Беседа с Владимиром Шалаховым, бывшим пастором адвентистов седьмого дня, о его возвращении домой в Православную Церковь.
В. Шалахов:
Кажется, само собой разумеется то, что у людей хранятся базовые принципы, о которых они все беспокоятся, чтобы они соблюдали себя: уважение, любовь, взаимные отношения на честности. И кажется, что те, кто старается это лучше всего соблюдать, те и людям угодны, и Богу угодны, так скажем. Ну, вот остаётся какое-то время для человека, чтобы понять, кто носитель этих ценностей, кто мать этих ценностей, те, кто передаёт эти ценности людям. Протестанты как бы берут на себя инициативу и говорят, что эти ценности несёт святая книга Библия, и те, кто её прочитали, стали такими хорошими людьми, а те, кто её забыли, они только формализмом занимаются, у них процветает невежество, у них процветают грехи, пороки внутри, туда не стоит ходить, надо от этого в стороне держаться. Ну, приблизительно таким было моё околпачивание, когда я слышал разъяснение протестантов, которые позиционировали себя небольшой группой, что у них высокая мораль, высокая честность. Но надо сказать, что я где-то внутри почти поверил, я идеализировал, когда мне это рассказывали. Я, как обычный человек, всегда мечтаю про хороших людей, про хорошее общество, сообщество. И я, конечно, при такой собственной рекламе как бы поддался, как бы поверил в эту рекламу, саморекламу этих людей. Я прицепился к ним, чтобы начать жить. Я не знал ещё доктрин никаких у адвентистов седьмого дня, но я прицепился к ним как к людям, которые себя хорошо зарекомендовали в моих глазах. Показали себя непьющими, некурящими, показали себя сознательными, очень работящими. Я студентом был, я хотел хорошо жить, институт заканчивал в Таганроге радиотехнический, и я с ними связал свою, жизнь я участвовал во всех их желаниях, мероприятиях, страдал от того, что не могу всё выполнить, всё сделать. Очень хотелось, чтобы таких людей было больше. И одновременно меня учили, как не принимать других людей. Например, адвентисты седьмого дня вместе с баптистами были в одном молитвенном доме в Таганроге в начале 1990-х годов и в конце 1980-х. Я был там как один из сторожей, по ночам оставался, я видел и одну, и другую группу, и видел и одно, и другое собрание. И сначала я совершенно не мог разобраться, что баптистов больше было в десять раз, чем адвентистов. Но я не мог понять, и мне как бы «опытные» люди объясняли, что те заблудились, очень нехорошо, и надо пропускать мимо. Так меня учили пропускать людей мимо. То есть несмотря на их искренность, учили, что те, кто не соблюдает заповеди, они всегда являются такими людьми, как бы наполовину верующими, они не выдержат суда Божьего. Потом я уже поверил в то, что нужно сильно активно нести такие истины, и я очень активно участвовал. Книги продавал, распространял, потом группы малые проводил, потом меня отправили учиться, я выучился, стал пастором, проработал 27 лет в разных должностях, и даже особые высокие должности занимал по Сибири, если по уровням говорить, по этой иерархической сетке, четвёртое положение от верха, из пяти. Это объездные поездки по городам, от Крайнего Севера до Монголии, всё это надо было объезжать, везде встречаться, Краснодарский край, кавказские республики и Крым.
А. Волков:
Вы уже искренне в Бога поверили, когда пришли?
В. Шалахов
Да, искренне, конечно, я всё делал искренне, от всего сердца. Но я был с детства в православной вере крещёный, конечно, как встречается. В общем, я какое-то время так трудился, и на моей душе грех, что я говорил на православных людей по тому примеру, который мне вначале дали, что несерьёзно относился к ним, тоже их обзывал, что это люди невежественные, тоже на них говорил, что они люди, которые только обрядами занимаются, которые в Новом Завете. Не понимая в большинстве сути всего, я как бы остался человеком, который сторонился их и учил других сторониться. И причём даже чувствовал такой неверный восторг, когда я из православной Церкви вытаскивал оттуда людей, приводил к адвентистам и думал: какой подвиг, какое дело хорошее! Как я мог понять, что что-то не так? Нутром я часто чувствовал, что что-то не так. Что именно, я не мог сам осознать, где в моей душе тоска. Я не мог понять, откуда тоскливое чувство существовало. Я думаю: я не выполняю заповеди; я думаю: я плохой, слабый духом, хотя другие хвалили за искренность, за усердие. Но когда на себя сам смотришь, думаешь: да что тут хвалить, вот я-то о себе такого мнения! И мне так хотелось себе помощь какую-то, что-то узнать больше. И что я замечал. Я скучал в адвентистской литературе, я её перечитывал и на ней делал проповеди, лекции, ездил на занятия, на семинары, учился в магистратуре. Но я скучал, потому что редко было такое, чтобы за душу брало, за сердце, потому что оно как-то всё повторяет, как пластинка по кругу. У адвентистов есть такая субботняя школа называемая, перед проповедью, они все сидят и по журналам, которые у них на каждые три месяца, такая книжечка, в которой надо тему рассмотреть по текстам, вот они все её рассматривают, но там готовые ответы даны, шаг влево, шаг вправо там не рассматривается. И я пробыл 27 лет и увидел, что это всё по циклу, по кругу крутится, как барабан, на новую мысль ты не выскочишь никак. То есть это так построено, что ты как лошадка, как Самсон слепой, у которого глаза выкололи, и он у филистимлян по кругу ходил и всё делал. Это все не то было. Я нуждался в живой воде, в живом слове. Я рассказал о нужде, я как бы оформил саму проблему, то есть это моя потребность – мне быть ближе к Богу. И я что почувствовал: такую тоску, такую горечь, что мне надо было такое святое-святое, такое великое, нежное и настоящее, чтобы к сердцу дотронулось. И я почувствовал в один момент, это случилось десять лет назад. Десять лет назад я просто читал книги мыслителя православного Бердяева и читал Ивана Ильина. У них там свои отличия, у Владимира Соловьёва тоже свои отличия. Но я почувствовал, что у людей есть способность уметь, мыслить – Розанов там, другие – я почувствовал, что люди берутся за вопросы, от которых в адвентизме отказываются: нет, это не вопрос, это не надо! И вот это поверхностное высокомерие, что мы всё знаем, а то нам не надо. Вот такое невежественное высокомерие характерно всем замкнутым системам. Это хоть в Азию приедешь, хоть ещё куда-то. Даже со стороны видно, что не всё люди понимают, но когда хочется сказать: а, это нам не надо, Аллах нам дал столько, нам хватит. И с адвентизмом такая же самая картина: нам вот это Елена Уайт дала, всё, ответа больше там нет. И я, прочитав эти книги, помню, как я хотел поделиться с одним очень для меня важным человеком. Я ему говорю: «Ну, вот такие мысли». А он говорит: «Ты что читаешь, что тебе надо, они же закон не соблюдали, какая у них правда? Разум верный у всех соблюдающих заповеди Божии». И такая простая примитивная логика меня обескураживала, и я думал: ну, я, наверное, просто немножко усложнённый сам внутри, и я, наверное, просто не догоняю. Я на время отказывался, пытался опять течь по течению со всеми. И всё равно я страдал, тосковало сердце, я хотел его насыщать чем-то. Помню, читаю однажды Честертона. И когда Честертона «Вечный человек» я читаю, потом читаю его «Фанатики», читаю другие книги, и у меня опять какое-то облегчение на сердце. Я вдруг понимаю, что я в сложной такой машине из мыслей находился до сих пор, из которой я не могу выбраться, потому что большинство моих мыслей сидят на этих вещах, я не могу без них думать, я не могу думать без этого комплекта мысли. Как человек, который стесняется на улицу выйти в шортах, потому что он думает: ну, я не могу я привыкнуть к длинным брюкам, я не могу, я не умею, это делать. Я за собой обнаружил, когда я читал людей довольно грамотных, умных, что я зациклен, я сижу на комплекте мыслей, ни туда, ни сюда. Я чуть повернулся и быстро начинаю крутить как чайной ложкой в стакане чай – снова то же самое. Все мои попытки поднять ложку и положить в другую кружку не получались. И потом я понял: надо что-то с собой делать. Моя первая попытка была следующая. Я взял и начал перечитывать русскую литературу, классику. Десять лет назад у меня было новое крещение классикой, я её перечитывал. И как раз у меня началось понимание. Сначала Толстой чуть-чуть помог с его вопросами о жизни, но когда я на Достоевского снова пошёл, Достоевский мне помог. Уже у меня хороший был период в классике, уже я просидел в ней года три-четыре. Я сначала думал, что надо поднимать своих, мы же Евангелие несём, а как русский, я более эффективный буду. Это моя такая внешне такая картинка. Но, с другой стороны, я начинал чувствовать, что я привык думать вместе с ними. Я уже не привык думать в этой схеме, в которой обычно адвентисты сидят и рассуждают. И кто-то мне сказал из пасторов на какой-то посиделке: «Слушай, а ты, знаешь, немножко православным пахнешь, с чего это вдруг?» Он не смог мне ответить. А я подумал: «Ну что у меня не так?» Потом другой человек мне говорит так, потом третий, потом четвёртый. Потом говорят: «Слушай, ты не в своё время родился, тебе надо было лет на сто раньше родиться со своими вопросами». И тут я начинаю чувствовать всю проблематичность. Адвентизм сам по себе прагматичный, он не сидит на глубоких вопросах, чтобы объяснить ключевые вопросы бытия, судьбы, судьбы народа, нации.
А. Волков:
Мне кажется, протестантизм весь такой прагматичный.
В. Шалахов:
Протестантизм весь есть такой прагматичный. И я начинаю чувствовать изжогу на это всё, ещё не тошнит, но изжога уже началась. Я начинаю тайком почитывать всё, что только можно, чтобы только не сойти с ума совсем. Какое-то время я думал: «Ну, ладно православные, слишком про душу говорят, а адвентисты же отрицают душу». Это же ещё одна проблема. Я думаю, надо что-то такое понежнее, поближе найти. И ближе оказались католики. Для меня это сегодня знаменательно, что католики оказались ближе. Это лишний раз подчёркивает, что протестантизм и католицизм – это очень близко родственные явления, ушедшие от православной Церкви вначале. И дух деления не заканчивается, он начался в католицизме. Я начал читать богословов-католиков подумал: «О, мощь, какая мощь!» Я помню, однажды на одном совещании, на котором высокие чины были церковные, говорят: «Так, у нас тут ещё молодой есть (я тогда числился молодым среди них), пусть он проповедь скажет утреннюю для размышлений». Я вышел, и в основе моей проповеди были размышления католического кардинала одного. А для адвентиста католик – это финальный враг, это Змей Горыныч для Алёши Поповича, это последнее, следующий – дьявол только; католицизм, папа Римский и дьявол, такая градация. И если бы я сказал: «Я цитирую оттуда», то мне сказали: «Всё, нельзя, освистали бы». Но я начал приводить вопросы, и я помню эту тему, я сказал о соответствии умершего Христа воскресшему, как же прослеживается, что тот, кто умер, идентичен тому, кто воскрес, можно ли найти какое-то убеждение, чтобы укрепить в себе веру. Потому что мы часто думаем: Он умер за наши грехи, но как Он воскрес для нашего оправдания? Я начинаю чувствовать двойственность, что по заказу говорится так, а чтобы душу насыщать, этим не насытишь, нужно лезть и дотрагиваться до мыслей других людей. Потому что тут замкнутое закольцованное мышление, и книги Елены Уайт тоже замкнуты, они по кольцу тебя водят. Я там выполнял одну должность по Сибири, писал контрольные работы, тесты, а пасторы отвечали, и надо было по Елене Уайт отвечать, что она пишет там, там, там. Ясно, что я это всё читал, и ясно, что у меня в какой-то момент началось отвращение. Я начал чувствовать, что это всё время одно и то же, по кругу. Я начал чувствовать такое глубокое какое-то несогласие в принципе. Я думаю: надо заканчивать пасторскую работу – это была первая мысль, надо идти на какую-нибудь строительную профессию. И стал себе планировать: уйду, уйду, уйду, уйду – но всё стало по-другому. Шесть лет назад я начал читать из православных новую личность, начал читать, знакомиться – это Антоний Сурожский. А я его мини проповеди читал, и читал его размышления о молитве, обо всём. Я видел такое внутреннее согласие, как будто бы я сам с собой разговариваю. Этот образ мыслей мне стал ближе, чем всё, что я читал. За Антонием Сурожским, кажется, кто-то появился ещё. И тут Бог обо мне позаботился со стороны. Я бы не сделал следующих шагов, если бы не один человек. Я когда-то учился в семинарии адвентистов, и у нас целая группа ребят ушла в православие вместе с преподавателем. Это было для нас таким грозным знаком, чтобы мы не интересовались православием, потому что можно в прелесть упасть, заинтересоваться глупостями и не захотеть вернуться. И тут шесть лет назад я получаю письмо от одной одногруппницы с той учебы, и она говорит: «Я стала православной». Я говорю: «Как, здрасте, как ты могла, это же невозможно, извини меня, пожалуйста, это просто невозможно, там же иконы, там же мощи! Я понимаю, ну если бы ты сказала полу-католиком лютеранином. Как?» И в этот самый момент, когда я задаю вопросы, эта сестра пишет: «Ты не поймёшь этого. Ты разговариваешь с позиции, что ты прав, что права Уйат, а ты сам посуди: а если бы апостолы с тобой разговаривали, ты их достойно ли уважаешь? Ты вспомни все проповеди о них, вспомни все книги про них. Есть образец почитания апостолов достойный? Ты мне приведи пример». Я подумал, что я это много читал, а вот достойного уважения к ближайшему окружению Христа не помню. Она мне пишет: «Ты пойми, если бы Пётр зашёл сюда, ты бы слезами облился, если бы ты увидел Петра. Ты это понимаешь, что когда-нибудь с таким чувством жил к этим божьим людям? А вот православная Церковь, начиная с этого, идёт дальше. А ты хочешь без этого быть». – «Ну, а Божию Матерь почитать – да ты что, это же культ какой-то Астарты, перенесённый в христианство!» Она говорит: «А ты сам подумай, кто с Христом был от начала, кто с ним не разделился ни разу? Она. А ты сам подумай: побыть с Христом и не разделившись, кем ты станешь, что в тебе будет, какой свет в тебе будет? Ты поживи, не разделившись с Ним. Если кровь общая была, то есть причащение было через утробу, Она причащалась, когда ещё Святого Причащения на земле не было, Она первая из людей на свете, кто причащался Тела и Крови Господней, будучи Его Матерью, но одновременно же причащалась от Него взаимно, не то, что как мы, раз в неделю или раз в три дня, а Она же без остановки причащалась от Него, как дышала, как сердце стучало: величит душа Моя Господа, ныне Меня будут ублажать все народы! Володя, ты мне вспомни хоть один гимн у адвентистов, где на собрании спели, в честь Божией Матери восхвалили Её. Наоборот, как только Она появляется, быстренько Её: «Она как все». Зачем вы делаете «как все», почему Елена Уайт у вас не как все, она больше чем пророк, а почему вы Её «как все» называете?» И вот тогда, когда она такие вопросы ставила, я был уже предрасположен критически относиться к адвентизму, я от него немножко устал. Я устал от пустоты его, от железности его. Я начинал чувствовать, что она разговаривает со мной на том языке, который где-то во мне есть, но я ему не разрешаю, во мне полицейский сидит и говорит: не слушать, не слушать! Но Бог послал мне поездку в Израиль. Я приехал к адвентисту, пастору адвентистскому в Израиль в гости. Мы начали посещать святые места, связанные с жизнью Иисуса. И я помню, какое впечатление на меня произвело посещение некоторых мест. Наиболее сильно на меня тогда, кроме Гроба Господня, подействовала гора Фавор, гора Преображения. И там я зашёл в православный монастырь. Я когда зашёл – я не знаю, что со мной происходило. Я помню, что я испытал возвышенное такое состояние, Боже помилуй, я просто не знаю. У меня и слёз не было, но сердце, наверно, всё в каплях от слёз было. Я помню это возвышенное состояние. И я начал чувствовать какую-то тягу, я хотел руками дотрагиваться до тех мест, где был Христос. Я помню также храм в Гефсиманском саду, я старался до всего этого святого прикасаться, я чувствовал внутреннюю тягу, переживание глубокого такого рода. Какую-то правду видел в тех, кто паломничает там. А ведь адвентисты высмеивают всяких паломников, всякие святые места. А тут я опять ещё одну штучку поймал, опять промах, опять не то. И вот я переезжаю в Крым, тут война началась в Донбассе, у меня родители там, в военной зоне. Я начал ездить, несколько раз попадал в ситуации, когда там громыхало, стреляло всё, страх людей перед смертью, плохие истории с теми, кто погибает. И я захватил от них этот ужас, который с ними начинался там, и меня стали мучить вопросы смерти, смерть, её наглость, то, что она не церемонится, она будет своё творить, и всё, как же можно так жизнь просто заканчивать… По адвентистскому учению смерть – это сон, человек поспит до второго пришествия, с телом восстанет, душа и тело вместе воскреснут, и он так и пойдет на суд. А в данном случае: ну, убит и убит. И вот что-то внутри сопротивляется, нет, не так это! Даже когда внезапные смерти чьи-то, когда вникал в них, я понял: нет, нет, это неправда, что-то есть! И вот у меня мой дядя Саша умирает внезапно, но не на войне, в Москве умирает от инсульта. А мы с ним совсем недавно перед этим разговаривали, он умирает ещё таким шестидесятилетним, не старым человеком умирает. Я в шоке, я не знал, что он умер, я за него молился. Мама говорит: «Дядя Саша с инсультом в реанимации, молись!» Я молился, а адвентистам нельзя молиться за умерших. И я узнаю только на третий день, что он мёртвый. Я думаю: Господи Боже, что я натворил, смертный грех! Я за умершего молился, как же я, Боже, прости мои грехи!» И так убивался, а потом вспоминаю, что со мной было – а вообще-то неплохо было. Меня тоска за него заела, я не выдержал: «Господи, ну прости ему все грехи, пусть он в раю будет!» И тут мне полегчало. Я себе это включил, я это за собой понаблюдал. Я понаблюдал, потом ко мне подходит на одной программе по эмоциональному здоровью (я ещё там как психолог) одна женщина и спрашивает: «Я мужа похоронила год назад, и никак не могу успокоиться, больно мне, ой, как больно! Вы меня можете понять?» – «Могу» – «Вы мне можете совет дать как адвентистский пастор?» – «Только никому не говорите. Встаньте сегодня вечером и помолитесь за него, и скажите: Боже, прости ему все грехи, отпусти, дай ему Царство Небесное! И хотя бы несколько раз помолитесь». Встречаюсь через два месяца с ней, она подбегает и говорит: «Брат, ты знаешь, это работает! Муки, которые со мной были год, кончились, я живая!» Я думаю: слава тебе, Господи, надо только самому начать. Я думаю: когда же я начну, я сам себе вопрос ставлю, ну когда я начну, мне уже всё правильно открывается. А вот иконы – как я к ним относиться буду? Ага, начну. А там руку священнику поцеловать – да ни в коей мере, чтобы мы, протестанты, поцеловали кому-то руку? Да никогда в жизни! Иконы почитать, рисунок чей-то – да ну, никогда! И я в себе это включаю или думаю, а как оно правильно? И я ищу, где правильно, начинаю к сердцу прислушиваться. Я начал читать Иоанна Крестьянкина, читал, бегаю в православную Церковь в Севастополе и покупаю литературу, читаю, читаю, читаю, наесться не могу. Я в Севастополе делал такие программы с адвентистской церковью, я проводил на собраниях изучение Писания по стихам. Вот начали с Бытия, мы прошли три Книги, Левит, Евангелие от Матфея. И когда я начал проходить по стихам, я искал более адекватного объяснения. Я копал все комментарии, которые были, и тут я начал попадать на отцов Церкви. Вот тут-то и случилось то, что я не ожидал. Я вдруг начал видеть, что солнце светит. Я просто думал: ну как же это хорошо, что так уже говорят 2000 лет, говорят 1800 лет, 1700 лет так говорят! А тут мы рожаем в XIX, XX, XI веке по чуть-чуть, по капельке, и хвалимся, что нарожали. Идите, у Иоанна Златоуста посмотрите, или у Зигабена посмотрите, или у Кирилла Александрийского посмотрите! Я когда начал смотреть, думаю: Господи, золота-то сколько нашёл! И я дальше начал просто активно вести комментарии на основании отцов Церкви и пользовался успехом у адвентистов. А они начали мне говорить все: «Слушай, такие хорошие комментарии, вот тебе Бог даёт!» А я думаю: «Скажу так – вы меня сразу под запрет поставите». Я спокойно так говорю: «Ну, слава Богу, слава Богу, об этом ещё давно знали». Несколько раз я попробовал в проповеди сказать: как-то так не так, с места кричали, меня перебивали. Я когда сказал: «Божия Матерь вот так-то и так-то» – мне говорят: «Хватит про Неё говорить, ты лучше нам скажи, как Елена Уайт молилась Богу!» Кровь остывала, так не просто всё. И я решил: ну, буду им рассказывать по милости Божией, сколько мне Бог даст, сколько мне разрешит. И одновременно ко мне стали подходить люди, и говорят: «А скажи нам по-честному, есть у человека душа?» Я говорю: «Есть». – «А чем доказывается?» – «А вот из Библии так, а из жизни вот так». – «А вот скажи, пожалуйста, а как же тогда то-то, то-то?» Я говорю: «Если честно, то будет по-другому». – «А что ты нам всем не говоришь?» – «Но я же не имею права, это организация, а вы моё мнение спрашиваете». – «А тебе не стыдно?» – «Нет, Бог скажет выйти – выйду, жду Божьего слова». И там зазвонил колокол у них, набат: завёлся тут еретик, надо его вычислить! И меня на допросы вызвали: на один, на второй, на третий. Ну, куда деваться, прямые вопросы – прямые ответы. И в прямых ответах я начал со свидетельств, я всё отдал в руки Божии, пускай как угодно будет выглядеть. Хотят – пусть снимают. И когда я сказал, что душа есть, когда я сказал, что нет 1844 года, в который верят адвентисты, когда я сказал, что нет этого перехода в святилище, Святое-Святое, которое они так рекламируют, когда то-то, то-то начал объяснять, сказал: Елена Уйат вообще не пророк ни в коем разе, никаким образом, нигде и никак, вообще там всё не то. Они на меня смотрели и говорят: «Как ты можешь быть пастором? Короче, из уважения к тебе мы тебе два месяца даём, все книжки наши научные важные прочитаешь, покаешься, напишешь своё покаяние, мы тебя назад примем, куда-нибудь пошлём в трудную точку для исправления». Я сел и начал читать, и когда я два месяца сидел, читал, я в этот момент просто так укрепился, так усилился, так сильно усилился в том, что адвентисты седьмого дня – это неправда. Я настолько лично знаю столько позиций, столько моментов знаю, что это вообще неправда. Это зависимость, люди находятся в глубочайшей эмоциональной психической зависимости от этих собраний, где они болтают, где они типа около Библии, около Бога, где можно как-то реализовывать свои позывы помолиться, что-то сказать, что-то услышать. Но это также и духовная лень, это духовное невежество, гордыня. Там очень много страстей кипят, страстей и ужасов много. И искренних людей много, и как бы вот эта двойственность, искренность с невежеством, всё вместе. И тут надо было мне решаться уже. Меня поставили на изоляцию, мне запретили ходить на любые собрания, запретили с любыми людьми общаться. Если я не меняюсь, я должен написать заявление о своей отставке и уходе. Я написал, я ушёл. Но до того, как этому быть, я устал от одиночества и жене говорю: пойдём, послушаем концерт духовной музыки. В Симферополе объявление: концерт духовной музыки Таврической семинарии. Мы пошли с ней, и Бог закрыл нам глаза, мы пришли на один день позже. Мы пришли в актовый зал семинарии, приходим, а там концерт вчера был. Ой, а что же делать? Я думаю: ну, чтоб так я пришёл напрасно, нет! Я пошёл в учебный отдел и спрашиваю: «Друзья, какие у вас программы есть для новеньких, для интересующихся, для бывших протестантов или около них?» Они говорят: «Есть по понедельникам, записывайтесь, давайте ваши данные и давайте анкету заполним». И начинают со мной общаться. И те люди, которые стали со мной общаться, их открытость, а один из них бывший протестант из «Слова жизни» или «Слова веры» отец Александр Гетманчик, он говорит со мной так ясно, убедительно: «Так, понятно, я тоже таким был. Церковь-то тут!» И когда начали мы с ним общаться, я говорю: «А вы к нам в гости придёте?» – «Приду». И он пришёл в гости, я собрал детей и жену, все смотрят, так как, ну у всех же предубеждение солидное, серьёзное. А он тут в подряснике с крестом, пропел «Отче наш», попил чаю, на вопросы ответил и ушёл. И тут я решил ходить на богослужения, потому что мне никуда нельзя. Я не пропускал службы, ходил часто, ходил всегда, и вот в итоге я принимаю решение. Я смотрю: туда возвращаться просто не вижу причины никакой. Я начал молиться Богу, и Бог мне отвечал несколько раз. Он мне несколько раз показывает. Вот я задам ему слово: «Боже, я признаю, что я ничего не знаю особенного, я часто пользовался чужими проработанными думками, мыслями, это может быть как с той, так и с другой стороны. Поэтому ради моей души, если хочешь её спасти, дай мне укрепление к моей воле! Я останусь с адвентистами – покажи Своим светом на моё сердце, благоволишь ли, поддержишь ли? Но я же с Тобой хочу жить, я же не для себя!» И слышу такую пустоту страшную, сижу и тоскую. Только тоска, которую я знал раньше, ещё жёстче, ещё страшнее, ещё пуще. Снова молюсь: «Господи, знаешь я не понимаю иконопочитания, не понимаю того и того, но я выбираю их. Благоволишь ли Ты ко мне, осени моё сердце светом Твоим!» И на меня свет сходит, и я в такой любви сижу и чувствую, что и слёзы текут, и прощение, и радость была. Милует меня, грешного! И так много раз делаю. А потом мне не хватало, всё равно думаю: «Ай, опять субъективизм какой-то!» И я поехал к монаху одному в гости, нахвалили мне, сам пришёл к нему и спрашиваю. А он на меня смотрит и говорит: «Знаешь твою причину?» – Ну как-то так, да, понимаю, я хочу быть добрым для всех». Он говорит: «Так не получится, горе вам, когда о вас все говорят хорошее, так с лжепророками поступали. Если ты будешь на двух стульях сидеть, всем будет казаться, что так можно и всем просидеть, ты хочешь этого?» – «Нет, я хочу, чтобы все истину знали». – «А почему все знали, а ты не хочешь этого шага сделать?» – «Ну как, я должен же тех допасти?» – Нет, ты уже их не допасёшь, дальше будет только конфронтация. А вот ты выйдешь, кому надо, тот поймёт и тоже выйдет» – «Да быть не может!» – «Поживёшь, увидишь». И потом несколько он ещё вещей говорит, и они исполняются. У меня были бумаги на Германию поехать в гости. А он говорит: «Нет у тебя благословения, ты не попадёшь». Я потом разворачиваю документы после разговора с ним: даты попутаны, точно нет, потом ещё одно дело проверяю, смотрю: прозорливец! Я потом говорю: «А мне являться на этот братский совет, где меня будут допытывать?» Он говорит: «Больше нет, никаких причин не объясняешь, нет нужды ничего объяснять, ничего ты не сможешь объяснить». Я написал заявление, отключился, меня искали, разыскивали, но потом, когда уже приняли моё заявление окончательно, тогда уже я начал открываться для общения, для всего. Но дальше было очень тяжело. Потому что пришлось покинуть жилье казённое, у нас ничего нет. Начали путешествовать в Удмуртии, пожили там семь месяцев, сюда в Крым вернулись, искали. И вот всё это время надо было пройти жёсткую, злую критику, злые слова, злые звонки. В общем, вменяют мне все, что попало, что ради тёплого местечка прикрылся, там ещё чего-то, всё переиначивают, всё перетирают, мои молитвы с Богом высмеивают, говорят, что с лукавым общаешься. Всё буквально в смех, в иронию, в ненависть. Я столько друзей потерял, я столько врагов приобрёл настоящих, меня так иногда шерстят! В деньгах, во всём, всё наоборот вырвалось. Я подумал: «Единственный добрый поступок в моей жизни – послушался гласа Божьего и пошёл в землю, куда сказал Господь, не остался в доме том, в котором меня кормили, и всё, я пошёл просто, и жена моя в депрессии два месяца была, вообще просто тяжелейшее состояние.
А. Волков:
Мне тоже интересно, как жена отреагировала, родственники отреагировали. Потому что у меня все баптисты вокруг, и мой отец пресвитер. Я понимаю, это очень тяжело, особенно в первое время оторваться. Как всё-таки супруга восприняла?
В. Шалахов:
Никак. Она мне в первый раз сказала: «Ты не надейся, что я с тобой пойду к православным, просто не надейся, это невозможно». Со временем она наблюдала за мной, и я заметил одну вещь. Она меня стала часто целовать. Подойдёт, смотрит на меня, я приду из храма, она говорит: «Что там было?» – «То-то, то-то, слово такое услышал, мысль такую понял». Она подойдёт, поцелует и сидит рядом. Потом стала включать, чтобы познакомиться с моими интересами, телеканал «Спас», радио «Вера» слушать, чтобы мужа понять, что с мужем случилось. И теперь она тоже хорошо понимает, что адвентистское учение – это ересь в буквальном смысле. Как она дальше поступит, я не знаю. Но она чётко понимает, что там глубочайшее заблуждение. Ну вот, если так вкратце. И я хочу теперь ответить на вопрос, почему Предание очень нужно для понимания святой Книги. Потому что в основе всего лежит утверждение самого апостола Павла: «Церковь есть столп и утверждение истины»(1Тим.3:15). Не Писание, а Церковь. Церковь подарила Библию, она складывала канон, она отвечает за эти свои послания и, следовательно, в ней находится дополнение к этому написанному слову. Я, когда исследовал Ветхий Завет, проводил семинары по Ветхому Завету, я тогда столкнулся с чрезвычайным моментом, что вообще книгу Левит понять невозможно, если не пользоваться моментами какими-то из другой еврейской литературы древней. Потому что то ,что там написано, оно не складывается, картинка не получается. И я ещё тогда понял силу того, Мишна, Талмуд – то, что держит как бы фон этих всех стихов. И тогда понял, что Церковь аналогичное явление, что святое письмо, которым мы пользуемся, является вторичным по отношению к тому, кто его писал – Божий человек, движимый Духом Святым. Но откуда эти Божии люди? Они из Церкви, то есть как ни крути, но Божии люди движимы Духом Святым. Я глубоко понимаю, что то богомыслие, которое существует у отцов Церкви, которые постами, молитвами, самопожертвованием, получали истину, в корне отличается от этих либеральных, демократичных, пресыщенных, избалованных американцев, немцев, русских. Я им всем «нет» говорю, потому что это богословие сытого живота, это не выстрадано не под пытками, не под болью, не под всем. Это совершенно другое, это такое удобное богословие, широкие врата. И я считаю, что Священное Предание слово Церкви вместе с Писанием – это комплекс, в который человек погружается. Погружается в опыт Церкви, в Книги Церкви, в Святое Писание. И я понимаю, что в самой Церкви Писание – это высочайшая планка, как образец мудрости, божественные слова. Но к любому этому высказыванию нужно ещё прислушаться Церкви. Поэтому я больше в эту протестантскую лжемудрость не играю, как от своей головы рисовать мысли. Я, конечно, сверяюсь с теми, кто говорил издревле в Церкви.
А. Волков:
Протестанты все апеллируют к Писанию, адвентисты седьмого дня, баптисты, пятидесятники и так далее. Они все говорят: «Вот тут написано в Писании» – и начинают излагать свои мысли, своё учение. Хотя все основаны на писания, те же Свидетели Иеговы, в том числе. Когда начинаешь объяснять, что первично не Писание, а Церковь, Церковь есть учение, потому что я спрашиваю: покажите мне в Писании, где утверждено, что Писанием является 27 книг Нового Завета? Везде идёт отсылка на Предание и на учение. Надо сначала изучить учение, потом только читать Писание, потому что без учения ты ничего не поймёшь в Писании, умом своим греховным, испорченным начинаешь думать всякую ересь. Я от одного человека услышал такую вещь, что из Писания можно вывести только ересь. Если человек читает Писание в голом виде и начинает его читать, он только выведет оттуда ересь, потому что он начнёт толковать своим греховным испорченным умом. Может быть, Вы тоже такое заметили, что было много вопросов, когда я был протестантом, на которые, в данном случае, баптист не мог дать ответа никакого. И когда я познакомился с отцами Церкви, когда начал читать изучать, это всё я увидел, что всё логично, настолько всё понятно и логично, всё сходится, сразу же все понятно. Никогда в жизни я так не думал, никогда в жизни так не мыслил. Оказывается, все очень даже правильно, и Библия совершенно никак не противоречит, поддерживает, и все вопросы, которые у меня были, практически все они снялись в один момент. Ты обращаешься к тому Святому Преданию и там все есть объяснения полностью – и о жизни, и о догматах, и об учении, и всё остальное.
Комментировать