Василий Флоров и его сочинение «Стрела»

Труды известного архиепископа Нижегородского Питирима в обращении к Православию раскольников имели то важное значение, что подготовили новых полезных «делателей» на том же поприще. Из них более известный иеромонах Неофит, который был посылаем в Выгорецкую обитель для обличения раскольников; затем иеромонахи Гурий, Филарет и некоторые другие. Подвизаясь в борьбе с расколом, они в тоже время нередко брались и за перо. Сочинения этих лиц, познавших «прелесть» раскола и истину Православия, ценятся, обыкновенно, весьма высоко в науке о расколе. Как люди, жившие в расколе и большею частью занимавшие в нём какое-нибудь видное и влиятельное положение, эти неофиты хорошо знали всю, так сказать, «подноготную» раскола и потому имели возможность выяснить и действительно разъясняли в своих сочинениях такие стороны учения и жизни раскольников, которые для стороннего наблюдателя, при всей его проницательности, бывают недоступны.

К таким сочинениям следует причислить досель малоизвестный труд одного ученика архиепископа Питирима, Василия Флорова, обращённого из раскола Питиримом же, – труд под заглавием «Стрела», написанный в 1737 году.

Об авторе «Стрелы» встречаются лишь краткие заметки и упоминания, из которых, впрочем, видно, что сочинение его пользовалось вниманием людей, занимавшихся изучением и обличением раскола. Наиболее раннее упоминание о нём находим в сочинении епископа, Рязанского Симона под заглавием «Наставление правильно состязаться с раскольниками» (оно издано в 1826 г.) Симон, как видно, пользовался трудом Флорова особенно при изложении раскольнических заблуждений; потому что в примечании на стр. 17 у него значится: «взято из письмянной Василия Флорова книги, обличением на раскольников именуемой гл. 2». Затем о самом Флорове говорится: «Он был в расколе Дьяконова согласия; но, признав того погрешности, обратился к Православию и 1737 года сочинил против онаго несколько глав, описав наперед многие толки их с догмами». Архимандрит Макарий в «Истории Нижегородской иерархии» (1857 г., стр. 80, пр. 79) говорит: «Обращенный Питиримом из Дьяконова согласия Василий Флоров в пользу Православия написал в 1737 году пространное обличение раскольникам». В «Обзоре духовной литературы» архиепископа Черниговского Филарета Василий Флоров указывается в числе писателей первой половины ХVIII века: «Василий Флоров, один из Дьяконовцев, обращенных в Православие, в 1736 году написал пространное обличение раскольникам». Очевидно, что Макарий и Филарет повторили то, что сказал епископ Симон, а сами ничего не знали о Флорове и сочинения его не видали, так что епископ Симон доселе остается единственным писателем, который был более или менее знаком трудом Флорова. Сам Флоров назвал свое сочинение «Стрелой».

Жизнь Василия Флорова преисполнена приключениями, которые грозили окончиться для него печально. Происхождением Нижегородец, он по рождению принадлежал к Православной Церкви, но в очень еще молодых летах уклонился в раскол, будучи, вероятно, соблазнен привольною жизнью у раскольников, потому что он сам о себе говорит, что «живодательныя пищи (Православной Церкви) бых лишен своевольством из младых лет» (рук, л.147 об.). Это было, надо полагать, в начале ХVIII века. Он совратился в Дьяконово согласие, где потом в 1716 году является ревностным деятелем. Хотя Флоров говорит о себе, что он «человек неученый, у философов не учился и с премудрыми учители не беседовал», а потому просит у читателей его сочинения простить его «неведение и грубость и простоту в словесех» (рук., л.3 об.), однако как самое сочинение, так и некоторые обстоятельства его жизни показывают, что он был человек начитанный, думавший и в известном смысле знающий. Из более раннего времени его жизни известен такой случай. Когда Питирим, по приезде в Нижегородскую епархию, послал в 1716 г. Дьяконовцам свои знаменитые 130 вопросов, на которые потребовал от них ответов, то Дьяконовцы поручают написать ответы Василию Флорову. «Вземши же тые вопросы», говорится в Сказании о миссионерских трудах Питирима, архиепископа Нижегородского, «поручиша их мужу писания сведующему, именем Василию» Флорову.¹ Но Василий Флоров, рассматривая «многая писания святых апостол и соборов вселенских и поместных правила, и иная собственная святая писания отеческая», убедился, что удовлетворительных ответов на предложенные Питиримом вопросы дать нельзя. Другого лица, кроме Василия, к которому можно было-бы обратиться в этом затруднительном для Дьяконовцев деле, у них, как видно, не нашлось совсем, и они потому решились обратиться за помощью к человеку, совершенно из другого согласия, к известному поморскому расколоучителю Андрею Денисову. Василии же Флоров, вместо ответов на вопросы Питирима, составил 240 вопросов, которые были посланы Питириму в том же 1716 году и на которые в свою очередь Дьяконовцы требовали от Питирима ответов. Ответы Питирима на эти 240 вопросов Флорова и составили «Пращицу», пользующуюся такою известностью в полемической литературе против раскола. Вот какое близкое участие принимал Василий Флоров в одном из дел Питирима по обращению Нижегородских раскольников. Рассказав об этом событии, автор «Сказания» прибавляет: «Оный-же Василий, дерзнувый сочиняти ответы, не возмог же. Который, от лица раскольников два ста четыредесять вопросы сочиняя и испытывая прилежно писания, обрете в них живот себе; оставя бо вся заблуждения и противления, присоединися к Святой Соборней и Апостольстей Грекороссийскаго исповедаиня Церкви и бысть поборник по ней велий» (Брат. Слово 1889, т. I стр. 13).

Выходит, что Василий Флоров обратился к православной церкви как будто вскоре после того, как увидел невозможность написать удовлетворительные ответы на вопросы Питирима и после составления своих 240 вопросов. В действительности дело было иначе. После рассказанных обстоятельств Василий Флоров, прежде чем снова прийти в тихую пристань Православия, должен был пройти скорбный путь душевных сомнений, колебаний и жизненных испытаний, о которых он кратко рассказывает сам. Какие-то обстоятельства заставили его в начале двадцатых годов прошлого века, из Нижегородских краёв бежать в очень отдалённые Крымские степи. Хотя сам Флоров, говорит, что он бежал «никим же гоним»; но нужно думать, что ему пришлось бежать вследствие тяжёлых обстроительств, которые настали для Дьяконовцев после знаменитого их поражения архиеп. Питиримом в селе Пафнутове 1 Октября 1719 г. Известно, что сам основатель секты дьякон Александр вскоре после этого был сожжён. Со времени бегства Флорова в степи и начинаются его особенные злоключения. Он поселился на реке Миюс, впадающей в Чёрное море, близ которой были построены кельи у одного настоятеля, или, как его называл Флоров, «автора» какой-то раскольнической секты, и прожил у него «два лета». Относительно этого «автора» Флоров замечает, что «толкование его все в гадании и прорицании темных речей» (л.126). От этого «автора» он перешёл к раскольникам Спасовцам, потому что «лучше не нашел», хотя кроме Спасовцев «есть тамо иконоборцы, иные крестоборцы, овые субботники, жидовския обычаи хранят» (л.126). Перейти из поповщинской секты Дьяконовцев в безпоповщинское согласие Спасовцев заставило Флорова, как надо думать, начавшееся уже в нём сомнение и искание истины. Как известно, большинство лиц, обратившихся из раскола в Православие, прежде окончательного познания света истины, блуждали по разным сектам, и это психологически вполне понятно. У Спасовцев Флоров прожил целых четыре года, но не нашёл здесь душевного покоя; а напротив ещё больше стал страдать духом: живя у них, говорит он, «яко в пекле горех, вельми печаловах и плаках, окаявах себе погибша вне правости» (л.126). Мы вполне поймём эту тяжесть положения Флорова у Спасовцев, если вспомним, что это за секта: она отрицает почти всё и доходит до столь мрачного пессимизма, что последователи её считают смерть явлением желательным. Поэтому-то Флоров совершенно справедливо высказывает относительно неё свое негодование: «о Боже благий и щедрый, како Ты, Боже, терпиши сим проклятым, како горы на них не осядут и не подавят их; воистину сии предтечи антихристовы и пророки и пустынники его» (л.126).

Флоров однако оставался с ними довольно долгое время вследствие невозможности уйти от них одному, «ради дальныя пустынныя степи перехода, понеже нет дороги» (там же). После долгих убеждений ему наконец удалось склонить «ко исшествию от оныя темныя пропасти» трёх лиц. Это было в 1724 году. Когда эти четыре путешественника покинули свое общество, то порешили идти или по направлению к Северу, или же в Польшу (вероятно, на Ветку). Через четыре дня они дошли до Азовской дороги, где встретили сорок человек Малороссийских купцов, ехавших в Азов, и присоединились к ним. Но недолго нашим путешественникам пришлось благополучно совершать свой путь: через день «Божиим попущением, говорит Флоров, внезапно нападоша на нас Багтагиреевы Татары и Калмыки и всех плениша» (л.127). Переправившись через Дон, Татары разделили пленников по жребию, и после этого одних повезли продавать на «Копыл, рекомое торжище, идеже ярмонка годовая бывает за Кубанью», а четырёх в числе которых был и Флоров, отдали в Калмыки. У них он и пробыл в плену, именно у Слюна-аламы-Доржина-улуса, четыре года. «О колико пострадах беды и горести, о колико биения и томления от нечестивых претерпех, Богу тако изволившу!» (л.127 и об.). Флоров три раза покушался бежать из плену, но каждый раз был пойман и конечно каждый раз подвергался каре. При этих тяжёлых обстоятельствах Флорова продолжала томить и душевная мука; он продолжал искать истинной веры и очевидно все больше и больше познавал пагубность раскола, но не мог или боялся еще отрешиться от него. После троекратной неудачной попытки бежать он пообещался «теплою совестию приступити» к Церкви, если ему придется освободиться. И действительно, вскоре после этого он освободился, но, тем не менее, свое обещание исполнил не вдруг. Раскол, как видно, так сильно внедрился в нём, что он после освобождения пристал не к Православной Церкви, а опять пошёл к раскольникам, которые проживали ближе к тому месту, где Флоров был в плену, именно на р. Иргиз. Может быть, впрочем, прежде чем расстаться окончательно с прежними своими верованиями, он хотел еще раз присмотреться к неизвестным еще ему раскольникам благо они жили не так далеко.

После таких-то разнообразных, приблизительно десятилетних приключений Василий Флоров, сильно уже поколебленный в своих прежних верованиях, возвратился в Нижний Новгород. Нужно было только встретить ему таких людей, которые бы разъяснили ему истину Православия, чтобы он сделал последний шаг к церкви. В таких людях в то время в Нижнем Новгороде недостатка не было, благодаря, конечно, ревностной деятельности архиеп. Питирима. Флоров встретил их в архимандрите Нижегородского Духова монастыря Варсанофии и священнике Предтеченской церкви Иоанне Петрове, которые потрудились в разъяснении Флорову истины.

В том же деле принимали участие некто Нижегородец Михаил Петров Ивашкин и «общий друг» (как называет его Флоров) Иван Прокопьев. «По их увещанию, говорит Флоров, чрез Святое Писание, познав свою неправду и противность, ко Святой Церкви, без всякого сомнения, с чистою совестию и светлым душевным разумом неблазненно присоединился паки, ко Святей Единородной матери Церкви, от нея же оторвался своим безумием прежде; ныне же обещался даже до скончания быти жизни своея при ней и в ней» (Рук. л.147 и об.).

Это было приблизительно в начале 30-х годов.

О дальнейшей судьбе и деятельности Флорова нам пока ничего неизвестно. Достоверно можно сказать, что он действительно до конца оставался верным сыном церкви и трудился, сколько мог, на пользу её, что, прежде всего, доказывает его труд «Стрела». В одном месте своего сочинения Василий Флоров говорит: «Возмыслих и возболезновах сердцем о матери своей и всего рода христианскаго, что ея (ее)... воюют, и ратуют, и ранят, и поносят ея-же дети, от нея же возродишася, быша терзатели утробы ея» (л.147 об.). Потому-то он и возымел намерение изъявить оных «авторов», начальных еретиков (т. е. основателей сект) порядочно, и их догматы еретические... елико их познахом совершенно»; если же что осталось для автора неизвестным, то он просит «ведущих», чтобы те потщались явить Святой Церкви «их дерзость», чтобы всё это сделалось известным и будущим родам. «Да не будем своим молчанием потаковщики им» (л.3). По всем этим побуждениям Василий Флоров, прочитав знаменитую Питиримову «Пращицу», которую он называет «оружием, пущающим стрелы против тетив противных»« (л.148), решил и с своей стороны «уготовати Стрелу и пустити при священном оружии в полки противные» (л.149 об.).

Но к «уготовлению» своей стрелы Флоров встретил немалые препятствия, что зависело от скудости и бедности «скарба и витальницы», т. е. он не имел ни средств, ни какого-либо мало-мальски удобного для такого дела помещения. Но тут помог ему тот самый Нижегородец Михаил Петров, который содействовал обращению его из раскола. Как видно, этот Михаил Петров быль усердным почитателем Питирима за его «Пращицу» и содействовал ему, чем мог, в деле обращения заблуждающихся; кроме того, он отличался широкою благотворительностью и страннопримством, так что, по выражению Флорова, «бысть дом его, аки вторый Зеведеов, всем странноприимница и витальница». Вероятно, после того, как Флоров возвратился в Нижний Новгород, его и приютил в своём доме этот Михаил Петров, который вряд ли не был даже родственником Флорову. Когда Флоров открыл Петрову свое намерение составить сочинение в обличение раскола, тот отнесся к этому намерению с сочувствием, так что устроил для Флорова «особую витальницу», т. е. особое помещение, очевидно для того, чтобы ему удобнее было заняться составлением своего труда. Кром того, Петров с великим тщанием собирал и доставлял Флорову книги, необходимые к подтверждению «сея стрелы» (л.49 и 50).

Флоров представил ее Питириму, с извинением, что он занимался этим делом в отсутствие архипастыря.²

«Стрела» разделяется на 29 глав, которые строгой связи между собою не имеют.

Известно, что коренное безпоповщинское заблуждение, из которого развивается вся безпоповщинская система, состоит в учении о наступлении времени Антихриста. Это учение, уже и само по себе поражающее своею таинственностью и важностью чувство верующего, в устах фанатичных расколоучителей облекается в такую страшную картину, что положительно парализует сознание и чувство слушателей, нагоняя на них безотчетный страх и трепет. Зная это и психологически верно понимая значение этого учения для завладения всем существом своих последователей, расколоучители рисуют всевозможными мрачными чертами современное положение, при чем еще нередко стараются поразить разгорячённое воображение слушателей страшными, фантастическими картинами. Плодами подобной проповеди были нередкие случаи раскольнического изуверства – самосожженя и самоистребления. С этой стороны Василий Флоров в первой главе «Стрелы» взглянул на проповедь расколовождей. По его словам, они, проповедуя, что «Антихрист в мире уже есть и уже тайна оная деется на месте святе, сие есть в церкви скверная жертва приносится и печатлеются печатию антихристовою», наводят великий страх. «И такий страх внидет в сердце и во все члены, говорит Флоров, яко негли сам бы себе живота своего лишил, еже то и бысть; в Новгородской бо области многия в могилах живые погребалися, и тако живота своего лишались, и в Нижегородской области многия тысящи огнем в овинах и избах сгореша, в лесах же противу Нижняго Новаграда в луговой стране, в морильнях от учителей своих заперты помроша, вся тыя изгибоша... такожде пожгошася и в Поморской стране». Учение об Антихристе для обольщённых им настолько было «любимо», по выражению Флорова, «яко не можаху в сладость послушатися, ниже насладитися беседы их». Между тем расколоучители пользовались имуществом соблазнённых: «вся невозбранно у них берут, одеяние и гроши, и всякия вещи другия, просто рещи, яко вся их быша, суще тате и разбойницы, и душегубители, многие пребогатые домы опустошиша и разграбиша и в конец погубиша» (л.7 и 8). К характеристике наглости и беззастенчивости таких расколоучителей относится и другое место из сочинения Флорова. В 12-й главе он говорит, «что они у Макарья на ярмарке, ходяще толпами, нападали на священников и на смиренных монахов незапными и темными вопросы, ругающе и плююще, поношающе и хуляще православных архиереев» (л.78).

Во второй главе «Стрелы», содержащей в себе изложение хулений раскольников на Православную Церковь, мы находим новое указание на те способы, какими расколоучители поселяют в своих слушателях фанатичную ненависть к Православной Церкви. Известно, что воображение простого человека легко поражается какими-нибудь страшными картинами. Поэтому расколоучители нередко распространяли подобные картины. Еще Игнатии, митрополит Тобольский в своих посланиях упоминает об одном Сибирском расколовожде «Якуньке Лепехине», который, сам, будучи иконописцем, изобразил на листе православную церковь и вокруг неё обвившимся дьявола в виде змея, извергающего яд свой на св. Христовы тайны. «И сим листом, замечает митрополит Игнатий, превращаше окаянный простшие сельные жители, и покусися злочестивый Лепиха Церковь Святую сим листом своим во ушесех христиан осквернити»³. Подобно этому и Василий Флоров рассказывает, что он видел у раскольников изображение «Российской церкви нынешних времен» на свитках, которые они показывали «людям простейшим». В Церкви изображены «престол и чаша, а над чашею изображен дьявол сидящим над ней, подпершись жезлом», и это расколоучители объясняют так: то есть причастие нынешнее, Никонианское.

Изложив главные заблуждения раскольников-беспоповцев и их хуления на Церковь, Василий Флоров переходит к частному обозрению раскольнических сект, с указанием их основателей и с выяснением их учений. Главою расколовождей считает он Аввакума, известного «адаманта древняго благочестия», и говорит, что «первоначальный их еретик и предводитель изскочи из трех колесниц еретических, глаголю списанием Несторианской, Арианской и Донатской». От этого расколоучителя Василий Флоров производит 16 сект, из которых три поповщинские, а 13 безпоповщинских.

Вопрос о делении раскола на секты один из самых важных в исследовании раскола; он был предметом многократных суждений как правительства, так и учёных людей и доселе является нерешенным. Конечно, Василий Флоров, живший в первые времена раскола, не мог еще сделать правильную классификацию раскольнических сект, а потому мы встречаем у него немало неточностей, в роде, напр. того, что секта Хлыстов, не имеющая ничего общего с старообрядческим безпоповством, относится им к категории безпоповщинских сект. Но при всем том мы не можем не остановиться на некоторых сообщениях «Стрелы» относительно «авторов» сект и самых сект. Так, говоря об основателе второй (по его счету) безпоповщинской секты Нетовцев Кузьме, личности очень тёмной, В. Флоров прибавляет, по нашему мнению, нечто новое относительно «Кузёмочек». Он говорит: «Учитель их Кузьма бысть мужик неук, невежа, едва азбуку совершенно знал; подруга себе имел второго Козьму, и называемы были Кузёмочки» (л.19 об.). В учении этих сектантов В. Флоров указывает, между прочим, на то, что они «сказывали, что св. причастия нет истиннаго от седмого вселенскаго собора; взято все на небо» (л.19).

Относительно третьей безпоповщинской секты, которую Флоров никак не называет, он говорит, что основателем ее был какой-то Фёдор Ростовцев и что отличительною особенностью ее было то, что «последователи ея сами постригались, одеяние монашеское клали пред иконою Христа Спаса, оттуду брали и на себя надевали», и затем называет имена двух стариц, постригавших и исповедовавших женский пол– Анфису и Капитолину. О четвертой безпоповщинской секте (которую Флоров также не называет по имени) он сообщает только, что «предводителем» её был какой-то Фёдор Маслеников и что особенностью её учения было то, что последователи исповедовались пред иконою Христовою. Пятую секту автор «Стрелы» называет сектою «Гундоров», по имени «предводителя» её Гундура. Учил этот неизвестный нам Гундур: 1) «каятися на небо, глаголя: согреших, Господи на небо и пред Тобою сия и сия грехи», 2) чётки называл змиею, по них же молимся, 3) облыгал Бога сицевым примером. Егда его последователи что пришлют на потребу, жита или от съестных что, из градов или сел и деревень, и оное до своих келий не допускают, глаголют от еретик Никониан осквернено, не подобает ясти, но повелевают прежде на торжище стояти, дóндеже торгуют, потом привозят до келий, мнят торжищем освятитися, глаголюще: на торжище продаемое вся ядите, ничтоже сумнящеся за советь, и прочая» (л.20 и об.).

О шестой секте, Волосатовщине, Флоров сообщает, что «предводителем» её был неучёный мужик дер. Сокольской, Юрьевского у., Василий Волосатый, имевший «власы главные неострижены свалявшиеся, яко же обычай обдалом⁴» и содержавший в своей келье наложницу. Как на характеристическую особенность этой секты Флоров указывает на самосожжение и морение себя голодом. Василий Волосатый заповедал своим последователям, чтобы пред тем как они захотят сожечь или уморить себя, «вся поядали без остатку, скот и птицу кололи и яли безмерно, глаголя: ничто бы не осталося Никонианом». Крещение и исповедь полагал он в огне.

Основателем седьмой секты «Яковщины» Флоров называет ученика Фёдора Ростовца, который учил «оставляти жену другу своему, аще полюбит ю, а его себе пояти, или какую похочет хотя девку, а венчанная от Никонониан жена несть жена, от еретиков дана» (л.21). Последователи восьмой секты гнусной «имели сию любовь клевретскую, еже с женою клевретскою возлещи беззазорно взаем, хотя и со дщерию клевретскою». Основателем девятой секты, которую Флоров никак не называет, был неучёный мужик Михайло. Он освящал воду и давал её пить своим ученикам; затем, во время колокольного звона, чревонеистовствовал и говорил: «это Никонианский благовест» (л.21 об.). Десятую, одиннадцатую и двенадцатую секты беспоповцев Флоров причисляет к числу иконоборных, потому что последователи первой из них совсем не покланялись св. иконам, второй – покланялись только кресту и третьей – покланялись на Восток. Последнюю 13-ю безпоповщинскою сектою Флоров называет «Наговщину». Это нынешние Хлысты.

О Хлыстовщине в настоящее время имеются подробные исследования, напр., сочинения г. Добротворского «Люди Божии», Реутского «Люди Божии и Скопцы»» и особенно г. Кутепова «Секты Хлыстов и Скопцов». Последнее произведение по своей обстоятельности, подробности и критической оценке всех возможных сведений, касающихся истории хлыстовщины и скопчества, представляет собою выдающееся явление в области исследования о сектантах. Однако, несмотря на то, во всех упомянутых сочинениях мы не встречаем тех сведений, которые находим у Флорова. Прежде всего, В. Флоров упоминает о хлыстовском Христе Иване Васильеве Нагом, родом из Касимовского уезда; затем говорит о хлыстовской богородице, современной Нагому, следующее: «сия скверная некогда была биема от сына церкви Григория в Павлове селе, в доме Дмитрия Денисова, их прельщенца, извергла зачатое нечестивое семя» (л.22); наконец называет некоторых из двенадцати хлыстовских апостолов, каковы: Стефан Курбак, из города Коломны, другой – по прозванию Пчелка и Антипа. Делая общую характеристику этих лиц, Флоров говорит: «Наипаче сии проходили более некие грады, села и деревни своим неистовством и молчанием, аки бы юроды, множае босы, в раздранных одеждах, лицем почернелы, мерзости и прелести преисполнены, прельщающе своею покрытою лестью, ядуще ночью тайно от людей; в одной келье темной жили мужеск пол и женск, одеяние имели токмо к прикрытию нужныя части тела в кельях». Относительно же самого Ивана Нагого Флоров замечает, что он «дивы неки несказанныя мерзкия показываше своим последователям, еже ужасно писати, по сказанию от них обратившагося, именем Лазаря, и жившаго в ереси дьякона Александра только шесть недель и умре» (л.22 об.).

Об одном из таких «див», со слов Лазаря, Флоров рассказывает в 20-й главе своего сочинения. По нашему мнению, рассказ этот, досель еще неизвестный в истории хлыстовщины, характеризует тот крайний мистицизм, какой свойственен этой секте. Мы знаем, что разные самообольщённые хлыстовские предводители выдавали себя то за пророков, то за воплощённых богов, то за чистых ангелов, которым все дозволено. В рассказе же Флорова мы встречаемся с совершенно новым явлением самообольщения в хлыстовщине. Здесь один хлыст вступает в самое тесное общение с какою-то «чистою», нетленною, несуществующею девою, с которою он живёт и наслаждается, как с действительно существующею. Но пусть рассказ говорит сам за себя.⁵

Когда Флоров жил в Чернораменских лесах, близ реки Санааты Большия, тогда в скиту дьякона Александра проживал некто старец Андреян Лошкарь. Раз в келью к этому старцу приходит ночевать знакомый ему человек, по имени Лазарь, родом из Коломны, принадлежавший к секте Хлыстов. Угостивши пришельца, Андреян дал ему возможно-удобное место для переночевки, а сам удалился в другое отделеньице кельи, в рукодельню. Когда после молитвы старец лёг, то вдруг послышался ему из соседней комнаты шёпот. Тогда старец Андреян открыл на палатях немного оконце, чтобы посмотреть. «Бе же у онаго пришлеца Лазаря огонь горяй, и видев его глаголюща с некиим лицем и шепчуща, и руками обнимающа, и аки бы кого целующа», тогда как на самом деле никого не было. Это несколько испугало Андреяна; однако он продолжал смотреть и увидел далее пришлеца «возлегша чревом к лавке и пригнетающася на долзе». Всю ночь раздумывал Андреян о виденном, а на утро поспешил с молитвою войти в келью пришлеца Лазаря, но увидал его «крепко спяща и побледневша от труда онаго». Погодя немного, Андреян разбудил его. Но пришлец, проснувшись, сказал: «остави мя, отче; нечто изнемогаю, повели мне еще препокоитися». Келья пришлеца от Андреяновой находилась далее осми верст. Андреян, в надежде разъяснить себе виденное ночью, оставил у себя Лазаря на другую ночь. Когда наступила эта ночь, то Андреян чрез тоже оконце внимательно стал наблюдать за Лазарем. И вот, в позднее время, вдруг отворяется в келье дверь и затворяется, хотя никого входящего не было. «Пришлец же, скоро возстав с места, начал обнимати и лобызати и шептати, и бе весел лицем и радуяся на долг час стояще». Потом он сел (а огонь горел) и сидел долго, продолжая шептать и сладко улыбаться; после этого он встал, взял с постава крест Христов с изображением распятия плоти Спасителя и положил его под возглавие себе. Последнее действие возмутило Андреяна, и он, как бы внезапно вскочив от сна, вошёл в келью пришлеца. Тогда между Андреяном и Лазарем завязывается такой разговор. Испуганный Лазарь спрашивает: «что ты отче?» Андреян, немного помолчав, охая и плача, начал говорить: «брате, дух мой есть краток от ужаса и страсти», и еще помолчав, прибавил: «благодарю тя, Владыко, Господи Боже мой, яко еще ми возврати дух мой и даде ми в живых видети брата сего, лишеннаго Твоея благодати святыя». Лазарь опять спрашивает: «что, отче, глаголеши?» Андреян с плачем начал говорить: «О, люте брате, видех видение зело страшное и ужасное, видех бо пропасть вельми глубоку, ей же несть дна, в глубине же пропасти разливашеся огонь велик шумящ, в транах же (?) водворяхуся змиеве и ящуры огненные, вельми страшные и зияющие, аки бы готовящиеся кого пожрети; зрех семо и овамо, и видех тебя ведома многими мурины к той пропасти и хотяху вринути в ню, и внезапу явился грядый юноша светел и претя им страшным именем, они же нуждахуся вринути, и близ бывшу ти ниспадения воскрича зельне: о, нужда, что сотворю! И от тоего гласа ужаснаго воспрянух аз, нечаях обрести тебя жива. Се хвалю Бога, яко зрю тя жива; прошу и молю тя, мой милый брат, повеждь ми истину Господа ради, не прост бо видех тя тако гибнуща; несть ли ти кия пакости и привидения? Понеже аз слышах, яко вашея веры видят видение некое; аще скажеши и не утаиши от мене, подам ти совет; аще же не явиши, зле погибнеши».

Все что рассказал Андреян Лазарю о видении было выдумано им для того, чтобы произвести на Лазаря боле сильное впечатление и тем расположить его к откровенности. И действительно, выдумка эта достигла своей цели, хотя и не вдруг. Сначала Лазарь изумлялся рассказанному о нём и молчал, а потом сказал: «ничто-же, отче, вем». Тогда старец Андреян вынул из-под изголовья у него крест и сказал: «что се, брате?» – «Прости меня, отче, хранения ради моего», отвечал на это Лазарь. Андреян сказал: «Нелепо христианину крест Христов в подглавие класти, тако творят отступники Христа; воистину есть прелесть некая на тебе; аще не объявиши, то скоро погибнеши». Лазарь открытием креста смутился, потому что понял, что за ним наблюдали, и стал более откровенен. «Прости мя, отче, сказал он, не могу рещи, запрещен бо страхом и клятвою кляхся, еже никому возвестити». Но Андреян стал убеждать его открыть тайну, присовокупив, что если в этой тайне есть что-нибудь доброе, то и он присоветует ему держаться того; «аще же не благо, то обще разсудим». Тогда-то Лазарь, взяв с Андреяна слово крепко держать в тайне все, что он услышит, рассказал следующее:

«Вижу я блага себя и в милости Христовой, обручитися сподобихся от Него с девою чистою и нетленною, никим же видимою, токмо аз заслужил от Христа, и сидел с нею на высоце месте, и быша возложена на главы наша венцы и на руце наши перстни, и благословени быхом от Него; и тако ко мне оная дева чистая приходит, идеже аз един бываю». На вопрос старца Андреяна, приходит ли эта два при других, Лазарь отвечал: «ни». Тогда Андреян, решив, что сатана прельщает Лазаря, сказал ему: «бес бо к тебе приходит, преобразуяся в скверную прелюбодейную девку, и исполняет похоти твоя; како, плотян сый, с невидимым духом совокупляешися?» После этого Андреян стал убеждать своего загадочного гостя покаяться, обещав при этом дать добрый совет. Долго думал и молчал Лазарь и наконец сказал: «Како ты смело глаголеши? Аще бы ты видел славу оную и честь, никогда бы так рек». Но старец, сказав, что не только видеть, но и слышать о том ужасно, повторил свое убеждение покаяться и отринуть от себя блудного духа. Лазарь спросил: «Како искусить могу сие?» И Андреян дал на сие такой совет: когда придёт к нему скверная девица, то не должно обращать на нее внимания, а должно только сотворить крестное знамение с молитвою; если же она начнёт приближаться, то должно вооружиться щитом веры во имя Отца и Сына и Св. Духа и ударить влево рукою это привидение, сказавши: «раб аз Св. Троицы», и опять перекреститься. «Аще сие сотвориши, заключил свой совет Андреян, то его не узриши». Пришлец Лазарь решил исполнить сей совет. И вот когда, в следующую ночь «приде к нему привидение, он отвратися от него». Девица же, приблизившись, начала сладко говорить: «Вижу тя, мой милый, возлюбленный сообручниче, развращенна и смущенна, за какую мою вину? Кую я тебе не исходатаях честь и славу грядущую по сем?» И сказав это, начала подходить еще ближе. Тогда Лазарь, сотворив крестное знамение, ударил так, как велел ему старец. Привидение исчезло. Поверил тогда Лазарь старцу Андреяну и хотел остаться у него; а этот последний повёл его к дьякону Александру, у которого Лазарь прожил шесть недель (у него и умер). Живучи у Александра, Лазарь подробно рассказывал о своём совращении в хлыстовскую секту и о прельщении «нетленною, чистою девою».

История эта такова. Когда он был приведён к хлыстовскому учителю Ивану Васильеву, тот сидел на стуле, положивши правую руку на колено. По приказанию окружавших, Лазарь преклонил пред ним колени. Тогда Иван Васильев со властью сказал: «веруеши ли мне и обещаешися-ли быти мой ученик?» Лазарь отвечал: «верую и хощу быти твой ученик». Хлыстовский учитель снова сказал: «аще что узриши бо̀льшая, не поведай никому»». Лазарь обещался, после чего он должен был трижды поклониться Ивану Васильеву и многократно целовать его руку. Васильев, возложив на Лазаря руку, сказал: «буди сила, моя с тобою, и буди верен; узриши славу мою». После этого Лазарь рассказал о чудесном видении Ивана Васильева в прославленном виде. Приведём буквально это место «Стрелы». «По малых днех собравшеся несколько учеников его, кои обретошася, честь и поклонение ему отдати, и внезапу обретохомся на воздусе и видихом свет и учителя своего седяща, аки бы на престоле, и венец на главе его от цветов зрим и поклоняхомся ему на много время, и обретохомся паки в келье на своих местах, и сим действом волшебным уверихся и мнех истину быти, и елико ми присылаху сродницы, вся раздавах во имя его». Спустя немного времени после этого, Лазарь с прочими был послан делать кирпичи. После работы все удалились, а Лазарь остался сушить кирпичи. В то время как он сидел в глубоком раздумье, глядя то на огонь, то на заходящее солнце, вдруг видит, что идёт к нему «женский пол». Лазарь испугался, но девица подошла и сказала: «что дивишься мне, к тебе бо приидох, понеже возлюбих тя; аз есмь девица, едина от дев, издавна желала тя обручити себе за чистоту и за смрение твое, да возляжеши». Сказав это, девица села возле Лазаря; он же почувствовал себя «жегома похотию» и как бы исступленным, в каковом состоянии он не совладел с собою.... После сего девица сказала Лазарю: «Блюди сия, никому же поведай; аз тя не оставлю ни в сем веце ни в будущем». С того времени и начала эта девица приходить к нему. На другой день после случившегося Лазарь шёл в раздумье по направлению к своей келье, и вдруг он почувствовал, что около его плеч явились крылья, чему он немало удивился, но услышал глас: «что дивишися, достоин еси быти шестокрылат за дела твоя добрая», и тотчас-же представилось ему, что он поднялся от земли и летел. «Воистину», прибавляет в объяснение этого Лазарь, «яко бежах борзо, понеже егда стах, видех себе потна и утружденна, но тогда бых весьма помрачен умом». Когда, скоро после этого Лазарь пришёл к своему учителю, тот, взяв его, возвёл на одну новопостроенную келью и велел сесть около себя, потом спросил: благо-ли получил? Лазарь молчал. Учитель же продолжал: «Что таиши от мене? Аз вем, еще совершенно не обручися с девою, приими обручение и никому же поведай сей тайны; она тебе возлюби, ты же блюди опасно». Вдруг представился светлый храм, и пришла, та, самая дева и, взяв за руку Лазаря, сказала: «сей ми возлюблен есть мною». Лазарь и дева были посажены вместе, а учитель возложил на них аки бы венцы, а на руки надел перстни. При этом омрачённый Лазарь увидел дивных юношей, которые, обращаясь к нему, говорили: «радуйся, наш господине, получивый честную деву госпожу нашу; достоин еси чести, токмо блюди опасно, да не разлучить тя кто». Все стало невидимо. Лазарь, до вышерассказанного случая с ним в келье Андреяна, блюл тайну. «Ныне же, заключил Лазарь свой рассказ, за молитвы отца моего духовнаго, иеромонаха Герасима, и за ваши отеческия молитвы, сохранен от тоя прелести».

Все изложенные сведения о секте хлыстов в сочинении Василия Флорова являются для нас ценными. Если в истории хлыстовщины главнейшее место принадлежит истории хлыстовских христов, или что тоже, хлыстовской христологии и истории богородицы, то понятно, как для нас было важно узнать о христе Иване Васильеве Нагом и о богородице, «биемой от сына церкве Григория в селе Павлов»: ни об том, ни о другой в известных нам исследованиях, самых обстоятельных, не упоминается. Положим, в сочинении г. Кутепова упоминается имя хлыстовского христа Ивана Васильева; но это, надо с полною вероятностью предполагать, другая личность, а не Иван Васильев Нагой, потому что последний действовал в Нижегородской губернии, а Иван Васильев, упоминаемый в сочинении Кутепова, жил в нынешнем Рыбинском уезде. Кроме того, сообщение г. Кутепова слишком лаконично: оно только и состоит в том, что был в Рыбинском уезде какой-то руководитель Иван Васильев (Секты Хлыстов и Скопцов, К. Кутепова, стр. 54).

Из дальнейших глав сочинения Василия Флорова обращает на себя внимание 16-я под заглавием: «о прельщении раскольническом», в которой сообщаются сведения о раскольнических мощах. Известно, что раскольники некоторых толков хвалятся своими мнимыми мощами. Обретение одних таких мощей Флоров и описывает.

В Балахнинском уезде, в Пафнутовской волости, позади деревни Труповой, в лесу явился один раскольнический святой при следующих обстоятельствах. По случаю смерти одного старца Онуфриева скита, стали копать могилу, и когда копали, то нашли в яме «гроб цел, полн человеческия естественныя крови с гноем утробным и с водою, понеже место оное земли влажно; тело-же цело, токмо зело пухло». Поэтому раскольники и решили, что это мощи. Думая, что гной, наполнявший гроб, есть миро святое, одни из раскольников наливали его в сосуды и относили по домам, другие мазались им, а некоторые ревнители стали даже пить «и испивше изблеваху оный смрад». От мощей этих раскольники ожидали много исцелений, «ничтоже получивше, токмо много зазора приобретше от иных расколов», т. е. от раскольников других толков и сект⁶.