Буддизм в сравнении с христианством³
I. Значение сравнительного изучения религий вообще и в применении к христианству

Прогрессу историко-критического понимания религии во второй половине XIX века, несомненно, в значительной степени содействовало сравнительное изучение религии. Позднее развитие этой области звания объясняется сложностью необходимой, предшествующей ей, подготовки. Собирание, детальное изучение и критическая обработка огромного, разнообразнейшего лингвистического, археологического и этнографического материала потребовали долгого времени и напряжённого труда прежде чем начала слагаться та новая отрасль знания, которая получила на Западе название сравнительной науки о религиях и которой, применяясь к духу русского народного понимания, я позволю себе называть сравнительным вероведением.

Но если велики были труды, велика оказалась и их награда. Только этим путём могли быть исправлены преобладавшие до тех пор произвольные и поверхностные точки зрения на религию: отвлечённо-деистическая и тенденциозно-рационалистическая. Деизм, умозрительно, без справок с действительностью и с историей, строивший на поверхностных нравственных соображениях свою узкую, безжизненную схему будто бы «естественной» религии и огульно относивший всё, не вмещавшееся в его формулу, к суевериям, искажениям или расчётам заинтересованных лиц, – деизм, уже и раньше обличённый Юмом с философской стороны и Гердером – с исторической, лишился окончательно почвы при соприкосновении с точными данными сравнительного вероведения. Предполагаемая первоначальная «естественная» религия оказалась совершенно неестественной гипотезой предубеждённых умов новевших времён, а бо́льшая часть того, что выдавалось за выдумку, искажение или злоупотребление,. предстало в виде естественных, а иногда и единственных исторически возможных ответов на действительные потребности соответствующей поры развития человечества.

С драгой стороны, тем же путём, без полемического задора, опровергаемый одними фактами исторического опыта, пал длинный ряд тенденциозных предубеждений рационализма относительно религии. Развитие верований, учения и устройства церкви, культа и религиозной нравственности оказались далеко не такими простыми и стройными, какими их изображали в систематическом построении философских умов. Явления эти пришлось изучать не по заранее предначертанной, отвлечённой и тенденциозной схеме, а реально, шаг за шагом, наблюдательным и сравнительным историческим методом.

От этих новых научных приёмов исследования общее понимание и оценка религии значительно выиграли. С непререкаемой убедительностью выяснилась прежде всего повсеместная и неуничтожимая психологическая потребность в религиозном начале. И этим всемирно засвидетельствованным фактом установилась самобытность и первоначальность тех духовных запросов, которые составляют жизненный нерв всех религий; установилась, иными словами, независимость их происхождения от философии и науки с одной стороны и от чистой этики – с другой. Обнаружилось, что религия не есть вывод, не есть постулат научного знания пли нравственности, не есть и замена (суррогат) или подмена (фальсификат) их, а что она – своеобразная, самобытная, целостная, самодовлеющая сторона человеческого духа. Очевидно стало, что она обнимает собой, конечно, высшие вопросы и знания, и нравственности, но не исчерпывает ими одними своего содержания, в котором всё это – лишь части более ёмкого целого. Целое же, с своей самобытной точки зрения, изъясняет и обнимает все стороны человека, мира и жизни в самом величавом из обобщений, а именно: не в механическом только сопоставлении, а в органическом объединении понятий, ощущений и (что особенно важно!) активных переживаний начала Божественного.

Таким образом, совершению невозможным стало научно поддерживать любимые мысли «просвещения» XVIII века и воинствующего неверия ХІХ-го, будто религия есть личное создание отдельных мудрецов, либо кастовое – жрецов, и что своим успехом она обязана с одной стороны – невежеству, а с другой – его эксплуатации политическим или иным расчётом. Выяснилось, наоборот, воспитательно-образовательное, просветительное и нравственно-облагораживающее значение всех тех религии, что могут быть названы всемирно-историческими. Сравнение же их с другими, только местными, узко-национальными или мелко-партийными, сектантскими обличило пристрастность приёма, ещё и теперь нередкого в противорелигиозной полемике: ставить достоинство всех религий в идейном и нравственном отношениях приблизительно на один и тот же уровень.

Выяснилась, наконец, способность религиозного начала к росту и видоизменению повсюду, но в пределах очень различных, смотря по свойствам каждой религии. И это сравнение духовного богатства отдельных религий и их способности развиваться и соответствовать росту цивилизации привело к новой, уже общекультурной переоценке значения религии применительно не к одному прошлому, но и к настоящему и будущему. Религия, рассматривавшаяся раньше верующими как сплошное, всецело сверхъестественное явление в еврействе и христианстве, и как почти сплошное заблуждение в остальных случаях, а неверующими – как явление вообще отрицательного или лишь временно-терпимого свойства, – религия, не утрачивая, в смысле Божественного Откровения, своего исключительного значения, получила отныне новую оценку и в общем культурно-историческом процессе, как необходимая его часть и даже как его величайшая, умственно-просветительная и нравственно-воспитательная сила.

И ещё раз, лицом к лицу с этим свидетельством племён и веков, для ума действительно просвещённого и непредубеждённого стало невозможным, без риска быть исторически-отсталым в суждении, говорить в наши дни о религии, как о чём-то призрачном, лишённом реального содержания, или как об отжившем, либо обречённом на близкую смерть. «Сумерки богов», так давно уже возвещённые тусклым «просвещением» одностороннего рационализма и приземистого материализма, «сумерки богов» для душ вдумчивых, «горе́ имеющих сердца», – не переход в ночь отчаяния, в непроглядную тьму неверия! Это только предрассветные полутени, это лишь сквозистые утренние туманы умов и сердец, жаждущих света, пробивающихся из дебрей сомнений на простор, к ясной заре незакатного солнца истины и правды!..

Результаты сравнительного изучения религий оказались в общем выводе благоприятными для христианства. Именно благодаря ближайшему ознакомлению с другими верованиями, особенно ярко выяснилась и ценность христианства по существу, и величие его исторической задачи, и его огромные культурные заслуги, настолько, что, по замечанию очень свободомыслящего знатока сравнительного вероведения, Гаппеля, высшей похвалой для не-христианских религий остаётся их совпадение в чём-либо с христианством⁴. Если в индусских Ведах и Упанишадах, в египетской «Книге Мёртвых», в ассиро-вавилонских гимнах и мифах, в парсийской Авесте и буддийской Трипитаке мы среди человеческого и даже (вспоминая бойкое слово Ницше) среди «слишком уж человеческого», научились различать веяние божественного, – то рядом с этим полусветом, с этой полутенью, полуденное сияние «Света Тихого», Евангелия Спасителя мира разливается ещё ярче, ещё шире, ещё теплее и живописнее.

Но, рядом с крупными научными приобретениями, вытекающими из серьёзного сравнительного расследования истории религий, до́лжно отметить и некоторые опасные злоупотребления методом этой отрасли знания. Они нередки среди противников христианства, преследующих полемические цели, в боевой литературе неверия. Бесцеремонно понадёргав ряд бессвязных исторических фактов и придав им тенденциозное освещение, ими пользуются для поверхностных сравнений, отождествлений или противопоставлений с христианством, с явным намерением дискредитировать его. Сравнительно с этой памфлетной литературой, способной действовать лишь на умы научно-неопытные и незрелые, несравненно большую опасность представляют рассуждения того же рода, когда они облекаются в форму спокойного, популярно-научного изложения в произведениях писателей, отрицательно относящихся ко всякой религиозности и потому не способных по существу правильно понять психологическую сторону обсуждаемого предмета.

Наконец, несомненно, даже у очень почтенных учёных представителей сравнительного вероведения часто встречается преувеличенная склонность к уравнительным взглядам на различные формы проявления религиозного начала и, сообразно с этим, недооценка значения элемента чистой веры и Откровения при переоценке факторов антропологических и исторических в процессе развития религии. Новейшие споры о «панвавилонизме», о «языческих христах», о «Христе, как мифе», показали, до каких жалких крайностей можно дойти в этом направлении. Мнения этого рода вызваны, впрочем, во многих случаях не религиозным отрицанием, а. наоборот, желанием возвысить, идеализировать даже несовершенные проявления религиозной потребности. Недаром у Макса Мюллера, склонного к упомянутой тенденции, вырвалось искреннее восклицание: «не жаль отдать целую жизнь за открытие одного религиозного ведического гимна!»⁵. Глубоко ценя столь благоговейное отношение даже к несовершенным порывам души человеческой к Неведомому Богу, мы не должны, однако, простирать это настроение до уравнения каких бы то ни было духовных сокровищ с «бесценным бисером» Христом, с той евангельской жемчужиной, ради которой (но только ради её, а не чего-либо иного!) сто́ит отказаться от всех драгоценностей мира, лишь бы приобрести её одну.