О том, что смиренномудрие совершенно недосягаемо для бесов, о том, как оно рождается, в чем его сила и что оно выше всех добродетелей, ибо только смиренномудрие быстро спасает человека

А. Из жития святого Пахомия

Мимический актер¹⁰³ по имени Сильван решил отречься от мира и пришел в монастырь святого Пахомия. Когда настоятелю сказали о приходе Сильвана, он позвал его и предупредил:

– Подумай, брат, какой это труд. Нужна благоразумная душа и трезвый ум, чтобы с помощью Божией благодати противостоять тому, кто нас терзает, особенно когда прошлые привычки тянут к дурному.

Сильван согласился делать все по наставлениям великого святого, и тот принял его. Бывший мим подвизался довольно продолжительное время, но потом вдруг опять перестал заботиться о своем спасении. Его потянуло к удовольствиям. Он соблазнял братьев пошлой болтовней, распевал при всех непристойные театральные куплеты. Святой Пахомий позвал его к себе и несмотря на то, что Сильван подвизался уже двадцать лет, велел ему при всех снять монашескую одежду, взять свою мирскую и покинуть монастырь. Несчастный пал в ноги и стал умолять его:

– Еще раз прости меня, отче. Я верю, что Владыка, спасающий немощных, поможет и мне раскаяться за все то время, которое я провел в нерадении, и ты сам порадуешься перемене в моей душе и возблагодаришь Бога.

– Ты же видишь, – сказал святой, – сколько я тебя терплю. Не раз приходилось даже бить тебя. А ведь так я никогда ни с кем не обращался. У меня даже в мыслях не было поднять на кого-либо руку. Ты один вынуждал меня прибегать к таким мерам. Но даже когда я тебя бил, страдал в душе больше, чем ты, и сочувствовал тебе. Я думал, что иду на это только ради твоего спасения, чтобы хоть так отвратить тебя от греха. Но после стольких уговоров ты не исправился и после побоев ты не осознал, что для тебя полезно. Как же я могу допустить, чтобы такая паршивая овца паслась в стаде Христовом? Ведь она перепортит остальных, и немало братьев пострадает.

Но Сильван продолжал настойчиво уговаривать Пахомия, обещая исправиться. Тогда святой потребовал поручительства, что бывший мим опять не возьмется за старое. Святой дивный муж по имени Петроний взял Сильвана на поруки. Блаженный Пахомий одобрил такое решение и, благословив, передал несчастного Петронию. Сильван, получив прощение, начал смирять себя так, что для многих, а лучше сказать для всей братии, стал образцом и правилом для подражания во всякой добродетели и благочестии, особенно же в плаче по Богу. Часто даже во время трапезы из его глаз слезы лились ручьем, и он не мог удержать их, и они смешивались с его скудной трапезой. Так исполнилось на нем слово Давида: Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами (Пс. 101:10).

Братья просили его не плакать при паломниках и посторонних людях, но он признавался, что сколько раз ни пытался сдержать слезы, ему это не удавалось. Монахи говорили ему, что он может это делать только, когда останется один, во время умиленной молитвы. Но на трапезе следует сдерживать слезы (ибо душа, как говорили они, может и без внешних слез постоянно пребывать в умилении). Они спрашивали его, почему он так много плачет, и даже пытались запретить ему делать это (они говорили, что многие краснеют, глядя на него, и даже не могут есть).

– Как же не плакать, братья, – отвечал он, – когда мне прислуживают святые? Даже прах с их ног лучше меня. А уж сам я и вовсе недостоин их. И как же мне не скорбеть после этого?

Вы говорили, – продолжал Сильван, – что святые люди прислуживают мне, балаганному шуту. При этом, братья мои, я плачу и всякий раз боюсь, не уподоблюсь ли я святотатцам Дафану и Авирону¹⁰⁴, которые хотели с лукавым произволением и нечистыми помыслами кадить святыне? Я уже многое познал, а о своем спасении даже не беспокоюсь и потому не стыжусь своих слез. Знаю, на мне грехов не счесть, и если бы я умер от горя, то в этом не было ничего удивительного.

Сильван подвизался довольно долго и успешно, и Пахомий Великий сам заговорил о нем при всех.

– Послушайте, братья! – сказал он. – Я клятвенно утверждаю перед Богом, что с самого основания киновии из всей моей братии никто не сумел подражать мне, кроме одного.

Услышав его слова, одни подумали о Феодоре, другие – о Петронии, третьи об Орсисии. Феодор спросил святого, о ком он говорит, но тот ничего не ответил. Феодор стал настаивать, и старшие братья тоже принялись просить старца сказать, о ком идет речь.

– Если б я знал, – сказал Пахомий, – что человек, о котором я сказал и которого сейчас назову, тщеславен, то не упомянул бы о нем. Но благодатью Христовой мне известно, что после моей похвалы он станет еще больше смирять себя. Поэтому для вящего подражания его жизни и не опасаясь за всех нас, я похвалю его.

Ты, Феодор, и те, кто, как и ты, – продолжал он, – совершают подвиг в монастыре, скрутили дьявола по рукам и ногам, словно воробья, и каждый из вас по милости Господа попирает его, словно прах. Но как только вы впадете в нерадение, лежащий у вас в ногах лукавый восстанет и обратится против вас.

Брат же Сильван, которого мы совсем недавно хотели изгнать из монастыря за его нерадение, теперь всей своей крепостью возненавидел диавола и с такой яростью восстал на него, что тот даже боится показаться ему на глаза, потому что Сильван полностью сокрушил его необычайной силой своего смиренномудрия. Вы, конечно, совершили дело добродетели и при столь великих свершениях обретаете дерзость. Он же, чем больше совершенствуется в своих подвигах, тем больше считает себя хуже всех и всей душой и всем своим помышлением смотрит на себя как на дрянь. Вот поэтому у него постоянно легко льются слезы, ибо он откровенно считает себя ничем и труды свои не ставит ни во что. А ничего так не боится дьявол, как смиренномудрия, когда оно проявляется на деле во всей своей силе и от всей души.

После этого Сильван подвизался еще восемь лет вдобавок к двадцати прежним и так закончил свой путь. Преподобный засвидетельствовал, что видел, как сонм ангелов с великой радостью принял его душу и вознес на небо и как избранную жертву доставил Христу.

Б. Из жития святой Синклитикии

Блаженная Синклитикия говорила, что смиренномудрие настолько велико, что дьявол, который может подражать чуть ли не всем добродетелям, об этой даже не имеет ни малейшего понятия. Поэтому апостол Петр, знавший, насколько надежно и прочно смиренномудрие, заповедует нам облечься в него (см. 1Пет. 5:5), то есть никогда не расставаться с ним, носить его, чтобы оно хранило и все другие добродетели. Как нельзя построить корабль без гвоздей, так невозможно и спастись без смиренномудрия. Обрати внимание на песнопение трех отроков (в печи Вавилонской): разве они упомянули все добродетели? Нет. К славящим Господа они причислили только смиренных и ничего не сказали о разумных и нестяжательных (Дан. 3:87). И Сам Господь, дабы исполнить Свой замысел нашего спасения, облекся в смирение: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим (Мф. 11:29). И пусть смиренномудрие станет началом и завершением всех благ.

В. Из Патерика

Кто-то из отцов рассказывал, что в Келлиях жил трудолюбивый старец, одевавшийся в рогожу¹⁰⁵. Однажды он пришел к авве Аммону. Тот увидел, что на нем рогожа, сказал:

– Для тебя нет от нее никакой пользы.

– Отче, – спросил старец, – меня смущают три помысла: или уйти в пустыню, или на чужбину, где меня никто не знает, или закрыться в келье и ни с кем не встречаться, и есть через день. Что мне из этого выбрать?

– Ничего из этих трех вещей тебе не полезно, – ответил авва Амон. – Но если хочешь моего совета, то лучше сиди в своей келье, ешь понемногу каждый день, постоянно держи в своем сердце молитву мытаря¹⁰⁶ и сможешь спастись.

Брат пришел к великому старцу, жившему на Фермийской горе, и спросил:

– Что мне делать, авва, душа погибает?

– От чего, чадо? – спросил старец.

– Когда я был в миру, – отвечал брат, – я охотно и подолгу соблюдал посты и бдения, и было у меня глубокое благочестие и ревность, а теперь не нахожу в себе ничего хорошего.

– Поверь, чадо, – сказал старец, – все эти дела в миру ты совершал ради тщеславия и людских похвал, а Богу они были не угодны, и потому сатана не воевал с тобой: какая нужда была ему лишать тебя рвения, от которого не было никакой пользы? А теперь лукавый увидел, что ты стал воином Христовым и воюешь с ним, тут и он ополчился на тебя. Богу же больше угоден один псалом, пропетый тобой с благоговением, чем тысячи, которые ты читал в миру. И твой малый пост Он принимает охотнее, чем недельный пост в миру.

– Да я теперь совсем не пощусь, отче, – возразил брат, – и все доброе, что было у меня в миру, теперь ушло от меня.

– Брат, – сказал старец, – хватит тебе и того, что у тебя уже есть. Только терпи, и все у тебя получится.

Но брат продолжал стоять на своем:

– Нет, право, авва, моя душа погибает.

– Вот что, брат, я не хотел тебе говорить, чтобы твой помысел не навредил тебе. Но вижу, сатана вверг тебя в лень, и потому скажу: когда тебе кажется, что в миру ты якобы творил благо и вел праведную жизнь, – это и есть превозношение. Точно так же думал и фарисей, и потому лишился и тех благ, которые сделал. А если ты теперь думаешь, что ничего хорошего не делаешь, этого, брат, тебе (вполне) достаточно для спасения, ибо такое понимание и есть смирение. Этим и был оправдан мытарь, не сотворивший ничего благого. Ибо Богу угодней человек грешный и ленивый, но с сокрушенным сердцем и смиренный, чем делающий много хорошего, но при этом превозносящийся тем, что он творит благо.

Получив великую пользу, брат поклонился старцу в ноги и сказал:

– Благодаря тебе, авва, спаслась моя душа.

Авва Епифаний сказал: «Хананеянка кричала, и была услышана, кровоточивая молчала и стала блаженной, мытарь не отверз своих уст, но его услышали, фарисей же вопил, но был осужден».

Авву Лонгина спросили:

– Какая добродетель выше всех остальных?

– Думаю, – ответил он, – поскольку гордыня – худшая из всех страстей и даже кое-кого смогла низвергнуть с небес, то смиренномудрие – больше всех других добродетелей. Ведь смирение способно поднять человека со дна бездны, даже если он грешен, как бес. Вот почему Господь прежде всего ублажает нищих духом.

Авва Сарматий сказал: «Мне больше по душе человек согрешающий, но осознающий, что он грешит и кается, чем тот, кто не грешит и считает себя праведником».

В одном городе был епископ. По действию сатаны он впал в блуд. И вот во время службы в храме, когда еще никто ничего не знал, он исповедал свой грех перед всем народом.

– Я впал в блуд, – сказал он и сложил свой омофор в алтаре, – и больше не могу быть вашим епископом.

Все стали плакать и говорить:

– Твой грех на нас, только останься епископом.

– Если хотите, чтобы я остался епископом, сделайте то, что скажу, – он велел запереть двери церкви, лег на пороге у выхода и сказал:

– Не будет иметь части с Богом тот, кто, выходя из храма, не наступит на меня.

И все сделали по слову его. Когда вышел последний прихожанин, с неба раздался глас:

– За его великое смирение Я простил ему грех.

Старец говорил: «Мне больше по душе поражение со смиренномудрием, чем победа с превозношением».

Старец сказал: «Смирение часто и без трудов спасало многих. В подтвержение тому – мытарь и блудный сын. Они сказали всего несколько слов и спаслись».

Старец говорил, что наши отцы вознеслись на небо благодаря своей суровости, а мы, если удостоимся милости Божией, взойдем туда благодаря смиренномудрию.

Авва Исаия сказал: «Нам прежде всего нужно смиренномудрие, чтобы мы на всякое дело и слово могли сказать «прости». Потому что смиренномудрие разрушает все козни врага».

О том, что смиренномудрый сам себя уничижает, укоряет и умаляет любое доброе дело, какое бы ни сделал, а также о том, в чем особенности смиренномудрия и каковы его плоды

А. Из Патерика

Авва Антоний говорил: «Я увидел все сети диавола, расставленные по земле, и со вздохом спросил себя:

– Кто же минует их?

И услышал голос, который сказал мне:

– Смиренномудрые.

Он же сказал авве Пимену: «Такая работа у человека: перед лицом Бога возлагать вину за свои грехи на себя и ожидать искушения до последнего вздоха».

Как-то, когда авва Арсений был в своей келье, бесы восстали на него и принялись досаждать ему. Тем временем к нему пришли прислуживавшие ему братья. Когда они подошли к его келье и остановились возле нее, то услышали, как авва вопиет к Богу:

– Боже, не оставь меня. Ничего доброго я не сотворил пред Тобой, но по милости Твоей дай мне положить начало этому.

Брат пришел к авве Аммону и попросил:

– Авва, скажи мне слово.

– Он прождал семь дней, но старец так ничего и не сказал ему. Когда же брат стал уходить, авва вышел проводить его и сказал:

– Мои прошлые грехи стали мрачной стеной между мной и Богом.

Авва Даниил рассказывал о дочери одного важного сановника в Вавилоне. Она была одержима бесом, и ее отец обратился за помощью к знакомому монаху, которого весьма чтил.

– Никто не может излечить мою дочь, разве что отшельники, которых я знаю, – сказал он. – Но если мы их попросим, то по своему смирению они не согласятся взяться за это дело. Поэтому давай поступим так: когда они придут на рынок, сделайте вид, будто хотите купить у них рукоделие, но деньги забыли дома, и вы пригласите их домой, дабы взять плату за рукоделие. А когда они придут, попросите сотворить молитву, и я верю, что моя дочь исцелится.

Они пошли на рынок, отыскали ученика старцев – он продавал свое рукоделие, взяли его с собой вместе с его корзинами и привели в дом, чтобы расплатиться с ним. Как только монах вошел в дом, одержимая подбежала к нему и ударила по щеке. Он тут же подставил ей другую щеку, как заповедал Господь. Бес не мог вынести этого.

– Какая мощь! Заповедь Иисуса выгнала меня, – закричал он и вышел из одержимой.

Дочь выздоровела, и разум вернулся к ней. Когда об этом рассказали старцам, они прославили Бога и сказали, что ничто не поражает так диавольскую гордыню, как смирение по Христовой заповеди.

Авва Карион сказал: «Я приложил много трудов, даже больше моего сына Захарии, но не достиг его меры из-за его смирения и молчания.

Как-то, когда авва Захария жил в Скиту, ему было видение. Он пошел и рассказал о нем своему авве Кариону. Но старец был больше практиком и не очень разбирался в подобных делах. Он встал, поколотил его и сказал, что это у него от бесов. Но видение продолжало являться Захарии. Тогда он ночью пришел к авве Пимену и рассказал ему о видении и об огне, (который он чувствует) внутри. Старец понял, что это от Бога, и посоветовал:

– Пойди к такому-то старцу и сделай то, что он скажет.

Авва Захария пришел к этому старцу и не успел открыть

рот, как тот опередил его и сам сказал то, что ему было нужно и что видение это от Бога.

– А теперь, – добавил он, – иди и слушайся своего отца.

Авва Моисей однажды спросил того же Захарию:

– Скажи, что мне сделать?

В ответ Захария поклонился ему в ноги и воскликнул:

– И ты спрашиваешь об этом у меня, отче?

– Поверь, чадо мое Захария, – ответил старец, – я видел, как Святой Дух нисходит на тебя и потому мне должно спрашивать у тебя.

Захария сорвал куколь с головы, бросил под ноги и принялся топтать его, приговаривая:

– Если человек не сокрушит себя вот так же, то не сможет стать монахом.

Авва Пимен рассказывал, что авва Моисей спросил умирающего авву Захария:

– Что ты видишь?

– Лучше помолчим, отче, – ответил тот.

– Да, чадо, молчи, – сказал авва Моисей.

В момент его смерти сидевший рядом авва Исидор взглянул на небо и воскликнул:

– Радуйся, чадо мое Захария, – тебе открыты врата Небесного Царства.

Авва Евагрий сказал: «Самоосуждение есть начало спасения человека».

Как-то авва Феодор встретился с братьями другого монастыря. Увидев, как во время трапезы те в благоговейном молчании брали чаши, но не говорили «благослови»¹⁰⁷, он сказал:

– Монахи утратили благородство и (теперь) не говорят «благослови».

Некий брат сказал авве Феодору:

– Хочу исполнить заповеди.

Тогда старец рассказал ему:

– Авва Фома тоже как-то сказал: «Хочу исполнить свой помысел о Боге». Он пошел в пекарню, взял муку и напек хлеба. Бедняки попросили у него, и он отдал им хлеб. Они попросили еще, и он отдал им корзины и свою одежду и в келью вернулся в одном омофории ¹⁰⁸ и все равно ругал себя:

– Я не исполнил Божью заповедь.

Брат попросил того же авву:

– Скажи мне слово – я погибаю.

С большим трудом авва ответил:

– Я сам в опасности, что же могу сказать тебе?

Блаженный архиепископ Феофил как-то посетил гору Нитрийскую. Его встретил авва горы. Архиепископ спросил:

– Отче, что особенного ты обрел на этом пути?

– Винить и укорять себя во всем, – ответил старец.

– Кроме этого, иного пути нет, – согласился архиепископ.

Когда этот же архиепископ прибыл в Скит, собрались там все братья и попросили авву Памво:

– Скажи Папе¹⁰⁹ слово для его пользы.

Старец ответил:

– Если нет пользы от моего молчания, тем меньше будет пользы от моего слова.

Амма Феодора говорила, что ни подвиг, ни страдания, ни всяческие скорби – ничто не спасает, кроме истинного смиренномудрия. Был некий отшельник, который изгонял бесов. И вот начал он спрашивать их:

– Что вас заставляет выйти из человека? Пост?

– Мы тоже не едим и не пьем, – ответили они.

– Бдение?

– И мы не спим.

– Отшельничество?

– Мы сами живем в пустынях.

– Что же тогда изгоняет вас?

Они ответили:

– Ничто не может победить нас, кроме смиренномудрия.

Авва Иоанн Колов говорил, что смиренномудрие и страх Божий превыше всех добродетелей.

Он же спросил:

– Кто продал в рабство Иосифа? (Быт. 37:28).

– Его братья, – ответил монах.

– Нет, – возразил старец, – его смирение. Ведь он мог бы начать спорить, сказать, что он их брат, но он промолчал и по смирению продал себя. И смирение поставило его правителем Египта.

Он же сказал: «Мы сбросили с себя легкое бремя: самоукорение, зато взвалили на себя тяжелое: самооправдание».

Про него же кто-то из отцов сказал: «Авва Иоанн благодаря своему смирению управляет Скитом одним мизинцем».

Авва Иоанн Фивейский говорил: «Монаху прежде всего нужно достичь смиренномудрия. Ибо это первая заповедь Спасителя: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф. 5:3).

Авва Пимен сказал об авве Исидоре, что тот каждую ночь расходовал на плетение вязанку ветвей. Братья уговаривали его:

– Отдохни немножко, ведь ты уже не молод.

– Если, – отвечал он, – сожгут Исидора и прах его развеют по ветру, в том не будет мне никакой пользы, ибо ради нас Сын Божий приходил на землю.

Он же рассказывал об авве Исидоре: «Когда помыслы говорили авве, что ты, мол, великий человек, он отвечал:

– Разве я, как Антоний? Или стал, как авва Памво или как другие отцы, угодившие Богу?

После таких слов помыслы отступали, и он получал успокоение. Когда же враги пытались внушить ему страх и говорили, что после всего этого он уж точно угодит в ад, он отвечал:

– А вы даже и там будете ниже меня.

Авва Лонгин сказал: «Как мертвый ничего не чувствует и никого не осуждает, так и смиренномудрый не может осуждать человека, даже если увидит, что тот поклоняется идолам».

Авва Матой сказал: «Чем ближе человек к Богу, тем более грешным видит себя. Даже пророк Исаия, увидев Бога, назвал себя погибшим и нечистым».

Он же говорил: «Когда я был молод, то думал, что делаю что-то хорошее. А теперь, когда состарился, вижу, что у меня нет ни одного доброго дела».

Его же спросил один брат:

– Как в Скиту могли делать больше, чем требует заповедь, и любить врагов больше, чем самих себя.

Старец ответил:

– А я до сих пор даже того, кто меня любит, не люблю так, как себя.

Авва Иаков рассказывал:

«Как-то я зашел к авве Матою и, когда уходил, сказал, что собираюсь пойти в Келлии. Авва Матой попросил:

– Передай от меня поклон авве Иоанну.

Когда я пришел к авве Иоанну, то передал ему:

– Авва Матой велел тебе кланяться.

– Авва Матой, – сказал старец, – вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства (Ин. 1:47).

Через год я снова зашел к авве Матою и передал ему поклон от аввы Иоанна.

– Я, конечно, недостоин слов старца, – ответил авва Матой, – однако знай: когда услышишь, что старец ставит ближнего выше себя, значит, он достиг великой меры, потому что совершенство в том и состоит, чтобы своего ближнего превозносить больше самого себя.

Брат попросил авву Матоя:

– Скажи слово.

Тот ответил:

– Иди и моли Бога, чтобы Он даровал твоему сердцу плач и смирение и всегда помни о своих грехах. Не осуждай других, но ставь себя ниже всех и отсеки от себя дерзновение. Сдерживай свой язык и чрево и совсем не пей вина. Если кто-нибудь станет говорить о каком-то деле, не спорь с ним. Если он правильно говорит, скажи «да»; если же неверно, скажи: «Ты знаешь, что говоришь». И не возражай ему на его слова. В этом и есть смирение.

Авва Ксанфий сказал: «Собака лучше меня, ибо у нее есть любовь, и она не впадает в осуждение».

Брат спросил авву Алония:

– Что значит уничижать самого себя?

Старец ответил:

– Ставить себя ниже бессловесных тварей и знать, что они не подлежат суду.

Авва Пимен сказал, что, если человек укоряет себя, он одолеет все.

Он же сказал:

– Если человек достигнет то, о чем говорил апостол: Для чистых все чисто (Тит. 1:15), он увидит себя ничтожнее любой твари.

Один брат возразил:

– Как же я могу считать себя хуже убийцы?

Старец пояснил:

– Когда человек придет в меру, о которой сказал апостол, и даже если увидит, что кто-то совершает смертоубийство, то скажет себе: «Он сделал этот грех только один раз, а я убиваю каждый день».

Тот же брат спросил об этом изречении авву Анува и передал ему слова старца Пимена.

– Он хорошо сказал, – ответил Авва Анув, – так оно и бывает. Ведь если человек достигнет меры этого изречения и увидит немощи своего брата, он поступит так, что своей праведностью покроет их.

Брат спросил:

– И в чем же его праведность?

– Укорять самого себя, – ответил старец. – Ведь кто укоряет самого себя, тот оправдывает своего ближнего. И такая праведность покрывает недостатки ближнего.

Об авве Пимене говорили, что он не любил высказываться об изречении какого-нибудь старца, но только всегда превозносил его. И еще говорили, что, если кто-нибудь приходил к нему, то он сначала отсылал их к авве Ануву, потому что тот был старше. Авва же Анув советовал им:

– Идите к моему брату Пимену, потому что у него дар слова.

А когда заставали авву Анува сидящим рядом с аввой Пименом, то авва Пимен в его присутствии всегда молчал.

Авва Пимен вспоминал: «Блаженный авва Антоний говорил, что великая сила человека в том, чтобы свои собственные ошибки взять на себя перед лицом Господа и ожидать искушения до последнего издыхания».

Тяжело вздохнув, он еще добавил:

– Все добродетели вошли в этот дом, кроме одной. А без нее все труды человека напрасны.

– Какая же это добродетель? – спросили его.

– Самоукорение, – ответил он.

Он же сказал: «Человек, если соблюдает (Божии) правила, то он ничего не боится. А мы потому страдаем от множества искушений, что не внимаем ни самим себе, ни своему поведению, хотя слышали из Писания про Авигею¹¹⁰ (1Цар. 25:240), как она сказала Давиду: На мне грех. Услышав эти слова, он полюбил ее. Авигея – прообраз души, а Давид – Божества. Если душа укоряет себя пред Господом, Он любит ее.

Авва Пимен сказал: «Я знаю, что попаду туда же, куда угодил сатана».

Он же сказал: «Человеку во всем нужно смиренномудрие и страх Божий, как воздух, которым он дышит».

Он же сказал: «Повергать себя перед Богом, не ценить самого себя и отсекать свою волю – вот орудия души».

Брат спросил его:

– Авва, о чем нужно думать, когда сидишь в келье?

Старец ответил:

– Я все еще человек, хотя по уши погряз в нечистоте, на шее у меня бремя, и я вопию к Богу: «Помилуй меня».

Он же сказал: «Если к тебе придет брат, и ты увидишь, что от его прихода нет пользы, спроси свой разум и узнай, какой был помысел у тебя до его прихода. Тогда ты поймешь причину бесполезности его появления и в чем твоя вина. Если ты сделаешь это со смиренномудрием, то не станешь обижаться на своего ближнего, то есть укоришь не его, а себя и на себя же возьмешь собственные прегрешения. Ибо если человек со вниманием пребывает в келье, то не согрешает, потому что он предстоит перед лицом Бога. И как мне думается, именно от такого предстояния человек обретает страх Божий».

Он же рассказал, как однажды старцы сидели за трапезой, и авва Алоний прислуживал им стоя. Они похвалили его, но он ничего не ответил. Кто-то из старцев потом спросил его наедине:

– Почему же ты не ответил, когда старцы похвалили тебя?

– Если бы я ответил, – сказал авва Алоний, – это означало бы, что я принял похвалу.

Он же сказал: «Земля, на которой Бог заповедал приносить жертвы, – это смиренномудрие».

Авва Сисой говорил: «Кто хранит ум от осуждения, исполняет все Писание».

Некий брат пришел к авве Сисою на гору аввы Антония и во время разговора со старцем спросил:

– Отче, неужели ты не достиг меры аввы Антония?

– Если бы у меня был хоть один помысел аввы Антония, я бы весь стал, как пламень, – ответил старец.

Другой брат спросил его:

– Авва, я вижу, что память о Боге пребывает во мне.

– Не велико дело, – сказал старец, – что твой помысел всегда с Богом. Оно велико в том случае, когда ты считаешь себя хуже всякой твари. Это вместе с телесным трудом приводит к смиренномудрию.

Авва Сисой спросил брата:

– Как жизнь?

– Трачу мои дни впустую, отче, – ответил тот.

– Если я потрачу хоть один день впустую, то благодарю Бога, – ответил старец.

Иными словами: «Я благодарю Бога за то, что хоть один день у меня не прибавилось грехов».

Три старца, прослышав про авву Сисоя, пришли к нему. Один спросил его:

– Отче, как мне спастись от скрежета зубовного и червя неусыпаемого?

Старец не ответил ему. Тогда другой задал ему вопрос:

– Отче, как мне спастись от скрежета зубовного и червя неусыпаемого?

И ему старец не ответил. Тогда его спросил третий:

– Отче, что мне делать, как вспомню о тьме внешней, так дух захватывает?

Только тут старец ответил:

– Сам я об этом даже не вспоминаю и все же надеюсь, что по своему благоутробию Бог помилует меня.

Услышав эти слова, старцы опечалились и собрались уходить. Но авва Сисой не хотел, чтобы они ушли, опечаленными.

– Блаженны вы, братья, – сказал он. – Я даже завидую вам. Ведь если б наш ум вот так же постоянно помнил об этом, то мы не могли бы грешить. А что делать мне, жестокосердому? Я даже не позволяю себе вспоминать о том, что людям уготованы адские муки и потому все время грешу.

Старцы поклонились ему в ноги и сказали:

– Что мы слышали о тебе, то и увидели.

Авва Сисой говорил, что путь к смиренномудрию – воздержание, постоянная молитва Богу и стремление быть ниже любого человека.

Он же сказал, что об идолах написано: у них есть уста, но они не говорят, есть глаза, но они не видят и есть уши, но они не слышат. Таким же должен быть и монах. Как идолы – мерзость, так и монах должен считать себя мерзостью.

Брат спросил авву Крония:

– Как достичь смиренномудрия?

– Страхом Божиим, – ответил старец.

– А как обрести страх Божий? – спросил он.

– По-моему, – сказал старец, – надо утеснять себя во всем, налагать на себя телесные труды и по силе возможности не забывать об исходе души и о Божьем суде.

Авва Макарий возвращался как-то с болота с вязанкой веток в свою келью. На дороге ему повстречался дьявол с саблей. Нечистый хотел было рубануть его саблей, но не посмел.

– Какая великая сила в тебе, Макарий! – сказал он, – ничего не могу с тобой поделать! А ведь ты все делаешь, как я. Ты постишься, и я пощусь. Ты бдишь, а я вообще не сплю. Только в одном ты сильнее меня.

– В чем же? – спросил авва.

– В смирении, – ответил лукавый. – Из-за него я против тебя бессилен.

Авва Иперехий сказал: «Смиренномудрие – это древо жизни, возносящееся к небу».

Старец сказал: «У кого есть смирение, тот укрощает бесов. А у кого смирения нет, тот становится игрушкой для них».

Он же сказал: «Будь не только смиреннословным, но и смиренномудрым. Ибо без смиренномудрия не возвысишься в Божиих делах».

Один великий анахорет спросил:

– Почему ты воюешь со мной, сатана?

Тот ответил:

– Но ведь ты же своим смиренномудрием еще больше воюешь со мной.

Старцы говорили: «Венец монаху – смиренномудрие».

Старца спросили:

– Когда душа обретает смирение?

– Когда переживает о своем содеянном зле, – ответил он.

Старец сказал: «Как земля никогда не падает вниз, так и смиряющий сам себя».

Два монаха были братьями по плоти и жили вместе. Но дьявол задумал разлучить их. И вот однажды младший зажег светильник, но бес подстроил так, что подставка перевернулась, и светильник упал. Старший в гневе ударил младшего. Но тот с земным поклоном воскликнул:

– Прости, брат, я сейчас снова зажгу его.

И тут снизошла такая Божья сила, которая разрушила все козни демона, и тот побежал жаловаться своему князю, жившему в капище.

Языческий жрец услышал, как демон жаловался своему князю, понял свое заблуждение, крестился и стал монахом. И с самого начала он хранил смирение и говорил:

– Смирение разрушает всю силу врага. Я сам слышал, как демон сказал: «Стоит мне только посеять ссору между монахами, как один из них делает поклон – и у меня вся сила пропадает».

Старец сказал: «Смирение не гневается и никого не вводит в гнев».

Старца спросили:

– Почему нас одолевают демоны?

– Потому что мы сложили наше оружие. Я говорю о самоуничижении, смирении, нестяжании и терпении, – ответил он.

Старца спросили:

– Что такое смирение?

– Это, – ответил он, – когда твой брат согрешит, ты простишь его прежде, чем он попросит у тебя прощения.

Об авве Сисое говорили, что когда он умирал, возле него собрались старцы и стали спрашивать его:

– Что ты видишь?

– Вижу, что пришли за мной, – ответил он, – а я прошу их оставить мне хоть немного времени на покаяние.

Один старец спросил:

– А если тебе дадут время, разве ты успеешь сделать что-нибудь для покаяния?

– Даже если ничего не успею, то хоть немного повздыхаю о своей душе, и мне хватит.

Как-то к старцу в Фиваиду привели одержимого, чтобы он исцелил его. Старец после многих молитв приказал бесу:

– Выходи из Божьего творения!

– Я выйду, – ответил тот, – только спрошу тебя об одном изречении. Ответь, кто такие козлища и кто агнцы? (См.: Мф. 25:32).

– Козлища – это я, – ответил старец, – агнцев же знает Господь.

Услышав это, бес громко закричал:

– За твое смирение выхожу, – и тотчас оставил юношу.

Старцы говорили: «Когда брань смолкает у нас, тогда нам нужно смиряться еще больше. Ведь это значит, что Бог пожалел и покрыл нас, немощных. А если мы станем превозноситься, Он отнимет от нас Свой покров, и мы погибнем».

Брат спросил старца:

– В чем преуспеяние человека о Господе?

– Преуспеяние человека – это смирение, – ответил старец. – Чем глубже он нисходит в своем смирении, тем выше поднимается в преуспеянии.

Старец сказал: «Если говоришь кому-нибудь «прости меня», ты смиряешься сам и попаляешь бесов».

Старец говорил: «Если бы мельник не зашоривал глаза вращающему жернов ослу, тот стал бы поворачивать морду назад и поедать его зерно. Так и нам по замыслу Божьего спасения даются шоры, чтобы мы не видели добро, которое делаем, и не восхваляли бы самих себя и из-за этого не лишались бы своей награды. А для того чтобы мы осуждали себя, нам иногда попускаются нечистые помыслы, и мы видим только их. И вся эта грязь скрывает от нас то маленькое добро, какое у нас есть. Пока человек уничижает сам себя, его труды не напрасны».

Старца спросили:

– Что такое смирение?

– Смирение – великое Божье дело, – ответил он, – а путь к смирению – в страданиях тела и в том, чтобы считать себя грешным и хуже всех.

– Что значит считать себя хуже всех? – спросил брат.

– Это значит смотреть не на чужие грехи, – ответил старец, – а только на свои и непрестанно молиться Богу.

В одной киновии жил монах, который брал на себя грехи других братьев. Он обвинял себя даже в блуде и утверждал,

что он его совершил. Некоторые братья, не знавшие о его подвиге, начали роптать:

– Сколько же зла от него, – говорили они, – да при том еще и ничего не делает.

Авва знал, почему он так поступает, и сказал братьям:

– Одна его циновка, которую он плетет со смирением, для меня дороже ваших всех, сделанных с гордостью. Если хотите, то сами увидите извещение от Бога.

Он велел братьям развести костер, принести три своих циновки и одну брата и бросить в огонь. И только они бросили их в костер, как они тут же сгорели. Только циновка брата осталась нетленной. И те, кто совсем недавно обвиняли его, увидели это, пали ему в ноги и с тех пор чтили, как отца.

Один монах, получив рану, с земным поклоном извинился перед тем, кто поранил его.

Старец рассказал о двух мирянах, которые, договорившись между собой, оставили мир и стали монахами, и довольно ревностными, но по неведению сделали себя евнухами ради Царства Небесного, считая, что тем самым исполняют евангельское слово¹¹¹. Узнав об этом, архиепископ отлучил их от причастия. Они же, думая, что поступили правильно, возмутились и пошли к архиепископу Иерусалимскому и все рассказали ему. Но и тот отлучил их. Потом к Антиохийскому, но и там их не поняли. В конце концов, бедолаги дошли до папы Римского, как старшего, но и от него услышали то же самое ¹¹².

Они задумались, а затем дружно решили:

– Все они ходят на соборы, вот и покрывают друг друга. Пойдем к святому Божию Епифанию, епископу Кипрскому, и от него узнаем Божью волю – он пророк и не смотрит на лица.

И оба горемыки отправились в путь. Но как только они подошли к городу, святому было открыто о них. Он послал людей, чтобы предупредить скопцов: «Даже в город не входите». И только тут бедняги вразумились.

– Мы и вправду ошиблись, – сказали они в один голос. – Пусть все отлучили нас неправедно. Но Епифаний – пророк, и Сам Господь открыл ему свою волю о нас!

Тут они стали ругать себя. И Бог увидел, что их сердца смирились, и они признали свой грех. Он известил об этом святого Епифания, и тот послал за ними и вернул их назад. Он утешил несчастных и принял в общение. А архиепископу Александрийскому написал: «Прими своих чад, ибо они воистину раскаялись».

– Вот это и есть исцеление человека, – сказал в заключение старец. – И Богу угодно, чтобы человек обнажал свои грехи перед Ним, а людям известит о том благодать.

Один брат, живший в Келлиях, достиг такого великого смирения, что всегда молился: «Господи, порази меня молнией, потому что, будучи в здравии, я не слушаюсь Тебя».

Старец сказал: «Если человек будет всегда втайне обличать, осуждать и уничижать свою душу, то убедит ее, что она хуже собаки и скотины, потому что те не прогневили Создателя и не пойдут на суд. А по-моему, намного лучше (совсем) не попасть на суд, чем попасть на вечные муки».

Брат пришел к старцу и спросил:

– Как твои дела, отче?

– Плохо, – ответил старец.

– Почему, авва? – спросил брат.

Старец ответил:

– Вот уже восемнадцать лет я предстою перед Богом и каждый день ругаю себя: проклятый, уклоняющийся от заповедей Твоих (Ср.: Пс. 118:21).

Выслушав его, брат ушел, получив большую пользу от смирения старца.

Старец сказал: «Если ты безмолвствуешь в пустыне, не подумай, будто делаешь что-то великое. Лучше считай себя вроде собаки, изолированной от людей и посаженной на цепь, чтобы не кусалась и ни на кого не набрасывалась.

Старец говорил:

– Если ты живешь в пустыне и видишь, как Бог заботится о тебе, не возгордись в сердце твоем. Иначе Он отнимет Свою помощь у тебя. Но лучше говори: «По моему малодушию и немощи Бог оказал милость мне, чтобы я терпел и не ленился».

Старец сказал: «Если ты услышишь о великой жизни святых отцов и загоришься желанием подражать им, берись за дело – только призови имя Господа, дабы Он укрепил тебя на дело, которое ты избрал. Если с Божьей помощью ты завершишь его, то возблагодари Того, Кто помог тебе. А если не сможешь исполнить желаемое, признай свою неспособность и немощь, осуждай себя, смиряй свой помысел вплоть до самой смерти, считая себя ни на что не годным, жалким и нетерпеливым. Постоянно обличай свою душу за то, что она начинает дело и не заканчивает, – и так ты сможешь спастись».

Как-то авва Макарий Египетский из Скита пришел на гору Нитрийскую на праздник аввы Памво, и старцы попросили его:

– Скажи слово братьям, отче.

– Я еще не был монахом, – начал авва Макарий, – но видел монахов. Однажды я сидел в своей келье в Скиту, и помыслы одолели меня. «Иди в пустыню, – говорили они, – и вглядись в то, что там увидишь». Я пять лет воевал с этим помыслом, вдруг он от бесов.

Но помысел оставался, и я пошел в пустыню. Там я увидел озеро с островом посередине. Звери пустыни приходили туда на водопой. И среди них я увидел двух нагих людей. Меня охватил страх, потому что я подумал – это духи. Они заметили, что я испугался, и заговорили со мной:

– Не бойся. Мы тоже люди.

– Откуда вы, – спросил я, – и как оказались в пустыне?

– Мы были в киновии. Но потом решили вместе переселиться сюда и живем тут уже сорок лет. Я египтянин, а он ливиец.

Они спросили меня:

– Как там в миру? Бывает ли вовремя половодье¹¹³ и сохраняется ли в мире благоденствие?

Я сказал «да» и спросил, могу ли я стать монахом?

– Если человек не отречется от всего мирского, – ответили они, – то не сможет стать монахом.

– Но я немощен, – возразил я, – и не могу жить, как вы.

– Если не можешь, как мы, – сказали они, – сиди в келье и плачь о своих грехах.

Я спросил:

– Когда наступает зима, вы мерзнете? А летом, когда зной, солнце не обжигает ваши тела?

– Господь так промыслил о нас, что мы ни зимой не мерзнем, ни летом не сгораем от зноя.

Вот почему я и сказал вам: «Я еще не был монахом, но видел монахов». Простите меня, братья.

Однажды авва Антоний молился в своей келье и услышал глас: «Антоний, ты еще не достиг меры такого-то сапожника в Александрии». Утром старец встал и, взяв в руку пальмовый посох, пошел к упомянутому человеку. Придя к нему, авва обнял его, сел рядом с ним и сказал:

– Расскажи-ка мне, брат, про твои дела.

– Да что-то, авва, я не нахожу за собой никаких добрых дел, – начал сапожник. – Утром встаю, сажусь за работу и говорю себе: «Весь город от мала до велика войдет в Царство Небесное за свою праведность. Один я за свои грехи попаду в ад». И вечером перед сном я опять повторяю те же слова.

Услышав это, старец сказал:

– Ты воистину, как хороший золотых дел мастер, спокойно сидишь у себя дома и унаследовал Царство. Я же, безрассудный, всю жизнь провел в пустыне, но не дорос до тебя.

Будь осторожен, читатель, чтобы не понять этот рассказ без рассуждения и превратно и не получить, вместо пользы, вред! Иначе довольно простую мирскую работу, да еще и не утомительную, ты предпочтешь всей аскетической жизни того, кто был родоначальником отцов и вершиной. А ведь Антоний, как сказал апостол, получил свою награду по своему труду (1Кор. 3:8), и Бог прославил его превыше всех отцов и вознес туда, где пребывает сам Господь, что было открыто одному из святых. Ведь если Антонию Великому, «огненному столпу, просвещающему вселенную», как сказал о нем кто-то из святых, следует предпочесть сапожника только за один благочестивый помысел, то почему бы в таком случае не сделать этого мастера всеобщим примером для подражания, чтобы все уподоблялись ему, если он больше подходит для этого, тем более это так легко сделать? Почему же мы, монахи, оставили его в стороне и с надеждой смотрим на дивную жизнь Антония, как на образец, и каждый из нас старается во всем подражать ему? А ведь подражать Антонию стоит таких трудов – некоторые пытались подняться на его высоту, но, по-моему, мало кому из них это удалось.

Из этого видно, что Бог, по слову Писания, смиряет тех, кого любит (Притч. 3:12). Он дал апостолу Павлу жало в плоть, чтобы тот не превозносился чрезвычайностью откровений (2Кор. 12:7–9). Антония Великого он тоже укрепил смирением, когда тот уже был преисполнен плодов и дарований Духа и захотел узнать свою меру совершенства. Вот почему Человеколюбец сказал ему как человеку, что он еще не стяжал меры сапожника. Сказав так, Он не солгал (упаси Боже!), а изрек сущую правду. Однако о какой мере говорил Он? О такой мере добродетели, какая была у сапожника: не воображать о себе ничего великого, жить в миру просто и по совести, которая сильно обличает тебя. Вот почему как человек совестливый и знающий себя мастер чистым сердцем воспринимал вcex праведными и достойными Царства, не смотрел на чужое зло и лишь себя считал виноватым и обреченным на вечные мучения.

Честь и хвала ему за то, что, будучи простым человеком и живя в миру, он обладал таким образом мыслей. Однако же это не делает его выше Антония Великого. Только в одном сапожник превзошел святого: считал себя грешнее всех людей. И Антоний Великий был смиренномудрым и не считал себя достойным даров Святого Духа. Однако его ум постоянно напоминал ему о плодах и дарованиях, которых он удостоен и которых многие лишены. И потому он не мог считать себя грешнее всех людей, как тот сапожник, хотя особенно осуждал самого себя. В этом сапожник превзошел его. Поэтому Бог, когда так сказал святому Антонию, изрек истину и Своего сына привел в еще большее смиренномудрие. Вот так понимай это и в отношении других святых, которым Бог открыл или сказал нечто подобное.

В. Из святого Ефрема

Начало плода – цветок. Начало смиренномудрия – послушание о Господе. Ибо кто стяжал его, тот послушен, скромен, почтителен к малым и великим. И я верю, что в награду от Господа он получит вечную жизнь.

Брат сказал: «Я дал такое обещание Господу: если мой брат попросит меня сделать что-нибудь, я скажу помыслу:

– Это твой Господь, слушайся его.

Если и другой брат попросит, то я и ему скажу:

– Это брат твоего Господа.

Даже если ребенок станет мне приказывать, то я скажу:

– Слушайся сына твоего Господа.

Так брат противостоял чуждым помыслам. Все он исполнил без смущения и за это при содействии благодати обрел смирение».

Г. Из аввы Исаии

У кого есть смиренномудрие, у того не повернется язык обращаться с одним небрежно, с другим – презрительно. Он не заметит чужих недостатков и не услышит того, что неполезно для его души. Ему ни до чего нет дела, кроме своих грехов. И со всеми людьми он сохраняет мир по Божьей заповеди, а не из чувства некоей симпатии. Но если кто не придерживается такого пути, то пусть он хоть постится шесть дней в неделю и изнуряет свое тело непосильными подвигами, все его труды бесполезны.

Брат, приучи свой язык говорить «прости», и смирение придет к тебе. Возлюби смирение, и оно избавит тебя от твоих грехов.

Не пренебрегай никаким трудом, ибо труд, страдания и молчание рождают смирение, а смирение стирает всякий грех. И знай, что пока человек пренебрегает собой, то думает в сердце своем, что Богу он друг. Когда же он избавиться от страстей, ему станет стыдно даже поднять свой взор к небу, откуда смотрит Господь, и тогда он осознает, насколько он далек от Бога.

У одного хозяина было два раба. Он послал обоих убрать поле и велел каждому жать по семь статов¹¹⁴ в день. Первый раб изо всех сил старался исполнить слово хозяина, но не успевал, потому что это было выше его сил. А другой, ленивый, подумал: «Как же можно сделать такую работу за день!». Он пренебрег приказанием, махнул на работу рукой и лег спать. Он и спал, и зевал, и вертелся с боку на бок, как дверь на петлях – и так целый день потратил впустую. Наступил вечер, и оба явились к хозяину. Тот проверил работу обоих и увидел, что сделал усердный раб. И хотя он не довел работу до конца, как было велено, но все же проявил усердие, и хозяин похвалил его. А ленивого раба, как ослушника, выгнал из дома.

Давайте и мы не будем бояться никаких трудов и скорбей, но работать по мере наших сил, от всей души и со смирением. И я верю, что Господь примет нас вместе со своими святыми, которые трудились довольно много.

Если не идти против совести ближнего, это рождает смиренномудрие. Смирение рождает рассуждение. Рассуждение уничтожает все страсти, искореняя одну за другой. Однако нельзя обрести рассуждение, не подготовив для него почву заранее: сначала удаление от всего чуждого, что рождает уединение. Уединение рождает плач. Плач рождает страх Божий. Страх рождает смирение. Смирение – рассуждение. Рассуждение – прозорливость. Прозорливость – любовь. А любовь делает душу чистой и бесстрастной. И вот после всего этого человек видит, как он далек от Бога.

Если ты не уверен, что твой труд угоден Богу, ты тем самым приготовил себя для Божией помощи, которая защитит тебя. Ибо кто отдал Ему свое сердце в благочестии и истине, даже мысли не допускает о том, что он угодил Богу. Ведь пока совесть уличает его за нечто противоестественное, он чужд свободы. Ведь если есть улики, то есть и обвинение. А где есть обвинение, там нет свободы.

Д. Из аввы Марка

Как высокомерие чуждо кающемуся, так смиренномудрие несвойственно тому, кто преднамеренно грешит. Смиренномудрие – не угрызения совести, а познание Божией милости и сострадания. Если бы мы радели о своем смиренномудрии, то не нужно было бы и наказывать нас. Все злое и страшное происходит с нами только из-за нашей самонадеянности. Если уж апостолу был дан ангел сатаны, удручать его, чтобы он не превозносился (2Кор. 12:7–9), то насколько больше мы заслужили за нашу гордыню получить сатану, чтобы тот попирал нас, пока мы не смиримся.

Наши предки и домами владели, и богатство наживали, и жен имели, и детей растили, но и с Богом беседовали по своему безграничному смиренномудрию. А мы мир оставили, богатство презрели, родных покинули и решили – мы уже рядом с Богом. За такое превозношение бесы потешаются над нами. Кто превозносится, тот не знает сам себя. Ведь если бы он знал себя, свое неразумие и немощь, то не превозносился бы. А кто не знает сам себя, как он может знать Бога? А уж если он не осознал собственного неразумия, от которого неотделим, то как сможет постичь премудрость Божию, которая далека и непостижима?

Ибо кто знает Бога, в том отражается Его Величие, и тот презирает себя, как блаженный Иов, который говорил: Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле (Иов. 42:46). Кто подражает Иову, тот видит Бога. А кто видит Бога, тот и знает Его. И если мы хотим видеть Его, то надо смирять и унижать себя. Тогда мы не только увидим Его воочию. Он Сам войдет к нам и почиет в нас, и мы вкусим сладость общения с Ним. Тогда Его премудрость умудрит наше неразумие, а Его сила укрепит нашу немощь, и эта сила удержит нас в Господе нашем Иисусе Христе, удостоившем нас такого дара.

Е. Из святого Диадоха

Смиренномудрие – дело труднодостижимое и такое великое, какое добывается (только) после многих подвигов. Оно приходит к причастникам святого ведения двумя способами. Когда подвижник благочестия находится на середине духовного опыта, то или по телесной немощи, или же из-за неожиданной враждебности некоторых к поборникам праведности, или когда из-за лукавых помыслов его ум в какой-то мере смиряется. И когда святая благодать осенит ум, и он будет извещен и ощутит это, тогда душа воспримет смиренномудрие как естественное. А питаемая божественной благодатью, она уже не может превозноситься от тщеславия, даже если и постоянно исполняет Божьи заповеди. Более того она еще больше смиряется, приобщаясь божественной кротости.

Первому смиренномудрию присущи многия печали и уныние, другому же – радость с мудрой стыдливостью. Первое достигается на середине подвига, как я уже говорил, а второе ниспосылается приближающимся к совершенству. Поэтому первое зачастую бывает поругано житейскими благами, а второе и бровью не поведет, даже если ему предложат все царства мира. Оно не ощущает страшных стрел греха, ибо оно все – дух и не знает никаких телесных радостей. И подвижнику необходимо всеми способами преодолеть первое и потом достичь второго. Ведь если благодать с помощью поучительных страданий не смягчит нашу самонадеянность, не принуждая, но испытывая нас одним, то она не вознаградит нас великолепием другого.

Ж. Из святого Максима

Смиренномудрие – это непрестанная молитва со слезами и скорбью. Оно все время призывает Бога на помощь и не позволяет бездумно полагаться на свои силы и разумение, ни превозноситься над другим – таковы пагубные проявления страсти превозношения.

З. Из аввы Исаака

Человек, достигший понимания меры своей немощи, достиг предела смиренномудрия и богопознания. Поэтому он постоянно благодарит Бога и богатеет божественными дарами.

Его уста всегда возносят Ему хвалу, а сам он неизменно получает благословение от Бога. В его сердце, которое не устает благодарить (Творца), постоянно возрастает благодать. Как смирение предшествует благодати, так и гордыня бежит впереди искушения.

О том, как полезно самоукорение

А. Из Патерика

Блаженный Зосима рассказывал:

– Когда я некоторое время жил в лавре аввы Герасима, там у меня был друг. Как-то мы сидели с ним и говорили о душеполезном. При этом нам вспомнились слова, которые сказал авва Пимен: «Кто во всем укоряет самого себя, тот обретает успокоение». Припомнилось и изречение аввы горы Нитрийской. Когда его спросили:

– Отче, что главное обрел ты на этом пути?

Он ответил:

– Всегда винить и укорять самого себя.

При чем сам спросивший подтвердил это:

– Кроме этого, другого пути нет.

Когда мы вспомнили это, то с изумлением сказали друг другу:

– Сколько силы в словах святых! Вот уж действительно, раз они так говорили, то, как сказал Антоний Великий, говорили «истину, проверенную опытом». И в их словах столько силы, потому что они сами это пережили. Не зря один мудрец сказал: «Пусть твои слова подтвердит твоя жизнь».

И вот когда мы так разговаривали, друг вспомнил:

– А мне ведь тоже пришлось на деле пережить эти слова и то, какое успокоение они приносят. (Знаешь,) в лавре у меня был настоящий друг, диакон. Но он вдруг ни с того, ни с сего начал меня подозревать в одном деле, обиделся и стал отчужденно смотреть на меня. Заметив это, я спросил о причине его отчужденности. Он ответил, что я сделал то-то и то-то, чем обидел его. А я и понятия не имел о том, про что он говорил, и принялся доказывать, что к этому совсем не причастен. Но мои слова его не убедили, и он сказал: «Прости, но я тебе не верю». Тогда я уединился в келье и начал тщательно исследовать, уж не сделал ли я и в самом деле что-нибудь такого, но ничего не нашел. И я снова подошел к нему, когда он держал святую чашу, из которой причастились братья, и перед святой чашей опять попытался доказать, что не нахожу за собой никакой вины, но он и слушать не захотел.

Тогда я снова заглянул внутрь самого себя, и тут мне вспомнились слова святых отцов, я поверил в их глубокий смысл, и мои мысли потекли несколько иным руслом. «Диакон, – сказал я сам себе, – искренне любит меня и по любви дерзнул сказать мне то, что у него на сердце ко мне, чтобы я покаялся и не делал этого впредь. Так что же ты, жалкая душонка, говоришь, что не делал этого. А помнишь ли ты, что сделал вчера и сегодня утром? Может быть, ты вот точно так же забыл и об этом деле». Рассуждая так, я убедил свое сердце, что и в самом деле на мне грех, но я забыл о нем, как и о многих других, совершенных прежде. Мое сердце преисполнилось благодарности к Богу и отцу диакону. Это благодаря ему я осознал свой грех и раскаялся.

С такими мыслями я встал и пошел к келье диакона, чтобы поклониться ему в ноги, попросить прощения и поблагодарить его. Подойдя к его двери, я постучался. Он открыл и первый положил мне поклон. «Прости меня, – сказал он, – я заподозрил тебя в этом деле – бес попутал. Но Бог открыл мне истину: ты тут ни при чем и даже понятия не имел об этом».

Только я собрался было переубедить его в обратном, как он прервал меня, сказав: «В этом нет нужды».

Тут блаженный Зосима добавил:

– Вот в этом и есть истинное смирение. Брат стремился к нему, и оно избавило его сердце от обиды на диакона, хотя тот, во-первых, подозревал его в том, в чем сам не был убеждён наверняка. Во-вторых, не поверил его объяснениям, которые могли бы убедить даже врага, не то что истинного друга. Но брат, как я уже говорил, не только не обиделся, но сам взял на себя грех, которого не совершал, потому что счел слово диакона более достоверным, чем голос своего сердца. Более того он даже решил покаяться и поблагодарить диакона за то, что благодаря ему он избавился от греха, которого у него не было и в помине.

– Видишь, – продолжал блаженный, – что может смирение и самоукорение и к какому преуспеванию они приводят, если достигнешь их? Вот если бы мы обрели их и научили бы свое сердце помыслам смиренномудрия, то лукавый не нашел бы в нас почвы для посева своих злых семян. Но нечистый видит, что у нас на месте благих помыслов – пустыня, более того мы сами толкаем себя ко злу, поэтому он берет наши желания, примешивает к ним что-то от себя и превращает нас из людей в бесов. Бесовское это занятие – постоянно смущаться самим и смущать других. Иначе обстоит дело с добродетелью. Ведь если Господь видит, что душа жаждет спасения, возделывает или стремится возделывать благие помыслы и выказывает благое произволение, то Он ниспосылает ей Свою благодать. Душа с помощью благодати постепенно восходит к величайшему преуспеянию. Как говорится в Писании, любящим благо Бог содействует ко благу (Ср.: Рим. 8:28).