Созерцание

...Человек, пока не совершит всякий труд в деятельных добродетелях, не может достигнуть свободы истинного созерцания (прп. авва Исаия, 59, 34).

* * *

Блажен, кто приобрел созерцание будущих благ и вечного мучения мысленными очами и прилежно потрудился улучить вечные блага (прп. Ефрем Сирин, 30, 386–387). Источник.

* * *

...Намеревающемуся приступить к созерцанию всего сущего должно очистить себя во всем, быть чистым и нескверным по душе и по телу, омывшим с себя нечистоту соответственно душе и телу, – чтобы могли мы оказаться чистыми перед Тем, Кто видит сокровенное, и чтобы благоприличие в видимом сообразно было внутреннему расположению души (свт. Григорий Нисский, 18, 312). Источник.

* * *

Созерцание... Бога совершается не по видимому и не по слышимому, и никаким из обыкновенных понятий не объемлется; ибо сего око не виде, и ухо не слыша, и это не есть что-либо из входящего обыкновенно на сердце человеку (ср.: 1Кор. 2, 9). Напротив того, намеревающемуся приступить к уразумению высокого надлежит предочистить нрав свой от всякого чувственного и бессловесного движения, омыв ум от всякого мнения, составляемого по какому-либо предположению, и отлучив себя от привычного собеседования с своею сожительницею, т. е. с чувственностью (она есть как бы супруга и сожительница нашей природы); и когда станет кто чист от всего этого, тогда уже осмеливаться ему приступить к горе́ (ср.: Исх. 19, 10) (свт. Григорий Нисский, 18, 313). Источник.

* * *

...Созерцание не совершает душу само по себе, если нет дел, показывающих преспеяние в нравственной жизни... (свт. Григорий Нисский, 20, 341). Источник.

* * *

Душа трепещет и ужасается, долго занимаясь вышними созерцаниями (свт. Иоанн Златоуст, 44, 520). Источник.

* * *

Созерцание и ведение обыкновенно бывают путеводителями и виновниками строгой жизни через то, что сердце, ими восхищенное горе, приходит в презрение земных удовольствий и всякой чувственной сласти житейской, как вещей ничтожных. Источник.

И обратно, жизнь внимательная, во Христе Иисусе совершаемая, бывает отцом созерцания и ведения и родителем Божественных восхождений и мудрейших помышлений, сочетавшись с супругою – смирением... (прп. Исихий Иерусалимский, 90, 198–199). Источник.

* * *

Заслуги всех... добродетелей, хотя сами по себе хороши и ценны, однако же в сравнении со славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя в добрых делах, однако же земных, отвлекают от созерцания высочайшего блага (Бога) и замедляют в стремлении к Богу (прп. авва Феона, 56, 587). Источник.

* * *

Созерцание есть ощущение Божественных тайн, сокровенных в вещах и в их причинах (прп. Исаак Сирин, 58, 21). Источник.

* * *

Мысленное созерцание есть естественное ведение, присоединенное к естественному состоянию; и оно называется естественным светом (прп. Исаак Сирин, 58, 186). Источник.

* * *

Духовное созерцание действует в нас в области чистоты (прп. Исаак Сирин, 58, 263). Источник.

* * *

...Созерцание же есть духовное воззрение ума для того, чтобы постигать, что было и будет, и от всего приходить в изумление (прп. Исаак Сирин, 58, 263–264).

* * *

...Сперва должно приобрести любовь, которая есть первоначальное созерцание Святой Троицы; а после того и без даяния, естественно, будет... созерцание духовного (прп. Исаак Сирин, 58, 267). Источник.

* * *

Если же созерцание истинно, то обретается свет, и созерцаемое усматривается близким к действительности (прп. Исаак Сирин, 58, 268). Источник.

* * *

...Созерцание нового мира духом откровения, которым ум услаждается духовно, есть действие благодати, а не тень ведения... (прп. Исаак Сирин, 58, 270). Источник.

* * *

<Созерцание> иногда дается по благодати за горячность веры, а иногда за делание заповедей и за чистоту (прп. Исаак Сирин, 58, 270).

* * *

...Все созерцания, какие язык в состоянии обнаружить в телесной области, суть мечтания душевных помыслов, а не действие благодати (прп. Исаак Сирин, 58, 272–273). Источник.

* * *

...<Молитвенное созерцание> бывает следствием истинного безмолвия (прп. Исаак Сирин, 58, 408).

* * *

Ум, устремляясь к созерцанию духовных предметов, имеет от того неотступную сладость (авва Фалассий, 91, 299).

* * *

Если, отсекши на время причины страстей, займемся мы духовными созерцаниями, но не всегда в них будем проводить время, имея это одно себе дело, то легко опять обращаемся на плотские страсти, не получив от того другого плода, кроме простого знания с самомнением, коего конец есть самого познания мало-помалу помрачение и всеконечное ума к предметам вещественным уклонение (прп. Максим Исповедник, 91, 207).

* * *

Как без солнечного света глаз не может воспринимать чувственное, так без духовного света ум человеческий никогда не может воспринять духовного созерцания. Ибо чувственный свет естественно освещает чувство к восприятию видения вещей чувственных; а свет духовный осиявает ум к созерцательному постижению сверхчувственного (прп. Максим Исповедник, 91, 284). Источник.

* * *

Кто хочет узреть оный <Божественный> Свет, тот должен следующее в сердце хранить: (блюстись от) телесных страстей и непотребных скверн, божбы и всякого гнева и возмущения, и рассеяния и памятозлобия – и совершенно людей не судить, а быть в самом помысле и сердце чистейшим от плотских скверн, кротким, смиренным, спокойным, откровенным и чадом мира, воздержным в пище и питии и неослабно заниматься молитвой; началом же и концом во всем этом иметь главу добродетелей – любовь (прп. Симеон Новый Богослов, 78, 279–280).

* * *

Представь в уме своем, что весь этот мир есть мрачная, бессветная темница и что свет нашего солнца есть то же, что свет малого светильника, который слабо освещает всех находящихся в этой темнице, а вне его – Триипостасный Свет, высший всякого света, всякого слова и разума, неизреченный, недомыслимый и неприступный, освещающий все такое, что невидимо, неведомо и неизъяснимо для находящихся в темнице мира сего. (Хотя есть некоторые, которые думают, что понимают то и созерцают, при помощи Божественных Писаний; но есть и такие, и не большая ли часть таких, которые совсем не знают, что кроме этих видимых вещей есть невидимые и непостижимые.) Итак, когда мы со всем рвением, со всею верою и любовию взыщем не того, чтобы увидеть тот Свет, что вне сей темницы мира, и те вещи, что находятся в том Свете и о том мире (ибо никто еще из взыскавших таковое не сподобился и никогда не сподобится узреть то), но взыщем наперед сохранить заповеди Божии, покаяться, сокрушиться и смириться, тогда откроется и для нас как бы малое некое отверстие в этом видимом крове небесном, а через него покажется несколько и невещественный оный и мысленный Свет, сущий превыше небес, который как только увидит душа, вся приходит в восхищение и стоит пораженная видением сего нового и преславного чуда, никогда не виданного ею дотоле; будучи же восхищена на небо, нудится пребыть там, углубляясь мыслью в недомыслимый оный Свет, яко невечерний и непрестающий, и погружаться в созерцание его день и ночь, и желания уже не имеет опять возвратиться в темницу мира и смотреть на вещи, которые в нем. И вот это-то созерцание, как я сказал, есть созерцание новоначальных, которые недавно вышли на подвиг добродетелей. Но когда человек пребудет долгое время в таком созерцании оного Света, не возвращаясь вспять в мир, тогда отверзается ему небо ли, или око сердца его, то есть ум, – не может он того сказать определенно, – отверзается, говорю, ум ли паче, или небо, – и Свет оный входит входит внутрь души его, Свет пресветлый и предивный, и просвещает его соразмерно с тем, сколько может вмещать его человеческое естество или сколько он того достоин. Если он пребудет в сем Свете, то и Свет сей пребудет в нем, который, будучи просвещаем, он будет узревать и домышлять таинство за таинством и чудо за чудом, восходя от созерцания к созерцанию, что все если бы кто из таковых восхотел описать, недостало бы ни бумаги, ни чернил и времени, думаю, недостало бы изложить все подробно. Истиннее же сказать, как можно описать или пересказать то, чего нельзя выразить словом, как неизреченное и неизглаголанное? Находясь же в сем Свете или, лучше сказать, с сим Светом, он не как в исступлении бывает, но видит, в каком состоянии сам находится и в каком состоянии находятся другие; также он предузнает и предсказывает, что, когда выйдет из этой темницы мира и тела – и особенно по воскресении, – тогда всеконечно увидит и невечерний оный Свет, сколько возможно будет ему увидеть его, и блага, сущие в нем, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша (1Кор. 2, 9). Но поскольку он узрит их так, как они суть уготованы от Бога любящим Его и ими восприняты, то очевидно, что со вступлением во Свет оный мы не лишимся способности познавать и видеть друг друга, но, вкусив осияния оного и созерцания Света оного чистейшего, как Бога будем знать и видеть, так и друг друга, в чистейшем и неизреченном веселии и радовании во веки веков (прп. Симеон Новый Богослов, 76, 416–418). Источник.

* * *

...Не знаю, что больше радует меня, созерцание или услаждение, то есть красота ли и радостотворное блистание чистых лучей солнца, или питие и вкушение вина, которое имею в устах моих. Хочу смотреть на то, то есть на лучи солнца, а меня влечет это, т. е. вино сокрушения, кажущееся сладчайшим; и когда опять обращусь к тому, то есть к Свету Божественной благодати, опять большее ощущаю услаждение от сладости вкушения вина; не насыщаюсь ни зрением тех лучей солнца, не питием сего вина. Когда кажется мне, что насытился питием, тогда красота ниспосылаемых лучей заставляет меня еще больше жаждать, и я оказываюсь опять алчущим и жаждущим; и чем больше усиливаюсь наполнить утробу мою, тем в десять раз больше палим бываю жаждою и вожделением блестящего пития того.

Таким образом, всякий, судимый этим добрым судом покаяния, не будет уже бояться никакого другого суда или мучения, не будет страшиться и искушений, находящих на него, ибо жаждание его (духовная) не престанет вовек, и питие оное сладкое, светлое и блестящее не пресечется никогда; а эта сладость, подаемая питанием, и это радостотворное блистание, исходящее от солнца, отгоняет от души всякую печаль и делает человека всегда радующимся; и никто не может повредить ему, никто не может воспрепятствовать ему напояться вдоволь от источника спасения. Миродержитель, господствующий над миром злобою своею, властитель земного, начальник тьмы, лукавый диавол, царствующий над всеми водами морскими и играющий миром, как иной играет малою птичкою, держимою в руках, не посмеет и со всем воинством своим, и со всею силою своею приблизиться к нему и прикоснуться даже к пяте ноги его, а не только смело взглянуть на него. Ибо блистание вина и лучи солнца сильно сияют в лице того, кто пьет его, проходят во внутренности его и передаются рукам, ногам и всем членам его, и делают его всего огнем сильным во всех частях его, чтобы опалять врагов, приближающихся к нему. И бывает он любимцем Света, другом Солнца и возлюбленным Ему сыном, в силу чистого и светлого вина того, изливающегося в него подобно лучам солнца и света. Питие сего вина бывает для него питанием и очищением скверны загнивших плотей его, а очищение сие – совершенным здравием; здравие же такое не позволяет ему вкусить другой какой-либо вредной снеди, но производит в нем некое безмерное и теплейшее вожделение пить одно то вино, чтобы питием таким очищать себя паче и паче и тем созидать свое здравие: ибо красота здравия и благодать благообразия, приносимого здравием, не знает насыщения (прп. Симеон Новый Богослов, 77, 177–178). Источник.

* * *

...Пока многими трудами и слезами не обретешь места бесстрастия для изможденной души твоей, и не внидешь в святилище ведения Божия, и через ипостасную Премудрость Его не прозришь разумно в последние концы человеческих дел, и, презрев дольняя, жаждательнейше, подобно еленю, не востечешь на высшие горы созерцания (прп. Никита Стифат, 93, 88).

* * *

Когда кто познает себя, а это требует многого совне охранения, упразднения от дел мирских и строгого испытания совести, тогда тотчас внезапно приходит в душу и Божественное некое паче слова смирение, приносящее сердцу сокрушение и слезы теплого умиления, – так что тогда испытывающий его в себе действие почитает себя землею и пеплом, червем, а не человеком, недостойным даже и животной сей жизни, за превосходство сего дара Божия, в коем пребыть сподобившийся исполняется неизреченным некиим опьянением умиления, входит в глубину смирения и, из себя исшедши, ни во что вменяет все внешнее: яства, пития, одеяния тела, – как изменившийся добрым изменением десницы Вышняго (ср.: Пс. 76, 11) (прп. Никита Стифат, 93, 122).

* * *

...Чем выше восходит он <человек> на высоту созерцания, тем большую против себя возбуждает зависть губительных бесов, ибо они не могут равнодушно видеть, как человек прелагается в ангельское естество; почему не ленятся тайно пускать на него стрелу самомнения. Если он, уразумев кознь вражию, укроется в крепость смирения, зазрев себя (или в чувстве презрения к себе), то избегает бедственности гордыни и вводится в пристань спасения. Если же нет, то, оставлен будучи помощию свыше, предается в руки духов злобы, требующих его, как своего по духу, на невольное обучение наказательное за то, что произвольно не явил себя обученным и искусным. Эти обучительно-наказательные духи суть духи сластолюбия и плотолюбия, злобы и гнева, кои и смиряют его лютыми нападениями, пока познает свою немощь и, оплакав свое падение, побудит отменить обучительное наказание (прп. Никита Стифат, 93, 136).

* * *

Воздержись от высших созерцаний, если ты не достиг еще крайнего бесстрастия, не гонись за тем, чего догнать нельзя, и не ищи того, что выше сил твоих (прп. Феогност, 91, 378).

* * *

Утверждаем, что есть восемь главных предметов созерцания: первый – Бог, невидимый безначальный и несозданный, причина всего сущего, Троичное Единое и пресущественное Божество; второй – чин и стояние Умных Сил; третий – составление видимых вещей; четвертый – домостроительное снизшествие Слова; пятый – всеобщее Воскресение; шестой – страшное Второе Христово Пришествие; седьмой – вечная мука; восьмой – Царствие Небесное. Четыре первые – прошедшие и совершившиеся, а четыре последние – будущие и еще не проявившиеся, ясно, однако же, созерцаемые и признаваемые стяжавшими благодатию полную чистоту ума. Приступающий же к сему без света благодати да ведает, что он строит фантазии, а не созерцания имеет, мечтательным духом будучи опутываем фантазиями и мечтающий (прп. Григорий Синаит, 93, 213). Источник.

* * *

...Восход к созерцанию есть деятельная жизнь (прп. Никифор Уединенник, 93, 240).

* * *

Ум, очищенный Чашею Христовою, соделывается зрителем духовных видений; он начинает видеть всеобъемлющий, невидимый для плотских умов Промысл Божий... видеть Бога в великих делах Его – в создании и воссоздании мира (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 550).

* * *

Должно... видеть и созерцать судьбы Божии оком веры, оком духовного разума и, не дозволяя себе бесплодных суждений по началам человеческим, погружаться благоговейно в священное недоумение, в священный духовный мрак, который вместе и чудный свет, которым закрыт Бог от умственных взоров и человеческих, и ангельских (свт. Игнатий Брянчанинов, 39, 81–82).

* * *

Авва Диокл начал свое образование грамматикою, потом посвятил себя философии, и, наконец, благодать привлекла его к любомудрию небесному. На двадцать восьмом году жизни, оставив мирские науки, он восприял учение Христово и вот уже тридцать пятый год живет в пещерах. Он говорил нам: «Ум, переставши созерцать Бога мыслию, становится или демоном, или скотом». Когда мы стали расспрашивать, как это бывает, он сказал: «Ум человека, как скоро удаляется от созерцания Бога, по необходимости впадает во власть или демона похоти, который увлекает его к распутству, или злого духа раздражительности, от которого рождаются безумные порывы». Сладострастное вожделение называл он свойством скотским, а порыв раздражительности – демонским. Я возразил ему: «Как возможно, чтобы ум человека непрестанно был с Богом?» «В каждой мысли и в каждом деле, – отвечал он, – участвует душа, но с Богом бывает она только тогда, когда благочестиво и благоговейно размышляет о Нем» (101, 239–240).

* * *

Некоторые старцы, достойные духа созерцаний, неоднократно видели покойного отца Филарета Глинского на клиросе с братией. Однажды его ученик, схиархимандрит Илиодор, горя любовью к братиям Глинской обители, которые с ним полагали начало или вместе жили, молился Господу, чтобы открылось ему число спасшихся и спасающихся. Господь, вняв молитве Своего угодника, утешил его видением. Старец Илиодор, стоя в храме, видел, что не только храм, но и алтарь уставлен большими и малыми светильниками: иные из них горели, другие предназначались к горению. Но отцу Илиодору хотелось, естественно, знать участь своего достойного учителя, батюшки игумена Филарета. И Господу угодно было не оставить его в недоумении. Во сне отец Илиодор увидел себя в монастырском соборе, который наполнился монахами, блиставшими небесным светом. Между ними, как солнце среди звезд, стоял отец игумен Филарет. Лицо его было так светло, что от блистания небесной славы на него невозможно было смотреть (96, 71).

* * *

Один монах жил в далекой пустыне и много лет подвизался в добродетелях. Наконец, уже в старости, подвергся он искушению демонов. Подвижник любил безмолвие и, проводя дни в молитвах, песнопениях и созерцании, имел несколько Божественных видений и в бодрственном состоянии, и во сне. Он почти уже достиг бестелесной жизни: нисколько не думал о том, как напитать свое тело. Забыв обо всем добровольно, он все желание свое устремлял к Богу в ожидании часа, когда воззван будет из этого мира, питался же более всего сладостью видений и надежд. Между тем и тело у него не слабело от напряжения, и душа не теряла бодрости, – такой твердый навык приобрел он в благочестии. Впрочем, Бог, милуя его, в определенное время посылал ему на трапезу хлеб на два-три дня, которым он и питался. Всякий раз, ощутив потребность в пище, он входил в пещеру и находил там ее. По принесении Богу молитвы подкреплял себя ею и потом услаждался песнопениями. Молитва и созерцание были постоянными его занятиями. Так он с каждым днем совершенствовался и, подвизаясь в настоящем, ближе становился к ожидаемому будущему и почти был уверен в своем лучшем жребии, как бы уже имея его в руках, что и было причиной того, что он едва не пал от постигшего его затем искушения. Когда он дошел до такой уверенности, в сердце его неприметно вкралась мысль, что он выше других и что он знает и имеет больше прочих людей. С такими мыслями он стал уже полагаться на себя. Отсюда вскоре возникла в нем беспечность, сначала небольшая, потом она росла все больше и стала заметной. Он уже не с такой бодростью вставал для песнопений, ленивее стал в молитве, и пение его не так было продолжительно. Душа захотела покоиться, ум пал долу, и помыслы стали блуждать. Беспечность втайне была уже любима, и только прежний навык, как оплот, несколько останавливал подвижника в этом стремлении и охранял его до времени. Еще, входя по вечерам после обычных молитв в пещеру, он иногда находил на трапезе хлеб, посылаемый ему от Бога, и питался им, но не изгонял из ума негодных мыслей, не думал, что невнимательность губит труды, и не старался об уврачевании зла. Небольшое уклонение от обязанностей ему казалось маловажным. И вот страстная похоть, овладев его мыслями, повлекла его в мир. Но он пока еще удерживался. Еще один день провел он в обычных подвигах и после молитвы и песнопений, войдя в пещеру, по-прежнему нашел приготовленный ему хлеб, впрочем, не так тщательно приготовленный и чистый, как прежде, а с сором. Он удивился и несколько опечалился, однако съел его и укрепил себя. Настала третья ночь, и зло утроилось. Ум его еще скорее предался любострастным помыслам, и воображение представляло ему нечистые мечты так живо, как бы они сбывались на самом деле. Несмотря на то, еще и на третий день он продолжал свои подвиги, молился и пел псалмы, но уже не с чистым расположением. Он часто оборачивался и смотрел по сторонам. Его доброе дело прерывали разные мысли. Вечером, почувствовав потребность в пище, вошел он в пещеру и, хотя нашел хлеб на трапезе, но как бы изъеденный мышами или собаками. Тогда начал он стонать и плакать, но не столько, сколько нужно было для укрощения нечистой похоти. Однако же, вкусив, хоть и не столько, сколько ему хотелось, он расположился на покой. Тут помыслы во множестве напали на него, победили его ум и, как пленника, тотчас повлекли в мир. Он оставил свою пустыню и ночью пошел в селение. Настал день, а до селения было еще далеко. Инок, палимый зноем, изнемог и начал смотреть вокруг, нет ли где монастыря, в котором можно было бы отдохнуть. Вблизи, действительно, был монастырь. Благочестивые и верные братия приняли его как родного отца, омыли ему лицо и ноги и после молитвы предложили трапезу, прося принять с любовью, что у них было. После трапезы братия молили его преподать им слово спасения, как избегать сетей диавола и побеждать нечистые помыслы. Беседуя с ними, как отец с детьми, он поучал их быть мужественными в трудах, уверяя, что они скоро обратятся для них в великое наслаждение. Много еще говорил им старец весьма назидательного о подвижничестве. По окончании наставления он невольно подумал о себе самом и стал рассуждать, как он, вразумляя других, сам оставался невразумленным. Тогда увидел он свое положение и немедленно возвратился в пустыню оплакивать свое падение. С того времени он всю жизнь плакал. Не получая больше пищи от Бога, своими трудами доставал себе пропитание. Заключившись в пещере и постлав на полу вретище, он до тех пор не вставал с земли и не прекращал своего плача, пока не услышал голос Ангела, сказавшего ему во сне: «Бог принял твое покаяние и помиловал тебя, только смотри не обольщайся. Придут посетить тебя братия, которых наставлял ты, и принесут тебе на благословение хлебы, раздели их вместе с ними и всегда благодари Бога» (101, 141–145).