Сомнение

Сомнение... есть земной дух, от диавола, и силы не имеет (св. Ерм, 94, 192). Источник.

* * *

...Гибельно и ужасно... сомнение, и многих, даже твердых в вере, совсем отторгает от веры. Ибо сомнение это есть дочь диавола, и сильно злоумышляет на рабов Божиих (св. Ерм, 94, 192).

* * *

Кто уверовал в Бога, тот не должен колебаться сомнением, что потерпит лишение во время своего служения. Маловерный же, не имея твердого упования на Бога, осуждается как неверный (прп. Ефрем Сирин, 31, 496).

* * *

Под сомнением рассуждай о том, чего не знаешь; если и ошибешься, не потерпишь вреда (прп. Ефрем Сирин, 31, 629). Источник.

* * *

Сомнение сердца привводит в душу боязнь (прп. Исаак Сирин, 58, 11). Источник.

* * *

Сомневаться в суждениях и долго не решаться на избрание чего-либо из двух есть признак непросвещенной свыше и тщеславной души (прп. Иоанн Лествичник, 57, 196). Источник.

* * *

Не входи в спор, не в рассуждение с сомнениями и возражениями, порождаемыми лжеименным разумом; мечом веры посекай главы этих змей, едва они выставят свои главы из своего логовища! (свт. Игнатий Брянчанинов, 41, 480). Источник.

* * *

В 1918 году Тихон, митрополит Уральский, посетив Троице-Сергиеву Лавру, в присутствии патриарха Тихона сообщил о себе следующее: «Мирское имя мое Иван Иванович Мещерский. По специальности я врач, жил с матерью и теткой в одном из губернских городов на Волге. По своему мировоззрению я был совершенно неверующим и не стеснялся высказывать своих сомнений в присутствии матери и тетки. Те сильно печалились о моем неверии и, несомненно, молились Богу о моем вразумлении и спасении моей души. Очевидно, Господь внял их молитвам, посетив меня вразумляющим сном.

Однажды, вернувшись из театра, я заговорил с матерью и теткой на религиозные темы и при этом насмешливо отозвался о их вере. Это их так обидело и огорчило, что они встали на колени и стали горячо молиться Господу о моем вразумлении. Я же, поужинав и вдоволь наговорившись на тему о неверии, лег спать. И вижу ужасный сон, в котором изображалась загробная участь грешников. Сон был настолько ярок и страшен, что душа моя едва не разлучилась с телом. Это сонное переживание отразилось так, что я поседел. Не имея ни одного седого волоса, я проснулся с прядями седых волос на голове и... уверовал. Но враг нашего спасения еще долго не оставлял меня. Он со своими клевретами часто являлся мне во сне. Злые духи, такие мерзкие, с длинными носами и окропленные какой-то скверной жидкостью, дерзали целоваться со мной. Все эти видения укрепляли меня в вере и надежде на Бога, к Которому я прибегал в своих молитвах, прося избавить меня от этих видений. Вскоре я принял монашество, а впоследствии Господь посетил меня благодатью священства и архиерейства. Так Господь молитвами моей матери и тетки спас мою душу от погибели и промыслительно поставил меня в церковь пасти словесное стадо Христово» (114, 97–99).

* * *

Поведал авва Арсений Великий о некоем скитянине, великом подвижнике и славном по вере, но погрешавшем в ней по невежеству. Скитянин говорил, что в Святом Причащении мы приемлем не Тело Христово, но образ Тела Христова в виде хлеба. Об этом услышали два старца. Зная, что говоривший велик по жительству, они поняли, что он говорит это не по злонамеренности, а по неведению и простоте. Они пришли к нему и сказали: «Отец! Мы слышали о некоем брате, что он произнес мнение, несогласное с учением правой веры, а именно, что в Святом Причащении мы принимаем не Тело Христово, но образ Тела Христова в виде хлеба». Старец отвечал: «Говорил это я». Они начали его убеждать: «Не думай так, отец, но исповедуй по преданию Святой, Соборной, Апостольской Церкви. Мы веруем, что хлеб есть само Тело Христово, а в чаше – сама Кровь Христова, а отнюдь не образы. Хотя непостижимо, каким образом хлеб может быть Телом, но так как Господь сказал о хлебе «сие есть Тело Мое» (Мф. 26, 26), то мы веруем, что хлеб есть истинное Тело Христово». Старец на это сказал: «Если я не буду удостоверен самим опытом, то пребуду в сомнении». Они предложили ему: «Будем молиться Богу в течение всей следующей недели, чтобы Он объяснил нам Таинство, и веруем, что Бог откроет». Старец с радостью принял предложение. Он молил Бога так: «Господи! Ты знаешь, что я не верю не по злонамеренному упорству. Господи Иисусе Христе, открой мне об этой тайне, чтобы я не пребывал в заблуждении по причине неверия». Также и старцы, придя в свои хижины, молили Бога в течение всей недели об этой тайне и говорили: «Господи Иисусе Христе! Открой об этой тайне старцу, чтобы он не пребывал в неверии и не погубил своего труда». И послушал их Бог. По прошествии недели они пришли в церковь, сели все трое на одной циновке, и отверзлись им очи. Когда был предложен хлеб на Святой Трапезе, тогда увидели эти три старца Младенца вместо хлеба. Когда же иеромонах простер руку, чтобы преломить хлеб на Святой Трапезе, то сошел с неба Ангел Господень с ножом в руке, заклал Младенца, Кровь из него излил в чашу. Когда иеромонах преломлял хлеб, Ангел резал Младенца на малые части. Когда приступили к принятию Святых Тайн, неверовавшему старцу подано было кровавое мясо. Увидев это, старец испугался и возопил: «Господи! Верую, что хлеб есть Тело Твое!» И немедленно мясо в его руке оказалось хлебом, по обычаю Таинства. Он причастился, прославя Бога. Старцы сказали ему: «Бог ведает, что люди не могут употреблять сырого мяса, а потому Он прикрыл Свое Тело видом хлеба, а Кровь – видом вина». Два старца возблагодарили Бога, не попустившего подвигу третьего старца сделаться тщетным (106, 52).

* * *

В 1711 году пришел в Почаев из Брацлава некий пан Каминский с двумя своими братьями и просил игумена Иосифа Добрянского дозволить им в храме помолиться. Брат его Владислав, увидя нетленные мощи преподобного Иова, усомнился в их святости и подумал, что иноки ради корысти «одного из старцев усушили себе, дабы прельщать людей и собирать сокровище». Затем, отстояв службу, братья пошли в дом свой. В ту же ночь Каминский внезапно был пробужден криком Владислава: «Отселе уже не буду!» В недоумении он разбудил брата и спросил его, по какой причине он так кричит и устрашается? «Или ты не видишь страшного сего старца с палицею, – отвечал Владислав, – грозящего мне, чтобы я не смел хульно говорить о святых Божиих? Спасите меня из рук блаженного Иова». На другой день братья все трое снова прибыли в обитель Почаевскую и здесь, усердно помолившись перед ракой преподобного о прощении грехов своих, клятвенно засвидетельствовали сие событие перед лицом игумена (109, 184–185).

* * *

Инок Троице-Сергиевой Лавры о. Исаакий рассказал о себе: «Родители мои были исполнены веры, благочестия и любви к Богу, чему и я был ими научен. Святое настроение я сохранял до пятого класса семинарии. С вступлением моим в пятый класс нашлись недобрые люди, которые дали мне почитать несколько книг антирелигиозного содержания. Мой юный ум был отравлен, как ядом, и я стал безбожником. Убеждения свои, исполненные неверия, я даже осмелился высказать своему отцу, который говорил мне: «Ох, Иван, не летай в гордости своей так высоко. Смотри, там тебя духовный ястреб-диавол склюет».

Время уже близилось к окончанию семинарии, а я по убеждению был безбожник. В день выпускного акта все воспитанники семинарии пожелали отслужить молебен Царице Небесной, перед Ее чудотворным образом Смоленской. Торжественное шествие с чудотворной иконой из собора в семинарию должно было проходить по улице, где находились дома падших женщин, которые сами погибали в тяжком грехе и многих собою привлекали на грех блуда. Видимо, Царице Небесной неугодно было идти этой дорогой, и лишь только шествие свернуло на эту улицу, свершилось дивное чудо. Икона Божией Матери встала, и никакая сила не могла двинуть ее с места. Это знамение свидетельствует, сколь противен грех плотской скверны для Царицы Небесной. Оно послужило великим вразумлением для всего народа, в особенности же для питомцев семинарии. И на мою грешную душу подействовало это чудо. Я мгновенно прозрел душою. Мне ясна стала святая истина о действии благодати Божией, которую исповедует и проповедует Православная Церковь.

Шествие свернуло на другую улицу, и чудотворная икона свободно двинулась дальше по направлению к семинарии. С того дня, по милости Божией и Царицы Небесной, все мои внутренние чувства непрестанно освящались мыслию о дивном том знамении, бывшем от иконы Царицы Небесной. Верую, что я именно за молитвы моих родителей переродился душою и сердцем. Неверие, сомнение и злоба против величества Божия во мне бесследно исчезли. А я до сих пор сознаю свою неописуемую виновность перед Богом и, думается, что мне не хватит слез всей моей жизни, чтобы загладить свои сомнения и дерзость против Бога» (114, 54–57).

* * *

Синесий, епископ Киринейский, после довольно продолжительного времени и долгих увещаний обратил ко Христу язычника, философа Евагрия, и крестил его со всем его домом. Через год после крещения Евагрий, как видно все еще колебавшийся сомнениями в некоторых истинах христианского учения, пришел однажды к Синесию, вручил ему довольно большую сумму золотом и сказал, чтобы Синесий все это раздал нищим, а ему бы дал собственноручную расписку в том, что Господь возвратит ему розданное в Будущей Жизни. Епископ дал Евагрию расписку, а золото отдал нищим. После этого Евагрий прожил несколько лет и слег на смертный одр. Перед смертью он позвал своих детей и, отдавая им расписку Синесия, завещал, чтобы они положили ее с ним в гроб. Дети обещали исполнить завещание и, когда Евагрий скончался, положили в гроб расписку Синесия. Прошло два дня после погребения Евагрия, и на третий день он явился во сне Синесию и говорит: «Приди на мой гроб и возьми свою расписку. Свой долг, как ты меня уверял, я получил и теперь, в удостоверение этого, со своей стороны оставляю тебе собственноручную расписку в получении». Проснувшись, Синесий позвал сыновей Евагрия и спросил, не положили ли они чего в гроб с их покойным отцом.

Они отвечали: «Ничего, Владыко, кроме какой-то хартии, которую отец просил положить с ним». Тогда Синесий, рассказав им свой сон, пригласил некоторых из клира и многих из благородных лиц города и пошел с ними к гробу Евагрия. Когда гроб открыли, то у мертвого нашли в руках писание и, когда раскрыли его, увидели, что в нем рукой умершего написано было следующее: «Я, Евагрий, философ, тебя, преподобного епископа Синесия, приветствую. Получил я долг, который через тебя дал Христу Богу Спасителю, и теперь уже более не потребую от тебя никакого отчета в золоте, которое некогда дал тебе и через тебя Христу Богу, Спасителю нашему». Все удивились о чуде и прославили Бога (112, 610–611).

* * *

«Однажды вечером во время всенощной в церкви Зосимы и Савватия, – рассказывал о себе архимандрит Кронид, – вдруг неожиданно, как молния, пронеслась в моей голове страшная, ужасная мысль неверия, сомнения и богохульства. Это совершилось так мгновенно и внезапно, что, подобно молнии, обожгло меня адским огнем. Затем помыслы этого рода полились сплошной рекой в моем сознании. Я онемел от страха и ужаса. В моей душе совершалось что-то неописуемое и непостижимое, ужасное и страшное. По приходе из храма в келью помыслы не оставляли меня. Воистину эти страдания были не земные, а скорее адские. Я лишился пищи и сна. После этого проходят дни, недели, месяц, проходит год, два, три, четыре, а адские мысли непроизвольно текут и продолжают преследовать меня. Я не находил себе нигде места успокоения от тоски и печали и даже в отчаянии, грешный, просил себе у Господа смерти. Эта мысленная брань была неописуемо тяжка. Представьте себе состояние боримого, когда два мира внутри него: один мир светлый – веры и надежды на Бога и пламенного желания спасения, а другой – мир темный, внушающий одни только пагубные и богохульные мысли и неверие. Нестерпимая брань особенно посещала меня во время совершения Божественной литургии. Когда предстоял я престолу Божию перед Святейшим Святых, низводя молитвой действие Святаго Духа, пресуществителя Святых Даров, меня в этот же самый момент продолжали мысленно мучить скверные помыслы неверия и сомнения. Оттого моим покаянным слезам не было предела. Даже иеродиакон Ионафан, сослуживший мне, видя меня столь горько плачущим, приписал мне повреждение в уме. Но он, конечно, так думал по своему неведению. Он не знал, что совершается в глубине моей души. Единственным моим утешением и радостью было в свободные минуты раскрывать книгу «Жития святых» и там читать о Нифонте, Кипрском чудотворце, который сам страдал подобными помыслами в течение четырех лет. Пагубные мысли нападали на меня с новой силой под великие и двунадесятые праздники. Под влиянием этого мои нервы были расстроены, мысли уныния и отчаяния преследовали меня всюду. Теряя самообладание, я принужден был прятать от самого себя ножи, вилки, бечевки и всякие другие вещи и орудия, содействующие самоубийству. Недостает у меня слов описать все и слез оплакать ужасы и страдания, вынесенные мной. Были моменты, когда я ночью, бессильный овладеть собой, выскакивал из кельи, шел к собору, бегал вокруг него, плакал навзрыд и не мог дождаться минуты, пока отопрут собор и я смогу у раки преподобного Сергия выплакать свою скорбь и невыносимые тяготы. Вспоминаю я теперь слова подвижников: «Ищи себе старца и руководителя не столько святого, сколько опытного в духовной жизни». И этот совет мне пришлось испытать прежде всего на самом себе. Когда в своих великих страданиях я обратился к одному духовному ученому лицу и поведал ему свою мысленную скорбь, он выслушал меня и сказал: «Что ты, Господь с тобой, да разве можно допускать такие мысли?» Вышел я от него непонятый им, ни жив ни мертв от безысходной печали. Всю ночь не спал. Утром, едва переставляя ноги, я, по своей обязанности, отправился в живописный класс, а по пути зашел к заведующему живописной мастерской иеромонаху отцу Михею. Он, увидев меня расстроенным, с удивлением воскликнул: «Отец Кронид! Что с тобой? Тебя узнать невозможно! Лицо какое-то особенно страдальческое, исполнено печали, что невольно выдает твои душевные муки. Говори, что с тобой?» Тогда я ему поведал о всех своих внутренних скорбях и мыслях. Он со слезами на глазах выслушал меня и с особым чувством сострадания и христианской любви, как бы сам переживая со мной мои муки, сказал мне: «Успокойся, отец Кронид. Это великая брань, наносимая врагом, бывает со многими людьми. И мы с тобой не первые. Многие, очень многие страждут ею. Я и сам страдал этой бранью семь лет и дошел до такого состояния, что однажды, придя в Успенский собор к вечерне, от мыслей неверия и богохульства даже не смог там оставаться. Выбежав из храма, я направился в келью своего духовного отца, иеромонаха Авраамия, при этом весь дрожал и сказать ничего не мог. Старец несколько раз спрашивал меня: «Что с тобой, что с тобой, скажи мне?» После обильных слез я только смог вымолвить: «Батюшка, я погибаю!» Тогда старец мне говорит: «Ты ведь не услаждаешься этими мыслями и не соизволяешь на них? Что же ты так нестерпимо тревожишься?

Успокойся! Господь видит твои душевные мучения, и Он тебе во всем поможет». Потом прочитал надо мной разрешительную молитву, благословил и отпустил меня с миром, и с того дня при помощи Божией сомнительные помыслы совершенно исчезли. А иногда они изредка появляются, но я не придаю им значения, они исчезают, и я быстро успокаиваюсь». Слова отца Михея, как драгоценный бальзам, пролились на мою душу, и я с того времени получил значительное ослабление мысленной брани» (114, 79–83)