Божия. А я не боюся. Ничего теперь не боюся!»
Гонения еще будут. Но надо молиться, чтобы Господь продлил наши дни и не дал нам такое же гонение. Усердно молиться. На то монах и остался. В этом его предназначение – молитва за весь мир. Пусть монах в постели лежит – он все равно по четочкам молится, даже во сне молится непрестанно. Утренние, вечерние, потом по четочкам 300 Иисусовых, 200 Богородичных, 150 Ангелу, 25 за игуменью, 30 за строителей, 60 за весь мир, земные поклоны, апостол, Евангелие, Псалтирь (каждый день по 4 кафизмы).
Сладостей не надо много вкушать. Хлеб насущный есть? Есть. Вода есть? Есть. Слава Богу за все! Слава Богу за радость! Слава Богу за скорби! Слава Богу за болезни!
Я прожила 105 лет. Я не блудила, не пьянствовала, не воровала. Я не боюсь суда земного. Нисколько! Я боюсь Суда Вечного. Вечный Суд придет – вот тогда судить будет.
Верить надо. Как святые жили? В молитве, в подвигах, ели скудно. А мы что сейчас? Наедимся, напьемся. Ведь ничего нашего нет. Мы едим все Божие. А нашего нет. Мы, грешные, дома украшаем, квартиры белим, красим, моем. А душу свою ничем не украшаем, не моем, не стираем. Так паук в паутине сидит; к нему муха забралась, жужжит – не вылезет от него никак. Так мы от грехов не вылезем никогда. Надо каяться. Идти на исповедь к священнику. Не копить грехов. Надо отмывать душу свою. И легче будет.
Почила схимонахиня Никандра 9 августа 2003 года, пострадав от тяжелой раковой болезни, не вкушая пищи в течение 40 дней до кончины, причастившись и пособоровавшись, в возрасте 105 лет 5 месяцев.
Последнее время матушка жила в г.Елатьма, Касимовского района Рязанской области, при церкви Всех Святых.
Матушка завещала положить с собой во гроб святыни: посох прп.Серафима и Пасхальное яичко, но завет ее не был исполнен келейницей Екатериной.
Погребение совершали: духовник матушки, арх.Афанасий (Культиков) (Кадом, Милостиво-Богородицкий женский монастырь); игумен Кирилл (г.Муром, Спасо-Преображенский мужской монастырь), со множеством священнослужителей (более 10 человек) и монашествующих, - в скиту в с.Мишино. Была игуменья Тавифа.
Могила матушки находится в с.Мишино, при подворье Троицкого женского монастыря г.Мурома в скиту женского монастыря, Муромского благочиния.
Записано со слов
схимонахини Никандры,
во время встреч с ней.
Людмила Миронова
azbyka.ru