Вспоминаю, как во времена духовной юности неизреченным промыслом Божьим занесло меня автостопом в ослепительную Венецию. Вскоре после восторгов первого впечатления все многочисленные каналы, мосты и палаццо стали сливаться в одну роскошную, но тяжёлую и утомительную декорацию. Было жарко, душно, солнце пекло, как огнём, раскалённое синее небо ослепляло, хотелось скользкой рыбой нырнуть в зеленую рябь канала, и, помню, я смотрел на весёлых зазывающих гондольеров сердито и устало. Впереди вогнутым полукругом появилось тяжёлое мраморное здание церкви, раскинув свои тенистые крылья, точно желая обнять входящих людей. И хотя солнце в зените, не все тени сожжены им – прохладные своды католического собора дарят мне защиту и отдых. Посреди храма – ряды деревянных скамей, отдалённо напоминающих массивные школьные парты моего детства с откидными крышками и встроенными чернильницами – я устало присаживаюсь на одну из них. Пристраиваю колени поудобнее на наклонную доску внизу - и вдруг меня осеняет догадка: «Я же не просто сижу, я - коленнопреклонен!». Вмиг открылась лукавая суть западного христианства – европейский человек настолько привязан к удобствам и роскоши, что даже в молитве не может отказать себе в комфорте.Так же и в исповеди – неудобно и неловко покраснеть перед священником от страха правды, сказанной прямо - глаза в глаза! Вот и придумана для мнимой учтивости удобная кабинка с лавочкой для неспешной беседы и плотной перегородкой, обезличивающей человека. Конечно, по формальным признакам такая исповедь может совершаться, но по причине своей безличности, отсутствия зрительного и тактильного контакта не будут ли все действия холодными и безблагодатными? Будет ли "исповедь", в которой нет сердечного сопереживания, отсутствует контакт "глаза в глаза", ощущаться как "катастрофа" совести и станет ли она толчком к преображению человеческой души? Да и способны ли многословные объяснения и рассудочные пережёвывания фактов, доказать искренность переживаний на исповеди? Только стыд покрывающий лицо от того, что предпочли Богу низкие страсти, только бессловесное отчаянное раскаяние, воспринимаемое как духовная катастрофа, может быть истинной покаянной молитвой, нашей умилостивительной жертвой, приносимой Христу. И только тогда православный священник, пристально глядя нам в глаза, засвидетельствует перед Богом наше стремление со слезами радости возвратиться в дом Отца...
Как-то моя добрая знакомая, отдыхая на Кипре, почувствовала неодолимое желание омыть душу исповедью. Естественно, в храме оказался лишь строгий чернобородый священник-грек, который гортанным голосом начал её дотошно допрашивать, пристально глядя ей прямо в лицо. Ничего не понимая, девушка почувствовала себя настолько несчастной и грешной, что горькие слёзы хлынули благоносным ручьём. Священник немного помолчал - и накрыл её главу епитрахилью..
P.S. В том пустующем венецианском соборе меня вскоре заметил приор. Подошёл - и без всякой прелюдии стал выпрашивать деньги на реставрацию! Плохо дело у латинян!
