Иоанниты. История

Зимнее утро. С Петербургской стороны к Невскому в одиночку и парами медленно движутся странного вида девушки, похожие на монашек. Темные платки надвинуты на глаза. За плечами кожаные сумки, в руках узелки, видимо, с книгами.

Идут тихо, без говора, склонившись к земле...

Проходит пара, другая, вдали еще. Вот целых три пары, и все в черном с кожаными сумками за плечами.

Что за люди?

Прохожий вам скажет: «иоанниты», и двусмысленно улыбнется, а может быть и выругается.

Плетется еще одна иоаннитка маленькая, сухенькая, пожилая. Сгорбилась под тяжелой ношей.

– Книжки продаешь, тетушка?

– Да, пытаюсь, батюшка... Купи на спасение души.

Быстро на ходу достает несколько брошюр. Какие названия! «Разгром иоаннитов», «Синедрион ХХ века», «О разрушении царств», «Отповедь чиновнику Скворцову», «О еретиках нашего времени» и т.д.

Видя заинтересованность покупателя, книгоноша старается лицом показать свой товар.

– А вот в переплетах подороже... Молитвенники, Евангелия, Слова и поучения о. И. Кронштадтского, Жития святых.

– А вас от церкви думают отлучить? Ведь вы сектанты?

Книгоноша строго взглянула. На обветренном лице заметно мелькнула тень огорчения и досады.

– Господи помилуй! Разве можно отлучить о. Иоанна Кронштадтского. Дорогой батюшка не сектант был. Мы своего ничего не имеем. Как учил дорогой батюшка, так и живем. Живем для Господа по православному. Трудимся по слову дорогого батюшки... Без церкви не спасешься, родимый... Кому церковь не мать, тому Бог не Отец.

Дорогой батюшка учил крепко держаться церкви православной.

Мыслимое ли дело?..

– Почему же вы сектанты?

– От худых людей навет идет, родимый. Какие мы сектанты? Сектантам церковь не мать. Вот евангелики, – те сектанты. Слыхал небось про евангеликов? Много их разных. Господа гневят. Божию Матерь не почитают, иконы отвергают.

– За то хорошо живут, не по православному. Баптисты – люди трезвые, не пьют, не курят.

– Не пьют, не курят... Это хорошо. Да что ж с того, что не пьют, не курят? Они вот постов не соблюдают и на счет жен у них тоже запрета нет. Они без подвига. А еще себя святыми называют. Какие ж они святые?

Вот у нас святой – Серафим Саровский. Наши святые в свободе Божьей жили, вечного достигали в подвиге, а евангелики подзаконные, по образу ветхозаветному, для земного. Святой Серафим Саровский в Божьей свободе и благодати для вечного жил, а у них праведность подзаконная, для земного. Отец Иоанн, наш дорогой батюшка, тоже был великий праведник, в Божьей свободе жил и в подвиге для царства небесного. Святая церковь со всеми праведниками не для земного, а для славы Божьей.

– Ты грамотная, тетушка?

– Нет, милый, грамот не разумею. Стара я на грамоту.

– Как же это ты неграмотная все понимаешь?

Церковь, батюшка, учит и не грамотных. Пред Господом и неграмотные оправдаются верой.

– Где же ты книжки свои продаешь?

– А в чайных, пивных, трактирах, где придется.

Пытаюсь, родимый. Народ только ныне нехороший. На погибели стоит. Сказано в писании: в последние дни придут самозванцы учители и будут они уходить от Господа и церкви святой, и тогда восстанут друг на друга. И будут всякие неправды по земле... Верно скоро Господь придет судить нас грешных... Прости, родимый, зайду в часовенку, к Пречистой.

Сгорбленным силуэтом книгоноша мелькнула в толпе на углу улицы и скрылась.

***

Откуда и куда стремится эта таинственная странница и вместе с ней тысячи других по всей матушке Руси? Пламя веры, которое они несут в своих сердцах, – светит оно в жизни или дает только копоть и смрад?

На какую роль вызвала их народная действительность и в чем их миссия? Имеют ли они крепкие корни в жизни и будущее, или, быть может, существование их случайно и мимолетно?

Пока движение это само в себе вполне не определилось, трудно ответить на поставленные здесь вопросы, но во всяком случае уже теперь иоанниты производят брожение в церкви, а потому возникает серьезная задача ясно представить это неожиданное явление в русском православии.

Религиозная жизнь народных глубин в период возникновения в ней тех или иных брожений трудно поддается осознанию.

Первоначальные истоки и подпочва явления в схватках жизни бывают невидны.

В страстной борьбе партий, в столкновениях всяких течений связь явлений слишком усложняется, затериваясь в волнах жизни.

И новое явление народной религиозности на первый взгляд кажется лишенным всякого смысла.

Общество в оценке подобного явления с этого обыкновенно и начинает: оно прежде всего отнимает разумность у людей, выступивших в новом религиозном действии. Их объявляют изуверами, вредными фанатиками, людьми без чести и совести, извергами, преступниками.

К тому же объективное исследование фактов здесь вообще очень затруднительно.

Жестокая ненависть, клевета, всевозможные недоразумения чрезвычайно засоряют поле изучения, и стихия религиозного течения скрывается от глаз наблюдателя в наслоениях мусора и всякой мути, поднятых ее волнами со дна жизни.

Как бы то ни было, но факт на лицо: перед нами целое религиозное движение, которое стремится жить и отстаивать свое существование в борьбе с препятствиями. А там, где затронуты самые глубокие, сокровенные и самые действительные ценности человеческого сердца, там сила души неизмерима, а внутренний огонь опасен в своей скрытости.

Где стимул борьбы питается живейшим источником сердца, там борьба отличается непобедимым упорством и слепою страстностью, а разгоревшаяся вражда делается опасной в крайностях своего ожесточения.

В истории религиозных движений обыкновенно вражда эта не утихает до тех пор, пока брожение не кончится выделением определенной секты. Явные признаки сектантства уже решают борьбу. Новая клеточка, выделяясь из духовного организма, перестает быть его болезненным возбудителем и, утверждаясь и замыкаясь в самой себе, теряет свою прежнюю силу.

Но бывают иные положения более сложные и трудные, когда церковь потрясается не внешними враждебными силами, а стадиями своего собственного роста, когда, при видимости некоторых уклонений от принятого порядка религиозной жизни, народное сознание не уходит от старых истин догмата и культа.

Оно просто вырастает из прежнего состояния пассивности, пробуждается к новому утверждению этих истин, и, вдохновляясь ими же, выступает как активная сила.

Об иоаннитах в настоящее время знают многие. Рассказывают удивительные истории о таинственной и странной жизни их. Мнения о них противоречивы. Но у всех одна общая черта – иоаннитов считают сектантами, т.е. людьми, стремящимися прочь от церкви.

Несмотря на широкую распространенность такого взгляда, необходимо поставить вопрос, правда ли это?

***

Чтобы понять иоаннитов, нужно прежде всего взглянуть на о. Иоанна Кронштадтского, с которым их связывает не одно лишь имя. Обыкновенно говорят: «о. Иоанн делал одно, а его последователи совсем другое». Но это неверно... Отец Иоанн для них совсем не случайная фигура, под прикрытием которой можно было бы блуждать в потемках религиозного фанатизма. Он для них действительно духовный отец, и они всецело с ним.

И личность о. Иоанна не случайна. В ней, как в фокусе отразилось старое русское православие. В неисчислимых толпах паломников со всех концов России стекалось к нему серое, убогое, обездоленное крестьянство, принося всю свою невыразимую жажду покаяния и надежды. В о. Иоанне они находили живое воплощение своих идеалов святости и без конца каялись. Был огромный пафос покаяния, очищения и неясной надежды на лучшее. Твердо верили, что лучшего не будет, если не покаешься, если духовно не очистишься для царства Божия.

И многие подолгу оставались у о. Иоанна, годами изо дня в день посещали его службы, как тени следовали за ним по пятам. Иные бросали свои земли, дома, торговлю, чтобы оставаться его постоянными учениками.

Из этих то постоянных учеников, беспредельно преданных своему учителю, и составилось первое ядро иоаннитов.

Когда в бурные годы революции поднялась атака на о. Иоанна, как защитника самодержавия, преданные ученики с благословения своего учителя выступили на защиту своей позиции.

Было выпущено в свет несколько боевых брошюр и основан Кронштадтский Маяк. В них со всей прямолинейностью искренности исповедовалось православие, как оно исторически сложилось, с царем во главе. Противники революционеры всячески поносились, как безбожники и разрушители самой великой русской святыни – православия. Сила нападок вызвала такую же горячность защиты. Лично о. Иоанн, по странному недоразумению, сеятелем революции и смуты считал Л. Н. Толстого. Слабо ориентируясь в общественном движении того времени, иоанниты окрестили всех причастных революции толстовцами. Сам Толстой превратился у них в синоним посягателя на веру и все доброе в жизни.

Литература их имела в народе необыкновенный успех: книжки разошлись в сотнях тысяч экземпляров.

Когда же революционная волна схлынула и потрясенный народ вступил в полосу богоискательства, иоанниты встретились с новыми противниками в лице баптистов, евангельских христиан, штундистов и пр. Их религиозный энтузиазм направился тогда против сектантов.

Но неожиданно положение усложнилось отношением к ним православного духовенства. И духовенство оказалось для них самым страшным врагом. Религиозная активность и жизнь с явным аскетическим уклоном в духе подвижнического православия, как оно выражалось у святых, – эти признаки, отличавшие иоаннитов от обыкновенных православных, стали достаточным основанием, чтобы объявить их хлыстами.

Обывательское духовенство не разбиралось во всей сложности явления и, далекое от согласование своей жизни с народными идеалами святости и подвижничества, увидело в иоаннитах лжеучителей, посягателей на свой авторитет, хлыстов, мошенников, разрушителей православия, волков в овечьей шкуре и т.д.

По епархиям архиереи были завалены донесениями священников, в которых рисовались картины страшной опасности от религиозных самозванцев. Дело еще больше осложнилось той отповедью, какую дали иоанниты духовенству, обвиняя его в измене православию и народным идеалам, в общей церковной бездеятельности, в попустительстве сектантству и в забвении духовных интересов народа.

Смелость осуждения духовенства, поправшего так грубо глубокое чувство народного благоговения к о. Иоанну, принята была духовенством, как явный бунт против церкви.

И вот копятся материалы, пишутся обширные доклады, на миссионерских съездах поднимаются горячие дебаты. В результате на очереди почти решенный вопрос об отлучении иоаннитов.

Такова в приблизительных чертах история иоаннитства.

Итак, что же такое иоанниты?

Несомненно, люди эти духовно объединены отношением их к о. Иоанну. Они свято чтут память своего учителя, называют его праведником и видят в нем живой образ православия.

Каково внешнее выражение этого «культа» о. Иоанна?

Всякому изучающему серьезно иоаннитство прежде всего бросится в глаза отсутствие у них организации. Правда у них есть случайно возникшие общины, но связь между ними слабая.

Единственно, что их внешне объединяет, давая им некоторую форму общего дела, это в огромных размерах развитая книжная торговля. Как ни странно, но факт этот имеет особенное значение для характеристики иоаннитов. Тысячи книгонош бродят по России, разносят миллионы своих книжек, издания Св. Синода, молитвенники, жития святых, евангелия, иконы.

Тысячи эти питаются о. Иоанном не только духовно, но и в прямом смысле. Народу дорого имя о. Иоанна, и книги, связанные с его именем, покупаются охотно.

В сущности, весь простой народ создал иоаннитство, вступив в ту стадию, когда религиозное самосознание потребовало слова.

Жажда слова для выражения своей веры породила огромный спрос на книги религиозного содержания, и этот спрос пришлось удовлетворять иоаннитам.

Ведь в конце концов должно же прийти время, когда великий Аким перестанет выражать всю глубину своей христианской души убогими словами «тае-тае». В иоаннитах, в сущности, видна попытка народа самому на своем языке заговорить о своем христианстве.

Тут нельзя прилагать строгих мерил ученого богословия. Не нужно забывать, кто заговорил. Заговорил Аким с его знаменитым «тае-тае». Пусть это «тае-тае» часто звучит и теперь в брошюрках, создаваемых иоаннитами, но прежде, чем покрывать их презрением, нужно еще доказать, что в них нет глубины религиозного порыва, хотя бы и скрытой в несовершенной форме выявления.

***

За столом сидел бледный, аскетического вида пожилой человек в рубахе с галстуком.

Лицо благообразное, с живыми глазами, чисто русское, открытое, умное. Углубленная в себя строгость просвечивала во всей фигуре.

В углу висели иконы, на стенах – портреты о. Иоанна Кронштадтского. Перед большим образом Божией Матери, украшенным яркими бумажными цветами и узорно расшитыми полотенцами мерцала лампада и горели восковые свечи. Чувствовался запах ладана. Чистая комната с белым некрашеным полом устлана самодельными ковриками. Вся обстановка удивительно гармонировала с чуть наивным белым лицом постника.

Мы пили чай.

Собеседник мой говорил певучим мягким говором.

– Жили мы в темноте, ничего не понимали, сознания не было, а дорогой батюшка ударил в православный темный народ, подобно как Моисей жезлом по скале, – и потекла вода....

Глаза его заискрились радостью. О «дорогом батюшке» он не мог иначе говорить, как только с восторгом.

– Когда дорогой батюшка, – продолжал он живо, – сначала вышел на проповедь, как его преследовали! Все допытывались, в своем ли он уме, думали даже, что он сектант, власти духовные призывали его, увещевали... Господи Боже! Дошла очередь и до нас...

Дорогого батюшку почтили мы как праведника.

Примером своим показывал он простому народу свет жизни, научить любить церковь Христову православную, удаляться от худого, искать царствия Божия, – и стали мы хуже сектантов. Тех хоть так не ругают и мошенниками не называют...

Придираются к нам... И непонятно, зачем им нужно загонять нас в секту?..

Помолчал и улыбаясь сказал:

– Все равно сектантами мы не будем... От церкви не отстанем. Хуже всего то, что никто из властей духовных не хочет посмотреть, что мы за люди, чем занимаемся, как молимся. Закрыли свои глаза и уши и думают про нас разное тайное... А тайны то никакой и нет...

– Так и в газетах пишут про нас всякие небылицы. Смешно читать, чего только люди не выдумывают.

Когда на землю ляжет туман, то куст бывает, как дом. А дом глядит медведем. И в людях так, – ложь застелет глаза и среди бела дня кажется неведомо что.

Где-то за стенами вдруг запели женские голоса.

– Наверху девушки акафисты поют... У нас перед чаем, обедом и ужином поют акафисты... такой обычай... – сказал мой собеседник.

Темная и липкая петербургская лестница привела нас наверх. Над дверьми вместо номеров висели иконки.

Ряд небольших комнатушек, узких, тесных. Множество кроватей у стен с пестрыми одеяльцами. По стенам самодельные цветы, венки, портреты Кронштадтского, фотографические карточки. Все обвеяно каким-то невыразимым крестьянским вкусом и бедностью.

На коленях перед иконой Богородицы в белых платочках стояли человек десять девиц.

Некоторые пели по книге.

Пели во весь голос с упорной страстностью и упоением. Также крестились и кланялись.

Это было не спокойное церковное пение, тут была горячка, ничем не удерживаемая вольность религиозного чувства, стихия, которая несется неведомо куда, упоенная собственной силой.

Чем-то необычным и жутким веяло от пения девушек и всей обстановки.

– Отчего ваши девицы не идут в монастырь?

– Монастырь дело хорошее... Только на миру девушке вольней. Работает по своей охоте, никто ей не указ. Также купить что, ботинки, примерно, на свой вкус, сделать что. Сама себе хозяйка. Трудно в монастыре простому человеку. По своей охоте, может быть она и больше работает, чем в монастыре, за то ей вольготней. Также и замуж выйти. Наша община вроде как монастырь, только каждый работает на себя, а кто семейный, на свою семью. Так мы и живем, помогаем друг дружке и славим Господа.

В соседней комнате кипел самовар. Бледная девица готовила чай, резала белый хлеб.

– У нас мяса не употребляют...

– Отчего?

Мы часто приобщаемся св. Тайн. Каждую неделю. Мясо то и некогда есть. Вегетарианцы. И здоровьем не страдаем. От св. причастия больше здоровья, чем от мяса. Дорогой батюшка мяса не ел, трудился больше всех нас и жил 80 лет. Нет у нас пристрастия к миру... Думаем о вечном, не как прочие люди неверующие... Им только и радости – пить да есть, а того не думают, что всем нам будет суд Христов. Им веселье – трактир, а нам церковь Христова.

В окошко с кисейной занавеской и бумажными цветами на застежках тускло глядел петербургский туманный день.

Девушки на коленях стремительно кланялись и с упоением пели: Радуйся, невесто, неневестная.

***

Вот маленькая картинка жизни иоаннитов, этих людей, в судьбе которых скрестились гонения самых разнообразных представителей нашего общества.

Либеральная печать, духовенство и св. Синод, наконец даже черносотенные организации – все ополчились на иоаннитов, порицая и отрицая их каждый по-своему, каждый с точки зрения своей позиции раскрывая разнообразные преступления их.

Либеральная печать находит у них темноту, изуверство и черносотенство, духовенство хлыстовскую ересь и сектантский характер жизни, черносотенцы ненавидят их за смелый отказ от религиозной казенщины.

Но не смущаясь положением отовсюду гонимых, иоанниты продолжают черпать из какого-то источника вдохновения и развивают сильный поток своеобразной жизни, захватывая в него все большие круги народных масс.

Несомненно, иоанниты – явление народной религиозности, и в этом заключается достаточный повод для серьезного внимания к ним, так как ничто не представляет столь богатого материала для изучения народа, как история религиозных движений.

В наши дни, когда русская интеллигенция, кажется, особенно занята определением своего отношения к простому народу и пытается найти точки живого единения с ним, когда лучшие сердца бесплодно бьются у дверей вековечной тайны мужицкой жизни, затерянной среди безбрежных лесов и полей в подвигах тяжелой черной работы и в страшных потемках невежества и лишений; в наши дни обострения всяческого интереса к народу следовало бы не забывать, что ключ к разгадке тайны народной жизни скрыть в религиозных глубинах народного сердца.

Поднятый шум о том, что иоанниты черные преступники, устроившие из религии ловушку для грабежа, конечно, ничего не говорит нам о народе и не может удовлетворить ничью серьезную мысль. Искренность религиозного пафоса настолько ярко выражена во всем движении иоаннитства, что совершенно психологически невозможно считать этих людей маньяками алчности и тому подобной преступности, легкость же подобных обвинений годится только для характеристики презрения к духовной жизни народа, а никак не для осознания значения стихийных движений.

Серьезное исследование в интересах истины должно быть беспристрастным.

Всмотреться в лицо явления нужно с возможным спокойствием беспристрастия и во имя этого беспристрастия нас не должны смущать прежние и до некоторой степени привычные характеристики иоаннитства, как темного изуверства.

Энергическая литературная производительность иоаннитов, представляя очень оригинальное, выразительное и уже достаточно оформившееся проявление их жизни, значительно облегчает задачу изучения иоаннитства.

Эта литература в настоящее время обслуживает духовную потребность слова многих тысяч нашего простого народа и много может рассказать нам о том, как живет этот народ. Прежде всего она свидетельствует о глубокой, наивной и беспредельной в своей преданности любви к учителю и почитаемому праведнику Иоанну Кронштадтскому. Преданность эта какая-то абсолютная. Таков же характер отношения их к святыням церкви православной. Без тени сомнения и колебаний восторженная, детски наивная и цельна любовь!

Воодушевленность этой любовью проникает и весь порыв их борьбы с мнимыми и действительными врагами церкви.

Всматриваясь дальше в народные черты через зеркало иоаннитской литературы мы находим сознательное отрицание той культуры, которая выходит за пределы религиозного творчества. Народ аскетически относится к культуре, чувствуя в ней начало обезличивающее, убивающее живую душу. Он не хочет живого Бога променять на идола. Не хочет он поклониться ни науке, ни искусству, ни литературе, ни общественности.

– Просвещение должно быть одно – по образу и подобию Божию, все же остальное суета, – таким принципом укрепляет свою позицию народный аскетизм. Принцип этот имел, и до сих пор имеет огромную власть над русским народом. Много веков православие внедряло в сознание народа отрицание этого мира, со всею суетою человеческого творчества.

Много веков воспитывался народ в принципах подвижнического аскетизма, и какой-нибудь затворник до сих пор имеет над народом больше духовной власти, чем вся светская литература.

В иоаннитах, как явлении глубоко народном и создавшемся в лоне православия свободно и независимо аскетизм этот выражен очень определенно. Они, например, даже музыку считают созданием дьявола, если она не религиозна.

И любопытно то, что византийское подвижничество у иоаннитов не просто принимается по традиции, как привычный фон бытия на земле; аскетизм их выступает уже как сила активная, направленная на борьбу с каким-то иным, не аскетическим отношением к миру.

Весьма возможно, что сам факт возникновения этой борьбы в народе, борьбы, в которой с одной стороны отстаивается старая правда аскетического отрицания мира, может служить интересным симптомом и другого явления, возникновения противоположного, не аскетического отношения к миру в народе.

Недаром иоаннитство создалось в годы революции, и не даром негодование их направлено на потрясателей основ существующего строя. Через существо иоаннитов мы можем видеть отношение народных масс, воспитанных православием, ко всем явлениям новой европейской России, изменяющей жизнь на началах гуманитарного, эмансипированного от религии мировоззрения.

Тут встреча византийского отрицания мира с культурным утверждением его, старой православной России с новыми свободами.

Защищаясь от вторжения нового дыхания жизни иоанниты и практически уходят в идеалы аскетизма. Борьба их не ограничивается словесной проповедью. Как глубоко религиозные люди, они не остаются только зрителями всеобщей смуты народного сознания.

Задача их шире. Они пытаются жизнью своей отстоять свои святыни, и в борьбе их девизом служит отречение от всех земных сокровищ по заповеди «кто оставит дома, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную».

Итак, иоанниты являются ревностными охранителями православия, воспитавшего их в аскетическом отрицании мира.

Но глубокий трагизм чувствуется в положении людей, у которых истинное религиозное вдохновение и самоотверженность соединяются с детским незнанием современной действительности. Литература иоаннитов в смысле обнажения размеров народного невежества представляет большой интерес.

Правда, в их писаниях чувствуется самостоятельность и большая воспитанность мысли в сфере религиозных представлений.

Но насколько они сознательно преданы церкви, настолько слепо и беспомощно воюют с новыми веяниями обновленной жизни. По их представлению мировая литература выражается в «Петербургском Листке» ¹.

«Петербургский Листок» – альфа и омега безбожного просвещения. Стр. 11 из брошюры «Союз супругов» гласит: «Источником жизни для всех иоаннитов служит Евангелие Господа нашего И. Х. вообще библия и творение св. Отцов; наоборот, у безбожников и еретиков живым словом служит «Петербургский Листок»...

В литературе иоаннитов борьба с «Петербургским Листком» играет очень большую роль. В то же время это главный источник их сведений о всех явлениях культурной жизни, и так как в этой газетке большое внимание уделяется хулиганам и трактирам, то культура, по представлениям иоаннитов в конце концов выразилась в трактирах и хулиганах. Хулиганы безобразничают...

А кто их привел на этот путь?

– Конечно, Толстой, потому что все зло в современном мире от Толстого и его последователей.

Стр. 9 той же брошюры «Союз супругов» говорит: «Для убедительности и ясности приведем одну из толстовских клевет, написанную в зараженном толстовским ядом Петербургском Листке. Какой-то Н. Полярный пишет такую бесстыдную грязь и мерзость, какую способны выдумать только разве толстовцы, да и то из числа сотрудников вышеупомянутой газеты. Читая эту мерзостную клевету, так и хочется сказать: вы толстовцы, со своим графом еретиком сами заражены всякой богомерзской нечистотой. Вы до мозга костей пропитаны пьянством, блудом и беззаконием, являясь великим соблазном для людей. Спаси Господи и помилуй каждого истинного православного христианина от таких лютых волков, как безбожники толстовцы со своим яснополянским учителем».

Революционеры у иоаннитов – также смешиваются с толстовцами, и вся революция во всей ее многосложности – порождение толстовцев и никого больше. «Смуту народную породили толстовцы»... утверждают они во всех своих брошюрах...

Курьезность смешения Толстого с «Петербургским Листком» и с революционерами поражает полной неспособностью ориентироваться в течениях современного мира, но тем не менее коллизия с Толстым имеет свой смысл и серьезные причины.

Толстой отрицатель церкви, чуда, тайны и всей мистики Христианской.

В этом секрет вражды иоаннитов.

Они карабкаются из низов земли, через церковь и аскетизм они освобождаются от деспотической власти земли, и всякое посягательство на Логос, возводящий их к святости в личном нравственном подвиге, всякое посягательство на церковь – носительницу этой святости, представляется им страшным нравственным падением, возвращением назад к царству безличного мрака.

Народ хорошо знает природное начало своей жизни. Стихия земли дает цельность его душе, богатство и силу, красоту и яркость переживаний мира, но она же держит его и в рабстве темных страстей.

Источник его творчества струится из земли со всеми запахами полей, яркостью весны и цветов, со всей мощью космического дыхания, но также нераздельно должен он подчиниться и тому, что несет разложение и смерть.

Поле и пахарь живут одной жизнью, но крестьянин не владыка над стихиями земли. Он хорошо знает это. Он чувствует свое несовершенство, свою несвободу. И безличному началу своей жизни он противополагает личность. Только совершенная личность в состоянии подняться над стихийностью жизни и победить ее, т.е. в свободе овладеть ею.

Но победа не дается без подвига, т.е. нравственных усилий. Отсюда, с народной точки зрения на звание личности имеет право только человек большой нравственной силы, подвижник, который уже с помощью Самого Бога может творить чудеса.

Таким образом народное тяготение к святости и чуду коренится в жажде освобождения из-под власти природно стихийных начал через преодоление данной действительности в свободе нравственных усилий.

Церковь же как хранительница этого спасающего пути, церковь, как питательница и руководительница, оберегающая рост личности, почитается народом матерью.

«Кому церковь не мать, тому Бог не отец». Признание народом церкви и чуда, как как идеального выхода из природно безличной действительности в царство свободы, коренным образом определяет и его отрицательное отношение к культуре.

Культура, обещающая ему свободу без подвига, без нравственных усилий и божественного роста личности внутренне отрицается в том аскетизме, который до сих пор составлял главную двигающую пружину церкви.

Любопытно, между прочим, то, что иоанниты при всем своем отвращении к свободам встали на одну плоскость со своими врагами, требуя себе свободы от внешнего авторитета в церкви. И было бы ошибкой думать, что они борются со свободой вообще, и что они черносотенцы в политическом смысле слова. Политическое значение иоаннитов равняется нулю. Участие же их в таких органах как «Гроза» выражается исключительно в бессильных попытках оправдаться перед св. Синодом, ибо других путей в печати они не имеют. Не мешает также отметить и то, что у них нет ни одной брошюры, посвященной еврейскому вопросу. Евреи, как народ, для них не существуют.

Вообще враги у них находятся больше в области мистической, а не эмпирической. И только в этом смысле для них важен Толстой.

Остается еще отметить религиозно-экстатический характер жизни иоаннитов. Несомненно, их религиозность носить своеобразный, повышено мистический тон. Стоит только побывать у них на акафистах, чтобы убедиться в этом.

Экстаз их тесно связан с суровым аскетизмом. «Без умерщвления плоти духу не подняться к божественному», – учат они не только на словах, но и на деле.

Аскетизм их простирается на все земное, но в главном своем моменте он, конечно, сосредоточен в области пола.

«Мы живем по образу и подобию святых и праведников, кои всечасно распинали свою плоть, боялись плотского греха даже в браке и в свободе радовались небесному жениху Христу».

Такая религиозная повышенность обыкновенно создает то своеобразное мироощущение, при котором человек как бы переносится в иную плоскость бытия, где его духу раскрываются божественные тайны.

Он реально переживает, чувствует и видит то, что людям обычной жизни недоступно и потому непонятно. В этом тайна аскетизма.

Отрываясь от земли со всеми ее радостями и скорбями, человек через аскетизм приобщается мирам иным.

Но вместе с этим и плоть его приобретает новую способность – воспламеняться и гореть в напряжении ощущения полноты бытия.

Половое чувство обостряется и только усиленная суровость и неослабная строгость в состоянии держать его на высоте. Отсюда – практика тысячных поклонов, пост, ночные бдения и т.п.

Религиозно созерцательный аскетизм в высокой степени присущ церкви, и в сущности институт монастырей неразрывно связан с идеалами аскетического отрицания земли для радости созерцания и освобождения от уз плоти.

Но с другой стороны церковь из опыта всяких подвижников знала и опасности аскетизма.

Экстатическая радость плоти часто принималась за голос божественного откровения, и тогда человек находил оправдание всем стихийным силам плоти и уже утверждал не аскетизм, а совершенно противоположное – полную свободу страстей. Было не мало религиозных сект, которые начинали с сурового аскетизма, а кончали проповедью свободной любви, т.е. переходили к грубому и безличному натурализму.

Такие явления наблюдались главным образом там, где мистические увлечения захватывали массы.

Массовая религиозная повышенность с направлением аскетическим держится исключительно силою чувства, и без интеллектуального, рефлексирующего начала чувство это, в силу своей текучести, легко изменяется в своих направлениях. Стоит только сильному человеку объявить свое чувство за голос свыше и масса легко пойдет на этот голос, будучи психологически одинаково настроены со своим вождем.

В истории церкви много можно найти примеров падения целых общин, принимавших в экстазе требования плоти за божественный голос.

Духовная литература не мало посвятила внимания этой стороне аскетизма, и в длинном ряде опытов давно уже выработалась определенная церковная практика, по которой на вершины мистического созерцания допускались только отдельные личности, а не массы.

Каково же положение руководящей церкви, когда мистицизм выходит из нормальных рамок и стихийно захватывает малокультурную религиозную народную массу?

Какими путями она может воздействовать на темное сознание, отдавшееся во власть субъективных и в своей субъективности непреложных настроений?

Дело решается просто, когда сектанты явно отказываются от церкви, утверждаясь на своих догматах. Там же, где члены церкви не только не хотят отделять себя от целого, но в своей мистической повышенности являются самыми верными и преданными сынами, в этом случае внешняя борьба не только не достигает целей, но приводит как раз к обратным результатам.

Гнать мистически настроенную массу внешними средствами, т.е. всякими запрещениями вплоть до отлучения, – все равно, что ветром тушить пожар.

Положение иоаннитов исключительное.

Они слишком верны своему учителю Иоанну Кронштадтскому, воспитавшему их в строгом православии, чтобы сектантски отколоться от церкви, и потому чувствуется грубое непонимание души народа, нежелание посчитаться с его запросами, когда отцы миссионеры насильно загоняют этих фанатиков православия в секту.

С другой стороны, отрываясь в мистически повышенном тоне жизни от церкви, отдаваясь субъективной вольности, они, как темные люди, рискуют потерять чутье действительности и погрузиться в мир призраков.

Таким образом тут авторитетный голос руководящей церкви должен иметь свое место, религиозное движение масс должно быть введено в нормальное русло без потрясений и смут.

Но как направить эту живую силу народной души на благо всей церкви?

Прежде всего религиозный пафос, направленный в сторону чистой субъективности, ничем не ограниченной, не руководимой Логосом, этот религиозный пафос в смысле женского начала может быть плодотворным только в соединении с другим началом. Необходим объект, который мог бы поглотить всю силу пафоса.

Чтобы сохранить воду нужен сосуд. Благоразумный хозяин укрепляет русло, собирает воду и ставит мельницу.

В западной церкви так и делалось.

Стихия народной религиозности не размывала берегов церкви, не затопляла, не разрушала, а вводилась в определенный орден, с объективными, строго намеченными целями, которые и поглощали религиозный пафос.

Так возникли из народного движения францисканцы. Нищенствующие бродячие святые, взыскующие града небесного, превратились в огромную просветительную силу. У них были свои университеты, ученые, от них вышел Бэкон.

Доминиканцы, Бернардинцы, Иезуиты возникли из движений народных и все стали живыми органами церкви.

Восточная церковь в период творческих религиозных движений практиковала нечто другое – она обыкновенно создавала монастырские уставы.

Созерцательный восток проявлял себя не в практических задачах, как это было на западе, а в чистой мистике.

Так развивался живой организм церкви в те времена, когда еще много было творчества в самой сердцевине христианства, когда лучшие силы народов – наиболее просвещенные и богатые духом люди героически работали в церкви и мыслью, и кистью, и резцом, и пером, и практическим делом…

Жизнь кипела в грандиозном размахе религиозной мощи.

Теперь же, когда церковь превратилась в какую-то заброшенную пустыню, где сонно и скучно бродят тени и вспоминаю былое величие, деятельность ее ограничивается исключительно охраной накопленных отцами богатств и жизнь не обновляется новым строительством.

Никакое религиозное движение в народе, как бы оно праведно и значительно ни было, теперь не находит своего нормального исхода, потому что нет вдохновляющего начала в самой церкви.

Когда организм в параличе, отдельный член может шевелиться, но ему не поднять на ноги всего тела.

Духовенство не имеет силы взять живое религиозное движение в самой церкви и направить его на творчество в том направлении, какое предсказывается временем.

Так иоанниты имеют сильную тенденцию религиозно просветительного характера. Недаром они держаться главным образом распространением книжек.

Какая деятельно просветительная сила могла бы образоваться в народных массах, где переживается такая жажда религиозного слова!

Духовенство не знает живых целей, не знает вдохновения строительства и дух не животворит его дел, а потому движения народной религиозности только пугают его.

Трагикомедия иоаннитов с очевидностью обнаруживает, как бедственно и тягостно настоящее положение темного народа даже там, где он, отдаваясь высшей потребности сердца, выступает активно в поисках лучшей действительности, и как необходимо ему серьезное участие просвещенного руководства.

Уход в секты не может представлять действительного выхода.

Освобождающая роль сектантства относительна и в судьбе сект есть неизбежный трагизм печального конца. Потоком живого протеста и творчества они размывают традиционно омертвелое русло народного быта, но для самих себя не создают никакого освобождения.

Окончательно выделяясь из духовного организма и порывая связь со своей духовной отчизной, они впоследствии утрачивают свое первоначальное творческое вдохновение, и, отрываясь от общекультурной жизни целого, неизбежно замыкаются в тесные собственные ячейки и бесплодно запутываются в сетях собственной ограниченности. Очевидно, что это не выход. Желанным должен быть лишь тот строй жизни, где ни один атом духовной энергии не пропадет.

Без самой широкой культуры народу не подняться на простор истинной свободы и раскрытия ценности личности.

Но до тех пор, пока культура не найдет своего религиозного оправдания, она не может войти действующей и формирующей силой в народную душу. Драматизм положения может разрешиться в положительном направлении только при условии расцвета религиозного сознания среди самих носителей культуры – просвещенных слоев общества с одной стороны, и с другой – при поднятии просвещения в народных массах.