Объяснение того, куда идут души умерших и что с ними бывает после исхода из тела

А. Из жития святого Павла Фивейского

Святой Антоний отправился к Павлу Фивейскому, чтобы отнести ему одеяние старца Афанасия, как и повелел этот старец. Когда авва шел пустыней и до пещеры подвижника оставалось совсем немного, то около третьего часа дня он воочию увидел прямо перед собой на дороге (только некоторые удостаиваются видеть такие чудеса) ангелов чины, апостолов шествия, пророков лики, мучеников строй и среди них – душу самого Павла. Она была белее снега и сияла ярче любого земного света и взносилась на небеса с превеликим ликованием.

Б. Из жития святого Пахомия

Когда Пахомий Великий жил в монастыре, ему сказали, что в обители Хинобоскиев²⁷ один брат заболел, мучается и просит причастить его. Божий человек как только это услышал, сразу встал и отправился к больному. Когда оставалось примерно две-три мили до места, где лежал занедужившии монах, он услышал священный глас и чудесное псалмопение в вышине. Святой поднял взор и увидел душу брата, которая возносится пресветлым путем в сопровождении ангельских песнопений к блаженной жизни. Между тем братья, которые шли вместе с ним, не слышали ни звука и не видели ничего необычного. Старец Пахомий долго пристально смотрел на восток. Увидев, что он застыл на месте, монахи спросили его:

– Что ты остановился, отче? Пошли быстрее, а то не успеем.

– Куда спешить! – ответил святой. – Я вижу, как он уже возносится к вечной жизни.

Братья попросили рассказать, каким образом он мог созерцать душу, и авва поведал, как все было. Некоторые из братьев поспешили в монастырь и там узнали точное время успения брата, и поняли, что именно в это самое мгновение их духовный отец и видел, как почивший брат во славе возносился на небеса.

В. Из Патерика

Старец рассказывал об одной целомудренной старице, весьма преклонного возраста, преуспевшей в страхе Божием: «Я спросил ее о причине ее отшельничества, и она поведала свою историю:

– О досточудный, с раннего детства, с самого младенчества, я хорошо помню своего отца, по характеру доброго и кроткого, но телесно слабого и болезненного. Большую часть своей жизни он проводил, прикованный к постели, но как только ему удавалось поправиться, трудился изо всех сил. Отец не оставлял трудов, когда был здоров, и, терпя все тяготы, приносил домой плоды своих рук. Он отличался такой молчаливостью, что незнакомые принимали его за немого.

Родительница же моя была его полной противоположностью. Ее интересовало даже то, что происходило далеко от нашей родины. Она так много говорила со всеми и обо всем, что можно было подумать, будто вся она – сплошной язык. Мать моя постоянно ввязывалась во всякие склоки, бранилась, произнося нечестивые и хульные слова. Постоянно хмельная от вина, она проводила время с распутниками. Как всякой блуднице, ей была свойственна расточительность, так что даже нашего весьма крупного состояния нам не могло хватить надолго, тем более что отец сам отдал наше имущество в ее полное распоряжение. И вот даже при такой жизни телесно она никогда не знала ни болезни, ни малейшего страдания, хотя бы даже случайного, и с рождения вплоть до самой смерти оставалась здоровой.

Когда отец умер под тяжестью застарелых недугов, в воздухе тотчас началось движение: дождь, молнии и гром заполонили небосвод, ливень не прекращался ни на миг. Поэтому тело его три дня лежало непогребенным на смертном одре, и от удивления жители селения качали головами.

– Какое зло жило среди нас, – часто говорили они, – а мы об этом даже не подозревали! Конечно же, этот человек был враг Божий, раз даже земля не принимает его к себе в могилу.

Мы опасались, что из-за трупного тления долго невозможно будет войти в дом, и как только бури и ливни немного утихли, поспешили предать тело земле. Мать, получив полную свободу, стала еще бесстыднее предаваться плотским утехам, превратив дом, можно сказать, в блудилище. Свою жизнь она теперь проводила в необузданном распутстве и с такой ненасытностью погрузилась в непрерывные наслаждения, что от накопленного отцом состояния мне достались лишь крохи.

Прошло много лет. И когда пробил ее смертный час, она удостоилась таких умиротворенных похорон, что, казалось, даже воздух участвует в погребальной процессии.

После кончины матери я, уже вышедшая из детского возраста, когда во мне пришли в движение и распалились плотские вожделения, как-то вечером задумалась о том, какой образ жизни мне выбрать? И я спросила сама себя: «Не выбрать ли мне жизнь отца с его добротой, кротостью и целомудрием? Но он ничего не достиг в жизни, ничего хорошего не видел, измученный болезнями и страданиями, даже погребения человеческого не удостоился. Если бы его образ жизни был угоден Богу, то почему ему выпало столько горя? А у матери? Вот это была жизнь! Она всегда жила усладительно и сладострастно и не знала ни хворей, ни страданий. Ну, так и я должна жить! Ведь лучше верить своим глазам, а не чужим словам».

И я, несчастная, решила пойти по стопам матери. Наступила ночь, и я забылась сном. Во сне мне явился некий муж, величественный и грозный. Он гневно взглянул на меня и сурово спросил:

– Скажи мне, почему твое сердце никак не может вразумиться?

Я вся задрожала от страха, не смея даже взглянуть на него. А он снова строго спросил:

– Скажи, что это ты себе надумала?

Увидев, что от страха у меня отшибло память, и я уже не понимаю, что делаю, он сам напомнил, о чем я накануне вечером думала. Немного придя в себя, я поняла, что теперь уже нечего оправдываться и стала просить проявить ко мне хоть чуточку снисхождения и со слезами умоляла его о пощаде. Он взял меня за руку и сказал:

– Пойдем, посмотрим сначала, где твой отец, потом, где мать, а дальше, какую захочешь жизнь, ту и выбирай.

Незнакомец привел меня в бескрайнюю райскую долину. Там росли разнообразные деревья неописуемой красоты и очарования, их ветви прогибались от обилия всевозможных плодов. Мы шли вместе с ним, и вдруг нам навстречу вышел мой отец. Он обнял меня и стал целовать, называя любимым чадом. А я лишь слегка прикоснулась к нему и попросилась остаться у него.

– Пока это никак невозможно, – сказал он. – Но если ты пойдешь по моим стопам, то весьма скоро окажешься здесь.

Я же продолжала настаивать, но ангел взял меня крепко за руку и сказал:

– Пойдем. Теперь посмотрим на твою мать, чтобы ты на деле поняла, какой образ жизни предпочтительнее.

Он привел меня в громадное, совершенно жуткое здание, наполненное зубовным скрежетом, суматохой, и показал печь, в которой полыхал огонь, и каких-то страшилищ, суетившихся вокруг нее. Вглядевшись, я увидела в самой печи свою мать, охваченную пламенем по самую шею, и грызших ее бесчисленное множество червей. Бедняжка от боли только стучала и скрежетала зубами. Она заметила меня и закричала сквозь рыдания:

– О, горе мне, чадо! Какая невыносимая боль. О горе! Какие нескончаемые муки! Горе мне, несчастной! Из-за ничтожных наслаждений я обрекла себя на такие муки. Горе мне, беспутной! За временные наслаждения я осуждена на вечные истязания. Но, дитя мое, помилуй меня, твою родную мать, горящую и тающую. Вспомни, что я тебя вскормила, сжалься надо мной, протяни мне руку и выведи отсюда.

Но мои спутники не дали мне этого сделать, даже подойти к ней ближе, хотя она, заливаясь слезами, умоляла:

– Чадо мое, помоги мне, не отвратись от рыданий родной матери, не презирай так жестоко истязаемую гееннским огнем и пожираемую, неусыпающим червем.

Я жалела ее всей душой и протянула было руку, чтобы вытащить оттуда. Но огонь чуть только лизнул мою руку, как я вскрикнула от нестерпимой боли, заплакала и зарыдала. От боли и собственного крика я проснулась, разбудив всех домашних. Они сбежались ко мне, зажгли светильники и долго не могли понять, почему я так горько рыдаю.

Когда я осознала, к чему был этот сон, то рассказала им, что видела и, конечно, возлюбила житие отцовское и молюсь, чтобы достичь и сподобиться той же доли, что и он. Сами дела известили меня благодатью Божией, какая честь и какая глава уготована избравшим праведную и благочестивую жизнь и какие муки ожидают тех, кто сами всю свою жизнь губят сладострастием.

Г. Из Григория Двоеслова

Божий человек Венедикт, как-то сидя в своей келье, поднял глаза и увидел, как душа преподобной родной сестры его, выйдя из тела, возносилась в виде голубицы на небо. Сорадуясь такой сестриной славе, он воздал благодарение всемогущему Богу в песнопениях и хвалениях, сказал о ее смерти братии и велел им перенести честное тело покойной в монастырь, ибо место, где подвизалась эта дева, было не так далеко от монастыря. Братья послушались его и, найдя ее скончавшейся, перенесли святые останки и положили в гробницу, которую Божий человек Венедикт приготовил для себя. Мысленно они с сестрой были едины в Духе Святом, и святые тела их и после смерти обоих оказались тоже неразделенными.

2. Однажды, когда братья уже спали, Венедикт встал на ночную молитву у окна и молился всемогущему Богу. Была глубокая ночь. Внезапно ночную тьму озарил свет. Он был такой яркий, что полуночный мрак расселся, и вокруг стало светлее, чем днем. И преподобный, как потом он сам рассказывал, увидел и проследил чрезвычайно поразительное таинство: перед его взором предстал весь мир, собранный как бы в одном солнечном луче. Достопочтенный авва устремил пристальный взгляд на блеск небесного света и увидел душу епископа Капуи²⁸ Германа, возносимую ангелами на небо, как бы в светящемся шаре. Утром отец Венедикт послал в Капую распросить о владыке и узнал, что святой Герман скончался именно в тот самый момент, когда Венедикт видел вознесение его души на небо.

Петр: Чудное и весьма поразительное для меня явление. Но твои слова о том, что Венедикт увидел весь мир, собранный как бы в одном солнечном луче, не понятны мне. Ведь никто никогда не видел ничего подобного. Я не могу себе представить, как человек мог увидеть сразу весь мир.

Григорий: Послушай, Петр, внимательно, что я тебе скажу. Когда душа созерцает Творца, тогда вся вселенная видится ей маленькой, ибо при созерцании божественного света душа настолько сильно увеличивается в самом уме и настолько сильно расширяется и раздвигает границы своей сущности, что становится выше любой твари. Когда же она достигает такого состояния и видит самую себя, насколько она возросла, тогда осознает, как она была мала, когда пребывала в жалком теле, и не могла ни думать, ни созерцать. Что же тут удивительного, если этот муж, пребывая в сиянии божественного света, сам был им настолько сильно увеличен и расширен, что увидел весь мир как бы плотно сжатым перед собой. Однако это вовсе не означает, что небо и земля слились в одну точку. Однако его ум, тем мысленным светом всхищенный и вознесенный к Богу, сильно расширился и потому с легкостью созерцал то, что видел, поскольку всякая сущность пребывает в Боге. И в этом свете, что сиял перед телесными глазами святого, внутренний свет озарил его мысленный взор. И в этом свете он увидел и душу, возносимую на небо, и то, насколько тесен мир, лежавший внизу.

Петр: Согласен.

Григорий: И вот, когда этому святому мужу пришло время

оставить временную жизнь и отойти к Богу, он заранее предупредил о дне своей кончины учеников, тех, кто был рядом, и тех, кто находился далеко. При этом последним он передал,

что, когда его душа будет разлучаться с телом, они увидят знамение. За шесть дней до кончины он велел открыть свою гробницу. Тут же у него начался жар. Шесть дней его тело боролось с горячкой. На седьмой он попросил учеников взять его и перенести в молельню. Они перенесли его туда, и он приобщился Пречистых Тайн. Ученики подняли умирающего и, поддерживаемый ими, авва воздел руки к небу. Так, подняв взор свой горе и молясь, он предал дух свой.

В тот же час два его ученика (один безмолствовал в келье, а другой находился далеко от тех мест) увидели одно и то же видение. И тому и другому было явлено, будто от кельи преподобного до самого неба на востоке идет чудная дорога, устланная блестящими одеждами и шелками, и по ней чинно шествуют дивные мужи со светильниками в руках. Один из этих мужей, светлый ликом и в блестящем одеянии, остановился возле учеников и спросил:

– Знаете ли вы, чья эта дорога, которой вы восхищаетесь?

Они ответили, что не знают.

– По этой дороге, – сказал муж, – восходит на небо возлюбленный Богом Венедикт.

Когда они пришли в себя после этого видения, тот и другой поняли, что их святой отец умер, и увидели это так ясно, как если бы сами присутствовали при его кончине.

Д. Из Патерика

Авва Макарий Великий рассказывал, что однажды, идя по пустыне, он нашел череп мертвеца на земле. Старец, тронув его пальмовым посохом, спросил:

– Кто ты?

И услышал в ответ из черепа:

– Я был главным жрецом у идолопоклонников и язычников, живших в этом месте. Когда ты, духоносный авва Макарий, жалеешь мучающихся в аду и молишься о них, они чувствуют некоторое утешение.

Авва Макарий спросил:

– Что же это за утешение?

– Насколько небо отстоит от земли, – был ответ, – столь велик и огонь под нами. Мы стоим, с ног до головы объятые пламенем, и не видим лиц друг друга, потому что привязаны спина к спине. Когда же ты помолишься о нас, то частично мы видим лица друг друга. В этом наше единственное утешение.

Услышав это, старец горько заплакал и сказал:

– Несчастный день, в который родился этот грешник. Лучше б ему совсем не родиться, как Господь сказал об Иуде (См. Мф. 26:24).

Он снова спросил:

– А нет ли другого более тяжкого мучения?

Череп ответил:

– Под нами еще более страшное мучение.

Старец спросил:

– Но кто же может находиться там?

Череп ответил:

– Мы не ведали Бога и потому еще несколько помилованы, а познавшие Бога и отрекшиеся от Него и не творившие волю Его ниже нас, их муки еще страшнее.

После этого старец взял череп, закопал его в землю и пошел своим путем.

Да убоимся, услышав эту повесть. Если мучения отрекшихся от Бога страшнее, чем самых неверных, будем следить за собой, чтобы нам не отречься от Господа вершением дел тьмы и тем самым избежать такого страшного воздаяния. Ведь отречься можно не только делом или словом, но и любыми нечестивыми деяниями, даже тем, что человек исповедает Бога только на словах и лишь для видимости. Свидетель тому будет нам апостол, сказавший: Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются (Тит. 1:16).

2. Брат Господень Иаков сказал: Если кто из вас думает, что он благочестив, и не обуздывает своего языка, но обольщает свое сердце (тем, что полагается на веру), у того пустое благочестие (Иак. 1:26), ибо вера без дел мертва (Иак. 2:26). Справедливость этих слов совершенно очевидна. Сам Бог предупредил через пророка: Горе тем, через кого имя Мое бесславится (Ср.: Ис. 52:5). Ведь нас называют народом Божиим, Его святым уделом и тому подобными именами. А мы своими бесчестными делами оскорбляем Бога и поступаем так, что наше доброе имя поносят неверующие. Разве за это не заслужили мы наказания как виновники этой хулы и бесчестия, причем, наказания страшнее, чем неверующие? Кроме того, Сам Спаситель, справедливый и непогрешимый Судия, сказал: Тот, который знал волю господина своего... и не делал по воле его, бит будет много; а который не знал... и не сделал, бит будет меньше (Ср.: Лк. 12:47–48).

Так что устрашимся этого, братья, и станем подвизаться по мере сил, сколько даст Господь, и доказывать нашу веру делами и совершать поступки во славу Божию, чтобы люди, глядя на нас, прославляли Препрославленного.

3. Как-то авва Силуан сидел вместе с братьями, пришел в исступление, пал ниц, но вскоре поднялся и заплакал. Братья спросили:

– Что с тобой, отче?

Он молчал и только плакал. После долгих уговоров наконец ответил:

– Я был восхищен на суд Божий и видел, что многих монахов уводят в ад, а многие миряне идут в Царство Небесное.

С тех пор старец постоянно скорбел и уже больше не выходил из своей кельи. А если против воли ему приходилось покидать ее, то он закрывал свое лицо куколем.