Относительно сабжа: образом т.н. ковра. Напр., сравн. из 1 и 5 сообщ. темы
Посмотреть вложение 29408
"<...> Если вы умудритесь при этом, не нарушая цельности повествования, использовать равное количество раз слова жизнь и смерть, мужчина и женщина, тогда считайте, что вы все доказали<...>". Равное, но с т.зр. наблюдателя упомянутого ковра. Понятие о нем см., напр., у И. Бродского, Путешествие в Стамбул:
"<...> Это -- чудовищная идея, не лишенная доли истины. Но попытаемся с ней
справиться. В ее истоке лежит восточный принцип орнамента, основным
элементом которого служит стих Корана, цитата из Пророка: вышитая,
выгравированная, вырезанная в камне или дереве -- и с самим процессом
вышивания, гравировки, вырезания и т. п. графически -- если принять во
внимание арабскую письменность -- совпадающая. То есть речь идет о
декоративном аспекте письменности, о декоративном использовании фразы,
слова, буквы; о чисто визуальном к ним отношении. Оставляя в стороне
неприемлемость подобного взгляда на слово (как, впрочем, и на букву),
заметим здесь лишь неизбежно буквальное, пространственное -- ибо только
средствами пространства и выражаемое -- восприятие того или иного священного
речения. Отметим зависимость этого орнамента от длины строки и от
дидактического аспекта речения, зачастую уже достаточно орнаментального
самого по себе. Напомним себе: единица восточного орнамента -- фраза, слово,
буква.
Единицей -- основным элементом -- орнамента, возникшего на Западе,
служит счет: зарубка -- и у нас в этот момент -- абстракции, -- отмечающая
движение дней. Орнамент этот, иными словами, временной. Отсюда его
ритмичность, его тенденция к симметричности, его принципиально абстрактный
характер, подчиняющий графическое выражение ритмическому ощущению. Его
сугубую не(анти)дидактичность. Его -- за счет ритмичности, повторимости --
постоянное абстрагирование от своей единицы, от единожды уже выраженного.
Говоря короче, его динамичность.
Я бы заметил еще, что единица этого орнамента -- день -- идея дня --
включает в себя любой опыт, в том числе и опыт священного речения. Из чего
следует соображение о превосходстве бордюрчика греческой вазы над узором
ковра. Из чего следует, что еще неизвестно, кто больший кочевник: тот ли,
кто кочует в пространстве, или тот, кто кочует во времени. Идея, что все
переплетается, что все лишь узор ковра, стопой попираемого, сколь бы
захватывающей (и буквально тоже) она ни была, все же сильно уступает идее,
что все остается позади, ковер и попирающую его стопу -- даже свою
собственную -- включая.
О, я предвижу возражения! Я предвижу искусствоведа или этнолога,
готовых оспорить с цифрами и с черепками в руках все вышеизложенное. Я
предвижу человека в очках, вносящего индийскую или китайскую вазу с
бордюрчиком, только что мной описанным, и восклицающего: А это что? И разве
Индия (или Китай) не Восток? Хуже того, ваза эта или блюдо могут оказаться
из Египта, вообще из Африки, из Патагонии, из Северной Америки. И заструится
поток доказательств несравненной ихней правоты относительно того, что
доисламская культура была фигуративной, что таким образом Запад просто
отстал от Востока, что орнамент вообще, по определению, нефункционален или
что пространство больше, чем время. Что я, в целях скорей всего
политических, подменяю историю антропологией. Что-нибудь в этом роде, или
того похуже.
Что мне сказать на это? и надо ли говорить что-либо? Не уверен; но, тем
не менее, замечу, что, не предвидь я этих возражений, я бы за перо не
брался. Что пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого,
чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно -- вещь,
тогда как время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда
предпочтительнее последнее.
И еще я предвижу, что не будет ни ваз, ни черепков, ни блюда, ни
человека в очках. Что возражений не последует, что воцарится молчание. Не
столько как знак согласия, сколько как свидетельство безразличия. Поэтому
устервим наш довод немного и добавим, что ощущение времени есть глубоко
индивидуалистический опыт. Что в течение жизни каждый человек, рано или
поздно, оказывается в положении Робинзона Крузо, делающего зарубки и,
насчитав, допустим, семь или десять, их перечеркивающего. Это и есть природа
орнамента, независимо от предыдущей цивилизации или той, к которой человек
этот принадлежит. И зарубки эти -- дело глубоко одинокое, обособляющее
индивидуума, вынуждающее его к пониманию если не уникальности, то
автономности его существования в мире.
Это и есть основа нашей цивилизации. Это и есть то, от чего Константин
ушел на Восток. К ковру <...>".
Еще материалы в тему "равных": см. "Записки отшельника", К. Леонтьева, в них автор не может полностью понять точку зрения М. Каткова. Напр., "<...> Я говорю ни к селу, ни к городу потому, что вспоминаю его,
будто бы, чисто моральные негодования и разные эмансипационные выходки даже в пользу сирийских арабов... Ну, положим, болгары — так и быть... Тут важны не столько сами болгары, сколько
местность, в которой они живут, на заветном пути нашего
Drang'a. Хотя, по моему мнению,
антиканоническая политика для русских деятелей не только грех, но и ошибка (грех — для людей, ошибка — для государства), а все-таки в этом антиканоническом болгаробесии был не один же эмансипационный (т. е. революционный) смысл; а был и некоторый расчет политического
(обязательного для государства) своекорыстия... Политика, положим, слишком уж простая, грубая, топорная — освободить, мол, братьев-славян от "ига фанариотов"; вместе с тем весьма опасная, рискованная политика, которая еще благополучно сошла нам с рук (благодаря тому, что власти были осторожнее публицистов); и держаться, конечно, такого пути Каткову уже по тому одному не следовало, что в том же духе проповедовал и сам "Голос"... (Подозрительно и страшно!) Но все-таки поддержка болгарских претензий была хоть сколько-нибудь понятна. Однако Каткову болгар было недостаточно; ему занадобились даже и сирийские арабы с г. Муркосом во главе... Эти нам зачем?.. Чем они лучше или ближе греков? Неужели одна защита "угнетенных"?.. Едва ли... Ведь особой мягкости или сантиментальности в покойном льве нашей журналистики никто не замечал?.. Напротив... (И за это "напротив"... ему даже вечное спасибо в наши нелегкие времена!)
Итак, как же объяснить эти резкие выходки против Иерусалимской иерархии; эту веру на слово, хотя бы г. Елисееву, напр., эти корреспонденции и все эти крики, "фанариоты, фанариоты" вроде того, как в 77-м году — против турок — "орда, орды, орде, ордою, об орде..." (даже читать было стыдно; "воюй, побеждай, убивай, освобождай, и я тебе сочувствую"; но зачем же фраза и вздор гениальному человеку?)
Чем же объяснить эти излишние попечения об арабах сирийских, которые во всяком случае не славяне, не
обитатели Балканского, столь нужного нам полуострова, об арабах, которые этнографически нам не ближе греков, а исторически сравнительно с греками для нас
ничто?
Иначе нельзя все это объяснить, как желанием поколебать заблаговременно и всячески авторитет тех самых Восточных Церквей, от которых мы получили свет Православия и у
которых, как я выше сказал, есть вековые привычки и предания независимости.
Какая-то неуместная боязнь за наше будущее влияние на Востоке; за нашу власть в случае скорого разрешения нами Восточного вопроса (он верил в это разрешение), какое-то опасение препятствий, вроде тех, которые оказывали на Западе папы римские светским властям... Церковь "не от мира сего"; пусть учит детей; пусть совершает таинства; пусть говорит проповеди, благословляет знамена и... довольно с нее! Пусть остается все так, как сложилось у нас со времен Петра и как сложилось позднее в Греции, Сербии, Румынии. Чувства православные надо поддерживать; уставы соблюдать; в догматы верить; молиться надо; надо духовенство почитать; надо Православие любить всем сердцем... Но переустроивать даже и в пределах, допускаемых прежними примерами, древними — не надо; не только не надо централизовать Восточную Церковь, не только не нужно созидать ничего
дальнейшего (того, что возможно без нарушения прежнего); но полезно даже
заранее поколебать те древние опоры, которые могут, при благоприятных условиях, еще более вознестись и расшириться в основаниях.
Эти опоры, эти центры (эти, по-моему, места запасов,
фокусы православной силы) — Патриархаты Востока. Их поэтому надо компрометировать, ослабить, унизить, и одно из самых верных средств для подобной цели — это поддержка во всем и везде всех тех неважных племен православного исповедания, которые где-нибудь и как-нибудь сталкиваются с греками, (по праву!) преобладающими на Востоке, болгар, арабов, Муркоса, грузин на Афоне. По поводу дела грузинских монахов на Афоне я нынешним летом заметил в "Моск. вед." даже такого рода стилистический оттенок: "грузинские
иноки, теснимые греческими
монахами!" Это почему же? Почему не греки-иноки и не грузины-монахи? (Не помню, жив ли в то время был Мих. Никиф. или уже скончался; но это его дух, его метода.)
Ну а когда мы, русские, в чем-нибудь национальном грузинском начнем стеснять этих грузин, не во имя
чистого Православия, а во имя только чего-нибудь
русского — это не беда? Тогда мы будем
иноки, а уж грузины станут, верно,
монахами?
Мне даже мерещится, как будто не так уже давно "Моск. вед." несколько сочувственно относились к самому султану в его последней борьбе с Вселенской Патриархией. Боюсь ошибиться... Кто знает: быть может, это только игра моего воображения, подозрительно с этой стороны настроенного; однако мне все кажется, что я, пораженный коварной заметкой, вырезал и спрятал ее, но так далеко, что не могу теперь ее найти... Неужели это какой-то сон? Очень трудно судить решительно о мнениях писателя, которого газетные статьи еще не собраны в книгу... А
думать о Каткове хочется... Хочется самому себе уяснить его совершенно особую, исключительную роль в нашей новейшей истории. Забыть его нельзя; и свет, и тени были так резки в его духовном образе. И заслуги его, и неприятные качества, и доблести гражданские, и грубые ошибки — были так крупны, так велики, что долго, очень долго он будет невидимо жить во всех нас...
Мы все ему неоплатно обязаны, но... Все-таки... Когда мы хотим идти по стопам великих людей, совсем не нужно
"плевать и кашлять, как они!". И если моя "вырезка" не фантазия подозрительности, а
факт, то разве это не вредный остаток какого-то революционного,
западного недуга, находить, что султан есть представитель дикой "орды" тогда, когда против него незаконно бунтуют его вассалы и подданные
(единокровные нам), а когда против него же отстаивает некоторые свои права
единоверный (но
не единокровный) нам Патриарх, — писать о том же султане сочувственно и поучительно, как о лице не только царственном, но и в этом деле вполне правом?
Вот то-то и дело, что тут вовсе не чувствительность в политике, Каткову не свойственная, не защита "угнетенных", а нечто гораздо более
государственное по скрытой идее;
хотя по существу своему ошибочное и даже в ошибочности своей очень вредное и опасное <...>"
Или его же там же: "<...> В брошюре своей кн. Голицын очень ясно различает три степени возможных отношений к Франции русских людей и России во всецелости ее: сердечное сочувствие, формальный союз и
случайное взаимное содействие. Он признает полезным только последнее, да и то с оговоркой, если Германия действительно окажется отъявленным нам врагом <...> Аналогичный ковер. Как жизнь и смерть, использованное 145 раз и т.д., равное, потому что 24 раза мужчина и женщина, или 77 рай и ад. Точно так князь "<...> ясно различает (очень) и признает полезным случайное взаимное содействие, когда Германия окажется отъявленным врагом (случайное?) <...>".
Т.е. ковер, или мысли о нем, не есть вина Корана, читателей Корана и т.п., но распространенная, так сказать: беда.
