Дмитрий Аничков. Слово о невещественности души человеческой и из оной происходящем её бессмертии

[...] Разные разных в древности процветавших Философов мнения были о душе человеческой, П [очтеннейшие ] С [лушатели ]. Одни из них говорили: мы хотя согласны в том и верим тому, что есть в нас душа, по власти которой движемся, далее поступаем и обратно возвращаемся, но не можем точно объяснить того, что такое есть душа, оная самовластная повелительница наша и госпожа. Другие утверждали, что нет никакой души, поскольку весьма трудно узнавать душу самою ж душою и производить понятие об ней чрез неё ж самую.⁶⁴ Иные ж совсем отменное против сих имея понятие о душе человеческой и невероятно великое между собою производя несогласие, многие совсем не приличные мнения об оной объясняли в своих сочинениях. Но как вся сила и способность познания вещей проистекает и зависит от души яко главнейшего источника своего, то потому и заблуждение, естьли какое против оной случается или случится, поистине наиопаснейшим из всех почитается и должно почитаемо быть, поскольку оным истребляется естественное благочестие и очевиднейший добродетельным нравам вред учиняется. Почему и мы, во удовольствие своего любопытства, хотя и имеем намерение рассмотреть разные их мнения, однако поступим при том с осторожностию и предложим токмо те, которые дальнейшего заблуждения в себе не заключают.

И, во-первых, по свидетельству Цицеронову, Демокрит, Зенон и Левципп понимали, что душа есть нечто из легчайших и круглых несекомых частиц вожженное; Диоген же и Анаксагор называли её воздухом, а Иппократ, Эмпедокл и Дицеарх почитали её существом, из всех стихий составленным. Другие ж напротив того из них приписывали душе человеческой природу чистейшую и благороднейшую. Как-то: Пифагор и Платон называли её числом, само себя движущим, а Алкмей утверждал, что душа человеческая есть нечто движущееся, и такое, которое бессмертно и подобно небесным движущимся и бессмертным.⁶⁵ Аристотель же хотя и свидетельствует, что совсем невозможно или весьма трудно иметь некоторое понятие о природе душевной, однако называет её, что она есть первое действие Физического органического тела, во власти жизнь имеющего. И хотя сей славный Перипатетик чрез сказанные слова и не изъявляет точно того, что душа есть или существо, или случайная принадлежность, или тело, или дух, однако в одном своём сочинении справедливо умствующими называет тех, кои утверждают, что ни душа без тела, ни тело без души быть не может. Из чего явствует, что все древних Философов о душе мнения точно суть двоякого рода, то есть, одни из них почитают её вещественною, а другие, хотя и понимают её невещественною и бесплотною, токмо ясного понятия о сущности и природе её не изъявляют.

Что ж принадлежит до новейших Философов, то из оных некоторые, по причине своего последования то сему, то другому мнению древних, или Монистами (Monistae), или Материалистами (Materialistae) обыкновенно называются. Первые из них получили своеименование от Греческого слова μόνος(Един), потому что допускают они в натуре вещей бытие одного токмо существа и оное почитают или вещественным, откуда и Материалистами, или, хотя душу человеческую и почитают невещественною, но действительное мира сего и тел, в нем находящихся, бытие опровергают, допуская токмо идеальное, или в уме представляющееся. Идеалистами (Idealistae)⁶⁶ названы. С сими также сходствуют собственно так называемые Эгоисты (Egoistae).⁶⁷Дуалистами ж (Dualistae) напротив того именуется те, кои допускают бытие двух существ, одного вещественного, а другого невещественного; и сии последние, по мнению одного учёного мужа,⁶⁸ лучших качеств Философами должны почитаемы быть, потому что они не по одному токмо тщеславию, но и по напряжению сил душевных мудрствуют. Вещественность души старался защищать Гоббезий с Толандом, Ковардом и другими Материалистами, из коих некоторые также утверждали, якобы событие мыслей в душе человеческой бывает чрез движение тел.⁶⁹ Эгоисм же, по свидетельству Волфиеву,⁷⁰ в недавних временах защищал в Париже некто из последователей Малебраншевых, да и сам Малебранш согласным с мнением своего последователя оказался чрез явное своё подтверждение следующего: до сих пор ещё не учинено, да и не может учинено быть доказательство действительного и настоящего тел бытия.

Неудивительно, П[очтеннейшие] С[лушатели], что другие Философы толико неосновательное о природе душевной имели понятие, поскольку все они более предрассуждениями разного рода будучи заражены, во тьме невежества утопали; и потому от истинной веры единожды отступив, от предводительства разума своего и естественного просвещения весьма далеко уклонялись. Сожалительно только о том, что и в нынешние просвещеннейшие времена толико ж слепотствующие находятся умы людей, кои бытие разумной души совсем уничтожают и человека ни что иное быть неосновательно утверждают, как самую настоящую махину, и такую, в которой якобы посредством жизненных духов действует одно только порядочное расположение орудий телесных, оказывая согласное друг другу соответствие.

Но кто открывает сокровенные вещи? Кто изыскивает удивления достойные изобретения? Кто беспредельные голоса человеческого звуки знаками букв ограничил? Кто неукротимых зверей претворяет в кротких агнцов? Кто многие и различные употребляет средства, служащие к пременению состояния в лучшее? Кто измеряет глубину морскую и течение светил небесных определяет? Кто способною к плодородию делает землю и в надлежащее время угобзив ниву, посевает на оной семена? Кто знает различать добро от зла и обратно? Кто, наконец, дивному мира сего строению и совершенному в оном наблюдаемому порядку удивляясь, может прославлять премудрого его Творца и ему, яко Благодетелю всяческих, воздавать достойную и подобающую честь со благоговением? Бесконечно разум, свыше влиянный в человека, или оным одарённая его душа. И когда толикие и такие знания понимает душа, когда она мыслями своими обьемлет всю вселенную, когда она так порядочно рассуждает о настоящем и когда она, наконец, во всегдашнем упражняется размышлении, то не можно думать, чтобы она была какое сложное существо, подобное махине и подлежащее совершенному разрушению и истлению. Да и кто видал, чтоб из вещей, в натуре находящихся, была хотя одна такая, которая бы имела толикую силу рассуждения и помышления, столько бы могла разуметь настоящее, рассуждать о прошедшем и предвидеть будущее, сколько понимает, рассуждает и умствует душа? Поистине, нет, не бывало и не будет никогда ни одной такой вещи. Почему особенная некоторая природа и сила души нашей есть и совсем отменная от всех естественных вещей; следовательно, как утверждает Римский Оратор, душа человеческая с небес есть и от Бога: поскольку и самого Бога не инако мы понимаем и не другим каким Существом представляем его себе, как духом бесплотным, пресовершенную и свободнейшую имеющим волю, чуждым всякого тлению подлежащего смешения, Всеведущим, и все приводящим в движение. Сходственные также с ним мысли о душе имел и Кир старший, когда он, при самом издыхании своём находясь, выговорил к своим детям следующие слова: «Любезные дети! Не думайте обо мне того, что я по разлучении с вами буду нигде или ничто. Ибо вы и в то время, когда я с вами находился, не видали моей души, но разумели из моих действий, что она в сем моем теле находится. Верьте ж, что она та же самая есть, которая теперь выходит из моего тела, хотя при самом исхождении и никакой не увидите». Равным образом и мы присутствие души в нас самих, признавая то чрез сведение о себе самых и действиях наших, то чрез понятие вещей, вне нас находящихся, то, наконец, чрез многоразличное разных, как вещественных, так и невещественных вещей желание и отвращение, можем сказать, что душа наша есть не что иное, как такое начало, помощию которого человек мыслит, познает истину, желает добра и о своих понятиях и желаниях имеет сведение; называется притом разумною для того, поскольку она узнает последующее, видит начала и причины вещей и оных продолжения и последования, сравнивает подобия и приноравливает оные к настоящим вещам и присовокупляет к тому будущее. Из чего явствует, что душа человеческая не есть, как некоторые утверждают, могущество, или сила разумения и помышления, но есть самое сущее разумеющее. В таком смысле весьма пристойно и называется она сущим, или существом, внутрь нас обитающим, о самом себе и о других вещах, вне его находящихся, имеющим сведение, себя самого от других вещей и самые вещи между собой различающим. В рассуждении ж свойств своих, разумная душа по справедливости от некоторых обыкновенно именуется существом сотворённым, бесплотным и по Власти Всемогущего Творца определённым для сопряжения с органическим телом. И тако разумная душа чрез сие, что она есть бесплотная, сходствует с Богом и Ангелами, чрез то ж, что она есть сотворённое существо от Бога, а потом, наконец, чрез то, что она определена для сопряжения с телом, и от Ангелов различествует.

А что душа человеческая есть сущее бесплотное, или невещественное, имеющее совсем отменную от тела сущность, сие понять можно из того, что она различными, противными и противоречивыми в рассуждении тела одарена свойствами, из сравнения коих различных двух существ между собою по справедливости выводим следствие и о различии их сущностей. Напр., понимая тело яко сушее точно страдательное и действия никакого самого чрез себя не имеющее; ибо естьли бы оно было сущее, само себя движущее, то бы не можно было показать причины, для чего одна часть тела меньше, нежели другая, сама чрез себя движется, заключаем, что душа есть сущее, одарённая внутренним действием, в чем всяк удостоверен чрез внутренние свои чувства и собственную совесть. Также тело, поскольку есть сущее точно страдательное, не имеет ни чувствования, ни помышления, что все приличествует нашей душе по внутреннему всякого в том удостоверению. Гоббезиево ж и Спинозино мнение, хотя они и утверждают, что из обращённого тела движения, то есть из противодействия одних частей оного против других и можно вывести чувствование и помышление, совсем не основательно. Ибо в сходственность такого их мнения можно было бы утверждать, что и огонь чувствует и помышляет. Притом тело есть сущее твёрдое и такое, что в том же месте, где оно само находится, другим телам поместиться не допускает. Напротив же того, дух сквозь все тела проходит; потому и утверждаем, что душа от тела имеет существенное различие. Наконец, тело есть сущее, делимое на части, и каждая его малейшая часть, также делимая на самые малейшие, токмо не до бесконечности. Напротив того, душа наша есть сущее простое, и такое, которое на части делиться не может, но токмо имеет сведения о себе самом. Словом: из идеи тела никоим образом не могут выведены быть свойства души человеческой. Ибо из вещества, состоящего из частиц, сколь ни тончайших, каким образом ни ограниченных, какую скорость или медленность в движении ни имеющих, ниже начала простейшего помышления, или какого разумения, или свободной воли вывести не можно, и особливо потому, что всякое понятие из единства и невещественности подлежащего понимающего проистекает.

Славный Стот⁷¹ следующими доводами: для чего мысли душевные малолетных и престарелых людей не столько могущественны суть, как тех, кои имеют средние лета? Для чего болезнь в великое замешательство может приводить ум человеческий? Для чего волнование страстей душа не в силах бывает укротить? Для чего в одно время способнейшими и проворнейшими бываем к размышлению, нежели в другое время? Для чего и спящие мыслим, или видим сны? Для чего по оставлении на время обращения жидкостей, или влажностей внутренних, останавляются и помышления, по возвращении ж оного обращения начинает паки мыслить человек? Для чего, наконец, один другого бывает разумнее? – хотя усердно и старается доказать, что душа человеческая ни что иное есть, как искусное расположение жидких и твёрдых мозговых частей, но Стотовы доводы не души вещественность, но только то доказывают, что душа человеческая во многих своих действиях требует исправно расположенных орудий телесных и надлежащим образом растворенных влажностей, по недостаточеству которых и действий своих оказывать не может; поскольку душа человеческая по определению божию толико неразрывное с телом имеет сопряжение, что чрез посредство оного все вещи, вне себя находящиеся, понимает.

Правда, хотя мы [по] нынешнему состоянию нашего жития и по неразрывному сопряжению души своей с телом и понимаем сущее вещественное, или тело, которое гораздо известнее нам, яко чувствам нашим подверженное; однако помощию отвлечения собственной способности душевной можем понимать и невещественное существо, напр[имер], душу свою, не приписывая сей того, чему подвержено первое. Ибо самым опытом будучи удостоверены мы в том, что тело есть существо, имеющее по своей натуре протяжение, делимое на части, – потому что всякое протяжение состоит из многих частей, между собою соединённых – имеющее пределы своего протяжения, или фигуру, движущееся и покоящееся, как в Физике обстоятельнее и подробнее о том изъясняется, утверждаем помощию разума, что душа, как невещественное существо и нимало не сходствующее с телом, не должно иметь вышеупомянутых качеств и свойств, приличествующих телу; потому и говорим, что душа есть дух, и такое существо, которое по своей сущности не имеет протяжения, не делится на части, и не одарено такими свойствами, которые бы чрез величину, фигуру и движение изъяснялись.

Хотя ж невещественной душе человеческой и приписывается некое движение, токмо оное ни что иное есть, как единое помышление, которым она бесчисленные предметы, то есть представляемые себе вещи многоразличные понимает и будто написует и написанные хранит, яко в неисчерпаемых некиих сокровищах, и когда хочет, производит оные в неудобовероятной скорости, с чудесным и несказанным благочинием без всякого помешательства. Потом представленные и изображённые образы, или виды вещей, соединяет с другими и из соединения оных новые и странные выводит. Но всего удивительнее, что она о всех своих таковых помышлениях имеет сведение, испытует потом ещё оные, и испытав довольно и рассмотрев, утверждает или опровергает без всяких других доводов, будучи удостоверена о справедливости того своего испытания одним своим внутреннейшим помышлением, то есть, сама в себе всему тому свидетелем бывает паче всякого другого свидетеля достовернейшим. В мозгу ж человеческом, сколь прилежно ни будешь рассматривать расположение оного, и хотя Анатомическим, или Химическим образом разделишь части оного, однако не найдёшь малейшего следа толь дивных действий, которые бы от него происходили и сходствовали с душевными действиями.

Равным образом и другая, так бы сказать составительная души человеческой часть, то есть свободная воля, не только всеми ума человеческого действиями, но и самым телом обладает, приводя орудия оного по своему произволению во всякое надлежащее движение, и о таковой власти её сами мы известны бываем без всякого сомнения чрез обратное помышления нашего действие. Однако ж таковой верьховной власти воли нашей иногда разум, яко первейшая души человеческой способность, установляет меру и пределы. А хотя и случается когда той воле преступить сии предписанные ей от разума пределы, токмо такое её безмерие усматриваем тотчас чрез обращение того ж своего ума, что самое называется совестию(conscientia). По усмотрении такого ж высокомерия воли нашей, тем же действием ума преклоняем оную к прекращению, или пременению той необузданной власти. И что такое преклонение, или увещание возымело свою силу, познаем сие из того, когда в самом стремлении удерживаемся от предприятий наших, худым противимся обычаям и оные весьма ненавидим. В сих и сим подобных действиях непрестанно упражняющаяся душа человеческая никогда не может утрудиться и в бессилие притти, но всегда бодрственною и неутомимою пребывает, что самое всяк, сам по себе рассуждая, без всякого затруднения и прекословия дознал и дознает ежедневно.

Сии то все действия души человеческой, П[очтеннейшие] С [лушатели], не иное что суть, как одно помышление отвлечительное, то есть, такая душевная сила, помощию которой производит она понятия о вещах бестелесных, соединяет и разделяет обстоятельно качества понимаемых вещей, изыскивает причины качеств, разумеет уравнение и соразмеримость количеств, из особенных понятий производит всеобщие и к известному своему концу не принуждённо, но добровольно, с избранием средств управляет все свои действия. Особливо ж такое качество, единственно приличествующее душе, может ясно и вразумительно всем и каждому быть чрез то, что все её свойства из сего единого источника проистекают, напр[имер], понимает ли когда что чувствами своими человек, тогда помышляет; разумеет ли он когда что, тогда помышляет, и желает ли он, наконец когда чего, или отвращается, тогда помышляет.

А что душа наша самою вещию понимает предметы, чувствам нашим подверженные, напр[имер], теплоту, стужу, запах, свет, звук,твёрдость, мягкость и проч [ие], также не подверженные чувствам, то есть: Бога, добродетель, первые начала, Геометрические истинны и различные свойства, в предметах чувствуемых непосредственно находящиеся, сие познаем из того, что те вещи, которые производят в нас чувствование, суть такого свойства, что оные в нашем мозгу, где разумная душа, по мнению многих разумнейших Философов, обитая, производит свои помышления, возбуждают некоторое движение и чрез то в душе производят внимание. поскольку оное движение, чрез стремление чувствуемой вещи будучи возбуждённое, сперва сообщается тем тоненьким волокнам чувственных жил, которые, по мнению Анатомиков, из внутреннейшего мозгу существа распростираясь, к наружным нашего тела частям прилепляются, от которых потом оное движение непосредственно переносится к мозгу и внутреннейшему оного существу, следовательно, и душе, тамо обитающей, сообщаются. Не подверженные ж чувствам вещи, хотя не возбуждают и не могут возбудить такого движения в чувственных орудиях, однако понимает оные душа, рассуждает об оных и производит свои умствования чрез посредство чувствуемых, употребив к тому в помощь собственное и единственно себе принадлежащее действие отвлечения. Как-то, напр[имер], из тварей, многоразличным переменам подвергающихся, имеющих зависимость от других, производим понятие о Творце яко верьховнейшем Существе, ни от кого не зависящем и ни малейшей перемене не подвергающемся, но во всех вся действующем премудро. И потому помышление нашей души, от чувственных вещей в мозгу возбуждённое, формально не состоит в известном некотором движении самого тончайшего и движущего существа, ниже зависит оное от каких-либо Механических действий тел, как Материалисты думали. В доказательство сего рассмотрим только три действия ума нашегов, то есть понятие, рассуждение и умствование, то увидим, что ни одно из сих действий не зависит от некоторого движения тончайших существ или тел.

Правда, что мы чрез первое действие ума своего хотя и производим понятие о таких вещах, которых виды в чувственных наших орудиях возбуждённые и переносятся к мозгу чрез посредство некоторого причиняемого в оном движения, однако второе действие того ж нашего ума, то есть рассуждение наше, ни коим образом не собывается и не может собываться чрез помянутое движение. Ибо когда ум наш о чем-нибудь подтвердительно рассуждает, тогда две идеи вместе соединяет; и естьли бы рассуждение наше не что иное было, как известное некоторое движение самых малейших и тончайших тел, то бы оно формально состояло в соединении таких движений, в которых идеи подлежащего и сказуемого заключаются. Но как иная есть идея подлежащего, и иная сказуемого, то бы и движение тех самых малейших тел иное долженствовало быть для идеи подлежащего, и иное для идеи сказуемого, и так бы в подтвержительном рассуждении вместе соединяться долженствовали тончайшие тела, различное между собою имеющие движение, а как сему статься невозможно, чтобы оные тела не получили нового в движении определения, то есть другого и совсем против прежнего отменного движения, следовательно, чрез составление рассуждения подтвердительного совсем бы исчезли оные тел движения, чрез которые подлежащее и сказуемое прежде того изображались. Известно ж, что идеи подлежащего и сказуемого ни коим образом при составлении рассуждения не уничтожаются, но и подтвердительное рассуждение не бывает чрез соединение таких тончайших тел, которые бы по разным определениям имели движение в нашем мозгу.

Что ж принадлежит до третьего действия ума нашего, то и о событии сего не можно и не должно понимать таким образом, якобы и для произведения оного два различные тел движения вместе соединялись с третьим, совсем от двух отменным, и из сего соединения происходило совокупление оных двух движений между собою без всякого замешательства и перемены в определениях. поскольку и в таком случае непременно бы оные самые малейшие тела имели двоякое движение, из которых бы одно изображало другое прямо, а другое означало первое посторонним образом. Но как сие весьма противно законам движения, в Физике объясняемым, то и умствование души нашей не может зависеть от различного движения тончайших тел. Почему и мнение Гоббезиево, состоящее в том, якобы помышления разумной нашей души собывались от одного действия и противодействия мозговых частиц, не основательно. Ибо душа наша, оказывая различные ума своего действия, производит оные без всякого вспомоществования, получаемого от движения тончайших тел, но по своей внутренней и собственной силе, по своей воле, без всякого внешнего принуждения ко всякому роду помышлений сама себя добровольно определяет. При том сила движения вещественных существ помалу ослабевает, да и совсем исчезает; сила ж помышления разумной души чем о множайших вещах производится и чрез то в своём действии упражняется, тем сильнейшею становится и умножается. Также могущество вещественное всегда получает повреждение от такого предмета, которого впечатление в нем сильнейшее было, напр[имер], никогда мы не можем смотреть на солнечные лучи, в полном сиянии простирающиеся до наших глаз, без повреждения орудий зрения; в могуществе ж разумения душевного противное сему всегда примечаем. Ибо, чем высочайшее и яснейшее о какой вещи имеем познание, тем могущество разумения нашего совершеннейшим делается. Наконец, такая есть скорость мыслей наших и помышлений, какая никогда ещё не примечена и не примечается в могуществах вещественных. Ибо мы часто мыслями своими до самых отдалённейших мест доходим, иногда ж и выше облаков возлетаем, однако на прежнее своё место паки возвращаемся, не имев нигде остановки и замедления, что все ясно доказывает невещественность нашей души.

Подобным образом желание и отвращение наше к вещам не токмо плотским, но и к бесплотным простирающееся, доказывает невещественность души нашей. Напр[имер], хотя истину, правосудие, Бога и проч. никогда мы не понимаем своими чувствами, однако любим и почитаем. Не имеем также отвращения и от таких вещей, которые в отношении к чувствам нашим презрения паче, нежели любви, достойными кажутся. Какую, напр[имер], составляет приятность в глазах твоих юноша, сам собою будучи прекрасный, да неистовый умом и своими делами мерзостный? Всеконечно погнушаешься таким человеком, да для чего ж? Для того ли, что он глазам твоим представляется гнусным? Никак. Он стройностью тела своего, порядочным расположением членов оного, одним словом, он красотою своею прельщает твои глаза; однако, как скоро услышишь об нем, что он нестерпимый за свои злодеяния в обществе человек, тотчас внутренно начинаешь ненавидеть его, гнушаться им, презирать его и духом своим удаляться от него. Напротив того, когда видишь престарелого человека, согнувшегося, всего в морщинах и мало движения имеющего, прельщает ли тогда твоё зрение такой гнусный предмет? Нимало. Как же скоро услышишь об нем, что он добродетельный человек, многие и великие услуги показавший своему отечеству старик, тотчас приемлешь его в свои объятия, лобызаешь его и всякое ему воздаёшь почтение. Из чего явствует, что разумная наша душа не токмо к вещественным, но и к невещественным вещам имеет склонность не принуждённую, но самопроизвольную. То есть, сама она себя определяет к честным и бесчестным действиям, желания и надежду простирает за границы всех времён; воспалённая желанием к вечному благополучию, гнушается всеми земными услаждениями; благородным духом презирает плотские сладострастия; попирает с презрением временную честь и всегда стремится к достижению невещественного и верховного блага. Почему и сама не может почитаться вещественною. Ибо в противном случае имела бы она склонность токмо к чувствуемому, настоящему и вещественному добру, а о честности как о невещественном предмете никакого бы попечения не имела, и все свои действия производила по подобию бессловесных скотов.

Но естьли скажет кто, для чего душа, яко невещественная и потому не имеющая никакого сходства и уравнения с телом, сопрягается с сим? «Для того, – изъясняет сие Цицерон,⁷² – бессмертные Боги в тела человеческие всеяли души, чтобы находились такие люди, которые бы, смотря на землю, разными испещрённую цветами, удивлялись премудрости Создателя её, и взирая на непеременяемый порядок светил небесных, подражали тому образом своего жития и постоянством». Изрядное поистине такое Римского Оратора изъяснение и точно сходственное с истинною. Ибо в противном случае сия премудро учреждённая громада и само собою славное дело, мир сей, говорю, всякой бы славы лишался, естьли бы некоторые твари не были одарены и украшены такою способностью, чтоб могли видеть в оном находящиеся совершенства, и учинившись причастниками оных, хвалить и прославлять преблагого Создателя. Почему премудрый Творец, поскольку он есть пресовершенная любовь, которая по своему естеству не может не сообщать себя с другими, разные твари и, во-первых, человеков по образу и по подобию своему сотворил, с тем, дабы они, наслаждаясь благими мира сего, возводили ум свой к сотворившему все на пользу их. Ибо кто разумеет превосходную разума божия силу? Разве тот, кто подобным же одарён разумом. Кто может понимать пресовершенную и никакими пределами не ограниченную волю его? Разве тот, кто подобную ж и своему ограниченному естеству приличную имеет способность. Кто правосудие его, кто благость его и кто, наконец, неизреченную милость его чувствовать может? Разве тот, кто подобною ж одарён силою чувствовать все то и пользоваться оным. Из чего явствует, что Бог, созидая людей яко свидетелей и провозвестников своих совершенств, всю природу их по оному, какому пресовершенная любовь его быть благоволила, сотворил намерению. Ибо он, во-первых, одарил их разумом, дабы они могли проникать в союз причин и действ, подробно разбирать порядки средств и концов и усматривать сокровища бесконечных и вечных благ, скрывающихся в оных; наконец, оживотворил он их волею, чтоб они могли хотеть и желать оных причин благополучия, которое вечно пребывать имеет, и даровал им довольные силы, чтоб они в состоянии были дойти до употребления оных благих и оттуда получить себе непременную пользу. Словом, одарил он их такою свободою, по которой они, когда видят множайшие способы, служащие к совершению дела, и усматривают, что имеют на то довольные силы, то избрав лучшие из оных, исполняют своенамерение и получают желаемый конец чрез посредство оных.

Все сии свойства, ежедневно примечаемые в людях, не ясно ли доказывают, что мы от премудрого и преблагого Бога одарены такою разумною душою, которая никакой вещественности, телам приличествующей, не имеет, яко от Бога дарованная и ему самому равноподобная. Сие ж самое уразумев, и Аполлон называл души человеческие божественными и утверждал во всякой своей речи, что души, разлучившиеся с телом, выходят на небо, яко оттуда пришедшие. Почему и приказание его, чтоб знать самого себя, не в том заключалось, чтоб знать члены тела, состав оных и фигуру, но всеконечно приказывал он знать душу; поскольку тело есть бесчувственное существо и как бы сосуд токмо некоторый, или вместилище душиг; и когда кто тебе что говорит, то он говорит не телу твоему, да тебе, яко разумною душою одарённому и помощью оной понимающему сказанные тебе слова.

Естьли ж спросит кто меня, какова моя душа и где она находится, то я могу ответствовать ему следующее: хотя мы ни места, где Бог, ни фигуры, которую он имеет, и не знаем, и не видим, однако познаем его из действий его; равным образом и о душе своей, хотя ни места, в котором она обитает, ни начертания, какое она имеет, не знаем и не видим, из её действий заключаем, что она есть без всякого смешения, простая, неделимая на части, не исчезающая, но пребывающая вечно яко от Бога дарованная.

Сократ, несомненное имея упование в том, что и его душа, как и прочих людей, также бессмертная, не искал защитников, которые бы своими стараньями могли оправдать его на суде, не искал также и милости в судиях, кои бы по самой справедливости разобрав дело, могли свободить его от казни; но употребив свободное упорство, от великодушия единого и от вкоренённого мнения о бессмертии души, а не от гордости происходящее, за несколько дней до смерти, хотя и мог он убежать из тюрьмы, однако не восхотел учинить того, но в самый тот час, когда уже держал он в руках своих смертоносным ядом наполненный сосуд, как бы не на смерть влекомый, но на небо представляясь восходящим, следующие к предстоящим выговорил слова: «Две дороги для душ, разлучившихся с телом; те души, кои гнусными пороками оскверняли себя в жизни сей, в сластолюбиях провождали дни живота своего и отечеству своему чрез какие-либо ухищрения причиняли пагубу и злодейство, пойдут по той дороге, которая весьма далеко и в другую сторону отведёт их от того места, где обитают бессмертные Бога. Напротив же того, те души, которые добродетельную и целомудренную провождали жизнь и никакими пороками себя не оскверняли, но будучи в телах, подражали житию нескверному, прямо впущены будут в селения Богов бессмертных, яко от них самих происшедшие»д.

Славному ж Платону, Академической Секты основателю⁷³, природа душевная столь превосходною показалась, что он, не приняв в рассуждение свойств существа необходимо нужного, имел такое понятие об оной, что она не токмо конца, но ниже начала не имеет, утверждаясь на следующих доводах: «что всегда движется, то вечное есть; и одно токмо то, что самого себя приводит в движение, не только никогда не перестаёт движения иметь, но и в рассуждении прочих движущихся вещей источником и началом движения почитается; начало ж не имеет происхождения, потому что от начала все происходит: почему и о душе должно то же понимать, как о таком существе, которое само себя приводит в движение, то есть имеет такую силу, что для помышления своего не требует внешней силы и побуждения, но сама в себе причину действования и помышления заключает.⁷⁴ А что само себя приводит в движение, то вечное или бессмертное есть».

Изрядное также даёт наставление о бессмертии души человеческой и Цицерон: «Ибо, – говорит он,⁷⁵ – не найдёшь никакого происхождения души здесь на земли, поскольку в оных не обретается никакого такого смешения, которое бы из земли, воды, воздуха и огня состояло; притом ни одной из естественных вещей не находится такой, которая бы имела силу памяти, рассуждения и помышления, то есть помнила бы прошедшее, предвидела будущее и рассуждала о настоящем; поскольку все сии свойства, яко единственно божественные, не от естественных вещей или от другого чего-нибудь ниспосылаются человеку, но токмо от Бога. Следовательно, природа душевная есть некоторая особенная и совсем отделённая от всех известных естественных вещей. Таким образом, что чувствует, что мудрствует, что желает и что бодрствует всегда, все то небесное и божественное есть, и по той причине непременно вечное».

Лукреций же, последуя мнению Эпикурову, опровергает бессмертие души, и что она, так же как и тело, подлежит истлению, следующими утверждает доводами: душа, – говорит он, – растёт, усиливается, стареет и изнемогает вместе с телом. Ибо она с начала возраста человеческого ничего или почти мало разумеет; но по прошествии нескольких лет начинает разуметь. Душа, так же как и тело, немоществует; например, в пиянстве рассуждение мятётся и душевные ослабевают силы. Душа, так же как тело, врачуется; почему в то время или что-нибудь прибавляется в душе, или что- нибудь убавляется у оной. Наконец, естьли бы бессмертные были человеческие души, то бы никто из умирающих людей не отвращался смерти, но всяк бы, имея некоторое того бессмертия предчувствование, радовался более о том, что он в лучшую переселяется жизнь.

Но на все сии Лукрециевы противоположения можно ответствовать следующим образом: душа с первых лет человеческого возраста ничего или почти мало рассуждает о вещах для того только, что она тогда никаких, или не много ещё изображённых в мозгу видов находит; по прошествии ж времени совершеннее уже начинает рассуждать о вещах, потому что тогда и множайшие и яснейшие в мозгу обретает изображения. А что под старость душа мало и не столь хорошо производит свои понятия, рассуждения и умствования, сие зависит от того, что виды, изображённые в мозгу, или все, или по крайней мере некоторые из них заглаживаются, и тем самым не действительными учинившись, то тёмными, то сбивчивыми представляются, а особливо орудия телесные, помощью которых душа понимает вещи, тогда в слабость пришедшие, гораздо отменнее против прежнего действуют. Почему и причиною такой перемены, в престарелых людях примечаемой, по большей части суть орудия телесные, а не тот, кто оными действует и владеет. Что ж принадлежит до страстей душевных, которые якобы собственные были болезни душевные, сие также не справедливо. Ибо болезни, собственно так названные, или показывают токмо то, что в том существе, которое теми болезнями немоществует, некоторый урон, или ослабление сил приключилось, или сами что-нибудь такое тому существу причинили. Но ни то, ни другое в таком существе, которое никаких частей не имеет, никакой перемены произвести не может. Почему страсти душевные ничего больше не значат, как токмо то, что душа либо увеселение, либо скуку получила от воображений таких вещей, которые или совершенство, или несовершенство в себе заключают. В пиянстве, например, не сама душа, но мозг только причиною того бывает, что тогда рассуждение наше всей своей надлежащей ясности лишается, поскольку в то время все виды, изображённые в мозгу, сделаются помрачёнными, рассыпанными и беспорядочными. Притом и то неправда, якобы в то время, когда мы употребляем лекарства, душе нашей что-нибудь прибавлялось, или что-нибудь у ней убавлялось. Ибо мы лечим одно только тело и повреждённые в членах оного соки чрез те исправить стараемся. Например, хотя и говорим о таком человеке, который имеет неравные сапоги, что он хромает, однако знаем, что причиною того одни только неравные его сапоги. Равным образом и о душе должно понимать, что одни токмо орудия телесные бывают причиною того, что душа наша иногда непорядочные оказывает действия. Наконец, и последнее Лукрециево противоположение, состоящее в том, что умирающие люди не отвращались бы от смерти, естьли бы они знали, что души их суть бессмертные, также не заключает в себе великой важности, потому что никто не видал такого умирающего человека, который бы в самый тот час, когда душа его разлучается с телом, в состоянии находился предстоящим при его одре объявить то, что он знает, куда и каким образом душа его выходит из тела и что потом сделается с нею, когда при последнем издыхании язык совсем немеет и орудия телесные без всякого движения бывают. Хотя ж за несколько времени пред смертию некоторые и жалуются на оную, но сие происходит от того, что настоящее обыкновенно привлекает нас к себе более, нежели будущее; и для того люди, прилепившиеся столь страстно и слепо к настоящим удовольствиям, не только в сем, но и во многих других случаях заблуждают. И, может быть, при последнем своём издыхании люди не на то жалуются, что они разлучаются с сими временными благими, но о том сетуют, что не так скоро переселяются в вечную жизнь для наслаждения вечными благими.

Кратко сказать: не только внутреннее состояние нашей души и высшая степень её действий доказывают её возвышенною от всего телесного и совсем непричастною смерти, но и наружное человеческое состояние явно доказывает собою, что мы не вотще произведены на сей свет. На что бы, например, установление порядка было между людьми? На что бы защищение и награждение добродетели, отвращение и наказание пороков? [... ]е