Клинообразные надписи Ахеменидов в издании профессора К.А. Коссовича

Inscriptiones Palaeo-Persicae Achaemenidarum etc. archetyporum typis prinus edidit et explicanit Dr. Cajetanus Kossowicz. Petropoli. MDCCCLXXII

I

Благодаря счастливым условиям, географическим и историческим, Персия сделалась землей классической для сравнительного изучения народностей Востока и Запада. Находясь в середине между племенами туранскими к северу, между семитической Месопотамией и Малой Азией к западу и Индией к востоку, она служит более или менее точкой отправления для исследований и по туранским народностям с ней соприкосновенным , и по семитическим, с которыми она состояла во взаимном влиянии культурном, и тем еще более по сравнительному изучению индо-европейских племен, так как древние персы некогда составляли одно нераздельное целое с индусами, известное в науке под именем тех ариев или арийцев, вместе с которыми когда-то имели одну общую прародину греки, германцы, славяне и другие европейские народы. До какой степени удержалась между персами память об этом первобытном сродстве видно из того, что и поныне свою страну называют они Ираном, а это имя, через его древнюю форму Эран, происходит от первоначального арья или ария, что означает благородный, преданный, верный²⁴³. Еще царь Давид на надгробной надписи (в Накши-Рустами) называет себя: «Сын Гистаспа, Ахеменид, Парса (то есть Персиянин), сын Парсы, Ария, из племени Ариев» (Коссов.Inscript. Interpret. 76).

Отделившись от своих сродичей-индусов, направившихся на юго-восток, эранцы, утвердившись на юго-западной Азии, стали мало по малу обособлять свою национальность, сближаясь с народами семитическими, между которыми ассирийско-вавилонский своей незапамятной культурой должен был оказать решительное влияние на грубый, воинственный быт этого арийского племени. Очевидное тому доказательство представляют уже клинообразные надписи персидских царей, по начертаниям сходные с надписями Нинивии, начало которых на семитической почве возводят к тем доисторическим временам, когда на правом берегу Тигра процветал один из самых древнейших городов в мире, построенный еще халдейскими сторожилами и известный под именем Шумир (ныне Самира), что в переводе значит город языка²⁴⁴. Хотя мифология эранская в общих основах, как увидим, коренится на арийских преданиях Вед, однако многие особенности ее не могут быть объяснены, как сближением с преданиями семитическими. Самое изображение верховного божества эранского Агура-Мазды или Оромазда, иначе Ормузда, встречаемое на памятниках Ахеменидской династии (Коссов. Inscript. Archetypa, 49, 52, 57, 70, 72:73), обязано своим происхождением, как полагают ученые²⁴⁵, влиянию вавилонскому, да и вообще для громадных сооружений в своей империи древние персидские цари брали строителей из стран Тигра и Евфрата.

Эта могущественная империя, возникшая на развалинах сокрушенных ею древних царств Ассирии, Вавилона, Египта, предназначена была потом в истории всемирной цивилизации служить связующим звеном между преданиями раннего просвещения этих народов и классической Грецией, от которой ведет свое начало цивилизация европейская. Народности юго-западной Азии, сначала семтические, потом персидская, в течение столетий оказывали влияние на Грецию, самое многостороннее, столько же в практическом быту, в усвоении удобств жизни, в насаждении и разведении на греческой почве культурных растений и домашних животных, сколько и в отношении умственном, в мифологии и художествах, как, например, в развитии культа Афродите, Геркулесу, Аполлону, доже в атрибутах при некоторых божествах, каковы павлин при Гере или Юноне, или белые голуби при Афродите²⁴⁶, наконец самые подробности в некоторых формах греческого искусства, как, например, ложчатые стволы колонн и завитки ионической капители, находят себе оригиналы в первооборазах искусства ассирийского и финикийского²⁴⁷, усвоенных и зодчими Персидского царства (Коссов. Inscript. Archetypa65, 100, 101:124).

В отплату за влияния Востока на Грецию, запечатленные, наконец, тяжелой рукой персидских погромов, завоевания Александра Македонского, дав широкую историческую основу общению Европы с Азией и Африкой, открыли новые пути для обратного течения влияний греческой цивилизации уже с запада на восток. Баснословные сказания об этом завоевателе, сложенные из разных элементов, восточных и западных, и сначала обработанные на классической почве греко-римской, были перенесены в этой уже обработке в литературу персидскую, откуда через Византию и Аравитян распространились в средние века почти по всей Европе²⁴⁸.

Новейшие исследования по средневековой литературе и древнехристианской археологии, указывая в том и другом несомненные следы восточного происхождения, придают новую цену юго-западной Азии и той же Персии, в которой долгий период владычества Сассанидов (226–642 по Р. Х.) оказал громадное содействие в передаче восточных преданий, верований и представлений европейским народам, частью посредством азиатских дикарей, нахлынувших в Европу в эпоху так называемого нашествия народов, частью через Византию, по ее постоянным сношениям с Сассанидами. Такими путями, между прочим, объясняется не только общий стиль византийского искусства, обремененный украшениями, но и множество мелких подробностей в орнаментах, как византийских, так и в романских, напоминающих чудовищные сочетания человеческих форм со звериными, встречаемые в древнейших памятниках искусства юго-западной Азии. Как далеко и в каком обилии разносились по свету изделия сассанидских мастеров, можно судить по тому, что замечательные образцы этого искусства из серебра и золота довольно часто попадаются в курганах по разным концам России.

Сверх указанного мною общего для всемирной цивилизации значения эранцев, для нас, русских, народ этот имеет еще интерес специальный. Во-первых, по отношению к скифам, заселявшим южные страны нашего отечества, от Дона до Дуная, так как племена эти по господствующему в науке мнению признаются эранского происхождения. Если мнение это окончательно утвердится, то по столкновениям славян со скифами надобно будет предположить о доисторическом влиянии эранской народности на славянскую. Во-вторых, Кавказ с Грузией и Арменией представляют не менее существенные пункты соприкосновения для русской истрии с Эраном. Армения, упоминаемая на надписях Дария между провинциями его царства, и по географическому положению и этнологическому сродству имела для Эрана особенно важное значение, начиная от доисторических преданий вавилонско-эранских о райской прародине, примыкавшей к горам Армении, и до Моисея Хоренского (в V веке по Р. Х.), летопись которого составляет один из источников иранской истории²⁴⁹. Мнение о влиянии Грузии на древнейшее церковное искусство в России находит себе историческую опору в свидетельстве Киево-Печерского Патерика о пребывании в Киеве еще в XIвеке армян, которые отличались своей образованностью. Так в житии преподобного Агапита упоминается «врач некто, родом и верою Армянин, хитр зело в врачевании, яко же прежде того не быти таковому».

Из сказанного мною достаточно уже видно, почему такой русский ориенталист, как профессор Коссович, соединивший со знанием древне-арийских языков еврейский и другие семитические, избрал своей специальностью Эран. Еще в 1861 году, в VIII т. Трудов восточного отделения Археологического общества, напечатал он Четыре статьи из Зендавесты, с присовокуплением транскрипции, русского и латинского переводов, объяснений, критических примечаний, санкскритского перевода и сравнительного глоссария. Сочинение это, вышедшее тогда же и отдельным изданием, обогатило русскую линвистическую литературу, предложив ясные и точные результаты по исследованиям эранских древностей, проверенные критически. После того для публики европейской напечатал он на латинском языке тоже с примечаниями и переводом, в 1865 году, десять статей из Зендавесты, в 1868 году семь песней иди гимнов Заратустры (Зороастра) из так называемых в Зендавесте гат²⁵⁰, и, наконец, в 1872 году великолепное здание Древне–персидских надписей Ахеменидов, означенное в заглавии этой статьи издание, в котором ученый ориенталист вполне умел воздать подобающую честь исследуемым им памятникам, дав ученой публике в возможно роскошной типографической обстановке многочисленные воспроизведения их, и не только в клинообразном шрифте самых надписей, но и в рисунках, как самых камней, на которых начертаны надписи, так и других памятников персидского искусства, а рано и самых местностей, где они находятся, причем издатель воспользовался всеми лучшими иллюстрированными сочинениями по этому предмету, и прежними, и новейшими: так что книга г. Коссовича в этом отношении может до некотрой степени заменить целую библиотеку редких и дорогих сочинений, каковы издания Шардева, Де-Бруинса, Кер-Портера, Фландена, Тексье, Лаярда, Ролинсона и др. К изданию надписей клинообразным алфавитом г. Коссович присовокупил латинскую транскрипцию их и перевод на латинский язык, со множеством самых подробных объяснений, грамматических, археологических и исторических, и, наконец, сравнительный глоссарий, в котором эранские слова Ахеменидских надписей возводится к формам Зендавесты, низводятся к позднейшим персидским и армянским, и сближаются с родственными им в прочих индо-европейских, причем особенное внимание обращено на формы славянских наречий.

Чтобы оценить то высокое значение, какое имеют для науки изданные г. Коссовичем надписи, надобно бросить взгляд вообще на источники эранской истории и древностей. Несмотря на точное свидетельство Библии о какой-то Памятописной книге отцов или Памятных книгах дней (Ездры 4, 15; Есвири 6:1), в которых персы вели свою летопись, все дошедшие до нас источники эранских древностей, за исключением сказанных надписей, носят на себе следы или позднейших переделок и подновлений, или относятся к недавнему времени, уже к эпохе магометанской. Даже пресловутая Зендавеста или Авеста, несмотря на первобытные следы ее происхождения, должна уступить в древности надписям, уже потому только, что дошла до нас в поздних списках, так как вообще восточные рукописи не могут похвалиться своей долговечностью. Таким образом, как для религии и мифологии Эрана, так и для его истории мы имеем двоякого рода источники, древнейшие и позднейшие. В первом случае древним источником служит Зендавеста, а позднейшими толкования ее со множеством распространений схоластического, исторического и мифологического содержания, на позднейшем наречии пеглевийском, в разных книгах, из которых особенно известны Минохиред и преимущественно Бундегеш. Ученые, воспроизводя древне-эранскую религию пользуются в равной степени обоего рода источниками, дополняя краткие и темные намеки Зендавесты поздними толкователями. Даже когда переводят зендские тексты, то вносят в свой перевод взгляды и соображения пеглевийских ученых, как это делает Шпигель. Другие, как Гауг, исходя от положения о первобытном сродстве эранцев с индусами, сближают Зендавесту с индийскими Ведами, и только ими одними ограничивают свои толкования при переводе Зороастрова текста. Вследствие такого противоположного взгляда на один и тот же предмет, самые переводы зендских гимнов (или гат), сделанные Шпигелем и Гаугом так между собой различны и противоречивы друг другу, что нельзя никоим образом поверить, чтобы оба переводчика имели под руками один и тот же оригинал. Довольно одного этого факта, на который недавно обратил внимание знаменитый ведист Рот со своей обычной проницательностью и остроумием²⁵¹, чтобы видеть, как еще мало оценены в науке источники эранской древности по их досоинству и взаимному отношению. Отсюда понятно, что первое между ними место по точности и документальности своих свидетельств должны занимать надписи Ахеменидов, поскольку они касаются религиозных понятий и мифологии Эрана²⁵². Еще драгоценнее эти свидетельства оказываются для истории, и особенно потому, что все другие источники по этому предмету не только противоречат друг другу, но даже вовсе о различных предметах говорят. Источники эти, или греческие писатели и особенно Геродот, или позднейшие местные летописцы и поэты из периода Сассанидов и следующего затем времени владычества Аравитян. Представителем этих последних источников является знаменитая Царственная Книга поэта Фирдоси (X–XI в.). Летописи Сассавидские, в IX столетии, переведенные на арабский язык, равно как и Фирдоси, ведут историю Эрана от сотворения мира и от богов, и в длинном ряде мифов и исторических сказок повествуют о чудесных похождениях героев и богатырей, вроде французских Chansonsdegeste, и доводят свою мифическую историю до баснословного Сасана, чтобы его личностью связать будто бы от него пошедшую династию Сассанидов с древнейшими царственными героями Эрана. Что же касается до Геродота и других классических источников, то весь интерес персидской истории сосрелоточивается для них в тех временах, когда персы вошли в столкновение с Грецией. Это именно эпоха Ахеменидов, к которой относятся изданные г. Коссовичем надписи. Не имея ничего общего с баснословием Фирдоси и других позднейших писателей, эти клинообразные памятники своими современными событиям свидетельствами не только подтверждают Геродота и служат его известиям критической поверкой, но и во многом дополняют как этого, так и других древних историков²⁵³.

Таким образом, персидские надписи, составляя для исследований документальную опору в критической разработке древних памятников эранской старины, религиозной и бытовой, вместе с тем предлагают драгоценные современные свидетельства о блистательном периоде царственной династии Эрана, когда стране этой предназначено было явить свое всемирное значение в истории человечества.Это не только летописи прошедшего, начертанные на камне, но и живые следы государственной жизни и политики, которые Дарий Гистасп, Ксеркс, Артаксеркс и другие цари от своего имени оставили по себе в воздвигнутых в честь им памятниках.

Эран составляет исключительное явление в ряду азиатских народностей, косневших вне исторического развития в своем заколдованном кругу мифа и сказки. Восприняв в себя лучшие живительные соки арийской и семитической цивилизации, он не остановился при результатах прошедшего и с незапамятных времен воспитывая себя на памятописных книгах отцов, сам создал себе историю из громких дел и событий, и не только умел внушать другим народам всесвятую о себе молву, занесенную в классические летописи Греции, но и сам оценил свое прошедшее, оставив по себе им самим начертанную историю в этих монументальных надписях. Тысячелетнее влияние Персии на всемирную цивилизацию состоит не в одних только погромах и завоеваниях, а преимущественно в тех мировых идеях и плодах ранней азиатской цивилизации, которые при посредстве этих внешних событий Персия передавала человечеству. Чтобы во всей полноте понять глубокое значение клинообразных начертаний, надобно видеть в них не одно высокомерие царственных военачальников, но именно тот исторический смысл, который, устрояя и обозревая настоящее, указывает на его твердую опору в прошедшем. Потому для точной оценки этих памятников письменности, согласно самому существу их, надобно поставить их в центр всего исторического бытия Эрана, примкнув к ним и прошедшее, на котором они коренятся, и последовавшее за ними, которому они служат зерном развития.

II

Эранцы вместе с предками индусов, как уже замечено, соствляли некогда одну нераздельную группу племени древне-арийского, и прежде чем выделиться из этой группы, сообща со своими сродичами выработали себе общие начала народности, запечатленные сродством быта и верований, лежащих на основе Зендавесты и Ведийских гимнов и обрядов. История застает эранцев разделенными на племена, из которых одни еще вели жизнь кочевую, повинуясь толчку, данному при выселении из древнейших становищ, другие успели уже снискать оседлость и знали земледелие, которым, благодаря местным условиям, они занимались успешнее, нежели родственные им индусы.

Деление Эрана на области (dahyus) и кланы (vith), приводимое на надписях Дария, по самой терминологии своей восходит к Авесте и древнейшим преданиям той первобытной эпохи, когда путем естественного расположения из отдельных семей слагались роды, племена и общины. Низшая степень обозначается жильем, вмещающим в себе одну пару или тягло, затем следует клан (виш, в надп. vith), состоявший из 15 пар, далее – род (zantu), из 30 пар, и, наконец, община или область (daghu, danhu, dahyus), по малой мере из 50 пар. Каждый из этих четырех союзов, по Авесте, имеет своего главу или начальника, под названием начальника дома или домовладыки, начальника клана (вишпаити), начальника рода (зантупаити) и начальника общины или области²⁵⁴. Согласно органическому отношению семьи к роду-племени, и национальные предания и религия Эрана первоначально коренились в семье, откуда широко распространялись в те родовые и племенные союзы, которые не забывали своего корня в семье. По священным книгам этого народа, вменяется не одним жрецам, но и всему народу возносить к божеству молитвы, ибо голос всякого молящегося доходит до Агура-Мазды, так что обряд и славословие Авесты стоят еще на той первобытной ступени Ведийского периода, когда и то, и другое еще не перешло в исключительное достояние жреческой касты.

Сродство обоих древне-арийских племен, эранцев и индусов, возводится до глубокой древности в некоторых религиозных представлениях и преданиях²⁵⁵. Во-первых, ведийский Сома у эранцев чествовался в грамматически родственной форме Гаома. Древние арийцы в соке растения, называемого этими именно словами (в лат. перев. asclepiasacida) видели источник жизни, божество, дарящее само себя людям, дабы их возвести до себя. Это было и растение, и напиток бессмертия, амврозия (санскр. омрита), а также и сам бог. Выжимание из этого растения сока и вкушение выжатой влаги сопровождается, как в Ведах, так и в Авесте, особыми обрядами и славословиями. По мифу божество это состоит в связи с Кришану у индусов или Керешани у эранцев. По Ведам стрелок Кришану стережет растение Сома и ранит сокола (самого Индру), когда этот последний похищал Сому²⁵⁶. Эранские предания не знают подробностей о своем Керешани, но все же причисляют его ко врагам Гаомы. Другим врагом этого же божества называют они Гандареву, который впоследствии является просто демоном, живущим в воде. У индусов не один Гандарба, но целая их толпа: это божества воды и облаков, и стражи Сомы. Между прочими божествами общими обоим племенам, надобно упомянуть о Митре, божестве света, которое было заимствовано классическими народами у персов и получило потом всемирную известность.

Столько же родственны племена эти и по основам героических сказаний. Индусский Яма – первый человек и первый на земле смертный, вместе с тем и царь в царстве отцов или умерших родителей, чествуется и у эранцев в форме Има, как первый царь и родоначальник баснословных династий царственных, но он не умирает, а удаляется от смертных в райское жилище²⁵⁷. Отцом индусского Ямы слывет Вивосват, эранского Имы – Вивангат. Индусский Трита у эранцев Траэтаона (позднейшая форма – Фредун). Тот и другой поражают треглавого змия. Если в индусском змии еще явствуют следы мифологии природы в представлении облака, то эранцы уже локализовали своего змия Дагаку, сделав его царем Вавилонским, согласно библейскому свидетельству о вавилонском змии (Пророчество Даниила, 14, 23–27), о чем будет речь впереди. У индусов Трита прозывается Аптия, то есть водорожденный или повелитель воды, у эранцев Траэтаона – сын Атвии (Аптии). Далее Кавья Ушанас ведийский – у эранцев Кава Ушан (Кава Уш, позднейшее Кай Каус), как апокрифический Соломон, в своих великолепных сооружениях пользуется пособием демонов и потом служит первообразом сказочного Александра Великого: как этот последний возлетает на небо на крылатых зверях, или грифах, так эранский герой – на орлах, возносящих его трон²⁵⁸, подробность, как увидим, состоящая в связи с иконографическим типом Агура-Мазды и других божеств. Наконец, надобно упомянуть о Кире, к которому относится старшая из ахеменидских надписей и о котором столько баснословного повествует Геродот. Этому имени соответствует индусское Куру, о борьбе которого с Пандавас рассказывает индусский эпос. Замечательно, что до настоящего времени в северном Иране сказываются сказки о некотором герое под именем Куроглу (то есть сын Кура или Кира). Как индусы знали на севере какой-то баснословный народ Куру, проводящий блаженную жизнь, так это же собственное имя на севере Ирана локализовалось в названии реки Куру, сохранившей и доселе это наименование, точно так, как в Иране же две реки по имени царственного героя назывались Камбизы и две – Камбизены. Такая локализация историко-эпических личностей, напоминающая нам олицетворение Дуная, Дона, Волхова в виде богатырей, носящих эти имена, на почве эранской объясняется, как увидим, не небесными потоками, в дожде и ливне низвергающимися на землю, как учит мифология природы, а преданиями космографическими о реках, на которых были ранние становища народов или которые составляли границы населенной страны.

В религии Заратустры или Зороастра, обыкновенно видят не постепенное развитие общих начал религии Ведийской, а ее крутую реформу. Это доказывают самим названием божеств вообще в мифологиях Ирана и Индии. Первобытное название бога у арийцев дива²⁵⁹, сохранившееся у родственных европейских народов, перешло у эранцев в наименование не добрых, а напротив – злых демонов, к которым отнесен и сам Индра, причисляемый в Ведах к главнейшим божествам вместе с Варуной (Уран), Агни (огонь) и др. С другой стороны, санскритский асура, в смысле живоносного, животворящего, в Ведах эпитет божеств и всякой святыни, в этом смысле принят и у эранцев в форме агура (в надписях аура – господин, госпожа), слово, вошедшее в состав наименования высшего их божества: Агура-Мазда (в надписях Аура-Мазда)²⁶⁰, тогда как у индусов, в период брагманский, Асуры перестали быть светлыми божествами и являются врагами божественных Дивов. Такие резкие противоречия в религии двух родственных племен могли бы служить сильным подтверждением новейшей теории, которая в ранних религиозных переворотах дает слишком много значения борьбе жрецов²⁶¹, если бы только арийская старина могла нам дать точные свидетельства о такой борьбе. Потому Шпигель склоняется к мнению, что в этом противоречии надобно видеть случайность, исключение, при общем сродстве эранской религии с ведийской, хотя, впрочем, не в свою пользу и приводит он тот факт, что и германцы, приняв христианство, также враждебно отнеслись к своим прежним языческим богам, назвав их демонами²⁶². Но если у народов европейских такой религиозный переворот совершился вследствие принятия христианства, то и в Эране аналогическое этому перевороту явление в низведении ведийских божеств светлых до злых демонов не надлежит ли объяснять не случайностью, а тоже каким-либо бытовым и нравственным потрясением, глубоко проникнувшим всю жизнь.

Таким событием в эранской жизни, между прочим, надобно признать ее сближение с ранней культурой семитических племен. Этим путем объясняют ученые тот процесс, которым Эран выработал себе отвлеченную идею о едином Боге – Творце всего мира. «Как еврейский Егова, говорит Шпигель²⁶³, так и Агура-Мазда есть единый Бог, который все творит, и все прочие существа, как бы они высоко ни стояли, не более как его творение. Воззрение это повсюду встречается в Авесте». Так же понимал божество и царь Дарий, следующими словами начиная свои торжественные манифесты на надписях: «Велик Бог Агура-Мазда; он сотворил сию землю и оное небо сотворил, и человека сотворил, и его превосходство (над прочими животными), и Дария поставил царем, единаго царя над многими, единаго над ними правителя». (Коссов., Inscript., Interpr. 59:76).

Отвлеченному понятию о едином Боге-творце соответствует в эранском учении отвлеченное же понятие о начале злом, которое в своем противоположении началу благому и составляет так называемый дуализм эранской религии. Это злое божество именуется Ангро-Маиньу (ново-персидское Агармон, Агреман), то есть Ариман²⁶⁴. Что отвлеченное понятие преобразовалось в определенный тип верховного существа уже впоследствии, видно из того, что в Авесте имя это обыкновенно заменяется разными выражениями, имеющими смысл вообще злого, недоброго духа, и только в позднейших памятниках стало общеупотребительным и господствующим. На древних надписях его вовсе не встречается. Как Агура-Мазда, по эранскому учению, властвует над благими богами и духами, так Ариман над злыми, которые только со времени Заратустры перстали являться на земле в человеческом образе. Хотя оба верховные существа эранского дуализма испокон века были и есть, но между ними то существенное отличие, что Агура-Мазда также вечно и пребудет, тогда как владычеству Аримана некогда настанет конец. И в творении мира они между собою далеко не равны. Хотя Ариман есть творец всего злого, как Агура-Мазда творец всего благого, но этот последний творил независимо и самостоятельно, тогда как творчество Аримана есть так сказать оппозиционное: оно уже предполагает пред собою сотворенное благим творцом и направлено к ниспровержению и разрушению всего благого или по крайней мере к его вреду.

Нет сомнения, что этот дуализм своими началами восходит к раннему периоду религиозных воззрений обоих арийских племен в Азии, оставившему по себе предания в Ведах о борьбе света с тьмою, но только у эранцев получил он такое широкое развитие и был возведен в принцип нравственный. Дуализм буддийский, по новейшим исследованиям²⁶⁵, ставят в зависимость от эранского. Злое начало или Ариман имеет в Авесте, между прочим, эпитет маирьо (от мар – умирать), и значит не только смертельный, но и змий, а в позднейших персидских наречиях в форме Мар означает уже только змия, и мифический герой эранских сказаний Дагака, иначе Зогака – или треглавый змий, или существо человеческое со змиями на плечах, что и означается словом мар-дош.Этот змий Мар или сам Ариман и является в буддийских легендах под тем же самым именем Мара. С ним вступает в борьбу Сакьямуни, то есть сам Будда, как с Ангромаинью – Заратуштра, и сокрушает его силу, несмотря на все ухищрения этого злобного демона, прибегающего ко всевозможным хитростям и соблазнам. То является он Будде, как князь мира, и предлагает ему владычество над вселенной; то преследут его, когда тот постится, искушая его радостями жизни.

Отвлеченный характер мифологии эранцев, свидетельствуя о значительной зрелости религиозного и нравственного развития этого народа, вместе с тем указывает на связь этой мифологии с верованиями и преданиями семитических племен. Для примера можно указать на божество Бесконечного Времени²⁶⁶, с которого Шпигель в своих Эранских Древностях начинает характеристику эранских божеств. Агура-Мазда творит мир в бесконечном времени, которое таким образом представляется как бы бесконечной материей; потому-то и сам бог Бесконечного Времени призывается в молитвах вместе с гением Воздуха (Раман) и богом Пространства (Тваша). Арийские Веды, исходя от наивных воззрений на природу, еще не успели достигнуть до отвлеченной идеи о бесконечности во времени, да и вообще ранний период индо-европейской мифологии, оставивший по себе следы в языке и мифе, представляет нам в очевидной последовательности ступени развития конкретных представлений о вечерней и утренней заре, через понятия вечер и утро, до мысли о прошедшем и будущем (вчера, завтра), от которых потом уже через отвлечение составилось общее понятие о времени, сближенное, наконец, с идеями о вечности, необходимости и судьбе. Такой переход наглядных воззрений к отвлеченным понятиям и идеям во всей осязательной точности запечатлелся в тех мифологических образах, которые чествуются как божества и утренней, и вечерней зари, и вместе как божества необходимости, возмездия и судьбы, то есть греческие Эриннии, германские Норны и др²⁶⁷. Что касается до эранского бога Времени, то в своем отвлечении, распространяя свое владычество на долгие века, он вместе с тем чествуется и как божество Судьбы; потому представляют его даже творцом не только Ангро-Маиньу, но и самого Агура-Мазды.

Не находя непосредственных точек соприкосновения с Ведами, ученые сближают эранское божество Бесконечного Времени с вавилонским Белем, именно с тем, который прозывается древним.

Несомненное сродство эранских преданий с семитическими признает наука в сказании о сотворении мира, причем первобытность остается на стороне семитов. Выходя от мысли о потребности большого пространства времени для такого трудного и многосложного дела, как сотворение всего мира, эранцы расширили семидневный срок творения. Умаляя понятие о всемогуществе Творца, они предоставили ему больший срок, распространив творения на целый год, который искусственно разделили на шесть периодов из неравного числа дней. А именно Агура-Мазда творит небо в 45 дней, воду в 60, землю в 75, деревья в 30, животных в 80 и, наконец, человека в 75, итого 365 дней. Первые люди (Машья и Машьяна) родились сперва в виде дерева, как скандинавские Аскар и Эмбла, и уже потом разделились на две отдельные особи. Вели блаженное житие в райской стране, вкушая только воду и плоды, но, когда утратили непорочность, стали питаться молоком и мясом.

С замечательной ясностью отразилось в эранских преданиях библейское сказание о двух райских деревах, о древе жизни и древе познания добра и зла. Еще древнен-арийская Риг-Веда вспоминает о священном дереве, из которого боги сотворили небо и землю, и сверх того повествует о древе же, на котором два крылатые существа вкушают сому, и с которого добыл этого бессмертного пития сам Индра, прилетевший в виде сокола²⁶⁸. Эранское сказание отличается от ведийского тем, что вместо одного чудотворного дерева называет два, согласно свидетельству книги Бытия. Одно дерево называеться безболезненным; на нем растут семена всякого рода растений. К нему приставлена некоторая птица. Она собирает семена эти и, смешав с каплями дождя, сеет их по земле. Другое дерево есть белый Гаома. Вкусивший от него получает бессмертие; при воскресении из мертвых он будет оживлять мертвые трупы. Оба дерева растут в воде. Чтобы истребить древо бессмертного Гаомы, в источнике Ардвишура, из которого он поднимается, помещена ящерица, от злобных покушений которой защищают дерево десять рыб, созданных нарочно для того и опущенных в тот же источник.

Предание о месте земного рая, определяемом географическими сведениями ранних времен, сложилось у эранцев, по мнению Шпигеля²⁶⁹, под влиянием семитическим. Библейское сказание о четырех райских реках, текущих с Меру, и лежащее в основе космогонических представлений Эрана, как нельзя проще объясняется самой местностью Вавилонского царства. Тигр и Евфрат, служа границами Месопотамии, могли дать идею о двух других реках, которые также составляли предел, но уже всей вселенной. Это были – к востоку Инд и к западу Нил, далее которых едва ли доходили географические сведения древних вавилонян. К северу поднимались горы, за которыми шли неизвестные страны, и там-то высоты Армении, покрытые снегом, казались естественной ступенью от земли к небу. Так и по понятиям Эранцев, к северу граничит вселенная с недоступными вершинами горного хребта Гара-Березаити или Альбури, иначе Альбори. От этой горы произошли все прочие на земле горы; она мать всем горам; она же ведет к небесам. На ней рай, куда для блаженного жития удаляется Има, на ней же местоприбывание и самого Агура-Мазды с его гениями. Кругом ее обращают свое течение солнце, месяц и звезды, и с ее высоты истекает тот источник Ардвишура, в котором растет древо жизни, белый Гаома, охраняемый от зловредной ящерицы десятью рыбами. Оттуда же вытекают и две великие реки, служащие пределами вселенной, к востоку Инд и к западу Нил.

Касательно предания о всемирном потопе Эран представляет любопытные особенности. По новейшим исследованиям признается за несомненное, что древние арийцы заимствовали это предание от семитов, так как индусское сказание о потопе Манусовом носит на себе признаки вавилонского происхождения²⁷⁰, вероятно через посредство Эрана; известно также, что и не у всех семитов предание это существовало, а только в племенах ассирийско-арамейско-ханаанских, тогда как племена аравийско-эфиопские его не знали²⁷¹, так же как и египтяне. Что же касается до эранцев, то они хотя и знают некоторые обстоятельства вавилонско-еврейского потопа, но не усвоили для эранского Имы Ноева ковчега, как его усвоили в Индии для Мануса. Эту всемирную катастрофу Авеста относит к царствованию Имы (инд. Яма). Агура-Мазда уведомляет Иму, что вся вселенная подвергнется сокрушительной гибели от зимы и воды, которая покроет всю землю, и чтобы спастись от общего бедствия, велит ему устроить на Гара-Березаити четвероугольный сад, с дверью и окном для света, и войти в этот сад, взяв с собой семена всех творений. Профессор Коссович²⁷² в упоминании об окне видит явный след первоначального представления о ковчеге, который заменен потом садом. Этот эранский вариант о потопе особенно важен в сравнительном отношении, потому что во всей очевидности соединяет предание о горе, к которой причаливается ковчег, с воспоминаниями о рае, тоже на горе, с которой в разные стороны, как из центра вселенной, изливаются райские реки.

III

Сказанное в предыдущих главах дает некоторое понятие о той развитой и осложненной разными элементами эранской культуры, которую завоевания Ахеменидов должны были разнести по всему известному тогда миру. Влияние семитическое, внесенное в классическую жизнь древней Греции преимущественно через посредство эранцев, было тем плодотворнее и тем незаметнее сливалось со своим, туземным, чтов самом Эране элементы семитической культуры были уже пересажены на почву его арийской народности, родственной грекам и другим народам европейским. Это был один из тех счастливых опытов прививки утонченного семитизма к более грубому корню индо-европейского самородка, которые служили исторической подготовкой сложной семитическо-европейской цивилизации, внесенной в историю человечества христианством. Вот точка зрения, с которой царственные идеи Ахеменидов, начертанные на надписях, получают особенное значение столько же для всемирной истории, сколько и для сравнительного изучения народностей, предлагая монументальные свидетельства о тех результатах семитическо-арийской культуры, которые Эран внес в цивилизацию всего человечества.

Персидские надписи, изданные профессором Коссовичем, повествуют о той высшей ступени развития, до какой могло только достигнуть Эранское царство, постановленное завоеваниями Ахеменидов во главе истории всего человечества. Не только стены великолепных дворцов и монументы Персеполя, даже нерукотворные скалы и утесы с высеченными на них скульптурными фигурами и надписями, должны были повествовать о великих делах, совершенных героями этой династии. И с какой настойчивостью держались тогда этого обычая – вести монументальную летопись, видно из того, что еще так много осталось от него следов в сохранившихся до нашего времени надписях²⁷³, несмотря на все погромы и опустошения, столько способствовавшие к их истреблению.

Историческое сознание национальной славы, руководимое высокомерной политикой, запечатлело каждую черту клинообразных надписей Ахеменидов. Это не задушевные откровения вурующего чувства и нравственного убеждения, начертанные на храме и алтаре, это не трогательная повесть любви и дружбы, оставленная в немногих словах на могильной плите: напротив того, Ахемениды повсюду кругом себя, заставляя говорить самые камни, старались запечатлеть в умах покоренных данников одну только идею о могуществе своего царственного величия и о непреложной правде своего самодержавия, ниспосланных им непосредственно от щедрот самого Агура-Мазды. Это манифесты или эдикты, которые обнародует Ахеменид от своего имени. «Аз есмь Дарий, – гласит бегистанская надпись – великий царь, над царями царь, царь областей, Гистаспа сын, Арсамы внук, Ахеменид. Объявляет Дарий царь: Мне отец Гистасп, Гистаспу отец Арсама, Арсамы отец Ариарамн, Ариарамну отец Теисп, Теиспу отец Ахемен. Объявляет Дарий царь: посему Ахеменидами мы зовемся. Искони предназначены мы на царство; искони род наш был царственный. Объявляет Дарий царь: восемь царей произошло в моем роде; аз есмь девятый: по сугубому наследованию, мы девять царей. Объявляет Дарий царь: милостию Агура-Мазды аз есмь царь: Агура-Мазда дал мне царство. Объявляет Дарий царь: сии суть области кои подлежат мне; волею Агура-Мазды аз есмь царь над ними: Персия, Сузиана, Вавилония, Ассирия, Аравия, Египет, острова на море, Спарда, Иония, Медия, Армения, Каппадокия, Парфия, Дрангиана, Ария, Хорасмия, Бактриана, Согдиана, Гандары, Саки, Саггагиды, Арахосия, Маки: всего двадцать три области²⁷⁴. Области сии принадлежат мне. Волею Агура-Мазды все они мне подвластны, дают мне дань, и что бы я ни повелел, исполняют во дни и в нощи». Исключительная, отменная милость Агура-Мазды, почиющая на Ахеменидах, своим началом восходит к сотворению всего мира, и Дарий ради пущего величия ведет свое происхождение непосредственно из освященного древностью высокородного племени Ариев. Так начинается надгробная надпись Дария известным уже нам текстом о едином Боге-Творце всего мира: «Велик бог Агура-Мазда; он сотворил сию землю, и оное небо сотворил, и человека сотворил в его превосходство (над прочими животными), и Дария поставил царем, единаго царя над многими, единаго над ними правителя. Аз есмь Дарий, великий царь, царь царей, царь областей всенародных, царь сей земли великой своею широтою, Гистаспа сын Ахеменид, Перс, Перса сын, Арий, арийскаго племени (арийское семя)». Оканчивается же эта надпись обращением ко всякому смертому, до которого снисходит Ахеменид в своем высокомерии только как предвозвестник воли самого Агура-Мазды: «Объявляет Дарий царь: все что ни сделано мною, делал я по воле Агура-Мазды; Агура-Мазда был мне помощником во всяком моем совершении. Да хранит меня Агура-Мазда от всякого зла, и мое потомство и всю землю сию; молю Агура-Мазду да подаст мне сие. Смертный! Тебе сказаны повеления Агура-Мазды. Не укосни от прямаго пути, не впади в подлое, не прилепися к мерзостному» (Накши-Руст. Косс. Interpr. 76, 80–81)²⁷⁵.

Кроме внушения обаятельного к себе благоговения, Ахемениды в этих монументальных манифестах повествуют о государственных событиях и своих подвигах, и деяниях. Особенно важно было для Дария обнаружить дело о ложном Смердисе или самозванце Маге-Комете, и первая надпись багистанская входит в любопытные подробности этого факта, столько щекотливого для политики Ахеменидов. Повествования о походах и завоеваниях представляют замечательные образцы реляций лапидарного стиля. Например, «Объявляет Дарий царь: после того я направился к Вавилону против Надитабела²⁷⁶, который называл себя Навуходоносором. Войско Надитабела защищало реку Тигр… Агура-Мазда был мне помощником, и волею Агура-Мазды переправился я через Тигр, и могущественно разбил там войско Надитабела… Объявляет Дарий царь: вот что было совершено мною в Вавилоне. Объявляет Дарий царь: сих девять царей взял я в оном сражении», и т. п. А чтоб и тени сомнения не могли возбудить эти реляции, тот же Дарий царь внушительно объявляет: «Свидетель мне Агура-Мазда, что все изложенное здесь совершил я не ложно» (Коссов. Interpr. 20, 22–23, 44, 45, 46–47).

Особенно назидательны были такие надписи, которые сопровождались скульптурными изображениями, что заменяло грамоту для неграмотных и служило к вящему вразумлению. Так например, малые Бегистанские надписи объяснены в лицах. Над изображением Дария значится: «Аз есмь Дарий, великий царь, над царями царь» и пр. Затем идут изображения побежденных и низвергнутых Дарием царей. Сам он одной ногой стоит над распростертым на земле пленником, который простирает к нему руки. Пред ним со связанными руками и прикованные шеями к одной общей всем цепи еще несколько побежденных царей; позади Дария – телохранители, один с луком и стрелами, другой с копьем. Вверху над всей группой парит в своем крылатом седалище сам Агура-Мазда, милостиво обращенный к Дарию. Подписи гласят: «Вот – Комет, который был Маг, говорил лживо: я Смердись, Киров сын, я царь»; другая: «Вот Надитабир, лгал, говоря: я Навуходоносор, Набунитов сын, я царь Вавилонский»; еше: «Вот Мартияс, лгал, говоря: я Иманис, царь Сузианы» и т. д. (Коссов. Archetyra, 46–47; Interpr. 55–57). Замечательно, что не один ложный Смердись, но и все побежденные цари выдаются за лжецов и самозванцев, так что правда и милость Агура-Мазды почиют только на победителе Ахемениде. Грубый обычай поносить врага ругательствами на поле битвы возведен здесь уже в политический принцип горе побежденным, которое пред судом Агура-Мазды оказывается возмездием за их неправду, ибо сам Агура-Мазда помощник в битвах, а кто победил, тот праведник, наделенный его милостью и щедротами.

Мало того, что надписи повествуют о событиях персидской истории; они должны были гласить из рода в род отдаленному потомству о судьбах всего мира, предопределенных в совете самого Агура-Мазды. Таково их прямое назначение. Это не только подвиги Ахеменидов, но и воплощение на земле всеблагой воли покровительствующего им высшего божества. Слово, начертанное на камне, должно было свято чтимо, как бы означенное им самое дело, совершенное волей и милостью Агура-Мазды. И как всредние века благочестивые писцы клали зарок на списанные ими книги, чтобы никто впредь не смел их ни истреблять, ни отчуждать от церкви или монастыря, куда были они положены или завещаны: так еще с большим авторитетом – «объявляет Дарий царь: кто бы ты ни был, который когда-либо после будешь созерцать сии скрижали, кои велел я снабдить письменами, и сии изображения, возбраняй повреждать их, и пока живешь, имей попечение о сохранении их в целости. Объявляет Дарий царь: если ты сии скрижали и сии изображения возбранишь от повреждения, и потщишься об охранении их, пока не иссякнет твое племя, да будет над тобою милость Агура-Мазды, и да укрепится силою потомство твое, и да поживешь многая лета, и что бы ни замыслил ты сотворить, да поможет тебе Агура-Мазда по молитвам твоим. Объявляет Дарий царь: буде же, созерцая сии скрижали и сии изображения, попустишь повредить их, и покаживет твое племя, не потщишься о сохранении их, да будет тебе губителем сам Агура-Мазда, и да иссякнет племя твое, и что бы ни замыслил ты сотворить, да разорит тебе Агура-Мазда» (Коссов. Interpr. 51–53).

Торжественные формулы, которыми Дарий закрепляет за собой идею о самодержавии, производя ее из предвечного источника, вместе с творением всего мира, и в которых ведет он царственную книгу родства, выработалисьна эранской почве до такой классической точности лапидарного стиля, что усвоены были слово в слово как непреложные тексты и преемниками этого завоевателя. В том же самом виде встречаются они на надписях Ксеркса и Артаксеркса Оха (Коссов. Interpr. 95, 97, 99, 100, 118:119).

IV

Наука далеко еще не подвела итога тем разносторонним, широким влияниям, которые оказало на цивилизацию челвечества великое Иранской государство, начиная от блистательной эпохи Ахеменидов, возникшей на развалинах ранней семитической культуры, через период Сассанидов, развившийся во взаимном влиянии с соседней Византией, и до завоеваний Аравитян, которые потом разнесли по всему миру плоды восточного просвещения, столько веков созревавшие в той благодатной стране, в которой народы разных племен и вероисповеданий не переставали искать свой земной рай. Крепкий узел, которым тяжелая рука эранских завоевателей затянула тесный союз индо-европейской культуры с симетической, не успели еще разрешить ученые специальности в своих исследованиях Востока и классической древности, и тем более смутной эпохи средних веков, сложенной из стольких друг другу противоречивых элементов и направлений. Я со своей стороны ограничусь немногими замечаниями, на которые невольно наводит великолепное издание профессора Коссовича.

Перелистывая рисунки этой книги с изображениями архитектурных подробностей, костюма и утвари, обычаев и верований, удивляешься, как долго оставалась для науки под спудом простая истина, убеждающая здесь наглядно в той мысли, сколько средневековая культура – каковы бы достоинства ее ни были – обязана своим развитием Востоку, представителем которого был тогда Эран, а проводниками Византия и потом Аравитяне. Хитросплетения византийского орнамента и неуклюжая фигурность византийской колонны, столько же как и чудовищность романского стиля, а также и многие другие странные особенности средневекового искусства и литературы, с крайними натяжками объяснявшиеся прежде как самородные плоды европейского быта, получают настоящий свой смысл и ясное значение в тех восточных оригиналах, с которых были скопированы. Вот, например, в книге г. Коссовича эранская колонна с неуклюжей – на глаз, воспитанныйклассической архитектурой – капителью из двух быков, которые срослись шеями и подложили под себя передние ноги (Коссов. Archet. 48, 49:68), и своей широкой массой давят ствол колонны, как в византийской архитектуре до безобразия разбухшие капители давят собой тонкие стволы колонн²⁷⁷, затейливо перемкнутые фигурными балясами, что так любит та же эранская архитектура (Коссов. Archet. 72, 73:124). Вот эранский герой, поражающий кинжалом стоящего пред ним на задних ногах льва или чудовищного крылатого зверя (Коссов. Archet. 105, 112, 115:119): это азиатский оригинал той группы, которая помещена на одной из наружных стен Дмитриевского собора во Владимире (1194–97 г.)²⁷⁸, между другими лепными изображениями, в которых несомненны следы восточного происхождения, занесенные в Европу из Эрана через Византию. Таково, например, изображение Александра Македонского, возлетающего на небо, согласно повествованию византийского летописца: «Имяше убо звери крилати, научени летати по аеру. Премудростию устроено: бе бо клетка учинена, и по обе стране звери имуще привязани, и стоя в клетце Александр держаше в обою руку мяса необварена (то есть сырое мясо)²⁷⁹. Зверие же зрением устремляхуся к мясу, возношаху его горе. Егда же хотяше снити долу, низпущаше руце с мясом долу». Мы уже знаем, что предшественником Александра в этой премудрости был эранский Кава-уш или Кай-каус, который только вместо клетки возлетал на троне, возносимом не крылатыми зверями, а птицами. Ясно, что сказание это главнейшим образом основывается на предании о таком седалище или вообще помещении, которое, будучи снабжено крыльями, возносит кверху находящуюся в нем особу. Потому оно является то в виде трона, то в виде клетки; возносят его то крылатые звери, то птицы, и во всяком случае сам возносящийся крыльев не имеет, почему и пользуется таким крылатым снарядом. Именно такой почти снаряд встречается, и довольно часто, между изображениями на эранских памятниках, например, дважды в верхней части Дариева престола (Коссов. Archet. 72, 73, 74; сл. также Transcript. 52). Это не что иное, как корзинка или плетенка, вроде той, в какую по пояс ставят малых детей, когда они только что начинают учиться ходить.К верхнему обрезу этого снаряда приделаны с обеих сторон по огромному крылу, под которыми вьются ремни или тороки. Вся эта фигура в ассирийской и эранской мифологии служит символом верховного божества и в археологии известна под именем Фервера²⁸⁰. Когда изображается на эранских памятниках Агура-Мазда, то он всегда стоит в фервере, паря в воздухе над головой царственного Ахеменида. Так, например, на упомянутых выше изображениях Дариева престола, над царем восседающим, идет орнамент с незанятым, пустым фервером, а над орнаментом парит в том же фервере сам Агура-Мазда (Коссов. Archet. 72:73). По смыслу эранских воззрений, герой возносящийся на небо должен был пользоваться тем же летучим снарядом. Эранская легенда о Кава-уше называет его троном, сказания об Александре Великом – клеткой, объясняя себе таким образом его загадочную форму; что же касается до крылатых зверей или птиц, привязанных к клетке или трону, то и то, и другое не только не противоречит первоначальному виду фервера, но и вполне с ним согласуется и даже дополняет о нем предание, потому что сам фервер есть не что иное, как остаток какой-то мифической птицы, удержавший в себе не только ее крылья, но и хвост.

Чудовищные животные, крылатые звери, птицы с человечьими головами и другие чудовища в орнаментах византийских и романских, по новейшим исследованиям, несомненно происхождения восточного и преимущественно из Эрана. Ведиколепные византийские ткани и по материалу, и технике, и по самым рисункам мало чем отличались от персидских. Роскошь византийского костюма наложила тяжелую руку и вообще на художественный стиль. Так, например, любопытный рисунок византийской ткани XI столетия²⁸¹, взятый с азиатского образца, представляет четыре звериные туловища, крестообразно примыкающие к одной общей им всем голове, составляющей таким образом их центр. Подобное же чудовище в нескольких экземплярах встречается на прилепах Владимрского собора, только не из четырех, а из двух туловищ, соединенных одной общей головой, и притом так, что или туловища стоят на всех четырех лапах, как и на византийской ткани, или же, поднимаясь на дыбы, обращены друг к другу тылом. Звери на обоих памятниках очевидно львы.

Но что особенно замечательно на стенах Владимирского собора, так это поразительное сходство в лепных колонках, отделяющих изображения, с колоннами эранскими. Было уже замечено, что капители этих последних состоят из двух бычьих голов со сросшимися туловищами, под которые с обеих сторон подложены передние ноги. Точно такой же рисунок удержали у мастера во Владимире на Клязьме, только помещали его под колоннками, в виде консолей, и вместо бычачьей головы вылепили человечью, как у сфинкса. Что же касается до водружения колонны на изображении зверя, обыкновенно льва, то этот мотив столь обыкновенный в романской архитектуре, и согласный с особенностью владимирских колоннок, восходит еще к ассирийским оригиналам, перешедшим в Европу при посредстве того же эранского влияния.

Влияние эранское не могло бы так широко охватить художественные формы раннего периода средневековой Европы, если бы оно поверхностно коснулось только внешнего выражения и не вошло бы в самую глубь народных преданий, смесившись с разными элементами книжного происхождения, внесенными в европейские народности вместе с водворением христианства²⁸², и если бы оно не осложняло собою то полухристианское двоеверие, которое так долго господствовало в невежественных массах народа. И действительно, рядом и в соотвествии с чудовищными, загадочными формами византийско-романского искусства, народная литература средних веков предлагает нам столько же фантастические сказания загадочного и чудовищного содержания, следы которого более или менее восходят к тому же эранскому преданию.

Было уже сказано об эранском Дагаке. Это и змий, и человеческое существо, один из эранских царей баснословного времени. Авеста знает его еще в виде змия, с тремя головами, с тремя пастями и шестью глазами; но Фирдоси изображает его уже как обыкновенного человека, только с двумязмиями на плечах, выросшими будто бы от того, что Ариман поцеловал его в плечи. Еще Авеста местом жительства Дагаки называет Вавилон, с чем согласуются и позднейшие сказания; но царствует он в Эране, к великому бедствию народа, после блаженных времен Иема или Имы, в котором, как мы уже знаем, эранцы соединили семитические предания об Адаме и Ное с индусскими о Яме и Манусе. Чтобы извести обеих змей Дагаки, по совету того же Аримана, их кормят человечьим мозгом, и для этого ежедневно убивают в Эране по два молодых человека, что грозит населению конечным истреблением. Герой Фредун или по-древнему Траэтаона является, как мы знаем, освободителем своего отечества от чудовищного тирана. Ему помогают кузнецы, увлеченные кузнецом же Каве, у которого перебили сыновей одного за другим, чтобы их мозгом кормить змей Дагаки, и, наконец, грозили убить и последнего. Хоругвией для ополчения послужила кожа, которой прикрывают себя кузнецы, когда работают. Фредун настиг Дагаку в его дворце в Вавилоне, освободил оттуда двух сестер царя Иемы или Имы, и самого Дагаку захватил и увез в гористые места, где и приковал к скале. Взошед на престол, ту кожу слелал Фредун царским знаменем, украсив ее драгоценными камнями.

Сказание это, несмотря на позднейшие подновления его древнейшей основы, очевидно ведет свое начало от предания о библейском змии-искусителе, и во-вторых, указывает на Вавилон, как место жительства этого чудовища. В первом случае оно состоит в связи с историей первых человеков, во втором – с преданием о вавилонском змии. Рассмотрение того и другого в отдельности бросит новый свет на некоторые загадочные подробности повествовательной поэзии европейских народов, состоящей в связи с так называемыми апокрифами и иконографией.

Злобный Ариман снабдил ненасытными змеями плечи Дагаки, указав вместе с тем средство, как извести их. По его же ухищрениям, как мы знаем, пущена в воды Ардвишура ящерица, чтобы истреблять растущее в них древо бессмертного Гаомы, но десять рыб защищают его от зловредного покушения. Итак, во-первых, человеческое существо, притом злобное, с выросшими около его головы змеями, и во-вторых, зловредные или благотворительные животные, плавающие в воде для истребления или охранения некоего сокровища, там же находящегося: животные эти могут быть или рыбы, или пресмыкающиеся, как ящерица или змии. Обе эти характеристические черты предания с замечательной ясностью удержаны в одном из апокрифических сказаний русской литературы, именно в сказании о Рождении Каина и рукописании Адамовом²⁸³.

Праотец наш Каин – так повествуется – сквернав родился: голова на нем, как на прочих людях, а на персях и на челе двенадцать голов змеиных. Когда Евва кормила его своей нрудью, змеиные головы терзали ее чрево, от того лютого мучения она окраставела. Адам, видя страдания своей жены, много скорбел о ней. И пришел к нему дьявол в образе человека и обещал исцелить Каина и освободить Евву от мучения, если только Адам даст ему на себя рукописание. Адам согласился и по повелению дьявола дал ему рукописание в следующем порядке. Дьявол принес ему большую каменную плиту, а Адам заклал козлища, источил кровь его в сосуд, омочил обе руки в крови той, и потом наложил их на плиту белого камня, и отпечатались на ней руки Адамовы. Тогда дьявол оборвал с Каина двенадцать голов змеиных, положил их на камень, на то рукописание, и опустил в Иордан, заповедав змеиным головам стеречь то рукописание. И было оно так охраняемо до пришествия Иисуса Христа. Когда же Христос пришел на Иордан креститься, тогда змеиные головывосстали в струях Иорданских против Господа, и он сокрушил их в воде.

Так как многие подробности старинной иконографии обязаны своим происхождением не только апокрифам, но и мифологии древних народов²⁸⁴, почему и устранены они были впоследствии из церковного обихода, то вовсе не удивительно встретить и на Востоке, и на Западе в изображениях Крещения не только следы приведенного сейчас апокрифа, но и эранский его вариант. Дидрон, в своем Иконографическом руководстве, свидетельствует²⁸⁵, что раз двадцать случалось ему встречать в разных местах Греции, на мозаиках и фресках, в изображении этого сюжета, фигуру Христа, стоящего в Иордане на четвероугольном камне, «с четырех углов которого поднимаются четырезмеи, угрожая Христу своим жалом, с очевидною яростью, но бессильною». Если эти змеи, удержанные в приведенном апокрифе, соответствуют зловредной ящерице эранского предания, то с другой стороны и охранительные рыбы, вместе с ней в нем упоминаемые, не только не забыты в средневековом искусстве для того же иконографического сюжета, но даже они вовсе вытеснили собой змей, заняв их место кругом камня, на котором стоит в Иордане Христос: так что этот вариант был некогда принят в основу иконописного подлинника, как византийского, так и русского, и встречается в древней живописи не только у нас, но кое-где и на Западе²⁸⁶.

Теперь несколько слов о Вавилонском змии. Доморощенный у обоих арийских племен мифологический образ змия, может быть, как думают ведисты, первоначально облако, потом на эранской почве в лице Дагаки локализовался во враждебном Вавилоне как жестокий царь, который насмловал эранский народ, истребляя его на прокормление своих двух змей. В этой локализации ученые²⁸⁷ видят несомненный след исторического влияния в столкновениях Эрана с Вавилоном. И тем естественнее казалось арийского змия в лице Дагаки поместить в Вавилоне, что там искони чествовался великий змий, о котором ко времени персидского царя Кира относится знаменитое свидетельство пророчества Даниила (14, 23–27). А именно: «И бяше змий великий на месте том, и почитаху его Вавилоняне. И рече царь Даниилу: еда и сему речеши, яко мед есть? Сей жив есть, и яст, и пиет: не можеши рещи яко несть сей бог жив, убо поклонися ему. И рече Даниил: Господу Богу моему поклонюся, яко той есть Бог жив. Ты же, царю, даждь ми власть, и убию змия без меча и без жезла. И рече царь: даю ти. И взя Даниил смолу, и тук (то есть жир), и волну (то есть шерсть), и возвари вкупе, и сотвори гомолу (то есть кучу, массу), и вверже в уста змию, и изъяд разседеся змий» (то есть съевши, разселся, лопнул, издох).

Сказание это послужило краеугольным камнем для измышления целого ряда народных преданий и повествований об истребелении чудовищного змия, как у славян, так и у других западных народов, особенно у германцев, и в разных странах было локализовано к разным туземным лицам и местностям. Что все это копия одного общего им всем библеского оригинала, служит очевидным доказательством самый способ, как истреблено было лютое чудовище. Это воспалительное снадобье, приготовленное из смолы и мягкой рухляди, шерсти, конопли, а также из звериных кож. Итак, начну со славян²⁸⁸. Польское предание приурочивается к баснословному князю Краку, от которого получил свое имя город Краков. Во время княжения Крака, народ терпел великие бедствия от страшного змия, гнездившегося в пещере горы Вавел. Он поедал скот и жителей. Крак избавил свой народ от этого чудовища. Змей изведен был особенной хитростью. Несколько бычачьих шкур начинили смолой и другими горючими веществами и придвинули к змеиному логовищу. Змий стал пожирать эти начиненные шкуры, тотчас же воспламенялись они в его утробе, и он издох. То же самое предание в Киеве приурочено к урочищу Кожемяки, названному будто бы от некоторого богатыря Кирилы Кожемяки, который избавил Киев тоже от чудовищного змия и спас от него данную ему в жертву киевскую княжну. Он обмотался коноплею и осмолился смолою, и поражая змия палицей, вместе с тем воспламенил его внутренность этим горючим снадобьем; потому что змий, думая пожирать тело своего врага, проглатывал осмоленную коноплю. Этот сказочный Кирило есть вариант того летописного богатыря, который во времена князя Владимира поразил великана Печенежина и дал свое имя городу Переяславлю. Оба они были кожевники, и, что особенно замечательно, и сказка, и летопись с одинаковой подробностью характеризуют силу того и другого. Если Кожемяка рассердится, когда мнет кожи, то разорвет их пополам, будь их хоть дюжина. Ремесло кожевника и бычачьи кожи польского Крака невольно приводят на память то воинское знамя из кожи, под которым собралось эранское ополчение против Змия-Дагаки. Что же касается до кузнецов, принявших в нем главное участие, то этот мотив, восходящий своим началом к мифам о небесном кузнеце, повторился и на скандинавском Зигурде, который, будучи еще учеником у кузнеца Мимира, поражает чудовищного змия, и в средневековых сказаниях о сожжении змия Аспида при посредстве кузнечных орудий и во многих других.

Как славянские герои, согласно библейскому сказанию о вавилонском змии, истребляют чудовище горючим веществом из смолы и рухляди, так поступил и германский герой Рагнар Лодброк, когда в Гаутланде истребил громадного змия и избавил от него прекрасную Тору. Пред тем как идти на чудовище, он выварил свое платье в смоле и обвалял в песке: хотя в этой подробности несколько затемнено предание вавилонское, но что оно лежало в ее основе, явствует из самого прозвища героя – Лодброк, то есть в мохнатых портах. К этому профессор Веселовский²⁸⁹ присовокупляет следующее: «Заметим, что мотив обматывания себя кожами встречается также в северных сказаниях о Фридлейфе, Альфе и короле Фроди. Когда последний отправляется на бой со змием, один поселянин дает ему такой совет: «Если хочешь побороть его, обтяни твой щит бычачьей кожей и себя также оболоки шкурой вола; она защитит твои члены от жгучего яда, который изрыгает чудовище». «Вот почему, заключает г. Веселовский, и Рагнар Лодброк избирает себе мохнатую одежду». Если бы русский ученый обратил внимание на вавилонское предание, лежащее в основе указанных мною сказаний, и на его эранский вариант, то пришел бы к другим, более точным выводам.

Кавказ, оказывающийся во множестве случаев для сравнительного изучения посредником между Азией и Европой, и здесь дает нам свою руководящую нить. Он не забыл древнего предания о шерстяной рухляди, которая употреблена была для изведения вавилонского змия, и не удовольствовался тем, что аварский герой, по прозванью Медвежье Ухо, уже по самому прозвищу своему защищен был звериными ушами, но еще надевает на него именно войлочные уши, когда посылает его на убиение чудовищеного змия, который залегал собой все воды около города в подземном царстве²⁹⁰.

Указанное мной вавилонское предание не надобно смешивать с другим вавилонским же, которое прочел Смит на нинивийских надписях²⁹¹, и которое можно назвать самым ранним экземпляром сказания о Персее и Андромеде, и о других героях, спасающих от змия прекрасную девицу. Эпизод, разобранный на сказанных надписях, повествует о морском чудовище по имени Бул, которое время от времени всплывает из воды, опустошает страну и пожирает прекрасных девиц, которых выставляют ему на жертву. Его истребляет мифический царь Издубар, вызвав чудовище из морских волн приманкой двух девиц. В самые ранние времена христианской эры, когда зарождались и распространялись по Европе сказания и легенды о спасении девиц от чудовищного змия, суеверные взоры были обращены на Восток, где по старой памяти о Персее и Андромеде²⁹² думали открыть истрические следы чудесного события. Блаженный Иероним не обинуясь выдает за сущую правду, что близ Яффы сам он видел холм, где Персей умертвил чудовище, которому выдана была Андромеда. Цепи, которыми была прикована к скале эта красавица, сохранившиеся в Яффе, самое имя города, будто бы от его основателя Иафета, и другие баснословные предания со временем произвели такую путаницу в понятиях, что в XIVвеке показывали там одному английскому паломнику Джону Мандевиллю (1322 – 1356) кости некоторого великана по имени Андромеда, закованного в цепи сыновьями Ноя и погибшего еще до потопа.

В заключение этих заметок, возвращаясь к Эрану, не могу не выразить живейших ожиданий той пользы, какую принесет для сравнительного изучения русской народности специальность, избранная профессором Коссовичем. Жуковский своим изящным переводом поэмы Рустем и Зораб освежил и очистил в сознании русского народа то эранское предание, которое издавна было ему усвоено в пресловутой народной сказке об Еруслане Лазаревиче. Постоянные открытия на Руси памятников Сассанидского периода, при всякой новой находке, любопытной по сюжету, будут задавать новые вопросы, для решения которых эранская специальность послужит главной основой. Для примера укажу на один из таких памятников. Это сассанидское серебряное блюдо, которым недавно обогатился древнехристианский музей графа гр. С. Строганова. На внутренней стороне его, в бордюре, сделанном из перевитых сучковатых ветвей дерева, изображен всадник, под ним разные птицы и между прочим змий, угрожающий всаднику своим жалом. Всадник ухватил рукой птицу: по семени, которое она держит в своем клюве, это должна быть та райская птица, которая, как уже было сказано, собирает с райского дерева семена и, смесив их с каплями дождя, сеет по земле. В эранских эпическихх сказаниях известна она под именем Симурга. Пред скачущим с птицей всадником лежат отломанные ветки того же дерева, котрое бордюром окружает все это изображение. Видное место, занимаемое этими ветками, указывает на их важное значение в содержании всего сюжета. Не те ли это самые ветки, из которых были сделаны для Рустема стрелы, с той целью, чтобы одной из них поразить насмерть Исфендиара? Мифическая птица Симург, всегда благосклонная Рустему, сама указала ему путь к тамариндовому дереву на берегу далекого моря и из ветвей того дерева велела сделать упомянутые стрелы²⁹³.