I. Поездка в русское селение Майнос в Малой Азии
Целью посещений проживающих в Майносе некрасовцев афонским иноком Михаилом, – было учреждение между ними законного священства на началах единоверия. Первая его поездка в Майнос была напечатана в двух периодических изданиях – в Душепол. Чтении за 1873 г. и в Страннике, а в конце прошедшего года перепечатана и в журнале „Истина“ (кн. 37). По ним мы передаем ее содержание. С 1860 г. жители Майноса, русские старообрядцы беглопоповщинского согласия, почти каждый год приезжали на Афон, человека по два, а иногда и по три, для продажи рыбы; а главная цель их была, не удастся ли им на Афоне сманить к себе какого либо попа. В бытность на Афоне в 1872 г. в марте месяце, они познакомились с о. Михаилом и признались ему, что они желают найти там какого-либо попа. При этом они рассказали, что у них уже года три, как нет попа, что последний поп Агафодор жил у них года полтора, нажил денег и утек неизвестно куда, что попы приходили к ним, чтобы денег нажить и уйти, не смотря на то, что жизнь у них хорошая: мяса много, рыбы также, вина пьют сколько хотят; а австрийских попов принимать не хочется. При этом старообрядцы, предполагая, что имеют дело с лицом священным, приглашали о. Михаила к себе „поповать“. 0. Михаил посоветовал, чтобы они приняли священника законного, с благословения патриарха, на началах русского единоверия, надеясь, что константинопольский патриарх окажет снисхождение немощным старообрядцам. „Совет твой хорош, отвечали майносцы, мы не прочь принять к себе священника, хотя бы и с благословения патриарха, но не знаем, согласится ли принять его наше общество? При том у нас нет таких людей, которые бы могли похлопотать об этом деле у патриарха».
Двое из майносцев и отправились с Афона для совещания с своим обществом, а третий остался на Афоне в ожидании их возвращения. Общество майновцев изъявило согласие принять к себе священника по благословению патриарха и отправило на Афон с ответом самого старшину, атамана Никиту Лаврентьева. Привезя благоприятный ответ, Лаврентьев просил афонских иноков, чтобы они избрали способного человека и отправили его вместе с майносцами в Константинополь похлопотать в патриархии о разрешении иметь в Майносе законного священника, а за тем, чтобы этот монастырский поверенный посетил и Майнос для разъяснения некоторым жителям их недоумений. Для исполнения этой миссии и был назначен инок Михаил. Составлено было прошение от имени майносцев к константинопольскому патриарху и о. Михаил с пятью майносскими депутатами явился к патриарху. Прочитав прошение патриарх сказал:,, дело ваше я один решить не могу; я его представлю на рассмотрение всего Синода: он соберется через три дня, тогда приходите сюда, и мы скажем вам решение “. Это происходило 20 мая 1872 года, 24 мая старообрядцы с о. Михаилом явились в патриархию, захватив с собою и драгомана, знающего греческий и русский язык. Просителей потребовали в синодальную залу, и патриарх объявил им след. словесное решение: „Великая церковь с духовною радостию и любовию готова принять вас в свое общение; по прошению вашему мы благословляем вам взять одного иеромонаха из русского Пантелеймонова на Афонской горе монастыря, для временного отправления богослужения, пока вы изберете из своего общества достойного человека для поставления в священники“. При этом о. Михаил указал на разность обрядов. Патриарх ответил: „если в этих обрядах нет догматической разности, то мы благословляем». Согласно решению были составлены и выданы за подписью патриарха и всех членов Синода три грамоты: одна на Афон о назначении в Маинос одного иеромонаха «для духовного надзора за новопросвещенными„ который предварительно должен явиться в Константинополь для снабжения его нужными рекомендательными письмами; другая митрополиту кизическому, к епархии коего Маинос относится, и третья жителям Майноса. Ни в одной из этих грамот не упоминалось разрешении на „старые” обряды, и это обстоятельство послужило поводом для дальнейших хлопот и затруднений. Афонские иноки, понимая всю важность подобного умолчания, решились вторично просить патриарха, чтобы он хотя в одной грамоте на имя кизического митрополита высказал данное им на словах благословение относительно богослужения по старинным книгам и обрядам на подобие существующего в рycской церкви единоверия. Избранный, согласно предписанию патриарха, иеромонах Израиль (из русских). инок Михаил. И архимандрит Макарий, приглашенный маиносцами собственно для освящения одной из их часовен в церковь, отправились в Константинополь. Явившись к патр. Анфиму и благосклонно им принятые, они и заявили свою просьбу относительно формального разрешения на старинные обряды. Но патриарх, давший словесное благословение, стеснился подтвердить оное на бумаге; он потребовал для сего письменного же подробного объяснения о этих обрядах, которое обещался рассмотреть сам и за тем доложить Синоду. Объяснение было написано: при нем представлена была и копия с прошения московских старообрядцев и резолюция митрополита Платона 1800 года. Пока документы эти рассматривались епископами греческой церкви, инок Михаил с иером. Израилем, по благословению патриарха, отправились в Маинос для ознакомления с майносским обществом. С ними отправились еще афонский монах Иосиф, послушник Алексей и один русский поклонник из г. Ярославля, поехавший туда по любопытству посмотреть на русское селение находящееся в азийской Турции. Верст за семь встретили их толпы майносцев сначала человек около ста детей обоего пола, за тем взрослые и старики, все одетые по праздничному; в самом селении встретил старшина с хлебом-солью. 10 июля Израиль служил всенощную, часы и молебен при громадном стечении народа. Майносцы радовались и думали, что священник останется у них навсегда: они думали, что вопрос о законном священнике совершенно уже покончен, в чем пришлось скоро разубедиться. Один из майносцев обратился к иеромонаху Израилю окрестить больного младенца. Израиль, не, имея от патриарха благословения на совершение таинств и не имея мура должен был отказать. За тем, он объявил о своем намерении, к удивленно майносцев, отправиться снова в Константинополь за получением патриаршего благословения. С глубокою скорбью проводили майносцы афонских иноков, прося их поскорее приезжать к ним.
Явившись к патриарху узнать о решении Синода, афонские миссионеры услышали от патриарха совет внушать майносцам, чтобы они приняли и обряды православной церкви. Главное затруднение в допущении содержимых старообрядцами обрядов представляло двуперстное сложение для крестного знамения; в нем греческие церковные власти опасались догматической погрешности. Инок Михаил разъяснял константинопольскому Синоду, что в двуперстии догматической погрешности не заключается никакой, что в противном случае русская церковь не допустила бы старообрядцев в общение, что старообрядцы в сложении двух перстов выражают мысль, что Иисус Христос есть Бог и человек, а эта мысль православна. Не смотря на это разъяснение, патриарх поручил о. Михаилу убеждать майносцев переменить двуперстное сложение на трехперстное. „Но надеюсь порадовать ваше святейшество успехом“, отвечал миссионер, и просит отпустить его на Афон, не отказываясь впоследствии снова побывать в Майносе для религиозных бесед. Получив благословение патриарха, и объявив о решении его майносским поверенным, инок Михаил явился к русскому послу, покровительствовавшему афонским миссионерам. Последний посоветовал подождать несколько времени, пока патриархия окончит болгарский вопрос, а майносцев не оставлять без внимания, при этом он обнадеживал, что дело это со временем уладится.
После праздника Успения Божией Матери афонские старцы сочли полезным вновь отправить в Майнос инока Михаила, с целью не дать там совершенно заглохнуть мысли о церковном единении, а за тем поручили ему съездить на Дунай для бесед со старообрядцами. Описание этого путешествия самим о. Михаилом и составляет предмет печатаемых» статей.
***
Августа 16 дня, призвавши Бога в помощь, получивши напутственное наставление и благословение от честных наших отцов, я с послушником Алексием, отправился в путь.
18 числа я благополучно прибыль в Константинополь; 19-го я побывал в патриархии. В это время, по случаю болезни патриарха, я не мог лично видеть его; но через келейника своего он объяснил мне свое мнение относительно майноских старообрядцев. „Если российский святейший Синод уведомит о том, что с разрешения оного совершается в некоторых российских церквах богослужение по таким книгам и обрядам, которые имеют у себя майносцы, то в таком случае разрешим и мы майносцам по сохранившимся у них русским книгам и обрядам совершать богослужение”.
Для меня было этого довольно; я понял, что свят. патриарх снисходительно смотрит на все эти церковные обряды, о которых мною было ему подробно объяснено раньше.
Перед поездом во второй раз в Маинос, я представлялся русскому послу Н. П. Игнатьеву, который одобрил распоряжение честных старцев и мое послушание.
28 августа мы отправились на турецком пароходе по мраморному морю. Того же числа вечером пред захождением солнца, благополучно прибыли в город Бандру, где нас неожиданно встретил и пригласил к себе на ночлег греческий прав. Георгиевской церкви священник о. Георгий. Пользуясь его радушным гостеприимством, мы провели в лучшей его комнате ночь очень спокойно.
24 в 10 часов утра мы отправились по сухому пути на паре лошадей из города Бандры в Майнос. Возница наш был турок, нисколько не понимающий ни русского, ни греческого языка. Едва мы выехали за город, к нам явился названный провожатый, черкес, на верховой лошади, который позади нашей повозки проехал верст пять. На вопрос наш: „что это за человек, который едет за нами, возница отвечал, что он его не знает». Потом я заметил, что мы едем не по той дороге, которая идет в селение Майнос, и посему немедленно приказал ямщику воротить лошадей и ехать назад, но ямщик, как будто не понимая моих слов, продолжал путь вперед. После этого мы стали подозревать ямщика в недобром намерении; но к нашему счастью, саженях во ста впереди, мы увидели две повозки нагруженных пшеницей; около этих повозок сидели несколько человек. Это были земледельцы турки, которые везли пшеницу в город продавать: расположившись на траве, они обедали сами и кормили своих волов. Подъехав к этим людям, мы спросили их: „по этой-ли дороге едем в Майнос”? „Нет”, отвечали турки; „вон та дорога“, проговорил один из них, показывая рукою в левую сторону.
Непрошенный нами провожатый черкес также остановился около повозок земледельческих и о чем-то с ними по турецки разговаривал. Смотря в ту сторону, куда показывал нам турок, мы увидели на расстоянии двух верст майноскую дорогу, по которой к нашему утешению кто-то ехал на повозке запряженной парою волов. По приказанию нашему ямщик направлял своих лошадей к замеченной нами дороге и помчался к ней рысью целиком; провожатый же черкес сидя на своей лошади смотрел на нас, не двигаясь с места, до тех пор пока догнали мы замеченную нами повозку, и потом, исчез с глаз наших.
Было-ли худое намерение у ямщика нашего и ехавшего за нами черкеса относительно нас, я положительно сказать не могу; но же лишним считаю объяснить то, что мы не без страха и опасения за свою жизнь ехали от Бандры до самого Майноса.
Проживающие между Бандрою и Майносом черкесы грабят под час и самих турок. Теперь впрочем, как говорят майносцы, они несколько смирились, вследствие строгого пре следования их со стороны турецкого правительства. В два часа по полудни, мы приехали в Майнос никем в то время неожидаемые; в конце селения нас случайно встретил сам старшина оного добрый Никита Лаврентьев, и радушно пригласил в дом свой.
О приезде нашем скоро разнеслась молва по всему селению, и посему сей час же начали являться в дом Никиты Лаврентьева ближайшие его соседи, поздравляя нас с приездом и спрашивая, что мы им привезли нового.
Прежде всех пришли к нам известные два часовенных уставщика: Ващихин и Андрианов, а вслед за ними прочие почтенные старики майноские, которые, раскланиваясь с нам, почти все выражались сими словами:
– Ну, отцы, мы уже начали было думать, что вы теперь вовсе нас оставили и уже никогда не приедете к нам; увидавши же вас, мы так рады, что и не знаем, как вам передать эту радость нашу; спаси вас Христос, что опять пожаловали к нам.
– Напрасно, друзья мои, вы так думали, что честные отцы нашей св. обители перестали заботиться о вас. Напротив, они желают вам, как самим себе, душевного спасения, которое соделывается во многом совете, и при законном священстве; они искренно желают, чтобы это правильное священство, без коего невозможно спастись, было у вас.
Вот поэтому-то именно они и послали нас к вам во- второй раз; а мы их волю исполняем с такою же христианскою любовью, какую они имеют к вам, проговорил я.
Спаси Христос ваших отцов честных и вас за то, что вы нас грешных не забываете, отвечали майносцы.
Даже хорошо вы сделали, что теперь к нам приехали, понеже некоторые из наших, думая, что вы теперь нас вовсе оставили, начали было толковать об австрийских попах; особливо Василий Иванов Крученов, которого и вы знаете, сбивает с толку простых людей. Теперь афонцы нас покинули, патриарх отказал, говорит он, чего еще будем ждать? Возьмем себе попа австрийского поставления.
Хоть и мало его слушают, но все же некоторые слушают и смущаются; поэтому то вы и хорошо сделали, что еще к нам пожаловали; так проговорил уставщик Ващихин.
– Крученов теперь дома? спросил я их.
– Дома.
– Как бы нам с ним повидаться?
– Да мы, пожалуй позовем его сюда. Через полчаса явился в квартиру нашу Крученов, который, раскланявшись с нами и поздравив нас с приездом, уселся.
Как поживаешь Василий Иванович? Спросил я Крученова.
– Слава Богу, так себе, хорошо.
– Думал-ли ты сегодня нас видеть здесь?
– Не только сегодня, но никогда не думал, что вы еще к нам приедете.
– Почему же так?
– Да потому, простите меня, так думал я, что патриарх отказал в нашей просьбе, и вы конечно в тот раз оскорбившись, уехали от нас, за то что наши подняли вопрос о мире. Ответил Крученов.
За все это тебе простительно; но в том, что ты признаешь австрийскую лжеиерархию за правильную иерархию, и также признавать советуешь другим, ты погрешаешь, друг мой!
– Это правда, я теперь пред всеми сознаюсь, что некоторым из наших говорил так: если патриарх отказал в нашей просьбе, и афонские отцы теперь к нам более не приедут; значить, мы опять остались навсегда без-попа, а чем без попа жить по-свински, не лучше ли нам взять попа хоть австрийского поставления? ответил, не конфузясь. Крученов.
–Ты убежден ли в том, спросил я, что при совершении каких либо таинств австрийскими попами благодать Божия также действует, как она действует при совершении правильно поставленными священниками?
– Я этого не знаю, отвечал он. а только думаю, что все же лучше иметь хоть какого нибудь попа, чем вовсе жить без попа, ведь мы христиане, а не скоты какие нибудь.
– Убеждение твое, что христианам быть без священника не возможно, я признаю здравым, но слова твои, что лучше иметь хоть какого нибудь попа, чем вовсе жить без попа, не основательны; надо иметь попа не какого нибудь, а законного. Незаконный священник, приступая к священнодействию, также грешит, как если бы он вовсе не был рукоположен. Зри о сем номоканон в Иосифовским Потребнике, лист. 715.
Австрийское священство появилось только с 1847 года, и получило свое начало от епископа, за деньги решившегося перейти к старообрядцам, и, конечно, без соизволения своего патриарха, который, вследствие этого побега и изверг его из сана и отлучил от церкви. Могут ли быть правильные священники от такого епископа?
– Так, так, это правда, я вполне с этим согласен, что австрийские попы не есть попы, мы лучше примем к себе попа из греков, чем австрийского поставления воскликнул
Иван Васильев Ващихин.
– Итак, почтенный Василий Иванович, советую тебе более не думать о белокриницких попах.
– Конечно вы больше знаете: заметил Крученов, я спорить с вами не буду; но если вы признаете австрийское священство незаконным, так давайте же нам поскорее вашего законного попа.
– Дать или не дать вам священника, ответил я, зависит не от нас, но от Константинопольского св. патриарха; так как св. патриарх по вашей просьбе отказал в оном, по незнанию, конечно, ваших церковных старопечатных книг и обрядов, то посему теперь советую вам, друзья мои, обратиться с прошением в российский святейший Синод, который, может быть, уведомит Его Святейшество, что в наших книгах и обрядах нет никакой догматической погрешности и что по этим книгам и обрядам в русских единоверческих церквах давно разрешено Синодом совершать богослужение. Получивши такое уведомление и разъяснение от российского св. Синода, Константинопольский св. патриарх, я думаю, в то время не откажет в вашей просьбе, благословит вам одного священника, которого вы сами изберете, чтобы он совершал богослужение по вашим книгам и обрядам, т. е. на правах единоверия.
– Этот совет твой хорош, мы готовы ему последовать, но только нужно прежде об этом посоветоваться с нашим обществом, возражали вожаки майноские.
На другой день по распоряжению атамана собрана была сходка, которая после долгого совещания решилась наконец отправить прошение через русское посольство, в российский св. Синод. Прошение немедленно было написано и прочитано в слух всего майноского общества, к которому все подписались, кто только хоть как нибудь мог подписать свое имя, а в дополнение атаманом приложена была сельская печать.
После этого сходка разошлась, остались только некоторые уставщики и почетные старики майноские в доме атамана, который пригласил их отобедать вместе с нами.
За столом опять началось радушное угощение и веселый разговор вожаков майноских, которые многократно выражали нам усердное благодарение за то, что мы во второй раз приехали к ним. Теперь все наше майноское общество радуется несказанно, что прошение будет нами отправлено в российский св. Синод, теперь все с надеждою на милость Божию и милость русских архипастырей разъедутся в разные места для рыбной ловли. Теперь, долго-ли коротко-ли, будет у нас законный поп. Надоели уже нам беглые попы: сколько мы потерпели от них, сколько истратили денег для них, только один Бог про то знает; так выражался атаман Н. Лаврентьев.
– Хорошо бы было, если бы Бог нам послал попа-то из великороссиян: московской, или владимирской, или тверской и прочих губерний, говорил Иван Ващихин.
Почему же вы хотите иметь у себя священника только из упомянутых вами губерний? Не все ли равно, если священник будет прислан к вам из Малороссии? вопросил я.
– Ох, нет! не все равно, у Малороссии вера Христова попорчена; там попортили ее проклятые папежники поляки.
– Чем же в Малороссии поляки веру попортили?
– Как чем? сделали малороссов униятами, заставили их изменить таинство крещения; малороссы и теперь не погружают как истинные христиане в три погружения, но поливают младенцев. А поливательное крещение несть крещение, но паче осквернение.
– Ты опять, Иван Васильевич, по привычке к спорам, пускаешься в такой разговор, который ни к чему не ведет.
Правда, что обливательное крещение в Малороссии долгое время было в употреблении и быть может в некоторых малороссийских селениях употребляется и теперь; но откуда ты взял, что будто бы такое крещение несть крещение, но паче осквернение? А что обливательное крещение, совершаемое нужды ради, признает наша святая церковь действительным, о сем много можно привести доказательств из книг вами уважаемых, древлеписьменных и старопечатных.
В подобных разговорах мы провели время за столом часа два; собеседники наши майносцы были очень веселы, и, как заметно было, соглашались с моими доказательствами истины, и все говорили в мирном духе, утешаясь той надеждой, что теперь скоро у них будет законный священник. Но и враг в это время не дремал; он возмутил спокойный и мирный дух майносцев следующим образом: когда мы начали выходить из за стола, в этот момент на улице, близ нашей квартиры, в народной толпе поднялся шум и крик, на который выбежали наши собеседники. Через четверть часа привели на двор нашей квартиры человека привязанного длинною цепью за шею.
Что это за человек? с удивлением спросил я атамана, смотря на пьяного лет тридцати здорового мужчину, с накинутой на шею цепью.
– Да вишь ты, налопался вина, да пьяный-то начал шуметь, кричать и драться, вот за это его связали и привели ко мне, ответил Никита Лаврентьев.
– Я бы вам советовал его теперь отвести домой и там запереть, а когда проспится, тогда сделать ему выговор, чтобы он впредь так не напивался и не буянил, сказал я атаману.
Совет мой был исполнен, пьяный буян со двора атаманова был удален. Но освободившись из под караула, он опять начал буянить и бить кого попало. Тогда его снова поймали и заперли в сторожку.
– Ну, отцы честные, в жизни моей первый раз такое неприятное происшествие случилось в нашем селении, ровно бес этого нашего парня научил при вас, наших дорогих гостях, так напиться, пьяному делать такое возмущение; проговорил атаман, входя в нашу комнату.
Разумеется, бес, который позавидовал вашему доброму намерению иметь у себя правильное священство и церковь, проговорил я.
– Спаси тебя Христос за такое рассуждение; нам больно совестно пред вами, мы думали, что вы за этого пьяного дурака оскорбитесь на всех нас, этот парень трезвый хороший человек, но пьяный бывает дурак, сегодня же он напроказил столько, как еще ни разу не проказил; кричит всем как сумасшедший: поскорей добывайте попа; я жениться хочу; у меня невеста есть! А мало ли у нас есть помолвленных невест и женихов, но никто из них так не дурит, как он сегодня дурил. Теперь мы и не знаем, что с ним делать! Как его наказать?
Думаем завтра отправить его к туркам, там его проучат лучше нашего, проговорил атаман.
– К туркам, к туркам, г. атаман, его разбойника, он мне сегодня всю голову расколотил, так что я теперь сделался болен, а у меня пятеро детей, которых без меня кормить некому. Так жаловался атаману один пожилых лет мужчина на пьяного буяна.
За что же он так осмелился ударить тебя? спросил я майносца.
Да ни за что, как словно с ума сошел: ты, говорит, всему тому причиной, что нам отказали афонские отцы попа.
Через вас поп не стал у нас жить. А чем я причиной, посуди так, отец; отвечал он.
Советую вам, друзья мои, не предавать этого жалкого человека на истязание туркам, а, сделать ему внушение, что- бы он испросил у вас прошение и обещался этого впредь не делать, великодушно простить его.
Хотя не вдруг, однако ж согласился обиженный майносец простить причинившего ему побои в нетрезвом виде человека, а также и атаман не решился отправить виновного к туркам.
После этого мы были приглашаемы гостеприимными майносцами из дома в дом, одни приглашали нас пообедать, другие поужинать, третьи побеседовать, а четвертые хоть посетить дом их. В этот раз мы прожили в Майносе три дня, пользуясь радушным гостеприимством жителей оного. За это время я хорошо с некоторыми из них познакомился, видел их простодушие и житье бытье. Домики их все без исключения низенькие, построенные в один этаж, с двумя маленькими окошками, покрытые камышом, и немногие черепицей; но в каждом доме заметна чистота и опрятность; земли у них много, и земля хорошая, удобная к посеву, но они ее не обрабатывают; по их полям пасутся большие стада почти круглый год волов, коров, буйволов и прочие домашние животные и разного рода птицы. Поэтому кроме рыбы с избытком каждый из них имеет у себя мяса и молока. За этот избыток они покупают хлеб и все нужное для жизни. Во всем их селении нет ни одной корчмы, или шинка, которые иметь они считают тяжким грехом; однако же не смотря на это иные из них напиваются до пьяна. Вино покупают или в соседнем селении или привозимое торговцами в их селение. – Мужчины одеваются просто, но прилично. Казакин по колена, с прорехами под плечами, штаны на выпуск, башмаки в летнее время на босую ногу, а в зимнее с чулками, и шапка на голове из простого овчинного смушка, вот и весь туалет каждого мужчины. Но женщины утратили свой русский наряд и усвоили себе, живши на Кубани, одежду татарских женщин; каждая из них носит платье сшитое по колена, а от колен ноги остаются всегда голыми: на шее и груди вместо ожерелья висят медные, серебреные и золотые, по состоянию каждой, турецкие монеты. Девицы кроме монет на шее и груди имеют каждая в своей косе металлическую цепочку, с тремя бубенчиками величиною с простой орех, которые во время ее ходьбы звенят. Такой наряд майноские женщины и девицы предпочитают всякому другому, хотя для постороннего человека он кажется странным и смешным. Все вообще, как мужчины так и женщины майноские, почтительны. При каждой встрече друг с другом они кланяются в пояс, а при встрече с нами, монахам, кланяются всегда чуть не да земли; дети же их, по наставлению, конечно, родителей, всегда кланяются до земли. Грамотность в Майносе к сожалению мало развита. Насчитывается всех мужеского пола около 3О человек, умеющих как нибудь подписать свое имя, а женского разумеется гораздо меньше; всех же умеющих читать едва ли найдется 50 человек. Говорят они все без исключения не дурно, на своем русском языке, а мужчины почти все умеют говорить по турецки. Песни или какая либо музыка майноскими стариками строго воспрещается. При входе в дом сосед к соседу за дверьми творит молитву, и когда скажет хозяин или хозяйка дома: аминь, тогда только сосед входит в сени и кладет три поясных поклона пред образами (которые в каждом доме находятся в сенях) и потом низко раскланивается с хозяином, последний приглашает гостя садиться и начинается между ними разговор.
В Майносе есть один 90 летний старик Мокей, высокого роста и крепкого телосложения; он характера веселого, большой охотник говорить, под час любит выпить и пошутить. Этот почтенный старик, во время нашего пребывания в
Майносе, часто приходил в нашу квартиру для беседы с нами. Однажды вот что он нам рассказывал. При Екатерине второй наши родители жили на Дунае, и убоявшись чтобы она, Екатерина, не завоевала их, переселились, одни в Майнос, а другие по ту сторону Мраморного моря к городу Еносу, при речке Марине, и назвали свое селение также Енос. Здесь в Майносе поселилось людей больше, чем в Еносе. Чтобы не жить врозь, наши старики перетянули сюда и еноских жителей, хотя там им жить было хорошо; вот так жили здесь с тех пор все вместе до 1865 г. Тогда у нас не две, а пять часовен было, потому что людей всех было больше двух тысяч человек, и всех Бог питал, все были довольны, но бес некоторых смутил. В 1866 году вздумали иные искать себе другое лучше этого места, но нашли худшее. И так большая половина людей из нашего селения перебрались отсюда верст за 400, в Иконию; забрали с собою три часовни и всю часовенную утварь: там они поселились тоже при одном озере; рыбы то в том озере хотя много, и ловится она хорошо, но там ее девать некуда, жители бедные никто не берет за дешевую цену, а в другие места привозить оттуда рыбы нельзя: все горы да горы; дорог нет хороших. Поэтому кормиться им там трудно; немного пожили там, а задолжались много; теперь они раскаиваются и хотят возвратиться сюда, но за долгами оттудова их не пускают, а к тому же еще там смертность большая; многие из них померли. Теперь они услыхали, что мы принимаем к себе попа, поэтому хотят опять возвратиться сюда на жительство, и наши майносцы их с радостию примут, но никак не могут они оттуда вырваться; начальство за долги их не пускает; разделайтесь, говорят, прежде, тогда и поезжайте куда хотите, а разделаться им нечем , денег нет; вот за это там волею и неволею и живут; Бог знает, когда они оттуда возвратятся, а мы хотим, чтобы они возвратились. Здесь мы хоть и небогато живем, но все, славу Богу, сыты и довольны, как вы и сами, видите нас, а до преж сего мы жили гораздо исправнее, теперь маленько начал притеснять нас один армянин; вишь он откупил у Турок наше озеро, да и стал брать с наших рыбаков пятую часть рыбы, а как бы возвратились наши казаки из Иконии, тогда бы мы озеро то взяли за себя, и уж не стали бы иметь дела с тем проклятым армянином. Пожалуйста хлопочите-ка вы поскорее нам попа, чтобы он сюда приехал; тогда и иконийцы не станут там больше жить, один по одному все перейдут сюда, да нельзя ли похлопотать, чтобы поп-то был женатый, и чтобы согласился идти к нам навсегда. Переменные попы нам уже надоели, сколько мы на них потратили денег, а они бегут да бегут от нас, Бог знает куда. Так заключил свой рассказ старик Мокей.
По выслушании этого рассказа я обратился к атаману Никите Лаврентьеву и прочим старикам майноским с сими вопросами: действительно ли бывшие жители их селения желают из Иконии опять переселиться в Майнос? Согласно ли будет майноское общество принять их в свое селение? И кому иконийцы задолжали, частным лицам или казне? На эти мои вопросы вот что отвечали старики майноские.
Иконийцы действительно желают возвратиться в наше селение, где они родились, взросли, и мы также с радостию желаем принять их, потому что чем больше общество русских людей в этой азиатской стороне, тем жить лучше; ибо тогда
миром Господу помолимся. А должны они не в частные руки, но самой казне; да и долг то не велик; тысяч тридцать левов со всего их общества, т. е. на русские деньги тысячи две целковых. Нам даже хочется, чтобы они из Иконии возвратились сюда на свое родное пепелище, ведь все нам свои: кто сват, кто брат и племянник, а знакомого вашего
Ивана Васильевича Ващихина там находится все семейство, жена и дети.
– Как же семейство Ващихина попало в Иконию, тогда как он сам живет здесь. в Майносе? спросил я его.
Да он сам было хотел там жить, перетянуть туда и других, но, пожив немного с семейством, видит, что дело- то плохо; ну и давай оттуда утекать в Майнос; мы конечно, рады, что он опять возвратился к нам; он способный человек; мы стали просить его, чтобы поискал где нибудь для нас попа, вот он и ездил прежде в Россию, где его чуть, было не засудили, потом поехал к нам на Афон, и там попал на вас добрых людей, и нас с вами ознакомил, за что мы им довольны; а семейство-то его еще все там живет, он теперь думает как нибудь переправить сюда и семейство свое, коли Бог поможет. Так ответил Никита Лаврентьев.
– Дабы скорее могли переселиться ваши родные и знакомые из Иконии сюда в Майнос, вот что я вам посоветую сделать, сказал я. – Вы напишите вашим знакомым проживающим в Иконии письмо от имени всего вашего общества, что оное усердно желает возвращения их; с любовию приемлет, в свое селение на всегдашнее жительство; а притом посоветуйте им, чтобы они по получении вашего письма послали от себя прошение в Константинополь в русское посольство, прося оное ходатайствовать пред высшим турецким правительством о перемещении их из Иконии в Майнос и о переводе состоящего долга на них, который они скорее могут выплатить казне, переселившись в Майнос. Я думаю, что русское посольство не откажется помочь бедным иконийцам выйти из затруднительного их положения, тем более, если они при прошении объявят свое желание присоединиться, также как и вы ко св. церкви, на правах единоверия.
И этот твой совет для нас дюже полезен; мы согласны его выполнить, и непременно пошлем письмо в Иконию и прошение в русское посольство. Прошение в российский св. Синод и русское посольство, а также письмо в Иконию в одно время, действительно, и были отправлены майносцами.
Как взглянул на прошение майноских некрасовцев российский святейший Синод? Уведомлял ли он о нем Константинопольский патриархат? Исполнится ли усердное желание майносцев иметь в своем селении единоверческую церковь? Обо всем этом пока я ничего не знаю. Думаю, что св. Синод по случаю грустно оконченного Болгарского вопроса не войдет в сношение по майноскому прошению с Константинопольским патриархатом. До крайности жаль бедных майносцев, но помочь им в настоящее время выйти из их трудного положения нет, кажется, никакой возможности. Со временем же в прочем можно надеяться, что Бог поможет бедным майносцам, иметь у себя правильно поставленное священство и единоверческую церковь1.
28 августа мы простились с майносцами и отправились в путь, сопровождаемые самим атаманом, который вместе с нами целые три дня прожил в городе Бандрома, пока мы ожидали парохода отходящего в Константинополь. За это время Никита Лаврентьев познакомил нас с некоторыми жителями того города, которые радушно принимали и угощали нас чем кто мог.
В Бандроме насчитывается всех жителей около 5000 человек, в числе коих большая часть армян, меньшая турок, еще меньшая православных греков. Последние имеют в прочем три небольшие церкви.
Сентября первого числа мы благополучно возвратились в Константинополь на свое монастырское подворье.
* * *