Ганс Эренберг

Дорогой собрат о Господе нашем Иисусе Христе, профессор Ehrenberg!

Ваше братское письмо является для меня одним из отрадных симптомов растущего во всем христианском мире стремления к единению, которое невозможно без взаимного познания и понимания. Это есть, конечно, дело нелегкое. Оно требует от участников, с одной стороны, личной церковной твердости, потому что не для любезностей или компромиссов должны вестись такие разговоры, но ради познания неумолимой и непреклонной истины, но, с другой стороны, для этого требуется и особая духовная гибкость и, я бы сказал, известная культура не только ума, но и сердца. Наша встреча с вами произошла на доброй почве: Вы являетесь носителем нужной и важной миссии – ознакомления протестантского мира с русской религиозной мыслью через издание сборников «Das Oestliche Christentum» и через другие Ваши подобные замыслы. Бог делает дела Свои через скудельные сосуды, но и сейчас можно видеть, насколько смысл этого сближения и духовных встреч, которые ныне совершаются, превышает нашу личную малость и имеет прямо церковно-историческое значение. И для этого дела нужно много терпения и любви, той любви, которая «все покрывает, всему верит, всего надеется... не радуется неправде, но радуется истине» (1Кор.13:6–7), коротко сказать, любви церковной, которая возможна и в отношении к тем, кто не принадлежит к Церкви, по крайней мере, видимой и видимо.

В ответ на Ваши вопросы я выскажу лишь несколько своих мыслей, притом афористически. В общем и целом фактически Вы правы: библеизм, особая насыщенность Библией, жизнь в ней, есть свойство – готов сказать, даже преимущество – протестантского мира, в равной мере как англосаксонского, так и германского. Одна из причин этому в том, что вне библеизма у протестантизма ничего уже не остается такого, что он мог бы считать своим и что не разлагалось бы у всех на глазах от едких кислот «протеста» и критики (я уже не буду касаться вопроса, в какой мере правомерно и само это принятие Библии, и вне Церкви не разлагается ли она сама). Православию же, Вы также правы, библеизм quand même (все-таки (фр.) – Прим. ред.) несвойственен, ибо оно и вообще не есть религия книги, но некоего непрерывного тайно- и священнодействия. В нее входит и Библия, но не как книга, а как факт мистериального опыта: Библия – преимущественно Евангелие и Новый Завет, менее – Ветхий, – суть части богослужения, которое есть богодейство; и здесь есть больше, чем чтение, но само читаемое событие. Евангелие не только читается, но живет, происходит в Церкви. Этим, несомненно, полагается граница чистому библеизму непреходимая. Но, конечно, Библия остается и как книга, поскольку она входит в общий состав Предания; наряду со многим другим: богослужебными текстами, святоотеческой письменностью, хотя, разумеется, она царит и должна царить над ними, как Слово Божие по преимуществу. Правда, в жизни библеизм в Православии осуществляется недостаточно просто в силу малой церковной культурности православных. Однако у святых подвижников и даже просто благочестивых клириков и мирян (в этом отношении между ними нет отличия) Вы встретите глубокое знание и проникновение в Библию. Однако же Православие так богато, многомотивно и сложно, что, вообще говоря, человеческих сил хватает на него менее, нежели на простой и однострунный, но в простоте своей честный и верный протестантизм с его библеизмом. «Дары различны... и служения различны» (1Кор.12:4–5. – Прим. ред.). И растерявшим многие церковные дары Бог дал одно духовное сокровище – любовь к Слову Божию, и я должен без колебания и с радостью любви церковной признать, что в этой любви к Слову Божию – помимо всей той односторонности и предвзятости, которые родились из «протеста», – протестантизм церковен, и готов сказать, православен, и от него может учиться и фактически учится и Православие, конечно, не как Церковь вселенская, но в исторических путях своих. В библеизме заключается мировое церковное значение протестантизма. Однако это однажды уже сделано в истории, и всякое новое повторение только умножает церковные яды протестантизма и является порождением глубочайшей духовной реакции. Таково отношение Православия к протестантской («евангелической») миссии среди православных, которые рассматриваются при этом в качестве язычников. Исторически реформация имела не только известное оправдание, но даже и обоснование в крайностях папизма: яды реформации, «протест», – это изнанка католицизма, реформаторы спасали христианскую свободу от рабства, хотя – увы! – дорогой, чрезмерной ценой. Но теперь реформации надо самой избавляться от протестантизма возвращением в Церковь, с обретенными и утвержденными своими ценностями, но не продолжать разрушение Церкви.⁴⁴ Все свои подлинные ценности протестантизм мог бы найти в Православии и здесь сохранить и утвердить свой библеизм. Это был бы новый спектр в плероме Православия, а «пиетизм» в целях личного благочестия упразднился бы за ненадобностью, заменившись просто церковностью. Что же касается русского протестантизма, или штуднизма,⁴⁵ то мы рассматриваем его как движение не столько библейское, сколько антицерковное. Острая ненависть к Церкви, которая даже не почитается за христианство, воодушевляет этих ослепленных людей. Это не библеизм, но протестантизм в самом худом смысле. Я не отрицаю человеческих добродетелей, известной религиозной приподнятости и возбужденности сектантов, того, что вы в них называете «пиетизмом», но то в действительности является часто экзальтацией, часто же ложным воодушевлением, «прелестью». Библеизм есть лишь внешнее обличие, я бы сказал, форма, орудие и предлог для церквененавистничества. В таком виде штундизм – даже не христианство, каковым все же не переставала быть реформация, это другая религия, которая рядом переходных форм сближается с еще более рационалистическими сектами и переходит просто в человеколюбие и социализм. Не библеизм, но нечувствие Таинств и нечестие к Богоматери их воодушевляет. Библия в таких руках становится – страшно сказать – мертвою и мертвящею, «ибо буква убивает, дух животворит» (2Кор.3:6. – Прим. ред.). Штундисты в большинстве случаев знают Библию лучше, чем даже профессиональные богословы, но знают ее мертвым, фарисейским знанием, без внутреннего понимания. Обычно у сектантов нет той общей духовной культуры, которая есть minimum для протестантского библеизма, но в то же время есть кичливость мнимой простоты, которую они приравнивают первохристианству.

Здесь есть прямая аналогия с пролетарским классовым надмением. Штундизм есть порождение человеческой гордости, и невыносимым фарисейством веет от вождей его. Таково мое прямое и искреннее слово о штундизме. Я, разумеется, не буду отрицать бесчисленных грехов и слабостей исторических представителей Православия, но это никогда не должно быть основанием для церковной самодельщины и хулы на Церковь, Богоматерь, святых, Таинства. Библеизм в руках штунды антицерковен, и не только в том смысле, что Библия здесь изъемлется из церковного контекста, но и прямо противополагается всему Преданию Церкви. И в этом смысле, повторяю, протестантская миссия враждебна Церкви. Протестантизм должен не распространяться как протестантизм, но изживать себя. Лишь в среде неверных, где он приносит Слово Божие, он зажигает в сердцах свет боговедения. В Православии есть достаточно места для библеизма, ему нужен свой библеизм, оно может на почве его братски сближаться с протестантским миром, но лишь настолько, насколько это есть подлинный библеизм, но не протестантизм под предлогом библеизма. Штундизм же есть именно протестантизм и лишь вследствие того и для того – библеизм. Индивидуально это может быть иначе, но в целом, вероучительно, это так. Потому, между прочим, из штундизма обычно нет возврата к Церкви, душа до такой степени вывихивается, что нарушается весь ее строй. Поэтому тот библеизм, который приносится русским протестантизмом, не идет ни на какую службу Церкви, и «евангелическое» христианство есть даже и не реформация, которая не нужна и неуместна в Православии, но только протестантизм как выявление церковного разложения, усиленного бедствиями Русской Церкви. Известному типу русской души свойственно соединение вовсе неправославного рационализма и при этом горделивого упрямства, на почве чего и развивается штундизм. Пример – Толстой, и в этом смысле Толстой народен, но и духовно бесплоден. Подобная «евангелизация» России приносит глубокий вред всему христианскому миру – это исторический протестантизм должен, наконец, понять. Православный же библеизм, тот, которого не видят и не знают со стороны, в своем чистом виде растворен со всей жизнью Церкви, с богослужением, кругом церковным, иконографией, даже бытом. Православная жизнь сама есть живая Библия. И тем не менее я готов признать, не видя в том противоречия, что мы, православные, – не Православие, но именно православные, – нуждаемся в том, чтобы больше знать и любить Библию, и это есть для нас дело церковного разума и требование возраста (хотя в этом нисколько не помогает и не содействует штунда). Польза и влияние исторического протестантства здесь может быть – и даже есть – иная, скорее, научно-просветительная, и лишь через это религиозная, нежели прямо миссионерствующая. Мы примем от вас Библию в критическом и общедоступном издании, с разными научными комментариями, но отвергнем всякую «евангелизацию», отторгающую от Церкви, как некогда протестантизм оторвал от Католической церкви реформацию. В этом отношении к протестантизму Православие и католичество не различаются.

Народ в Церкви или народ церковный? Боюсь, что в самой постановке этого вопроса борются, с одной стороны, католичество, которое, как диалектический момент, и доселе не преодолено протестантизмом, а с другой – «новейшая «демократия». Мы имеем Хомякова с его учением, которое есть существенно православное, о народе церковном как Теле Церкви, хранящем истину. Иерархия у нас иногда впадает в католическое преувеличение своего значения, устанавливающее в Православии чисто католическое разделение на Церковь учащую и повинующуюся. Но Православие содержит высокое, хотя может быть недостаточно выявленное учение о значении мирян в Церкви в единении с пастырями, под водительством епископата. Но миряне не есть лишь объект пассивной покорности. В бурные и трудные времена народ церковный выносит на своих плечах бремя церковного водительства, так это есть теперь в России в борьбе с живоцерковством, и так это – потенциально – есть всегда. Разумеется, народ церковный может заболевать и часто болеет демократией, также как клир – католическим клерикализмом. Но православная норма, имманентная природе Церкви, есть именно церковный народ, пасомый, но не ведомый пастырями. Я всегда опасаюсь народничества в Церкви, которым вообще болеет наша интеллигенция, но которым болеет и протестантизм, не изживший еще оппозиции католическому учению. Вернее сказать, что в Церкви нет народа, но есть миряне и пастыри, и осуществлять фактически внутренне данную и заданную Православием норму есть всегда творческая задача. Дух Православия есть не рабство, а свобода сынов Божиих. И здесь опять протестантство может погрузиться в лоно Православия своим церковным народолюбием, поскольку оно не становится анти-иерархизмом, разрушающим Церковь, то есть не иссыхает в песках «протеста».

Вот те немногие и предварительные мысли, которые мне хочется высказать не столько в ответ, сколько по поводу Вашего письма.

Преданный Вам прот.С.Булгаков