Авва Филимон

В какое время жил преподобнейший отец наш Филимон, из богоносных отцов наших трезвеннейший и слезно-сокрушеннейший, достопамятности отеческие не сказали нам. Но что он был муж благоговейнейший, и многоопытный, и любил безмолвие более, нежели кто другой из старцев, как точнейший подражатель великого Арсения, это можно увидеть из настоящего слова.

Ибо в молитвах и молениях день и ночь терпеливо пребывая в пустынной своей пещерке, как в некоем чертоге, и приснотекущими источниками слез и сладчайшего плача омывая себя, он Боголюбно поднялся не только выше всякого (όλα) зла (κακά), но даже того, что является добрым (καλά), превзойдя все мысленное (νοητά) и чувственное (αισθητά, видимое), как глухой и немой всегда предстоял он Богу, и сподобился предивного просвещения Божественной Его благодати, от которого как от солнечного сияния, сей приснопамятный Филимон, в своем крайнем безмолвии и молчании обогатился даром исследования и рассуждения, прозрения и предвиденья. Верный свидетель этому предлежащее о нем слово, в котором, более чем в любом другом, предлагается рассудительнейшее его учение о священном трезвении, как вышитая и богоистканная (θεοΰφαντη) порфира (πορφύρα), [с (με) силою (δύναμη) различения (διακρίσεως),] в изящную сшивается доброту, как с деятельной (πράξη) ero стороны, так и созерцательной (θεωρία), и внушает (παρέχει) доверие (αξιοπιστία), будучи основанным на многолетнем опыте.

Итак, кому желательно сбросить с себя скверную и мерзкую одежду страстей, или, что тоже, совлекшись ветхого человека, и облачиться в светлое одеяние бесстрастия и благодати, которым является новый во Иисусе Христе человек, тот часто поучаясь в сем учении старца и изучаемое по силе исполняя делом, удобно достигнет желаемого.

Говорили об авве Филимоне отшельнике, что он заключил себя в некоей пещере, недалеко отстоявшей от Лавры, называемой Ромиевой, и предался подвижническим трудам, мысленно повторяя себе то же, что, как передают, говорил себе великий Арсений: Филимон, зачем исшел ты сюда? Довольное время пребыл он в этой пещере. Делом его было – вить верви и сплетать копиницы, которые отдавал он эконому, а от него получал небольшие хлебцы, коими и питался. Он ничего не ел, кроме хлеба с солью, и то не каждый день. О теле, как видно, совсем не имел он попечения, но, упражняясь в созерцании, был осеняем Божественным просвещением и, сподобляясь оттоле неизреченного тайноводства, пребывал в духовном радовании. Идя в церковь по субботам и воскресеньям, он шел всегда один в самоуглублении, не позволяя никому приближаться к себе, чтоб ум не отторгался от делания своего. В церкви же, став в углу и лицом поникши долу, испускал источники слез, непрестанное имея сетование и в уме вращая память смерти и образ св. отцов, особенно Арсения Великого, по следам которого и шествовать всячески старался.

Когда в Александрии и окрестностях ее появилась ересь, он удалился оттуда и отошел в Лавру Никанорову. Прияв его, боголюбивейший Павлин отдал ему свое уединенное место и устроил для него совершенное безмолвие. Целый год никому не попустил он повидаться с ним, и сам нимало не докучал ему, разве только в то время, когда подавал потребный хлеб. Настало Святое Христово Воскресение. Когда при свидании зашла у них между собой беседа, и речь коснулась пустыннического жития; тогда, уразумев Филимон, что и благоговейнейший сей брат Павлин тоже питает прекрасное намерение [пустынножительствовать], богатно всевает в него подвижнические словеса, – из Святого Писания и отеческие, – всем показывая, что без совершенного уединения невозможно угодить Богу, как негде любомудрствует и Моисей, богопросвещенный отец, – что безмолвие рождает подвиг, а подвиг рождает плач, плач – страх, страх – смирение, смирение – прозрение, прозрение – любовь, любовь же делает душу здравой и бесстрастной, и тогда человек познает, что он недалек от Бога.

Он (Филимон) говорил ему: «Надлежит тебе посредством безмолвия совершенно очистить ум и дать ему непрестанное делание духовное. Как глаз, обращаясь на чувственное, всматривается в видимое, так чистый ум, обращаясь к мысленному, восхищается духовно созерцаемым, так что и не отторгнешь его от того. И насколько посредством безмолвия обнажается он от страстей и очищается, настолько сподобляется и ведения [оных духовных вещей]. Совершенным же ум бывает тогда, когда вступит в область существенного ведения и соединится с Богом. Тогда он, царское имея достоинство, не чувствует уже бедности и не увлекается ложными пожеланиями, хотя бы ты предлагал ему все царства. Итак, если хочешь достигнуть таких доброт, бегом беги от мiра и со усердием теки путем святых, брось заботу о внешнем своем виде, одежду имей бедную и убранство смиренное. Нрав держи простой, речь нехитростную, ступание нетщеславное, голос непритворный. Полюби жить в скудости и быть всеми небрегомым. Паче же всего попекись о хранении ума и трезвении, будь терпелив при всяких теснотах и всячески сохраняй приобретенные уже блага духовные неповрежденными и неизменными. Внимай себе тщательно и не принимай ни одной из тайно прокрадывающихся сластей. Ибо, хотя безмолвие укрощает душевные страсти, но если давать им возгораться и изостряться, то они обыкновенно еще паче рассвирепевают, и допускающих сие еще с большей силою влекут ко греху. Так и телесные раны, будучи растираемы и раздираемы, бывают неисцелимы. Может и одно слово отдалить ум от памяти Божией, когда бесы нудят на то, и чувства соглашаются с ними.

Велик подвиг и страх – хранить душу. Итак, надлежит тебе совсем удалиться от мiра и, отторгнув душу от всякого сострастия телу, стать безградным, бездомным, бессобственником, бессребренником, бесстяжательником, бесхлопотником, бессообщником, невеждой в делах человеческих, смиренным, сострадательным, благим, кротким, тихонравным, готовым принимать от Божественного ведения вразумительные напечатления в сердце. Ибо и на воске невозможно писать, не изгладив наперед прежде начертанных на нем букв, как научает нас сему великий Василий. Таков был лик святых, которые, совсем удалившись от всех обычаев мiрских и храня в себе невозмущаемым небесное мудрование, просветились Божественными законами и возблистали благочестивыми делами и словами, умертвив земные члены (Кол.3:5), воздержанием, Божиим страхом и любовью. Ибо непрестанной молитвой и поучением в Божественных Писаниях отверзаются умные очи сердечные и зрят Царя Сил, – и бывает радость великая, и сильно воспламеняется в душе Божественное желание неудержимое, причем совосхищается туда же и плоть действием Духа, и человек весь соделовается духовным. Вот чего сподобляются делатели блаженного безмолвия и теснейшего подвижнического жития, которые, удалив себя от всякого утешения человеческого, одни с Единым, на небесах сущим Владыкой непрестанно беседуют!»

Выслушав сие тот боголюбивый брат и Божественной в душе уязвившись любовью, [оставляет свое место] и вместе с оным (Филимоном) достигает скита, где величайшие из отцов совершили путь благочестия. Жить они поселились в Лавре св. Иоанна Колова, передав попечение о себе эконому Лавры, так как желали пребывать в безмолвии. И пребывали они тут благодатью Божией в совершенном безмолвии, по субботам и воскресеньям исхождения творя на общие собрания церковные, а прочие дни пребывая у себя; причем каждый совершал молитвы и служения особо.

У старца святого (Филимона) было такое правило служения: ночью пропевал он всю Псалтирь и песни (9-ть, помещаемых в Псалтири), не спешно, без суетливости, прочитывал одно зачало Евангелия, потом садился и сидел, говоря в себе: Господи, помилуй! со всем вниманием и довольно долго, пока не мог уже возглашать сего воззвания; и наконец давал себе соснуть (вздремнуть). Потом опять на рассвете пропевал первый час и, седши на свое седалище лицом к востоку, попеременно то пел [псалмы], то читал, по произволению, из Апостола и Евангелия. Так проводил он весь день, непрестанно поя, молясь и услаждаясь созерцанием небесного; ум его часто так уводим был в созерцание, что он не знал, на земле ли он находится.

Брат, видя, что он так всеусердно прилежит молитвенным служениям и иногда совсем изменяется от Божественных помышлений, сказал ему: «Трудно, тебе, отче, в такой старости так умерщвлять и порабощать тело свое?» Он ответил ему: «Поверь мне, Бог такое усердие и такую любовь к молитвенному служению вложил в душу мою, что я не в силах вполне удовлетворять ее к тому стремления; немощь же телесную побеждает любовь к Богу и надежда будущих благ». Так все желание его было умно воскриляемо в небеса, и это даже во время трапезования, а не только в другие времена.

Однажды спросил его живший с ним брат некий: «Какие бывают тайны созерцания?» И он, видя его неотступность и то, что он искренно ищет назидания, сказал ему: «Говорю тебе, чадо, что тому, чей ум совершенно очистился, Бог открывает видения самых служебных сил и чинов [ангельских]».

Спросил он его и о следующем: «Чего ради, отче, паче всякого Божественного Писания услаждаешься ты Псалтирью, и чего ради, поя тихо, ты представляешься будто разговаривающим с кем-то?» На это он сказал ему: «Бог так напечатлел в душе моей силу псалмов, как в самом пророке Давиде, и я не могу оторваться от услаждения сокрытыми в них всяческими созерцаниями; ибо они объемлют все Божественное Писание». Это исповедал он вопрошавшему с великим смирением, пользы ради и после долгого неотступного упрашивания.

Брат некий по имени Иоанн, от приморья устремившись, пришел к святому сему и великому отцу Филимону, и обняв ноги его, сказал ему: «Что сотворю, отче, да спасуся? Ибо ум мой носится и парит туда и сюда, где не следует». И он, помолчав немного, сказал: «Сия болезнь [душевная] есть принадлежность тех, кои внешние суть, и в них она пребывает. И в тебе она есть, потому что ты не возымел еще совершенной любви к Богу, еще не пришла в тебя теплота любви и познания Его». Говорит ему брат: «Что же мне делать, отче?» Тот сказал ему: «Поди, возымей сокровенное поучение в сердце своем, и оно очистит ум твой от сего». Брат, не будучи посвящен в то, что этим сказывалось, говорит старцу: «Что же это за сокровенное поучение, отче?» И он сказал ему: «Поди, трезвись в сердце своем и в мысли своей трезвенно, со страхом и трепетом говори: Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!» Так преподает новоначальным и блаженный Диадох.

Брат пошел и содействием Божиим по молитвам отца успокоившись, усладился таким поучением немного. Но потом это услаждение отошло от него, и он не мог уже трезвенно совершать такое делание и молиться. Почему он опять пошел к старцу и сказал ему о случившемся. Старец говорит ему: «Теперь узнал уже ты путь безмолвия и умного делания и вкусил происходящей от того сладости. Имей же сие всегда в сердце своем, – ешь ли, пьешь ли, беседуешь ли с кем, в пути ли находишься или в кельи сидишь, не преставай трезвенной мыслью и неблуждающим умом молиться такой молитвой, петь и поучаться в молитвах и псалмах; даже при исправлении самых необходимых потребностей своих не давай уму своему быть праздным, но заставляй его сокровенно поучаться и молиться. Так можешь ты уразуметь глубины Божественного Писания и сокрытую в нем силу и дать уму непрестанное делание, да исполнишь Апостольское слово, заповедующее: непрестанно молитесь (1Фес.5:17). Внимай же себе тщательно и блюди сердце свое от приятия худых помыслов, или каких-нибудь суетных и неполезных; но всегда, и когда спишь, и когда встаешь, и когда ешь, и когда пьешь, и когда ведешь беседу, пусть сердце твое втайне мысленно то поучается в псалмах, то молится: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! Также, когда поешь псалмы языком, внимай, чтоб не говорить одного устами, а в другом парить мыслью».

Брат спросил его еще: «Много суетных мечтаний вижу я во время сна». Старец сказал ему: «Не ленись и не малодушествуй; но прежде чем заснешь, многие сотвори молитвы в сердце своем и противостой помыслами покушениям диавола водить тебя по воле своей, да восприимет тебя Бог. Сколько сил есть заботься о том, чтобы засыпать с псалмами в устах и умным поучением, и никак не позволяй по нерадению уму своему принимать чуждые помыслы, но с какими помышлениями молился ты, в тех поучаясь склонись и на одр, чтобы и когда будешь спать, они пребывали в тебе, и когда пробудишься, собеседовали с тобой. Проговаривай также и святой Символ Православной веры, прежде чем заснешь; ибо православствовать о Боге есть источник и охрана всех благ».

Еще спросил его брат: «Сотвори любовь, отче, скажи мне, какое делание имеет твой ум? Научи меня, чтобы и мне спастись». Он сказал ему: «Зачем это любопытствуешь ты знать?» Тот встал, обняв ноги святого и, лобызая их, умолял его сказать ему это. Старец довольно времени спустя сказал: «Не можешь еще ты понести сего. Давать каждому чувству пригодное дело свойственно мужу, привыкшему вращаться в благах правды; и невозможно дара сего сподобиться тому, кто не стал совершенно чист от суетных помышлений мiра. Потому, если ты истинно желаешь сего, держи сокровенное поучение в чистом сердце. Ибо если пребудет в тебе непрестанно молитва и поучение в Писаниях, то отверзутся очи души твоей и будет в ней радость великая, и чувство некое неизреченное и горячее, при согреянии от Духа и плоти, так что весь человек станет духовным. Итак, ночью ли или днем сподобит тебя Бог нерассеянно помолиться чистым умом, оставь свое молитвенное правило и, сколько сил есть, простирайся умносердечно прилепляться к Богу. И Он просветит сердце твое в духовном делании, за которое ты принялся».

К сему присовокупил он: «Некогда пришел ко мне один старец, и когда я спросил его об устроении его ума, сказал мне: два года пребыл я в молитве пред Богом, от всего сердца умоляя Его прилежно, да дарует Он мне, чтобы непрестанно и нерассеянно печатлелась в сердце моем молитва, которую предал Он ученикам Своим, и великодаровитый Господь, видя труд мой и терпение, подал мне просимое».

И вот еще что он говорил ему: «Помыслы о вещах суетных, бывающие в душе, суть недуг празднолюбивой и предавшейся нерадению души; почему нам надлежит, по Писанию, всяким хранением блюсти ум свой, разумно петь без рассеяния и молиться чистым умом. Итак, брате, Бог хочет, чтоб мы являли к Нему свое усердие, во-первых, трудами [подвижничества и доброделания], потом любовью и непрестанной молитвой, – и Он подаст нам путь спасения. Явно же, что нет другого пути, возводящего на небо, кроме совершенного удаления от всего злого, стяжания всего благого, совершенной к Богу любви и сопребывания с Ним в преподобии и правде, так что, когда у кого будет сие, то он скоро востечет к небесному лику. Но при сем всякому, желающему взойти на высоту, неотложно надлежит умертвить уды (члены), сущие на земле. Ибо когда душа наша усладится созерцанием истинного блага, то уже не возвращается ни к одной из страстей, возбуждаемых сластью греховной; но от всякого отвратившись телесного сладострастия, чистой и нескверной мыслью приемлет явление Бога. Итак, нам потребно великое себя хранение, много телесных трудов и очищения души, да вселим Бога в сердца наши, чтобы прочее безгрешно исполнять Божественные Его заповеди, и чтобы Сам Он учил нас блюсти твердо Его законы, испуская, как солнечные лучи Свои, на нас воздействия вложенной в нас благодатью Духа. Трудами и искушениями должны мы очистить образ, по коему были мы созданы разумными и способными воспринимать всякое разумение и Богу уподобление, нося чувства, чистые от всякой скверны чрез переплавление их некако (как-то) в пещи искушений, и претворяемы бывая в царское достоинство. Бог и человеческое естество создал причастным всякого блага, могущим мысленно созерцать ликования Ангелов славы, Господств, Силы, Начала, Власти, свет неприступный, славу пресветлую. Но когда исправишь ты какую добродетель, смотри, да не превознесется помысел твой над братом, потому что ты исправил ее, а он понерадел; ибо это начало гордости. Когда борешься с какою страстью, смотри не унывай и не малодушествуй от того, что брань стоит упорно; но восстав, повергни себя пред лицом Бога, от всего сердца говоря с пророком: суди, Господи, обижающих меня (Пс.34:1), ибо я не силен против них. И Он, видя смирение твое, скоро пошлет тебе помощь Свою. Когда идешь с кем в пути, не принимай суетной беседы, но дай уму духовное делание, которое он имел, чтобы пребыл в нем сей благой навык и забвение мiрских сластей, и он не исходил из пристани бесстрастия».

Такими и многими другими словесами огласив брата, старец отпустил его.

Но спустя немного времени он опять пришел и, начав речь, спросил: «Что мне делать, отче? В ночном моем служении отягчает меня сон и не дает мне трезвенно молиться и побдеть побольше; и я хочу брать в руки работу, когда пою». На это старец сказал: «Когда можешь молиться трезвенно, не касайся рукоделия; когда же объят будешь дреманием, тогда, подвигшись немного против помысла, претя ему, коснись рукоделия». Тот опять спросил: «Ты сам, отче, не отягчаешься сном во время служения своего?» Старец сказал: «Не так-то легко; однако же, когда нападает иной раз дремание, немного подвигнусь; но начинаю читать с начала Евангелие от Иоанна, возводя к Богу око ума, и оно тотчас же исчезает. Похоже на это поступаю я и в отношении к помыслам, именно когда найдет какой из них, я встречаю его как огнь со слезами, и он исчезает. Ты же еще не можешь так вооружаться против них; но паче держи сокровенное поучение и усердствуй совершать установленные святыми отцами как дневные молитвословия, как то часы: третий, шестой, девятый и вечерню, так и ночные службы. И всеми силами старайся ничего не делать по человекоугодию, и берегись иметь вражду с кем-либо из братии, чтоб не отдалить себя от Бога своего. Старайся также хранить мысль свою нерассеянной, всеусердно внимающей внутренним помыслам. Когда, бывая в церкви, имеешь намерение причаститься Святых Христовых Таин, не исходи из нее, пока не получишь совершенного мира. Став на одном месте, не отступай оттуда до самого отпуста; в себе же помышляй, что находишься на небе и со святыми Ангелами Богу предстоишь, имея восприять Его в сердце свое; готовься же к сему со страхом и трепетом, чтоб не недостойно сопричастником быть Святых Сил».

Добре таким образом вооружив брата и предав Господу и Духу благодати Его, старец отпустил его.

К сему рассказывал еще и живший с ним брат следующее. Сидя однажды подле него, я спросил его: «Был ли он искушаем наветами демонскими, живя в пустыне». Он же сказал: «Прости, брат, – если попустит Бог прийти на тебя искушениям от диавола, каким я подлежал, то не думаю, чтоб ты мог вынести горечь их. Мне семидесятый год, или и с прибавком, много терпел я искушений, живя в разных пустынях в совершенном безмолвии; что же испытал я и вытерпел от этих демонов, о горечи того не полезно повествовать тем, кои не искусили еще безмолвия. В таких искушениях я всегда поступал так: возлагал все упование мое на Бога, Коему давал и обеты отречения, и Он скоро избавлял меня от всякой нужды. Почему, брате, я теперь никакого уже о себе промышления и не творю; но зная, что Он печется обо мне, очень легко переношу находящие на меня искушения. И только то одно Ему от себя приношу, чтоб непрестанно молиться. Не мало помогает при этом и то упование, что чем бо́льшие нападают скорби и беды, тем бо́льшие они готовят венцы терпящему: ибо у Праведного Судьи те и другие уравновешивают себя взаимно. Ведая сие, брате, не поддавайся малодушию. Вступил ты в среду брани, чтобы бороться, и борись, воодушевляясь и тем, что тех, кои за нас ратуют против врага Божия, очень много, больше вражеских полчищ. Да и как можно бы было нам осмелиться противостать такому страшному супостату рода нашего, если бы державная десница Бога Слова не обымала нас, не ограждала и не покрывала? Как бы выдержало человеческое естество наветы его? Ибо как говорит Иов, кто откроет наружную сторону одежды его? в изгибы груди его кто войдет? Из пасти его выходят как бы светильники горящие и разлетаются как искры огненные. Из ноздрей его выходит дым, как бы из печи, наполненной горящими углями. Дыхание {душа} его как угли горящие и как бы пламя из пасти его выходит. На шее его обитает сила, пред ним спешит погибель. Сердце его твердо, как камень, и упруго, как неподвижная наковальня. Он разжигает бездну, как медную печь, считает море – как бы мироварницей, преисподнюю бездны – как бы пленником. На все высокое он смотрит: он сам царь над всем, что в водах находится (Иов.41:4, 11–14, 16, 23, 24, 26). Вот против кого у нас брань, брате! Вот каким и коликим изобразило слово этого тирана! При всем том, однако ж, победа над ним бывает удобна для тех, которые, как следует, проходят уединенническую жизнь, по причине неимения ими в себе ничего, ему принадлежащего, по причине отречения их от мира, по причине их высоких добродетелей и по причине того, что мы имеем Поборающего по нас. Ибо кто, скажи мне, приступив к Господу и страх Его приявши в ум, не претворился естеством и, осияв себя Божественными законами и делами, не соделал душу свою светлой и способной сиять Божественными разумениями и помыслами? Праздной же быть он никогда не дозволяет ей, имея в себе Бога, Который возбуждает ум ненасытно стремиться к свету. И душе, таким образом непрерывно воздействуемой, дух не попускает разблажаться страстями; но как царь какой, дыша страшным гневом и прещением, нещадно посекает их. Такой никогда не возвращается уже вспять, но практикой [добродетелей] с воздеянием рук на небо и умной молитвой одерживает победу в брани».

Рассказывал еще брат тот, что при других добродетелях имел авва Филимон и такую: терпеть не мог слышать праздное слово, и если кто, забывшись, рассказывал что-либо, не относящееся к пользе душевной, то он совсем не отзывался на это. Также, когда я уходил по какому-либо делу, он не спрашивал: «Чего ради уходил?» И когда возвращался, не говорил: «Где ты был? Или что и как делал?» Так однажды сплыл я в Александрию по необходимой потребности, а оттуда по одному церковному делу отправился в Царьград, не дав о том знать рабу Божию; потом, пробыв там довольно времени, посетив тамошних благоговейных братьев, возвратился наконец к нему в скит. Увидев меня, старец обрадовался и, по обычном приветствии сотворив молитву, сел; но ни о чем совершенно не спросил меня, а пребыл занятым обычным своим умным деланием.

Некогда, желая испытать его, я несколько дней не подавал ему хлеба поесть. Он же ни хлеба не попросил и ничего на это не сказал. Тогда, сотворив поклон, я спросил: «Сотвори любовь, отче, и скажи мне, не оскорбился ли ты, что я не приносил тебе по обычаю поесть». Он сказал: «Прости, брате! Если двадцать дней не дашь ты мне поесть хлеба, я не попрошу его у тебя; ибо доколе терплю душой, терплю также и телом». Так был он занят созерцанием истинного блага.

Говорил он: «С тех пор как пришел в скит, не попускал я помыслу своему выходить за стены кельи; но и в мысль свою не принимал я никакого другого помысла, кроме страха Божия и судилищ будущего века, держа в памяти угрожающий грешным Суд, и огнь вечный, и кромешную тьму, и то, как живут души грешников и праведников, и какие блага уготованы праведным и как каждый получает свою награду по труду своему: один за труды подвижничества, другой – за милостыню и любовь нелицемерную, иной – за нестяжательность и полное отречение от мiра, другой за смиренномудрие и совершенное безмолвие, тот за крайнее послушание, этот за странничество. Все сие содержа в мысли, не попускаю я иному помыслу действовать во мне и не могу уже быть с людьми или ими занимать ум свой, чтоб не отдалиться от Божественных помышлений».

К сему присоединил он и сказание о некоем уединеннике, говоря, что он уже и бесстрастия достиг, и от руки Ангела принимал хлеб в пищу, но по причине разленения (ослабления внимания) лишился такой чести. Ибо когда душа ослабит рассмотрительное и напряженное внимание ума, тогда душу ту объемлет ночь. Где не сияет Бог, там все разливается, как во мраке; и не может тогда душа воззревать к Единому Богу и трепетать словес Его. Я Бог, находящийся близко, говорит Господь, а не Бог вдали. Может ли кто скрыться в тайных [местах], чтобы Я не видел его? Не Я ли наполняю небо и землю? (Иер.23:23, 24). И о многих других, подобное пострадавших, припоминал он. Привел и падение Соломона, который, говорит, такую получил премудрость и так будучи всеми славим – потому что как денница, утром восходящая, всех осиявал светлостью премудрости, за малую сласть потерял такую славу. Итак, страшно поблажать разленению; но надобно непрестанно молиться, чтоб другой какой помысел, нашедши, не отлучил нас от Бога, и вместо Него не приподставилось уму нашему иное что. Только чистое сердце, став вместилищем Духа Святого, чисто зрит в себе, как в зеркале, Самого Бога всего сущего.

«Слыша сие, – говорит живший с аввою Филимоном брат, – и на дела его смотря, я уразумел, что в нем совсем перестали уже действовать телесные страсти, и что он был усердный любитель всякого совершенства, так что всегда виделся преображаемым Божественным Духом [от славы в славу] и воздыхающим воздыханиями неизглаголанными, в себе с собой сообращающимся и себя взвешивающим (или себя держащим ровно, как на весах), и всячески подвизающимся, чтоб что-нибудь, пришедши, не возмутило чистоты ума его и скверна какая-нибудь тайно не приразилась к нему».

Видя, говорит, сие и ревностью к подобному образу жизни возбуждаемый, я с усердным обращался к нему прошением, говоря: «Как и я мог бы стяжать чистоту ума подобно тебе?» Он же говорил: «Поди, трудись, ибо для этого труд потребен и болезнование сердца. Блага духовные, достойные усердного искания и труда, не достанутся нам, если будем возлежать на одрах и спать. И земные блага никому не достаются без труда. Тому, кто желает прийти в преуспеяние, надобно, прежде всего, отрешиться от своих хотений и стяжать непрестанный плач и нестяжательность, не внимая согрешениям других, а своим только, и о них одних плача день и нощь, и не имея суетной дружбы ни с кем из людей: ибо душа, скорбящая о своем бедственном положении и уязвляемая памятью о прежних согрешениях, бывает мертва мiру, как и мiр умирает для нее, т. е. тогда недейственны бывают плотские страсти, и человек недействен сим страстям. К тому же отрекшийся от мiра и со Христом сочетавшийся, и в безмолвии пребывающий любит Бога, хранит образ Его и подобием Ему богатится; ибо свыше приемлет от Него подаяние Духа и бывает домом Бога, а не демонов, и дела праведные представляет Богу. Так душа, став чистой по жизни, свободной от осквернений плоти и не имеющей скверны или порока, облечется, наконец, венцом правды и воссияет красотой добродетелей.

В ком же в начале отречения не поселяется в сердце плач, ни слезы духовные, ни память о не имеющих конца муках, ни безмолвие истинное, ни молитва непрестанная, ни псалмопение и поучение в Божественных Писаниях, в ком не обратилось сие в навык, так, чтобы по причине непрерывности приседения сему, он понуждаем был и нехотя делать то от ума, – и страх Божий не господствует в душе его, тот еще почивает на содружестве с мiром и не может иметь ума чистым в молитве; ибо только благочестие и страх Божий очищают душу от страстей и, соделывая ум свободным, вводят его в естественное ему созерцание и дают ему коснуться богословия, которое приемлет он в образе блаженства (блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят); что для сподобляющихся сего еще отселе служит залогом [будущего] и хранит [духовное их устроение] непоколебимым.

Итак, всеми силами потщимся о практическом делании [добродетелей и подвигов], которым возводимся к благочестию, то есть к мысленной (духовной) чистоте, плод которой – богословское созерцание естественное. Ибо деяние есть восхождение к созерцанию, как [говорит] проницательный и богословнейший ум [Григория Богослова]. Почему, если вознерадим о делании том, то будем чужды всякого любомудрия; ибо хотя бы кто достиг самого верха добродетели, все ему необходимы труд подвижничества, обуздывающего бесчинные стремления тела, и строгое хранение помыслов. И этим способом едва можем мы улучить вселение Христа. Ибо чем больше умножается наша праведность, тем больше возрастает духовное возмужание; и, наконец, ум, в совершенство пришедши, весь прилепляется к Богу и осиявается Божественным светом, – и ему открываются неизреченности таинств. Тогда истинно познает он, где мудрость, где сила, где разум для познания всего, где долголетие и жизнь, где свет очей и мир. Ибо, пока занят он борьбой со страстями, дотоле не имеет возможности насладиться сим; так как и добродетели, и пороки слепым делают ум: те, – чтоб не видел добродетелей, а эти, – чтоб не видел пороков. Но когда восприимет он покой от брани и сподобится духовных дарований, тогда, непрестанно бывая воздействуем благодатью, весь соделовается световидным и становится неотклоним от созерцания вещей духовных. Таковой не привязан ни к чему здешнему; но пришел от смерти в живот. Тому, кто восприимет достоподражательную жизнь и к Богу приблизиться поревнует, надлежит иметь непорочное сердце и уста чистые, чтобы слово, исходя из чистых уст чистым, могло достойно воспевать Бога, так как душа, к Богу прилепившаяся, непрестанно с Ним собеседует. Возжелаем же, братия, достигнуть до такой высоты добродетелей и перестанем пресмыкаться по земле, прилепившись к страстям. Подвизающийся и достигший близости к Богу, причастившийся святого света Его и уязвившийся любовью к Нему, наслаждается Гоподним неким и непостижимым веселием духовным, как говорит Божественный псалом: утешайся Господом, и Он для Тебя исполнит прошения сердца твоего; и выведет, как свет, правду твою и судьбу твою, как полдень (Пс.36:4, 6). И какая любовь так сильна и так неудержима, как та, которая от Бога вливается в душу, очистившуюся от всякого зла? Такая душа от истинного расположения сердца говорит: я уязвлена любовью (Песн.2:5). Неизреченны и неизъяснимы блистания Божественной красоты! Не может изобразить их слово, ни слух вместить. На блистание ли денницы укажешь, на светлость ли луны, на свет ли солнца, все это неуважительно в сравнении со славой оной, и больше скудно пред лицом истинного света, чем глубочайшая ночь или мрачнейшая мгла пред чистейшим полуднем. Так предал нам и Василий, дивный между учителями, из опыта познав сие и научившись сему».

Сие и большее сего рассказывал живший с аввой брат. Но кто не подивится в нем еще и следующему, как доказательству великого смирения его? Удостоен будучи пресвитерства давно-давно, и так преискренне коснувшись небесного, и жизнью, и разумом, он всячески избегал Божественных священнодействий, как бремени, так что в продолжение многих лет своего подвижничества он очень редко соглашался приступать к святой трапезе [для священнодействия]. Но и Божественных Таин причащаться, несмотря на такую постоянно опасливую жизнь, не причащался, когда случалось ему входить в общение и беседовать с людьми; хотя при этом не говорилось им ничего земного, но одно душеполезное для искавших беседы с ним. А когда намеревался причаститься Божественных Таин, то пред этим долго докучал Богу, умилостивляя Его молитвами, псалмопениями и исповеданиями. Ужасался он гласа иереева, который возглашает присем, говоря: святая святым. Ибо в это время, говорил он, вся Церковь полна бывает святых Ангелов, и Сам Царь Сил, таинственно священнодействовав, и хлеб и вино претворив в Свое Тело и Кровь, чрез Св. Причащение вселяется в сердца наши. Почему, присовокуплял он, надлежит нам лишь непорочно и чисто, и как бы вне плоти бывая, без всякого сомнения и колебания дерзать на святое причастие Пречистых Христовых Таин, чтоб сделаться причастными бывающего от них просвещения. Многие из свв. отцов видели свв. Ангелов, которые остерегали их [от всего неподобного]; почему и сами они держали себя в глубоком молчании, не говоря ни с кем.

И вот еще что говорил [брат тот], что, когда бывала старцу нужда самому продавать свое рукоделие, то чтоб не привзошла как-нибудь ложь какая, или божба (клятва Богом), или лишнее слово, или другой какой вид греха, он стоял, притворясь на вид юродивым; и всякий, желавший купить его рукоделие, брал его у него и давал за то́, что́ хотел. Делал же он небольшие корзинки; и даваемое за них принимал с благодарностью, отнюдь ничего не говоря, сей воистину любомудрый муж.