Что означает для христиан слово «вера»: дань традиции, привычка или основа мировоззрения, без которого невозможен диалог человека с Богом? Есть ли у этого диалога законы, и каковы они?
Все христиане – философы, но не все философы – христиане
Христианский «Символ веры» начинается словом «верую». Многим это слово кажется архаичным, темным и дремучим. А я вижу тут признак высокой философской культуры. Почему?
Большинство людей выражают свое мировоззрение словом «знаю», а не «верю». Чтобы сказать «я верю», человеку нужно осознать субъективность своей точки зрения, а значит, свою личностную уникальность. И как следствие – осознать то, что его точка зрения не является универсальной. Иными словами, говоря «я верю», человек признает инаковость своего соседа. Он признает, что сосед может видеть мир совсем иначе.
При чем же здесь высокая философская культура? Да при том, что философия как раз и учит сомневаться в себе и в том, что кажется тебе очевидным.
Понимаете, одно дело – слово религиозного учителя или пророка. И совсем иное – слово философа. Последний умствует на свой страх и риск, за его спиной нет сакрального источника или авторитета. А, значит, философ просто обязан искать аргументы, противоположенные доводам оппонента. Поэтому философия рождается в полемике: там, где спорящие стороны начинают обличать друг друга и доказывать свое. В начале V века до Р. Х. почти одновременно складываются эти культуры спора: агона в Греции и шраманских диспутов в Индии.
В полемике ищутся аргументы, и со временем человек понимает: довод, очевидный для меня, абсолютно не является таковым для моего оппонента. Отсюда два вывода. Во-первых, не стоит всякого, несогласного со мной, расценивать как врага или идиота. Во-вторых – свою позицию начинаешь воспринимать как нечто не-обще-человеческое, уникальное, такое, что не открывается из всех возможных точек зрения.
Вот и христианство своим подчеркнутым «верую» признает, что не всё и не всем оно может доказать и показать. А значит, не всех наших оппонентов мы можем «осудить» за их несогласие. Что-то они в нашей вере не поняли из-за нашей неспособности нормально разъяснить, а что-то им не открыл Тот, в Кого мы верим.
«Господи, спасибо тебе, что ты не к нам пришел!»
Наше «верую» – это сильное противоядие от деградации христианства в тоталитарную секту. Дело в том, что признак тоталитарного мышления – это неумение признать за другим человеком права на иную точку зрения. Тоталитарная психология предполагает, что не согласиться со мной может или мерзавец, или идиот, или предатель.
Почему же такое простое слово препятствует христианству стать тоталитарной сектой? Дело в том, что в самой основе нашей веры лежит некая грандиозная неочевидность. Глаза жителей Палестины две тысячи лет тому назад видели Человека из семьи галилейского плотника. А глаза нашей веры видят в Нем Творца всех галактик. Бога.
Увидеть в Иешуа-га-Ноцри Бога, создавшего даже тех, кто в Нем сомневается и Его распинает, не по силам никакому чисто человеческому линейному рациональному мышлению, никакой эрудиции и логике. Зато есть слова Христа: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин.15:16). Есть слова апостола Павла, что «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор.12:3).
О чем говорят эти новозаветные строки? О том, что первичный импульс Божественного Откровения человеку идет от Господа и мало зависит от человеческих заслуг, интеллекта, готовности, тренированности, духовности и т.д. И тем, кто уже пришел в Церковь, стоит это помнить, прежде чем осуждать людей, которые не согласны с христианством.
Однажды в Вятской области батюшка рассказал мне такую историю. Он был тогда еще мальчиком. Шел Великий Пост, Страстная седмица, и его немощная бабушка, которая сама не могла дойти до храма, попросила внучка почитать ей Евангелие. Тот начинает чтение, где говорится о суде над Иисусом, доходит до криков толпы перед Понтием Пилатом: «Распни, распни Его! Кровь Его на нас и на детях наших!..». И тут бабушка из последних сил приподнимается в кресле, поворачивается к иконам, крестится и говорит: «Господи, спасибо Тебе, что Ты не к нам, русским пришел, а то ведь какой позор на весь мир был бы!».
Я думаю, что это очень точное переживание Евангелия. У нас нет права указывать пальцем на кого-то другого и говорить: «Ну, мы на их месте разобрались бы. Мы бы Христа сделали почетным доктором Московской Духовной Академии, членом Синода и т.д. и т.п.» Дело в том, что Бог пришел на землю, чтобы спасти человечество. А для этого Он должен был пострадать на Кресте. Если бы люди всегда видели Христа в Его фаворском, то есть Божественном, преображенном состоянии, то Креста бы не было. Став человеком, Господь не являет, а, наоборот, прячет Свою Божественность. А то, что спрятал Бог, человек сам найти не может.
А значит, если кто-то не нашел нашего Бога, то он заслуживает не разжигаемого нами костра, а нашей молитвы к Ненайденному им с просьбой о еще одном Откровении.
«Встать на такое место, где тебя могут найти...»
Отношения человека с Богом не случайно определяются словом Откровение. Из этого понятия очень многое следует. Дело в том, что если речь идет о так называемой мертвой материи, здесь человек может быть беспредельно активным в своем познании. Его активность ограничивается только одним – полным уничтожением предмета исследования. Я могу препарировать, расчленять амебу, пока она не исчезнет, не умрет под моим микроскопом. Познавать высших животных намного труднее. Здесь уже появляются ограничения: что-то из жизни моего любимого Барсика я могу узнать только в том случае, если он соблаговолит об этом «рассказать», то есть мне нужно набраться терпения и не один день наблюдать за его жизнью. И совсем не факт, что я подсмотрю все.
А в мире людей... В нем появляются почти уже непреодолимые ограничения на манипуляцию с предметом исследования. Что-то глубокое и важное в человеке можно понять и узнать, только если человек сам готов открыть тебе свою душу. Если о мертвой материи еще Галилео Галилей говорил, что «эксперимент – это испанские сапоги, в который я зажимаю природу, для того, чтобы заставить ее дать нужный мне ответ», то по отношению к человеку это совершенно неприложимо. Нельзя серной кислотой капать на макушку своего соседа, дабы узнать, в каких нравственных пределах может простираться его реакция. По отношению к свободно-разумно-мыслящим существам необходимы ожидание и терпение.
Но существует познавательный уровень еще выше, чем человек. И для его познания возможен только лишь путь откровения. Причем речь идет не только об Откровении религиозном. Кроме него, есть мир эстетического откровения, когда человек как наитие ощущает некое со-болезнование, со-переживание, со-радование и т.д. И вот здесь начинается мир, в котором технологии абсолютно не работают. Например, можно пойти в консерваторию и при этом в точности исполнить все инструкции по ее посещению. Я начищу туфли, надену костюм и «бабочку», приглашу девушку, куплю программку, бинокль, сяду на первый ряд. Но... я так и не пойму, что это было... А через месяц тот же человек может услышать по радио запись того же концерта и... с ним случится то, что философ Мераб Мамардашвили называл «впадение в состояние понимания».
Есть откровение совести, вторжение нравственного императива в мою жизнь.
И выше всего в этой иерархической лестнице стоит Откровение религиозное, Откровение Бога как Личности. Тут менее всего гарантий для успеха моей активности. То, что ждет нас в религиозном поиске, можно описать словами незаслуженно забытого философа по имени Винни-Пух. Когда однажды Пятачок попросил сочинить его вопилку ко дню новоселья ослика Иа-Иа, тот ответил: «Видишь ли, Пятачок, это не так-то просто. Потому что поэзия – это не такая вещь, которую ты идешь и находишь, а это такая вещь, которая находит на тебя. Поэтому единственное, что мы можем сделать – это пойти и встать на такое место, где тебя могут найти». Это и в самом деле очень точное определение откровения. На языке же философии русский мыслитель серебряного века Семен Франк дал такую формулировку: «Откровение есть там, где какая-либо реальность сама, по собственной инициативе и собственной воле открывает нам свое присутствие».
В отношениях человека с Богом умение слушать, ждать и уважать свободу «предмета своего интереса» гораздо важнее активности исследователя. Как нельзя, например, влюбить в себя, так нельзя и общаться с Богом при помощи наших интеллектуальных или даже аскетических технологий.
Представьте, тринадцатилетний мальчик ведет свой интимный дневник и пишет: «Мне уже тринадцать, я большой. Значит, пора вести взрослую жизнь – с завтрашнего дня начинаю ухаживать за Машкой с соседней парты». Спустя неделю мальчик подводит итоги своего эксперимента: «Я все делал по инструкции. Провожал Машку домой пять раз, в кино водил два раза, покупал мороженое три раза, в ухо получил четыре». И вывод: «Нет правды на земле, врут взрослые – никакой любви не существует».
Что можно сказать этому подростку? Ну, напиши ты хоть сто инструкций, но ни одна из них не заставит Машку влюбиться в тебя. Вот и в отношениях с Богом бесполезно надеяться на инструкции. Есть, конечно, заповеди, есть аскетические практики, но все это средства очищения и изменения себя, средства подготовки к главной встрече, а не средства воздействия на Бога. В христианстве исполнение заповедей, обрядов или каких-то духовных упражнений совершенно не гарантирует, что Бог теперь обязан открыться человеку.
Святой Феофан Затворник (XIX век) говорил об этом так: «Пребывание души с Господом не от нас зависит. Господь посещает душу. Она и бывает с Ним, и играет пред Ним, и согревается Им. Как отойдет Господь – душа пустеет и совсем не в ее власти воротить к себе посетителя».
Три условия встречи
Итак, для получения Божественного Откровения, для того, чтобы Господь посетил душу, бесполезно применять какие бы то ни было технологии. Поскольку Бог есть Личность, отношения с Ним – это отношения диалога, как это обычно и происходит между двумя личностями. А значит, стоит припомнить, каковы законы диалога.
Его первый закон говорит: для того, чтобы войти в общение, необходимо обратиться к собеседнику, необходимо назвать его по имени. Вообще, итог развития нехристианской философии, как ни странно, выражают рядовые обыватели, говоря: «да, что-то там такое есть». Это предел естественной религии.
Действительно, философия со своими именами Бога – Абсолют, Единое, Перводвигатель и т.д. -- плохая помощница для того, чтобы обратиться к Собеседнику по имени. Ну можно ли представить себе молитву: «О, Перводвижителе, услышь меня! Единое, помоги мне!»?
Все эти названия отвечают на вопрос «что». У христианского же Абсолюта есть имя, отвечающее на вопрос «Кто».
Итак, чтобы разговор состоялся, нужно обратиться к тому, с кем ты желаешь войти в диалог. Бог – это реальность, которая принципиально познаваема только в звательном падеже. По отношению к Богу первично Ты и вторично Он.
С другой стороны, для христианина крайне важно знать источник откровения. Например, художнику, к сожалению, очень часто не важно, что им владеет; главное -- поймать вдохновение. Для религиозного человека – это принципиальный момент. Вспомните, все злоключения Фауста начались с того, что он нарушил первый закон диалога и не стал выяснять имя своего собеседника. Когда в келье Фауста черный пудель превратился в духа, Фауст скороговоркой спросил: «Как ты зовешься?» Мефистофель отмахнулся: «Мелочный вопрос». Фауст не стал настаивать, и это было серьезным шагом на пути его окончательной капитуляции.
Теперь второй закон диалога. Надо уметь молчать, когда говорит собеседник. В «Исповеди» Аврелия Августина есть такие строчки: «Боже, пребывающий всегда одним и тем же, пусть я узнаю Тебя, пусть я узнаю себя... Я помолился...» После этих слов нужно взять паузу. То есть ты обратился к Богу, а потом умей замолчать и расслышать ответ.
В диалоге действительно очень важно умение, сказав, замолчать и ждать ответа. И отсюда третий закон диалога: чтобы он состоялся, нужна готовность принять неожиданное. То есть если с моей стороны не будет готовности услышать неожиданное, новое, часто разочаровывающее, то диалога не будет. Более того, должна быть готовность услышать в ответ молчание твоего желанного собеседника.
У немецкого поэта Рильке есть молитвенное обращение к Богу как раз на эту тему:
Веди откуда хочешь речь,
Где Ты? К чему мне знать?
Последний из Твоих предтеч,
Я буду вслепь Тебя стеречь,
Не течь к Тебе, а ждать.
В православной мистической литературе очень много рассказов и слов о том, что духовная реальность оказывалась другой, нежели человек ожидал изначально. Это настойчивое, через все святоотеческую литературу и церковную традицию проходящее состояние изумленности принципиально важно для понимания диалога Бога с человеком. Ведь обычно изумленность от этого диалога свойственна тем, у которых этот диалог действительно состоялся, то есть людям, прославленным Церковью в лике святых.
Например, вот слова святого Симеона Нового Богослова (X век): «Откуда я знал, что Ты являешь Себя, приходящим к Тебе, еще пребывающим в мире?! Откуда я знал, что такою радостью удостаиваются приемлющие в себе свет Твоей Благодати?! Откуда или как я знал, несчастный, что уверовавшие в Тебя получают Твой Дух Святой?! Потому что я считал, что я верую в Тебя совершенно. Я считал, что обладаю всем, что Ты даруешь, [на самом-то деле] ничего совсем не имея... Откуда я знал, Владыка, что Ты, будучи Невидимым и Невместимым, бываешь видим и вмещаешься внутри нас?! Откуда же я знал, Господи, что у меня есть Такой Бог?!»
Как ни странно это звучит, но подобная растерянность перед Откровением Бога – один из критериев истинности полученного откровения. Если человек в результате духовного пути получает ровно то, что он планировал и ожидал – это серьезный повод задуматься и бить тревогу. Возможно, человек создал себе ментального идола, и то, что он называет Богом, на самом деле – конструкт его сознания. На языке православной аскетики такое состояние называется прелестью. Поэтому рассогласование, расхождение между ожиданиями, молитвенными просьбами и полученным (или не полученным) результатом – это один из возможных критериев подлинности и доброкачественности духовного опыта человека.
О Своих отношениях с человеком Христос сказал: «Вот, Я стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откровение, глава 3, стих 20). Сквозь все святоотеческое наследие проходит изумление от этой Божественной вежливости. Через разные события нашей жизни Этот Гость стучится в двери человеческого сердца. Он стучится даже чаще, чем мы думаем, просто иногда мы вообще Его не слышим. Не каждый пойдет в церковь, случись у него какая-то радость. Почти все пойдут в беде. Но, так или иначе, человеку решать – откликнуться ли ему на этот зов, или нет. И в любом случае важно понимать, что путь христианской религии – это не путь научных технологий и не палка-копалка, с помощью которой можно достичь гарантированного результата. Это путь изменения себя, своего сердца и своей жизни.
Что такое вера в Бога?
– Что Вы можете посоветовать человеку, который в Бога верит, а в бессмертие души поверить не может никак?
– Ну здесь уже есть некий повод для самоуважения. Большинству людей сегодня кажется, что никакого Бога нет, а они зато совершенно бессмертны. Это и называется оккультизмом, и увлечение им, на мой взгляд, свидетельствует о душевной неразвитости.
Если же говорить о конкретных рецептах... Вы что же, действительно полагаете, что Бог работает начерно? Пишет и рвет, пишет и рвет?
– Да, примерно так мне и кажется.
– Ну, это было бы слишком бессмысленным и унылым времяпрепровождением. Ничто не пропадает. Как говорил Федор Достоевский,– здесь, на земле, все начинается и ничего не кончается... Стоило создавать такую сложную систему, чтобы пустить ее под откос.
– Но зачем тогда столько... откровенно примитивных систем?
– Не надо высокомерия. Ему интересны все. Если мы будем спасены – мы сможем посмотреть на мир Его глазами. Посмотреть и понять. В одной бардовской песне были дивные слова: «Уходят люди – каждый в свой черед. Всей жизни суть в простом вопросе этом: кого Господь к ответу призовет; кого утешит Сам Своим ответом».
– О. Андрей, зачем Богу человек?
– А ни за чем. Это чистый Дар. Это мы привыкли мыслить в рамках контрактно-выгодных отношений. Не для Себя Бог нуждается в нас, а для нас. Он создал нас во времени с целью подарить нам Свою Вечность. И он дал нам свободу, чтобы этот Дар мы смогли принять свободно. Бог хочет не усвоить нас Себе, но подарить Себя нам. Это и называется любовью. Бог отпустил нас от Себя в надежде, что мы вернемся.
– Как строятся отношения человека с Богом?
– Об этом можно говорить только на языке притч. Притчи не доказывают, не дают научных определений, но высвечивают разные грани того, чего нельзя взять в руки для более детальной аналитики.
Например, отношения человека с Богом можно уподобить отношениям больного и врача. Бог – это врач, который сам входит внутрь болезни. В этом своеобразие христианской веры. Потому что мы считаем, что Бог скорбь и боль каждого человека принимает на себя. Поэтому для христианства не было того потрясения, которое испытали, например, еврейские богословы. После трагедии Второй мировой войны у них появилось много публикаций на тему «Можно ли верить в Бога после Освенцима?». Вопрос ставился так: «Когда мы были в Освенциме, где был Бог?». Христианский ответ однозначен: «Если мы были в Освенциме, значит, Бог был там же». Бог раньше людей прошел опыт распятия и предательства.
А земную жизнь христианина можно сравнить с ракетоносителем, который выносит на какую-то орбиту полезный груз, а дальше траектория полета зависит от того, насколько успешно произошел расчет моей орбиты, выход на нее, достаточно ли оказалось топлива, не произошло ли отклонения от цели. Греческое слово, «грех»,– буквально означает «непопадание в цель». То незначительное отклонение от маршрута, которое было на околоземном небольшом первом этапе полета, умножается на миллионы километров в космосе.
– Кто-то сказал: «На первом шаге путь в рай или в ад отличается на миллиметр».
– Совершенно верно.
– И наша земная жизнь – некий экзамен?
– Да. Экзамен – это вечное состязание щита и меча. Опытный студент никогда не учит до конца билет, а учит первые двенадцать-пятнадцать фраз. Дальше надеется или на общую эрудицию, или на то, что преподавателю станет скучно сто раз слушать одно и то же. Но, тем не менее, опытный преподаватель всегда может различить, кто перед ним: подготовленный талантливый, с резервными возможностями, которые могут еще раскрыться, студент или нет. Конечно, и профессор может ошибиться, но Бог – идеальный экзаменатор (Альберт Эйнштейн называл Его «идеальным экспериментатором», но это как раз был не образ, а строго научное понятие). Ему не нужно многих попыток, чтобы понять, какую вечность мы сможем в себя вместить. Богу не нужны миллионы наших попыток, чтобы определить, что из «этой» души может вырасти. Все равно «заработать» собственную Божественность, наработать ее в себе – нельзя, даже за миллион жизней. Но то, что мы не можем заработать, Бог может нам подарить. Может, потому что в христианстве, в отличие от кармических религий, где предполагается путь самоусовершенствования и путь самоспасения, есть свободный диалог двух свобод – свободы Бога и свободы человека. Бог Библии не есть ни космос, ни его часть. Бог – Творец космоса. И Он свободен по отношению к законам космоса в той же мере, в какой писатель свободен по отношению к сюжетным линиям создаваемого им романа.
Поэтому и может Творец действовать поверх всех законов, в том числе и законов «кармической справедливости». Как говорится у Джона Толкиена в «Сильмариллионе», «жребий Мира может изменить лишь Тот, Кто его сотворил». Бог свободен от мира, и потому Он может прощать и дарить, милосердствовать и помогать. Невозможное для человека оказывается возможным для Бога. Например, малыша приводят в гимнастический зал, подводят к перекладине и говорят: «Подпрыгни и хватайся за перекладину». Допрыгнуть малец не может, но ему говорят: «Изобрази прыжок, и тебя подхватят отцовские руки. Но ты все же приложи какие-то свои усилия».
Мне кажется, в такой же пропорции соотносятся Божественная помощь и наша человеческая готовность принять эту помощь: от нас – желание, от Бога – результат. Поэтому в основе Православия лежит принцип синергии: сотрудничества Бога и человека.
– Что такое вера в Бога?
– Вера – это моя личностная реакция на то знание, которое у меня есть. Я верю не потому, что я не знаю, а я знаю много такого, во что я не верю. Вера – это акт моей воли, когда я решаюсь знание о Боге с периферийной полочки моей жизни перенести в центр моей жизни. То есть когда знание стало моим убеждением – вот что такое вера.
– Идет извечная дискуссия по поводу доказательств существования Бога. Кто-то считает их неопровержимыми, кто-то спорными. Но даже если предположить, что такие доказательства существуют, почему мы должны Ему поклоняться. Какое мне, отдельно взятой человеческой единице, дело, есть Он или нет?!
– Вот-вот–это и есть главный вопрос: «Какое мне дело?». Потому и нет доказательств, что они бесполезны. Ну докажут мне, что у звезды Бета в созвездии Лебедь не две планеты, а три. А какое мне до этого дело? Поэтому надо не знать, что Бог есть, а любить Его. Никакие аргументы и доказательства любовь в человеке не возжигают. Гилберт Честертон однажды сказал, что «самое несчастное существо – это атеист, который видит морской закат, и ему некому сказать спасибо за эту красоту». Впрочем, для того, чтобы заметить наличие противоречия между своим головным атеистическим убеждением и жаждой сердца сказать «спасибо»,– тоже нужно логическое усилие. А для того, чтобы в этом конфликте встать на сторону сердца,– нужна воля.
– Может быть, не нужно стремиться познать Бога, а просто слепо верить?
– Есть две ошибки: первая, когда человек рано капитулирует перед трудностью познания и слишком рано вешает ярлык: «Это непознаваемо». Вторая,– когда человек во всеоружии, как ему кажется, входит в область, где кончаются проблемы и начинаются тайны. Тут его оружие «не работает», а он этого не понимает. Чтобы почувствовать эту границу, нужен некий вкус, определенный уровень философской воспитанности. Профессионально воспитанный ум знает границы своей компетенции.
Как писал преподобный Иоанн Дамаскин, святой VIII в.: «Не все в Боге познаваемо, но не все непознаваемо. Не все познаваемое выразимо, но не все непознаваемое невыразимо». Есть в Боге то, что познаваемо и выразимо, и есть то, что познаваемо нами, но на каком-то несловесном уровне.