О. Иоанн теперь

Что же такое теперешний о. Иоанн?

С первого взгляда о. Иоанн не останавливает внимания, но это только одна, две минуты, пока вас не обольет свет его глаз. Властную силу этих глаз прекрасно охарактеризовал один иностранец. Эти выразительные «северно-русские» глаза – пишет он, – ясно говорят за то, что, при внешнем скромном облике, в лице о. Иоанна мы имеем дело с незаурядною натурой. Его глаза, по выражению Спинозы, «смотрят на людей и на вещи не для того, чтобы осмеять, не для того, чтобы оплакивать, не с тем, чтобы презирать, но затем, чтобы понять», и он действительно понимает часто то, что для других остается неразрешимою загадкой. Этого мало. Глаза его говорят еще о большем. Они обличают необыкновенную энергию воли, благодаря которой распространяется свет Христовой любви через моря и земли, и победоносно отражается влияние всякой темной силы.

Глаза о. Иоанна жалеют, любят и молятся. Автор этих строк видел его впервые 15 лет тому назад и до сих пор не может забыть его взгляда.

С верхней палубы парохода ласково смотрел он вниз, на толпившиеся тысячи народа бесконечно ласковым, бесконечно властным, радостным взглядом. Он смотрел прямо в душу, подчинял ее себе, звал за собой.

«Глаза людей смотрели на него, и в них были видны радость, восторг, умиление. Слезы лились у многих. Что это было? Будто нашли они что-то знакомое, родное, но до сих пор затаенное на дне души каждого; не в себе нашли, в другом, но это все равно; почувствовали они, что может быть человек прекрасен, и есть такой человек, и вот он стоит перед ними. И все, что было в каждом прекрасного, все это поднялось у них, и они облили свой идеал слезами восторга и радости.

О. Иоанн стал говорить. Утверждают, будто не повторяются в церкви нашей теперь евангельские сцены. Нет, это несомненно была евангельская сцена. Он говорил искренно и просто о том, что рад видеть нас, что желает нам всего лучшего и счастлив, видя, что мы веруем в Бога и Христа Его. Народ замер. Глаза блестели от слез, добрых, блаженных, счастливых. Если бы напряженность веры и святой радости взвешивались на весах Божией правды, я думаю, этот момент был бы показателем великой веры нашего народа. Если бы в ту минуту о. Иоанн сказал этим людям, чтобы они оставили все и пошли за ним, я убеждён, многие бы пошли за ним. Таких слов не было сказано, но ясно, что прикоснувшись краем, только краем, к святому и правдивому, эти люди стали оживать».

И вот тогда же, под ласковым прикосновением его руки, я, тогда тяжущийся и страдающий от сомнения пробуждающегося сознания, нашел свою душу. Этот взгляд, эти речи, этот народ, слушающий его, был для меня именно неотразимым доводом в пользу Бога и христианства, в пользу жизни и жизни в церкви. «Пришел служитель церкви, обвеянный правдой Божией и в людях заговорил прекрасный и благой дух Христов»⁸.

Ero настроение можно определить словами: он полон духа; он богоносец, Христос в нем. Отец Иоанн – человек, тяготеющий «горе» и «желание его в горе». Но об этом мы еще будем говорить после. В качестве предварительной характеристики достаточно пока и того, что сказано.

Посмотрим лучше о. Иоанна в его повседневной жизни. Я опишу сначала Кронштадтский день.

О. Иоанн беседует с народом

О. Иоанн очень любит утро. «Утренние часы – лучшие часы дня. В это время, пишет в дневнике о. Иоанн, внутренний человек свободнее выглядывает из-под суеты света, из-под мрака плоти своей, несвязанный искушениями лукавого. Все остальное время он покрыт почти непроницаемою тьмою; на его очах лежит болезненная повязка, скрывающая от него истинный порядок вещей духовных и чувственных. Утренние для него часы, как бы часы новой, обновленной временным сном жизни».

И о. Иоанн с удовольствием отдал бы утренние часы отдыха в Боге – мыслям о Боге, вдали этой обычной, хотя и святой суеты. К сожалению, это для него невозможно. Полчаса молитвы – вот и все, что он может оторвать утром от его работы для других. И он молится «своими словами» с радостью человека, входящего в свет дня Господня.

«Творче и Владыко мира! – молится он. Призри милостиво на создание Твое, украшенное твоим божественным образом в сии утренние часы; да живит, да просветит Твое око, тьмами тем крат светлейшее лучей солнечных, мою душу темную и умерщвленную грехом. Отыми от меня уныние и леность, даруй же мне веселье и бодрость душевную, да в радовании сердца моего славлю Твою благость, святость, Твое беспредельное величие, бесконечные Твои совершенства на всякий час и на всяком месте. Ты бо еси Творец мой и Владыко живота моего, Господи, и Тебе подобает слава от разумных созданий Твоих на всякий час, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Батюшка, уединённо гуляющий в садике

Молитва дает ему ту железную энергию, какой он так удивляет всех. Он выходит из своей комнаты сильный и радостный. Конечно, он рад бы был еще воспользоваться утром, подумать, пописать, побеседовать с природой. Но это где уж? Это слишком много.

Вот яркий факт: у о. Иоанна есть садик, который он любит. И вот ему целыми годами почти не приходится видеть его.

«Когда батюшка отдыхает? – спрашивает довольно известный писатель одну из кронштадтских почитательниц, которая живет почти рядом с о. Иоанном.

– А Бог знает. Вот в садике ему за весь год всего на всего один часочек погулять пришлось!

– Всего один?

– Ровнехонько часочек. Ездил он это нынешнее лето к себе на родину, в Суру, а вернулся ночью и совсем даже неожиданно ни для кого... Встал это он, значит, ранешенько и прохаживается со своими мыслями по садику... так, почитай, с часок прохаживался, пока его прохожая молочница не завидела... Ну, понятно уж, конец!..

– Чему же «конец»?

– Значит батюшкину покою. Потому сейчас все узнали, что батюшка приехал, и к крыльцу стало набираться с целого Кронштадта. И опять, значит, началась батюшкина «страда».

Да, для о. Иоанна именно «страда».

С самого утра о. Иоанна осаждают почитатели, так что тотчас после молитвы он иногда вынужден принимать, хотя и уклоняется от этого, чтобы «собрать душу» пред литургией. Впрочем, тут и промежуток между утренней молитвой и службой очень короткий. Начинают звонить к заутрени.

Берем день большого праздника. У дверей о. Иоанна ждут. Пестра и разнообразна эта ожидающая толпа богомольцев: здесь важный барин, забывший свою чопорную спесь, а рядом ютилась больная старушка, шепчущая молитву и вся проникнутая верою в благодатную силу молитвы о. Иоанна. Тут же тоскливо задумчиво стоит прижавшись к стене, бледная, худая женщина, в рваном платьишке, плохо защищающем ее от порывов сильного ветра. Скорбное выражение горькой безвыходной нужды и горя отпечатлелось на ее посиневшем лице и ясно отразилось в глазах, с надеждой устремленных на дом о. Иоанна. Она терпеливо ожидает появления батюшки, чтобы взглянуть на лицо его, полное сострадания; одного его взгляда на него достаточно кажется ей, чтобы утешить ее скорбящую душу, успокоить, согреть, спасти. И она, конечно, не ошибется.

Вот он показался в дверях. Его быстро проводят к дверям и сажают в экипаж. Иначе ему не добраться до церкви через толпы «чающих движения воды». Народ бросается за экипажем, его хватают за колеса... Слышатся приветствия.

О. Иоанн Сергиев

Уехал. Тут и там раздались крики: «Батюшка, благослови»! «Батюшка, помолись», и вся толпа как один человек, бросается бежать вслед за его экипажем, повторяя свои возгласы и ловя на лету его благословляющую руку. Народ бежит вплоть до калитки, устроенной позади собора, через которую о. Иоанн входит прямо в алтарь.

Здесь его встречает новая толпа.

«Умилительную картину увидели мы у калитки, – пишет в своей прекрасной книге Арх. Евдоким. Громадная толпа народа встретила и окружила своего любимого пастыря, спеша наперерыв друг перед другом получить его благословение, или хотя прикоснуться к краю его одежды. В порыве духовного рвения народ совершенно забывал всякую осторожность в обращении с батюшкою и давил, толкал его во все стороны, не давая свободного прохода.

Несмотря на толчки и давку, отовсюду стиснутый и стесняемый, о. Иоанн ни одним мускулом липа не выразил своего неудовольствия неосторожному народу, а терпеливо с кроткою улыбкой смотрел на суетящуюся толпу и не делал ни малейшей попытки вырваться из тесноты.

К началу утрени громадный храм, вмещающий в себя более семи тысяч человек, полон народом. Певчие на клиросе, собрались и соборные священнослужители. Вот он, о. Иоанн, вошел в храм чрез боковые двери, сделанные в алтаре. Идти через народ решительно немыслимо.

Если бы о. Иоанн входил в храм западными дверями через народ, то ему, кажется, никогда бы не добраться до алтаря. Для прохода о. Иоанна в алтарь, вдоль стены в длину всего храма, решёткой отгораживали место. Но это помогало мало, так как его и здесь постоянно останавливали. Рассказывали, был однажды такой случай: о. Иоанн хотел кого-то благословить через решётку, когда проходил в алтарь этим местом. Тотчас схватили его руку и начали ее покрывать поцелуями, передавая друг другу.

– Передай мне, передай мне – слышалось далеко в народе.

Если бы силой не отбили у народа о. Иоанна, то трудно сказать не только о том, когда бы он пришел в алтарь, но и о том, в каком бы виде он туда пришел. Рассказывают, что иногда отрывали даже части от его одежд.

Взойдя в алтарь, он начал радушно приветствовать сначала своих сослуживцев, а потом «счастливцев», имевших возможность видеть его так близко.

– А, здравствуйте, братцы, здравствуйте.

Все делал он спешно и быстро. Поздоровавшись, он облачился в ризы красного цвета и начал утреню. Говорят, красный цвет его любимый цвет.

И в алтаре, этом великом христианском святилище, не давали о. Иоанну покоя. То один, то другой в удобную минуту подходили к нему с различными просьбами и нуждами. Хорошо зная, что каждый из находившихся в алтаре пришел сюда, имея какую-либо горячую, неотложную нужду, о. Иоанн и сам иногда подходил то к одному, то к другому. Расспросит о нужде, горе, даст добрый совет. Давал, кажется, некоторым и деньги. Одного обласкает, другого потреплет по плечу.

Молится о. Иоанн порывисто, страстно – вдохновенно. «Мне», говорит вдумчивый Арх. Евдоким – запомнился особенно один момент его службы за утреней. Канон на клиросе читает о. Иоанн, и всегда сам. Нельзя не обратить внимания на это чтение. «Умиление, восторженность, твердость, надежда, упование, радость, печаль, глубокое благоговение – все слышалось в этом дивном чтении».

«О. Иоанн подошел к жертвеннику, стал пред ним на колени, руки сложил крестообразно на жертвеннике, голову сложил на них. Под руками у него были, кажется, записки с просьбой, помянуть больных, умерших. Я смотрел на него из-за колонн. Волосы прядями ниспадали на плечи; весь он был освещён слабым утренним светом, едва-едва пробивающимся сквозь толщу утреннего северного тумана. Он находился в таком положении около десяти минут. Казалось со стороны, что он как бы умер и пред нами было только его тело, оставленное, сброшенное его душой, как бы какая одежда. Мне живо вспомнились в эти минуты те картины, на которых изображено, как душа, по разлучении с телом, с неба созерцает его. Тело там действительно представляется как бы одеждой, оставленной, сброшенной душой.

О, какая это молитва, какой священнейший момент... Человек оставляет землю и возносится душою на небо, житель земной проникает в горние миры, ограниченный разумеет тайны неба, плотяной становится духовным, немощный укрепляется, скорбящий утешается, сильный становится более сильным».

Читает о. Иоанн, как бы беседует, разговаривает со Спасителем, Божией Матерью и святыми, как бы они вот здесь пред ним находились, а не там где-то в недозримой для нас выси, в надзвёздных, заоблачных мирах» (Два дня в Кронштадте). Он не читает, а возглашает – именно возглашает: «потому что чтение и молитвы о. Иоанна очень мало имели общего с обычным чтением большинства священников... Громко, резко и нервно, как бы отрывая каждое слово от своего сердца произносит он святую молитву, и от этих звуков, наполняющих сдержанную тишину многолюдного храма, веет действительно чем-то святым и высшим». Всем и каждым властно чувствуется, что тут не простое чтение пред чтимой иконою, а именно живая беседа с Существом видимым и сущим.

О. Иоанн Сергиев

«Святый великий Иоанне, Предтече Господень, моли Бога о нас! – Прерывает клир его последние слова, и вы напрягаете весь свой последний слух, чтобы разобрать последующие. «Крестителю и Предтече Христов»! раздаётся вновь знакомый, проникновенный голос. – «Погружаемый всегда сластьми телесными, ум мой управи и волны страстей моих укроти, яко да в тишине божественной быв песнославлю Тя!»

О, это «песнославлю Тя!» – пишет Щеглов, из которого мы берем последние строки – если бы я был в силах передать, как оно было произнесено, то уверен, что от этого пламенного возгласа дрогнуло в храме не одно сердце».

Ни одно слово не читается без смысла и толка. Более важные по содержанию слова о. Иоанн произносит, обратясь даже к народу, чтобы люди могли глубже постигнуть читаемое. Сам он всецело сосредоточен на читаемом. Ничто не отвлечет его мысли в это время в сторону. Он как бы переживает все, что читает. Переживает победы над грехом и злом, совершенные святыми людьми, переживает человеческие немощи и падения, переживает времена благоволения и милости Бога к людям, падшим и заблудшим. Многое из читаемого, по-видимому, это как-то и чувствуется, относит непосредственно к самому себе. О том, что совершается в это время в его душе, можно судить даже и по его наружности. Душа о. Иоанна настолько проникается мыслями, какие содержатся в читаемых им священных песнопениях, что он не может удержаться от самых разнообразных жестов. Во время чтения он постоянно как бы волнуется и как бы неспокоен. То как бы блаженная улыбка засияет на лице его, когда он читает о небесной славе Бога, Богородицы и св. Угодников Божиих; то глубокая мольба слышится с его уст, когда он читает о немощи, грехе и падениях человеческих; то слышишь как бы праведный гнев, когда встречаются в каноне слова «сатана», «диавол»; то умиление, глубокий восторг, когда он читает о великих подвигах, победах над грехом, какие совершили св. мученики, подвижники.

По шестой песни и эктении о. Иоанн восклицает: «кондак», и читает его громко, как победную песнь христиан над побеждённым исконным нашим врагом. Кончив чтение канона, быстро входит в алтарь и падает в глубокой молитве пред престолом. Укрепив себя молитвою, снова идет на клирос и читает здесь «стиховны на хвалите». «Я не забуду никогда, пишет автор «Двух дней в Кронштадте»: начали петь стихиры на «стиховных». О. Иоанн в это время уже почти облачился, чтобы служить литургию. На нем не было только ризы. Быстро, стремительно, скорее выбежал, чем вышел он из алтаря на клирос, присоединился к певчим и начал петь вместе с ними. Пел с воодушевлением, глубокой верой в каждое слово, регентуя сам, опять подчеркивая отдельные слова и замедляя темп там, где это было нужно по логическому смыслу, содержанию песнопения. Певцы чутьем угадывали эти слова, этот темп и такт, и вторили ему с немалым искусством и одушевлением. Пение, сначала не совсем стройное, быстро стало гармоническим, сильным, звучным, мощным, воодушевляющим, лилось по всему храму, наполняло всю душу молящегося. Трогательно было смотреть на певцов в это время. Пела как будто бы одна какая святая первохристианская семья со своим отцом во главе, пела свои победные, священные, великие гимны».

Утреня окончилась. Стали звонить к литургии. Известно, что к первой части литургии, проскомидии, с очень малым вниманием относятся даже и священнослужители, не участвующие в самом совершении. Следует быть на проскомидии, совершаемой о. Иоанном, чтобы понять огромную важность этой части литургии, необходимость внимания к ней хотя бы со стороны совслужащего духовенства.

О. Иоанн подходит к жертвеннику. Он полон торжественной радости. Уже в это время его охватывает какой-то ликующий пророческий экстаз. Он вынимает Агнец. Посмотрите, с какой любовной внимательностью он ровняет Его, обрезывает со всех сторон и благоговейно ставит на дискос. Потом о. Иоанн начинает вынимать частицы.

На проскомидии просфор бывает так много, что их приносили сюда целыми большими корзинами. Сам о. Иоанн может вынуть только по несколько просфор из каждой корзины и прочитать только по несколько поминаний и записок из массы их, поданной в алтарь для поминовения богомольцами, собравшимися в храм из самых отдаленных уголков России. Да и как иначе поступить? Просфор иногда подают до пяти тысяч, а три с половиной тысячи довольно часто. Многие во время проскомидии лично подходят к о. Иоанну и просят его помянуть своих родственников, вынуть хотя одну просфору, так что он не имеет ни одной свободной минуты.

Сослужащие с о. Иоанном (а их в праздники всегда много – священники, протоиереи, иеромонахи) – как мы сказали, во время проскомидии большей частью невнимательны. О. Иоанн иногда своим молитвенным возбуждением умеет и их собрать около св. жертвенника.

«Смотрите, смотрите», неожиданно восклицает он среди проскомидии, «о. Николай, смотрите, о. Павел, – где есть что-нибудь такое, как у нас. Смотрите. Вот Он, Христос. Здесь Он. Здесь среди нас и мы около Него, кругом Его, как апостолы».

Становится благоговейно страшно от вдохновенного возгласа. Чувствуется, как ангелы реют крылами, Священники собираются около о. Иоанна и уже не отходят от него до конца проскомидии. «Помяни Господи рабов Твоих», читает о. Иоанн, и называет имена живых и умерших, часто полным именем, с отчеством.

Но вот кончилась и проскомидия. В митре, с сияющим крестом на груди, со светлым от внутреннего молитвенного возбуждения лицом, о. Иоанн встает во главе собора священнослужителей. «Помолитесь, братия сослужители, да даст Господь нам богоугодно совершить мироспасительную литургию», начинает о. Иоанн. Литургия началась, о. Иоанн еще более преображается. Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать религиозно настроенного юного батюшку, когда он, только что осиянный благодатью, стоит с врученным ему на хранение агнцем.

Он горит святым чувством. Страх тяжкой ответственности борется в нем с чувством духовной радости, благоговейного восторга, с чувством счастья приникнуть к тайне, какую не могли зреть очами своими ангелы. Такой священник, если вы его видели, будет бледным подобием священнодействующего Кронштадтского пастыря.

Пишущий эти строки имел счастье служить литургию вместе с о. Иоанном и наблюдать за ним во время служения до тех пор, пока мог остаться только наблюдателем. Отверсты царские врата. Произнесен первый возглас. О. Иоанн неожиданно, порывисто берет напрестольный крест и с любовью целует его, обнимает его руками, восторженно смотрит, уста его шепчут слова молитвы. Потом он раза три, четыре подряд лобызает его, прикладывает его к своему челу. Уста снова что-то шепчут.

Возгласы о. Иоанн произносит так же, как читает канон на утрени. В голосе слышится и твердая вера, и надежда, и умиление. Взор обращен на горнее место. Иногда он произносит возглас, закрывши глаза и углубившись в себя. Как сосредоточен, самособран во время богослужения о. Иоанн, трудно даже и передать. Все время он погружен в такие глубины души, что как будто он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не замечает, что кругом его совершается. Он в своем особом мире. Он в это время один и не похож на другого. Служебника о. Иоанн почти не раскрывает, так как все молитвы знает на память. Читает часто вполголоса.

Первая часть литургии у о. Иоанна – преимущественно, так сказать, часть молебная. Он в это время больше всего сознает себя, как молитвенника «за люди». Он постоянно помнит, что все эти люди, эти плененные во власть греха и суеты – эти больные и телесно, и духовно – ждут его предстательства, надеются, молят, чрез него ждут великие и богатые милости.

О. Иоанн весь охвачен сознанием огромной ответственности пред этими немощными, вверившими ему себя, благо своей и души, и тела, и точно спешит молиться за них; молится порывисто, настойчиво, не просит, а требует от Бога исполнения просьб этих несчастных, с властностью священника, поставленного Христом, он хватается за край ризы Господней, требуя милости душам, вверенным ему от Господа. Молитва необычайная, непобедимая, захватывающая. От великого входа начинается второй момент литургии.

О. Иоанн берет святую чашу и относит ее, прибавляя от себя: «И изведоша Его вон из винограда и ту убиша Его». Этой глубокой по мысли вставкой о. Иоанн вводит себя, как он говорит, «в священные воспоминания последних дней Христа Господа».

Ο. Иоанн Кронштадтский

Всю вторую часть до пресуществления даров он отдаётся переживанию святых картин Евангельского прошлого. С этого времени, главным образом, после «Верую» он в Гефсимании, в Сионской горнице, около Голгофы. В этой части литургии о. Иоанн очень много вставляет от себя, иногда тайно, иногда вслух. Все эти моления собраны им самим в его книге: «Моя жизнь во Христе».

По поставлении Св. Даров на престол, о. Иоанн читает обычную молитву, прибавляя к церковным словам о ниспослании благодати на людей следующие глубоко содержательные слова: «на всех рассадницах юношеских и отроческих, духовных и мирских, мужеских и женских, градских и сельских, и на всем не учащемся юношестве – на всех рассадницах духовных, монашеских – мужских и женских – на нищих людях Твоих, вдовицах, сирых и убогих, – на пострадавших от запаления огненного, наводнения, бури и труса, – от недорода хлеба и глада, – на всех заповедавших мне недостойному молиться о них и на всех людях Твоих».

Лобызая после возгласа «возлюбим друг друга» в сослужащих священнослужителей в оба плеча говорил:

– Христос посреди нас живой и действуяй.

Эти слова производят огромное впечатление.

«Я, говорит один свидетель, стоял, пораженный этими словами, и невольно думал. Да, вот среди нас, а не там, где-то вдали находится Христос Спаситель, находится не мертвый, не как отвлеченная какая доктрина, не как только историческая известная личность, а живой, «живой и действуяй». Он среди нас. И даже «действуя». Жутко становилось, трепетом великим наполнилась невольно душа. Я готов был упасть пред престолом».

«Я унес с собой, читаем в другом дневнике, навсегда впечатление этих слов, как какое-то сокровище а думаю, многих заставило всколыхнуться святым чувством это «Христос посреди».

По прочтении Символа веры, о. Иоанн прибавляет следующую молитву, «Утверди в вере сей и верою сею сердце мое и сердце всех православных христиан; сея веры и сего чаяния жить достойно вразуми; соедини в вере сей вся великие христианские общества, бедственно отпадшие от единства св. Православной кафолической и апостольской Церкви, яже есть тело Твое и ее же Глава еси Ты и Спаситель тела, – низложи гордыню и противление учителей их и последующих им, даруй им сердцем уразуметь истину и спасительность Церкви Твоей и неленостно ей соединиться; совокупи Твоей святой Церкви и недугующих невежеством, заблуждением и упорством раскола, сломив силою благодати Духа Твоего упорство их и противление истине Твоей, да не погибнут люта в своем противлении, яко же Корей, Дафан и Авирон, противившиеся Моисею и Аарону, рабам Твоим. К сей вере привлеки вся языки, населяющие землю, да единым сердцем и едиными устами все язы́цы прославляют Тебя единого всех Бога и благодетеля; в сей вере и нас всех соедини духом кротости, смирения, незлобия, простоты, бесстрастия, терпения и долготерпения, милосердия, соболезнования и сорадования».

Но вот приближаются священнейшие минуты литургии и о. Иоанн снова новый! «Горе имеем сердца», – восклицает о. Иоанн и затем прибавляет от себя: Сам Господи, вознеси долу приклоншиеся сердца наши!

«Благодарим Господа», – снова восклицает о. Иоанн. Первые два слова молитвы: «Достойно и праведно покланятися» произносит громко, а последние тише, смолкая совершенно под конец. При тайном чтении молитвы после слов: «Ты от небытия в бытие нас привел еси», добавляет для усиления благодарного чувства: в разумное бытие и по душе бессмертное, т. е. привел еси; после слов «падших нас восставил еси паки» – прибавляет: и стократно на каждый день восставляешь согрешающих и кающихся. После слов: «дондеже нас на небо возвел еси и царство даровал еси будущее» прибавляет: «Ты и в самом причащении нашем животворящих Твоих Тайн уже возводишь нас на небо: ибо где Ты, там небо и небо небес, и даровав Себя Самого верным, Ты вместе с Собою уже даруешь и царство небесное – царство будущее в залоге пречистого Тела и Крови Твоей». При чтении молитвы «с сими блаженными силами» при словах: «Сам себе предаяше в мирской живот» «батюшка» прибавляет от себя, для усугубления чувств благодарности и умиления, слова: «паче же всех за меня грешного, да избавлюсь смертоносного греха и да живу во веки».

О. Иоанн отдается воспоминаниям. Он видит Христа Бога в Сионской горнице, кругом его апостолы. Любимый Иоанн на персях его. Он светлый и скорбный делит хлеб, поднимает чашу. О. Иоанн спешит; его голос спешит радостно возгласить народу слова обетования: «Здесь нужно кричать, говорит он всем вслух громко, разве можно прятать такие слова?»

И он обертывается к народу и говорит громко: «примите, ядите сие есть Тело мое, пейте от нея все», – с глубокою верой восклицает о. Иоанн. Произнося эти слова, он не раз прикасается перстом к чаше, как бы даже с силой ударяет по ней. Снова подчеркнуты слова: «за вы и за многие изливаемая». По собственным словам о. Иоанна священный трепет пробегает по всем членам, по всему существу, когда сердечным ухом слушаешь эти слова. И этот трепет отражается в его голосе, в силе, с какой он произносит это «за вы». «Так и слышится в эти минуты в голосе батюшки, за нас пролита кровь, за вас, за тех самых, что вот стоите здесь в данную минуту, а не за тех только, что стояли у креста. Она пролита не за отвлеченное какое-то человечество, а за живых людей, за каждого бедняка, убогого, богатого, знатного, мужчину и женщину. Твоя грудь едва прикрыта рубищем, и за тебя пролита кровь. Ты забыл и отверг Бога, и за тебя пролита эта святейшая кровь. За ваши грехи, стоящие здесь, страдал Христос»? (Два дня в Кронштадте).

– А вы, что вы платите ему?

Пред произнесением слов установления, о. Иоанн для возвышения чувства благодарности и изумления произносит слова церковной песни: «о Божественного, о любезного и сладчайшего Твоего гласа!» А что чувствует он в эти минуты? «Здесь бездна любви, – говорит он, любви Божества к роду человеческому. Есть о чем подумать каждому беспристрастно углубляющемуся в судьбы Божии касательно рода человеческого».

Твоя от Твоих, – возглашает о. Иоанн, делая особенное ударение на слове о всех, произнося его более протяжно, чем другие. Чувствует его душа, как люди, собравшиеся во множестве в этом храме, нуждаются в небесной помощи, и он горячо молится за всех.

«Когда произношу слова: Твоя от Твоих, – пишет он,– то представляю торжественность и величие данной минуты, когда архиерей или священник, стоя лицом к лицу с вечною, совершенною, неизменною правдою Отца небесного, карающего грех, – приносит от лица всех и за всех единую безмерную, всеправедную, умилостивительную жертву Христа Сына Божия, единую могущую преклонить на милость Бога Отца, искупить весь мир от праведного проклятия и исходатайствовать всем верующим прощение грехов и благословение, а усопшим в вере и надежде воскресения и жизни вечной – оставление согрешений и покой со святыми – Жертву, которою оправдались все святые, Богу угодившие от века, и в благодарение за коих она также приносится».

Вот он держит в руках святой дискос и, касаясь губами его краев, молится. Ощущается веяние Духа Святого, чувствуется, что о. Иоанн слышит приближение благодати и ждет ее, и зовет.

Это третий самый великий момент литургии о. Иоанна, здесь торжество и победа. О. Иоанн мыслимо видит Господа на Голгофе, но в славе воскресшего победителя. Он умирает за нас, за наше воскресенье и оружие проходит в душу; зарождает скорбь за грехи человечества, которые возвели на крест Господа, и радость о жертве его. Пастырь в эти минуты сам восходит на Голгофу за Господом и скорбь переходит в радость Воскресения. Борьба слез и радостного восторга, постепенная победа торжественной радости над скорбью это есть то самое великое и страшное, что делает службу о. Иоанна необычайной. О. Иоанн начинает молитву пресуществления: «Господи, иже Пресвятого Твоего Духа в третий час апостолам ниспославый, Того Благий не отыми от нас».

В первый раз он произносит эти слова торжественно и победно, но более или менее спокойно. Это еще только глубоко верующий священник.

Второй раз голос приподнимается, дрожит. В нем усиливается оттенок властности и радости. Мы слышим, что он уже знает все, уверен в том, что сейчас совершится чудо, слышит приближающийся свет невечерний и с радостью всматривается вперед, готовый сказать – «осанна», грядет Господь, встречайте.

Третий раз читает о. Иоанн: «Господи, иже Пресвятого Твоего Духа...». Его глаза, широко открытые, видят, кажется, Самого Господа, идущего заклатися и датися в снедь верным. Он не видит Христа и ангелов в зрительных образах, (по крайней мере, мы не знаем этого), но он чувствует присутствие Христа всем существом осязательнее, яснее, чем можно видеть глазами.

«Здесь Он, здесь» – кажется шепчут его губы. И это «здесь» ясно читается в его глазах. Все присутствующие охватываются благоговейным трепетом. Взгляните кругом, священники совслужащие бледные, взволнованные; они были свидетелями чуда...

Вот приобщается о. Иоанн Тела и Крови Христовых. Лицо его изменилось. Нет более на нем и следа той утомленности и какой-то скорби или грусти, какие можно было видеть, когда он только что входил сегодня утром в храм. Необыкновенная духовная радость, необыкновенный мир и небесный покой, необыкновенная сила и мощь отображались теперь в каждой черте его лица. Его лицо как бы светилось, как бы издавало какое сияние. О. Иоанн готов был снова трудиться без всякой устали с утра до самой поздней ночи, он запасся теперь силами на все предстоящие ему дневные труды и заботы. Лица, близко стоявшие к нему, говорили мне, что такая перемена бывает с ним каждый раз, когда он приступает к Св. Тайнам. Сам говорил нам, что он только в Св. Тайнах почерпает силы для несения труда, который несомненно превышает всякие человеческие силы. И этим же ежедневным причастием он объяснял любовь к нему народа.

Мы описали, как могли, почему такое служение с самых первых годов обратило сердца многих к Богу и служителю Его. Между документами, которые мне выслали почитатели о. Иоанна, один повествует следующее.

«Я был в Кронштадте по делу в 1895 году. Я много испытал; растерял веру, озлобился. Ни в храме, ни в молитве искать примирения мне и в голову не приходило. В Кронштадтский собор я зашел просто от нечего делать. Меня пропустили вперед, благо народу было немного. С первых же слов меня покорила живая вера в пастыре... «Христос посреди нас», воскликнул он, и я почувствовал, что Христос пришел, что мне его именно нужно, его близости недоставало для спасения в этой сутолоке жизни. «Со страхом Божиим приступите»... «Со страхом»... Да, стало страшно, а нужно приступить... Нужно. Там жизнь... Я было двинулся к чаше почти инстинктивно, но вспомнил, что нужно «говеть», готовиться, что я не приступал к чаше десятки лет. Я отступил назад и заплакал. Меня сопровождал любящий батюшка. После обедни он сам подошел с вопросом: «Ты несчастен, тебе больно»... А через два дня я уехал верующим, счастливым, освященным Св. Тайнами. Пойдите туда – прибавлял автор письма. Там всякий уверует «и возродится».

Закладка дома трудолюбия в Кронштадте.

Открытие дома трудолюбия на Обводном канале.

* * *

Но мы отклонились. Возвратимся к службе.

Служба идет довольно быстро, если нет общей исповеди. Если она есть, то служба затягивается. Мы не видели общей исповеди и опишем ее с чужих слов.

О. Иоанн вышел из алтаря на амвон в смиренном виде без митры и начал говорить поучение пред исповедью. Он начал его без обычных наших слов «во имя Отца и Сына и Святого Духа».

– Грешники и грешницы, подобные мне! Вы пришли в храм сей, чтобы принести Господу Иисусу Христу, Спасителю нашему, покаяние в грехах и потом приступить к Св. Тайнам, – так начал свое поучение о. Иоанн! Приготовились ли к воспринятию столь великого Таинства? Знаете ли, что великий ответ несу я пред престолом Всевышнего, если вы приступите, не приготовившись. Знайте, что вы каетесь не мне, а Самому Господу, Который невидимо присутствует здесь, Тело и Кровь Которого в настоящую минуту находятся на престоле.

Сказавши еще несколько прочувствованных слов, о. Иоанн продолжал:

– Слушайте... буду читать покаянные молитвы. И тотчас же начал читать их, обратясь лицом к народу. «Боже Спасителю наш, – читает восторженно, громогласно и умилительно о. Иоанн, – прости рабов твоих сих». Слова «твоих сих» читает протяжно, разбивая их по слогам. При этом своей раскрытой десницей проводит над главами внизу стоящих и молящихся, как бы отдельно указывая каждого милосердому Судии. Тогда невольно дрогнуло у каждого сердце. Каждый чувствовал, что вот он именно, а не кто-либо другой, сейчас должен дать отчет Богу за прожитое время, за все свои дела. Не укрыться ему теперь за другими от этого Судии.

Продолжается чтение молитвы. Голос пастыря все возвышается и возвышается. Иногда, во время чтения, он еще выразительнее, как пророк грозного и праведного Судии, указует перстом в толпу, в ту или другую сторону храма... Все эти и подобные этим жесты весьма трогательны, чрезвычайно поясняют смысл читаемого и производят на массу сильное впечатление.

Прочитавши первую покаянную молитву, о. Иоанн заявляет, что ее нужно «протолковать» и продолжает свое поучение. Говорит, конечно, без тетрадки. Говорить просто, без всяких ораторских приёмов. В одном месте ему никак не удавалось правильно построить фразу. Проповедник остановился на несколько мгновений и потом, заявив, что он «не так сказал», спокойно продолжал свою речь. Слово его отличалось внутренней силой, властностью (1Кор.2:4; 4:20) и нисколько не напоминало чтения мальчиком хорошо вызубренного урока. Говорил он с глубокой верой в каждое свое слово, готовый за каждое слово даже пострадать, потому что все говорил от сердца, говорил то, что сам своим личным опытом хорошо изведал.

Вот почти буквально слова о. Иоанна (конечно, речь его постоянно разнообразится, но только в частностях).

«Царь и пророк Давид был муж по сердцу Божию, но и он не уследил за собою и имел несчастье впасть в тяжкий грех убийства и прелюбодейства. Прогуливаясь однажды на террасе своего дворца, Давид увидел купающуюся прекрасную еврейку, пленился ее красотою, воспылал к ней страстью и пожелал сделать ее своею женою. Но эта еврейка была замужем и, чтобы исполнить свое греховное желание, Давид отправил мужа ее на войну и приказал поставить его на опасное место, где его и сразили неприятельские стрелы.

Таким образом Давид достиг своей преступной цели и упоенный греховною страстью не хотел думать о том, какое тяжкое прегрешение совершил он перед Богом. Но Господь Бог умилосердился над заблудившимся грешником и послал пророка Нафана, который и обличил царя в беззаконии и убеждал его раскаяться. Тогда царь сознал свой тяжкий грех, ужаснулся его и, посыпав главу свою пеплом, в знак смирения, начал горько плакать и искренно, горячо каяться перед Γοсподом. И Господь услышал его скорбную мольбу и простил его грех. Царь Давид свое сердечное сокрушение о грехах выразил в псалмах, духовных песнях, в которых благодарит и прославляет Господа. Он оставил после себя книгу – Псалтирь, и помещенный в ней 50-й псалом «Помилуй мя Боже!» представляет собою прекрасный и незаменимый образец сердечного покаяния.

Братия и сестры! Царь Давид был муж благочестивый, мудрый, кроткий и имел в себе Духа Божия, и то согрешил, впав в ошибку. О, как легко человеку впадать в грехи!

Нужно каждый день и час, каждую минуту следить за собою и предвидеть заранее греховные желания своих чувств, и оберегать себя от искушений, ибо дьявол, как лев рыкающий, бегает за нами и ищет кого бы поглотить. Для этого необходимо обдумывать и взвешивать каждый свой шаг и всякий свой поступок».

Далее приводится пример царя Иудейского Манассии, и о. Иоанн говорит о нем следующие слова: «Царь Манассия отпал от Бога и сделался идолопоклонником, занимался волхованием и учил детей своих тем же беззакониям. Гордый и неблагодарный, он ненавидел тех, кто любил Бога и приближал к себе явных беззаконников. Но Господь взыскал и его погибающую душу и призвал ее к покаянию.

Во время войны Иудеев с Ассирианами Манассия был взят в плен и в позорном виде, подобно дикому зверю с медным кольцом, продетым в ноздри, был отведен в Вавилон и здесь брошен в смрадную темницу. И вот, находясь в тяжелом плену, он опомнился, сознал свои беззакония перед Господом и начал искренно каяться, плакать и молиться день и ночь о своих заблуждениях.

И милосердный Господь услышал его мольбы и даровал ему прощение в грехах. В лице этих двух царей Давида и Манассии, тяжко согрешивших и прощенных милосердием Божиим, мы имеем ясные образцы искреннего и глубоко сердечного покаяния.

Господь есть Страшный и Нелицеприятный Судия всей вселенной и живущих в ней народов. Он не смотрит ни на чье лицо: будь то мужчина или женщина, отрок или отроковица, царь или простой человек, богач или бедняк – перед лицом Его все равны, и одинаково судит он всех по небесной правде Своей. С людей высокопоставленных и образованных Господь больше взыщет, чем с простолюдинов, но осудятся также и они, если грешат: пьянствуют, воруют, прелюбодействуют.

Толкование первой молитвы кончается. «Слушайте, братия и сестры, вторую молитву к Иисусу Христу, Сыну Божию, громче, чем прежде, восклицает о. Иоанн. Затем читается вторая молитва о покаянии. Прочтя молитву по книге, о. Иоанн толкует ее, как и первую.

«В этой молитве, которую я сейчас произнес, Святая Церковь молит Господа нашего Иисуса Христа, Первопастыря, чтобы Он многомилостивый простил наши грехи и избавил нас от вечной муки, уготованной грешникам. Св. Церковь молит Иисуса Христа, Сына Божия, взявшего на Себя грехи всего мира, принявшего крестную смерть за грехи людей и Своею пречистою кровью омывшего нечистоту душ наших, молит Его помиловать нас, как двух евангельских должников, которые не могли заплатить большой долг заимодавцам, как блудницу, которая своими слезами омывала ноги Христа и отирала их своими волосами. Господь видел ее искреннее раскаяние и желание отрешиться от грехов, загладить их и, даровав ей прощение, отпустить с миром. Точно также и все кающиеся искренно и сознательно получат от Господа прощения и будут избавлены вечной муки»!

«Величие Твое бесприкладно и милость Твоя безмерна!» громко воскликнул о. Иоанн, окончив проповедь и, обращая свой ясный и чистый взор на образ Спасителя, прочувственно и пламенно молил Его помиловать сих предстоящих пред лицом Его грешников и грешниц, жаждущих прощения и разрешения от уз греха, невидимо, но властно связывающих внутренний мир человека.

Какое впечатление производит общая исповедь, говорилось не раз. Мы считаем лучшим привести об этом слова одной женщины, не яркие в смысле художественности, но безусловно искренние. «Боже мой, Боже мой! Как радовалась, пишет она, как трепетала кающаяся душа при виде доброго пастыря, взявшего на себя в данные минуты трудную обязанность примирителя и просителя благости Божией к нам грешным! Как умилительно просил он у Господа прощения грехов наших, приводя в оправдание нашу жизнь в мире прелюбодейном и грешном, ежеминутно прельщающихся от дьявола и по слабости душевной впадающих в грехи и пороки!

С каким трепетом слушал народ вдохновенные молитвы своего мудрого наставника и как горячо молился вместе с ним! Какая-то неземная сила поднималась тогда в очищающейся душе каждого человека. Это была сила чудная, дивная, сверхъестественная сила добра, правды и веры, возвышающая над собственными пороками, и эта чудная сила жила и росла в душах наших. Слагая в сердце мудрые слова наставника, пламенно жаждалось воскрылиться духом, очиститься от скверны грехов и унестись чистыми помыслами туда, в горную, в голубую, дивную высь небес к лучезарному Престолу Божию и там, повергнувшись в прах, вымолить у Господа так страстно желаемое душою прощение в грехах. Святые минуты нравственного просветления!

Чудные минуты духовного общения со свезарным Образом Сущего на небесах! Рыдали буквально все без малейшего изъятия, и вместе с этими воплями и стонами дивно очищались души людские, как в горниле огня очищается кусок золота».

«Невольно обратили на себя мое внимание, пишет другая женщина, два господина, стоявшие за решёткой предо мной: один седой, другой молодой, оба изысканно и щегольски одетые; сначала старый о. Иоанна слушал со снисходительным видом, а молодой просто с улыбкой, но по мере продолжения о. Иоанном речи, выражение лиц их делалось серьезным и сосредоточенным; кончилось тем, что оба они не встали, а прямо упали на колена и навзрыд заплакали, закрывши лицо руками...

А он, вдохновитель и руководитель этого сердечного порыва, поднявшего мгновенно тысячи душ на подвиги искреннего покаяния, что делал он в это время? Он стоял на амвоне перед образом Спасителя и пламенно горячо молился, испрашивая у Господа милосердного прощения всей массе громко кающегося и рыдающего народа. Он смотрел на нас своим глубоким взором и вдруг... крупные слезы градом покатились по лицу о. Иоанна...

Он плакал о нас!.. Он своими чистыми слезами омывал скверну грехов наших!.. Где же еще есть лучшее доказательство святой, Евангельской любви к ближнему?.. Это ли не любовь глубокая всеобъемлющая, скорбящая, страдающая и чисто сердечными слезами омывающая грехи ближнего своего?

Андреевский собор во время Литургии, совершаемой о. Иоанном.

Да, о. Иоанн плакал, соединяя свои слезы с нашими слезами, и, как истинно добрый пастырь стада Христова, скорбел душою за овцы своя! И в этот-то момент волнение рыдающего народа достигло высшей степени! Громадный собор наполнился стонами, криками и рыданиями; казалось, весь храм дрожал от потрясающих воплей народа! Потрясающая картина! Величественное и вместе с тем умилительное зрелище, ясно доказывающее, как сильна вера в Бога, и как велик дух русского народа, воздвигнутого на добрый подвиг покаяния вдохновенными наставлениями мудрого пастыря!

Но вот среди воплей раздался голос о. Иоанна, просящего народ утихнуть. Послушные его голосу, мы умолкли и с радостною надеждою смотрели на лицо его».

«Покаялись ли вы? Желаете ли исправиться»? громко спросил он трепещущую толпу. «Покаялись, батюшка! Желаем исправиться! Помолись за нас» – единодушно, искренно грянула толпа в ответ и смиренно наклонила головы, ожидая прощения и разрешения от грехов, чрез своего духовного отца, имеющего власть от Господа вязать и решать грехи людские.

Вслед за тем о. Иоанн наложил на смиренно наклоненную толпу епитрахиль и свою властную, освященную руку в знак того, что раскаявшиеся грешники благодатью Божьею прощены и разрешены от своих грехов.

Радостный, освобожденный от тяжкого бремени народ вздохнул свободно, и со слезами радости смотрел на сияющего духовным торжеством доброго пастыря, сумевшего всколыхнуть спасительным стыдом души кающихся и омыть своими слезами загрязнённые души.

Затем последовал вынос Пречистых Животворящих Тайн Христовых и после громогласного прочтения всеми молитвы «Верую, Господи, и исповедую» началось благоговейное причащение Тела и Крови Христовых, благодатно входящих в очищенные и примирённые с Богом души людские. Более двух часов длилось причащение многочисленного народа и, наконец, было окончено.

После благодарственной молитвы о. Иоанн вышел на амвон с крестом и радостным возгласом поздравил всех с благодатным принятием Тела и Крови Христовых, во веки веков служащих освящением и очищением душ наших.

Кончилось все. Батюшка уезжает обратно. Вот он вышел из боковых дверей и направился к паперти. «Что тут произошло, пишет один наблюдатель, я решительно отказываюсь воспроизвести с доставочною наглядностью! Лишь только он показался, вся толпа неудержимой волной, тесня и давя друг друга, хлынула в его сторону, а стоявшие за заветной решёткой вмиг очутились на самом амвоне и чуть не сбили его с ног. При содействии псаломщика и двух сторожей отец Иоанн быстро перебрался к левому приделу и сделал шаг вперед, чтобы пройти с этой стороны. Не тут-то было... В одно мгновение та же толпа, точно подтолкнутая какой то стихийной силой, стремительно шарахнулась влево и, простирая вперед руки, перебивая друг друга, крича и плача, настойчиво скучилась у церковной решётки, преграждая путь своему доброму пастырю. О чем кричали, о чем молили, – ничего нельзя было разобрать, потому что все эти мольбы и крики сливались в один неясный, оглушительный и растерянный вопль. Отец Иоанн, затиснутый в угол, стоял покорно прижавшись к стенке, и на утомленном лице его отпечатлевалась не то мучительная тоска, не то бесконечная горечь при виде этой исступленно мятущейся у ног его жалко-беспомощной толпы.

Казалось, чего могло быть проще для каждого другого пастыря выйти из алтаря и пройти шагов пятьдесят до паперти; но для отца Иоанна такое путешествие являлось делом долгим, трудным и даже небезопасным. Предвидя все это, двое городовых, находившиеся в наличности сторожа и несколько человек из именитых купцов предприняли очень быструю и оригинальную меру, а, именно, стали по обе стороны намеченного пути и, протянув по всей линии толстую веревку, образовали нечто в роде живой шпалеры, с виду очень стойкой и внушительной.

Но лишь только отец Иоанн двинулся вперед, вся эта внушительная шпалера оказалась детской и смешной выдумкой: веревка с треском лопнула, купцы и городовые в один миг были отброшены в противоположный конец храма, и толпа, смешавшись и сшибая друг друга с ног, окружила отца Иоанна плотной непроницаемой стеной. Теперь отец Иоанн вдруг как бы исчез, и некоторое время его вовсе не было видно. Потом вдруг вся эта волнующаяся и вопящая стена колыхнулась в сторону, и я увидел отца Иоанна смертельно бледного, сосредоточенно-печального, медленно, шаг за шагом, как в безжалостных тисках, подвигающегося вперед, с видимым трудом высвобождающего свою руку для благословения.

Ο. Иоанн Кронштадтский

И чем ближе он подвигался к выходу, тем толпа становилась настойчивее, беспощаднее и крикливее... У меня просто захватило дух от этого зрелища и я невольно полузакрыл глаза. Когда я их открыл, отца Иоанна уже не было в храме, и самый храм теперь совсем обезлюдел. Теперь в углу перед «сорокоустом» молилась на коленях какая-то богобоязненная старушка, да старик сторож сумрачно подметал пол, на котором валялись обрывки веревок, дамские нитяные перчатки, клочок вязанной косынки и другие следы недавнего урагана.

Мои глаза встретились с сочувственным взглядом старика.

– Господи, что же это такое? Неужто же это у вас так всегда?

Сторож сокрушенно вздохнул.

– Эх, милый барин, ежели бы так всегда. А то вот, намедни, под Успенье, нашло народу, так как есть сшибли с ног «батюшку».

– То есть как это «сшибли»?

– А так, сронили вовсе наземь и пошли по нему, как по мураве.

– Ну, а он что?

– Известно, агнец Божий, встал, перекрестился и хоть бы словечко».

Наконец, о, Иоанн дома. Ему подают почту. Как разнообразно и трогательно содержание этой огромной корреспонденции. Из всех концов России, из Франции, Швеции, Англии, Америки.

«Два года болен горлом, пища не проходит, питаюсь молоком и водой, доктора отказались пользовать, советуют операцию. Благословите, прошу отслужить молебен, ибо имею семь человек детей». «Постигло нас бедных великое горе, отнимают последний кусок хлеба. Прошу со слезами на глазах помолиться о нас Богу, о перемене этого несчастия». «Муж мой десять лет без должности, имею четверо детей. Страдаю... Помолитесь найти должность». «Помолитесь о выздоровлении единственного умирающего сына малютки». «Помолитесь, больная имела одного сына, вся надежда, была на него одного; кормилец мой теперь утонул. Страдаю, бедность, помогите».

А вот еще телеграмма, едва ли не самая любопытная, из города Баку. «Помолитесь за здоровье мусульманина».

А вот еще интересное послание к о. Иоанну. «Добрый батюшка, о. Иоанн! Прошу у Вас благословения на законный брак. С Екатериной, или Прасковьей? Жду ответа».

Большая часть писем заключает в себе просьбы или помолиться о внутреннем исправлении, об увеличении веры в людях, или помощью материальной вывести людей из крайней нужды, или содействовать осуществлению какого-либо предприятия.

Просят другие дать совет или благословить их на какой-либо новый жизненный шаг. Иные просят ответить на вопросы религиозного характера. Некоторые выражают чувство благодарности за оказанную им помощь и чувства глубокого благоговения пред ним.

Множество больных телесно и душевно, больных от рождения, или усиленного труда, или от какого-либо несчастного случая, видя, что земные врачи не могут им помочь, обращаются также к о. Иоанну, рассказывая ему о своем несчастии, с живою верою в Бога просят его помолиться за них небесному Врачу, для Которого возможно и невозможное. Просят сами больные, просят несколько лиц за одного и того же человека, просят, по-видимому, без его даже ведома и согласия. Веря в действенность молитвы о. Иоанна, некоторые люди присылают ему свои фотографические карточки, обрезки волос, прося благословить их. Они верят, что тогда благословение распространится и на них самих. Одни умышленно не обозначают своего адреса и не хотят ответа, твердо надеясь, что заочной молитвы за них о. Иоанна достаточно для того, чтобы Господь исцелил их. Другие просят о. Иоанна прислать им освященной воды, лекарства.

Трогательны просьбы детей, обращённые к о. Иоанну. Один шведский мальчик просил о. Иоанна помолиться об исцелении его больной мамы, которая ему дороже всего на свете. Другой девятилетней мальчик, тоже из Швеции, пишет: «я через газеты слышал, что вы умеете лечить больных молитвою, а потому прошу вас помочь моей маме, потому что она заболела. Нам очень скучно одним дома, маму увезли в госпиталь, у нее помешательство». Многие больные, прося молитв о. Иоанна, исповедуют пред ним все свои грехи, как бы они тяжелы не были. Особенно часто в письмах жалуются на недостаток веры и на равнодушие к религии. Находя в этом причину своей болезни, они просят его помолиться одновременно и об их исправлении.

Люди здоровые физически, но страдающие от какого-либо горя или бедности, просят помолиться о. Иоанна о том, что если Господу неугодно облегчить их участь, то послал бы он им силы хотя безропотно нести свой крест. Многие просят о том, чтобы им благочестивою своею жизнью заслужить вечное блаженство. Есть просьба одной женщины о смягчении сердец двух людей, отравляющих своим характером жизнь близких.

Просьб помолиться о получении мест вообще очень много. Одна бедная мать просит помолиться о том, чтобы ее сын выдержал экзамен, от которого зависит вся их будущность. Много бедных невест и женихов просят содействовать их счастью молитвами и материальною помощью. Слыша отовсюду о щедрости о. Иоанна, многие бедняки умоляют его вывести их из крайней нужды, или дать им возможность открыть какое-либо торговое заведение, или возможность лечиться, или просто одеться, чтобы идти искать себе место. Часто просят от него иконки, карточки, как замены личного благословения.

Некоторые письма поражают энергией веры. Вот письмо одной француженки. «Отец! пишет она, дойдет ли до вас мое письмо... Может быть, раскрыв увидят, что при нем нет денег и бросят его в корзину. А я так несчастна; так нуждаюсь в ваших молитвах. Отец, я едва живу, я так долго страдаю. Без воли Божией, без чуда – я погибаю душой и телом. Испытания были слишком продолжительны: болезнь, потеря состояния, необходимость жить с людьми чужими и далекими от меня по воспитанию. Я прошу у вас нравственной помощи. Я больна. Я не могу прийти к вам, чтобы поцеловать край вашего платья, тогда бы я выздоровела. Я еду во Францию. Если бы я могла быть в Кронштадте – вы положили бы на меня руки и я бы исцелилась, освободилась от мрачных дум.

Отец, умоляю вас, дайте мне возможность придти к вам, я не могу больше молить Бога, любить Его. Отец, пришлите мне образок, хоть маленький, я верю вам безусловно, силою Всемогущего вы можете все. Дайте мне частичку вашей сверхъестественной силы, удостойте одного взгляда, освященного Божественным светом; одним словом, одним жестом утешал, поднимал Божественный Учитель, а вы же ученик Его.

Я прошу справедливости, иначе я не могу верить в Благого Бога. Он Судья, а не Отец. Ненависть к Творцу, не страшна ли она в его творении. Отец! прошу ваше благословение, какого-нибудь предмета, какого вы касались, один образок? и верю, Бог сжалится надо мной».

«И в Израиле не обрёл такой веры», мог бы сказать о. Иоанн. Действительно, в силу его молитвы верят все. «О. Иван – я прошу чуда – ради Неба» – пишет другая француженка, помолитесь о выздоровлении матери.

«Весь наш народ верит вам», пишет немец и просит об исцелении своего мальчика. «Помолитесь за меня», кратко молится кто-то из Новой Зеландии, не называя даже своего имени.

Отец Иоанн читает письма, на одни дает тотчас ответ, другие берет себе, чтобы не забыть о ком и о чем молиться...

Чуть отдохнув, о. Иоанн отправляется по квартирам и постоялым дворам, где его ждут чающие помощи или утешения. Он обходит сначала отдельные частные комнаты с больными и здоровыми, потом общие, где собираются десятками, а иногда пожалуй и сотнями.

Пройдемся с о. Иоанном по этим квартирам, вопреки его обычному порядку, сначала по большим общим. Так как интересно понаблюдать такую квартиру и до приезда о. Иоанна, посмотреть, кто ждет, то мы позаимствуем хорошее описание, еще не использованное в биографиях о. Иоанна.

«Я, рассказывает этот свидетель (Рус. Пал. №6 1902), остановился у Марьи Дмитриевны Старицкой. О. Иоанна не было в Кронштадте, и пришлось ждать. Я воспользовался свободным временем, чтобы познакомиться с «гостями» о. Иоанна. Случайно узнал я, что в этой квартире (квартира разделяется на 2 половины и состоит из 9 комнат) остановился с женою и сыном даже один мой земляк, знакомый мне зажиточный курский мануфактурный торговец Василий Петрович Тихонов. Мне хорошо известно, что он из старообрядцев, и что он человек очень весёлого нрава, поэтому мне крайне непонятным и загадочным показался его приезд в Кронштадт. Узнав о моем приезде, Мария Степановна (жена Василия Петровича) пригласила меня к себе в номер.

Я зашел. Василий Петрович, с осунувшимся темным лицом с видом полупомешанного или убитого горем, склонив голову на грудь, сидит в кресле в уголке. Он неохотно поднял глаза, вяло подал мне руку и вновь склонил голову... Я окончательно пришел в недоумение.

Оказалось, что племянник Василия Петровича, будучи послан им в Москву для произведения покупок товара, растратил данные ему на покупки 20 тысяч, поэтому должен был товар приобрести в кредит; но мало того, он занял у московских купцов по векселям Василия Петровича 15 тысяч, и им же проиграл эти деньги в два вечера. К довершению несчастия сам сильно простудился, получил скоротечную чахотку и через неделю по возвращении домой скончался. Василий Петрович, таким образом, неожиданно стал должником 34 тысяч. Ему предстояло сдать весь магазин за долги, а самому хоть по миру идти с нищенской сумою. Заимодавцы начали заявлять о себе, и Василий Петрович пришел в отчаяние:

– Однажды вечером, – рассказывает мне Мария Степановна, – против обыкновения исчез мой Василий Петрович. Прошел час, другой, третий... нет его. Ищем его по всем комнатам – нет! Туда, сюда по двору – ни следа. Агафья кухарка говорит мне: «Что это за огонек в сарае?» Мы стремглав бросились туда, распахнули двери. На табурете горит восковая свечка, с перекладины спускается привязанная веревка с петлею внизу, Василий Петрович крестится и надевает петлю... Кровь во мне застыла, хочу крикнуть, не могу. Спасибо, что Агафья бросилась к Василию Петровичу, отняла у него петлю и его отвела. Отошла я от такого страху, да как заплачу! А он, белый, как стена, молчит и, еле двигая ноги, бредет за Агафьей... С той поры он не проронил ни одного слова.

Дом трудолюбия в Кронштадте, основанный трудами о. Иоанна.

Пошивочная мастерская, основанная о. Иоанном

Я украдкой посмотрел на Василия Петровича, как он чувствует себя при таком рассказе о нем, но ничего не мог прочитать на его застывшем лице. Он представлял собою холодную статую из серого гранита и, как мне показалось, ничего не слышал.

– В тот же вечер соседи посоветовали мне съездить в Кронштадт, и я решилась. Сама не знаю, что может сделать батюшка нам; буду просить его молитв. Смущает меня то, что Василий Петрович – старообрядец.

Я успокоил ее несколько на этот счет. Я полюбопытствовал зайти и в общую. Вижу трех незнакомых мужчин. Один или зажиточный мужичок, или торговый, высокого роста, несколько согбенный, чернявый малоросс по типу лица, сидит почему-то в поддёвке с хозяйкою Марией Дмитриевною, около столика справа, двое других: один интеллигент, другой – из мужичков – сидят с прочими сестрами у противоположной стены. Я поздоровался и подсел направо.

Захар Николаевич (так звать чернявого малоросса) делился впечатлениями, полученными им перед вечерней на кладбище, на могиле матери о. Иоанна, блаженного Иоанна, болевшего 17 лет, и Олимпиады...

Меня всегда интересовало то, какие запросы и нужды приводили и приводят к о. Иоанну тысячи богомольцев от всех мест Руси православной, поэтому я постарался завязать разговор с новым знакомым.

– Издалека ли, братец?

– Из Воронежской губернии.

– По какому делу?

– Ради души.

– Как так?

– Жизнь моя клином сошлась, – сказал Захар Николаевич, улыбаясь, что-то гонит меня из мира.

– Несчастья, что ли?

– Да...

И видя, что я интересуюсь его судьбой, принялся рассказывать о себе: «Я был раньше приказчиком, потом управляющим в имении помещика П.; наконец, сам стал хозяином на маленьком участке арендованной мною земли. Кроме того, я занимался торговлею по ярмаркам. У меня есть брат Игнатий, теперь он болен белою горячкою. Вот этот брат неделю тому назад ночью обошел нашу усадьбу кругом с зажжённым пуком восковых свечей, зажег ее с четырех сторон, крестообразно, сел невдалеке на пригорке и любуется. Я, жена, приёмная дочка Нюрочка – едва успели спастись; все дотла сгорело, остались мы в том, что было на нас. Загоревали мы сильно... Что это значит, Господи? – думаю я, – третий уже раз сгорает все мое трудовое добро! Должно быть мы не мирские жильцы, что-то гонит нас из мира...

Сильно, как никогда прежде, я задумался над собою. Прошла предо мною вся моя жизнь; мне стало тяжело и стыдно за прежнюю холодность к Богу и ко всему святому. Моя душа горела желанием измениться коренным образом. Я жаждал услышать мощное наставление на путь духовной жизни, поэтому решил на другой же день уехать в Кронштадт. Вечером, накануне отъезда, я стал на молитву и так-то уж горячо и слезно молился, как едва ли еще когда-либо придется молиться. Успокоился, лег и заснул...

«Потом вижу, будто уже рассвело. Я выехал на подводе на станцию. Еду с поездом. Проезжаем Воронеж, Козлов, Рязань, Москву; прибыли, наконец, в Петербург. Ни в одном из этих городов я раньше этого не был. В Кронштадте по указанию странника останавливаюсь в этой квартире.

В первый раз я увидел батюшку в вечерне, но узнал его, и так мне отрадно стало! Слышал я, как он читал канон. После вечерни я поисповедовался у о. Андрея, а на другой день причастился из рук самого батюшки... Я ликовал и готов был рукоплескать от радости. Через два дня после обедни приехал к нам батюшка. Молебен был здесь, в общей, народу много. После молебна в числе других подхожу и я к батюшке со своею нуждою и прошу наставить меня на путь спасения, а он взял меня этак за левую руку, отвел в тот уголок, и минут пять давал мне наставления. Мое сердце горело, как в пламени. Слезы умиления катились по щекам. Никогда еще в жизни я не чувствовал себя так хорошо. Кончил батюшка словами: «А в дальнейшем Сам Господь управит и наставит». Так сказал и вышел, и я тотчас очнулся от сна... Думаю, где же я? – Я был на родине, в доме соседа.

На пути в Кронштадт, все, что я видел во сне, оправдалось. И города, которые я впервые видел во сне, оказались точь-в-точь, и время приезда в Москву, в Питер и Кронштадт точно то же, и батюшку о. Иоанна видел за вечернею, так же, как и во сне. Дом Трудолюбия, о. Андрей, его квартира, – словом, все оказалось таким же, как я видел его во сне дома, а раньше, кроме портрета о. Иоанна, и на картине ничего подобного не видел...

– Что-то завтра пошлет Господь? – вздохнувши после небольшой паузы, сказал Захар Николаевич, – пошли, Господи, все по предуказанному»!

– А кто эти два господина, что сидят с сестрами? – спросил я у Марии Дмитриевны.

– Это батюшкины питомцы. Один – Феодор Николаевич Поляков, родовитый помещик Донской Области, имеет тысячи полторы десятин земли. Господи, что он представлял собою раньше и что теперь! Бывало, сохрани Боже, зайти на его землю мужичьей лошади или даже свинье; хотя скотина и былиночки на попасе не съест, а штраф подай, иначе не выпустит; а кур, гусей крестьянских просто подстреливал... А случись мужику по дороге, что на его земле, а не в объезд, как он велел, либо лошадь возьмет и держит до каких пор захочет, либо колеса порубит, а сопротивляться никто не думай. Богатырь такой – не одному ребра ломал. А теперь и подобия нет. Кроток, щедр до крайности. Нет в селе бедняка, которого бы он в случае нужды, не обласкал и не одарил – последним делится... Три года назад был в их крае недород: на прокормление весною и на посев все бедняки у Феодора Николаевича добыли хлеба. А как идет по улице в Кронштадте, сразу его видно; за ним вереница посадских и всяких бедняков...

А другой – Павел Данилович Кулибин, оттуда же, сын крупного землевладельца-крестьянина. Его несчастный отец сильно выпивает и разматывает добро с кем не следует. Павел Данилович, человек чистый и добрый, долго терпел, но, наконец, решился покинуть отца, хотя бы то угрожало ему опасностью лишиться права наследства. Приехал к батюшке. О. Иоанн дал ему духовное наставление и велел смиренно жить при отце, а через год вновь приехать сюда. Вот, он и прибыл.

Наступил следующий день. Батюшка вернулся. Ждет. Мария Дмитриевна и сестры уже приготовили к молебну в общей комнате и в номере Василия Петровича сосуды с водою, зажгли лампады и свечи.

Вот раздался резкий звонок, распахнулись двери, и в общую молитвенную комнату быстро вошел весь сосредоточенный в себе о. Иоанн. Он был в пышной лазурной небесного цвета рясе, на груди блистающий драгоценными камнями крест, а несколько вправо на ярко-красной шелковой ленте свешивалась дароносица. Начался молебен с водоосвящением...

– Кто тут у вас больной? – спросил о. Иоанн после молебна, обратившись назад.

– А вот, батюшка, Стефанида! – показали на больную припадками.

– Что с нею?

– Припадочная.

А Стефанида по-прежнему как бы спит: сидит с сомкнутыми глазами и опущенной головой...

О. Иоанн подошел к ней, положил руку на плечо и сказал:

– Подними голову, сестра!

Стефанида замотала головою, не поднимая ее.

– Подними голову, говорю тебе, – более повелительно сказал батюшка. – Так, ну теперь смотри на меня.

Стефанида открыла глаза. Ее взор был крайне странный, глаза мутны и, что особенно удивило меня, скошены: правый глаз под значительным острым углом смотрел влево, а левый – вправо.

– Смотри на меня прямо.

– У-У-У··· не хочу, не хочу, не хочу...

И Стефанида замотала и руками и ногами.

– Перестань барахтаться, смотри на меня прямо.

– Нет, нет, не хочу, не хочу, ты страшный...

– Господь велит – с сильным возгласом, приказывая, сказал батюшка, – смотри прямо!

Стефанида глянула на о. Иоанна. На ее лице можно было прочитать сильное и вместе с тем приятное для нее изумление.

– Батюшка, да какой же ты хороший, – лицо ее озарилось приятной улыбкой, – а я тебя дорогой ругала!

– За что же ты меня ругала? – улыбаясь, спросил батюшка.

– Я сама не знаю за что, только, когда бывало о тебе что-либо рассказывают, я злилась на тебя и ругала. Я думала, что я святая, а что о тебе говорят, то неправда...

– А оказалось, что и ты грешная, как и я; все мы грешные, сказал батюшка и нежно приклонил ее голову к своей груди. – Хочешь причаститься Св. Таин?

– Хочу!

Мы вышли в другую комнату и когда вошли вновь, батюшка уже приобщил больную.

– Будь здорова сестра, молись Богу почаще, борись с помыслами, – сказал Стефаниде о. Иоанн и обратился к приезжей с Кавказа.

– Как дела идут?

– Дорогой батюшка, я не рада, что затеяла их! Об одном прошу ваших молитв, чтобы папаше моему избавиться от умопомешательства и чтобы мне мирно разделаться с квартирантом евреем, чтобы мне больше не согрешать с ним.

– Но выслать его нельзя без суда?

– Нельзя, батюшка, но подавать в сенат у меня охоты уж нет.

– Подавать-то надо, только не надейтесь на князи, на сыны человеческие и не воздавайте злом за зло, а давайте место суду Божию... Господь благословит!

– Тебе что дружок?

Приезжий из Калуги, весь в слезах, бросился в ноги о. Иоанну.

– По-гиб-ший я на-ве-ки... про-па-ла ду-ша мо-я...– едва мог он вымолвить сквозь рыдания.

– Что такое? Встань, скажи в чем дело?

Непрестанно всхлипывая от слез, богомолец рассказал, что его прокляла мать, когда он ей не дал денег на водку...

– Она уже померла, а я горемычный не найду себе места...Тут стою – жутко мне, туда перейду – и там нехорошо... Делаю дело, сам не знаю зачем; тяжело мне, весь мир не мил, говорю и вслед почти забываю, что сказал... От должности давно уже отстал; прошу влиятельных знакомых дать мне место, обещают, если откроется. Открывается место, иду вновь просить, а место либо упразднили совсем, либо старший начальник отдал своему кандидату. Женился я, жена пожила со мною два года и ушла; остался у меня сынок на руках... Сам не знаю, что со мною делается... Батюшка, дорогой, помоги мне, не то пропал я: мне хочется по временам руки на себя наложить, чтобы не страдать, но и страшно самому свою душу навеки загубить...

И он вновь истерически разрыдался... Две чистые, как хрусталь, слезы скатились и по щекам о. Иоанна...

Батюшка все время слушал его с закрытыми глазами, видно молился.

– Ах, бедный, бедный...– с глубокою скорбью повторял он, потом открыл глаза и пристально стал смотреть на просителя.

– Слышишь, – твердо и уверенно сказал батюшка. – Я беру твою клятву на себя. Перестань страдать, слышишь!

– Слышу, дорогой, и чувствую...

– Я буду умолять Отца нашего Господа, снявшего со всего мира клятву за грехи, помиловать и меня, взявшего с тебя проклятие... Отныне будь мирен, – и о. Иоанн возложил обе руки на его голову, а жену возьми к себе и вместе живите.

– Батюшка, я боюсь за себя, не тяжело ли ей будет со мной в нужде?

– Не малодушествуй... Господь Тебя укрепит и должность даст... Сынка в страхе Божием воспитывай...

– Тяжело было жить в смирении и послушании отцу? – с улыбкой спросил о. Иоанн Павла Даниловича Кулибина, обратясь к нему.

– Легко и отрадно, батюшка, вашими святыми молитвами, хотя бы и всю жизнь так...

– Друг друга тяготы носите и житием служите ближним к созиданию.

После этого батюшка подошел к Захару Николаевичу, взял его за левую руку, отвел в угол, вполголоса что-то говорил ему минуты две, покачивая головой. Захар Николаевич стоит, склонив голову, слезы умиления одна за другою катятся по ланитам.

– A о дальнейшем я уже говорил тебе раньше, припомни, – громко сказал о. Иоанн и быстро вышел из комнаты.

Меня, как громом, поразили эти слова. Сон Захара Николаевича буквально исполнялся.

От нас батюшка направился в другую половину квартиры. Его встретила приглашением к себе вся в слезах Мария Степановна. Василий Петрович темный, как ночь, с отпечатком внутренних страданий на лице, стоял посреди комнаты. О. Иоанн вошел в их номер... Я, желая переговорить с батюшкой о своем деле, по приглашению вошел туда. Начался молебен. О. Иоанн опустился на колени перед божницею, склонил голову на столик и стал молиться. Вдруг раздался громкий крик и за ним непрерывное, глубокое, несдерживаемое болезненное рыдание. Это вырвались тёмные думы Василия Петровича. Я вздрогнул. Батюшка еще раз припал к земле, затем бодро встал со словами: «Слава Тебе, Христе Боже, упование наше, слава Тебе», обратился к нам с благословением.

– Что, братец, плачешь? спрашивает о. Иоанн Василия Петровича.

– Батюшка, я обнищал и, не думая оправиться, решил покончить с собою, мне помешали; мысль о позоре нищенства мучила меня, и я изобретал новые удобнейшие способы окончить свою жизнь. Я решил на обратном пути отсюда броситься с площадки вниз под вагоны, и сделал бы так, если бы... И он снова заплакал.

– Помни, брат, на всю жизнь, что Господь возводит низверженные, Господь убожит и богатит... и блажен муж, ему же есть упование на Господа Бога своего... Как это ты забыл про многострадального Иова! Ведь Господь испытывал веру твою!

Василий Петрович постепенно стихал в плаче и успокаивался. Мария Степановна была вне себя от радости.

На столе в номере Василия Петровича была приготовлена легкая закуска и чай. О. Иоанн с веселым улыбающимся лицом, с достоинством хозяина, стоя разливал чай, обильно накладывал сахар в стаканы; потом выпил четверть рюмочки вина, угостил вином и других, потом скушал маленький кусочек сырной ватрушки н, благословивши всех, уехал. Нельзя описать восторга богомольцев после посещения о. Иоанна. Оживившись, повеселели лица всех, повсюду радостные приветствия»...

Мы привели довольно подробно описание г. Духовцева, потому что он дает очень много интересных и новых подробностей. Для полноты однако считаем нужным вместе с другими «паломниками» заглянуть и в другие общие квартиры, и в отдельные номера. Представим себе большую квартиру – одну из тех, куда собираются богомольцы не единицами, а десятками.

Батюшка входит. Его обступают со всех сторон, жалуются, плачут. Много надо иметь в сердце любви к ближнему, чтобы так выслушать, понять, а главное откликнуться так тепло и участливо на все эти отрывочные, робкие мольбы страдающих людей, как выслушивает их и откликается на них о. Иоанн. Какие житейские драмы проходили тут одна за другой. Вот бедная, плохо одетая женщина, с печалью нужды и горя на истомленном лице с болью стыда и боязни, подходит к батюшке и умоляет его о милосердии. О. Иоанн, тотчас же подает ей пакет, присовокупляя при этом благой совет: «не отчаиваться в скорби и надеяться на Бога». Обласканная, осчастливленная женщина с горячими слезами благодарности целует милосердную руку своего благодетеля и в порыве сердечного умиления падает к его ногам. Вслед за нею подводят болящего, и ему было оказано благодеяние в виде участливой, теплой молитвы, обращенной о. Иоанном о здравии болящего. Длинною вереницею еще и ещё подходят люди с различными мольбами, и никто не отошел неутешным, никто не плакал тут слезами скорби, хотя плакали все. С какими мелочами обращаются к о. Иоанну, но для него нет мелочей чужой души, все важны.

Вот к «батюшке» обратилась одна женщина (читаем у Щеглова).

– Батюшка, обижают меня дома, некуда головы мне приклонить!

– Кто обижает? – говорит о. Иоанн.

– Домашние, батюшка!

– Иди домой, помирись. Больше, – даст Бог, не будут обижать.

Женщина с глубокою верой выслушивает эти слова и идет домой совершенно успокоенной. Другая спрашивает:

– Сын пропал у меня, родимый, как молиться мне за него, за здравие или за упокой?

– Домой иди, – сказал о. Иоанн. – Там увидишь.

Третья просит батюшку благословить ее дочь, которую она просватала:

– Бог благословит, – сказал о. Иоанн. – Был бы муж богобоязненный и добрый, любил бы ее, а тебя почитал.

Кто-то спросил, идти ли ему в монастырь. Батюшка подробно справился, кто он, подумал ли прежде, чем решаться на такой шаг, расспросил о семейных обстоятельствах его, затем благословил идти в ближайшую обитель.

Вопросов подобных предлагалось очень много, и на все о. Иоанн находил, что сказать: плачущих утешал, больным давал советы, всех благословлял, прибавляя: «Бог благословит, буди вам по вере вашей»!

– Батюшка, причитала громко, с низким поклоном хозяйка квартиры, – племянник мой, сапожник, о котором я вам намедни докладывала... Пьет без просыпу, то есть жаднее на водку, чем овца на зелень. И до тех пор, говорит, буду испивать, пока батюшка не благословит снять с него мерку для сапог... Как, говорит, сниму с него мерку, так, говорить, и всю болезнь с меня разом снимет!..

И она вытолкнула вперед племянника.

– Ну, ладно, снимай, сказал батюшка.

Племянник, захлебываясь от волнения, стал снимать мерку.

– Батюшка, дорогой, прими ты мое смиренное приношение! – Запричитала какая-то странница. «Сподобил меня Господь к святым угодникам сходить, о твоем здоровье в каждом месте по просфоре подать... Вот эту вынула о твоем здоровье у Тихона Задонского... Вот эту у Тихона Калужского... А вот эти две у Троицы Сергея и в Киевской лавре... Батюшка, прими, Батюшка не оставь!! – со слезами заключила она.

Отец Иоанн принял тарелку с просфорами, поставил ее на стол возле себя и улыбнулся ясной и веселой улыбкой.

– Ну, спасибо, милая, за труды, спасибо! – ласково проговорил он. – Только подумай, благодетельница, зачем мне все это? (Он полуукоризненно кивнул на огромные просфоры). Ведь я иерей, каждый день вкушаю просфоры, – куда мне теперь с ними?!

В эту минуту из толпы вынырнул дюжий, краснощёкий парень, с виду похожий на артельщика и, обливаясь потом, наклонился пред о. Иоанном. В руках у него был увесистый денежный пакет, который он поспешил вручить батюшке.

– Из Рыбинска... на пострадавших от неурожая! – выговорил он, с трудом переводя дыхание.

Видимо он промчался сюда прямо с почты, не переводя духа, чтобы застать батюшку на месте.

– А! – произнес довольно отец Иоанн тем тоном, который показывал, что он отлично знал, от кого исходило пожертвование, и, протянув пакет расторопному псаломщику, проговорил: «Иван Павлович, прими»!

Затем о. Иоанн благословил артельщика, немного подумал и вручил ему одну из просфор, которыми наделила его странница по святым местам.

– А вот это вам, боголюбивые сестрицы! – добавил он, беря две другие и протягивая их купеческим благотворительницам.

Излишне говорить, что стеснившаяся на пороге толпа жадно следила за малейшим словом и движением обожаемого пастыря, и теперь нетерпение ее возросло до последней степени.

– Батюшка... скоро ли к нам? – вырвался из толпы умоляющий женский вопль.

Отец Иоанн встал, решительно встряхнул головой и прошел в другую комнату. Начался молебен. Как мы уже видели, при этих визитах о. Иоанн исцеляет и больных. Вот что рассказывает одна больная.

«Батюшка зашел к нам 15 января. Перед общим молебном я просила его благословить на операцию, он ничего не сказал мне. После молебна я опять прошу его в наш номер отслужить молебен и благословить меня на операцию. Он опять не сказал мне ни слова и как будто не обратил никакого внимания на мою просьбу. Так мне было прискорбно, грустно... Господи, какая я жалкая, несчастная!

Через несколько времени к нам пришел о. Иоанн. Он прямо подошел ко мне и говорит: «Скажи мне, что у тебя за горе, что у тебя болит?» А в глазах его, и в словах, и в самом голосе столько доброты, столько участия ко мне несчастной, что я упала к нему на грудь и сквозь слезы и рыдания стала ему бессвязно говорить, что вот уже четвёртый год я ужасно страдаю, болит нога, и я решилась на операцию, прошу благословить меня...

«Отчего это произошло, не помнишь день, начало болезни»? – «Я хорошо помню этот день 13 сентября, когда я повредила ногу на балу, а только теперь совесть уличает меня, что под такой великий праздник Воздвижения Св. Креста я скакала и бесновалась, как сумасшедшая».

Он стал расспрашивать меня про мою жизнь. Я раскрыла пред ним всю мою скорбную душу, он дал мне выплакать все мои слезы на его груди.

«Надейся на милость Божию, молись, только молись искренно, с полною верою. Господь исцеляет всякие недуги душевные и телесные, имеешь ли ты такую веру?»

«Я верю, что Господу все возможно, но я не достойна такой милости Божией; помолитесь, батюшка, за меня несчастную».

«Молись и сама, только со всею искренностью. Как твое имя?» – Татьяна. Потом, обратясь ко всем, он сказал: «Помолимся все вместе о сестре нашей о Христе болящей Татьяне».

Отслужив молебен, он освятил воду, погрузил крест и всю воду с креста излил мне на голову, дал приложиться к кресту и сказал: «Да поможет тебе Господь Бог и Царица Небесная». Я почувствовала необыкновенную радость, силу, бодрость; прошу батюшку благословить меня иконою Козельщанской Божией Матери. Он благословил и сказал: «Всегда прибегай за сердечной молитвой к Господу и Царице Небесной».

Благословив всех присутствующих, он говорит мне: «Теперь пойдем и еще помолимся вместе». Я пошла за ним в другой номер, там прослушала молебен. Выходя батюшка опять говорить мне: «Пойдем еще помолимся».

Я пошла за ним в третий номер. После молебна он благословил меня и сказал: «Я зайду к вам проститься». Я воротилась в свой номер, все мы были радостные, оживлённые, у всех только и разговоров, что какой батюшка добрый, какой ласковый, внимательный, как входит к нам сам батюшка, посидел с нами, приласкал нас. Уходя он благословил нас всех, потом с улыбкой посмотрел на всех и сказал: «Ну прощайте, сестренки, да благословит вас Бог!»

Это в общей квартире. Тайны отдельных комнат, конечно, недоступны наблюдению. Там беседа происходит при закрытых дверях. У нас есть, однако, интересные сведения и об этих визитах благодаря тому, что сочли нужным сообщить во славу Божию некоторые «гости» о. Иоанна.

«Я ждал о. Иоанна в своем номере, – рассказывает известный И. Щеглов. Часы показывали половину третьего. Я пощупал свое сердце: оно билось усиленно и радостно тревожно... почувствуй я в это мгновение на дне его хоть каплю лжи и неверия, я бы, кажется, не задумываясь, растворил окно и бежал без оглядки. Прошло еще десять томительных минут, показавшихся мне вечностью, – и вдруг в коридоре послышался какой-то глухой шум, чей-то пронзительный вопль, неистовые крики: «Батюшка, спаси, спаси!.. Батюшка, благослови!», и двери в мою каморку распахнулись...

Вошел отец Иоанн. Как сейчас помню, он вошел очень стремительно, молодой и спешной походкой, с горящим пронизывающим взором, с ярким румянцем в нервно вздрагивавших щеках, с разметавшейся по затылку русой прядью... Во всей его фигуре, в его движениях, в первом звуке его голоса, чувствовалась какая-то, непередаваемо-чудесная вдохновенность человека, еще не остывшего от недавнего молитвенного порыва, возвышенно разгорячённого своей властной деятельностью, страстно готового на новые бесчисленные подвиги... Теперь передо мной предстал точно совсем новый отец Иоанн, чем тот, которого я наблюдал всего несколько часов тому назад в думской церкви, – и в этот один неуловимый ошеломляющий миг я вдруг понял его всего, во всем его неотразимом величии, как никогда, быть может, мне не случилось бы его понять в другие, более спокойные минуты...

Я понял глубоко и неопровержимо одно: если бы этому человеку сейчас сказали, что по окончании общего молебна у г-жи Снегирёвой, он осужден врагами веры к сожжению на костре – он бы отслужил молебен, как ни в чем не бывало, и не моргнув глазом, так же смело взошел бы и на костер, как вошел сейчас в мою комнату...

Не знаю отчего, но мне ужасно обидно, что я не помню, какого цвета тогда была на нем ряса и какие кресты украшали грудь... Да, я ничего этого не помню, потому что всецело охвачен был лишь одним; как он вошел, как взглянул, и как вслед затем около меня раздался властный и отечески-проникновенный голос:

– Ну, говорите, что вам нужно?

Разумеется, я сказал, что мне было нужно; разумеется, отец Иоанн прочел молитву и собеседовал... и, разумеется, об интимных подробностях всего этого благосклонный читатель позволит мне умолчать. Думаю, будет вполне достаточно, ежели я скажу, что был совершенно подавлен и уничтожен великим сердцеведением кронштадтского пастыря!.. Да, этот человек, только что вошедший и первый раз в жизни меня видевший, через какие-нибудь пять минут говорил со мной так, как будто жил под одной со мною кровлей добрый десяток лет... И, вдобавок, каким голосом говорил! От которого сердце детски раскрывалось и размягчалось, как воск, и невольные слезы сдавливали горло и мешали вырваться в словах накипевшей признательности.

В заключение своего краткого собеседования, отец Иоанн крепко поцеловал меня в лоб и промолвил:

– Спасибо за доверие, голубчик!.. За доверие спасибо!..

Забыть ли мне когда-нибудь несравненную, умиляющую ласковость, с которой были произнесены эти слова? О, никогда, никогда!.. Это тончайшее, неизгладимейшее впечатление всей моей жизни, и оно может умереть только вместе со мною!»

Но вот все квартиры и комнаты обойдены, о. Иоанн уходит. Нечего и говорить, что добраться отцу Иоанну до своего экипажа было почти так же трудно, как выйти из собора. Наскоро благословляя народ, оделяя мелочью протиснувшихся к нему бродяг, отвечая бегло на сыпавшиеся на него со всех сторон просьбы и вопросы, очутился он наконец около дрожек. Молодой псаломщик, сопутствовавший отцу Иоанну, и видимо привычный ко всяким передрягам, ловким движением подхватил его и усадил в дрожки. В одно мгновение ока он очутился на дрожках сам и крикнул кучеру: пошел.

О. Иоанн уехал. Куда? отдыхать? Нет. Посетив кронштадтские квартиры, о. Иоанн переезжает в Петербург, где, конечно, у него еще менее отдыха и покоя.

Уже поздно ночью он отправляется на Балтийский вокзал, где опять толпа народа ожидает его. Теснимый со всех сторон, он с трудом пробирается в вагон, не забывая оделить нуждающихся деньгами. В открытое окно накидывается масса писем; поезд трогается; отец Иоанн стоит у окна и, напутствуемый изъявлениями благодарности и добрыми пожеланиями, благословляет толпу с приветливой улыбкой, посылая слова:

– Прощайте, братья, прощайте, дорогие мои, прощайте друзья!. Господь вас благословит!..

До первой, до второй станции он прочитывает письма, а затем вплоть до Ораниенбаума обыкновенно спит.

В Ораниенбауме обычная встреча и обычные при этом сцены. Летом о. Иоанн, переезжая через Финский залив на пароходе, становится на корму с скрещенными на груди руками и, прося не беспокоить его, произносит вечерние молитвы. Зимою же, сидя в кибитке, также, сложив крестообразно руки, молится всю дорогу.

Наконец время за полночь. О. Иоанн подъезжает к Кронштадту. У петербургских ворот (так называется въезд в Кронштадт) с минуты на минуту его ожидает «армия», и только о. Иоанн успевает ступить на землю, как он окружается «посадскими» и производит опять раздачу милостыни на ночлег.

Если он случайно узнает, что в городе встречается безотлагательная необходимость в требах у какого-нибудь труднобольного, то, несмотря на позднее время, заезжает за псаломщиком и отправляется всюду, где только является такая безотлагательная необходимость.

Нет нужды скрывать, что иногда о. Иоанн устает и минутами ропщет. Эти минуты он, однако, считает минутами падения, измены Богу, и с плачем кается в них и на страницах своего дневника, и пред св. иконами своей «моленной».

По удовлетворении всех, позднею ночью, часу во втором, он, наконец, попадает домой, а часа в четыре – пять утреннею молитвою начинает новый, полный труда и лишения день.

У каждого из нас, имеющих свой уголок и домашний очаг, есть определённый час для подкрепления себя пищей. Имеет ли какое время о. Иоанн? – спрашивал я некоторых в Кронштадте. Говорят, завтракать или обедать он попадает домой в году всего, может быть, несколько раз. Где же он обедает? Везде и нигде, всегда и, можно сказать, никогда. По причине множества посетителей он никогда не может назначить часа посещения и никогда почти не может попасть ни на какую вечерю. Поэтому ему приходится терпеливо довольствоваться малым. Там съесть что-либо из фруктов, здесь выпьет стакан чаю, тут скушает кусок булки или несколько штук печений. Нередко случается, что в течении целого дня ему не приходится подкрепиться надлежащим образом. Но он и не ищет этого, довольствуясь вполне тем немногим, что Бог пошлет ему там или здесь во время дня.

О. Иоанн ночью возвращается в Кронштадт

Однажды сказал о. Иоанну один петербургский протоиерей: «вы так утомляетесь, батюшка, совсем не даете себе покоя!» На это о. Иоанн отвечал ему: «На что мне покой, друг мой! Покой наш будет там, (указал он на небо), если только заслужим его здесь. Да и может ли пастырь быть покоен, когда еще не все овцы глас его слышат, а некоторые и слышать не хотят; иные же стонут и сами умоляют о помощи, не должен ли пастырь спешить им на помощь? Сколько слез, нужд, скорбей, немощей, сколько грехов у овечек наших!.. Пастырю ли покоиться, дремать, когда их погибель не дремлет».

Удивительно мало спит о. Иоанн. Далеко даже не всегда 3–4 часа глубокой ночи в сутки всецело принадлежать о. Иоанну. Весьма часто он проводит их в вагоне железной дороги, в карете, а иногда и совершенно не спит. Какой гигантский труд! И этот труд приходится нести не в течении какого-либо одного дня или нескольких дней, а в течении целых месяцев, годов, десятилетий. Невольно мне вспомнились в эти минуты наши постоянные жалобы на нервы, недосыпание, недоедание, на пресловутое переутомление. Если бы каждый из нас так трудился, как трудится о. Иоанн, я не знаю, что было бы с нами, и каких бы историй еще не выдумали бы мы в свое оправдание и извинение. Может быть некоторые от одного представления такого труда не выдержали и заболели бы. Говорят немало о чудесах о. Иоанна. Я их не видел своими глазами, но рассказам о них вполне верю. По моему глубокому убеждению, уже одна эта многотрудная жизнь о. Иоанна сама по себе представляет собою величайшее чудо». (Два дня в Кронштадте).

Да спит ли о. Иоанн?.. Право, что-то не верится.

– Спит ли? – с таким вопросом обратился я – рассказывает Щеглов – к Федосье Минаевне, которая живет против дома о. Иоанна и, как хозяйка квартиры для гостей, зорко следит за «днем» батюшки.

Федосья Минаевна на мой вопрос как-то загадочно усмехнулась.

– Ну, вот уж этого никак нельзя определить... Это как когда придется. У него, знаете, совсем особый сон, как говорят промеж народа, – «сытый сон». Другой раз сидит со своими мыслями на пароходе, вдруг закинет голову и так с полчаса крепко накрепко заснет... Да что вы думаете? И тут-то дорогому батюшке не дадут покою.

– Что поддерживает о. Иоанна? – Конечно, внутреннее горение, дух, который живет в нем. Можно сказать, что в течении дочти целого дня о. Иоанн находится в состоянии величайшего психического возбуждения, которое является то в форме молитвы без слов, то в виде возвышеннейшего настроения, граничащего с молитвой, то, наконец, в форме мысленного переживания высших идеалов. Можно сказать, что то возвышенное настроение, которое у обыкновенного человека наступает изредка, в исключительные минуты, у о. Иоанна является обычным и не оставляет его в течение дня. О. Иоанн представляется обыкновенным человеком лишь в минуты крайнего утомления или во время принятия пищи; во все же остальное время дня, он находится в состоянии одушевления и живет самой полной, самой широкой идеальной жизнью, какая только доступна человеку. (Проф. Сикорский).

А причина самого этого возбуждения, конечно, в благодати Божией и в благодати Святейшей Евхаристии.