IV. Доисторическая жизнь человечества. Проф. д-р Хоганн Ранке

Всемирная история есть история человеческого духа.

Древнейшие документы, которые знакомят нас с нею, лежат зарытыми в самом мощном и обширном историческом архиве – в геологических слоях нашей планеты. Исследование природы научило нас читать в этих пожелтевших, помятых, часто разорванных листах, которые рассказывают о живых существах, населявших землю. Как ни обилен, однако, и величествен исторический материал, добытый благодаря палеонтологии, но в действительности мы пока перелистали только часть этой мировой книги. И в сравнении с предстоящей задачей, во всей совокупности ее, те отделы, которые точно исследованы, представляют лишь отрывки; места, имеющие отношения к человеческому роду, незначительны по числу, часто допускают различные толкования, и вообще только последние листы сообщают данные о нем.

Древнейшие следы присутствия человека на земле, констатированные до сих пор с положительностью, мы встречаем в слоях дилювиальной эпохи, и только последнему поколению удалось неопровержимо доказать палеонтологически существование «дилювиального человека».

До средины недавно закончившегося века в науке считалось несомненным фактом, что существование человека нельзя проследить в древнейших геологических слоях. Остатки человека будто бы находятся только в новейшем геологическом слое, в наносной земле или аллювии. Кости человека считались, поэтому, такими же верными путеводными ископаемыми для геологических формаций нашего времени, как кости мамонта и пещерного медведя для слоев дилювия. Нахождение следов человека само по себе уже считалось естественно-научным доказательством того, что слой земли, в котором они найдены, принадлежит новейшей формации, образующейся и изменяющейся теперь на наших глазах.

Относя человека к аллювию, вместе с тем признавали, согласно учению Кювье, считавшемуся догматом, что человек не мог принадлежать никакой другой, более древней геологической эпохе или слою, что, следовательно, его не было и в дилювии, который непосредственно предшествует новейшей эпохе. Начало и конец геологических эпох характеризуются могущественными переворотами, которые производили местные перерывы в образовании пластов земной поверхности. Причиною того служили часто вулканические извержения, но, главным образом, перемены в распределении воды и суши. Кювье видел в этих переворотах могущественные земные революции среди которых погибало все существовавшее раньше и вместе с тем должны были погибать все живые существа, принадлежавшие данной эпохе. Казалось невозможным, чтобы живое существо могло спастись в этой гипотетической борьбе элементов и перейти из более древней в ближайшую новую эпоху. Каждая новая эпоха должна была создавать заново свой животный и растительный мир. Для человека не было сделано исключения, и он, согласно гипотезе, впервые появился в период аллювия. Эпоху плейстоцена, предшествовавшую современной, назвали эпохою потопа, дилювием, в связи с моисеевым сказанием о творении, которое повествует о сильном наводнении вначале нынешней эпохи, что сходится со сказаниями многочисленных рассеянных по земле народов всех частей света. В пластах дилювия часто усматривали следы действия больших наводнений: но человеческий глаз не мог быть свидетелем их, так как теория катастроф не допускала человека, как «свидетеля потопа (homo diluvii testis)».

С этого времени зарождается современное исследование первобытной истоии или палеонтологии человечества. Она является результатом трудов Ляйеля и его школы, совершенно преобразовавших учение о геологических эпохах.

Без сомнения, попадаются, как местные явления, как границы между эпохами, доказательства земных переворотов, и величественность их объясняет нам воззрения старой школы. Но в общем такого полного прекращения непрерывности между двумя периодами никогда не происходило. Все говорит за то, что и в древнейшие эпохи преобразование поверхности земли происходило, в сущности, таким же образом, как оно совершается и теперь на наших глазах, только, повидимому, менее заметно. Вулканические действия опускания и поднятия материков и островов, влекущие за собою изменения в распределении моря и суши, вторжения моря и производимые им разрушения берегов, образования дельт и наводнения рек, действия глетчеров и водопадов в горах и проч. не прекращают своей работы и ныне, и то быстрее, то медленнее видоизменяют поверхность земли. Так же, как образуются на наших глазах новейшие аллювиальные отложения, возникали в принципе и слои древнейших эпох; толщина их, равная многим милям, отнюдь не свидетельствует о вмешательстве необыкновенных сил или о внезапных катастрофах, а говорит только о том, что требовалось много времени, чтобы в одном месте снести, в другом наслоить такие гигантские массы. Не внезапные общие перевороты с их громадной силою, но малые, медленно работающие, всюду замечаемые нами в окружающей среде причины действовали во все времена. Они разрушали в одном месте, а в другомъ наслаивали материал, образовавшийся после разрушения и, таким образом, способствовали постепенному преобразованию земли в предшествовавшие нам геологические эпохи. Согласно этому новейшему взгляду на геологические процессы, наука не требовала уже гибели всех животных и растений в конце каждой эпохи и сотворения новых вначале последующей. Живые существа предшествующих эпох являлись предками ныне живущих, и цепь нигде не порывалась окончательно. Таким образом, и предков человеческого рода приходилось искать в слоях более древних геологических периодов.

Из моментов, которые повлекли за собою преобразования фауны и флоры геологических эпох, наиболее понятны и положительно доказаны действия климатических изменений. В тот отдаленный период, в котором образовалась каменноугольная формация, климат был в самых различных частях земли относительно равномерным, влажно-теплым, мало разнился по поясам. Это доказывают гигантские массы растений, какие заставляют предполагать образование многочисленных угольных слоев, всюду заключающих в себе роскошную тайнобрачную флору. В Гренландии мы находим, в слоях, принадлежащих меловому периоду, а также в отложениях третичного периода, непосредственно предшествующих дилювиальной эпохе, остатки высших двусемянодольных растений тропического характера. Нахождение палеозойских коралловых рифов в высоких широтах также говорит за более высокую температуру тогдашней морской воды, за тропический климат на крайнем севере, который представляет столь резкий контраст с нынешним сплошным ледяным покровом на суше и ледяными горами на море. В средней Европе климатические условия были почти такими же. В среднюю третичную эпоху в Швейцарии росли пальмы, и еще в конце третичного периода, во время медленного перехода его в дилювиальную эпоху, климат средней Европы был теплее, чем теперь. Он соответствовал приблизительно климату северной Италии и защищенного западного берега ее, Ривьеры, и обладал богатой, отчасти вечно зеленой флорой, а также животными, подходящими к такой мягкой среде. Точно также в древнейших (доледниковых) и затем в средних (межледниковых) слоях среднеевропейского дилювия находилась обильная растительность, которая нуждается в умеренном климате, – во всяком случае не более суровом, чем тот, которым средняя Европа обладает ныне. Уже тогда произростали наши главные лесные деревья: сосны, ели, лиственницы, тисовое дерево, а также дуб, клен, береза, лесной орех и другие, и с другой стороны отсутствовали, собственно, северные формы растений и формы, свойственные высоким горам. То же самое относится к животному миру, который, правда, гораздо более удаляется, чем растительный мир, от современных условий. Особенно поражают нас гигантские формы – слоны, носороги, бегемоты, а также крупные хищные животные – гиены, львы и др. Но рядом с этими животными, рядом с гигантским оленем с его громадными рогами и двумя видами рогатого скота, – зубром и первичным быком, мы встречаем также большинство диких животных, и поныне свойственных средней и северной Европе – лошадь, оленя, косулю, дикую свинью, бобра и мелких грызунов и насекомоядных, затем волка, лисицу, рысь, медведя, причем пещерный медведь по размерам значительно превосходил нынешнего бурого и даже полярного и серого медведя.

Мы имеем несомненные доказательства того, что, вследствие понижения годовой температуры, Европу, северную Азию и северную Америку охватил ледниковый период, который похоронил под ледяной оболочкою обширные пространства земли. О размерах и свойствах обледенения может дать представление северная Гренландия, где рельеф почвы скрывается под внутриматериковыми льдинами.

Ближайшим последствием этого климатического переворота было существенное изменение фауны. Формы животных, которые не могли выдержать ухудшения климата или приспособиться к нему, были сперва вытеснены и затем уничтожены. Эта судьба постигла бегемотов и один из видов слона, Elephas antiquus, вместе с его карликовыми породами в Сицилии и на Мальте, которые, быть может, образовались лишь при обратном движении его; затем сходный с носорогом Elasmotherium, вид бобра, Trogontherium, и гигантскую кошку, Machairodus или Trucifelis, которая жила еще во времена дилювия в Англии, Франции и Лигурии. Другие животные, как лев и гиена, переселились в более южные страны, непостигнутые обледенением и более отдаленные от его влияний. Взамен этого (согласно описанию Циттеля в четвертом томе его «Палеозоологии», и в его «Основах палеонтологии») последовала иммиграция наземных животных, привычных к холоду, которые обитают ныне частью на дальнем севере, частью в суровых азиатских степях или на высоких горах; эти новые переселенцы смешались с уцелевшими в живых формами прежней дилювиальной фауны. Последняя, как мы видели, жила в более теплые периоды эпохи не в теплом, а в умеренном «северном» климате. Отсюда понятно, что некоторые из этих представителей более древней фауны были уже подготовлены в смысле приспособления к более холодным климатическим условиям, в том числе и два из больших дилювиальных толстокожих – слон и носорог, родичей которых мы встречаем ныне только в самых теплых полосах земли. Толстый шерстистый мех давал этим дилювиальным животным возможность выдерживать суровый климат. То были один из дилювиальных видов европейского слона, шерстистоволосый мамонт, Elephas primigenius, и шерстистоволосый носорог, Rhinoceros antiquitatis=Rh. tichorhinus. Сохранился еще один вид носорога, Rhinoceros Merckii, который удержал за собою свою область распространения. Область распространения лошади в эту эпоху расширяется, и стада ее населяют равнины. Вместе с другими животными высокого севера и арктического пояса переселяется также северный олень, который пасется большими стадами на границах глетчеров. Вместе с северным оленем, хотя и реже, встречается мускусный бык высокого севера и, кроме того, много других видов животных, любящих холод, как-то полярная пеструшка, снеговая мышь (Arvicola nivalis и A. ratticeps), россомаха, горностай, полярная лисица. Многие из животных форм, весьма распространенных в то время в дилювие, встречаются ныне в центральной Европе, только как обитатели высоких гор, где они живут на границе вечного снега, – каменный козел, серна, сурок, альпийский заяц.

Для нашего главного вопроса особенно важно усиленное движение в Европу животных центральной Азии: «так же, как при переселении народов», устремились из азиатских степей на запад дикий осел, сайга-антилопа, байбак, азиатский дикобраз, суслик, пищуха, мускусная землеройка и др.

В зависимости от наростания или обратного движения глетчеров и внутриматерикового льда, животные ледникового периода проникают более или менее далеко к северу или передвигаются к югу. Область распространения их, таким образом, то расширяется, то суживается. Ледниковый период не представляет собою однообразного климатического явления. С положительностью установлено, что за первым ледниковым периодом с более низкой годовой температурой, под влиянием которого ледниковые массы с их моренами выдвигались далеко с севера и с высоких гор (так что, напр., в Германии между обоими противоположными ледниковыми течениями оставалась лишь сравнительно узкая свободная полоса, допускавшая жизнь высших организмов), следовал, по крайней мере, один период более теплого климата, без сомнения, некратковременный. Средняя температура года увеличилась настолько, что ледниковые массы должны были таять на значительном протяжении и отодвигаться далеко к северу и в высокие долины Альп. В этот более теплый, так наз. межледниковый период дилювиальные животные проникают далеко на север. Первое место между ними занимает мамонт, который, за исключением большей части Скандинавии и Финляндии (эти области оставались покрытыми льдом в течение межледникового периода), был распространен в дилювиальных слоях всей Европы, северной Африки и в северной Азии до Байкальского озера и Каспийского моря. Древнейшая дилювиальная фауна, поскольку она еще не вымерла и не была вытеснена, возвратилась на свои старые места, так что межледниковая фауна средней Европы снова походит на доледниковую фауну. Затем последовало вторичное, очень продолжительное понижение температуры, которое повело к новому наростанию льда. Это наростание в течение второго ледникового периода достигло приблизительно границ первого периода.

Ввиду колебаний климатических условий в дилювиальную эпоху, взятую в совокупности, мы должны отличать доледниковый и межледниковый периоды дилювия, как более теплые, от собственно- ледниковых периодов. Последние слагаются из первого, более древнего, и второго, новейшего обледенения; остатками их являются пояс древнейших и пояс новейших морен, которые точно обозначают границу бывшей области обледенения.

Это повторное ухудшение климата, сопровождавшееся новым вторжением глетчеров и внутриматериковых ледяных масс, окончательно вытеснило дилювиальную фауну, неприноровленную к климатическому перевороту. Даже шерстистый носорог и Rhinoceros Merckii, а также пещерный медведь не пережили кульминационного пункта нового вторжения льдов. Погиб и шерстистый мамонт. Вместе с шерстистым носорогом, мускусным быком и зубром он проник до дальнего севера Азии. Но в то время, как последние две формы животных вынесли невзгоды климата, носороги и слоны встретили здесь предел своему существованию. Однако, они долго держались на границе вечного льда. Во льду и в мерзлой почве между Енисеем и Леною, а также на Новосибирских островах, в области устьев Лены, находили целые трупы Мерковского носорога, а также шерстистоволосого мамонта, зубра и мускусного быка вместе с кожею и волосами и хорошо сохранившимися мягкими частями. Погруженные в лед трупы мамонта и носорога были покрыты густою шерстью и краснобурыми щетинистыми волосами, длиною в 10 дюймов. С одного такого мамонта (см. табл. «Палеолитические древности», рис. 1) было отправлено около 30 фунтов волос в петербургский Естественно-исторический музей. Грива спускалась от тыла животного почти до колен; на голове находились мягкие волосы в метр длиною. Животные эти, следовательно, были достаточно приспособлены к перенесению холодного климата. Такое приспособление относилось и к питанию: в углублениях коренных зубов носорогов и мамонтов находили пищевые остатки в виде хвойных и ив, следовательно, «северных растений». Носорог оказывается более выносливым, чем мамонт, и более приспособленным к переселениям. Область распространения носорога обнимала почти всю северную и умеренную Европу, Китай и центральную Азию, северную Азию и Сибирь. С другой стороны, как мы знаем, мамонт проник не только в северную Африку, но и в северную Америку; это последнее обстоятельство имеет громадное значение для уразумения заселения Нового Света.

Связь, соединявшая в древнейшие геологические эпохи Европу, Азию, Африку и северную Америку в одно огромное зоо-географическое царство, Arctogaea, порывается уже в третичную и дилювиальную эпохи, и возникает несколько зоо-географических областей. Нарушение связи последовало раньше всего в отношении северной Америки. Уже в последние два отдела третичного периода, в эпоху миоцена и плиоцена, Новый и Старый Свет противостоят друг другу, как самостоятельные зоо-географические области. Здесь возникает новое, весьма важное обстоятельство: во время дилювиальной эпохи Америка вновь приобретает северных переселенцев из Старого Света, по мнению Циттеля, «вероятно, через восточную Азию». Таким образом, во время дилювиальной эпохи существовало, по крайней мере, временное соединение между Азией и северной Америкой в области Берингова пролива, достаточно удобное для того, чтобы мамонт и некоторые его товарищи могли переселиться с одного материка на другой. В проливе Коцебу, в «формации почвенного льда», встречаются остатки мамонта вместе с лошадью, лосем, северным оленем, мускусным быком и бизоном. Известны также остатки мамонта с Беринговых островов, с о. св. Георгия в Прибыловской группе и с Уналашки, одного из Алеутских островов. Мамонт является в этом периоде колонистом, занесенным из Старого Света в Новый. Он особенно распространился в Британской Америке, Аляске, Канаде: его находили и в Кентукки. Существование сравнительно нового соединения околополярной области северного полушария, Европы, Азии и северной Америки, подтверждается еще нахождением и теперь во всей этой области животных, известных как спутников мамонта, – северного оленя, лося (Alces) и бизона; они пережили, таким образом, ледниковый период. Отсутствие в Азии некоторых, особенно важных для дилювия Европы животных (бегемот, каменный козел, серна, лань, дикая кошка и пещерный медведь) объясняет также отсутствие их в северо-американской дилювиальной фауне. Особенно замечательно, что пещерный медведь не достиг северной Азии. В других местах это – самый распространенный хищник дилювиального периода; в пещерах и трещинах скал, где он некогда обитал, часто находят погребенными сотни индивидуумов. В южной России попадаются многочисленные остатки его, между тем, как в английских пещерах он встречается реже: там преобладает пещерная гиена. За исключением только что названных животных, И. Ф. Брандт считает северную Азию и высокие широты севера областью, где в третичный и дилювиальный периоды сосредоточивалась европейская, северно-азиатская и северно-американская наземная фауна, и откуда, по мере наступавшего охлаждения, следовали переселения и вторжения. Распространяясь в дилювиальном периоде в более южные широты, северная фауна занимала там места, принадлежащие местным формам третичного периода, вытесняла эти формы в субтропические и тропические области и образовала главное ядро дилювиальной фауны, как описывает Циттель в IV томе своей «Палеозоологи». Несомненно, что северная окраина Сибири не была настоящей родиною мамонта и его спутников. Первичное местопребывание этих животных указывает на далекую глубь внутренней Азии, именно на суровые высокие равнины, где эти животные настолько закалились в отношении климата, что в последующем ледниковом периоде половина мира оказалась доступною для них. Насколько теперь известно, мамонт раньше появился в Европе, чем на северной окраине Азии, где, под защитою климатических условий, остатки его сохранились лучше и в большем числе. Судя по обилию найденных там костей, нужно думать, что число этих гигантских животных в этой области распространения дальнего севера бывало по временам весьма значительно. В центральной Европе известны лишь немногие места находок, как Канштатт, Предмост в Моравии и др., где мамонт встречается столь же часто.

Главное распространение мамонта принадлежит межледниковому периоду. В эту эпоху он перешел Альпы и с другой стороны достиг в северной Азии края уцелевших еще от первого ледникового периода «каменных ледяных масс» внутриматерикового льда, которые отчасти сохранились там и до сих пор. Растительность была в то время богаче, чем теперь, когда мы встречаем там лишь растительность тундры. Животные находили хвойные растения, ивы и ольхи (Alnus fructicosa) в достаточном количестве, чтобы держаться стадами. Тем не менее, мы не должны представлять себе климат на границе льда «приветливым», так как этому периоду принадлежат трупы мамонтов, которые находили, вместе с кожею и волосами, замороженными в трещинах ледяных пространств. Когда начался новый холодный период второй ледниковой эпохи, страны высокого севера должны были сделаться непригодными для мамонта вследствие недостатка пищи. Толль, который исследовал пласты ископаемого льда и отношение их к мамонтовым трупам, главным образом, на Ново-Сибирских островах, говорит следующее: «мамонты и современники их жили там, где находятся остатки их. Они постепенно вымерли вследствие физико-географических изменений обитаемой ими области. Трупы этих животных, погибших без катастрофы, были выброшены частью на речные уступы, частью на берега озер или на глетчеры (внутриматериковый лед) при низких температурах, и затянулись илом. Мумии их могли сохраниться до нынешнего времени, подобно ледяным массам, образовавшим фундамент их могил, благодаря постоянному или возраставшему холоду.» Второго ледникового периода шерстистый мамонт нигде не пережил; следы его исчезают в послеледниковую эпоху.

Картина последовательного расположения дилювиальных слоев нигде не выступает так ясно, как на Новосибирских островах, где дилювиальный окаменелый лед образует до сих пор обширные, высокие «ледяные скалы», всегда покрытые глиною, песком и торфом и часто громадной высоты: так, в одном месте скала достигала 72 футов. В толще этих ледяных скал находили трупы мамонтов, которые некогда погрузились в трещины льда. Эти трещины частью заполнены снегом, который превратился в фирн и, наконец, в лед, отчасти же глиною или песком; кверху они переходят без ясной границы в слои, покрывающие каменный лед. В 1860 году «охотник за мамонтами», промышленник Боявский открыл мамонта, сохранившегося со всеми мягкими частями и находившегося в ледяной трещине, выполненной глиною; в 1863 году этот мамонт, вместе с скрывавшей его береговой стеною, скатился и был унесен морем. Счастливее был тунгус Шумахов: в 1799 году, во время своих поездок на лодке вдоль берега, в поисках за мамонтовыми клыками, он заметил однажды между глыбами льда одну глыбу неправильной формы, совсем не похожую на массы плавучего леса, которые там, обыкновенно, попадаются. На следующий год глыба лишь немного обтаяла, и только к концу третьего лета из глубины льда ясно выступила целая сторона мамонта и один из клыков, но животное все еще оставалось погруженным в ледяные массы. Наконец, к концу пятого года, лед, находившийся между почвою и мамонтом, растаял быстрее, чем остальной; вследствие того, получился наклон, и огромная масса, толкаемая собственною тяжестью, скатилась на песок побережья. Здесь Адамс в 1806 году и нашел труп, поскольку он уцелел от собак и диких зверей. С того времени весь скелет и отчасти кожа, волосы и мягкие части составляют одно из главных украшений музея С.-Петербургской Академии. Толль, лично осмотревший место, где Боявским усмотрен был мамонт, нашел следующий профиль: сперва слой тундры, затем в перемежку слои тонкой глины и льда; под ними торфообразный слой из наносных трав, листьев и т. п.; далее, тонкий слой песку с остатками ивы и проч. и, наконец, каменный лед. В другом месте, у Анабарского залива, на 73° с. ш., Толль констатировал также, под пластом ископаемого льда, основную морену. Этим, повидимому, подтверждается его гипотеза о существовании области дилювиального внутриматерикового льда, остатки которого и представляют пласты каменного льда в Новой Сибири и бухте Эшшольца.

Из этих слоев, отложения замерзшей глины над каменным льдом, в которых заключены ива и ольха, несомненно межледникового происхождения. Остатки ольхи, Alnus fructicosa, местами так удивительно сохранились, что на ветках еще сидят листья и целые кисти цветочных шишек.

Материк, к которому принадлежат нынешние Новосибирские острова, раздробился лишь к концу межледникового периода. Сюда пробились более холодные морские течения, холод возрастал и в то же время с понижением суши уменьшалось накопление снеговых масс. По словам Толля, флора погибла, и животный мир лишился возможности свободно бродить по обширным областямъ. И только на более крупных развалинах его прежней обширной родины, в Гренландии и земле Гриннеля, сохранился еще до сих пор в живых один представитель крупной дилювиальной фауны, мускусный бык.

Как уже сказано, геологические и климатические условия во всех странах земли, затронутых ледниковым периодом, были в высокой степени сходны с только что описанными. В друтих местах давно исчез дилювиальный каменный лед; но основные морены бывших масс внутриматерикового льда, наружные морены (конечные и боковые морены) бывших гигантских глетчеров, образуют неизгладимые следы его. На моренах древнейшего ледникового периода мы находим отложения пластов межледникового периода; на новейших моренах второго (последнего) ледникового периода лежат остатки послеледниковой эпохи. В течение этой последней прогрессивное повышение годовой температуры, быть может, только на несколько градусов термометра, повело к таянию глетчеров и обратному движению их. Это обстоятельство открыло пути для возвращения животных и растений на бывшие снеговые и ледяные пустыни. Место, некогда занятое межледниковою и ледниковою фауною, населяет теперь послеледниковая фауна, которая представляется, по сравнению с первою, существенно измененной.

Целый ряд самых характеристических форм ранних периодов дилювия отсутствует уже в этих древнейших послеледниковых отложениях; фауна в своем составе все более и более приближается к настоящему времени. Массы внутриматерикового льда и гигантские глетчеры начинают обтаивать и постепенно стягиваются к нынешним границам ледяного пространства, которое является остатком дилювиального ледникового периода. На границах льда и ныне еще обитают животные формы начала послеледникового периода, и теперь еще произрастают растения, характеризующие эту конечную стадию дилювия. В послеледниковом периоде отдельные северный формы отстаивали еще известное время свои местообитания в средней Европе. Таковы северный олень, полярная пеструшка, россомаха, суслик, пищуха, тушканчик. Часть дилювиальной фауны снова сосредоточилась в азиатских степях, откуда она некогда завоевала свою дилювиальную область распространения: лошадь, дикий осел, сайга-антилопа, азиатский дикобраз и мн. др. Специфически ледниковые формы, северный олень и вышепоименованные спутники его, потянулись за отступавшими массами льда к высокому северу и вплоть до полярных стран. Другая часть, собственно альпийские формы, каменный козел, серна, сурок, альпийский заяц и др. перекочевали вместе с альпийскими глетчерами в высокие долины альпийских гор, на границах которых они могут продолжать жизнь, которую вели в ледниковую эпоху в плоском предгорьи.

Мамонт, шерстистый носорог, пещерный медведь вымерли.

Таким образом, современная фауна млекопитающих Европы и северной Азии носит сравнительно юный характер. Она претерпела самые существенные изменения во время дилювия и особенно в ледниковую эпоху.

И вот среди этого величественного зрелища борьбы за существование гигантского животного мира с превозмогающими его могущественными силами природы, в Европе, в межледниковом периоде дилювия, непосредственно и неожиданно, точно deus ex machina, появляется на сцене человек.

Откуда он пришел? Мы этого не знаем.

Переселился ли он в Европу вместе с дилювиальной фауной, перекочевавшей из центральной Азии? Или, быть может, первобытную родину его следует искать в Новом Свете?

Остатки дилювиальной фауны находят обыкновенно в виде перемешанных и снесенных течением куч, в пещерах и трещинах скал. Первое знакомство с дилювиальной фауной средней Европы дало, главным образом, исследование пещер в Тюрингии и Франконии. Здесь же, среди костей доисторических животных, были найдены кости и черепа человека. Пласты, содержавшие эти находки, казались нетронутыми, и поэтому не допускали мысли, чтобы человеческие кости могли попасть в древние залежи дилювиальной фауны впоследствии, напр., благодаря умышленному погребению в сравнительно новейшую эпоху. Наиболее прославилась находка Эспера в одной из богатейших пещер «Франконской Швейцарии», в Гайленрейтской пещере. В 1774 году Эспер нашел там, в совершенно нетронутом месте, защищенном каменным выступом пещерной стены, в одной и той же глине рядом с костями пещерного медведя и других дилювиальных животных, нижнюю челюсть и лопатку человека. Позднее, в другом месте был еще открыт человеческий череп вместе с несколькими обломками грубой посуды из глины. Эспер рассуждал так: «Так как человеческие кости (нижняя челюсть и лопатка) лежали под остовами животных, которыми полны пещеры Гайленрейта, так как они найдены в слое, по всей вероятности, первоначальном, то я считаю себя вправе заключить, что эти человеческие члены – одного времени с прочими животными окаменелостями.»

Теория катастроф Кювье не могла допустить такого вывода. Согласно этой теории, человек должен был появиться на земле только в аллювии, следовательно, после того, как дилювиальная фауна вымерла. Поэтому человеческие кости вопреки тому, что̀ казалось, должны были быть признаны более позднего происхождения. И действительно, удалось с положительностью доказать, что череп, найденный Эспером в пещере вместе с глиняными черепками, происходил от погребения в пещерной почве. Так как могила была выкопана в почве пещеры, усеянной остатками дилювиальных животных, то могло, конечно, казаться, что труп, покрытый землею, взятою на месте, и, следовательно, окруженный этими остатками, составлял одно целое с ними. Было установлено, однако, что в очень раннюю эпоху, но все же долго спустя после дилювия, обитатели пещер охотно пользовались ими, как местами для погребения. Отсюда легко и без натяжки объясняется нахождение в одной и той же пещерной почве, человеческих костей рядом с костями дилювиальных животных. Кроме того, было дознано, что с древнейших времен и до новейших этими пещерами пользовались охотники, пастухи и др., как убежищем в дурную погоду или как местом для варки пищи, иногда же, особенно в очень раннюю эпоху, даже как постоянным жилищем. Таким образом, почва пещеры должна была заключать в себе всякого рода отбросы всех времен и культурных форм, свидетелем которых была страна от дилювия вплоть до новейшей эпохи. Если почва была влажная и мягкая, то остатки всех веков утаптывались в ней и погружались все глубже и глубже. Так, напр., в одной верхнефранконской пещере, среди костей настоящих дилювиальных животных оказались обломки чугунного горшка для варки.

В виду этого обстоятельства, находки человеческих остатков в пещерах были дискредитированы и потеряли значение, как доказательства современности человека с дилювиальной фауной. Собственно говоря, эта точка зрения остается верною и до сих пор: ко всяким пещерным находкам должно относиться с величайшей осторожностью. Сами по себе эти находки никогда не могут служить достаточным доводом в пользу существования дилювиального человека, хотя общая перемена в научном мировоззрении, которая повлекла за собою крушение теории Кювье, заставляет признавать дилювиального человека таким же умозаключением науки, каким являлось раньше отрицание его.

Первые положительные доказательства были найдены в конце третьего десятилетия XIX века во Франции Буше-де-Пертом в дилювиальных слоях долины Соммы близ Аббевиля. Сознавая вполне недостаточность доказательной силы пещерных находок, он стал искать, и с успехом, остатки человека в нетронутых дилювиальных пластах хряща и крупного песку, которые содержали кости дилювиальных животных, и глубина которых вместе с покрывавшими их слоями исключала всякую возможность последующего внесения. Он рассуждал совершенно так же, как некогда Эспер, но с бо̀льшим правом. В слоистых дилювиальных формациях границы каждого периода ясно обозначаются горизонтально лежащими один над другим пластами, которые различно окрашены и состоят из различных веществ. Здесь начинаются доказательства. Они становятся неопровержимыми, как скоро оказывается, что человеческие остатки находятся там с самого отложения. Появившись вместе с пластом, в котором они заложены, они вместе с ним и сохранились. Они существовали до образования этого пласта, так как способствовали самому образованию его. Так рассуждал Буше-де-Перт, показывая в 1839 году компетентным исследователям в Париже, и во главе их самому Кювье, находки, говорящие в пользу существования дилювиального человека. Но его доводы оказались недостаточными, чтобы пробить брешь в заколдованном круге предрассудков, которые покоились как-будто на прочном научном фундаменте. Его доказательства присутствия человека в долине Соммы в эпоху дилювия были осмеяны. Потребовалось 20 лет, пока эти открытия в долине Соммы, касающиеся доисторической жизни человека, были, наконец, признаны ученым миром. Это случилось потому, что Ляйель, авторитет которого в геологии стал выше влияния Кювье, всецело присоединился к Буше после того, как он в 1859 году три раза лично проехал долину Соммы и сам исследовал все главные местонахождения остатков дилювиального человека.

Долина Соммы лежит, по описанию Ляйеля, в области белого мела, образующего холмы в несколько сот футов высоты. Если мы поднимемся до этой высоты, то будем находиться на обширной возвышенности, которая представляет лишь умеренные поднятия-понижения и сплошь на протяжении многих миль покрыта слоем грубой и кирпичной глины, приблизительно около пяти футов толщины и совершенно свободным от окаменелостей. Местами на поверхности мела замечаются отдельные пятна третичного песку и глины, остатки некогда обширной формации, размывание которой дало, главным образом, дилювиальный крупный песок, в котором погребены остатки человека и кости вымерших животных. Дилювиальный нанос долины Соммы не представляет ничего особенного ни по своему расположению или наружному виду, ни по своему составу или заключенным в нем органическим остаткам. Слой, в котором лежат кости дилювиальной фауны, смешанный с остатками человека, представляет частью морское, частью речное отложение. Именно человеческие остатки лежат, большею частью, глубоко в хряще. Почти всюду приходится проникать сквозь массу лежащей сверху глины с наземными раковинами или сквозь мелкий песок с пресноводными моллюсками прежде, чем мы доберемся до слоев хряща, в которых находятся остатки дилювиального человека.

Из всего этого вытекает, что остатки человека находятся здесь во вторичных местах отложения, что они занесены вместе с костями вымерших животных и со всем геологическим материалом, в котором они зарыты. По этой причине не удается в точности установить давность этих находок. Без сомнения, они принадлежат дилювию вообще, но нельзя решить, относятся ли они к послеледниковой эпохе или к более теплому межледниковому периоду. Фауна не дает абсолютного разграничения, так как она носит смешанный характер обоих периодов. Чаще всего встречаются в этих слоях следующие млекопитающие: мамонт, сибирский носорог, лошадь, северный олень, первичный бык, гигантская лань, пещерный лев, пещерная гиена. Близ Амьена находили, в совершенно аналогичных дилювиальных отложениях Соммы, следы человека на ряду с костями бегемота и слона (Elephas antiquus). Эти животные были распространены в доледниковый и межледниковый дилювий, главным образом, в Германии и во Франции. Часть животных остатков, найденных близ Аббевиля, особенно пещерный лев и пещерная гиена, также указывают на более теплый межледниковый период; наоборот, мамонт, сибирский носорог и особенно северный олень говорят с положительностью в пользу (второго) ледникового и послеледникового периода. Кости более древних дилювиальных животных могли быть занесены из других, первичных мест отложения. В то время, когда образовались отложения человеческих остатков, северный олень, без сомнения, уже распространился в названных областях Франции.

Несмотря на самые тщательные поиски, до сих пор открыто очень немного мест с остатками дилювиального человека, которые обладали бы такою же убедительностью, как названные местонахождения в долине Соммы. Два из них находятся в Германии, и значение их усиливается еще тем обстоятельством, что они допускают более точное установление времени в пределах дилювия: местонахождения близ Таубаха (Веймар) и у Шуссенского источника. Таубах принадлежит межледниковому периоду, местонахождение Шуссенского источника – дилювиальному послеледниковому периоду. Первое местонахождение лежит на моренах первого ледникового периода, за которым последовал межледниковый период, второе – на моренах второго ледникового периода, который медленно переходил в дилювиальный послеледниковый период.

Дилювиальный слой находок в известковом туфе близ Таубаха (Веймар) залегает, как мы сказали, над остатками первого ледникового периода и, по определениям Пенка, одного из лучших знатоков дилювия, принадлежит более теплой промежуточной эпохе между обоими большими периодами обледенения. Доказательства, вытекающие из условий отложения, вполне согласуются с теми, которые дают найденные там остатки животных и растений. Среди богатой фауны, обнаруженной в этих пластах, нет ни одного животного, указывающего на холодный климат. Сопоставляя все находки, мы убеждаемся, что в ту эпоху, когда там жил человек, нигде не господствовали арктические условия. Мы не находим ни одного северного оленя, ни одной пеструшки. Обитателями этих стран были в то время косуля, олень, волк, бурый медведь, бобр, дикая свинья, первичный бык; все они говорят нам об умеренном климате. К такому же выводу приводит фауна моллюсков, среди которой отсутствуют все ледниковые формы. Все, что найдено, встречается и ныне в той же местности. Мы могли бы признать эту фауну вполне современной, если бы рядом с нею не попадались мнногие вымершие типы, которые придают ей весьма устарелый отпечаток. К перечисленным современным животным присоединяются пещерный лев, пещерная гиена, первичный слон и Мерковский носорог, которые характеризуют весь этот пласт, как несомненно дилювиальный, что̀ подтверждается также стратиграфически покрывающим его слоем лесса. Местонахождение в Таубахе дает нам типическую картину климатических и биологических условий более теплого межледникового периода. Области средней Европы, покрытые массами льда в первом ледниковом периоде, после растаяния льда снова сделались доступны для вытесненных обратно животных и растений доледникового периода. Но затем во второй ледниковый период они были частью уничтожены, частью, по крайней мере, окончательно изгнаны из своих прежних местообитаний.

Знаменитое местонахождение у Шуссенского источника близ Шуссенрида, на большом протяжении в окрестности Ульма, вводит нас в совершенно ледниковую обстановку, представляя таким образом полный контраст с Таубахом. Оно находилось на глетчерных моренах последнего большого обледенения и, следовательно, принадлежит послеледниковому периоду, который еще относился к дилювию и мало-по-малу перешел в более теплую настоящую эпоху. Под туфом и торфом Шуссенского источника мы встречаем тип чисто северного климата с исключительно северной флорой и фауною. Все здесь соответствует климатическим условиям, которые ныне господствуют на границе вечного снега и льда или начинаются под 70° с. ш. Шимпер, один из лучших знатоков мхов нашего времени, нашел в остатках растений под туфом Шуссенского источника исключительно северные или верхнеальпийские формы мхов: Hypnum sarmentosum, которая была привезена Валенбергом из Лапландии и встречается, по Шимперу, в Норвегии на Доврефиельдских горах, на границе вечного снега и, кроме того, в Гренландии, Лабрадоре и Канаде и на крайних вершинах Тирольских Альп и Судет; эта форма особенно любит лужицы, в которых протекает снеговая и ледниковая вода с е мелким песком. Кроме того, были найдены Hypnum aduncum var. groenlandicum и Hypnum fluitans var. tenuissimum; оба эти мха переселились ныне в холодные страны, в Гренландию и на Альпы. Из животных были особенно многочисленны северный олень, желтая и полярная лисица, как типические арктические формы, и, кроме того, бурый медведь и волк, небольшой бык, заяц и большеголовая дикая лошадь, которая повсюду в дилювии сопровождает северного оленя; наконец, лебедь-кликун, который выводится теперь на Шпицбергене или в Лапландии. Все нынешние формы животных Верхней Швабии отсутствуют так же, как и вымершие дилювиальные животные, которые указывали бы на более теплый климат.

Более резкий климатический и биологический контраст, чем между Таубахом и местонахождением у Шуссенского источника, трудно представить себе. Здесь мы несомненно имеем перед собою два совершенно различных периода, хотя и тот, и другой принадлежит дилювию.

Есть еще другие местонахождения дилювиального человека, и почти каждое из них имеет свои особенности; но все-таки Таубах и Шуссенский источник являются лучшими представителями обоих главных типов в Европе. Более доказательных мест до сих пор не найдено нигде во всем Старом Свете.

Палеонтологические слои Южной Америки, в которых Амегино открыл человека, на первый взгляд дают, повидимому, совершенно иную картину. Формы животных, которые появляются здесь одновременно с человеком, настолько различаются от известных нам из дилювия Старого Света, что только опытный глаз Циттеля и всестороннее знакомство его с совокупным палеонтологическим материалом дали ему возможность уловить здесь и установить истинную связь; сам же Амегино, открывший человеческие находки, относил их к третичному периоду.

Пласты Южной Америки, в которых открыты до сих пор самые ранние следы человека, далеко распространенные в Аргентине и Уругвае и сходные с лессом глинистые отложения так наз. пампасовой формации. Они заключают в себе почти беспримерно богатую фауну. Особенно поражают гигантские представители неполнозубых, от которых ныне в Южной Америке сохранились лишь мелкие виды: Glyptodontia (с гигантским Glyptodon reticulatum) и Dasypoda, затем из Gravigrada гигантский ленивец, Megatherium americanum; Toxodontia также принадлежали к большим, ныне вымершим животным (копытным). На ряду со специфическими, южно-американскими формами животных, в пампасовой формации встречаются также многочисленные «северо-американские переселенцы». Только в конце третичного периода южная и северная половина Америки слились в одну часть света, и фауны северной и южной Америки, столь характерно отличавшиеся друг от друга, начали взаимно перемещаться. Южно-американские формы, в том числе, напр., Glyptodon, переселяются к северу; с другой стороны, северо-американские типы, каковы лошадь, олень, тапир, мастодонт, Felis, Canis и др. пользуются новооткрытым путем, чтобы расширить область своего распространения. Северные формы животных резко выделяются среди животного мира Южной Америки, который был до тех пор совершенно обособлен от северо-американской фауны и вплоть до новейшего третичного периода отличался вышеупомянутыми удивительными, отчасти гигантскими неполнозубыми, сумчатыми, плосконосыми обезьянами и др. Из больших слоновых животных Северной Америки перешел в Южную Америку один только мастодонт. В среднюю и позднейшую третичную эпоху род мастодонта был широко распространен в Европе, северной Африке и южной Азии. В Северной Америке древнейшие виды мастодонта появляются в средней третичной формации (верхний миоцен); большинство видов встречается лишь в новейшей третичной формации (плиоцен) и в дилювии (плейстоцен). В Южной Америке мастодонт (М. americanus) ограничивается эпохою пампасовой формации; клыки его длинные и прямые, или слабо изогнутые кверху. У некоторых видов нижняя челюсть имеет постоянно, у Mastodon americanus только в молодости, два клыка, которые выдаются в прямом направлении, но, по величине, значительно уступают верхним клыкам. Согласно исследованиям Амегино (по Циттелю), вместе с этими северными переселенцами, в частности вместе с мастодонтом, проник в Южную Америку и человек. В Амегиновых списках животных пампасовых формаций Циттель называет человека, как и перечисленные только что формы животных, прямо переселенцами из северной Америки, характеризует их как северный тип.

По описаниям Циттеля не подлежит более сомнению, что пампасовая формация и вместе с нею первобытный человек Южной Америки относятся к дилювиальной эпохе. Циттель так характеризует положение вещей: «в южной Азии и Южной Америке за третичным периодом следуют дилювиальные фауны, которые, главным образом, слагаются из видов еще поныне существующих, но несколько теснее примыкают к своим третичным предшественникам».

Древнейшими остатками, которые свидетельствуют о человеке, являются не части его тела, не костный остов, по которым мы привыкли воспроизводить форму допотопных животных, но доказательства человеческого ума.

До знаменитых открытий Буше де-Перта напрасно отыскивали среди костей ископаемой фауны несомненные, одновременные с ними остатки скелета ископаемого человека. Не кости, но орудия были теми доказательствами, при помощи которых Аббевильский исследователь установил, что человек был уже «свидетелем дилювия» в Европе. Эти орудия или инструменты неопровержимо свидетельствуют, что духовная сила «ископаемого человека» дилювия вполне соответствовала уму современного человечества. Дилювиальные орудия доказывают, что уже в ту отдаленную эпоху, в которую переносит нас Буше, человек был вполне человеком. Все находки, сделанные с тех пор в целом мире, в том числе и находки в Южной Америке, где человек является нам в совершенно своеобразной среде животных, подтверждают лишь это положение.

Буше-де-Перт был знатоком древностей по профессии; ему было известно, что в очень древнем культурном периоде люди Европы, как и теперь некоторые отставшие в культуре племена и народы, например, в Южной Америке, на островах Тихого океана и мн. др. изготовляли свои орудия и оружие из камня. Подобного рода каменная утварь почти неразрушима, и с давних пор крестьянин, открывая при вспахивании земли удивительные экземпляры этого рода, связывал с ними разнообразные поверья. Подобно современным крестьянам, еще римляне называли это каменное оружие громовыми камнями. Исследователи в области археологии также рано обратили на них внимание. Бюффон объявил в 1778 году так наз. громовые камни древнейшими произведениями искусства первобытного человека, но уже в 1734 году Магюдель и Меркати высказали мнение, что громовые камни не что иное, как оружие допотопного человека. Подобные воззрения послужили руководящею нитью при дальнейших исследованиях Буше. Он с самого начала стал искать в нетронутых дилювиальных пластах своей родины не столько кости, сколько орудия дилювиального человека. Он представлял их себе в форме громовых камней, хотя знал, что эти последние, поскольку они были известны в то время, принадлежали гораздо позднейшей эпохе, в частности аллювию.

Ожидания его увенчались успехом: глубоко под массою глины и песку, среди слоев хряща и крупного песку, он открыл каменные орудия. Они были бесспорно сделаны человеческой рукою для определенной, очевидной цели, именно, чтобы служить в качестве утвари и оружия. В сущности, это были те же формы, хотя порою, быть может, несколько более грубые, которые и теперь еще употребляются так наз. «дикарями», как оружие, инструменты и различная утварь из камня.

Орудие, изготовленное искусственно и с определенным назначением, есть именно то, что возвышает человека над животным миром теперь, как и в эпоху дилювия.

Ляйель, при своем первом посещении мест находок близ Аббевиля, весною 1859 г., добыл в главных пунктах 70 штук этих каменных орудий. Вся каменная утварь сделана из кремня, который в изобилии встречается в мелу этой местности и до сих пор еще добывается и обрабатывается для разных технических целей. Обработанные камни, найденные Буше, ввиду материала, из которого они сделаны, названы кремневыми орудиями. По замечанию Ляйеля, они попадались в соответственных местах отложения в удивительных количествах. Знаменитый геолог установил три различных главных формы. Первая есть форма наконечника копья и изменяется в своей длине от 6 до 8 дюймов=18–24 сантиметров; вторая, овальная форма (см. рис. 2 и 3 таблиц. «Палеолитические древности») не лишена сходства с некоторыми предметами каменной утвари и оружием, которые еще и теперь употребляются в виде топоров и томагавков, например, туземцами Австралии. Разница лишь в том, что лезвие австралийских каменных топоров, так же, как и европейских каменных орудий позднейших культурных эпох, известных под названием громовых камней, большею частью, получается путем шлифования, а в каменных орудиях из дилювия долины Соммы – посредством простого оббивания камня и часто повторяемых и ловко направленных ударов. По Тэйлору, каменная утварь древних тасманийцев по форме и изготовлению совершенно напоминает дилювиальную (= палеолитическую): ни здесь, ни там не заметно ни малейших следов шлифовки: это – простые камни с острыми гранями, край которых заостряется посредством оббивания другим камнем. Часть этих каменных орудий дилювиального человека имеет настолько удобный естественный конец, что может быть употребляема в дело свободной рукой, но большинство так или иначе укреплялось в рукоятке для того, чтобы служить в качестве оружия, наконечника копья или кинжала, на войне и на охоте. Вторая главная форма Ляйеля употреблялась, вероятно, в качестве топора, напр., для выкапывания корней, рубки деревьев или выдалбливания лодок, или, быть может, чтобы проделывать отверстия во льду для рыбной ловли и для добывания питьевой воды зимою. В руках охотника и воина каменный топор превращался в боевую секиру.

Объяснение таблицы

1. Мамонт.

2. Каменное орудие в форме наконечника копья, из дилювия в Сент-Ашеле близ Амьена; вид с плоской стороны. 1/3 ест. вел.

3. Овальное каменное орудие из дилювия в Аббевиле; вид с плоской стороны. 1/3 ест. вел.

4, 5. Два каменных ножа из Таубаха близ Веймара.

4. Наружная поверхность.

5. Внутренняя поверхность.

6. Отбитая кость бизона из дилювиального мусора из Таубаха близ Веймара. По средине внизу ударный знак.

7, 8. Резные изделия из рога северного оленя, на Шуссенском источнике.

7. Кинжал. 1/4 ест. вел.

8. Болт. 1/4 ест. вел.

9. Вдвойне просверленная часть рога молодого северного оленя на Шуссенском источнике. 1/6 ест. вел.

10. Правая венечная лопасть старого северного оленя, с отпиленным боковым отростком, на Шуссенском источнике. 1/12 ест. вел.

11. Правый роговой ствол северного оленя с нарезными знаками, на Шуссенском источнике. 1/6 ест. вел.

12. Череп северного оленя, переделанный в сосуд для питья, из пещеры Голефельс. 1/3 ест. вел.

13, 14. Костяные находки из пещеры Голефельс.

13. Челюсть дикой кошки, просверленная для подвешивания. 1/3 ест. велич.

14. Лошадиный зуб, просверленный для подвешивания. 1/3 ест. велич.

15. Топор из Сент-Ашеля близ Амьена. Древнейший тип дилювиальных каменных орудий по Брока. Вид спереди.

16. Обтесанный с обеих сторон наконечник копья из Солютре. Новейший тип дилювиальных каменных орудий по Брока.

17, 18. Гарпуны из рога северного оленя, из Мадлены. 1/4 ест. велич.

19. Наконечник стрелы из Горж д’Анфер. 1/4 ест. вел.

20–22. Резьба на кости северного оленя, из пещер Дордоньи.

20. Рыба.

21. Человек с лошадьми.

22. Дикие лошади.

23. 24. Кремневые орудия тасманийцев.

25–27. Костяные и каменные орудия эскимосов Аляски.

25. Скребок с рукояткою.

26. Снаряд для натягивания стрелы.

27. Костяная игла для вязания сетей.

(1 из «Элементов геологии» Креднера, 2–22, 25–27 из «Человека» Ранке, 23, 24 по «Journal of the Anthropological Institute» XXXIII, 1893.)

* * *

Как третью форму каменной утвари, Ляйель описывает осколки, похожие на ножи, частью более заостренной, частью более овальной или усеченной на одном конце формы, очевидно, предназначенные для ножей и наконечников стрел или для скребков с техническою целью. Хотя между обеими главными формами есть различные промежуточные ступени, но хорошо сделанные экземпляры всегда сохраняют типические различия, указываются на различное назначение. Кроме того, находили очень много весьма грубых кусков, из которых одни представляют, быть может, неудавшиеся экземпляры, другие – только отбросы при обработке. Эванс доказал практически, что мы можем, не прибегая к металлическому молоту, получать подобные каменные орудия в замечательно сходной форме. Из кремня, укрепленного в деревянной ручке, он сделал каменный молоток и при помощи его обработывал кусок кремня до тех пор, пока он в точности получил форму дилювиального каменного топора (вторая, овальная главная форма).

Ляйель обращает внимание на то, что хотя каменные орудия попадаются сравнительно часто, тем не менее, мы весьма ошибемся, предположив, что непременно найдем хотя бы один экземпляр, если будем копаться даже несколько недель в долине Соммы. Лишь немногие куски лежали на поверхности; для открытия остальных потребовалось удаление колоссальных масс песку, глины и хряща. Так как мы должны предположить вместе с Ляйелем, что огромное большинство дилювиальных каменных орудий Аббевиля и Амьена занесены в теперешнее местонахождение деятельностью реки, то этим вполне объясняется, почему такая значительная часть их найдена на больших глубинах под поверхностью земли. Очевидно, они должны были находиться в хряще вместе с прочими камнями в тех местах, где поток обладал еще достаточной силой или скоростью, чтобы уносить с собою камни. Поэтому их не может быть в отложениях спокойной воды, в тонком осадке и наносном иле.

Кости дилювиального человека отсутствуют в отложениях долины Соммы, невзирая на поразительное обилие каменной утвари: некогда знаменитая «нижняя челюсть из Мулен-Киньона близ Аббевиля была подброшена рабочими с целью обмана. И, однако, несмотря на это отсутствие, существование человека, настоящего человека, неопровержимо доказывается этими, повидимому, ничтожными находками, которые составляют дело его рук, его произведения.

После того, как последовало признание дилювиального человека на основании авторитета Ляйеля, в Англии и во Франции стали отыскивать с величайшим усердием дальнейшие места находок, и эти поиски увенчались полным успехом. Тем не менее, ни одна из вновь открытых станций не может сравниться с долиною Соммы по чистоте отложений и находок. В особенности находки из «древнейшего каменного века» или из «палеолитического периода», как называли период дилювиального человека, часто принадлежали пещерам и гротам, в доказательности которых справедливо сомневался еще Буше.

При таких условиях было чрезвычайно важно открытие дилювиального человека в двух местах Германии, где не только самое геологическое расположение представлялось столь же ясным и не допускающим двух толкований, как в Аббевиле и Амьене, но где, как и там, остатки дилювиального человека покоились в первичных, а не во вторичных местах отложения. Кроме того, оба немецких местонахождения с положительностью могли быть отнесены к двум большим последним отделам дилювиального периода, к более теплому межледниковому периоду и к холодному, собственно ледниковому, или послеледниковому периоду. Мы разумеем упомянутые уже выше местонахождения: одно близ Таубаха, другое у Шуссенского источника. Остатки найденных там животных и растений с полною ясностью восстановляют перед нами климатические условия. Нахождение северного оленя в отложениях Соммы, которые заключают каменные орудия дилювиального человека, как мы видели, не дает возможности с точностью установить, в какой именно части дилювиальной эпохи жил там человек: в межледниковом ли периоде, которому бесспорно принадлежат многочисленные найденные там остатки животных, или только в «периоде северного оленя», как назвали последний ледниковый и первый послеледниковый период, когда северный олень был распространен, главным образом, во Франции и в средней Европе. Склоняются, очевидно, к тому мнению, что пребывание человека в долине Соммы восходит к межледниковому периоду. Несомненно, однако, по крайней мере, на мой взгляд, что до сих пор одно лишь местонахождение близ Таубаха является положительным доказательством существования межледникового человека в Европе. Там были найдены древнейшие несомненные следы европейского человека. Дальше межледникового периода пока не удалось проследить человека в Европе. В древнейшем дилювии, так же, как и в третичной формации, не встречается никаких следов его.

Местонахождение в Таубахе не дало никаких остатков костей дилювиального человека на ряду со всеми частями скелета дилювиальных животных, с которыми мы познакомились выше. И здесь доказательство присутствия человека опирается на оставленные им «произведения его рук» и его духа. На первом плане стоят и здесь каменные орудия и каменное оружие (см. рис. 4 и 5 на табл. «Палеолит. древн.»). Но между тем, как в меловой области Франции мы находим громадное число кремней всякой величины для изготовления оружия и инструментов, эти камни, хотя и встречаются в обоих главных германских местонахождениях, но они здесь меньше и по числу, и по величине. Поэтому более крупные формы кремневых орудий, которые больше всего бросаются в глаза в долине Соммы, отсутствуют в Таубахе. Наоборот, маленькие «ножи и осколки», третья главная форма кремневых орудий по Ляйелю, попадаются здесь сравнительно чаще, и формы их более разнообразны. Кроме обыкновенного ланцетовидного ножа, в Таубахе встречаются в особенно большом числе обделанные кремневые осколки трехугольно-призматической формы, с острыми углами; затем можно различить скребки, долота, бурава и камни для обтесывания. Материал для каменных орудий давал древнейший дилювиальный наносный слой долины: кремень, кремневый сланец и кварцовый порфир.

Помимо каменных орудий, которые одни только и были найдены в долине Соммы, здесь открыты еще на первичном месте отложения другие важные остатки. Так, масса найденного угля и обугленных костей доказывает, что дилювиальные обитатели Таубаха не только умели разводить огонь, но любили жарить на нем мясо животных, убитых на охоте». Попадаются также камни, куски раковистого известняка, которые под влиянием жара краснели и твердели. Нужно полагать, что ими выкладывались боковые стенки и дно очагов, на которых тут же на месте готовилась пища. Кости животных, особенно те, которые были взяты поблизости очагов, представляют, большею частью, пищевые отбросы. Уже отсюда понятно, почему кости молодых индивидуумов крупных животных, напр., носорога (Rhinoceros Merckii), слона (Elephas antiquus), медведя и др., попадаются гораздо чаще и, наоборот, кости взрослых животных составляют редкое явление. Молодые животные, повидимому, легче ловились и убивались на охоте и, поэтому, главным образом, употреблялись в пищу. Если случалось иной раз убить крупное животное, то счастливые охотники тотчас разрезывали его на месте. Туловище оставалось на месте охоты, где охотники, быть может, тотчас съедали часть его мяса, тогда как голова и шея, а также передние и задние ноги, на которых находится большая часть мышечного мяса и которую удобнее всего было переносить, доставлялись домой. Этим объясняется также, почему среди такого множества найденных до сих пор больших костей носорога не оказалось ни одного ребра, ни одного спинного или поясничного позвонка. Часть костей убитых животных носит несомненные следы человека. Они характеристическим образом разбиты, как это делают обыкновенно «дикари» всех времен и поясов, для получения костного мозга, который есть одно из лучших лакомств для человека, живущего преимущественно животной пищей. На оббитых суставных концах плюсневых костей зубра (Bison priscus) можно и теперь еще ясно различить самый метод разламывания: они обломаны поперек именно там, где оканчивается мозговой канал. На всех этих костях замечается на одном и том же месте кругловатое углубление, дыра, на половине ширины задней или передней поверхности их, и притом именно там, где кончается мозговой канал, приблизительно в центре поверхности излома отбитого костного куска. Эта дыра, знак от удара, имеет 25 мм. в диаметре и, очевидно, проделана при помощи силы, действовавшей снаружи внутрь, так как некоторые хорошо сохранившиеся экземпляры показывают еще вдавленные внутрь костные края и костные осколки (см. рис. 6 табл. «Палеол. древн.»). Как эти осколки, так и все поверхности излома стары и, как самые кости, покрыты на поверхности жирным налетом с песком, в котором они лежали. Инструментом, которым пользовались для подобной обработки костей, могла прекрасно служить нижняя челюсть медведя с ее огромным клыком; О. Фраас установил это с точностью для других местонахождений дилювиального человека. Подобные нижние челюсти найдены были в Таубахе, и свойство, и величина упомянутого отверстия и краев его согласуются с таким предположением. Длинные кости слонов и носорогов находили целыми; дилювиальный человек, очевидно, не в силах был разбивать эти громадные куски. Если и попадаются обломки подобных костей, то, по всей вероятности, это – случайные переломы. Наоборот, почти все кости медведя и бизона разломаны на куски поперек, редко по длине.

Между тем, как в долине Соммы одни только кремневые орудия, хотя и грубые, но носящие весьма правильные и однообразные следы обработки для определенной цели, свидетельствуют о жизни дилювиального человека, находки в Таубахе дают несколько более точную картину его жизненных и культурных условий. То, что̀ предполагалось после первых находок, подтвердилось здесь. В межледниковом периоде мы застаем в Таубахе по старому руслу Ильма, который, вследствие застоя воды, образовал здесь род пруда, человеческое поселение. Огромное число костей, представляющих отбросы после еды, и масса угля доказывают, что здесь жили в течение долгого времени. На самом берегу устроены были очаги – грубые постройки из камней, которые без труда доставляла окрестность. Здесь поджаривали в горячей золе мясо убитых животных, зубра, медведя, а также слона и носорога. Так делают и теперь еще дикари, столящие на ступени огнеземельцев и первобытных народов центральной Бразилии. Для этого не требуется никакой посуды: заостренный прут, тонкая палка с острым концом достаточны для поворачивания и вынимания кусков мяса. При этом зола, пропитанная мясным соком, заменяет соль и другие приправы. Мясо резалось каменными ножами, и на костях встречаются еще порою следы надрезов, которые можно приписать этим инструментам. Для рассечения больших кусков мяса служил крепкий и весьма удобный инструмент, медвежья нижняя челюсть с ее сильным клыком; ею же пользовались для разбивания костей с целью извлечения костного мозга. Как ни жалко, повидимому, оружие, остатки которого найдены нами, но кухонные отбросы показывают, что дилювиальный человек Таубаха все-таки был в состоянии убивать не только бизона и медведя, но даже гигантских животных, слона и носорога, молодых и взрослых. Следовательно, и в то время, как ныне, человек был господином даже гигантских животных форм, которые далеко превосходят его механическою силою тела. С первой минуты, как человек предстал пред нами, мы видим вместе с тем проявления духа его, дающие ему перевес над силою самых мощных животных. Из находок в долине Соммы видно, что дилювиальный человек обладал уже в качестве оружия, кроме ножа, копьем, кинжалом и топором. Клинки делались из камня. Сравнительно малые клинки Таубахских каменных орудий носят, правда, тот же характер, что и каменные орудия Аббевиля и Амьена, но, как мы уже заметили, они пригодны, главным образом, для ножей, скребков, наконечников стрел и кинжалов, но слишком слабы, как орудие для охоты за столь крупными животными. Поэтому нужно думать, что охота носила скорее характер ловли с помощью западней, как это и теперь еще практикуется в местах, где охотничьи племена, обладающие плохим оружием, охотятся за крупными животными. Кухонные отбросы доказывают также, что поселение у Ильмского пруда близ Таубаха было постоянное, что охотники возвращались к нему после своих охотничьих экскурсий и приносили сюда добычу и трофеи, поскольку они оказывались удобопереносимыми. Однако, всякие следы домашних животных отсутствуют. Они не могли бы совершенно исчезнуть, так же, как и следы глиняной посуды, которая еще труднее разрушается, чем кости, и в этом отношении может быть поставлена на ряду с каменною утварью. Не найдено также следов горшечных черепков.

Находки в долине Соммы и близ Таубаха имеют неоцененное значение, как верные, неоспоримые доказательства в пользу европейского дилювиального человека. Но в отношении богатства материала для психической характеристики человека, в первом доказанном периоде его существования, они во многом и значительно уступают находкам у Шуссенского источника. Эти находки были лично сделаны и описаны знаменитым геологом Оскаром Фраасом, который признает описание этого важнейшего и наилучше исследованного местонахождения ледникового человека существенным вкладом в культурную историю человека ледниковой эпохи.

Геогностическое расположение места находок на одной из наиболее выдвинувшихся морен верхне-швабской плоской возвышенности доказывает, что оно принадлежит тому периоду ледниковой эпохи, когда морены глетчеров продвинулись до крайнего возможного предела. На этом основании мы можем поместить названные находки на границе между ледниковым и послеледниковым периодом. Все свидетельствует еще об условиях жизни высокого севера. Таким образом, находки у Шуссенского источника геологически гораздо новее, чем находки близ Таубаха. Они представляют типический пример так наз. периода северного оленя конца дилювия.

По описанию Оскара Фрааса, слой с культурными остатками представляется бесспорно нетронутым, и заключенные в нем палеонтологические предметы ясно свидетельствуют о глубокой геологической древности их. Он был прекрасно защищен природою. На самом верху лежит торф, который во всей области, на протяжении многих миль, покрывает низменности и образует широкие болота Верхней Швабии, из которых не выдаются никакие другие формации, кроме наносных хрящевых валов дилювиальных ледников. Под торфом лежит пласт известкового туфа в 4–5 фут. толщины; это – пресноводное образование, отложившееся из водяных источников, которые сливаются здесь в источник Шуссен. Под этим защитительным покровом из туфа найдены были остатки ледникового периода и ледникового человека. Туф покрывал темно-бурый слой мха с зеленоватым оттенком; под этим мхом, который превосходно сохранился, лежал ледниковый нанос. Мох был сильно пропитан водою и влажным песком. В нем заключалось наследие ледникового человека, – все лежало здесь в куче, свежим и сохранившимся, как будто кто-то очень недавно сложил здесь эти вещи. Вязкий чернобурый ил наполнял мох и песок, а также мельчайшие промежутки в оленьих рогах и костях, распространяя плесневый запах. Для ледникового человека это место служило ямою для отбросов. Рядом с костями и костными осколками убитых и съеденных человеком животных, рядом с остатками угля и золою, закопченными от дыма очагами и следами огня, здесь лежали в беспорядке многочисленные ножи, наконечники стрел и копий из кремня и разнообразнейшие ручные работы из рогов северного оленя (см. рис. 7–9 табл. «Палеол. древн.»). Все это находилось в плоской яме, имевшей только 4–5 фут. глубины и протяжение в 40 кв. саж., в чистейшем ледниковом наносе, при чем было очевидно, что костяные орудия и кости были обязаны своим превосходным сбережением одной только воде, которая могла держаться во мху и в песке. Мох представлял собою как бы пропитанную водою губку, которая герметически закрывала свое содержимое от всякого доступа воздуха, и сохранил в своих вечно влажных недрах то, что ему было вверено тысячи лет тому назад.

Под торфом и туфом Шуссенского источника мы находим только тип чисто северного климата с исключительно северной флорой и северной фауной. Все домашние животные отсутствуют, даже собака; точно также мы не встречаем здесь костей оленя, косули, серны, каменного козла. Все соответствует северному климату, как он теперь начинается в горизонтали под 70° с. ш. Мы видим Верхнюю Швабию, покрытую моренами и тающими ледниками, воды которых промывают глетчерный песок в поросших мхом лужицах. Перед нами тянутся громадные ковры гренландского мха, покрывающие влажный песок. Между наносными валами глетчеров мы должны представить себе обширные зеленые пастбища, которые достаточно велики, чтобы прокормить кочующие там стада северного оленя, как мы это видим и в настоящее время в Гренландии или на границе лесов Сибири и Норвегии. Здесь же находятся границы опасных для северного оленя хищников, россомахи и волка и, в меньшей степени, медведя и полярной лисицы.

На этой то сцене появляется, согласно Фраасу, человек ледникового периода. По всей вероятности, он занимался охотой и проводил на охоте за северным оленем известное время (и, вероятно, только лучшее время года) на границе льда и снега. Правда, местонахождение, которое рассказывает нам о его жизни и деятельности, есть не более, как яма для отбросов. Поэтому здесь из человеческих изделий не попадалось ничего ценного, а только обломки и отбросы промышленности и кухни. Кухонные отбросы преобладали: сюда относятся, кроме золы и угля, главным образом, вскрытые костно-мозговые каналы и разбитые черепа дичи. Ни одна из найденных здесь костей не представляет следов иного инструмента, кроме камня. На камень клали кость и камнем разбивали ее. Такого рода камни для разбивания попадаются в огромном числе. Это были исключительно подобранные на месте полевые камни, из которых отдавалось предпочтение красиво окатанным кварцевым желвакам, величиною в мужской кулак. Другие были несколько грубо обработаны, имели форму палицы и род рукоятки, которая получается при разламывании больших кусков на половину случайно, на половину умышленно. Попадались и более крупные камни, пластинки гнейса в 1–2 кв. фута, сланцевые альпийские известняки, грубые глыбы из той или другой горной породы, которые служили, быть может, орудиями убоя или очагами, так как на некоторых из них замечались следы огня. Все эти камни более или менее почернели от угля. Среди всех почерневших камней и слоев угля и золы не встречалось ни одного осколка глиняной посуды. Для некоторых потребностей ее, вероятно, заменяли небольшие куски сланца и пластинки песчаника, найденные обожженными в огне.

Кремневые орудия, как и в Таубахе и долине Соммы, попадаются исключительно только оббитые, без шлифовки. У Шуссенского источника для изготовления каменных орудий точно также употреблялись лишь сравнительно небольшие куски ценного сырого материала. Поэтому здесь, как и в Таубахе, встречается, главным образом, третья главная форма каменных орудий, по Ляйелю, форма ножей или осколков. Их можно разделить на две группы: на заостренные ланцетовидные ножи и на притупленные камни, имеющие форму пластинки пилы; первые служили как клинки ножей и кинжаловъ и как наконечники стрел и копий; последние представляли клинки ручных инструментов, которые были необходимы для обработки рога северного оленя. Более крупные орудия имели 3–4 сант. ширины и 8–9 сант. длины; большинство их было гораздо меньше: в среднем, преобладали куски в 4 сант. длины и только в 1 сант. ширины. Различные кремневые клинки для употребления, повидимому, вправлялись в рукоятки и ручки из рога северного оленя; попадаются многочисленные куски, которые можно принять только за подобные ручки, готовые или в начале обработки. Кроме того, за недостатком крупных кремней, из рога северного оленя вырезывались многочисленные предметы утвари, оружие и инструменты для целей охоты и обихода повседневной жизни. Фраас самым точным образом выяснил технические приемы, которые применялись при изготовлении предметов из рога северного оленя. Мы с изумлением видим, что ледниковый человек Швабии управлял своими несовершенными ножами и пилами вполне в духе современной техники. Взгляд на рис. 10 табл. «Палеол. древн.» дает нам представление о способе обработки и о различных формах изготовляемых предметов. Первое место занимает оружие, – напр., длинные заостренные костяные кинжалы; затем встречаются шила, деревянные спицы для вязания, наконечники стрел с зазубренными желобками, которые могли быть предназначены для яда. Встречаются еще поперечные желобки, служившие, вероятно, для прикрепления нитеобразного связующего материала; они показывают, что шуссенридцы умели, подобно нынешним лопарям, скручивать нитки из сухожилий убитых оленей. Некоторые надрезы имеют, вероятно, значение орнаментов. Формы костяной утвари свидетельствуют о несомненном понимании симметрии и вообще об известном вкусе: таковы, напр., кинжалы с просверленным утолщением, быть может, для того, чтобы можно было вешать его, и тщательно вырезанная большая удочка. Куски из рога, выдолбленные наподобие желоба или в форме ложки, О. Фраас принимает за кухонную утварь и посуду для еды; быть может, они служили также, подобно каменным скребкам, найденным в долине Соммы, для известных технических целей, напр., для обработки шкур с целью изготовления платья и палаток. Просверленный в двух местах кусок рога молодого северного оленя изображает аппараты для натягивания луков; современные эскимосы пользуются для натягивания своих луков аналогичными снарядами, большею частью, снабжая их украшениями. Роговой ствол северного оленя с глубоко начертанными надрезами Фраас называет бирками (см. рис. 11 табл. «Палеол. древн.»). Надрезы эти представляют частью простые штрихи, врезанные на 2 мм. глубины, частью главные черты, соединенные по две более тонкими штрихами. «Штрихи эти», говорит О. Фраас, «очевидно, числовые знаки, роды заметок, напр., относительно убитых северных оленей и медведей, или вообще какая-нибудь запись». В числе найденных предметов были также кусочки красной краски величиною с орех. Краска эта получалась разламыванием и промыванием глинистого железняка, быть может, смешиваемого еще с жиром северного оленя до образования густого теста. Краска эта растиралась, как масло, между пальцами, была жирна на ощупь и окрашивала кожу в интенсивный красный цвет. Вероятно, она прежде всего служила для разрисовывания тела.

Шуссенридцы ледникового периода, на основании этих находок, были рыболовы и охотники, не знавшие ни собаки, ни домашних животных, ни земледелия, ни горшечного производства. Но они умели разводить огонь и пользоваться им для варки пищи, могли убить дикого северного оленя и медведя, а также других животных, встречавшихся в районе их охоты. Стрела их настигала лебедя, удочка доставала рыбу из глубины воды. Далее, они умели выбивать из кремня оружие и орудия, с помощью которых весьма искусно обрабатывали рог северного оленя. Следы связующего материала указывают на пользование нитками, которые, вероятно, изготовлялись из сухожилий северного оленя. При помощи игол плелись лесы для удочек. Нитки и тонко заостренные колющие орудия указывают на искусство шитья. Одежда, вероятно, состояла из шкур убитых животных. К этому достоверному научному материалу, исходящему из бесспорно нетронутых дилювиальных пластов, другие страны не прибавили до сих пор ничего, что могло бы существенно расширить наши знания о дилювиальном человеке. Тем не менее, нельзя не упомянуть здесь о многочисленных других местонахождениях палеолитических, т. е. грубо оббитых кремневых орудий, которыми несомненно пользовался дилювиальный человек. Они известны в северной, средней и южной Франции, южной Англии, в лессе Тиде близ Брауншвейга, в нижней Австрии, Моравии, Венгрии, Италии, Греции, Испании, Португалии, северной Африке и России.

Особенно важно, что аналогичные кремневые орудия были найдены вместе с вымершими наземными млекопитающими в слоистом дилювии долины Нербудды в южной Индии, так как более чем вероятно, что дилювиальный человек проник на наш материк вместе с дилювиальными животными, переселившимися из Азии в Европу. На основании результатов палеонтологического исследования нельзя также отвергать возможности, что во время дилювия человек проник вместе с мамонтом из северной Азии в Северную Америку. Это объясняет без всякой натяжки тесное физическое соотношение между американской и великой азиатской (монголоидной) человеческой расой.

В Северной Америке каменные орудия палеолитической формы были найдены в дилювиальных слоях, и то же самое относится, как мы видели, к Южной Америке. Лучшими находками признаются там те, которые сделал Амегино в пампасовой формации Аргентины. Здесь были найдены во множестве вскрытые, обработанные и обожженные трубчатые кости и челюсти оленя, глиптодонта, мастодонта и токсодонта вместе с кремневыми орудиями палеолитического характера. Сант-Яго Рот, который участвовал в этих исследованиях, предполагает, что ископаемый человек в Южной Америке при случае пользовался панцырем гигантских броненосцев, как жилищем. Несомненно, однако, что в отношении культурного достояния южно-американец не уступает европейскому ископаемому человеку: он употребляет типы каменного оружия и орудий, известные в Европе, обрабатывает кости, пользуется огнем для варки пищи, питается животной пищей и особенно любит жир и костный мозг.

К той картине человеческой деятельности, которую восстановляют находки в однородных отложениях слоистого дилювия строго определенной давности, едва ли прибавят что-либо совершенно новое результаты находок в костеносных пещерах. Правда, они несравненно более обильны, но и гораздо менее достоверны в смысле определения давности. По мнению Циттеля, «доказательность пещер, к сожалению, умаляется тем, что мы, обыкновенно, не можем в точности определить, во-первых, как очутились в них найденные предметы, и, во-вторых, начало и давность нахождения их там; кроме того, позднейшие обитатели часто смешивали свои остатки с наследием предшественников». Это сомнение выступает особенно сильно по отношению к вопросу о современности человека с вымершими животными древнейших дилювиальных периодов, доледникового и межледникового. Наоборот, мы можем считать во многих случаях вполне точно установленным пребывание человека в пещерах в периоде северного оленя. Согласно Циттелю, древнейшие человеческие жилища в пещерах, скалистых углублениях и речных низменностях Европы принадлежат, большею частью, периоду севернаго оленя, второму ледниковому и особенно послеледниковому периоду. В некоторых пещерах, особенно хорошо изученных, напр., в пещерах и скалистых углублениях в Перигоре, а равно в палеолитических слоях пещер близ Шафгаузена, находки из периода северного оленя выступают в замечательной чистоте, без всяких примесей.

В пещерах, в ясно ограниченных слоях с находками дилювиального человека, мы точно также не встречаем ни одного домашнего животного, никакой глиняной посуды, никаких следов горшечных черепков. В пещере Голефельса, в долине швабского Аха, Оскар Фраас открыл множество экземпляров нижней челюсти пещерного медведя и доказал с положительностью, что последняя употреблялась как opyжие и для рубки мяса вместо топора; многие кости, найденные тут же, как остатки прежних обедов, носят несомненные следы ее в виде пробитых круглых дыр с загнутым внутрь краем (см. рис. 12 табл. «Палеол. древн.»). Как новый вид утвари, мы встречаем здесь сосуд для питья или черпанья, сделанный из задней части черепа северного оленя. Новым инструментом является тонкая швейная игла с ушком из трубчатой кости лебедя; такие же иглы были найдены во множестве в пещерах Перигора. Точно так же найденные в пещерах, просверленные для подвешивания зубы дикой лошади и нижняя челюсть дикой кошки, служившие украшением или амулетом, неизвестны, повидимому, до сих пор в слоистом дилювии. Так как обоих этих животных позднейшая германская эпоха связывает с мифами и волшебством, то мы вправе предполагать аналогичные первоначальные религиозные представления у древних пещерных обитателей. В слое периода северного оленя близ Шафгаузена Нюеш нашел музыкальный инструмент, «оленью дудку», и просверленные раковины, служившие предметами украшения. Находки во французских пещерных местностях показывают, что в этих главных месторождениях кремня – где кремень легко добывался, где имелся весьма подходящий материал, из которого легко было выделывать более совершенное оружие и орудия – человек уже во время дилювия имел возможность окружить свою жизнь большими удобствами, о которых не могло быть речи в грубом, бедном кремнем, первобытном германском лесу с его болотами и трясинами. И если сравнить маленькие, подчас крошечные ножики и кремневые осколки из германских местонахождений с огромными топорами и наконечниками копий французских местностей, то само собою делается ясно, насколько в первых труднее давалась жизнь человеку. Сколько сил он должен был затрачивать, чтобы вырезать из кости и рога оружие и утварь, тогда как в упомянутых местностях, богатых кремнем, это достигалось с меньшей затратою труда и времени, причем вещи получались гораздо более изящные и прочные! При таком освещении изобилие кремня является немаловажным культурным элементом описываемого периода. В месторождениях кремня не только каменные орудия лучше обработаны, и оружие и инструменты в большей степени соответствуют своему назначению, но вместе с тем развивается вкус и наклонность к украшениям и орнаментам и начинает даже проявляться художественный талант.

Из предметов украшения (см. рис. 13–19 табл. «Палеол. древн.») находят просверленные лошадиные и медвежьи зубы, а также просверленные зубы дикого рогатого скота, каменного козла и северного оленя. Здесь же следует упомянуть в числе пещерных находок плавиковые шпаты, которые отличаются красивым цветом. Костяные орудия отличаются во многих случаях художественной отделкой. Даже в правильном способе откалывания каменных клинков – как в знаменитых экземплярах типа Солютре и одном экземпляре, открытом среди дилювиальных находок в Офнетской пещере близ Нердлингена – мы можем уловить стремление украшать плоские поверхности раковистыми изломами. В позднейшем каменном веке из этого выработался красивый орнамент в виде рыбьего скелета, который украшает наиболее изящные экземпляры кремневых кинжалов и наконечников копий. Орнаментальные бороздки на снабженных многочисленными зазубринами наконечниках гарпун произошли, быть может, из желобков для яда. В других случаях ленточные орнаменты, крестообразно расположенные на срединном стержне наконечника гарпуны, воспроизводят перекрещивающиеся нити, при помощи которых укреплялись на стержне кремневые осколки в качестве наконечников и крючков. Мы знаем подобного рода экземпляры из позднейших культурных периодов. Гарпуны дилювиальных людей чрезвычайно сходны с гарпунами эскимосов и огнеземельцев.

Жизнь в пещерах, гротах и под скалистыми навесами вблизи реки отнюдь не может быть названа жалкою. Леббок и Бойд Доукинс с изумлением рассказывают о дилювиальных культурных остатках, в изобилии накопившихся в пещерах на берегах Везеры. Предметы, оставленные бывшими обитателями пещер, столь же наглядно изображают жизнь человека в ту отдаленную эпоху, как засыпанные города Геркуланум и Помпея – нравы и обычаи обитателей Италии в I веке по Р. X. Почва, на которой здесь некогда обитали люди, состоит, повидимому, вся из обломков костей животных, убитых на охоте, смешанных с грубою утварью, с оружием из кости и неполированного камня, с углем и большими обгорелыми камнями, обозначающими место бывших очагов. Кремни, осколки без числа, грубые каменные массы, шила, наконечники копий, молоты, пилы из кремня или роговика пестро перемешаны с костяными иглами, резными изделиями из рога северного оленя, наконечниками стрел, гарпунами, заостренными кусками рогов и костями. А рядом с ними обломки костей животных, служивших пищей – северного оленя, зубра, лошади, каменного козла, сайги-антилопы, мускусного быка и др. Местами все это склеено при помощи известкового натека в одну твердую массу. Северный олень служил главной пищей. По всей вероятности, он жил тогда большими стадами в средней Франции и притом в диком состоянии: здесь, как и у Шуссенского источника, мы не встречаем никаких следов собаки.

Среди этого множества культурных остатков исследователи были поражены и настоящими произведениями искусства, сделанными рукою дилювиального человека и доказывающими, что мысль его возвысилась до способности объективного воспроизведения природы в рисунках и пластических изображениях. Первые находки таких произведений искусства открыты в пещерах Перигора (см. рис. 23–27 табл. «Палеол. древн.»). Это, во-первых, изображения, вырезанные на камне, оленьей кости или кусках оленьего рога. В большинстве очень наивные, они иногда весьма жизненны, реальны. Большею частью, они представляют животных, а иногда и людей. Во-вторых, находили пластические изображения, вырезанные из оленьего рога, костей или зубов. Попадается также резьба и пластические вещи из слоновой кости. Так, в числе пещерных раскопок Дордоньи находится изображение рыбы, вырезанное на цилиндрическом куске оленьего рога. Далее, на выдолбленном куске оленьего рога вырезаны голова и грудь животного, похожего на каменного козла. Изображения лошадей верно воспроизводят взъерошенную гриву, растрепавшийся хвост и несоразмерно большую голову дикой дилювиальной лошади. Среди пластических резных изделий первое место по красоте занимает рукоятка длинного хорошо сохранившегося кинжала, вырезанного из оленьего рога; на ней изображен только что убитый молодой олень в тот самый момент, когда он опускается, и положение животного искусно приспособлено к ограниченному пространству рукоятки. На другой рукоятке представлена голова мускусного быка. На одном, двойном изображении мы видим на одной стороне головку косули, а на другой головку зайца, с отвернутыми в сторону ушами. Резьба на камне, кости северного оленя и кусках оленьего рога, отчасти несомненно подлинная, найдена также в Кесслеровой яме и в слое северного оленя близ Шафгаузена.

В числе подобных экземпляров наиболее заслуживают внимания изображения, на которых воспроизводится какое-нибудь историческое событие. Особенно интересна, напр., группа, состоящая из двух лошадиных голов и одной, повидимому, обнаженной человеческой фигуры, в правой руке которой находится нечто вроде длинной палки или копья, а рядом дерево, изогнутое почти змееобразно, – очевидно, за недостатком места; судя по направлению параллельных штрихов, соответствующих ветвям, нужно полагать, что это – сосна или ель. К этому дереву примыкает ряд горизонтальных и вертикальных штрихов, которые изображают, повидимому, род плетня или изгороди. На другой стороне того же цилиндра изображены две головы зубра. Это изображение передает, без сомнения, целую историю: мы имеем перед собою образное письмо совершенно в том же духе, как у северо-американских индейцев. Вместе с тем мы видим уже в этом изображении переход к сокращенному образному письму: вместо целых животных, лошадей, быков, изображаются одни головы. Палочки австралийцев имеют известное сходство с ними, и Бастиан справедливо считает это началом письма.

Все эти находки, если мы правильно поняли их, доказывают, подобно «биркам» Шуссенского источника и «вестовым палочкам» из пещеръ Дордоньи, что искусство счисления, начало письмен и первые проявления искусства вообще вместе с другими элементами первобытной культуры восходят вплоть до дилювиального периода.

«Ни одно из тех животных, остатки скелетов которых мы находим в дилювиальных слоях наших пещер», говорит Оскар Фраас, «не было приручено на пользу человека.» Он был совершенно одинок в их враждебной сфере и умел только убивать их и поддерживать свою жизнь, питаясь их мясом, кровью и костным мозгом. Физическая сила мало помогала человеку в борьбе за существование, так как, за немногими исключениями, убитые животные были несравненно сильнее его. Даже с помощью пороха и свинца не легко убить слона, носорога, серого медведя и зубра или поймать быстроногого северного оленя и лошадь. Здесь нужно было действовать умственным превосходством, ловить минуту, когда животное не на стороже, настигать его внезапно или ловить в силки и ямы. Тем большее изумление вызывает в нас дикарь европейского дилювиального периода. Он был в числе первых, которые в суровой борьбе с жизнью закалили человеческий ум и этим положили начало всякому дальнейшему развитию в смысле культурного прогресса.» И среди этой-то бедной жизни все-таки мог развиться вкус к маленьким радостям и украшениям жизни, как доказывает красивая резьба и украшения на оружии и утвари. Развился даже вкус к красотам природы, а с ним и способность воспроизводить их.

Костяные иглы с ушком и тонкие шила свидетельствуют об искусстве шитья. Многочисленные скребки из кремня или кости доказывают, что дилювиальный человек умел обрабатывать шкуры для изготовления одежды и употреблял при этом способы, и ныне еще употребительные у эскимосов и индейцев дальнего севера. Прядильное искусство, повидимому, еще не существовало. Но плетение и скручивание бечевок были, очевидно, известны и тогда. Конечно, ни плетения, ни бечевки не могли сохраниться, но они оставили вдавления и борозды на костяной и роговой утвари и ясно изображены в виде первобытных орнаментальных украшений на оружии и утвари дилювиальной эпохи. Гончарное искусство не было известно дилювиальному человеку. Даже в наше время, как известно, выделывание глиняной посуды не составляет общей потребности человечества. Мех, изготовленный из шкуры мелкого животного, снятой, по возможности, в целости, заменяет, обыкновенно, большие сосуды; жидкости могут держаться некоторое время в плотно сплетенных корзинах. Техника плетения была известна дилювиальному человеку. В пользу этого говорят упомянутые орнаменты на оружии и утвари, иглы для плетения, найденные у Шуссенского источника, и, наконец, упомянутая выше «вестовая палочка», на которой, повидимому, изображена изгородь, сплетенная из ветвей и веток или летнее жилище первобытного человека. К этому культурному достоянию, которое, главным образом, основано на знакомстве с целесообразным оружием и утварью, присоединяется еще искусство резьбы и вырезывания различных воспроизведений природы. Отсюда вытекает стремление фиксировать исторические моменты в форме сокращенных образных воспроизведений с целью передачи другим: это – начало образного письма. Бирки знакомят с методом изображения чисел: большею частью, они состоят из одного штриха: два штриха, соединенные при помощи черты, изображают высший числовой знак. Следы строительного искусства не встречаются, если не считать за таковые очаги, сложенные из грубых камней. Не найдены также могильные постройки, которые можно было бы отнести к той первобытной эпохе.

Культурное достояние дилювиального человека и весь образ жизни его не представляет что-либо чуждое современному человечеству и не выходит из тех пределов, в которых вращается нынешний человек. Европейский путешественник, который натолкнулся бы ныне где-нибудь на границе вечного льда, близ северного или южного полюса земного шара, на группу дилювиальных людей, не встретил бы ничего необычайного, не имеющего аналогии. Он мог бы даже объясняться с ними при помощи образного письма и вступить в торговые сношения при посредстве бирок.

За пределами высокой культуры и особенно в крайних климатических условиях образ жизни человека обусловливается почти исключительно окружающею обстановкою и возможностью добывания пищи. Эскимосы, которые живут, как некогда жил дилювиальный человек средней Европы, на границе вечного льда вместе с переселившимися туда дилювиальными животными, северным оленем, мускусным быком, медведем, полярной лисицей и проч. обречены, подобно ему, на охоту и рыбную ловлю и почти исключительное питание мясом и жиром, так как о земледелии и содержаниии стад домашних животных там не может быть и речи. Кухонные отбросы их совершенно сходны с дилювиальными. До знакомства с успехами культуры современной Европы они пользовались – некоторые делают это и теперь вследствие пристрастия или суеверных представлений – камнями и костями, а также плавучим лесом для изготовления орудия и утвари. Для связывания они употребляли нитки, скрученные из сухожилий животных, и при помощи их сшивали свою одежду и укрепляли гарпуны и стрелы, которые по форме такие же, как у дилювиального человека. С прядильным и ткацким искусством они столь же мало были знакомы, как и человек дилювия: одежда их была сшита из шкур убитых на охоте животных; горшки были им неизвестны и не нужны. Знаменитый путешественник к северному полюсу, Кэн представляет следующий инвентарь осмотренного им эскимоссокого жилья: «чаша из тюленьей шкуры для собирания и хранения воды; лопатка моржа, служащая лампою, с плоским камнем, поддерживающим ее; другой большой тонкий гладкий камень, на который кладется тающий снег, предназначенный для питьевой воды; острие копья с длинной тесьмою из моржевой бичевы, и, наконец, вешалка для платья и самое платье этих людей, сшитое из шкур, – вот и все земные блага этой семьи.» И все-таки, несмотря на эту бедность, эскимосы в общем не чужды эстетического чувства: моржовая бичева их представляет изящный плетеный орнамент, одежда красиво вышита и, с точки зрения моды полярного человека, изящна и целесообразна. Шкуры выделаны при помощи каменного скребка, какой мы можем встретить во множестве экземпляров при всякой раскопке слоев, заключающих остатки дилювиального человека; иглы точно также из костей. При этом мы замечаем у эскимосов также любовь к изображению фигур, рисованию, резьбе и вырезыванию. Резьба их на всякого рода пластинках, напр., на дощечках из плавучего леса или на костях, изображает, подобно дилювиальным сюжетам, не только животных, за которыми охотятся чаще всего, но иногда исторические сцены из жизни людей, напоминающие образное письмо.

Огнеземельцы в области ледников южного полушария представляют почти такую же картину, с той лишь разницею, что, с одной стороны, они еще беднее, и художественный вкус их, повидимому, еще менее развит, но с другой стороны, у них есть собака, как домашнее животное. Горшков они также не знают. Оружие и утварь их несколько напоминают находки в дилювиальных слоях французских пещер.

Совершенно аналогичные культуры могут развиться и при иных климатических условиях. Эдуард Бернет Тэйлор задался целью доказать, что культурное состояние многих из ныне живущих первобытных народов в точности воспроизводит обстановку человека каменного, в частности палеолитического (дилювиального) периода. Он установил, что каменные орудия тасманийцев, из которых он составил для сравнения коллекцию, обнимающую около 150 экземпляров, имеют вполне палеолитический характер (см. рис. 23 и 24 табл. «Палеол. древн.»). Это – крепкие кремневые осколки, на одной стороне плоские с ударным знаком, а на другой с возвышенным срединным ребром, грубо обделанные в форме острой пики (тип Мустье по Брока̀). Материал, из которого сделаны тасманийские каменные орудия, состоит частью из относительно нетвердого глинистого камня, частью из кремня или кварцита. Ни на одном из этих орудий не замечается следов шлифовки; все они, подобно дилювиальным экземплярам, представляют простые камни с острыми ребрами, край которых остро обтесан при помощи другого камня. Они могут быть вставляемы в рукоятку и тогда употребляются в качестве каменных топоров. Доказано, впрочем, что их употребляли и без рукоятки, захватывая прямо в руку, напр., между большим и указательным пальцами, при сдирании шкуры с кенгуру. Еще в первой половине нашего столетия тасманийцы представляли народ, который в культурном отношении не перешагнул палеолитической ступени. Первыми своими культурными успехами они обязаны австралийским переселенцам, которые являются здесь носителями культуры.

Часто высказывалась надежда, что, быть может, найдут когда-нибудь замерзшими в каменном льду северной Сибири труп человека из времени дилювия, современника мамонта с шерстистым мехом и шерстистого носорога. Мы ставим, однако, вопрос: признали ли бы мы с положительностью такой труп за человека ледникового периода? Нахождение даже в ископаемом льду, рядом с трупами вымерших дилювиальных животных, само по себе ничего не доказывает. Мы знакомы с образованием трещин как во внутриматериковом льду, так и в альпийских глетчерах. Новые трещины возникают чуть-ли не на наших глазах. И сколько путешественников по льдинам исчезают навсегда в этих провалах и сохраняются здесь, как и трупы упомянутых животных! Из попадающих в трещины альпийских ледников далеко не все извлекаются обратно живыми или мертвыми. В трупе замерзшого во льду полярного исследователя, попавшего из культурных стран в область вечного льда, мы узнали бы культурного человека, если не по меховой одежде, приспособленной к арктическому климату, то по многим другим мелким принадлежностям культуры: часам, перочинному ножику, пряжкам, пуговицам и т. п. Но труп эскимоса, который замерз бы там до знакомства с современной культурой, не представил бы ровно ничего, что отличало бы его от ледникового человека, – во всяком случае не каменные же орудия, которые, как мы показали в отношении скребков для обработки шкур, – совершенно тождественны у эскимосов и первобытных людей.

Многие полагали, что решающий критерий для определения времени был бы найден, если бы удалось доказать, что в данную эпоху употреблялась свежая мамонтовая кость для производства утвари и оружия или предметов украшения и искусства, резьбы и вырезывания. Не подлежит сомнению, что дилювиальный человек, если ему удавалось убить мамонта, употреблял его клыки для своих целей. На границе вечного льда, однако, где только и возможно было бы теперь натолкнуться на замерзшего дилювиального человека, нахождение при трупе предметов из мамонтовой кости не дало бы нам никакого представления о древности его. Многочисленные мамонтовые клыки, которые были находимы и употребляемы с незапамятных времен в северной Сибири на Новосибирских островах и других местах, безусловно свежи и применяются даже в технике культурных стран, совершенно как свежая слоновая кость. Ископаемые бивни, добываемые искателями слоновой кости (они же – охотники за мамонтом), поступают в оборот под названием «мамонтовой кости» и составляют важную статью торговли. Согласно Миддендорфу, в последнее двести лет ежегодно поступает на рынок более ста пар бивней из Сибири. Почва Медвежьих и Ляховских островов буквально наполнена мамонтовыми костями; как только лед растает от солнца, на берегах находят массу мамонтовых костей. Значительное число наших новейших изделий из слоновой кости сделаны из этой ископаемой мамонтовой кости. И глаз исследователя никогда не в состоянии открыть, был ли данный предмет вырезан из кости вскоре после смерти животного или после того, как клыки многие тысячелетия сохранялись во льду. Обитатели северной Азии и теперь еще охотно делают из мамонтовой кости ручки для своей каменной утвари и проч., в особенности мелкие произведения искусства, напр., резные, чрезвычайно сходные с теми, которые были находимы в дилювиальных пещерах. Якобсон привез от эскимосов Аляски множество подобного рода вещей из камня, мамонтовой кости и оленьего рога (см. рис. 25–27 табл. «Палеол. древн.»). Самоеды с древнейших времен имели обыкновение вырезывать из мамонтовой кости ложки и всякаго рода утварь. Они делают также из кожи мамонтовых трупов, сохранившихся в мерзлой почве, упряжь для своих собак и оленей, жир употребляют для смазывания, а мясом кормят своих собак.

Te же условия, которые мы находим ныне в некоторых странах северной Сибири, были распространены в конце ледникового и в начале послеледникового периода во всей средней Европе. Находки у Шуссенского источника дают нам полное представление о характере тогдашнего климата средней Европы. Человек жил здесь на замерзшей почве, на границе ледяных скал, вместе с северным оленем и его товарищами, как теперь в северной Азии; здесь, как и там, он должен был находить во льду и мерзлой почве сохранившегося, благодаря холоду, шерстистого мамонта. Как мы только что говорили, мамонт был в средней Европе едва ли менее распространен, чем в знаменитых сибирских местонахождениях: число мамонтовых клыков и целых мамонтовых трупов, найденных в некоторых местах средней Европы, как, напр., в Канштатте близ Штутгарта, и в лессе близ Предмоста в Моравии, может соперничать с самыми богатыми местонахождениями мамонта на Ново-сибирских островах. Таким образом, резные изделия и утварь из мамонтовой кости, которые были находимы в Предмосте и в пещерах Дордоньи, Бельгии и Польши и в других местах, доказывают лишь, что человек, который сделал эти предметы, употреблял для этой цели еще свежую слоновую кость, – но принадлежала ли она только что убитому животному или вполне сохранившемуся трупу во льду дилювиальной эпохи, этого никто не может решить.

Никому не придет в голову утверждать, что современный штуцер, ствол которого украшен резной работою из слоновой кости, изображающей обнаженную женщину, принадлежит сам или, по крайней мере, в своей художественной части, эпохе мамонта. Точно также упомянутые древние предметы и изображения из мамонтовой кости доказывают лишь, что она была еще свежа во время обработки. Во Франции и во всей остальной средней Европе это должно было иметь место, кроме периода, в который жил мамонт, еще в раннюю послеледниковую эпоху, с которою мы познакомились под названием периода северного оленя. Стенструп, при помощи тонкого критического анализа, доказал, что пласт лесса в Предмосте, с его обильными мамонтовыми остатками, рядом с которыми, кроме человека, находится еще волк, медведь, северный олень, мускусный бык и лошадь, т. е. фауна периода северного оленя принадлежит не мамонтовой эпохе, но послеледниковому периоду северного оленя. Дилювиальные обитатели средней Европы периода северного оленя, вероятно, также охотились за мамонтовыми клыками, как нынешние современники северного оленя в северной Азии. И мамонтовое кладбище в Предмосте привлекало к себе не только хищных животных, особенно волков, но и людей. В пользу этого говорят найденные костяные и каменные орудия, многочисленные оббитые кремни, большие количества древесного угля и золы, множество обугленных обломков костей и кучи костей, вскрытых для употребления в пищу.

Во Франции особенно часто находили во множестве произведения первобытного искусства из «эпохи слоновой кости», в том числе и голую фигуру женщины, но решительно ничем не доказано, что все эти предметы были вырезаны в эпоху, когда еще жил мамонт. Много шуму наделала резьба на пластинке из мамонтовой кости, на которой представлен шерстистый мамонт с гривою и сильно изогнутыми бивнями. Это изображение приняли за полное доказательство того, что дилювиальный художник, изготовивший его, сам видел живого мамонта и изобразил его. Но разве «охотник за мамонтами» Шумахов, тот самый тунгус, который открыл в 1799 году во льду Тумыс-Быковского полуострова в тундрах реки Лены мамонта, поставленного ныне в музее С.-Петербургской Академии мог бы изобразить его иначе, после того, как увидел его совершенно свежим среди таявшего льда? Точно также пещера Мадлен в Перигоре, в которой найден был кусок слоновой кости с изображением мамонта, несомненно принадлежит периоду северного оленя, как подтверждает фон-Циттель в 4 томе своей «Палеозоологии».

Если бы у нас не было совершенно независимых доказательств того, что дилювиальный человек, в средней Европе, напр., в Таубахе жил одновременно с большими вымершими толстокожими, то ни находка в лессе близ Предмоста, ни произведения ремесла и искусства из мамонтовой кости, ни даже изображение самого мамонта не могли бы удостоверить этой одновременности. Их доказательность в пользу существования дилювиального человека не простирается назад дальше эпохи северного оленя.

Для решения вопроса – принадлежал ли замерзший в окаменелом льду труп дилювиальному человеку, исследование самого трупа, его черепа, костей и мягких частей столь же недостаточно, как изучение одежды, утвари и украшений. По крайней мере, достоверно одно, что все до сих пор открытые черепа и кости, которые приписывались дилювиальному человеку самыми знаменитыми палеонтологами, геологами и антропологами, ничем не отличаются от костей современного человека. Мы не знаем ни одного признака, который характеризовал бы с положительностью остатки человека времен дилювия.

Ф. Циттель в 4 томе своей «Палеозоологии говорит: «в сравнении с огромным множеством орудий, остатки самого дилювиального человека принадлежат к величайшим редкостям. Древность многократно цитированных черепов из пещер Павиленда в Глеморгеншейре, Энгиса, Анжигу и Спи близ Люттиха, Жандрона на Лессе, Гайленрейта, Ориньяка, Кро-Маньона, Брюникеля, Ломбрива, Кавильона близ Ментоны и Grotta dei Colombi на Пальмарии остается сомнительной. Канштаттский череп, так же, как и скелеты Греннелля и Клиши близ Парижа, бесспорно принадлежат позднейшему времени. Кости конечностей из Ларского лёса потеряны; скелеты из вулканического туфа в Денизе близ Лепюи сомнительной давности, также, как и черепа из Брюкса в Богемии». Дилювиальная древность знаменитого обломка черепа из Неандерталя, с его сильно развитыми лобными пазухами, ничем не доказана. Нижняя челюсть из Мулен-Киньона близ Аббевиля была умышленно подложена рабочими с целью обмана. Из дилювиальных человеческих остатков определенной давности можно назвать лишь череп из Ольмо близ Кианы в Тоскане, череп из Эгисгейма в Эльзасе, нижнюю челюсть из пещеры Нолетт близ Фюрфооза в Бельгии и обломок челюсти из Шипкинской пещеры в Моравии. Этих находок недостаточно для определения расы; но все человеческие остатки в Европе, дилювиальная давность которых установлена, как и все вообще черепа, найденные в пещерах, совпадают по величине, форме и емкости с Homo sapiens и вполне сформированы. Они никаким образом не восполняют собою недостающего звена между человеком и обезьяною.

«В Северной Америке одно время обращал на себя большое внимание описанный Уитнеем череп из «auriferous gravel» верхнего плиоцена из Калавераса в Калифорнии. По мнению Мортилье, это – череп современного индейца, зарытый в землю рабочими.

«Большего доверия заслуживают находки в Южной Америке. Еще Люнель открыл в бразильских костеносных пещерах человеческие черепа, смешанные с вымершими и новейшими млекопитающими. Затем в самых верхних дилювиальных пластах Аргентины встречаются кремневые орудия и человеческие черепа долихоцефалической формы. Наконец, и в пампасовой формации Аргентины многократно были находимы вскрытые, обработанные и обожженные трубчатые кости и челюсти оленя, глиптодонта, мастодонта и токсодонта вместе с кремневыми орудиями палеолитического характера и человеческими черепами и целыми скелетами. Близ Арресифеса открыт человеческий скелет, лежавший под бронею глиптодонта. Ископаемые человеческие черепа из Южной Америки не все одного типа; одни – долихоцефалические и напоминают черепа современных индейцев Южной Америки, другие имеют брахицефалическую форму. Один скелет имел 18 (вместо 17) позвонков туловища и просверленную грудину.» Так говорит Ф. Циттель, самый компетентный исследователь в области палеонтологии в Германии. Результаты моих научных работ вполне согласуются с его исследованиями. Я позволил бы себе только усомниться в дилювиальной древности еще некоторых находок с человеческими костями, принимаемых за достоверные.

В смысле палеонтологического образования слоев, дилювий есть самый нижний, самый древний пласт, в котором впервые появляется человек, что доказывается, главным образом, остатками его первобытной культуры. Этот древнейший известный до сих пор культурный слой тянется более или менее однородно на большом протяжении суши. Азия, Европа, северная Африка и Северная Америка, поскольку ледяной покров допускал обитаемость их, бесспорно образуют одну сплошную область распространения палеолитического человека с однородными результатами находок. В этих шпроких пределах находится однородный палеолитический слой, составлявший самый нижний, древнейший доисторический фундамент исторической культуры. Отсюда палеолитический человек, вместе с северными дилювиальными животными, проник, в дилювиальную эпоху, в Южную Америку, как в новую область; но до сих пор он, повидимому, еще не был констатирован ни в средней и южной Африке», ни в Австралии. В виду того приобретает особенную важность то обстоятельство, что в Тасмании условия палеолитической культуры сохранились почти до средины нашего столетия.

Палеонтология человека получила лишь в немногих местах земли удовлетворительные геологические разъяснения касательно древнейшего, палеолитического слоя человеческой культуры, принадлежащего дилювию. В одной лишь Тасмании этот древнейший слой представляется, повидимому, вплоть до наших дней обнаженным, не покрытым другими культурными слоями. В прочих местах его всюду покрывает второй, гораздо более важный, молодой культурный слой. Хотя он раскрыт почти в бесчисленных местонахождениях, но он повсюду представляется едва ли менее однородным, чем палеолитический слой, и распространен по всей земле. В противоположность древнейшему, дилювиальному, каменному веку, который мы знаем теперь под именем палеолитического периода, его назвали аллювиальным, новым каменным веком или неолитическим периодом.

Неолитический период также не знает обработки металлов. Камень является исключительным твердым материалом для оружия и утвари; из него изготовляются клинки. Но в геологическом и палеонтологическом отношении оба культурных слоя резко и далеко разграничены. Остатки неолитической культуры залегают не в дилювиальных, но в аллювиальных слоях. Исчезли также животные, последовавшие за дилювиальной фауною и сопутствовавшие среднеевропейскому человеку вместе с северным оленем в послеледниковом периоде: остатки их отсутствуют в слоях, которые доставляют нам во множестве остатки культуры и скелетов неолитического человека. Фауна и в других отношениях существенно изменилась. Рядом с нынешними лесными животными и дичью, распространенными уже в дилювии, среди которых еще часто встречаются крупные формы, каковы зубр, лось, медведь и волк, здесь появляются в большом числе наши прирученные и домашние животные: собака, рогатый скот, лошадь, коза, овца, свинья. Люди неолитического периода жили в сущности при тех же климатических условиях, как и нынешнее человечество, в той же животной и растительной среде. Они приручали домашних животных, возделывали землю и изготовляли свое оружие и утварь из камня и костей, рога и зубов диких и прирученных животных.

Для Европы и большей части остальных материков этот второй культурный слой человеческого рода все еще лежит ниже исторического уровня. Но в других обширных частях земли пласт неолитической культуры, не покрытый еще другими культурными слоями, захватывает значительный период писанной истории. Точно также обширная часть Европы была еще населена «лишенными истории» народами нового каменного века в то время, когда культурные страны Азии, Африки и побережья Средиземного моря уже пережили аналогичный период неолитической культуры и, по мере распространявшегося пользования металлами, поднялись до той высшей культурной ступени, которая вместе с историческими письменными памятниками Вавилона и Египта составляет основу нашей современной хронологии.

Когда названные культурные народы пришли в непосредственное соприкосновение с отдаленными народами Старого Света, последние, как сказано, находились еще отчасти на ступени неолитической культуры. Точно также, при заселении Америки европейцами, огромное большинство туземцев не поднялось еще выше неолитической ступени, на которой и по ныне стоят беднейшие первобытные народы центральной Бразилии, Австралии и большая часть совокупного островного мира Тихого океана, при открытии их, не поднялись еще выше названной ступени (Тасмания не ушла, быть может, даже дальше палеолитической ступени). Там каменный век захватывает отчасти новейшую эпоху, так же, как и на дальнем севере Азии, в Гренландии, самых северных частях Америки и, наконец, на южной оконечности Нового материка, у огнеземельцев.

В тех местах земли, где, как в древнейших культурных центрах, культура развилась самостоятельно до высших ступеней, над неолитическим слоем располагаются в правильной последовательности культурные слои, по которым мы можем отметить медленное, но непрерывное развитие человеческого ума в течение длинного промежутка времени. Но там, где, под влиянием внешних воздействий, открытия новых торговых и культурных сношений, войн и переселений народов и т. п., туземное население, находящееся на ступени неолитической культуры, внезапно получает произведения высшей цивилизации (так было, напр., с индейцами при открытии Америки или со многими островитянами Тихого океана в эпоху великих кругосветных путешествий) – там связь с прошлым обрывается точно вследствие катастрофы, как в некоторых геологических пластах. Прогресс идет здесь скачками, вместо медленного естественного движения от одного этапа к другому. Благодаря именно этому, мы в состоянии по молодым наслоениям, покрывающим неолитический культурный слой, определить в некоторых местах вполне точно время, когда неолитическая культура столкнулась там с древнею. Этим путем мы получаем хронологическую точку опоры, устанавливаем конец до-исторической эпохи и, следовательно, самую эту эпоху, начало писанной истории.

Культурные слои человечества от неолитической эпохи до настоящего времени образуют одну непрерывную цепь и находятся на всем пространстве земли в идеальной связи. Однако, нигде на земле нет полной непрерываемости слоев, ни в одной точке земной поверхности мы не встретим всех отдельных, следующих друг за другом пластов культурного развития. В странах с древнейшей культурой за непрерывным рядом последовательных слоев наступает момент, с которого культурное движение перемещается в другие пункты.

Люди нового каменного века – предки нынешних культурных людей. Классическая древность у римлян и греков сохранила еще, по крайней мере, отчасти, сознание этого. Не совсем было забыто, что древнейшее орудие людей состояло не из металла, но из камня и еще худшего материала. В обделанных камнях, которые народ тогда, как и теперь, признавал за оружие божества, за громовые стрелы, более проницательные умы узнавали оружие первобытных обитателей страны.

В палеонтологическом отношении неолитический культурный слой нового или аллювиального каменного века характеризуется всюду на земле залегающими в аллювиальных пластах остатками человеческих костей, остатками каменной утвари и оружия вместе с костями домашних животных и остатками культурных растений.

Форма и техника производства каменных орудий сами по себе недостаточны для разграничения палеолитических слоев от неолитических. Очень часто камни, обработанные людьми неолитического периода, почти также грубы, как и камни палеолитического периода. Некоторые формы кремневых орудий, ножи, скребки, осколки, грубейшие формы топора, грузила неводов и проч. по форме и технике тождественны в обоих периодах, и употребление их отчасти оставалось неизменным чрез все доисторические и исторические эпохи вплоть до наших дней. Кремневые осколки, которыми сельское население верхней Италии и южного Тироля до сих пор выбивает огонь, ничем не отличаются от палеолитических. Для определения давности находок имеет решающее значение, на ряду с отсутствием собственно дилювиальных животных форм, несвойственных аллювиальной фауне, нахождение костей домашних животных. Второе место занимают всякие шлифованные и просверленные каменные предметы нового, аллювиального каменного века: палеолитики не знали искусства шлифования и сверления каменных орудий. Следовательно, там, где мы находим подобную, более тонкую отделку каменных вещей, мы несомненно имеем перед собой местонахождение нового каменного века. Но если этих характерных вещей нет, то положительное решение вопроса становится невозможным. В пещерах и особенно в могилах, вырытых в почве дилювиальных пещер, оба слоя бывают довольно часто нераздельно перемешаны. Мы уже указывали, что весьма часто трупы, вместе с характерными для них приложениями, хоронились в более древних геологических слоях. Вследствие того кости дилювиальных животных и проч. лежат рядом с костями и другими остатками людей позднейших культурных периодов. При таких условиях определение геологического слоя, содержащего находки, теряло бы всякую цену в смысле указания давности, если бы параллельно с этим не отмечалась с величайшею точностью вся обстановка местонахождения. При этом обращалось особенное внимание на то, составляют ли данные остатки первичное отложение или видимо попали сюда позже.

Не взирая на все трудности, связанные с самою сущностью вопроса, доисторическая эпоха располагает геологическими и палеонтологическими данными, которые устанавливают давность неолитических находок с не меньшею достоверностью, чем факты, доказавшие существование палеолитического человека. Первое место в этом отношении принадлежит знаменитым кучам кухонных отбросов на побережьях Дании. Благодаря тщательным исследованиям Стенструпа, в точности изучившего всю обстановку этих местонахождений, они приобрели такое же значение, как и открытия, сделанные Оскаром Фраасом относительно ледникового человека, и положили один из краеугольных камней в основу древнейшей истории человечества.

Датские кучи кухонных отбросов принадлежат древнейшему периоду неолитического культурного слоя, и геологически-палеонтологическое исследование имело здесь возможность провести резкие границы между неолитическою и палеолитическою ступенями. Еще в 1840 году Стенструп отметил ясную слоистость болот и доказал, что, со времени таяния глетчеров, растительность и фауна Дании и южной Швеции существенно и во многом изменились. Болота располагаются на прорезываемых эрратическими глыбами ледниковых пластах глины и песку, в которых иногда находили остатки мамонтов. В этой глине встречаются остатки арктических растений не только под луговыми болотами, но и на дне зеландских лесных болот. Здесь замечаются ветви, листья и цветы растений дальнего севера, в особенности арктические виды ивы (Salix herbacea, S. polaris, S. reticulata) и карликовой березы (Betula nana), затем дриады и камнеломки (Saxifraga oppositifolia). Этот слой соответствует периоду таяния глетчеров в послеледниковую эпоху, которая относится еще к дилювию и к которой принадлежат также упомянутые находки палеолитических охотников за северным оленем на Шуссенском источнике. В Скандинавии этот пласт не содержит человеческих остатков. Болота, расположенные на этой подпочве, представляют в своем напластовании упомянутую повторную смену растительности, которая свидетельствует о постепенном смягчении климата Дании. Внизу мы находим остатки осины; несколько выше – остатки сосны, образующие самый мощный пласт. Гораздо выше попадаются слои с дубом, потом с ольхою, и, наконец, на самом верху появляется бук, из которого ныне состоят роскошные леса Дании. В самых нижних слоях этих лесных болот были находимы остатки северного оленя и, кроме того, был вырыт скелет первичного быка (Bos primigenius). Но первые следы человека в Дании появляются лишь в сосновом слое, бесспорно принадлежащем аллювиальному периоду.

Вместе с растительностью изменяется и характер животного мира. Гренландский тюлень, который раньше жил гораздо южнее, оттеснен к северной Норвегии. Еще раньше удалился из поросших лесом областей северный олень. Большой бескрылый чистик (Alea impennis) высокого севера вымер теперь даже в Исландии, своем последнем пристанище; и глухарь, раньше очень распространенный в Дании, ныне более не встречается в этой стране. Исчезновение глухаря объясняется тем, что он находится в зависимости от сосны, так как весною, главным образом, питается молодыми сосновыми побегами. Поэтому распространение глухаря в Дании совпадает с периодом сосновых лесов, с исчезновением которых пребывание его в этих местностях сделалось невозможным.

Слои болот рассказывают нам, точно хроника, историю страны с конца дилювиального периода и образуют в геологическом смысле хронологию, которая дает нам указание относительно времени первого появления человека в Дании.

Как сказано выше, мы встречаем первые следы человека в «эпоху сосен», и при том следы неолитического человека. Находили сосновые стволы, обработанные при помощи огня и каменных инструментов. Еще важнее, однако, то обстоятельство, что упомянутые кучи кухонных отбросов, благодаря произведенному Стенструпом тщательному исследованию встречаемых в них костей животных, подтвердили, что люди каменного века, накопившие эти кучи, впервые появились в Дании в эпоху сосен. Этим точно установлен, с геологической точки зрения, момент появления их: с одной стороны, в отношении дилювия, последние следы которого давно исчезли, а с другой – в отношении новых и новейших аллювиальных слоев, в которых открыты доказательства высших культур, основанных на знакомстве с обработкою металлов.

Кучи кухонных отбросов на датских побережьях обозначают места, которые были заселены в течение продолжительного времени и состояли из более или менее многочисленных отдельных жилищ. Они дают нам чрезвычайно богатый инвентарь предметов, бывших в то время в употреблении, и раскрывают жизнь и деятельность человека почти во всей ее совокупности. Эти кучи состоят, главным образом, из бесчисленных вскрытых раковин устриц, сердцевидок и других моллюсков, и теперь еще употребляемых в пищу, перемешанных с костями косулей, оленей, первичных быков, кабанов, бобров, тюленей и других животных. Открыты также кости рыб и птиц, напр., дикого лебедя и ныне вымершего бескрылого чистика, и, что особенно важно для определения геологической давности этих культурных остатков, множество костей глухаря. Домашние животные отсутствуют, за исключением собаки, кости которой, однако, подобно костям других млекопитающих, вскрыты, обуглены и обгрызены. Все это доказывает что на местах отбросных куч жило некогда племя рыболовов и охотников, питавшихся, главным образом, моллюсками, раковины которых образовали целые холмы вокруг их жилищ. Следов земледелия и скотоводства не найдено. Встречается исключительно собака, не только бывшая спутником на охоте, но служившая вместе с тем убойным животным. Найденные во множестве кости глухаря доказывают, что кучи отбросов были накоплены в «эпоху сосен».

Кремневые предметы, найденные в датских кухонных остатках, носят грубый древний характер, имеют более простые формы, чем предметы эпохи полного развития неолитической культуры и почти все не отшлифованы (см. рис. 1 табл. «Неолитич. древн.»), хотя иногда тщательно отколотые поверхности и лезвия свидетельствуют о более тонкой обработке.

Культурное достояние древних датских потребителей моллюсков каменного века не может считаться особенно низким, несмотря на его первобытную окраску; в главных чертах оно все-таки поднимается над уровнем культуры палеолитиков. Они не только приручили настоящее домашнее животное, собаку, но выделывали глиняную посуду для варения и хранения запасов. Варили на очагах. Знали тщательную обработку оленьего рога и костей. Попадаются молоты-топоры из оленьего рога с круглыми отверстиями. Из костей животных делали наконечники стрел, шила и иглы с тщательно отточенными концами. Маленькие костяные гребни служили, повидимому, не столько для туалета, сколько для разделения животных сухожилий при выделывании ниток или для выпрямления ниток для тканья. Из настоящих предметов украшения встречаются просверленные зубы животных. Остатки рыб, найденные в отбросных кучах, принадлежат камбале, наваге, сельди и угрю. Для того, чтобы ловить рыбу открытого моря, рыбаки должны были выезжать в море, что предполагает обладание какими-либо лодками. Охотились не только за мелкими, но и за крупными животными. Встречаемые среди кухонных остатков кости животных часто на 90% принадлежат крупной дичи, преимущественно оленю, косуле, дикой свинье. Умели убивать даже таких опасных хищников, как первичный бык, медведь, волк и рысь, затем бобр, дикая кошка и тюлень, речная выдра, куница и лисица. Найденные во множестве глиняные черепки принадлежат частью большим горшкам без ручек, с заостренным (см. рис. 2 табл. «Неолитич. древн.») или плоским дном; частью небольшим, овальным, внизу округленным чашкам. Все сосуды сделаны от руки, из грубой глины, смешанной с мелкими гранитными осколками с целью уменьшения ломкости сосудов. Орнаментом служили в некоторых случаях насечки на верхнем краю или углубления, вдавленные, большей частью, пальцем.

Громадное значение датских отбросных куч для общей истории человечества заключается в том, что давность их геологически установлена, вследствие чего они могут служить исходной точкою хронологии. Этим хронологическим установлением начала первобытной истории нашего рода мы обязаны Япету Стенструпу. Благодаря его исследованиям о видах животных, встречающихся в раковинных кучах, параллельно с его же исследованиями о слоях болот и совокупного аллювия, удалось доказать, что раковинные кучи древнее вполне развитого северного каменного века. Вопрос этот разрешается чисто палеонтологическим путем: в раковинных кучах находят остатки глухаря, который встречался в Дании только в эпоху сосен и после того исчез оттуда. Следовательно, кучи раковин, которые содержат кости глухаря, принадлежат тому раннему периоду аллювия, когда в упомянутых болотных пластах образовался мощный сосновый слой. Отсюда следует, что местонахождения каменного века, в которых отсутствуют кости глухаря, новее тех, где эти кости встречаются.

Все другие попытки определения настоящей давности оказывались до сих пор безуспешными. Быть может, когда-нибудь откроют местность, где в правильном ряду нетронутых последовательных слоев земли более глубокие слои будут соответствовать древнейшим, более высокие – новейшим включениям. Как уже было замечено, различия в форме и обработке каменных предметов недостаточны для определения давности неолитических местонахождений. Можно доказать, что такие же формы, какие попадаются в древних кучах кухонных отбросов, были употребляемы и позднее, одновременно с весьма хорошо и тщательно обтесанными и отшлифованными каменными изделиями. Если в данном месте встречаются лишь более грубые формы, то это – не более как игра случая и само по себе не говорит еще за более глубокую древность.

После исчезновения глухаря, на датских побережьях продолжали жить потребители моллюсков и накопляли вокруг своих жилищ совершенно такие же кучи отбросов, как древнейшие обитатели северных стран. Но здесь все уже указывает на более богатое культурное достояние. Среди костей убитых на охоте животных попадаются кости многочисленных домашних животных и вместе с тем появляются ясные доказательства усовершенствованной техники в обработке камня. В некоторых кучах раковин встречаются отдельные экземпляры каменной утвари более тонкой формы, которые мы должны поэтому признать за более молодые формы. На острове Фюнене, близ Свендборга, в одной раковинной куче найдены только новейшие формы древностей, хотя во всех других отношениях она совершенно походила на более старые кучи. Точно также у Колинзунда в Ютландии были найдены отшлифованные каменные топоры, глиняные черепки с характерными орнаментами вполне развитого северного каменного века и кости домашних животных – свиней, овец или коз.

Было бы поэтому совершенно ошибочно, если бы мы признали один сплошной геологический слой куч кухонных отбросов, как древнейшую стадию северного неолитического периода. В каждом отдельном случае давность отбросных куч должна быть подтверждена еще дальнейшими критериями. И если мы в состоянии это сделать, то лишь благодаря Стенструпу. На его открытиях основана возможность хронологического расчленения датского неолитического периода на древнейшую эпоху, соответствующую древнейшим раковинным кучам соснового периода, и на новейшую эпоху вполне развитого каменного века. Домашние животные принадлежат, за исключением собаки, последней эпохе вместе с шлифовкой и тонкой обработкой каменной утвари и с характеристическими формами глиняной посуды, отличающейся изящными орнаментами. К этому присоединяется еще ряд других доказательств дальнейших успехов культуры. Кучи отбросов дают нам возможность проследить это культурное развитие и вследствие того приобретают значение важного материала для сравнения с другими, подчас гораздо более богатыми местонахождениями каменного века.

Кучи раковин и других отбросов пищи, сходные с только что описанными датскими, были находимы в Англии, на побережьях Франции и Португалии, в России, Японии, на восточном и западном берегу Америки. На южной оконечности Америки огнеземельцы, как современные потребители моллюсков, и теперь еще нагромождают подобного рода кучи раковин. Отбросные кучи различных стран принадлежат различным эпохам. Так, в местности Сен-Валери, близ устья Соммы, открыта куча отбросов, состоявшая, главным образом, из раковин моллюсков, с примесью осколков посуды и кремневых орудий. Под ними лежали кости домашних животных, козы, лошади, овцы и мелкой породы рогатого скота. В одной английской «сорной куче» У. Бойд-Доукинс нашел лишь остатки костей собаки, лисицы, барсука, свиньи, косули, благородного оленя, козы, короткорогого быка, лошади и других четвероногих и орла. В Испании точно также встречаются кости многочисленных млекопитающих, по крайней мере, в верхних слоях отбросных куч; нижние слои состоят, как и датские, из раковин.

Как мы видели, первобытная история обязана исследованию северных древностей главными подготовительными работами для геологического определения новейших аллювиальных эпох, характеризуемых появлением прирученных животных. Дальний север Европы представляет самые благоприятные условия для этого расчленения. В ледниковую эпоху он лежал глубоко под льдом и был необитаем для ледникового человека. Здесь отсутствует, таким образом, ледниковый палеолитический слой, и заселение страны последовало спустя значительный промежуток времени, после оттаяния глетчеров, в аллювиальном периоде. Этим исключается смешение палеолитических и неолитических культурных остатков, которое в других местах часто ставит непреодолимые преграды для разграничения. Исследователи севера выяснили это отношение и воспользовались им для развития науки.

Древнейшие обитатели европейского севера каменного века, о которых дают нам представление кучи кухонных отбросов датской эпохи сосен, для поверхностного взгляда, по своему культурному достоянию едва ли стояли выше палеолитических людей. Однако, более тщательное изучение убедило, что, не взирая на скудость их остатков, нельзя отрицать у них высшего культурного развития. Это превосходство неолитической эпохи над палеолитическою выступает еще яснее, если мерилом для сравнения мы возьмем не жалкое рыбачье население, которое, быть может, в качестве пионеров впервые добралось до датского побережья, но вполне развитую неолитическую культуру более теплых стран, следовавшую по пятам за этими пионерами.

Кроме охоты и рыбной ловли, можно отметить, в числе первых элементов неолитической культуры, скотоводство и земледелие, к которым примыкают приготовление муки и варка пищи. Из технических искусств стоят на первом плане резьба и тонкая обработка камня, из которого умели изготовлять оружие и различные орудия для обработки дерева, кости, оленьего рога и проч. Клинки изготовляются в различных технически совершенных формах не только путем оббивания и откалывания, но также посредством шлифовки. Особенное значение придавали снабжению оружия и каменных орудий целесообразными рукоятками, которые для прикрепления искусственно просверливались, т. е. в стержне делались отверстия или, как в Америке, надрезы, желобки. К этому нужно еще прибавить первые искусства человечества: прядильное, ткацкое и гончарное; последнее является преимущественным выразителем вкуса к художественным формам и орнаментальным украшениям. Орнамент развивается до степени символической письменной речи, которую удастся, быть может, разобрать когда-нибудь, благодаря новейшим открытиям в области орнаментальной символики современных первобытных народов. Найденные жилища свидетельствуют об успехах первобытного строительного искусства. Окопы и могильные холмы знакомят нас с принципами их земляных сооружений, а ложа исполинов, состоящие из нагроможденных колоссальных каменных глыб, доказывают, что архитекторы того времени едва ли чем уступали изумлявшим мир египетским мастерам в деле передвижения и правильного наслоения каменных масс. Погребение трупов, с церемониями которых знакомят вскрытые гробницы, вводят нас в духовную жизнь того периода. По черепам и скелетам, извлеченным из неолитических могил, наука сумела восстановить картину физического развития неолитиков, которые могут смело выдержать сравнение с современными человеком.

В тот юный период, как некогда в меловых областях Франции дилювия, кремень является на скандинавском и германском севере тем материалом, на изготовлении из которого орудий и оружия основаны были, главными образом, успехи культуры. Исследования открыли здесь значительное число различных форм кремневых орудий, которые были частью не менее грубы, чем палеолитические каменные предметы, частью же довольно тонко обработаны и превосходно оббиты и отшлифованы, или приспособлены к совершенно определенным техническим целям, в виде топора, долота, струга, пилы, бурава, ножа и скребка, наконечника копья и стрелы, кинжала и мн. др. Некоторые грубые, а также многие тонкие части орудий и оружия, приготовленных из кремня северного каменного периода, сделаны исключительно путем оббивания и раскалывания кремневых желваков большой величины, которые в изобилии разбросаны в почве меловых областей северной Европы. В этом смысле они сходны с кремневыми вещами палеолитического периода, найденными в долине Соммы и других местах. Находки в мастерских нового каменного века, заключавшие полные ряды от первых приемов обработки через все стадии до получения готового, тонко отшлифованного инструмента, убеждают нас в том, что сперва сырому материалу придавалась путем откалывания и оббивания основная грубая форма и затем уже достигалась окончательная форма при помощи шлифовки.

Кремневые орудия – наименее подверженный порче и потому важнейший свидетель древнейшего присутствия человека на каком-либо месте. Тысячи этих предметов были находимы в северных кремневых областях. Чаще всего встречаются совершенно грубые типы, которые, однако, не смотря на свою первобытную простоту и легкость их изготовления, не только носят несомненные следы человеческой руки, но, несмотря на все успехи культуры со времени дилювия, дольше всего сохранились в употреблении даже у культурных народов Европы. Это – так называемые кремневые ножи и осколки. При помощи давления, толчка или удара, откалывается ребро приблизительно призматического кремневого куска. Отломанный таким образом кусок, смотря по форме

Объяснение двойной таблицы

1. Нешлифованный кремневый топор древнего каменного века, из кухонных куч Дании.

2. Глиняный сосуд древнего каменного века. 1/8 ест. вел.

3. Каменное ядрище или nucleus; справа и слева от средины находится по вогнутому углублению, которое соответствует ударному знаку отколотого ножа.

4 и 5. Два кремневых ножа северного каменного века.

6. Каменный топор северного нового каменного века.

7. Топор из зеленого камня, из могильной находки у Роздигра в Англии.

8. Каменный кинжал северного каменного века.

9. Глиняный сосуд, с нарезными украшениями, из Тюрингена.

10. Кубок с наколами, из Тюрингена.

11. Кубок без ручки, из Брауншвейга.

12. Кувшин с ручкой, с ленточным украшением, из Тюрингена.

13. Глиняный сосуд из могильного поля каменного века у Гинкельштейна близ Монсгейма.

14. Вдавленный орнамент из Тюрингена

15. Остатки свайной хижины каменного века в Шуссенриде.

15а. Поперечный разрез ее.

16. Каменная мотыга в оправе из оленьего рога и дерева

17 и 18. Топорные молоты

19. Наконечник гарпуна

20. Шило с рукояткой

21–23.Предметы украшения

24. Веретено с кольцом

25. Пряжа

26. Циновка

27. Корзиночное плетение

16–27 – из швейцарских свайных построек

28. Ручная мельница из песчаника: большой, немного вогнутый камень и меньшего размера, овальный жернов. Из могильного поля каменного века у Гинкельштейна близ Монсгейма.

29. Игла с ушком

30. Вилка

31. Костяное долото

32. Костяная тамбурная игла для вязанья сетей

33. Костяной ткацкий челнок

29–33 из нового каменного века Франконской Швейцарии

34. Резьба из янтаря, из Куриш-Гафа близ Шварцорта.

35. Резьба из сталактита, из юрских пещер между Краковом и Ченстоховом.

36. Кремнев. топор из Нов. Зеландии.

37. Дольмен в южной Швеции.

38. Внутренность комнаты гиганта близ Роскильда.

39. Каменный круг нового каменного века в Англии.

(1, 3–37, 39 по Ранке: «Человек», 2 и 38 по кн. Софуса Мюллера: «Северные древности».)

* * *

и величине каменного ядрища (nucleus) (см. рис. 3 табл. «Неолитические древности») образует более или менее длинный каменный клинок, заостренный на обоих концах на подобие ножа с двумя лезвиями: это и есть каменный нож (см. рис. 4 и 5 той же табл.). Нижняя или внутренняя поверхность клинка, отколотая от каменного ядрища, представляется ровною и гладкою, тогда как на противоположной, верхней или наружной поверхности находится прежнее ребро каменного ядра, которое идет в виде простого или двугранного возвышения от одного конца до другого. Кремень настолько эластичен, что в том месте, на которое действовала механическая сила, с целью отбить осколок, получается раковистый излом с более или менее выпуклой поверхностью. На ноже образуется вследствие того так называемый ударный знак – выпуклое возвышение на внутренней гладкой поверхности его, которое почти с абсолютной верностью свидетельствует об участии руки человека. Лезвия подобных кремневых ножей остры и тонки, подобно бритве. Если одно из этих лезвий сделать зазубренным наподобие пилы, то получается пластинка пилы, пила каменного века. У австралийцев, огнеземельцев, эскимосов и других племен находили такие же ножи, сделанные из камня, кремня или аналогичного материала, дающего раковистый излом, напр., из обсидиана, без металлических инструментов, при помощи таких же способов, какие были в употреблении у доисторического европейца каменного века.

Второй весьма важный инструмент древних европейцев северного каменного века есть скребок, который в совершенно такой же форме известен, как инструмент эскимосов и самых северных американских индейских племен и др. (ср. выше, стр. 131). Принцип изготовления скребка совершенно такой же, как и ножей; это – каменные осколки, отделенные от каменного ядра, но обыкновенно более толстые. Они имеют, таким образом, подобно ножам, плоскую нижнюю, внутреннюю поверхность и более или менее угловатую или шероховато-выпуклую верхнюю наружную поверхность; последняя, по большей части, соответствует неправильному ребру каменного ядра. Однако, между тем как ножи употреблялись в своей первоначальной форме, в какой они были отколоты от каменного ядра, скребки подвергались еще дальнейшей обработке. При помощи ряда ударов и давлений, одному концу придавалась форма, большею частью, закругленного, изогнутого, тупого лезвия, которое, в сочетании с гладкой нижней поверхностью, весьма пригодно не для резанья, а для скобления. Боковые ребра, при помощи обтесывания, несколько притуплены, так же, как и конец, противоположный лезвию. Иногда верхний конец скребков суживается в виде ножки, которая служила для того, чтобы вставлять скребок в крепкую рукоятку. Нынешние эскимосы и индейцы употребляют такие же или весьма сходные скребки – на Аляске они известны под названием улу или женскаго ножа – для обработки шкур, в которые они одеваются и из которых делают также шалаши и кожаные лодки. Скребки употребляются также для полировки стержней стрел и для некоторых других целей.

С описанными скребками весьма сходны маленькие кремневые топоры треугольной или неправильно четыреугольной формы, сделанные также исключительно путем обтесывания; но они несколько толще и крепче и употребляются не только для рубки, но и для многих других целей, напр., для гружения неводов. Эти три главные формы встречаются также в древнейших раковинных кучах.

Искуснее обработанные кремневые топоры северного каменного века представляют уже не осколки, похожие на ножи, а куски камня, тонко обтесанные со всех сторон, со всесторонним раковистым изломом поверхности. Лезвие их, большею частью, сперва тонко отламывалось с обеих плоских сторон и затем самым тщательным образом шлифовалось (см. рис. 6 табл. «Неолит. древн.»). В грубом, неготовом состоянии они до известной степени приближаются, по форме и технике, к только что описанным маленьким топорам или грузилам неводов. Большинство шлифованных кремневых топоров, так называемых каменных цельтов, с обеих сторон выпукло заостряются в лезвие (см. рис. 7 той же табл.), что̀ делает их замечательно пригодными для грубой обработки дерева. С развитием каменного века, каменные топоры получают весьма различные формы, вполне приспособленные к определенным техническим целям. Встречаются длинные и узкие орудия с односторонне плоским лезвием; другая сторона выпукла: это – долото и струг. Находили также полое долото с вогнутой шлифовкой. Кремневые топоры употреблялись либо от руки, либо вставлялись в деревянную рукоятку. Сохранилось множество подобного рода орудий с рукояткою, принадлежащих северному каменному веку. В альпийских свайных постройках и других местах попадаются также топоры меньшей величины, которые вставлялись в скобу из оленьего рога, вделанную, в свою очередь, в настоящую рукоятку. Так как те же орудия употреблялись для разрезывания кож и для других целей, то многие из найденных оправ из оленьего рога представляют длинные или короткие рукоятки, удобные для употребления инструмента рукою.

Однако, самые тонкие произведения древней кремневой техники не отшлифованы, но вся поверхность их представляет тонкие раковистые изломы, местами даже с различными украшениями, напр., в виде тонких рыбьих косточек. Для этой цели камни точно также подвергались предварительно более грубой обработке. Подобные экземпляры попадаются в особенности в так наз. кухонных отбросах датского человека каменного века, и, повидимому, употреблялись в этом грубом состоянии в виде наконечника копья, кинжала, скребка и проч. При более тонкой обработке, лезвия и поверхности откалывались самым тщательным образом не с помощью ударов, но посредством надавливания. Вероятно, для этого употреблялся костяной инструмент как это и теперь еще делают огнеземельцы, эскимосы и другие племена при изготовлении своих кремневых наконечников стрел и копий. Первое место среди этих кремневых изделий неолитического периода с тончайшими раковистыми изломами занимают наконечники стрел самой разнообразной формы; затем кинжалы (см. рис. 8 табл. «Неолит. древн.»), наконечники копий, а также полулунные ножи и серпы.

От этих форм существенно отличаются просверленные молоты и молоты-топоры, которые в известном смысле являются предшественниками металлических изделий позднейших культурных периодов.

Описанные кремневые предметы являются важнейшими доказательствами в пользу неолитического каменного века северно-европейских кремневых областей. В числе орудий и оружия из кремня мы и там встречаем не мало изделий из других каменных пород. В местностях, бедных кремнем, более крупные орудия, цельты, топоры, мотыги, просверленные молоты и молоты-топоры, почти исключительно изготовлялись из других пород. Скребки и ножи для разрезывания кож также изготовлялись, большею частью, из менее твердого и эластичного и поэтому мало ценного материала. В общем пользовались, впрочем, по возможности, твердыми и в то же время эластичными породами, главным образом, окатанными камнями, которые всюду имелись под рукою. Предпочтение отдавалось черным породам, напр., кремнистому сланцу (лидиту), а также базальту и грюнштейну; из последних очень часто встречаются плотные или сланцевые роговые обманки, амфиболит, серпентин, габбро, эклогит. Кроме того, для обработки употреблялись плотные дюритовые породы и собственно дюрит и диабаз. В местах, где подобные подходящие окатанные камни редки или совсем отсутствуют, пользовались гнейсом, гранитом, порфиром и еще менее ценными породами, каковы: трахит, фонолит, кремнистая глина, глинистый сланец (черный или более светлых оттенков), песчаники и куски юрской извести.

Особенное внимание обращали на себя малые и большие топоры, большею частью, весьма красивого зеленого цвета из нефрита, ядеита и хлоромеланита; первый из них и теперь еще, наравне с благородными камнями, в большом почете в Китае, Персии и Новой Зеландии, как весьма ценное украшение. Он высоко ценился также древними культурными народами Южной Америки и отчасти их нынешними потомками. В средней Европе известны лишь немногие месторождения нефрита, напр., в Цобтене в Силезии. Залежи ядеита и хлоромеланита в Европе до сих пор не найдены, и нужно думать, что эти ценные минералы сделались достоянием людей каменного века только благодаря обширным торговым сношениям с Азией. Главное месторождение нефрита есть Куэнлунь в восточном Туркестане; в Сибири также находили очень большие глыбы в окатанном виде. Главным местонахождением ядеита считается Бирма в Индо-Китае, откуда он в большом количестве ввозится в Китай. Хлоромеланит – темнозеленого цвета и вообще очень сходен с ядеитом, от которого отличается, главным образом, высоким содержанием железа; местонахождение его, повидимому, еще неизвестно. Нефрит, в качестве сырого материала, без сомнения, употреблялся для обработки на Боденском озере, как это доказывают многочисленные осколки и отбросы, отчасти в форме ножей; предполагают по близости местонахождение его, которое, однако, до сих пор еще не было открыто. Твердость и эластичность этих пород весьма значительны, и этим объясняется, почему человек каменного века прилагал столько усилий, чтобы добыть их.

На ряду, однако, с крупными каменными орудиями из различных других пород мы всегда и всюду находим характерные ножи, осколки, скребки, наконечники стрел и копий, сделанные из кремня и роговика. Иногда кремень заменяется кварцем, кварцитом, яшмой, обсидианом и другими породами. В общем, однако, кремень был безусловно необходим для всех работ, где требовалось резать, пилить и вырезывать и не имелось под рукою нефрита и сходных с ним твердо-эластичных пород. Часто находимые куски кремня, напр., в неолитических пещерных местностях северной Баварии, поразительно малы, даже ничтожны; и тем не менее, тщательная обработка их показывает, как ценны они были для самого разнообразного употребления.

При помощи их и при содействии песку и воды распиливались большие окатанные камни, предназначенные для более тонкой обработки. С помощью кремневых клинков и кремневых буравов просверливались камни, янтарь и т. п., и просверленные таким способом дыры весьма характерны. Но по преимуществу маленькие кремневые инструменты употреблялись для обработки оленьего рога, кости и дерева, из которых в неолитическую эпоху вырезывались многочисленные предметы утвари и оружия, особенно там, где человек каменного века вблизи своего жилья с трудом находил кремень и другие подходящие породы.

В упомянутых уже пещерных местностях Баварии, так наз. Франконской Швейцарии, изделия из оленьего рога и кости в такой мере преобладают над каменными вещами как по числу и технической законченности, так и по разнообразию форм и целей употребления, что мы вправе назвать неолитический период этих стран периодом кости и оленьего рога. Большая часть важнейшего оружия изготовлялась из этих двух видов материала и, кроме того, бесчисленные предметы утвари, которые свидетельствуют о сравнительно высоком развитии технических потребностей – прядильного и ткацкого искусства, плетения, вязания сетей, обработки кож, гончарного искусства и т. п. Весьма аналогичные условия мы встречаем в пещерных местностях Польши.

В числе предметов украшения каменного века особенно важны и характерны просверленные зубы животных, собак, волков, лошадей, быков, медведей, кабанов, а также более мелких хищников. Насколько велик был спрос на подобные украшения, доказывает существование подражаний и подделок. Повсеместно встречаются многочисленные предметы украшения, вырезанные из кости и рога – блестящие пластинки, шаровидные или четыреугольные бусы, похожие на корзинки, ткацкие челноки и долота и нанизанные в виде ожерелья. Другие предметы, сходные с бусами, служили, быть может, для иных целей, напр., употреблялись, как пуговицы, в виде украшения, или для технических целей, особенно в ткацкой и прядильной технике. Найдены также большие черные бусы из слабо обожженной глины; некоторые из них имели типическую форму веретенных колец. Рядом с пластинками для украшения из кости и оленьего рога, попадались другие, из камня, напр., из сланца и алебастра. Эти пластинки представляют разнообразные, подчас довольно изящные формы; поверхность некоторых из них украшена красивой орнаментацией, то в виде линейного орнамента, то резьбы, изображающей животных, напр., оленьи головы. На круглых плоских пуговках встречается концентрическое кольцеобразное углубление вокруг среднего отверстия. Весьма изящны маленькие кольца и бусы, похожие на брелоки, с перламутровым блеском, вырезанные, большею частью, из дилювиальных раковин, которые некогда были нанизаны в виде ожерелья. Попадаются целые браслеты, состоявшие из таких связанных перламутровых бус или же из камня, изящно отшлифованного. Некоторые бусы состоят из гематита, агата и, особенно на севере, из янтаря. Иные из описанных предметов украшения, напр., ожерелья из зубов напоминают украшения палеолитического периода. Красный железняк, глинистый гематит также употреблялся неолитиками, вероятно, главным образом, для расписывания кожи, но, быть может и для других видов окраски.

В швейцарских свайных постройках каменного века встречаются искусно вырезанные ушные подвески, иглы с ушками, маленькие изящные буксовые гребни, головные булавки с пуговками или с боковыми просверленными возвышениями. Раскопки свайных построек этого периода обнаружили также остатки пряжи и кожи, так что мы должны представлять себе обитателей их украшенными различного рода одеждой.

Людей нового каменного века ставит неизмеримо выше палеолитиков пользование домашними животными и знакомство с земледелием. Инвентарь домашних животных составляли собака, рогатый скот, лошадь, овца, коза и свинья.

Среди животных, примкнувших к человеку в качестве домашних животных, первым и древнейшим является, без сомнения, собака. Она была распространена по всей земле, за исключением некоторых мелких островов. У многих народов собака была и до сих пор осталась единственным домашним животным в истинном смысла слова. Это распространяется на все эскимосские народности, на большинство индейцев Северной и Южной Америки и на материк Австралии. Мы не располагаем верными находками, которые доказывали бы, что собака была приручена уже палеолитическим человеком: кости собаки не найдены ни в долине Соммы, ни в Таубахе ни у Шуссенского источника. Но в пещерах, среди дилювиальных животных форм, неоднократно находили остатки собак, которые признавались за прямых предков домашней собаки. По всей вероятности, в различных странах собака примыкала к человеку в различные времена. В Южной Америке человек и собака появляются в геологическом смысле одновременно с пришлыми северными формами животных, во времена дилювия. В Австралии человек и собака (динго), как наиболее близкие между собою существа, стоят особняком от всего остального животного мира, совершенно особого и устарелого для Старого Света: возможно, что собака и человек пришли в Австралию вместе. Известны из дилювия ископаемые остатки динго, но верных доказательств присутствия там человека во время дилювия мы не знаем.

В новом каменном веке мы уже встречаем собаку как товарища и спутника человека повсюду, где застает ее историческая эпоха. В Европе находили остатки ее в датских кухонных отбросах, в северных неолитических местах находок, в свайных постройках предальпийских стран, в бесчисленных пещерах неолитического периода, в террамарах верхней Италии и в других местах. Местами это была сравнительно мелкая порода, по величине и строению скелета стоящая, по Рютимейеру, близко к лягавой собаке. Рютимейер называет эту породу Canis familiaris palustris, что означает в переводе: собака свайных построек, так как свайные постройки составляют одно из главных местонахождений ее. Подобно всем расам домашних животных первичного приручения, согласно Нерингу, и эта собака представляется в этом периоде малою, как бы недоразвитою. С прогрессом культуры размеры собаки увеличиваются. В позднейшие доисторические эпохи и прежде всего в так называемый бронзовый век почти во всей Европе распространена несколько более крупная и сильная порода с более заостренной мордою: это – бронзовая собака, ближайшим родичем которой является, повидимому, овчарка; она близка и к нашим пуделям и гончим собакам. В настоящее время домашняя собака употребляется, большею частью, для охраны поселений и стад и для охоты. В арктических странах эскимосы также пользуются своей собакою, близкой к овчарке, для личной охраны и для охоты: она особенно полезна для преследования мускусного быка, тогда как дикий северный олень слишком быстр для нее. Но, кроме того, эскимосская собака запрягается в сани или, где сани непригодны, служит вьючным животным, на которое накладываются довольно большие тяжести. В Китае и в других местах собака еще до сих пор откармливается и убивается ради мяса, как некогда в древних культурных странах южной Америки. Таким образом, домашняя собака служит всем целям, для которых вообще применяются домашние животные, кроме разве получения молока, хотя мы отнюдь не можем с положительностью исключить и доение. В новейший каменный век человек также питался мясом собаки, как доказывают находки в кухонных отбросах.

Северный олень ограничивается теперь полярными областями северного полушария, Скандинавией, Северной Азией и Северной Америкой, тогда как в палеолитическом периоде он был распространен во множестве по России, Сибири и умеренной Европе, вплоть до Пиренеев и Альп. В неолитическом периоде средней и северной Европы существование северного оленя никогда не могло быть доказано с положительностью, хотя Циттель принимает (в 5 томе его руководства палеонтологии), что он жил в Шотландии до XI века, а в Герцинском лесу до времен Цезаря. Древнейшее положительное историческое известие относительно прирученного северного оленя встречается у Элиана, который говорит о прирученных оленях у скифов; ныне мы находим его в Европе у лопарей, в Азии у самоедов и тунгусов, где олень живет стадами.

Рогатый скот рода Bos, быки, ныне нигде не существует в диком состоянии, между тем как домашний бык, Bos taurus, распространен, как домашнее животное, по всей земле и путем подбора является в многочисленных расах. В дилювии Европы был очень распространен дикий бык, отличавшийся своей величиною и размерами своих рогов – первичный бык, Bos primigenius; он жил еще в новом каменном веке, рядом с домашним быком. Первичный бык, как обитатель лесов, встречается и в позднейшие доисторические эпохи и даже в историческое время: так, в песне о Нибелунгах он упоминается в числе добычи Зигфрида. Цезарь описывает свою ловлю у германцев, как «трудную охоту, которая закаляет и упражняет молодых людей»; сильно развитые рога первичного быка «у германцев в большом почете; их обивают по краю серебром и на больших пиршествах употребляют как сосуды для питья». Цезарь сообщает, что германцы делали попытки приручать первичных быков, пойманных в очень молодом возрасте, но, насколько ему известно, безуспешно. Однако, возможность приручения подтверждается одною из пород домашнего быка каменного века, которая уже тогда имела большое распространение: это – порода primigenius или trochoceros, которая представляет большое сходство с ископаемым первичным быком и, очевидно, происходит от него.

В позднейшие доисторические эпохи (бронзовый век) из расы primigenius развилась новейшая раса, frontosus. Но и в новом каменном веке открыта еще другая раса быка: brachyceros, с короткими, сильно изогнутыми рогами, узким длинным черепом, тонкой короткой мордой и сильно выдающимися краями глазниц. Эта мелкая порода встречается особенно часто в свайных постройках и, по Циттелю, вероятно, происходит из Азии. Согласно исследованиям Неринга о первичном одомашнении, мелкие домашние животные нового каменного века со слабыми костями представляют как бы недоразвитые формы в зависимости от плохого содержания. Отчасти это применимо и к мелким породам быка, которые в этом отношении сходны с так называемыми моховыми коровами – породою, содержавшеюся до последнего времени в обширных бесплодных болотистых местностях южной Германии при жалких условиях питания.

Лошадь нового каменного века не составляет уже только предмет охоты, но встречается и в прирученном состоянии. Во время дилювия лошадь, Equus caballus fossilis Cuv., жила стадами во всей Европе, северной Азии и северной Африке. От этой дилювиальной лошади происходит домашняя лошадь, распространенная ныне по всей земле. Уже между дилювиальными дикими лошадьми замечаются столь существенные различия, что, по исследованиям Неринга, мы можем признать их за начало образования местных рас. Приручение и одомашнение дилювиальной дикой лошади, начавшееся в каменном веке, повлекло за собою дробление домашней лошади на многочисленные породы. Древняя дикая лошадь была относительно мала, с большой головою. Сходная форма попадается еще местами в упомянутых болотистых местностях южной Германии, как лошадь мхов или, по народной кличке, кошка мхов. Ныне род домашней лошади распадается, как и быка, на две главные расы: на мелкую, более изящную восточную, и сильную, отчасти более крупную западную расу с более развитыми лицевыми костями. Лошадь нового каменного века Европы сравнительно мало отличается от дикой лошади: большею частью, это – мелкая порода, на половину сходная с пони, с большой головою, – очевидно, захудалый продукт первобытного приручения при сравнительно неблагоприятных условиях содержания. В степях центральной Азии и теперь еще скрываются дико живущие виды лошади: Equus hemionus Pallas и Е. onager Pallas. Первая встречается также, хотя и редко, в ископаемом виде в европейском дилювии. Существование осла, Е. asinus L., в дилювии Европы хотя и вероятно, но с положительностью не установлено. Осел до сих пор не найден в неолитическом периоде Европы.

Настоящие козы (Capra L.) обитают в диком состоянии в горных частях Азии и отсюда были завезены, как домашние животные, в Европу, где они нередко встречаются в поселениях нового каменного века. В дилювии Европы Capra hircus L. еще не установлена с положительностью. Древнейшие ископаемые настоящие козы (Capra sivalensis Lyd. и др.) появляются в молодых третичных слоях, в плиоцене Ост Индии, и стоят близко к ныне живущим азиатским видам коз.

В европейском дилювии встречается один или несколько видов овец: в Англии и Моравии найдены остатки крупных пород, стоящих близко к аргали. Ныне дикие овцы живут в горах Азии, южной Европы, Северной Африки и Северной Америки. Кости овцы встречаются в многочисленных неолитических местах находок; но трудно, подчас невозможно различить друг от друга части скелета овцы и козы. О происхождении домашней овцы мы не знаем ничего верного. История образования пород ее сравнительно очень нова; не культивированные породы овец отличаются слабой курчавостью меха, который часто бывает такой же гладкий, как у козы.

Несколько обстоятельнее наше знакомство с домашней свиньей. Раньше считали европейскую дикую свинью, Sus scrofa ferus L., которая была, повидимому, очень распространена в Европе и Азии уже во времена дилювия, единственным родоначальным видом европейской домашней свиньи. Сравнительно мелкая форма, но с высокими ногами, свинья, свайных построек или торфяная свинья, Sus palustris Rutim была разводима в неолитическом периоде повсюду, напр., обитателями свайных построек Швейцарии. Но, согласно Натузиусу и Рютимейеру, торфяная свинья происходит не от европейской дикой свиньи, но, вероятно, подобно нынешним молодым породам нашей домашней свиньи, от индийской (индо-китайской) родоначальной формы, которая стояла близко к Sus vittatus Müll., живущей ныне на Яве и Суматре. Неринг показывает, что южно-азиатские и северно-азиатские дикие свиньи, из которых последняя, как сказано, тождественна с нашей дикой свиньей, различаются, вероятно, между собою лишь как расы одной родоначальной формы. Мелкую расу торфяной свиньи Неринг считает таким же захудалым продуктом одомашнения, как древнего домашнего быка и домашнюю лошадь.

Прирученная, домашняя птица еще не встречается в каменном веке Европы. Отсутствует также домашняя кошка. Общий взгляд на палеонтологию домашних животных убеждает, что они происходят от диких дилювиальных форм, которые (это справедливо для быка, лошади и собаки) ныне исчезли, так что эти важнейшие домашние животные существуют теперь только еще в прирученном или одичалом состоянии. Некоторые домашние животные происходят из Азии и оттуда, согласно Циттелю, были завезены в Европу; это относится к торфяному быку, к домашней козе, домашней свинье. Для домашней лошади и домашней овцы азиатское происхождение, правда, возможно, но не доказано: овца в диком состоянии встречается, кроме Азии, также в южной Европе. В степях центральной Азии жила стадами, независимо от человека, порода лошади, весьма сходная с дикою лошадью, тарпан: ее рассматривали, как родоначальную расу домашней лошади и, таким образом, родиною последней точно также признается Азия.

Не подлежит сомнению, что огромное число животных форм, которые живут ныне вместе с человеком в Европе, как, напр., почти все формы нашей домашней птицы, тонкие породы свиньи и овцы, происходят из Азии, которая является первоначальною родиною их. Аналогичные условия вытекают из нашего сопоставления уже для неолитического культурного периода.

На севере Европы, которому принадлежат главнын находки неолитического культурного слоя, открыты, кроме остатков растений, еще ручные мельницы и орудия прядильного и ткацкого искусства, несомненные свидетели возделывания хлебных растений и льна. Это – пока единственные верные доказательства того, что уже в то время занимались земледелием и возделыванием полезных растений, которым культура человечества обязана не меньше, чем разведению прирученных полезных животных.

Самые важные сведения относительно неолитического земледелия и возделывания растений дают свайные постройки, особенно швейцарские, которые сохранили до мельчайших подробностей картину неолитической культуры средней Европы, как бы только намеченную на севере. Для нового каменного века средней Европы указывают до сих пор следующие возделанные полезные растения, остатки которых, как мы сказали, лучше всего сохранились в швейцарских свайных постройках каменного века, классически описанных Освальдом Геером. Из хлебных растений Геер определил в богатых свайных постройках Вангена на Боденском озере и Робенгаузена на Пфеффиконском озере три сорта пшеницы и две разновидности ячменя, шестистрочную и двустрочную. Кроме того, неолитики возделывали лен; последний, повидимому, несколько отличался от нашего нынешнего льна, а именно представлял разновидность с узкими листьями, какая теперь встречается еще в Македонии и Фракии в диком или, быть может, только одичалом состоянии. Дико растущий лен находили также в северной Индии, на Алтае и у подошвы Кавказа. Обыкновенная пшеница, найденная в свайных постройках каменного века, представляет мелкозернистую, но мучнистую разновидность, которой Геер дал название Triticum vulgare antiquorum, чтобы отличить ее от ныне возделываемой культурной формы с лучшим развитием. Попадается, впрочем, и т. н. египетская пшеница с крупными зернами. Хлебные растения свайных построек соответствуют открытиям, сделанным в других доисторических местах находок. Растительные остатки, которые были добыты Радимским из знаменитого места находок Бутмир в Боснии, определены К. Шретером в Цюрихе. Он нашел из сортов пшеницы: однозернянку, Triticum monococcum, ту же разновидность, которая и ныне возделывается во многих местах Европы. До сих пор однозернянка открыта в следующих неолитических доисторических местах: в свайной постройке Ванген на Боденском озере, венгерской сталактитовой пещере Барадла близ Агтелека в Гемерском комитате, близ Тоссега и Фельзё Добсса и в доисторическом Ленгиельском окопе. Особенно важно открытие однозернянки на холме Гиссарлика, сделанное Генрихом Шлиманом. Дикая родоначальная форма однозернянки произрастает на Востоке в Малой Азии и Мессопотамии; она встречается еще, как говорят, в диком или одичалом состоянии в Крыму, Греции и Сербии. Кроме того, из видов пшеницы найдена Triticum vulgare variet compositum, карликовая пшеница, которая тождественна с современными мелкозернистыми формами пшеницы и, вероятно, также с мелкозернистой пшеницей свайных построек О. Геера и пшеницею Ленгиельского окопа. Из сортов ячменя найден Hordeum vulgare. Из сортов чечевицы найдена в Бутмире мелкозернистая форма Ervum Lens var. microspermum; та же разновидность открыта в местонахождении Агтелек в Венгрии. Ленгиельская чечевица была крупнее, так же, как и чечевица с острова Св. Петра на Бильском озере (бронзовый век). Рожь и овес не встречаются ни в свайных постройках, ни в других местонахождениях каменного века; они появляются только в новейших свайных постройках бронзового века. Конопля совершенно отсутствует. Из прочих полевых плодов в свайных постройках каменного века найдены еще горох и просо. Бобы, чечевица и садовый мак появляются лишь в бронзовом веке, репа до сих пор не найдена. Вообще отсутствуют следы возделывания собственно садовых и огородных растений. Некоторые находки, впрочем, указывают на первобытную культуру деревьев. Так, в свайных постройках каменного века найдены яблоки и дикие груши, разрезанные и высушеные; из яблочных сортов встречается, повидимому, кроме дико растущих, еще один культурный вид. Хотя находки ограничиваются, главным образом, дико растущими плодами, но нужно думать, что вблизи поселений производилась посадка плодовых деревьев, громадное значение которых, на ряду с мясом, для питания и поддержания здоровья выступало еще яснее, за недостатком зеленых овощей. В числе диких питательных растений мы встречаем различные виды вишни, сливы, терна, затем малину, ежевику, землянику, буковый желудь и лесной орех. Лен возделывался не только для пряжи, но отчасти и в виду питательного достоинства его маслянистых семянных капсул – ради льняного семени. И теперь еще в Индии лен служит исключительно для добывания масла, самое же растение не обрабатывается. Точно также в Абиссинии его употребляют только для еды. В Греции и Италии толченое льняное семя варят с медом и в таком виде едят. Виктор Ген указывает одно место у Плиния, где упоминается об этом сладком блюде, употребляемом крестьянами в местности по ту сторону По. По всей вероятности, это – древне-кельтский или древне-лигурский обычай, который, нужно думать, распространяется и на эпоху свайных построек.

Первоначальная родина важнейших видов хлебных растений, пшеницы, полбы, ячменя, с положительностью неизвестна; вероятно, однако, что они происходят из средней Азии, где пшеница, полба и ячмень дико произрастают в области Евфрата. Настоящее просо, Panicum miliaceum, происходит из Ост-Индии. Горох, как и прочие первобытные стручковые растения Европы, чечевица, бобы, также происходят с Востока, отчасти из Ост-Индии. Таким образом, если не считать льна, родина которого, быть может, несколько севернее, то настоящие возделанные культурные растения средней Европы каменного века, хлебные растения, просо и чечевица указывают на Азию, как на первоначальную родину свою. В этом отношении, следовательно, они сходны с домашними животными.

Гончарное искусство было, по всей вероятности, совершенно неизвестно палеолитикам, так как ни в одном из чисто дилювиальных мест находок не найдено было обломков глиняных сосудов. Таким образом, там, где открываются глиняные сосуды и обломки сосудов, они служат доказательством последилювиального периода.

Наоборот, в неолитическую эпоху Европы гончарное искусство повсеместно распространено, хотя и в наши дни потребность в глиняных сосудах ощущается далеко не всеми народами земли и до самого новейшего времени и теперь еще есть народы и племена, которые не знают горшков. Знакомство с ними убеждает нас в том, что европейский каменный человек дилювиальной эпохи точно также мог приготовлять свои кушанья, особенно мясо, при помощи огня без всякой посуды для варки. Огнеземельцы кладут кусок мяса, который хотят зажарить, на тлеющую золу догорающего древесного огня и поворачивают его, чтобы оно не сгорело, посредством вилообразно расщепленной ветки. Приготовленное таким способом мясо очень вкусно, так как оно удерживает весь сок и только с поверхности затягивается коркой; приставшая зола, за отсутствием соли, заменяет приправу. На угольях можно жарить не только рыбу, надетую на деревянные прутья, но даже целую овцу: изжареная таким образом баранина составляет, как известно, лакомство на Востоке. Этнография и археология открывают нам еще целый ряд других способов варения и жарения без глиняной или металлической посуды; некоторые из них, например, «варение с помощью камней» практикуются до сих пор.

Если, таким образом, глиняная посуда и не составляет безусловной необходимости для человека, то все же доказано, что даже те пионеры с жалким культурным достоянием, которые впервые заселили Данию сосновой эпохи, несмотря на то, что они почти или исключительно употребляли мясную пищу, пользовались вообще глиняной посудой для приготовления ее и, быть может, также для хранения запасов. Как уже было замечено, остатки, сохранишиеся в кучах кухонных отбросов, – по времени древнейшие из найденных в Дании. Как ни просты и грубы черепки, встречаемые во множестве, но значение их громадно, так как они являются свидетелями глубокой древности.

К сожалению, как уже было упомянуто, не добыто ни одного совершенно целого сосуда. Черепки имеют очень толстые стенки из грубой глины, смешанной с мелкими кусочками камня; все они сделаны от руки, без помощи гончарного круга. Некоторые обломки принадлежат, очевидно, большим сосудам, частью с плоским, частью же, что особенно характерно, с заостренным дном, так что сосуд не мог быть прямо поставлен на земле. Попадаются и мелкие сосуды, нередко в форме овальных чашек с закругленным дном, которые также не могли стоять без поддержки. Весьма важно, что на этих обломках сосудов находятся лишь чрезвычайно скудные и в высшей степени простые орнаментальные украшения – надрезы или сделанные пальцами вдавления на верхнем крае.

Мы увидим далее, насколько эти древнейшие гончарные произведения каменного века разнятся в смысле недостатка орнаментики от вполне развитого каменного века. Весьма важно, однако, отметить, что такой, крайне грубый способ изготовления глиняной посуды, от которого можно затем проследить ряд постепенных переходных ступеней к формам с наивысшей художественной законченностью, удержался не только в течение всего каменного века, но и в гораздо позднейшие эпохи. Эти толстые, грубые черепки больших горшков, с мелкими каменными включениями, украшенные надрезами или вдавлениями концов пальцев, или ногтей, эти грубые произведения первобытного гончарного искусства, сделанные от руки, были чрезвычайно распространены, как в смысле времени, так и пространства. В этом отношении они разделяют участь простейших форм каменных орудий, ножей, осколков и им подобных остатков, которые также удержались в своей первобытной форме во все доисторические и исторические эпохи. И подобно тому, как эти простейшие формы каменных орудий остаются неизмененными и за пределами Европы, так и грубейшие обломки, например, американской посуды, отличаются от вышеописанных часто только тем, что вместо кусочков каменных пород, глина смешивается с обломками раковин. Это сходство не простирается, однако, на форму сосудов, по крайней мере, относительно заостренного или закругленного дна.

В эпоху вполне развитого неолитического каменного века Европы глиняные сосуды также все делались от руки, без помощи гончарного круга, и мы встречаем еще всюду описанные выше древнейшие и наиболее грубые формы. Но вместе с тем замечается большое разнообразие в величине, форме и способе изготовления сосудов. Во многих случаях применяется уже более тонкая и даже очень тонко обожженная и гладкая глина. Стенки сосудов тонки и тщательно обожжены. В упомянутых черепках с толстыми стенками, большею частью, только наружный слой, иногда лишь с одной стороны, так сильно обожжен, что глина приняла ярко-красный цвет; внутренний слой хотя и тверд, но остался еще серовато-черным. Из позднейшей неолитической эпохи мы имеем многочисленные, совершенно сохранившиеся сосуды. Они отличаются часто художественно законченной красивой формой; на поверхности их находятся орнаменты в виде надрезов или вдавлений, редко пластических возвышений, у которых нельзя отнять известной красоты и чувства симметрии хотя стиль их только геометрический. Глиняные сосуды показывают также начало цветных украшений. Надрезы, наколы и прочие орнаменты бывают нередко заполнены белой массою (мел или гипс), так что рисунок ярко выделяется, в виде орнамента, на черном или красном фоне поверхности. Неудивительно, поэтому, что в неолитическом периоде гончарное искусство, по крайней мере, в некоторых местах возвысилось до степени настоящего цветного раскрашивания посуды.

Вместе с тем на этих сосудах появляется ручка. В своей простейшей форме, она представляет бородавчатое или более плоское возвышение на стенке сосуда, просверленное вертикально сверху вниз или горизонтально с узким отверстием, через которое можно продеть только шнурок. Другие ручки, на подобие нынешних, широки, высоки и сильно выгнуты, для захватывания рукою. Они, большею частью, начинаются на самом верхнем краю сосуда и доходят до брюшка его, тогда как ручки первой категории, обыкновенно, помещаются ниже, часто на уровне наибольшего изгиба сосуда.

По Клопфлейшу и Гётце, различают, особенно в новейшем каменном веке Тюрингии две главные формы глиняных сосудов: форму амфор и форму кубков. Амфоры – большие сосуды с широким брюшком посредине, с узкой шейкой, с широким и плоским дном и, большею частью, с двумя или четырьмя узкими ручками, сидящими на уровне наибольшего расширения брюшка. Форму их можно приблизительно представить себе в виде двух, более или менее одинаковых, усеченных двойных конусов, которые соприкасаются в плоскости наибольшего расширения сосуда (см. рис. 9 табл. «Неолит. древн.»). Форма кубка имеет более или менее шарообразное, снизу, большею частью, сплющенное брюшко и высокую, но относительно широкую шейку (см. рис. 10 той же табл.). Большею частью, кубки не имеют ручек, но иногда на шейке бывает короткая ручка, снабженная круглой дырой для вдевания шнурка. Некоторые кубки были снабжены выпуклой крышкой (см. рис. 11). Средину между кубком и амфорой занимает форма кувшина (см. рис. 12). Кроме того, описаны еще другие формы сосудов: кружка и горшок, затем ведра, миски, чашки, банки, бутылкообразные формы и четыреугольные глиняные сосуды, похожие на купели. Наконец, особенно характерны еще довольно высокие чашки в форме полушарий, с широким отверстием и круглым выпуклым дном, которые, следовательно, не могли стоять, как и описанные сосуды из куч кухонных отбросов (см. рис. 19 названной табл.).

В числе орнаментов на сосудах вполне развитого неолитического периода мы встречаем также те простые украшения в виде орнамента из ямок и нарезного орнамента, которые применяли датчане сосновой эпохи к своим первобытным гончарным изделиям. Орнамент из ямок заключается в том, что концами пальцев делают на известных расстояниях углубления, ямки, на мягкой еще поверхности сосуда (см. рис. 14 табл. «Неол. древн.»). При этом часто умышленно отпечатывается ноготь. Ямки делаются или на ровных местах самых стенок сосудов, или на пластически выступающих поясовидных полосках глины. Иногда, вместо концов пальцев, употреблялись для производства ямкообразных вдавлений (напоминающих ожерелье из бус) плоские, снизу выпуклые палочки дерева или кости. Нередко мы встречаем также продолговатые выемки или отпечатки формы полумесяца.

Нарезные украшения представляют более или менее глубокие линейные надрезы или насечки, сделанные при помощи лезвия кремневых ножей, острия костяных шил, кусочков дерева с заостренными ребрами и т. п. Через сочетание подобных надрезов получаются узоры, напоминающие рыбьи кости, перья, еловые ветви и пальмовые листья. При этом косые штрихи часто меняют свое направление: сперва они идут вправо, потом влево или кверху, потом вниз и образуют непрерывные ряды или венки, которые в своих повторениях часто соблюдают известный параллелизм. От вдавливания продольных полос получаются ленты, обручи, треугольники, квадраты и проч. Треугольники, большею частью, заштрихованы более или менее правильными насечками, так же, как и четыреугольники; в последних чаще всего светлые полосы чередуются с заштрихованными и получается рисунок шахматной доски. Реже эти ленты располагаются концентрическими кругами, или же рисунок изображает фестоны, либо спираль. К этой форме примыкает фигура, состоящая из ряда треугольников, наружные стороны которых слегка выпуклы. В лентовидном мотиве орнамента различают угольные, дугообразные и круглые ленты.

Помимо лентовидных украшений, встречается, особенно в могильных сосудах, шнуровый орнамент. Он мог производиться таким способом, что на мягкую еще глиняную поверхность надавливали, например, бичевкою из лыка. Этим путем получались кольца или системы колец, в которых чередовались между собою косвенно распололоженные возвышения и углубления. В других сосудах эти отпечатки располагаются в виде зигзагообразных линий или иных сочетаний, вследствие чего шнуровый орнамент отличается уже достаточным разнообразием мотивов. К шнуровому украшению непосредственно примыкает орнамент из наколов: при помощи тонко заостренной палочки делают наколы в мягкой еще глиняной массе. Получаются иногда полосы, весьма похожие на шнуровые украшения; поэтому колотые украшения называют также ненастоящим шнуровым орнаментом.

Не подлежит никакому сомнению, что эти глиняные сосуды изготовлялись на том месте, где мы находим остатки их. Этим объясняются без натяжки местные различия, наблюдаемые в различных местах находок и дающие возможность составить известные более или менее родственные группы. Так, различные колотые формы представляют ясные местные и групповые различия. Тем не менее, неолитическая керамика всюду, где бы мы ее ни встречали, носит несомненные общие черты. Несмотря на все особенности, мы находим в целой Европе один и тот же общий стиль керамики каменного века, который не трудно уловить и различить во всех его вариантах. В местах находок, которые лежат ближе к древним азиатским культурным центрам и побережьям Средиземного моря, как, например, в Бутмире, встречаются сосуды более тонкой работы, орнаментация их изящнее и богаче, спирали сделаны чаще и правильнее, местами в виде пластических накладок, или даже раскрашены красками и проч. Но общий характер остается все-таки, несомненно, неолитическим и повторяется не только на европейских побережьях Средиземного моря и островах Греческого архипелага, но даже, в известных отношениях, в Месопотамии и Египте. Несомненные сходства с этой керамикой представляет древнейшая троянская гончарная утварь. Сходство это заключается в вертикальном просверливании, в своеобразной форме и способе прикрепления ручек и в рисунке орнаментов. Точно также крышки урн, желобообразно просверленные ручки, особенно вдавленные орнаменты с белыми инкрустациями, дают весьма определенные точки для сравнения. Это сходство керамики каменного века можно проследить еще гораздо дальше. В Азии оно простирается вплоть до Японии, где кучи раковин чрезвычайно напоминают датские, и даже в обломках горшков можно уловить сходные черты, несмотря на местные особенности. О том, что древнейшие гончарные изделия Америки представляют те же черты, мы уже говорили выше.

И так, не только оружие и утварь из камня, но, поскольку мы в состоянии охватить нашим взором, и остатки древнейшей керамики обнаруживают ту однородность культурного развития неолитического периода, которая свидетельствует об одинаковом ходе умственного развития человечества.

Знаменитые исследования Фердинанда Келлера и его школы швейцарских археологов над свайными постройками предальпийских стран восстановляют перед нами с поразительною ясностью общую картину жизни и культурных условий средне-европейского человечества во время неолитического периода.

Между тем, как в пещерных местностях пещеры и гроты часто давали человеку новейшего каменного века временный или постоянный зимний приют, в изобилующих водою низменностях Швейцарии неолитическое население строило свои хижины на озерах и болотах, на сваях, вбитых в воде. В те времена предальпийские страны, нужно думать, были сплошь покрыты лесами, в которых во множестве водились дикие звери, и хижины, стоявшие на сваях в воде, давали своим обитателям более верную охрану, чем всякое другое место. Первые основатели и обитатели свайных поселений в Швейцарии принадлежали чистому каменному периоду. Не взирая на свои водяные жилища, древние неолитики Швейцарии обладали почти всеми важнейшими домашними животными; они были знакомы также с земледелием и занимались им. Они прокармливались скотоводством, земледелием, охотой и рыболовством, дикими плодами и пользовались вообще всем съедобным, что давало им растительное царство. Одежда их состояла частью из шкур, частью же, повидимому, из тканей, приготовленных, главным образом, из льна.

Стремление поселенцев жить большими обществами в постоянных жилищах, безопасных от нападений, бесспорно доказывает, что им были известны преимущества оседлого образа жизни, и что мы отнюдь не должны представлять себе обитателей свайных построек кочующими пастухами и тем менее охотничьим или рыболовным народом. Оседлое соединение большого количества людей в одном и том же пункте и сотен семейств в соседних заливах не могло бы, конечно, произойти без правильного обеспечения пищевыми средствами во все времена года, тесно связанного с земледелием и скотоводством, без существования основ общественного строя. Самое основание поселка на озере невозможно для отдельного лица: здесь предполагается совместная работа более или менее значительной общины по одному плану и для одной цели. Геродот описывает свайную деревню, в которой жили пеоны на озере Прозиас во Фракии, и с успехом защищались против персидского полководца Мегабаза. Посредине озера стоял на высоких сваях скрепленный помост, на котором были построены хижины; с берегом он сообщался лишь при помощи одного легко удаляемого моста. Геродот рассказывает: «сваи, на которых покоится помост, были воздвигнуты в древние времена совместными усилиями граждан; впоследствии поселок разростался по мере надобности, с возникновением новых семейств.»

Судя по огромному числу свайных построек в предальпийских странах каменного периода и по количеству найденных там произведений первобытной промышленности, нужно полагать, что с момента, когда первые поселенцы вбили свои сваи, чтобы построить на них жилища, и до конца каменного периода, прошли века.

Хижины поселений каменного века имели частью круглую, частью четыреугольную форму и, подобно свайной хижине, открытой Франком близ Шуссенрида (см. рис. 15 табл. «Неолит. древн.»), разделялись на два отделения; одно было предназначено для скота, другое, с каменным очагом, для человеческого жилья. Пол хижины состоял из круглых кусков дерева, покоившихся на толстом пласту глины, слои которого также были разделены между собою слоями кругляков. Стены хижины Франка были укреплены между угловыми столбами и состояли из древесных стволов, разрезанных пополам, поставленных вертикально и поверхностью разреза обращенных внутрь. Круглые хижины имели стены из грубо переплетенных ветвей, смазанных снаружи и снутри глиною. Сохранилось много кусков этого глиняного слоя, твердо обожженных огнем и с отпечатками ветвей. Озерные свайные хижины соединялись с водою посредством лестниц. В. Гросс нашел образчик подобной лестницы в одной из древнейших стоянок: она состояла из длинной дубовой сваи, имевшей на довольно правильных расстояниях отверстия, в которые были вставлены перекладины лестницы.

Важнейшие находки древнейшей культуры свайных построек составляют каменные орудия и оружие; формы их, способ приготовления и применение были те же, с какими мы познакомились выше. Материалом для топоров и долот служили, главным образом, окатанные камни, которые обитатели швейцарских свайных построек имели всюду под рукою: серпентин, дюрит, габбро, при чем грюнштейну, очевидно, отдавалось предпочтение. Кроме того, были в употреблении редкие ценные камни, нефрит, ядеит и хлоромеланит. Каменные топоры и долота, большею частью, прикреплены к рукоятке, часто таким образом, что сперва к ним приделывалась скоба из оленьего рога, которая, в свою очередь, вставлялась в деревянную ручку. Реже попадаются топоры, вставленные в деревянную палку, похожую на палицу, или в рукоятку, сделанную из одного оленьего рога (см. рис. 16 табл. «Неолит. древн.»). Лишь к концу каменного века, повидимому, в Швейцарии пришли к мысли просверливать самый топор для укрепления рукоятки и получилась типическая форма молота-топора (см. рис. 17 и 18 той же табл.). Келлер, Форд и др. доказали, что, при содействии воды и песку, всякая полая кость в состоянии просверлить самый твердый камень. На многих неоконченных кусках можно еще видеть на средине просверливаемой дыры образующийся при этом выступ. Находили также готовые высверленные куски, в виде небольших, правильно отшлифованных каменных цилиндров. Иногда, впрочем, камень с обеих сторон просто просверливался кремневым буравом, и форма просверленного отверстия получалась неправильная. И в этом случае ясно видно, какое важное значение имели кремневые орудия, несмотря на малые размеры их. По словам Р. Келлера, «кремень есть то вещество, чрез посредство которого прямо или косвенно всякое орудие получает свою форму.»

Камень имел, кроме того, еще множество других применений. Из него изготовляли молоты всевозможных форм, пестики и ступки, жернова, шлифовальные и гладильные камни для выделки посуды, веретена и различные украшения для привешивания. Из кремневого оружия особенно замечательны кинжалы, которые состоят из остроконечного кремневого клинка, вставленного в рукоятку. Рукоятка на одном конце выдолблена для помещения конца клинка, на другом представляет пуговицеобразное утолщение. Кремневый клинок укреплялся сначала при помощи смолы и затем вся рукоятка обматывалась чесанным льном или же жгутами, скрученными из ситника. Или кинжальный клинок вставлялся в глазной отросток оленьего рога. В такие же рукоятки вставлялись часто маленькие топорики, служившие, напр., для резьбы из нефрита. Кремневые наконечники стрел и копий изготовлялись вообще с большой тщательностью. Но самую обыкновенную форму кремневых предметов представляют грубые ножи и скребки, известные уже из дилювиальной эпохи. Бесчисленные отбросы, найденные в стоянках, доказывают, что кремень обрабатывался на месте. В свайных постройках Швейцарии попадаются также немногие более крупные серповидные клинки, сходные с северными кремневыми клинками. Для получения больших пилообразных клинков, маленькие острые осколки кремня укреплялись при помощи смолы в желобке куска дерева или оленьего рога.

Утверждали, что кремень уже в то время попадал в Швейцарию, напр., из северных кремневых месторождений, путем торговых сношений. Более верно то, что к концу каменного века мы встречаем янтарь, привозившийся отдельными кусками с севера.

Изделия из оленьего рога и кости отличаются большим разнообразием. Большие количества оленьего рога, находимого в свайных постройках, доказывают, что в каменном периоде леса были полны оленей, и что охота за этим животным не представляла больших трудностей даже при тех несовершенных средствах, которыми располагали обитатели свайных деревень. Подобно палеолитикам Шуссенского источника, употреблявшим рог северного оленя, неолитики швейцарских озерных деревень вырезывали всевозможные предметы из оленьего рога. Из самых толстых частей рогов (см. рис. 16 табл. «Неол. др.») изготовлялся род ножен в виде клещей, для топоров и молотов, которые вгоняются в рукоятку. Из конца рогов, на котором сохранился еще глазной отросток, сделан в одном случае род мотыги, а самый конец с многочисленными остриями, поперечно просверленный, представлял довольно опасное оружие и в то же время грабли. Другие орудия напоминают лопаты и мотыги и служили для целей земледелия. Из рыболовных орудий были найдены удочки из оленьего рога и превосходно сделанные гарпуны с зазубринами (см. рис. 19 той же табл.). Находили также хорошо сохранившиеся остатки сетей и при них множество еще обернутых бичевками каменных грузил, которые были, без сомнения, прикреплены к петлям сети, чтобы погружать ее на дно. Из оленьего рога изготовлялись, далее, маленькие кубки с дырами для подвешивания, затем ожерелья и искусно вырезанные сережки, большие пуговицы иногда с украшениями, иглы с ушками, маленькие гребни, стрелы, шила и большой выбор головных булавок, одних с шариками, других с боковыми просверленными возвышениями, очевидно, для продевания ниток. Так как кость, особенно оленей и быков, состоит из более твердого вещества, чем олений рог, то ее употребляли во многих случаях для изготовления оружия и инструментов. Из коровьих или оленьих ребер, просверленных на одном конце и связанных по три в пучки, делались гребни для чесания льна. Кинжалы, большею частью, также изготовлялись из кости, при чем рукояткою служила естественная суставная поверхность, или же костяной клинок укреплялся в особой рукоятке из оленьего рога. Костяные наконечники стрел и копий встречаются гораздо чаще кремневых. Чтобы укрепить наконечник стрелы на стержне, его обертывали бичевкой и сверху покрывали еще слоем березовой смолы. Мы встречаем, далее, множество шил и долот всевозможных размеров из кости; один конец их острый или заостренный, другой укреплен в рукоятке из оленьего рога (см. рис. 20 табл. «Неол. др.»). Из просверленных зубов животных, главным образом, волка, собаки, медведя и свиньи, делались амулеты или ожерелья (см. рис. 21–23 той же табл.).

В свайных постройках каменного века найдено также довольно много деревянных предметов. Ярмо совершенно сходно с тем, какое в наше время употребляется для запряжки быков. Из буксового дерева изготовлялись изящные гребни. Сохранились также лодки того времени, выдолбленные из одного цельного древесного ствола; один экземпляр имел 9,5 м. длины и 0,7–0,9 м. ширины. Как дополнение к многочисленным стрелам, найдено было несколько экземпляров лука; один экземпляр из буксового дерева имел 1,6 м. длины. Далее, найден был маленький лук из того же материала, который, очевидно, принадлежал бураву, служившему для просверливания каменных топоров, или, еще вероятнее, для вращения деревянного огнива. Из дерева изготовлялись также молотильные цепа, древки копий, чашки и блюда, иногда снабженные ручками, ложки, мутовки, молотки, кораблики, служившие детской игрушкой и т. п. В Бернском музее хранятся даже обломки столов, скамей и дверей из свайных построек каменного века.

Для оценки уровня культуры обитателей свайных построек каменного века имеют особенное значение остатки прядильных и ткацких инструментов, пряжи (см. рис. 25 табл. «Неол. др.») и тканей, плетеных работ и проч. На упомянутых выше гребнях из ребер находили лен намотанным. Точно также мы уже говорили о прикреплении клинков при помощи льна или скрученных из него ниток и о широких и узких сетях, вязанных из ниток и встречающихся во множестве. Для прядения ниток служили веретена, совершенно сходные с нынешними: деревянная палочка укреплялась в веретенном кольце, сделанном из камня, оленьего рога или глины (см. рис. 24 той же табл.). Прялка, повидимому, еще не была известна, не сохранился также ткацкий станок, но во множестве найдены ткацкие гири, которые служили для прядения ниток. Изготовлялись превосходные ткани, в том числе и киперные, и сохранились многочисленные остатки их. Затем, как показывают остатки, тогда умели делать циновки и корзины из материала и ныне употребляемого для этой цели (см. рис. 26 и 27 той же табл.).

Род хлеба, выпекавшийся из хлебных растений, состоял из хлебных зерен, грубо смолотых. Мельничные камни для измельчения зерна встречаются во множестве. Это – каменные плиты, несколько выдолбленные и вытертые, на которых хлебные зерна раздавливались при помощи более мелких, плоских, сверху закругленных камней (см. рис. 28 той же табл.). Посуда для варки имеет подчас весьма усовершенствованный вид. Сохранились большие и малые горшки для хранения запасов, глиняные горшки для варки и миски, затем большие деревянные ложки и мутовки, последние, вероятно, для сбивания масла. Сосуды в роде решета служили для приготовления сыра; это – горшки, в стенке и на дне которых имеется ряд узких отверстий для сливания сыворотки с полученного сыра.

И так, древние обитатели наших стран представляют, во время вполне развитого неолитического периода, оседлое население, занимающееся земледелием и скотоводством. Хотя охота и рыболовство все еще доставляли важный элемент питания, так что местами в числе кухонных остатков находили даже больше оленьих костей, чем костей рогатого скота, тем не менее, основу питания составляли молоко, сыр и масло рогатого скота, овец и коз, затем мясо этих животных и особенно свиней, хлеб и плоды.

Пещерные находки в неолитическом слое отличаются едва ли меньшим богатством и разнообразием, чем результаты исследования свайных построек. Как мы уже заметили (см. стр. 139), там, где в почве пещеры лежит дилювиальный слой, едва ли возможно избежать смешения палеолитических предметов с неолитическими. Есть, однако, бесчисленные гроты и маленькие пещеры, в которых неолитический пласт самый древний, так что ошибки исключаются. Во многих подобного рода местах, в пещерной местности Франконско-баварской Юры, обстановка находок в неолитическом слою оказалась такою же чистою и без примесей, как в свайных постройках.

Пещерные обитатели новейшего каменного века во Франконской Юре представляли, в сущности, пастушеский народ, подобно обитателям швейцарских свайных построек каменного века. Как и те, они обладали всеми важными домашними животными – собакою, рогатым скотом, лошадью, овцою, козою, свиньей, и занимались уже земледелием; верно, по крайней мере, что они возделывали лен. Рядом с этим они добывали существенную часть пропитания при помощи охоты и рыбной ловли. И так, не только на берегах озер, на искусственно вбитых свайных постройках, но также по берегам южно-германских рек жил некогда народ, который еще по преимуществу занимался охотой и рыбной ловлей, пользовался исключительно каменными и костяными орудиями без металла, но вместе с тем знал уже скотоводство и был посвящен в начала земледелия. Помимо средств к существованию, дарованных ему самою природою, он был знаком с основами технических искусств, обтесыванием и шлифовкою каменных орудий, резьбою по кости, в особенности же с гончарным искусством, с дублением, швейным искусством, ткацким делом и плетением. Настоящие археологические сокровища были открыты под нависшими скалистыми сводами, защищающими от непогод. Большинство найденных здесь предметов представаяют резьбу из кости, зубов и оленьего рога, оружие, утварь и украшения различного рода. Крепкие отростки рогов благородного оленя служили для изготовления шил, игол, наконечников стрел и более грубых инструментов; некоторые из этих последних вырезывались также из оленьей кости, которая оказывалась особенно пригодною для этой цели, благодаря своему прочному строению и высокой способности к полировке. Главный материал для изготовления костяных орудий давали, после оленя, трубчатые кости и ребра быков. Судя по костям, нужно думать, что, помимо прирученного быка, речь идет здесь еще о диком быке, быть может, зубре (Bison europaeus). Среди находок встречаются просверленные зубы одного вида лошади среднего роста, а также инструменты и оружие, изготовленные из костей ее. Из ложных ребер этой лошади, в разрезе приблизительно четырехугольных, изготовлялись удобные, несколько изогнутые остроконечные костяные кинжалы и большие иглы (см. рис. 29 табл. «Неолит. древн.»). Отполированные лошадиные ребра служили, как в других местах плюсневые кости лошади, полозьями для лыж. Из клыков кабана шлифовались ножи с острым лезвием. Просверленные клыки одной крупной породы собак, похожих на охотничьих, вероятно, употреблялись как бусы и амулеты.

Из каменных орудий мы встречаем в очень большом числе ножи, скребки, наконечники стрел и осколки из кремня и рогового камня, малого и даже весьма малого размера. Более крупные каменные орудия, топоры, цельты, молоты соответствуют швейцарским; но материал их, сообразно с местными условиями, отчасти гораздо хуже: это – юрский известняк и сланец. Из последнего сделаны найденные каменные «ножи для разрезывания кожи», чрезвычайно похожие на сланцевые ножи, которые относят в Швеции к лапландскому каменному веку. Находили еще длинные узкие, похожие на меч каменные клинки из сланца. В числе просверленных каменных предметов поражают также плоские мотыги, снабженные снизу режущим краем; они, вероятно, употреблялись для обработки почвы. Очень длинные узкие каменные орудия из зеленого камня принимают за род сошника.

К характерным формам инструментов из оленьго рога и кости принадлежат шила, кинжалы, рукоятки, костяные ножи, ложки и вилки из кости (см. рис. 30 табл. «Неолит. древн.»), костяные долота (см. рис. 31 той же табл.), костяные молоты. Самые частые виды костяного оружия представляют наконечники стрел и копий и гарпуны. Формы наконечников стрел в различных пещерах поразительно разнообразны. Различия в форме и способах прикрепления наконечников стрел, быть может, соответствовали известным знакам собственности, при помощи которых и современные охотничьи народы имеют обыкновение различать и узнавать свое оружие. Благодаря этому, охотник вправе признать дичь своей, как скоро узнал свою стрелу. Костяные гарпуны с одним или несколькими остриями были пригодны для закалывания под водою больших лососей, речных выдр и бобров, которые водились тогда в долине Визента. Рядом с этим употреблялись большие костяные удочки для рыбной ловли.

Но наиболее важное значение для оценки культурного состояния неолитических обитателей скал имеют многочисленные предметы, вырезанные из кости, которые следует признать за инструменты для тканья и для вязанья сетей. Для этой последней цели служили найденные большие тонко отполированные костяные вязальные крючки, отчасти вырезанные из ребра большого жвачного животного (см. рис. 32 той же табл.). Конец рукоятки от употребления сглажен; наконечник с зазубриной по той же причине закруглен; во многих инструментах конец просверлен для подвешивания. Еще в большем количестве были находимы ткацкие челноки различной формы. Очень часто они похожи на челноки, и теперь еще употребляемые в некоторых местностях (см. рис. 33 той же табл.). Некоторые из них не просверлены; но большинство имеет в центре плоских сторон одно или два круглых или овальных отверстия для привязывания намотанной нитки, вместе с надрезами, которые сделаны поперек в виде желоба. Кроме того, очень часто, вместо челнока с двумя остриями, встречается спица для плетения или тканья, плоская или круглая, довольно длинная, на одном конце тупо заостренная, на противоположном закругленная и вблизи круглого конца просверленная. Были также находимы плоские челноки, похожие на наконечники стрел, при чем плоский, суживающийся, как бы для прикрепления стержня, конец их был просверлен. Найден еще пилообразный, зазубренный костяной инструмент, который, вероятно, употреблялся для выравнивания ниток, затем длинный плоский костяной клинок, похожий на меч,– для укрепления нитки в ткацком станке. В большом количестве были находимы просверленные глиняные ткацкие гири, которые заставляют думать, что ткацкий станок, как и у обитателей свайных построек, походил на старинный станок, бывший, по Монтелиусу, сравнительно еще недавно в употреблении на Фарерских островах. Очень многочисленны веретенные кольца, то в виде плоских круглых костяных дисков, просверленных в центре, то в виде толстых костяных колец или больших костяных и роговых бус; наконец, встречаются рога благородного оленя, просверленные в центре и, таким образом, изображающие веретенное кольцо. Характерные формы веретенных колец из обожженной глины, известные только по свайным постройкам, встречаются в большем числе в скалистых жилищах долины Визента. Часто попадаются швейные иглы из кости. Они гораздо меньше и у̀же игол для плетения; некоторые из них цилиндрические, весьма тщательно заострены и снабжены ушком. Но для сшивания шкур приходилось, вероятно, предварительно прокалывать отверстия маленькими, часто попадающимися острыми кремневыми шилами.

Во множестве встречаются предметы украшения из кости и оленьего рога: шаровидные или четырехугольные бусы, а также похожие на челнок или долото, затем просверленные зубы животных, преимущественно собак и лошадей, медведей и кабанов. В одном месте найдены большие черные бусы из слабо обожженной глины; некоторые из них имеют типическую форму веретенных колец. Иногда попадались пластинки для украшения и другие украшения из кости, оленьего рога и похожего на сланец камня, подчас изящно разукрашенные. Орнаментация заключалась в правильно размещенных точках и линиях; на других предметах были вырезаны оленьи головы, и почти все они просверлены для пришивания. Некоторые украшения имеют форму пуговок.

Раньше существовало мнение, будто неолитические европейцы не знали искусства резьбы и вырезывания животных и человеческих фигур, которым столь замечательно владели палеолитики. Однако, дальнейшие исследования приносили все новые доказательства того, что и в новом каменном веке пластика и резьба не вымерли. Особенное внимание обратила на себя резьба на янтаре из Куриш-Гафа близ Шварцорта, которою, быть может, отчасти пользовались для религиозной цели (см. рис. 34 табл. «Неол. древн.»), затем фигуры из простой или слоновой кости и из известковых натеков в пещерах Франции и польской Юры (см. рис. 35 той же табл.) и фигуры из Бугмира и др.

Подобно тому, как во всей предальпийской области, северной и южной, едва ли найдется озеро, в котором не были бы открыты свайные постройки, до мельчайших подробностей соответствующие швейцарским и, без сомнения, современные с ними, точно также и во всех пещерных местностях Европы есть множество пещер и гротов, бесспорно заключающих неолитический и культурный слой совершенно такого же типа, как и вышеописанный. Особенно тщательные исследования были произведены в неолитических пещерах Австро-Венгрии, Англии, Франции, северной Италии, Польши, европейской России и проч.

В Италии была открыта, в Ломбардии и Эмилии, другая группа поселений каменного века, которая представляет еще все признаки и культурное достояние нового каменного века и в некоторых отношениях стоит ближе к свайным постройкам, чем пещерные жилища. Это – террамары, обитатели которых, впрочем, возвысились уже отчасти до пользования бронзою. Однако, до сих пор не удалось строго разграничить по слоям жилища каменного и металлического века. Террамары стояли на свайном помосте, на сухой земле, на сваях в 2–3 метра высотою. Все поселение было защищено рвом и валом, большею частью окружено также палисадами и имело продолговато-четырехугольное или овальное очертание. В каменном веке мы встречаем в Италии, помимо многочисленных естественных и искусственных пещер, еще жилые ямы, fondidi campanne, над которыми некогда, вероятно, была надстройка.

Подобного рода жилые ямы каменного века, повидимому, были распространены по всей Европе. Нередко находили внутри ям или по близости их остатки обожженой глины, покрывавшей стены, с отпечатками плетня, что несомненно указывает на бывшие хижины. В Мекленбурге, где жилые ямы впервые были более тщательно исследованы Лишем, они имеют круглое очертание в 10–15 метр. и от 1 1/2–2 метр. глубины. На дне ям лежат обожженые и почерневшие камни, камни от очагов, уголья, обломки горшков, разбитые кости животных и отдельные каменные орудия, но все эти предметы разбросаны в более или менее значительном количестве только вблизи жилищ. Во Франции встречаются такие же круглые жилые ямы каменного века. В баварском Спессарте найдены в новейшее время весьма многочисленные ямы очагов меньших размеров, и сотни каменных топоров, а также просверленных топоров-молотов; некоторые топоры сделаны очень красиво из ядеита.

Во время неолитического периода жилища часто строились на возвышенностях, на холмах и горах, и, повидимому, уже в то время их иногда укрепляли и окружали валом. Подобные поселения весьма многочисленны во всей южной и средней Германии, в Австро-Венгрии, особенно на морском побережье, в Италии и Франции. Некоторые всецело принадлежат каменному веку; большинство их, хотя и было уже обитаемо в каменном веке и заключает типичные для неолитического периода находки, известные из предыдущего, сохранилось и в позднейшие, металлические эпохи; иные оставались обитаемыми до самого новейшего времени и даже в наши дни. На скале близ Клаузена, в Эйзакской долине, в Тироле, на которой теперь расположен большой монастырь Зебен, находился в средние века замок, а во время господства римлян находилось укрепленное поселение Собона. Несколько лет тому назад (в 1895 г.), при производстве земляных работ для новых монастырских построек, здесь был найден хорошо отшлифованный каменный топор неолитического века. На многих горах средней Германии находятся следы древнего пребывания людей, которые здесь жили или собирались для жертвоприношений. Земля почернела там от органических остатков и угля, и эта «черная земля на высотах и горах», как сказано, часто содержит следы неолитиков. В Италии некоторые находки на подобных высотах, напр., на небольшом укрепленном холме близ Имолы, повидимому, представляют отсутствующую в террамарах ступень каменного века, которая предшествует началу металлического века террамар и во всем существенном ему соответствует, за исключением знакомства с металлами.

Точно также в северной Африке, Греции, на побережьях Черного моря, в Малой Азии, в древнем культурном центре Востока, в странах Евфрата, в Китае и Японии, во всем старом культурном свете находятся доказательства бывшего неолитического века. И там на этом древнем слое залегают пласты высшей культуры. Культурное достояние человека было на всем этом обширном пространстве в существенных чертах одинаково в течение развитого нового каменного века: этот век является общей основой для культуры Старого Света.

Общие контуры культурной картины всюду одинаковы. Но это не исключает многочисленных местных оттенков. И мы едва ли ошибемся, предположив, что в некогда столь благословенных, культурных странах Востока и на побережьях Средиземного моря, где скотоводство и возделывание растений в изобилии вознаграждали труд, жизнь быстрее поднялась на высшую ступень, чем в лесах и болотах средней Европы, где охота, рыбная ловля и борьба с негостеприимной природой должны были в гораздо большей мере поглощать силы человека.

Перед нами открывается, однако, еще более широкий кругозор. Доисторическая жизнь Нового Света обнаруживает неолитическую ступень, соответствующую европейской, и послужившую основою для дальнейшего развития первобытных американских культурных стран. Там, где в Америке не могла развиться самостоятельно высшая культура, европейские пионеры застали, как и во всем австралийском мире (см. рис. 36 табл. «Неол. древн.»), неолитическую каменную культуру во всей ее активности. Таким образом, на обширных пространствах стран, которые никогда не поднимались собственными силами над уровнем каменного века, мы встречаем, среди полного света исторической эпохи, ту же культурную ступень, которая в древних культурных странах принадлежит незапамятной, доисторической седой старине. Изучение современных народов каменного века проливает некоторый свет на условия доисторического каменного века, а последние, в свою очередь, убеждают нас в том, что первобытная культура названных народов составляет переходную ступень развития всего человечества.

Стоянки свайных построек и аналогичные с ними поселения на суше прямо доказывают, как высоко стояла уже культура древних обитателей Европы в тот отдаленный период, который мы прежде представляли себе едва поднявшимся над полуживотным состоянием. Подобного рода постройки не могли быть возведены без слияния людей в крупные социальные группы. Это подтверждается также многочисленностью жилищ, сосредоточенных на сравнительно тесном пространстве. Чтобы вбить первые свайные столбы, безусловно необходимо было большое количество товарищей, совместно работавших по общему плану. To же самое относится к устройству тех искусственных островов, защищенных свайными сооружениями, отчасти построенные на сваях, которые ирландские археологи называют «кранногами», или к итальянским деревням, также некогда стоявшим на сваях, окруженным рвами и получившим название террамар. По площади свайных сооружений мы можем определить число жителей в бывших здесь поселениях. Не менее наглядное представление о численности бывшего населения дают укрепления на вершинах холмов и выступах гор, которые также были построены и обитаемы уже в каменном веке.

В пользу совместной работы большого числа людей ради общей цели говорят еще и те величественные каменные постройки, которые, в виду размеров камней, употребленных для сооружения их, названы мегалитическими, т. е. исполинскими каменными постройками. В северной Европе они также ведут начало от чистого каменного века. Большинство этих исполинских построек служило первоначально гробницами, и принцип устройства их повторяется нередко в могилах, гораздо менее грандиозных.

В северной Германии мегалитические постройки часто известны под названием лож гигантов; на скандинавском севере они называются «комнатами исполинов», так как в своем первоначальном виде они действительно походят на жилые помещения.

Во многих местах каменные глыбы, из которых сооружены эти исполинские постройки, лежат одна на другой, но без всякой связи и камни часто обнажены. На больших, поперечно поставленных камнях, изображающих как бы боковые стены камеры, покоится в виде крыши один или несколько, иногда прямо колоссальных «кровельных камней» (см. рис. 37 табл. «Неолит. древн.»). Трудно представить себе, чтобы при помощи одной человеческой силы, без содействия технических вспомогательных средств, которыми располагает современное строительное искусство, возможно было установить эти массы на нынешнем месте их. Поэтому в народе сложилось мнение, что подобные постройки могли быть воздвигнуты только гигантами. И действительно некоторые камни и особенно крыши так велики, что эти сооружения в силу собственной тяжести могли держаться и не поддаваться разрушению в течение тысячелетий.

В эпоху их сооружения, эти ложа гигантов были, большею частью, скрыты под курганами. Это были постройки, сделанные внутри больших могильных холмов, в которых движимые благочестием люди каменного века погребали некогда останки своих героев. Одна из самых красивых комнат исполинов находится у Эма близ Роскильда в Дании (см. рис. 38 табл. «Неолит. древн.»). Строительный материал составляют здесь исключительно эрратические валуны огромных размеров. Грубые каменные глыбы, большею частью, без всякой дальнейшей обработки, располагались рядом так, чтобы они, по возможности, поддерживали друг друга. При этом, как замечает Софус Мюллер, все они слегка наклонены внутрь, так что собственной тяжестью удерживаются в своем положении. Вертикально поставленные камни образуют две параллельных боковых стены всей постройки, отстоящие на таком расстоянии друг от друга, что на них мог быть положен, в виде поперечной крыши, огромный эрратический валун. Расстояние между боковыми стенами комнат исполинов не превышает 8–9 футов; положенные на них верхние камни имеют около 10–11 футов длины. Давление этих камней сверху существенно способствует прочности всей постройки. Для того, чтобы это давление распределялось равномерно, под стенные камни, в том месте, где они должны были стоять на земле, тщательно вставлялись камни меньших размеров. С каким искусством умели тогда взвешивать условия тяжести и распределять давление доказывает то, что эти постройки, сделанные из тяжелых и неправильных камней, покоящихся на своих естественных поверхностях и ребрах самого разнообразного очертания, уцелели до наших дней. Внутренние стены комнат возводились наивозможно тщательно. Между тем, как с наружной стороны каменная глыба выдавалась своим грубым и неправильным очертанием, к внутренней стороне обращена была поверхность, от природы гладкая, или же искусственно сглаженная путем откалывания.

Это уже зачатки настоящего строительного искусства. Оно выражается также в том, что промежутки между стенными и кроющими камнями и между самыми стенными камнями правильно выполнялись клиньями из мелких камней. Во многих случаях эти последние возводились правильными рядами, в виде стены. Для этой цели часто употребляли песчаник, который легче раскалывается на правильные куски, отчего стены получали еще более привлекательный вид. Количество каменных глыб, употребленных для возведения боковых стен и крыш, колеблется, смотря по величине исполинских комнат. Для небольших комнат требовалось 6–9 стенных камней и 2–3 верхних камня. Встречаются, однако, каменные камеры несравненно бо̀льших размеров: в некоторых стенах насчитывают до 17 глыб. Для таких больших камер необходим уже целый ряд кроющих камней, расположенных рядом. Часто внимание строителей обращалось особенно на дверное отверстие. Оба камня дверных косяков несколько ниже прочих стенных камней; на них клали горизонтальный камень, который разъединял их и равномерно распределял давление верхнего камня между обоими подпорками. Неоднократно находили камень, служивший порогом. К двери ведет низкий ход, построенный так же, как и камера, но из гораздо более мелких камней. Вышина хода расчитана так, что в нем можно пройти не иначе, как ползком, тогда как самая камера приблизительно в рост мужчины и в ней можно было, большею частью, стоять прямо. В больших каменных комнатах такой ход редко отсутствует и, в виду его, подобным могильным постройкам дали название «могил с ходами». Отверстия, остающиеся между камнями, помимо заполнения их мелкими каменьями, заделывались еще глиною для того, чтобы не проникала дождевая вода. Глиной пользовались нередко для того, чтобы сделать пол камеры ровным, если не удавалось достаточно сгладить естественную почву. Часто находят на полу плотный слой измельченных кремней или настоящую мостовую из плоских, иногда обтесанных или кругловатых, по возможности, тщательно прилаженных друг к другу камней, которые еще покрывались сверху толстым слоем глины.

Таким образом, исполинские комнаты свидетельствуют о высоком техническом уровне строительного искусства и восстановляют перед нами обычные формы жилых домов того времени. Но остается еще не вполне выясненным, каким образом колоссальные верхние камни доставлялись и нагромождались на боковые стены исполинских комнат. Нет сомнения, что много рук участвовало при подобных сооружениях. История строительного искусства учит, что правильное применение человеческой силы, как напр. в древнем Египте, делает возможным поднятие и устанавливание громадных тяжестей с помощью самых простых орудий: круглых катков, канатов и подъемных рычагов.

Некоторые из этих исполинских комнат, первоначально заключенных внутри курганов, сохранились до сих пор в превосходном виде. Часто камера бывала снаружи совершенно покрыта землею и образовала в этом случае центр, большей частью, круглого холма. Нередко это – настоящие маленькие горы в 10–15 футов вышины и более 90 футов в окружности. В других исполинских комнатах верхние камни лежали совершенно непокрытыми или, по крайней мере, верхняя поверхность их оставалась неприкрытою слоем земли. Иногда исполинские комнаты располагаются в продолговатом холме, основание которого окружено прямоугольным венцом из больших камней; в круглых курганах подобного каменного венца иногда не бывает, или он состоит из довольно незаметных камней.

На ряду с описанными исполинскими постройками, мы встречаем на севере каменного века каменные могилы меньшего размера, но такого же устройства. Иногда они имеют форму «круглых могил» и часто бывают окружены венцом из больших камней. Обыкновенно малая каменная могила или несколько таких могил помещаются в длинной каменной ограде с прямоугольным очертанием. К новейшим формам причисляют могилы, представляющие четырехугольный «каменный ящик» то более квадратный, то более продолговатый. Еще проще однночные могилы, окруженные камнями или совершенно свободно вырытые в земле, либо в почве пещеры.

Трупы хоронились, но не сжигались. Часто они имели сидячее положение или лежали на боку, в позе спящего, с притянутыми к животу ногами. Малые могилы чаще являются одиночными, большие же или самые большие носят, большею частью, семейный характер, и туда в разное время опускалось последовательно несколько трупов. Впрочем, и малые могилы и даже каменные ящики носят нередко такой семейный характер. В этом случае только последний труп находится в нормальном положении; скелеты, принадлежащие ранее погребенным трупам, вследствие неоднократного открывания могилы и позднейших погребений, изменили более или менее свое положение или умышленно отодвинуты в сторону.

Черепа трупов, погребенных в неолитических могилах, хорошо сформированы: величина их указывает на особенно значительное развитие мозга. Похороненные были ростом не больше нынешних обитателей тех же местностей; форма головы в некоторых местах, напр., во Франконии и Тюрингии такая же, как у современных обитателей этих стран. И в остальных отношениях скелеты не отличаются от скелетов современных людей.

На скандинавском и германском севере мегалитические могильные постройки принадлежат всецело каменному веку. Распространeние этих построек захватывает обширный район Европы, так что и они свидетельствуют об однородности первобытного культурного достояния и движения мысли. Каменные могилы встречаются во всех трех скандинавских государствах, реже всего в Норвегии. В Германии мегалитические каменные гробницы различных форм, сходных с северными или близких к ним, встречаются к западу, на протяжении всей северо-германской низменности. К востоку они доходят до Вислы; но их нет ни в России, ни во внутренней Европе; в Германии разветвления их достигают Тюрингии. К западной северо-германской группе каменных могил примыкают очень большие и многочисленные сооружения этого рода в Голландии. Мегалитические постройки в Англии отчасти совершенно сходны с северными (см. рис. 39 табл. «Неолит. древн.»), отчасти же существенно отличаются от них. Часто они состоят из многих камер, расположенных одна за другой и соединенных коротким ходом. Большие верхние камни, большею частью, отсутствуют; их заменяет сводчатая надстройка, состоящая из горизонтально расположенных камней, которые покрывают друг друга в виде ступенек. Курган, скрывающий эти постройки, имеет форму продолговатого овала. Ирландские исполинские комнаты имеют подобные же своды; некоторые отличаются более сложной формой и особенно большими размерами. Большие камеры, встречаемые во множестве в Бретани, сходны с английскими. Кроме того, во Франции находятся величественные камеры, большею частью, также со сводчатою крышею, которые прорезывают могильный холм в виде длинных и высоких равномерных ходов. В Португалии встречаются могилы с ходами, которые весьма напоминают северные. Исполинские комнаты Испании, которые особенно распространены в Андалузии и Гренаде, представляют подчасъ гигантские искусственные сооружения. Одна из знаменитейших могил этого рода лежит близ деревни Антекера, к северу от Малаги. Внутреннее пространство ее имеет 80 футов длины, почти 20 ф. ширины и 9 1/2 ф. вышины; ряд столбов поддерживает верхние камни.

Справедливо указывали на то, что величественные могильные сооружения стран и островов Средиземного моря, несмотря на гораздо более совершенную технику их и на то, что они выведены из обтесанных камней, проникнуты тем же духом, что и мегалитические гробницы из необтесанных камней, и могут быть поставлены в параллель с ними. Таковы продолговатые могильные постройки на Балеарских островах, камерные сооружения на Мальтийской группе островов, башенные кураги в Сардинии. Сходные черты можно найти и в больших формах могил древних культурных стран Востока, в искусственных скалистых могилах, каменных камерах, могилах со сводами и даже в египетских пирамидах. Всюду мы встречаем ту же руководящую идею при сооружении колоссальных построек для умерших. Всюду замечается желание, по возможности, тщательно оградить усопших и охранить тело их от поругания. Это привело к погребению в естественных или искусственных скалистых пещерах и, по возможности, прочных каменных сооружениях, которые должны были в то же время носить монументальный характер в память умерших. Каменные сооружения, сходные с мегалитическими гробницами, были открыты также в Алжире, Палестине и Индии.

На ряду с многочисленными крытыми каменными постройками, есть и другие, в которых верхние и боковые камни совершенно обнажены. Некоторые из них, повидимому, никогда не были покрыты курганами, а другие, без сомнения, разрыты. Легенды о сокровищах, будто бы зарытых в старых могилах, издавна дразнили воображение искателей кладов. Подобные свободно стоящие могильные постройки, которые обыкновенно состоят из одного или нескольких необтесанных каменных колоссов, положенных горизонтально и более или менее неправильно на нескольких каменных глыбах, поставленных ребром, принимали в прежнее время за языческие алтари; в Бретани народ называет их дольменами (см. рис. 37 табл. «Неолит. древн.»), каменными столами. Это слово получило право гражданства в археологии, подобно названиям кромлех (каменный круг) и менгир (длинный или высокий камень). Менгиры представляют отдельные громадные каменные глыбы, поставленные ребром, в виде грубо обтесанных обелисков; некоторые из них достигают, по истине, колоссальных размеров. Они особенно многочисленны в департаменте Морбиган; так, один менгир имеет здесь 19 метров вышины и посредине 5 метров ширины. На знаменитом Карнакском поле стоят 11000 менгиров, расположенных в 11 рядов.

Не только на севере Европы, но и в Германии мегалитические постройки принадлежат еще всецело каменному веку, тогда как на Западе и Юге в каменных камерах часто находят единичные металлические предметы и проч. из позднейших культурных периодов.

Первобытные обитатели Америки, жившие в каменном веке, также возводили исполинские постройки в память и для охраны своих усопших. Это были огромные холмы, возведенные из камней и земли, часто настоящие маленькие горы (mounds) (см. табл. «С.-Американские курганы»), или каменные сооружения, напоминающие комнаты исполинов. В Перу и Боливии встречаются такие же первобытные могильные своды, чульпы, воздвигнутые из огромных камней и покрытые громадными каменными плитами. Рядом с этими, весьма грубыми каменными камерами, встречаются постройки со сводами из обтесанных камней, напоминающие в известном смысле сардинские нураги. Большинство курганов, без сомнения, представляло по существу могильные холмы; другие, быть может, служили для иных религиозных или светских целей – возвышениями для храмов, священными местами для жертвоприношений, оборонительными укреплениями или сторожевыми пунктами. Особенно многочисленны подобные холмы в долине Миссисипи, затем в долинах Огайо и Сциото, в Висконсине и Иллинойсе. Формы их частью геометрические, усеченные пирамиды или террасы, круги, эллипсисы, полумесяцы или кресты, частью же контуры холмов, очевидно, подражают фигурам животных, людей и т. п. Полагают, что эти «животные холмы» служили, главным образом, для религиозных целей. Внутри собственно могильных холмов построены могильные камеры и могильные ящики из необтесанного дикого камня или из деревянных балок. Могильные вложения принадлежат, большею частью, неолитическому периоду; они состоят, главным образом, из каменного оружия и орудий, то грубо обработанных, то более тонкой работы и отшлифованных. Некоторые из них состоят из чистой естественной меди, которая отбивалась в холодном состоянии каменными молотами. Кроме того, на ряду с предметами украшения и глиняной посудой, найдены, как американская особенность, вырезанные из камня табачные трубки, на которых иногда сделаны интересные изображения людей и животных; они, повидимому, доказывают, что уже в то время в Америке табак играл известную роль в погребальных обрядах. По этому и связанным с ним вопросам ср. ниже стр. 212 в соответственном отделе истории древней Америки.

Могилы неолитического периода не только свидетельствуют об одинаковых способностях человечества в отношении первых основ строительного искусства: они проливают также свет на духовную жизнь того культурного периода, который в более или менее отдаленную эпоху охватывал всю землю. Характеристическую черту этого периода составляет проникнутая любовью заботливость об умершем, для охраны которого никакой труд и никакие усилия не казались чрезмерными. Мы не можем сомневаться, что в основании этого благоговейного чувства лежала вера в бессмертие души, вера, которую мы и теперь еще встречаем у самых отсталых и жалких «дикарей». Эту веру в бессмертие, присущую доисторическим людям каменного века, доказывают украшения, оружие, утварь и яства, которые опускались в могилу вместе с умершим, чтобы служить ему в загробной жизни. В погребальных обычаях, очевидно, выражается род культа душ усопших предков, который играл столь существенную роль в религиозных представлениях всех первобытных народов, играет ее и теперь и, следовательно, составляет одно из древнейших основных воззрений всего человечества.

Открытием дилювиального человека, установлением различий между ним и человеком нового каменного века, исследованием палеолитического и неолитического культурного слоя Европы и всей земли, наконец, научным восстановлением на этой почве древнейших культурных форм человечества мы всецело обязаны естественнонаучному методу исследования. Изучение доисторического человека дало прочные результаты лишь с того момента, когда за него принялись ученые с естественнонаучною подготовкою и когда к нему были применены во всей строгости точные методы палеонтологии и геологии. На этом обеспеченном фундаменте историческая наука продолжает ныне строить дальше. Она пользуется и для позднейших эпох, по скольку она не располагает письменными памятниками или для дополнения их, теми же палеонтологическими естественнонаучными методами, которые были так успешно применяемы при изучении древнейших стадий развития человечества.

Прежде всего предстоит сгруппировать остатки следующих за новым каменным веком эпох развития культуры и расположить их сообразно геологической последовательности слоев, в которых они заключены, оставляя в стороне старые псевдо-исторические вымыслы, так долго стоявшие на пути более глубокого изучения исторической науки. Путем точного разграничения и прослеживания слоев земли вплоть до тех, которые содержат остатки достоверной исторической эпохи, удалось установить прежде всего относительную хронологию так наз. новейших доисторических периодов для средней Европы, разветвления которых непосредственно переходят в достоверную историю. Последовательные палеонтологические раскопки, слой за слоем, были произведены в древнейших культурных центрах, начиная с стран Средиземного моря, и по одному и тому же методу. При этом, не увлекаясь историческими гипотезами, разграничили их послойно при помощи однообразного естественно-научного метода исследования, который дал в средней Европе столь знаменательные результаты. В итоге получилось поразительное сходство в развитии культуры отдаленных друг от друга областей. Оказалось, что в странах Средиземного моря, а также в Египте и Вавилонии период настоящей истории захватывает культурные формы, которые были открыты в средней Европе, как доисторические ступени исторических слоев. Этим удалось установить и для них вместо относительной доисторической абсолютную, историческую хронологию.

Благодаря этому, получили историческое освещение периоды, которые раньше были для средней Европы окутаны доисторическим мраком. Правда, мы не можем назвать тех народов центральной и средней Европы, которые были носителями упомянутых культурных форм, и считаем преждевременным выдумывать для них гипотетические имена. Тем не менее, условия культуры и жизни отдаленных тысячелетий выступили перед нами из прежнего мрака, выяснились, рядом с прогрессивным развитием их, разнообразные точки соприкосновения и обмена как с соседними, так с отдаленными историческими народами и периодами, установлена хронологическая связь с последними.

Таким образом, доисторическая жизнь сама становится историей. Отныне историческое описание каждой отдельной страны должно начинаться с описания древностей, находимых в ее почве, свидетельствующих о пребывании человека, так как этим устанавливается хронологическая преемственность и связь с общим развитием истории человечества. В этом заключается палеонтологический метод исторического исследования.

Палеонтология человека устанавливает каменный век, как первую общую ступень культуры для всего человеческого рода. Все дальнейшие шаги общей культуры находятся в связи с открытием искусства обработки металлов: литья, ковки и плавления металлов из руд. В сравнении с эпохами каменного века металлический век представляет собою новые и новейшие культурные эпохи. Шаг вперед за пределы каменного века составляет не пользование металлами, как таковое, но обладание только что упомянутыми металлургическими искусствами. Там, где имелась в изобилии ковкая медь, как в некоторых местностях Америки, можно было пользоваться этим красным минералом, легко поддающимся молоту, также, как и камнем, но это не служило еще стимулом к дальнейшему прогрессу. То же самое можно сказать относительно пользования метеорным железом, которое, как говорят, употреблялось, наравне с каменными наконечниками, для вооружения стрел, у американских племен каменного века с бедной вообще культурою.

Изготовление лучшего оружия, усовершенствованных инструментов и более ценных предметов украшения в культурных странах сделалось возможным прежде всего, благодаря литью и ковке нагретого металла. Первою в числе подвергнутых обработке металлов следует назвать медь: за нею идет сплав меди и олова, носящий название классической бронзы; к ним вскоре присоединяются золото и серебро, особенно в местностях, богатых серебром, напр., в Испании; еще позднее открыты были способы плавления железа из содержащих его руд и ковка железа.

Сообразно такому ходу развития металлургии, первым металлическим периодом считается бронзовый период, начало которого составляет медный век, более или менее продолжительный, смотря по местности. Второй, новейший металлический период есть железный период, в котором мы живем и теперь. Этот период, путем постепенного вытеснения бронзы и меди, как материала для изготовления оружия и инструментов, развился до своей настоящей ступени.

В средней Европе свайные постройки на озерах западной Швейцарии воспроизводят перед нами, в особенно ярких и последовательных картинах, эволюцию культур от каменного до железного века. Концом каменного века мы признаем переходный период, в течение которого, на ряду с продолжающимся употреблением камня, появляются украшения, оружие и инструменты, сделанные из металла. Первоначально употребляют почти исключительно медь и очень немного бронзу; железо совсем отсутствует. В. Гросс открыл в западной Швейцарии предметы из меди и больше всего нашел их в свайной стоянке Фепель, в остальном еще представляющей обстановку каменного века. Преобладали маленькие кинжалы, сделанные по образцу кремневых кинжалов. Некоторые из них обладают уже заклепками для прикрепления медного клинка к деревянной рукоятке. Найдены также долота и небольшие шила с костяной рукояткою, бусы, пластинки для украшения, а также топоры, похожие по форме на простейшие каменные топоры с отбитым при помощи молота расширенным режущим краем. Мух констатировал в мондзейской свайной постройке в Австрии медный период, соответствующий только что приведенному описанию; в Венгрии остатки его особенно часты. Аналогичные находки встречаются во многих других местах Европы, особенно, по исследованиям Вирхова, на Пиренейском полуострове и в могилах каменного века Куявии в прусской Польше. Эти находки приобретают особую важность в виду того, что аналогичные культурные отношения были открыты в древних пластах Гиссарлика – Трои. Далее, обнаруживаются несомненные аналогии с весьма древними кипрскими находками и, вероятно, также с древнейшими до сих пор известными культурными остатками Вавилона. Сюда же мы должны причислить упомянутые медные находки в каменном веке Америки.

На основании изложенного мы должны признать переходным звеном между каменным и металлическим веком, при нормальном полном развитии последовательных культур, пласт меди, отсутствующий в тех местностях, которые перешли от каменной культуры к металлической сравнительно поздно, под влиянием внешних воздействий. Это относится, во-первых, ко всем современным народам каменного века, которые только в новейшее время познакомились с металлом, благодаря соприкосновению с народами Европы, живущими уже тысячелетия в железном периоде; во-вторых, странным образом, и к большей части Африки, где железо было распространено уже в доисторическом периоде. Подобно тому, как эти современные народности каменного века прямо перешли от каменной культуры к наиболее высокой культуре железного века или теперь только вступают в нее, и в средней и южной Африке непосредственно над пластом каменного века лежит пласт железной культуры, перенесенной туда в древнюю эпоху, вероятно, прямо из Египта. И так как в Египте и во всей северной Африке можно отметить правильную эволюцию от медно-бронзового периода до начинающейся и затем вполне развитой железной культуры, соответствующую ходу европейско-азиатских металлических культур, то этим хронологически определяется для средней и южной Африки момент, с которого этот важный культурный элемент перешел к чернокожим народам.

К переходному периоду медного века примыкает в западной Швейцарии, без промежуточной ступени развития, собственно бронзовый период. С введением бронзы все условия жизни поднялись в смысле усиленной культуры. Благодаря улучшению вспомогательных средств, явилась возможность устраивать стоянки бронзового века на большем расстоянии от берега, часто на 200–300 метров; пространство, занимаемое ими, гораздо обширнее. Сваи не только лучше сохранились, так как они ближе к нам по времени, но и лучшего качества: часто имеют четырехгранную форму, расколоты и тщательнее обтесаны на концах, вбитых в дно озера. Поселения бронзового века занимают иногда площадь в несколько сот кв. метров; они не походят уже на сравнительно бедные деревушки каменного века, а представляют хорошо организованные торговые местечки и даже небольшие цветущие города, в которых господствует известная роскошь. Произведения промышленности здесь отличаются красотою и изяществом форм, которые может создать лишь подвинувшаяся цивилизация.

Камень, олений рог, кость, как материал для изделий, уступили место бронзе и отныне применяются лишь очень редко. Наоборот, янтарь, лишь изредка попадающийся в свайных постройках каменного века, встречается здесь во множестве. В композицию предметов украшения, отличающихся художественною законченностью, входят также стекло и золото. Начинает появляться и железо, но не как рабочий металл, а пока лишь как ценный материал для украшения предметов роскоши и оружия. Произведения гончарного искусства представляют значительный шаг вперед в сравнении с грубыми и тяжелыми сосудами каменного века. Правда, эти туземные фабрикаты не могут еще соперничать с керамикою классического периода Греции и Италии; тем не менее, вазы и сосуды бронзового периода швейцарских свайных построек, несмотря на то, что сделаны еще от руки, и формы их сравнительно просты, отличаются изяществом и красотою. И жилища представляют уже не скромные глиняные хижины каменного века, а большие и прочные деревянные постройки. Существование их несомненно доказывается множеством обломков дерева и балок, лежащих друг над другом между сваями; некоторые из них достигают 10 метров длины. Просторные жилища были необходимы, чтобы давать кров и человеку, и домашним животным. Доказательством последнего служат многочисленные остатки быков, свиней, коз, лошадей, собак, собранные в пласте находок. Вокруг жилищ находилось на свайном помосте большое свободное пространство, которое служило общественным местом и предназначалось для некоторых работъ, которые неудобно было производить внутри жилья в виду возможности пожара, напр., для отливки металлов. Обработка металлов, как-то литье, закаливание, ковка и др. также несомненно производилась в самих свайных постройках, где собраны многочисленные формы для отливки, плавильные тигли, остатки расплавленной бронзы и обломки предметов, назначенных для плавки. Заслуженный исследователь свайных построек, Виктор Гросс находил места для литья во многих стоянках бронзового периода; здесь на пространстве нескольких квадратных метров собраны все инструменты, необходимые для литейного дела.

В общем различные свайные стоянки бронзового века западной Швейцарии представляют мало характерных особенностей. Общие типы большею частью, одни и те же и стиль мало изменен. Только две стоянки, Мёриген и Корселетт, в которых найдены были железные предметы, выделяются из этой группы своим более поздним происхождением.

В отношении свайных построек пытались установить период литья металлов и период ковки металлов. Но Гросс не признает такого разграничения, так как в исследованных им озерных поселках бронзового века он безразлично находил и кованные, и литые предметы. По его мнению, ни тот, ни другой способ обработки металлов не имеют преимуществ перед другими с технической стороны. Известные украшения и вообще все легкие и ломкие предметы удобнее было изготовлять путем ковки; наоборот, тяжелую и массивную утварь легче было сделать посредством отливки. Часто соединяли оба способа: сперва отливали предмет, потом ковали его, чтобы сделать лезвие или вообще достигнуть тонкости отделки, невозможной при отливке.

Самый важный рабочий инструмент бронзового века средней и северной Европы есть, как и в каменном веке, род топора, цельт, которым пользовались так же, как оружием. Первоначальные формы цельта, подобно вышеупомянутым медным топорам, составляют лишь подражание простым каменным топорам: как и последние, они не имеют особого приспособления для прикрепления рукоятки. В более развитых формах топора мы уже встречаем эти приспособления, вначале в виде низких валиков, которые все более и более возвышаются и, наконец, принимают форму настоящих боковых крыльев на верхней стороне цельта. В полых цельтах при самой отливке их оставлялось отверстие; для прикрепления рукоятки служило ушко, которое встречается, впрочем, и в цельтах с крыльями. Кроме цельта, были находимы широкие и узкие долота из бронзы, предназначенные для плотничных работ; они имели различные формы.

Второй главный тип инструментов представляют бронзовые ножи с одним лезвием, изящной выпуклой спинкой и отлитым шпеньком для рукоятки. Из других режущих инструментов найдены бронзовые серпы, из колющих – булавки с ушком, швейные иглы, острия для прокалывания и шила, затем пунсоны для выбивания украшений на металлических поверхностях. Из оружия в собственном смысле встречаются бронзовые мечи, кинжалы, наконечники копий и стрел. Клинки бронзовых мечей обоюдоостры и своей формою напоминают увеличенный ивовый лист. Украшениями их служили возвышенные линии, которые шли по направлению лезвия. Клинки отливались, большею частью, отдельно, со шпеньком, или без него, и прикреплялись к рукоятке заклепками. Рукоятка представляет разнообразные формы, по которым установлены различные типы мечей. На рукоятке одного меча, найденного в свайных постройках западной Швейцарии, сделан ряд круглых желобков, в которые искусно вставлены маленькие железные пластинки; здесь, следовательно, железо еще употребляется, как металл для украшения. Но вместе с тем меч – первое оружие свайных построек, в котором железо было употреблено для этих целей. Один из мечей, найденных Гроссом, имел железный клинок и бронзовую рукоятку со вделанными в нее тонкими железными пластинками. Этот меч имел такую же форму, как и бронзовые мечи: те же выпуклые линии украшают клинок, похожий на ивовый лист. Материалом служила сталь, которая могла дать хорошее лезвие. Линии, украшающие рукоятку, сделаны по окончании кузнечной работы при помощи грабштихеля. В числе предметов украшения из бронзы особенно выдаются большие булавки и тяжелые ручные и ножные браслеты. Фибулы отсутствуют.

Указанный характер появления железа в свайных постройках свидетельствует о постепенно развивавшемся переходном периоде между бронзовым и железным веками. Хотя в переходные эпохи обитатели свайных построек пользовались разным материалом для изготовления оружия и орудий, но в своих работах из нового материала они подражали старым формам, заимствованным у предков. И подобно тому, как первые металлические топоры из меди являются копиями каменных топоров, так и первое железное opyжие воспроизводит в своих формах предшествовавшее ему бронзовое оружие.

Свайные постройки западной Швейцарии восстановляют перед нами, в пределах небольшой географической территории, картину прогрессивного роста культуры от самых первых начал каменного века и до так называемого Латенского периода (в эпоху завоевания Галлии Цезарем), который характеризуется знаменитым, похожим на свайные постройки местонахождением Ла-Тен, принадлежащим развитому железному веку. Переходной период швейцарских свайных построек от бронзы к железу, превосходным типом которого служит железный меч, имеющий форму бронзового меча, принадлежит к широко распространенной культурной группе. Для средней Европы эта группа носит название Гальштаттского периода, по одному из самых ранних и наиболее исследованных местонахождений у Гальштаттского озера.

Бронзовый период был впервые указан в виде замкнутой культурной группы на севере Европы, в северной Германии и в Скандинавии. Но затем удалось установить его во всех древних культурных центрах, правда, с местными видоизменениями, как ступень, предшествующую железному веку. Весьма замечательно, что даже культурные государства Нового Света употребляли, как рабочий металл, исключительно медь и бронзу. Так, перуанцы столь же мало знали железо, как и прочие американские народы до соприкосновения с европейской цивилизацией. Кроме меди и бронзы, пользовались оловом и свинцом, золотом и серебром. Перуанская бронза содержит около 5–10% серебра. Мы встречаем бронзовые цельты, которые, подобно первым грубым металлическим изделиям в Европе, соответствуют по форме простым каменным топорам. Точно также в Америке изготовлялись из бронзы или меди многие другие формы орудий и оружия, встречаемые в бронзовом веке Старого Света: серповидные ножи с рукояткою посредине, наконечники копий и стрел, мечи, звездчатые боевые палицы и проч. Но рядом с этим употребляются еще каменные орудия и каменное оружие.

Прогресс в Старом Свете всюду обусловливается переходом от бронзы к железу.

Почти весь инвентарь орудий и оружия и пр., принадлежащий первому или древнейшему железному веку, т. е. переходной эпохе от исключительного пользования бронзою к употреблению железа, как рабочего металла, был найден на знаменитом могильном поле Гальштатта, у Гальштаттского озера, в Зальцкаммергуте, в открытых там 1000 могилах. Это местонахождение, как уже было упомянуто, обнимает в средней Европе целую культурную группу так назыв. Гальштаттского периода. Предметы, найденные здесь, чрезвычайно характерны.

Каменные орудия в числе их попадаются очень редко. Оружие сделано частью из бронзы, частью из железа, при чем железное оружие преобладает; но вместе с тем, что в высшей степени характерно, оно, в особенности, мечи, имеет часто те формы, которые считаются типичными для бронзового оружия более древних периодов. Гальштаттские мечи отличаются тяжелыми широкими клинками с косо срезанной верхушкою. Рукоятки переходят в большие набалдашники, а на клинке, под прикреплением рукоятки, замечаются боковые вырезки. Кинжалы также часто встречаются: клинки почти всегда сделаны из железа, рукоятки из бронзы. Некоторые мечи вложены в ножны из дутой листовой бронзы. Характерны крылообразные концы ножен. Встречаются и кинжалы с одним лезвием или имеющие форму небольших мечей. Далее попадаются маленькие бронзовые топоры, которые едва ли могли служить оружием или играть роль инструмента: вероятно, это – лишь символы их. Особенно многочисленны цельты, преимущественно плоские, из железа без крыльев, но с двумя боковыми выступами в том месте, где стержень переходит в пластину. Долота, большею частью, сделаны из железа. Точно также наконечники копий, за немногими исключениями, железные. Весьма многочисленны ножи, главным образом, железные, но еще с изогнутой пластиною, как в бронзовых ножах. Особенно характерны для Гальштаттской культуры большие железные ножи для рубки, с широкой и толстой, несколько изогнутою пластиною об одном лезвии и, большею частью, с железной рукояткою. Они довольно больших размеров и напоминают маленькие мечи.

Из предметов украшения особенно выдаются роскошные поясные бляхи из бронзы, обильно украшенные дутыми орнаментами. Они были, повидимому, укреплены на коже или материи. Застежку образовал крючек; ременные пряжки были неизвестны. Бронзовые бляхи с дутыми орнаментами играли вообще большую роль в числе предметов украшения этого периода, так же, как и висячие цепи и другие украшения с погремушками. В большом числе попадаются браслеты, частью полые, сделанные из гнутой листовой бронзы, частью массивного литья. Основным мотивом является в этих последних во многих случаях шнур с нанизанными бусами или шариками. Из шариков часто составляются полушария, нередко большие; но иногда они так малы и лежат так густо, что переходят в поперечные ребра. Вместо прямых булавок различной формы, употребительных в бронзовом периоде в качестве застежек, выступают теперь, для той же цели и как украшения, фибулы. Различают две главных формы их: спиральные и дугообразные фибулы; последние встречаются в разнообразных видах. В большом числе найдены большие и малые бронзовые сосуды то в форме ведра (situlae) с одною или несколькими ручками, то в виде цилиндрических ящиков с поперечными ребрами; затем вазы и фляжки, чашеобразные сосуды, чашки, плоские блюда и проч. Все эти сосуды сделаны из кованной листовой бронзы и между ними нет ни одного литого, какие часто попадаются среди красивых бронзовых сосудов северного бронзового периода. Гальштаттские бронзовые сосуды состоят из нескольких пластин, согнутых и склепанных с большим искусством. Глиняные сосуды, урны, вазы, миски, чаши часто имеют весьма изящную форму и всегда сделаны от руки из тонкой глины. Некоторые покрыты графитом, иные раскрашены. Орнаменты, линии, круги и фигурные изображения вдавлены или нанесены краской.

Общая картина, вытекающая из находок Гальштаттского периода средней Европы, свидетельствует о высокоразвитой культуре с резко выраженною склонностью к роскоши и внешнему блеску, на ряду с усовершенствованной техникой и сильно развитой промышленностью. Точно также сразу можно заметить влияние разнородных культур. Так, на самом Гальштаттском могильном поле слоновая кость, украшающая рукоятки мечей, затем стеклянные сосуды и раковины из Средиземного моря указывают на юг, тогда как изрядное количество янтаря выдает север. Некоторые фигурные изображения на дутой листовой бронзе исходят с Востока, как, напр., красиво нарисованные крылатые животные на крышке одного из ведер. На другом ведре, найденном близ Ватча в Австрии, между Гальштаттскими предметами, изображены шествия человеческих фигур в духе итальянского и греческого стиля. К той же категории относятся фигуры животных из бронзы или глины, быки

Объяснение таблицы

1–5. Застежки

1. Фибула. 1/2 ест. вел.

2. Брошка. 1/2 ест. вел.

3. Брошка. 1/3 ест. вел.

4. Фибула. 2/5 ест. вел.

5. Змеевидная фибула. 1/3 ест. вел.

6. Кусок украшенной поясной бляхи. 1/2 ест. вел.

7. Обоюдоострая кремневая пила. 1/2 ест. вел.

8. Медная пряжка. 1/6 ест. вел.

9. Сосуд с нарезным украшением. 1/6 ест. вел.

10 и 11. Иглы

10. Игла из слоновой кости. 1/3 ест. велич.

11. Костяная игла с просверленным ушком. 3/8 ест. вел.

12. Медное детское запястье. 1/2 ест. велич.

13. Просверленный полированный топор. 1/6 ест. вел.

14. Ваза ручной работы. 1/9 ест. вел.

15–17. Глиняные черепки.

15. Блестящекрасный глиняный черепок с вдавленнм орнаментом. 2/3 ест. вел.

16. и 17. Обломки глиняных сосудов. 1/3 ест. вел.

Украшения выполнены белым мелом.

18–20. Наконечники стрел. 1/2 ест. вел.

21–22. Наконечники копий из Олимпии.

21. Наконечник копья. 2/5 ест. вел.

22. Наконечник копья. 1/6 ест. вел.

23. Клинок меча из Олимпии.

24. Медный нож. 1/5 ест. вел. Оба отверстия на нижнем конце предназначены для гвоздей, при помощи которых нож укреплялся на рукоятке.

25. Тыл древне-греческого панциря, частная собственность на о-ве Занте. 1/4 ест. вел.

(1–6, 18–23, 25 из «Бронз Олимпии» Фуртвенглера; 7–17, 24 из «Илиоса» Шлимана.

* * *

и коровы с завивающимися рогами, лошади и всадники и в особенности птицы, изображающие, вероятно, голубей, и птицы с широким клювом – утки или лебеди.

Исследования Фуртвенглера над мелкими бронзовыми вещами, найденными при раскопках в Олимпии, показывают, что самые ранние жертвенные приношения, открытые в Олимпии, принадлежат культурному кругу древнейшего железного века, т. е. Гальштаттского периода, впервые точно установленного в средней Европе. Если есть различия, то они сводятся к местным вариантам одного общего типа. К находкам из древнейшего периода Олимпии принадлежит следующее оружие: бронзовые мечи с широким шпеньком для рукоятки (см. рис. 23 таблицы «Греческие орудия, оружие и утварь раннего исторического периода»), наконечники копий и стрел (см. рис. 18, 21 и 22), последние иногда с крючками (см. рис. 19 и 20), боевые молоты, двойные топоры, поясные бляхи и панцыри, а также наколенники, с линейным и фигурным орнаментами. И тот, и другой орнаменты соответствуют Гальштаттским формам центральной Европы. Бляхи с украшениями употреблялись как диадемы, а также для украшения других частей тела. Далее попадаются разнообразные предметы для привешивания – погремушки и колесовидные привески, булавки, щипчики, гребни и другие принадлежности туалета. В большом числе попадаются фигуры животных (жертвенные фигурки) из бронзы, частью литые, частью вырезанные из листовой бронзы или выделанные из глины, соответствующие обычному Гальштаттскому типу. То же следует сказать о браслетах, шейных кольцах и других аналогичных предметах. Но особенно типичны фибулы (см. рис. 1–3 той же гл.), находки и формы которых вообще наиболее характерны для Гальштаттского культурного круга. Особенно часто встречаются в Олимпии змеевидные фибулы в различных видоизменениях (рис. 5), дугообразные, полукружные и ладьеобразные фибулы, формы, похожие на пиявок, и, наконец, спиральные, похожие на очки (рис. 4) фибулы, столь типичные для собственно Гальштаттского могильного поля. Бронзовые сосуды соответствуют Гальштаттским не столько по форме, в которой отражаются местные влияния, сколько по технике и способу украшения.

Главное различие между Олимпией и Гальштаттскими местами находок средней Европы заключается в том, что там, как и можно было ожидать, несравненно резче выражено, чем, напр. в самом Гальштатте, влияние Востока. Правда, оно заметно и в средней Европе, но в Олимпии восточные влияния выступают в массе и создают, на ряду с предметами европейско-греческого стиля, как назвал Фуртвенглер Гальштаттский стиль Олимпии, вторую большую группу восточно-греческого характера. Восточный характер стиля обнаруживается преимущественно в орнаментике – крылатые грифы и другие крылатые существа, то более похожие на людей, то на животных, иногда двойные существа, похожие на двойных животных геральдики, затем львы, сфинксы, быки. В числе фигурных орнаментов в Олимпии открыты, как в Гальштаттских местах находок средней Европы и северной Италии, сцены из повседневной жизни, изображения охотников и воинов, борьбы между животными и людьми. На одном бронзовом панцире представлены, в виде фигурного украшения, Аполлоны и музы и навстречу им выступают трое поклоняющихся мужей (см. рис. 25 табл. «Греч. Орудия» и проч.). Весь характер этих изображений в высокой степени соответствует группам фигур на бронзовых бляхах и ситулах Гальштаттского периода.

Благодаря этим открытиям, Гальштаттский период выходит уже из пределов доисторической эпохи и примыкает к исторической эре. Мы встречаем одновременно и в странах Средиземного побережья и в средней Европе на обширном протяжении те же культурные условия, которыми характеризуется древнейший исторический период Греции. Оказывается, что культурная жизнь варваров построена на тех же элементах, как и жизнь эллинов.

Кроме того, открыто уже одно место, где в геологических пластах располагаются друг над другом доказательства прогрессивного развития культуры от конца каменного века до эпохи расцвета греко-римской истории. Оно было исследовано самым точным образом на основании методов палеонтологии и при содействии всех вспомогательных средств археологической и исторической наук. Здесь была установлена хронологическая преемственность не для одних металлических периодов, но и для конца неолитического века. Это в высшей степени важное место есть Гиссарликский холм (бывшая Троя), раскопками которого обессмертил себя Генрих Шлиман. Раскопки Шлимана, разработанные и существенно дополненные Дерпфельдом, составляют самый крупный шаг для истории человечества, сделанный в нашем столетии. Имя Вирхова неразрывно связано с именем Шлимана. Высокая заслуга Фуртвенглера заключается в том, что в своем личном анализе результатов раскопок в Трое он точно устанавливает хронологическую преемственную связь доисторических эпох с историческими и, таким образом, вводит первые в сферу истории. «На том месте, где по преданию находилась Гомерова Троя», говорит Фуртвенглер, «действительно стояла, во время расцвета Микен и в эпоху Агамемнона, значительная крепость, поддерживавшая тесную связь с культурою Микен. Эта крепость самым точным образом соответствует представлению о Трое, положенному в основание древнего эпоса.»

Крепостной холм Трои (Гиссарлик) завершает собою цепь холмов, которая тянется в западном направлении от Иды, более или менее параллельно Геллеспонту, и круто ниспадает в Троянскую равнину, к долине Скамандра. Первоначальный естественный холм сам по себе не велик, но его покрывают громадные наслоения, образовавшиеся из обломков разрушенных зданий и стен, отчего он значительно вырос не только в вышину, но и в ширину. Слои лежат здесь один на другом, как листья в почке, – и в этих слоях, разгаданных Шлиманом и Дерпфельдом, мы, точно перелистывая книгу, читаем историю знаменитого места, начиная с древнейших времен. Первоначальное основание холма возвышается теперь футов на 60 над равниной, которая, вероятно, благодаря намывным слоям, поднялась, со времени «Троянской войны», еще на 16–20 футов. Пласт наслоений, образовавшийся на первоначальном холме и разрытый Шлиманом, имеет в совокупности около 52 1/2 футов = 16 м. толщины. Шлиман различает в нем 7–8 слоев, strata, соответствующих стольким же городам, которые были последовательно построены на этом холме, один на развалинах другого.

Таким образом, самый нижний слой, непосредственно лежащий на первоначальном грунте, принадлежит древнейшему, первому городу на крепостном холме Трои. «По умеренному вычислению», говорит Фуртвенглер, «это поселение должно быть отнесено к первой половине третьего тысячелетия до Р. X.; но оно могло принадлежать и четвертому тысячелетию. Обитатели его пользовались уже, на ряду с каменными орудиями, медною утварью (см. рис. 8, 12 и 24 табл. «Греч. орудия» и пр.). Вся культура его находится в самой тесной связи с культурою, характеризующею «медный век» в средней Европе. Глиняные сосуды «медного века» из Мондзее в Австрии вполне соответствуют сосудам первого троянского города. Троя представляет лишь отпрыск средне- европейской культуры, и обитатели ее были, по всей вероятности, европейского происхождения.»

«Медный век», как мы видели, обозначает конец неолитического периода и начало металлического века. В первом троянском городе металлические вещи попадаются в очень незначительном числе: все еще преобладают каменные топоры, цельты, ножи, пилы из того же материала и того же типа, как известные средне-европейские образцы. Особенно часто употребляется, как материал, нефрит, затем серпентин, диорит, порфир, гематит, кремень (рис. 7 той же табл.). Формы совершенно такие же, как в новейшем европейском каменном веке (см. рис. 13 той же таблицы). Точно также характер керамики (см. рис. 9 и 14), по Вирхову, во многих отношениях еще напоминает европейский каменный век. Особенно тесные аналогии доставляют места находок каменного века Бутмира в Боснии и затем в Семиградии. Историческая связь с неолитическим периодом выяснилась бы еще рельефнее при более подробном исследовании первого города: быть может, удалось бы тогда провести более резкую грань между ним и вторым слоем, который расположен между первым городом и слоем, названным Шлиманом вторым «сгоревшим городом». Впоследствии Шлиман разделил его на два слоя, соответствующих двум городам. Возможно, что металл происходит из второго верхнего слоя под сгоревшим городом. В этом случае первый слой принадлежал бы еще всецело каменному веку. Керамика не противоречила бы такому выводу.

«Высоко над первым городом, на толстом наносном пласту», продолжает Фуртвенглер, «находится ровная площадь второго города, который следует отнести, по меньшей мере, ко второй половине третьего тысячелетия до Р. X. То был первый период расцвета Трои. Крепкие стены, защищавшие город, представляют ясные следы трех строительных периодов: сперва они были далеко раздвинуты, затем укреплены и, наконец, в них пробиты новые, величественные ворота. В течение третьего периода этого второго города, один из правителей, поклонник роскоши, повелел устроить, вместо прежней узкой дороги к воротам, красивые пропилеи и обширное здание с портиками. Сильный пожар уничтожил и этот город. В верхней части городской стены, построенной из глиняных кирпичей, Шлиман нашел клад: он назвал его сокровищем Приама. Орудия второго города сделаны частью из камня, частью из бронзы: они принадлежат, следовательно, уже бронзовому веку.

Общий характер культуры, по Фуртвенглеру, все еще остается средне-европейским. Тем не менее, выработываются некоторые индивидуальные черты, и всюду отражается влияние великой азиатской (вавилонской) культуры, хотя очень глубоко она не проникает. Первым признаком подобного влияния Фуртвенглер считает единичные экземпляры глиняной посуды, сделанной с помощью гончарного круга, в особенности, плоские блюда: дело в том, что в то время гончарный круг был совершенно неизвестен в целой Европе, даже на таком близком к Востоку пункте, как Кипр; в Египте же и Вавилоне он употреблялся с древнейших времен. Таким образом, и в этот период Троя продолжает тяготеть больше к средней Европе, но отстает от последней в отношении своеобразности бронзовой культуры: металлические изделия застывают здесь в формах медного века. Тесного родства с Кипром не существует: только основа культуры общая. Но эта культура имела широкую область распространения: нередко находки из германских стран стоят ближе к троянским, чем кипрские.

«За блестящим периодом второго города для Трои наступает длинный промежуток упадка. Насыпь громоздится на насыпи, стены поднимаются над стенами, но одна ничтожнее другой. Нет ни новых укреплений, ни ворот, ни дворцов в эту эпоху, к которой относят три слоя: третий, четвертый и пятый города. Эти отложения нужно отнести, по меньшей мере, к первой половине второго тысячелетия до Р. X. Обитатели были, очевидно, прежние и культура их все та же, что́ и во втором городе, но движения вперед не замечается. То было время застоя и отсталости. Всюду мы встречаем прежние формы сосудов, те же украшения. В этом периоде не могло быть, без сомнения, оживленных сношений с другими странами. И это было в то время, когда на островах Эгейского моря и на восточном побережьи Греции начинает развертываться интенсивная культурная жизнь, достигающая в последующем периоде роскошного расцвета. К этому времени относятся находки на Тере: сосуды, сделанные все с помощью гончарного круга и разрисованные, хотя и слабо, краской с металлическим блеском, так называемой лаковой краской; на них изображены растения, цветы и животные в совершенно новом, натуралистическом стиле, с богатыми задатками, который был до тех пор неизвестен в Европе. В этот период бронзового века и на Кипре появляются чрезвычайно разнообразные и богатые украшения на сосудах. Троя, в сравнении с этим, кажется бедною и жалкою.

«Однако, и для Трои настал новый период блеска. Это – шестой город. В этом городе снова правят богатые и могущественные цари. Они расширяют его далеко за пределы старой ограды. Они воздвигают новые крепкие стены – старые давно погрузились в наносный слой, – но не из мелких камней и глиняных кирпичей, как прежде, а из больших обтесанных каменных глыб, и украшают эти стены башнями и воротами. Они не позволяют разравнивать наростающий от наносов холм, как это делали правители второго города, но воздвигают новые постройки террасами на развалинах старых. Красивые дома с просторными и высокими залами покрывают город. Существуют оживленные сношения с правителями, которые в то время – то была вторая половина второго тысячелетия до Р. X. – строили в Греции свои города с циклопическими стенами. В Трое делали в стене те же своеобразные, небольшие, постоянно повторяющиеся выступы, которые мы находим в одном «Микенском» городе, у Копаского озера в Беотии. Но особенно интересно проникновение в Трою, в описываемую эпоху, красивых сосудов, разрисованных блестящей краскою, которые характеризуют «микенскую культуру» в Греции и живой стиль которых достиг там столь удивительного развития на почве попыток, известных нам в Тере. В Трое эти вещи вызвали подражание (см. рис. 15–17 табл. «Греч. орудия» и пр.), которое, однако, осталось далеко позади оригиналов. Троянец не обладал живою, полною фантазии способностью схватывать природу и остался при своих местных нерасписанных сосудах, хотя почти все они делались уже с помощью гончарного круга.

«Нас интересует, однако, прежде всего историческая сторона. Наступил конец и шестого города: он был разрушен и сожжен. Его снова заменили жалкие поселения. Разрушение последовало, вероятно, к концу микенской культурной эпохи. Седьмой город, построенный непосредственно на развалинах шестого, представляет уже иную, более новую культуру. Давно уже можно было предполагать, что в сказании о Трое кроется историческое зерно; ныне это подтверждается памятниками. Действительно, существовала Троя, которая была сильна и велика в то самое время, когда в Греции властвовали микенские властители, богатые золотом и сокровищами. И эта Троя была разрушена – на основании совпадения находок и легенды, мы можем это смело утверждать – греческими царями микенской эпохи: сказание говорит об Агамемноне и его союзниках.

Седьмой и восьмой города, построенные вскоре по разрушении шестого, порывают сношения с Грецией. В последней микенский период был прерван передвижением народов, известным под названием дорийского переселения. За богатой культурной жизнью последовал возврат к полуварварскому состоянию севера. И в Трое мы узнаем период упадка, «возврат к давно оставленным черным сосудам, сделанным от руки и поразительно сходным по форме и украшениям с глиняными сосудами, бывшими в употреблении в Италии, особенно в Этрурии и Лагиуме, в первую треть первого тысячелетия до Р. Х.» Наконец, седьмой город дает малоценные привозные расписанные греческие вазы; но они происходят не из самой Греции, а с мало-азиатского побережья, занятого греками после дорийского переселения. «Эолийское заселение Троады не способствовало новому расцвету Илиона. Возвышались другие места, а Троя оставалась в жалком состоянии.» «В эпоху эллинизма небо проясняется над Троей. То, что задумал Александр, выполнил Лизимах. Он снова поднял Илион до степени настоящего города, с новыми стенами, и на вершине холма воздвигнул красивый храм Афине.» «Но искусственное создание не могло распуститься надлежащим образом. И только, когда великие римляне, вспомнив своих троянских предков, заинтересовались этим местом, на развалинах Трои расцвела новая жизнь.»

Так рассказывает историю геолого-археологический метод, опираясь исключительно на памятники в почве и не нуждаясь в письменных свидетельствах. Доисторическая наука достигла здесь своей цели: доисторическая эпоха стала достоянием истории.