Труды членов Российской Духовной Миссии в Пекине. Том III

(заимствовано из современных событиям документов)

История событий в Пекине здесь излагаемая начинается с того времени, когда мятежник Ли-цзы-чэн, объявив себя князем в Си-ань-фу,² оканчивал свои завоевания в губернии Шань-си и направлял свой путь к губ. Чжи-ли, имея в виду взять столицу. Это происходило в начале 3-й луны 17-го года царствования последнего Минского государя Чун-чжэн (1644 года по Рожд. Христ.).

Возмущения, заранее происходившие в разных концах Империи, требовали особенной бдительности и усилий правительства; но государь, которого едва ли не единственным недостатком были излишняя доброта и кротость, слабо смотрел за окружающими его престол вельможами и часто не мог видеть дел в настоящем их виде из-за темного покрова, которым недостойные, но любимейшие сановники закрывали ему глаза; даже в то время, когда мятежники овладели областным городом Чжэн-дин-фу³ и находились от столицы на расстоянии только 300 кит. верст, все молчали об этом и государь уже после узнал об этой потере. Поэтому Двор не слишком беспокоился и смотрел на дела в уменьшительное стекло; но тем тревожнее было его пробуждение, когда надо было действовать решительно и смело, когда опасность была пред глазами.

1-го числа 3-й луны⁴ взбунтовались войска, находившиеся не далеко от столицы в округе Чан-пин-джэу, к войску присоединились бродяги и они огнем и мечем производили опустошения; дома чиновников и простолюдинов обращены были в груды пепла, жители ближайших мест искали спасения в бегстве. Близость места возмущения и неожиданность этого переворота требовали надежных мер для обезопасения столицы; потому прежде всего прибегли к строгому караулу и дозору, а также к приготовлению войск, бывших под рукою. Между тем некоторые из верховных сановников стали представлять государю о необходимости отправить наследника престола в южную столицу, для дальнейшей безопасности царствующего Дома, дав ему, неопытному в делах государственных, важнейших сановников для руководства. Эти представления повторены будут неоднократно и мы увидим в последствии какого мнения держался государь касательно этого предмета.

В то же время явная опасность приближалась к области Сюань-фу,⁵ туда направлял свои силы Ли-цзы-чэн, когда он, по взятии главного города губернии Шань-си,⁶ пошел на Да-тун-фу, областной город той же губернии. При двойной опасности с севера и юга, жители столицы пришли в сильное волнение; не беспокоились кажется только одни главнейшие сановники: они спокойно заседали в своих Палатах и, как всегда, заняты были мыслью о своей важности; дела государственные как будто не касались их; государь был не спокоен, но не имел столько силы воли и мудрости, чтоб решительными распоряжениями заставить бояться и уважать себя, сделаться действующим лицом в это трудное время и стать во главе противодействия мятежу. Он был не способен к тому, напротив еще более прежнего полагался на усердие окружавших его Евнухов и других сановников, которые и довершили падение Династии. В столице начали принимать меры предосторожности, но какие? Они состояли в тщательном дозоре и забирании под стражу лиц подозрительных, в усилении правил взаимного обезопасения жителей, в запрещении ходить ночью по улицам, в свидетельствовании казнохранилищ и магазинов. Что касается до мятежников, то только повелено было командующему войсками в Чжэнь-шо наблюдать за действиями и направлением их.

Мятежники же, для привлечения народа на свою сторону и расположения жителей городов в свою пользу, прибегали к хитрости и обману: они отправляли своих сообщников в разные места, снабдив их достаточными для торговли капиталами, а те разносили повсюду слух, что разбойники не убивают людей, не алчны к богатству, не распутствуют, не грабят, честно покупают и честно продают, прощают недоимки, раздают деньги бедному народу, особенно благосклонны к ученым, если эти встречают их – сначала богато одаривают, потом подвергают экзамену, и, смотря по экзамену, производят в правители области или уезда. Проходя губерниями Шань-си и Мань-си, мятежники действительно избирали в эти должности ученых низшей степени (сю-цай) и это обстоятельство еще более утвердило доверенность и расположение к ним; даже те, которые не имели никакой ученой степени, часто ласкали себя надеждою получить должность; бедный народ надеялся получить деньги и быть освобожденным от недоимок. Это ложное очарование доходило до того, что в пределах областей Бао-дин и Чжэнь-дин⁷ народ припевал: «если отворить большие ворота и встретить князя Чэнь-вана (Ли-цзы-чэна), то он придет и не будет брать податей». Поэтому хитрые расчеты мятежника удались совершенно; его решительность и самоуверенность увеличивались с приобретением каждого нового города, так что наконец достаточно было четырем или пяти человекам прийти в город и объявить, что войска Чэнь-вана идут за ними следом, чтобы заставить местных чиновников или разбегаться, или передаваться на сторону мятежников.

По освидетельствовании магазинов оказалось, что хлебных запасов в столице будет недовольно для выдержания осады – в случае, если бы явились мятежники; поэтому стали помышлять о снабжении города достаточным продовольствием и министр Вай-цзао-дэ входил с докладом к государю, прося дозволить ему самому отправиться из столицы для распоряжения по этому важному делу. Но он хотел, как говорят, только воспользоваться этим предлогом, чтоб самому ускользнуть от угрожавшей столице опасности; его хитрость однако же не удалась; государь указом предписал ему заниматься делами касательно продовольствия войск, соединенными со званием члена верховного совета.

1-го числа указом было предписано: присужденных к высылке в военные поселения на границы государства придворных Евнухов освободить из заключения и оставить без должностей. В то время сановников было много в темницах, но на прочих не простерлась милость государя, – одни только Евнухи были освобождены. Двор при этой Династии был наполнен Евнухами, они занимали самые почетные места в государстве, пользовались особенными милостями государей, вся почти власть была в их руках; и этим легко объясняется прощение, исключительно дарованное только Евнухам. Но эти же самые Евнухи, наперсники государей почти всей Династии, только бесчестили важные должности своими происками, стоили жизни многим чиновникам, наконец были в то время главными изменниками и виновниками падения Династии.

2-го числа дошли до столицы первые слухи, что вся губерния Шань-си во власти мятежников, что войска в Юй-линь⁸ потерпели поражение, и самое это место попало во власть неприятелей. Эта неудача произвела новые, еще большие опасения на счет столицы, хотя мятежники были еще далеко. Иные прямо выражались, что направление мятежников к столице начинается со взятия Юй-линь-гуань, – говорили, что из всех войск, сосредоточенных в девяти важнейших пунктах, войска Юй-линьские самые надежные; что однажды разбив мятежников и похитив из среды их несколько тысяч человек, они возбудят сильную ярость в неприятелях и заставят их прийти для нового сражения, собрав все силы. Если бы командовавший там войсками хотя немного понимал дело, то он не удовольствовался бы этою малою победою, но заранее стал бы просить об умножении своих войск, чтобы быть в состоянии дать сильный отпор неприятелю и заставить его удалиться с бессильною злобою в сердце. Но у него не было ни малейшего соображения; опустив руки, он ожидал поражения и дождался. С потерею Юй-линя, области Чжэнь-дин, Бао-дин и Хэ-цзянь должны быть потеряны.

Нужно было озаботиться приисканием средств к остановлению неприятеля и защите города. Поэтому государь созвал важнейшие чины во дворец и требовал их мнения касательно мер, необходимых для этой цели. Из множества собравшихся на совет, только 30 человек подали свои голоса; одни говорили, что для стражи при городских воротах недостаточно чиновников, что в настоящее критическое время следует избрать достойных прокуроров; другие толковали о необходимости обучать войска и увеличить им жалование. Видно, что государь не совсем доволен был этими ненадежными советами; он приказал подать советникам чай и отпустил их, ничего не сказав. Справедливо заметил Фын-мэн-лун об этих советах, что если даже весь дворец наполнить прокурорами, то будут ли они в состоянии своими дощечками отразить мятежников? Впрочем Государь воспользовался отчасти мнениями чиновников и приказал придворным Евнухам и другим чиновникам принять на себя обязанность охранения городских ворот и заняться присмотром за входящими и выходящими из города. Между тем государственная казна была истощена, а расходы на содержание войск постоянно увеличивались, почему и объявлено было указом, чтобы все, как гражданские, так и военные чиновники, по мере сил делали пожертвования в казну, за что обещаны были особые милости государя. Некоторые советовали также составить народное ополчение, но министр Вэй-цзао-дэ возразил на это: народ боится мятежников, и если кто-либо один из среды их побежит, то все дело будет потеряно. Государь согласился с его мнением, и потому с этого времени запрещено было народу всходить на городскую стену для содействия войскам.

Затем опять возобновились прежние представления об отправлении наследника престола на юг. Еще прежде Ли-бан-хуа, генерал-прокурор, и Ли-мин-жуй, чиновник наследничьего правления, частным образом советовались о необходимости отправиться на юг или самому государю, или кому-либо из детей его. Касательно того, кому отправиться, Ли-мин-жуй сделал замечание, что наследник престола еще несовершеннолетен и незнаком с государственными делами, – доносить ему будут без должного страха, принимать повеления без должного благоговения, – лучше, если отправится сам государь. Но они не смели подать своего мнения касательно этого предмета государю, не имея к представлению никакого законного повода; в настоящее время представился к тому случай. 26-го числа 2-й луны государь указом повелел чиновникам всех управлений представлять ему доклады относительно нужных военных и охранительных мер. В следствие сего оба вышеупомянутые сановника и с ними еще член наследничьего правления Сян-юй представили, каждый особо, свои мнения об отправлении на юг кого-либо из царствующего Дома. Но государю не понравились эти представления, – он едва лишь бегло прочитал их, как с гневом сказал: «что обыкновенно говорили сановники в мирное время? Теперь государство дошло до крайнего положения, и нет ни одного верного сановника, ни одного доброго советника; Двор находится в волнении, и вот какие предлагают меры! Смерть государя при храме Шэ-цзи-тань согласна с истиною древних и настоящих времен; я уже твердо решился и об этом не для чего пустословить в другой раз». 3-го числа главнокомандующий Ли-цзянь-тай прислал из Бао-дин-фу доклад, в котором предлагал государю самому отправиться на юг. Совет был подан одним из главнейших государственных лиц, – поэтому государь пожелал предложить это дело на общее рассмотрение важнейших чиновников и для этой цели созвал их во дворец. Министр Фань-цзин-вынь и прочие защитники этой меры немедленно подали свои мнения, прося отправить сначала наследника престола в Цзян-нань. Но в это время прокурор Гуан-ши-хэн громким голосом спросил: «советующие отправить наследника на юг какие имеют при этом мысли и намерения? Не хотят ли они повторить давнее событие в Лин-ву при Танском государе Су-цзун»? На эти резкие слова трудно было отвечать и советники не смели продолжать прения. Затем государь спросил о мерах, какие нужно принять для успеха войны и защиты; – собравшиеся все молчали; государь со вздохом сказал: «я не губящий государство государь, а вы чины, губящие государство». Затем он встряхнул рукавами одежды своей и встал с места.

Во мнениях касательно отправления или самого государя, или кого-либо из детей его на юг, та и другая сторона имела свои основания. Когда Ли-цзы-чэн прошел губ. Шань-си и вступил в Шань-си, то продолжать войну было для него не иное что, как расщеплять надколотый бамбук. Чрез отправление кого-либо из лиц царствующего Дома на юг, можно еще было замедлить дело, и слова Гуан-ши-хэна были слишком резки, – они заставили всех молчать, – и Империя негодует на него. Правда, в правление Цзин-тай, когда Не-сянь поднял мятеж, Сюй-ю-чжэн предложил такое же мнение, – и оно в то время не было принято; войска отстояли город, прогнали мятежников и храм предков остался неприкосновенным. Гуан-ши-хэн опирался на это событие; но в это время были ли полководцы равные Юй-чжун-су? Не было; поэтому можно сказать, что совет об отправлении на юг имел свои основания и мог послужить средством к благоприятной перемене дел, покуда не настало еще совершенно безнадежное положение. В последствии оказалось, что государь действительно скончался при храме Шэ-цзи; при этом если бы Гуан-ши-хэн пожертвовал жизнью в борьбе с мятежниками, то, хотя бы и не мог искупить вины своей в смерти Императора, – по крайней мере мог бы доказать, что у него прежде не было в душе других намерений; напротив он прежде других передался на сторону мятежников. Поэтому мнение его – чтоб государь защищался в столице – было не иное что, как желание игрока, играя на чужие деньги, приобрести славу, а вовсе не основано было на чувствах верности к государю. Ли-бан-хуа, защитник противного мнения, до конца остался верен прежнему государю и не задумался предать себя смерти, когда мятежники вступили в столицу; потому справедливо можно утверждать, что совет его проистекал из чистой любви к государю, а не из желания спасти собственную жизнь. При всем том и мнение – чтоб государь сам удалился на юг – имело не совсем благоприятные стороны. Положим, что государь отправился бы из северной столицы заранее, в то время, когда мятежники еще не подступали к ней, – в таком случае сердца народа естественно были бы поражены страхом и безнадежностью, и столица представляла бы не более, как черепицу на кровле здания, когда основание рушилось; потомство стало бы обвинять его, в случае несчастного исхода дел, в необдуманном удалении из столицы и в потере государства от собственного неблагоразумия. Положим, с другой стороны, что государь удалился бы из столицы в то время, когда мятежники только что подступали к ней; в этом случае надобно было решаться на трудный и опасный путь, потому что неизвестно, какие были планы у мятежников для предупреждения подобных намерений, и может быть гибель была бы еще более несомненною. В этих мыслях может быть государь не решился на удаление из столицы и хотел умереть, не разлучаясь с храмом предков. Что касается наследника престола, который служит основанием государству, то должно было отправить его на юг в сопровождении надежнейших и опытнейших сановников, когда мятежники были еще далеко от столицы; поселившись в одном из главнейших пунктов государства, он мог бы сосредоточить в своем лице любовь народа; при этом, если бы северная столица находилась в опасности, легко было бы призвать помощь с юго-востока. И не в отношении к одному наследнику престола надлежало привести в действие этот план, – князья Юн-ван и Дин-ван, младшие дети государя, тоже могли бы удалиться в разные губернии, для предупреждении разных непредвиденных переворотов. Что касается до возражений относительно неопытности наследника, то должно знать, что обстоятельства могут изменяться; прежде Танский государь Юань-цзун удалился в губ. Сы-чуань (кн. Шу) и повелел Суцзуну собрать войска в Лин-ву; это сделано было из опасения, чтоб не погибнуть вместе от какой-либо неудачи, когда действия мятежников Ань-лу-шань и Ши-ми-юань сделались весьма близкими и опасными.

В то время войска в столице находились в дурном состоянии, от невнимательности к военному делу в продолжении нескольких лет; более надежные и обученные войска отправлены были на юг, где также происходили сильные возмущения. Поэтому 4-го числа повелено было генерал-полиций-мейстеру и коменданту столицы Ли-го-чжэну обучать столичные войска и охранять самому лично ворота Си-чжи-мынь; к другим воротам также назначено было по одному из заслуженных генералов и по два помощника из второстепенных чиновников.

Еще 26-го числа 1-й луны назначен был главным предводителем императорских войск против мятежников министр Ли-цзянь-тай. Государь проводил его из столицы со всеми почестями, приличными его высокому званию, за воротами Чжэн-ян-мынь сам троекратно подавал главнокомандующему вино, каждый раз в новой золотой чарке и самые чарки подарил ему. Но его поход, как заметили современники, не мог быть удачен, потому что в то время, когда Император в дворцовой зале вручал главнокомандующему принадлежности его звания, перекладины, поддерживавшие верх здания, затрещали, как будто хотели переломиться; в день выезда его из столицы поднялся сильный ветер и разносил по городу столбы пыли. Гадатели Пекинские тотчас высказали замечания о безуспешности его отправления, и наконец, едва он выехал за город, как носилки обломились; все это было, по мнению суеверного народа, недобрым предзнаменованием. На этот раз эти зловещие предсказания сбылись; вскоре по выезде из города, Ли-цзянь-тай узнал, что пламя мятежа в губ. Шань-си приняло самые обширные размеры, что все его имущество в этой губернии или разграблено или предано огню; эти недобрые вести охладили в нем весь жар, с которым он направлял свой путь в эту губернию, надеясь оказать большое вспоможение казне продовольствием войск собственными средствами; поэтому новый чрезвычайный военачальник слишком медлил в пути, проезжая в сутки не более 30 кит. верст. При нем, в числе многих чиновников, находился и Адам Шалль, знаменитый европейский миссионер; он был нужен для управления артиллерией и для устройства переправ чрез реки. 5-го числа 3-й луны от Ли-цзянь-тая получено было донесение, что он болен; между тем войска, бывшие под его начальством, начали рассыпаться. В это время в столице начали говорить о бездействии Ли-цзянь-тая, и Чэн-юань спрашивал министра Вэй-цзао-дэ о причине этого бездействия, и предлагал приказать состоящему при нем Цзун-бину Ма-шэнь, у которого находилось под командою 10,000 войска, поспешнее идти в горное укрепление Цзюй-юн-гуань и защищать его с Тан-туном соединенными силами; потому что при этом представлялось более возможности сопротивляться и отстоять укрепление. Но его предложение осталось без ответа. В последствии, когда столица была уже взята мятежниками, Ли-цзянь-тай въехал в Пекин и был встречен мятежниками с почестями и опять сделан министром. По другим сказаниям, Ли-цзянь-тай был болен в Бао-дин-фу в то время, когда мятежники подступили к этому городу; когда же они овладели городом, то и Ли-цзянь-тай был взят в плен; царская грамота, меч и печать были у него отобраны и преданы огню; три золотых чарки, подаренные государем, тоже были взяты. По другим еще сказаниям, Ли-цзянь-тай, находясь еще в Бао-дин-фу, сносился с неприятелями и потому передался на их сторону, как только мятежники овладели городом. Болезнь Ли-цзянь-тая легко может быть объяснена изменой; личный характер его не противоречит сказанию об измене, а болезнь могла быть только предлогом к бездействию; если бы он стал действовать против мятежников, то они не пощадили бы его, а он слишком был привязан к жизни.

Для пополнения казны, государь прибегнул к обыкновенной в Китае мере; он издал указ, коим позволялось всем сосланным в пограничные места важным преступникам вносить выкуп для получения свободы. Вместе с тем установлена была тетрадь для записывания пожертвований в казну от чиновников.

6-го числа начали помышлять о сосредоточении войск в укреплениях, находившихся близ столицы. Но министр Чэнь-янь, в последствии передавшийся на сторону мятежников, по прежнему беспечный даже и в это трудное время, и по ограниченному уму неспособный к управлению государственными делами, настоятельно отвергал это предложение. Государь, по зрелом обсуждении, нашел однако же предложение основательным и повелел привести его в исполнение. Министр был этим взволнован, считал себя униженным, и, под предлогом болезни, просил увольнения от должности, которое немедленно и получил, вместе с заслуженным упреком от государя. Между тем повелено было У-сань-гую и Ван-юй-цзи, командовавшим войсками в Цзи-чжэу и Ляо-дун, двинуться в близкие к столице военные пункты. Такое же повеление послано было Тан-туну и Лю-цзэ-цину. Еще прежде последнему приказано было передвинуть свои войска в область Чжан-дэ-фу; но так как слабо управляемые войска его произвели грабеж в округе Линь-цин, то он, опасаясь суда, уклонился еще южнее. Прибыл только Тан-тун с 8,000 человек и ему приказано было, вместе с Евнухом Ду-чжи-чжи, защищать горное укрепление Цзюй-юн-гуань. При этом государь пожаловал Тан-туну 4,000 лан серебра, красную парадную с драконами одежду и еще две одежды; на приведенные им войска выдал из дворцового казначейства 4,500 лан серебра.

В тот же день в столице были получены два неприятные донесения: первое, что областной город Да-тун-фу находится в опасном положении; второе – что укрепление Нин-ву⁹ взято неприятелями и что военачальник (Цзун-бин) Чжэу-юй-цзи убит. Изложим последнее событие в подробности. В то время, когда сила мятежников становилась страшною и близкою, Чжэу-юй-цзи просил подкреплений; его просьба удовлетворена была немедленно, но, к несчастию, вспомогательное войско из 2,000 воинов не дошло до него; предводитель этого войска Сюнь-тун-чжи около реки Хуань-хэ наткнулся на мятежников и передался к ним со всем войском; мятежники отправили его склонить Чжэу-юй-цзи к сдаче укрепления; но они не знали с кем имели дело; лишь только посланец явился к Чжэу-юй-цзи и высказал ему предложение мятежников, как военачальник пришел в сильный гнев и стал укорять его в измене – стыдить тем, что он, имея под начальством 2,000 войска, не мог сразиться с неприятелем и еще сделался переговорщиком со стороны мятежников. «Я получил великие милости», заключил он, «от государя и захочу ли подражать вам, изменникам и бунтовщикам?» В след за тем приказал отрубить голову переговорщику и отправить её в столицу, прося в то же время вспомогательного войска. Это происходило 12-го числа 2-й луны. 15-го числа мятежники подступили к укреплению и послали не переговорщика, а письмо к осажденным с угрозою, что если на сдадут укрепления в продолжении пяти дней, то все будут изрублены. Надменная речь мятежников имела свои основания: после взятия Тай-юаня им легко было идти вперед; взять укрепление Нин-ву было для них не иное что, как сорвать завянувший лист или переломить иссохнувшую соломинку. На деле вышло иначе; иначе думал о том и начальник укрепления. Отрубив голову посланному, он в то же время деятельно принялся за приготовления к сильной борьбе с мятежниками, хотел и им по заслугам заплатить за бунт; день и ночь обучал войска и, когда неприятели приближались к укреплению, он отобрал несколько сот более крепких и храбрых солдат, воодушевил их речью о верности и долге, встретил неприятеля и напал на него; мятежники не ожидали такого сильного нападения и не были готовы; Чжэу-юй-цзи врезался в центр неприятеля и похитил у него самых надежных и храбрых воинов. Таким образом порыв неприятелей был охлажден, но они не отступили; начались нападения на крепость и долго продолжались без всякого успеха. Чжэу-юй-цзи со своей стороны сохранял все присутствие духа и вел дело с полною осторожностью; днем он выводил свои войска из укрепления и войну в открытом поле считал лучшим средством к обороне; ночью стягивал войска в стены укрепления и со стен разил неприятеля пушечными выстрелами; неприятели гибли без числа; к несчастью в порохе оказался недостаток, а неприятели стали разбивать стены осадными орудиями; о вспомогательных войсках не было и слуха. Иные уже начинали советовать сдаться; но начальник был не таких правил; он произнес им самое красноречивое убеждение, и прибавил: «что в продолжении трех дней убито неприятелей более 10,000; при этом можно ли предаваться трусости? Если мы победим целую армию, то за нами останется имя храбрых и верных; если же – одно из 10,000 предположений – мы будет не в состоянии противиться, то свяжите меня и представьте неприятелю». После этого он отдал тайный приказ отборным воинам сделать засады на улицах и, отворив ворота, начал заманивать неприятеля; неприятель был не слишком осторожен и вошел в город в числе 10,000 слишком человек; военачальник приказал запереть ворота; засадные войска высыпали с четырех сторон и истребили всех до одного, убили между прочим четырех начальников; после этого отворили ворота, кинулись на осаждавших и еще убили у неприятеля несколько тысяч. Мятежники пришли в неописанную ярость. Видя, что число осажденных незначительно, они решили задавить их превосходством сил: мятежников приходилось, по крайней мере, по 10-ти на одного из осажденных; поэтому они положили идти в сражение с обнаженными головами и истреблять тех, у кого будут шапки на головах, вступая попеременно в дело одни за другими. Расчет был верный, и осажденные не смотря на всю храбрость, потеряли сражение. Затем мятежники обложили укрепление со всех сторон и, после четырехдневной осады, взяли его. Военачальник с мечем в руке бился до последних сил, но получил несколько тяжелых ран и был взят. Будучи уже не в состоянии действовать оружием, он самыми жестокими словами поносил мятежников и был предан мучительной казни. Войска и все находившиеся в укреплении, даже дети и женщины, были преданы смерти. Укрепление было взято, но эта победа дорого стоила неприятелям; они сами говорили, что им нанесена здесь глубокая рана и рассуждали, что если отсюда идти к столице, то в Да-тун-фу есть 10,000 войска, столько же в Сюань-фу, в Цзюй-юн-гуань 20,000, в Ян-чжэнь и Хэ-чжэнь в сложности будет столько же; если они все встретят нас, как встретили в Нин-ву, то уцелеет ли из нас хоть один человек? Они назначали уже время для выступления войск в губ. Шань-си для отдыха и для подкрепления себя новыми силами. В это тяжелое время размышлений о неудаче, от начальника в Да-тун-фу пришла бумага, в которой он изъявлял совершенную покорность; мятежники были весьма обрадованы; в то же время от военачальника в Сюань-фу пришла подобная бумага; в следствие чего мятежники единогласно решились идти прямо на Да-тун-фу, имея в виду столицу. В непродолжительном времени военачальник укрепления Цзюй-юн-гуань, находящегося в горном проходе, равно и начальники других укрепленных мест, лежавших вблизи от мятежников, также гражданские и военные чины в округе Чан-пин-чжэу, прислали изъявление покорности; эти известия о сдаче разных пунктов неприятелю неслись со всех сторон, как по ветру. Когда в последствии мятежники взяли столицу, то между ними большая часть была с шрамами на лице и теле, иные без руки или ноги; это все были знаки сражения в Нин-ву, и они сами говорили: «Чжэу-юй-цзи отлично храбр, он изрубил у нас несколько десятков тысяч людей; если бы еще одна подобная стычка, то наш предводитель мог ли бы прийти сюда?»

7-го числа мятежники приблизились к гор. Да-тун-фу, и изменник Цзян-сян в точности исполнил свое обещание относительно сдачи города, захватил губернатора и выдал его. Но этот последний не хотел стать на колена пред главою мятежников, сказав: «эти колена не преклоняются пред двумя лицами; теперь должно предать меня смерти»; с этими словами он сел на землю, громко и со слезами взывая к государю. Жестокий мятежник был поражен его неустрашимостью и верностью и приказал пощадить его. Тогда губернатор встал с земли и ударился головою о камень, кровь брызнула и потекла ручьем; мятежники все-таки не хотели умертвить его и приказали держать его в лагере под стражею, но на шестой день губернатор сам наложил на себя руки; пред смертью он оделся во все парадное платье и, обратившись лицом на юг, пролил слезы и совершил должное поклонение. Вместе с Цзян-сяном передались на сторону мятежников все чиновники этой области.

На следующий день взят был областной город Сюань-фу. Отправленный сюда государем для приведения города в оборонительное положение Евнух Ду-сюнь, одевшись во все парадное платье, на колеснице, запряженной 8-ю красивыми конями, выехал за 30 ли от города на встречу мятежникам и служил им проводником в город. Губернатор Чжу-чжи-фын был не таких мыслей; он вывесил на улицах города объявление о наградах за военные подвиги и призывал всех к защите города; на его призыв не было ответа; три раза он повторял свое воззвание и после этого собравшийся народ всею массою стал умолять его, позволить войску и народу принять мятежников, чтоб, таким образом, спасти целый город от гибели. Средств к сопротивлению не оставалось. Губернатор пошел на городские стены для нужных распоряжений и, взглянув на огромные пушки, сказал стоявшим на стенах: «палите из них, – все-таки можно убить несколько сот мятежников», но голос его остался без ответа; тогда он сам хотел действовать из орудий, но его схватили за руки и не позволили стрелять. У других эти события описываются с большею подробностью; говорится, что военный начальник города заранее выслал верховых встретить мятежников, но утаил это от губернатора; тот и другой, поднявшись на городскую стену, разделили её на две половины, для распоряжения военными действиями; между тем губернатор отправил гонца в столицу с известием, что городу угрожает величайшая опасность, и просил немедленной помощи; в самом же городе ходили нелепые слухи, будто бы губернатор доносил, что жители замышляют измену, и просил войск для усмирения и наказания их, – при этом страх овладел всеми. С другой стороны распространены были ложные вести, что мятежники не обижают народа и не злодействуют, напротив раздают свои деньги для вспомоществования бедным; сравнивали даже начальника мятежников по добродетелям с основателями династий Хань и Тан; вследствие этих вестей войско и народ ожидали прихода мятежников с нетерпением. Когда неприятель подступил к городу, тогда губернатор начал распоряжаться на стене, не желая отдать город без боя, как вдруг увидел, что все бывшие на стене поспешно рассеялись, остались только 7 или 8 человек, но не с мыслью действовать против мятежников, а с желанием воспрепятствовать ему самому действовать. В это самое время мятежники начали входить в город южными воротами; все дома в городе украшены были разноцветными вывесками в знак радости, жители имели на груди надпись: «покорный народ». Губернатор пришел в сильный гнев при виде такой общей измены, приказал поворотить большую пушку дулом внутрь города и стрелять, но его не слушали; он сам хотел повернуть её, но увидел, что запал заколочен гвоздем. Видя, что ничего уже не оставалось делать, он потребовал меч свой, но меч был спрятан; изменники вероятно хотели его живым представить мятежникам, рассчитывая на награду за его голову. В это время губернатор поднял свой взор к небу и, горько рыдая, взывал к государям – основателям династии и царствовавшему в то время Императору; «я не думал, говорил он, чтобы небо допустило сердцу людей в один день дойти до такого состояния, – я должен обратиться в духа и поражать разбойников, чтобы отблагодарить за милости ко мне государя»; окончив свой плач, он повесился под навесом стенной башни, – окружавшие бросили его труп в обводный канал. На следующий день мятежники произвели в городе страшный грабеж и неслыханные бесчинства и ушли, оставив там своего начальника, который сделал перепись всем находившимся в городе богатым и знатным семействам и требовал от них золота и серебра. Его жестокость и корысть не имели пределов, но он, чрез два месяца после этих событий, был жестоко наказан за свои злодеяния. В то время, когда мятежники овладели этим городом, там находился прежний губернатор, недавно отставленный от должности, Ли-цзянь, на место которого поступил Чжу-чжи-фын. В 4-й луне он получил известие, что У-сань-гуй нанес сильное поражение мятежникам в северо-восточном углу империи, и, разделяя общую ненависть народа к мятежникам, обманувшим надежды на чистоту их побуждений, собрал под свое начальство несколько тысяч человек и 5-го числа 5-й луны на рассвете окружил дома главных властей, оставленных мятежниками для управления, отрубил голову главному начальнику и сердце его принес в жертву скончавшемуся императору; затем весь народ, смешав собственную кровь с вином, клялся сражаться с мятежниками; – после чего тело погибшего губернатора переложили из наскоро сделанного гроба в новый, приличный его сану и доблестям, и погребли со слезами и должною честью. Если бы народ послушался убеждений храброго и благоразумного губернатора, то может быть избавился бы от бедствий и посрамления, коим подвергся от мятежников, и, судя по твердости его характера и неустрашимости, а также по числу находившегося там войска, взятие этого города стоило бы неприятелю таких же потерь, какие он понес в Нин-ву; к несчастью измена все испортила.

В 9-й день взят был военный пост Ян-хэ-бао, находившийся к западу от обл. города Да-тун-фу; здесь также была измена; прокурор Юй-чун-хуа вышел из городка за 10 кит. верст на встречу мятежникам.

В это время военные депеши постоянно приходили в столицу со всех сторон, а члены верховного совета или склонив головы сидели друг против друга, ничего не предпринимая, или, как обыкновенно, разговаривали и шутили. Министр Фань-цзин-вынь опять несколько раз заводил речь о необходимости перенести Двор в южную столицу; но ему отвечали, что он верно хочет привести всех в волнение, – и он принужден был умолкнуть. В самой столице приготовления к близкой борьбе с мятежниками ограничивались тем, что осматривали расставленные по улицам пушки, разместили войска по всем улицам и переулкам, на стенах городских устроили палатки и ожидали появления неприятелей.

Прежде было замечено, что хлебные магазины были опустошены, – это отчасти произошло от жадности чиновников, отчасти от постоянных издержек на продовольствие войск, отчасти от необходимости вспомоществовать обедневшим от частых неурожаев. Между тем нужно было снабдить город достаточным продовольствием, потому что осада казалась близкою и неизбежною. Поэтому государь предписал Палате финансов следующее: «так как мятеж становится весьма близким к столице и начинает угрожать ей, то необходимо запасти потребное количество продовольствия; в настоящее время цены на хлеба умеренные, поэтому должно заблаговременно позаботиться о том, чтоб не было недостатка; – все родственники царствующего Дома, важные сановники вообще все чиновники, купцы и богатые обыватели должны снабдить свои дома хлебом и донести Палате о количестве имеющегося у них запаса; при этом готовых запасов не должно отправлять в казенные магазины; – 1,000 мешков составляют партию, а те, кои, будучи воодушевлены чувством долга, запасут до 3,000 мешков и более, будут награждены за свое усердие; – когда почувствуется нужда в продовольствии, то пусть выпускают в продажу по первоначальной цене, не считая этих запасов пожертвованием, сделанным в казну». Из этого указа можно видеть, что не только казенные хлебные магазины были пусты, но что и финансы были до того скудны, что их недоставало на закупку продовольствия для города и при том в то время, когда цены на хлеб были весьма умеренные. Одна крайняя бедность казны могла принудить государя издать подобный указ.

Вслед за указом о запасе продовольствия, явился новый указ, призывавший к пожертвованиям нового рода, При передвижении войск из одного места в другое, немедленно требовались лошади, а приобретать их покупкой было трудно по той же причине, но которой казна не могла запасти хлеба для продовольствия столицы. Поэтому государь указом повелел, чтобы все важнейшие сановники, равно и все военные и гражданские чиновники, имеющие у себя крепких лошадей, не разбирая числа их, представляли для казенных потребностей вместе с седлами и уздами, за что, по усмирении мятежников, будут награждены милостями. История умалчивает о том, многие ли вняли голосу императора; но из описания сбора других пожертвований можно заключить, что щедрость и усердие чиновников и в этом случае имели очень тесные пределы.

12-го числа гонцы принесли в столицу известие, что мятежники быстро подвигаются вперед, – надобно было приготовить суммы на содержание войска, чтоб оно не отказалось служить в это критическое время и чтоб к внешнему возмущению не присоединился внутренний мятеж в самой столице. В следствие того все чины собрались для совещания о пожертвованиях на содержание войска. При этом государь предложил ближайшим родственникам своим, важнейшим сановникам и главнейшим Евнухам вносить по списку свои пожертвования, пожаловал тестя своего Чжэу-куй достоинством Хоу,¹⁰ рассчитывая на его щедрость, как именитого богача, и отправил Евнуха Сюй-гао объявить указ о сборе вспоможений. В указе между прочим говорилось, что родственники государя взаимно связаны между собою и никто кроме их не может предшествовать в этом деле добрым примером, так как они могут жертвовать от 5 до 10 ваней лан серебра на вспоможение при настоящих затруднительных обстоятельствах государства. Но в расчете на усердие своих родственников государь ошибся; самый богатый и близкий к государю по родству– отец Императрицы высказался первый. «Я престарелый подданный», отвечал он Евнуху, «могу ли иметь много серебра?» При таком неожиданном ответе даже Евнух прослезился от досады. Указ принесли к нему в другой и третий раз, но Чжэу-куй упорно отказывался сделать пожертвование. Наконец Сюй-гао не выдержал и сказал ему: «престарелый императорский родственник до такой степени низок и скуп! Когда великое дело (Государство) будет потеряно, то что принесут тебе пользы огромные сокровища и богатство?» Чжэу-куй, не имея возможности долее отговариваться, пожертвовал 10,000 лан. Государь отвечал, что этого мало и предлагал пожертвовать от 20 до 80 тысяч лан. Чжэу-куй отправил тайное письмо к Императрице, прося у ней помощи, но Императрица могла прислать ему только 5,000 лан и то с большим усилием. При этом Чжэу-куй отделил из капитала, вверенного ему на сохранение одним лицом, 2,000 лан, присоединил 3,000 своих и представил. За ним главные Евнухи представили от 3 до 5 ваней лан, но многие ограничились одною ванею. Впоследствии, когда неприятели овладели городом и стали выжимать у богачей сокровища, у Чжэу-куй оказалось 52 вани серебра, и на такую же сумму золотых и серебряных вещей, жемчугу и дорогих каменьев; у Евнуха Ван-чжи-синь, пожертвовавшего только 10,000 лан, найдено 15 ваней лан серебра и на столько же золотых и серебряных вещей.

11-го числа государь обнародовал Манифест, в котором обвинял себя в разных недостатках правления, доведших государство до плачевного состояния, и призывал всех к деятельному вспомоществованию для усмирения мятежа. Вот этот манифест: «Уже 17 лет, как я наследовал великий закон правления; в глубине сердца помышляя о величии Верховного Царя, низводящего и возводящего Царей, – о важности поручения, возложенного на меня от предков, – я трепещу днем и ночью, не дерзая предаться беспечности. Между тем бедствия следуют одно за другим, дух мятежа день ото дня распространяется подобно пламени. Забыв благодеяние воспитания в продолжении стольких поколений, мятежники свирепствуют 20 лет с жаждою неистовства; – простить их – делаются еще надменнее, приласкать – вдруг поднимают бунт, и, что всего гибельнее, заражают других тем же мятежным духом, а вновь увлеченные ими вовсе забывают при этом долг мести бунтовщикам. Я – отец и мать народа и не могу прикрыть своих птенцов крыльями; народ – мои дети и не могут защитить и охранить меня. Губернии Шань-си и Хэ-нань представляют груды развалин, губернии Цзян-нань и Ху-гуан подверглись гибели и злодействам; если виною всего этого не я, то кто же примет вину на себя? Поэтому острые стрелы, поражающие народ, смерть его в огне и воде, кровь, текущая потоками, трупы, образовавшие собою целые горы, – все это моя вина. Пожертвования корма для лошадей и продовольствия для войск, перевозка войска и провианта и вспомоществование войску в пути, множество прибавочных налогов без средств к приобретению достояния, обременительные займы казны на предварительное обеспечение будущих нужд государства – опять моя вина. Жилища народа, пустые как висячий колокол, совершенно заброшенные и заросшие травою поля, бедствия пожара без дверей для спасения, вопли, вынужденные жестокостью холода и ветра, и в след за ними лишение жизни – опять моя вина. Постоянный ропот на неурожайные годы, засухи и наводнения, взаимно сменяющиеся, беспрерывные войны, гибель от заразительных болезней, нарушение согласия между небом и землею и отсюда всеобщие жалобы – опять моя вина. Что касается до властей, занимающих высшие должности и не соблюдающих закона, – до низших чиновников, не знающих честности, до Советников государственных, которые лишь двигают головою и рассуждают бестолково, – до надменных военачальников, которые угнетают слабых и не совершают ни каких подвигов; то этому причиною то, что я в управлении потерял истинный закон и не возбудил в сердцах истинной благодарности. Думая об этом день и ночь, я не нахожу места для успокоения. Теперь я объявляю всей Империи, что отныне я возложу на себя большие заботы и труды, глубоко вникну в прежние ошибки, буду особенно заботиться о добродетели, хранить древние уставы, чтоб утолить скорбь и стенания; идти путем человеколюбия, чтоб привлечь сердца людей, уничтожу прибавочные повинности, чтоб укрепить силы народа. Что касается до сборов на продовольствие войск, то они вынуждены лишь необходимостью, поэтому главные правители губерний, взывая народ к пожертвованиям, не должны нарушать закона успокоения и питания. Если же некоторые из подчиненных им чиновников будут прибавлять хоть каплю к сборам, – незаконно и самовольно собирать повинности, или будут извращать уставы о штрафах и несправедливо подвергать казням, и таким образом доводить народ до того, что он не рад будет жизни, то таких немедленно предавать суду. Если будут между народом такие, которые станут перебегать из одного места в другое, то не только освобождать их от взыскания повинностей, но еще стараться приютить их и оказать им вспоможение, чтоб они не были вынуждены оставить свое местопребывание. Что касается до чиновников, за разные преступления лишенных должностей, то, если между ними есть честные, верные, справедливые и прямодушные, не корыстолюбивые и способные, которые достойны того, чтоб употребить их на должности, – о таких Палаты Чинов и Военная должны представить, по тщательном исследовании, и определить. Если между лицами, вышедшими из незнатного рода, будут отлично храбрые, которые возьмут обратно какой-либо город, то таким открыть доступ к получению чинов, переходящих по закону к потомкам; если те, которые подпали общему бедствию и присоединились к мятежникам, оставят их, обратятся на путь законный и возвратятся, то простить им преступление и дать возможность оказать заслуги; если кто представит главу мятежников живого или мертвого, то такого наградить достоинством Хоу. Верность государю и любовь к отечеству общи сердцам всех; при омытии посрамления и уничтожении бедствий, кто не разделит общего труда? Получив великие милости от предков, пусть все постараются содействовать великому делу полного усмирения государства!»

Между тем неприятели пошли от Сюань-хуа-фу прямо на столицу и сердца людей затрепетали. Государь каждый день призывал сановников для совещания, но советники ограничивались самыми пустыми предложениями, как было и в прежних собраниях. При этом высшие сановники старались удержать низших от лишних речей, – желали зажать им рот, – а низшие хотели воспользоваться этим случаем, чтобы, чрез угождение высшим, снискать их милость и иметь надежды на хорошее будущее. Потому при всяком совещании низшие чиновники, в виду своих начальников, только старались показать свое смирение, а большая часть из них вовсе молчали. Государь ясно видел, что не было людей желавших поддержать его в это трудное время и по окончании каждого совещания, с горькими слезами возвращался во дворец. Придворные вельможи только советовали запереть ворота в Красный город и не позволять никому входить и выходить, без надлежащего вида на пропуск, – более ничего не предпринимали. Ма-ши-ци после каждого собрания со вздохом говорил: «успеха не будет!»

Чтоб ободрить войска, находившиеся в столице, и иметь надежду на их верность и усердие, приказано было выдать им полугодовой провиант. Но едва ли это распоряжение надлежащим образом приведено было в исполнение; мы увидим далее доказательства того, что войска были без провианта.

От Сюань-фу (ныне Сюань-хуа-фу) мятежники направились чрез горное ущелье Лю-гоу к укреплению Цзюй-юн-гуань, лежавшему в горном проходе. То и другое место составляли сами собою естественную твердыню; в первом ста человек было достаточно для обороны, – но оно оставлено было без всякой защиты и мятежники спокойно прошли ущелье; причина этого заключалась в том, что начальник укрепления Цзюй-юн-гуань, вместе с Евнухом Ду-чжи-чжи, которого государь нарочно отправил для содействия Тан-туну, предварительно согласились передаться на сторону мятежников. Цзун-бин Ма-дай, видя, что, при общей измене главных начальников, не остается ни каких средств к защите, собственными руками убил жену и детей, а сам поспешно отправился в Шань-хай-гуань к тамошнему воеводе У-сань-гую. Цзун-бин Тан-тун и Евнух Ду-чжи-чжи сдали укрепление мятежникам без выстрела и сделались одними из важных лиц между приверженцами Ли-цзы-чэна. В последствии первый из них отложится от мятежников, а последний будет казнен.

По взятии Цзюй-юн-гуань, мятежники могли быть совершенно спокойны относительно своего положения. Назади у них был Сюань-фу с их войсками, впереди они могли встретить войска только под стенами столицы. Они прямо пошли на округ Чан-пин-чжэу, где стояло несколько войска, – но число неприятелей и императорских войск было слишком несоразмерно; и так последние, уклоняясь от неравного боя, все передались на сторону мятежников, Начальник этих войск Ли-шэу-жун один только не хотел участвовать в общей измене; схватив свой меч, он успел убить несколько человек; противники долго не могли остановить его геройского порыва, наконец неприятели окружили его со всех сторон, спасения не оставалось и он собственным мечем лишил себя жизни.

После того, как неприятели овладели городом Чан-пин-чжэу, опасность была очень близка от столицы, – в один день мятежники могли легко прийти к её стенам; губернатор области Шунь-тянь-фу поехал за город для нужных распоряжений и обзора, переменил одежду и бежал. В столице между тем приготовлялись, по-видимому, встретить мятежников недружелюбно; к каждым из городских ворот прибавлено было войска, при воротах расположены были огромные пушки, войскам дана денежная награда. Несмотря на такую близкую опасность, важнейшие из сановников занимались, по обыкновению, самыми ничтожными делами. Цао-хуа-чунь, бывший прежде в милости у Вэй-чжун-сяня,¹¹ которого настоящий Император велел казнить и лишить погребения, – высказал, однажды пред Императором; «если бы был теперь Вэй-чжун-сянь, то дела не дошли бы до такого положения». Государь сжалился над недостойным никакого сожаления и дал Цао-хуа-чуню тайное повеление предать труп казненного погребению.

Наконец в столицу пришло объявление от главнокомандующего войсками Ли-цзы-чэна, в котором Лю-цзун-минь извещал жителей, что они 18 числа придут в столицу, и требовал ответа. Столица пришла в неописанное смятение. Затем Ли-цзы-чэн разослал объявления по большим и малым городам, в которых увещевал жителей не предаваться страху и опасениям, говоря, что, когда придут его войска, то не будут производить грабежей и бесчинства, напротив будут поступать кротко и человеколюбиво, объявлял между прочим, что по первому сигналу должны выходить на встречу им главные чины города, – по второму – низшие, по третьему – весь народ.

16-го числа мятежники произвели бесчинства на императорском кладбище Ши-эр-лин, обратили в пепел залу Сян-дянь, порубили сосновые и кедровые деревья, затем отправили несколько отрядов для расхищения хлебных магазинов в Тун-чжэу и прислали новую бумагу в столицу. В этот день государь в зале Юй-дянь испытывал чиновников и предложил вопрос о средствах к пополнению продовольствия для войск и успокоению народа; правитель уезда Цзы-ян-сянь отвечал, что «обилие продовольствия зависит не от собирания и накопления, а от умеренности и благоразумного употребления; – спокойствие народа связано со спокойствием сердца государева, – если сердце государя спокойно, то и народ спокоен». Государь сделал одобрительный знак головою; за ним прочие по порядку стали делать ответы на вопросы, предлагаемые каждому Государем, – но еще половина не успела ответить, как государю представили запечатанный пакет; прочитав его, государь изменился в лице и ушел во внутренние покои; собравшиеся чиновники стояли в ожидании, не смея разойтись; уже чрез четверть часа приказано было им удалиться. В это время всем сделалось известным, что мятежники в Чан-пин-чжэу. Прежде было сказано, что Чан-пин-чжэу взят 12 числа, и таким образом, по взятии его только через 4 дня известили об этом государя; можно заключить какие беспорядки были в управлении в это бурное время.

В ночи на 17-е число мятежники от уездного города Ша-хэ-сянь направились к столице, производя в продолжении всей ночи грабежи и пожары в её окрестностях, – небо все было покрыто заревом. Окрестный народ, избегая смерти, бросился к городским воротам Си-чжи-мынь, – ворота открыли и впустили его; между тем важнейшие сановники спокойно сидели на стенах; – наконец появились вдали облака пыли, – тогда стали говорить некоторые, что вероятно разбойники приближаются. Начальники послали разведать об этом и получили донесение, что это вовсе не разбойники. В это время на стенах городских находилось 154,000 орудий, между тем как собравшихся на стену войск, вместе с престарелыми и неспособными к войне, было только от 50 до 60 тысяч человек. Если присоединить к этому войска из придворных евнухов и чиновников – всего несколько тысяч человек, и тогда число орудий и людей будет весьма несоразмерно. При том все войска должны были покупать съестные припасы на рынках, потому что не было поблизости ни каких принадлежностей для кухни и стола; оттого общий порядок дисциплины часто был нарушаем; с другой стороны войскам давно уже не выдавали сполна ни жалования, ни провианта, отчего весьма многие из солдат вовсе не являлись на службу. Мятежники со своей стороны заранее посылали понемногу своих сообщников в город, снабдив их достаточными для торговли капиталами; в один фонарный праздник в 1-й луне этого года, когда городские ворота не запирались, их вошло в город несколько тысяч; они расположились торговать большею частью при городских воротах; кроме того послали приверженных к ним и вполне доверенных людей с деньгами для получения мест в присутственных местах, чтоб они могли выведывать все тайны и знать все распоряжения правительства. Таким образом все тайны в столице были доступны им. Если из города высылали шпионов для разведывания о неприятеле, то сообщники мятежников предварительно давали им знать об этом. Мятежники со своей стороны приготовлялись к этому, забирали в плен, отводили в свой лагерь и одаривали, так что из лазутчиков ни один не возвращался в город. Неприятели также посылали своих лазутчиков и когда несколько сот таких всадников проезжали от ворот Ци-хуа-мынь к воротам Пин-цзэ-мынь, – императорские войска, стоявшие лагерем на Западной стороне города, спросили их: «кто вы?», те отвечали: «вспомогательные войска из Ян-хэ», и их оставили спокойно продолжать путь. В городе между тем умы волновались и были встревожены нелепыми слухами, будто государь отправился на юг, что несколько десятков евнухов выехали верхом из города воротами Дэ-шэн-мынь, составляя его стражу. Эти ложные слухи легко могли быть распущены самими евнухами, – потому что начальство над всеми городскими воротами было в их руках.

17-го числа рано утром государь созвал на совет всех гражданских и военных чиновников. Государь заплакал, – его примеру последовали все собравшиеся и, опустив руки, не предлагали ни каких средств и ничего не предпринимали; одни говорили, что надобно возвратить прежнюю должность Фын-цюаню, другие – что должно призвать к делам Хо-вэй-хуа и Ян-вэй-юаня, – другие еще просили пожаловать Лю-цзэ-цина достоинством Хоу. Государь ни слова не отвечал на эти неуместные предложения; но, склонив голову, написал на столе 12 слов большим почерком: «военных и гражданских чиновников всех до одного должно казнить, но не должно подвергать смерти народа», – и дал взглянуть евнуху Ван-чжи-синь, – затем стер их. В полдень прискакали к воротам Си-чжи-мынь 50 или 60 конных солдат с луками и стрелами и громко кричали, чтобы им отворили ворота. При этом сделалось известным столице, что мятежники находятся недалеко. Спустя немного времени, главные войска появились в виду города, а государю донесли, что мятежники только что перешли чрез мост Лу-гоу-цяо (около 30 кит. верст от города). Обман впрочем скоро открылся; мятежники открыли пальбу и начали осаждать ворота Пин- цзэ-мынь и Чжан-и-мынь; три лагеря вне города или сдались мятежникам, или разбежались, – оставив им в добычу все военные снаряды, и они, поворотив пушки против города, начали стрелять по нем. В это время Ли-го-чжэн, генерал-полициймейстер и комендант столицы, прискакал ко дворцу покрытый потом и пылью поспешно соскочил с лошади и направился во дворец; придворная стража хотела остановить его, указывая на его костюм, но тот отвечал: «теперь не то время – до того ли, чтоб заботиться об одежде?» Государь немедленно принял его и спросил: как идет защита города? Ли-го-чжэн пал на колена и со слезами отвечал: войска не слушают приказаний; едва только заставиш плетью подняться одного, как другой опять повалился спать, – как тут защищаться? Государь прослезился и отвечал: «вот до чего довели меня сановники своими обманами!» За тем государь приказал всем евнухам и придворным чиновникам защищать вместе с войсками городские стены. Но и эти не хотели повиноваться, – говорили – для чего существуют прочие гражданские и военные чиновники? одни прибавляли, что у нас нет даже оружия, – другие, – что пусть дадут нам по 50 ваней лан серебра жалования в месяц, тогда будет из-за чего идти на смерть; впрочем, пороптали, но должны были исполнить приказание. Государь, для одобрения воинов, приказал выдать на их содержание 30 ваней лан, между тем как жители, собираясь с последними силами, жертвовали по 300 и 400 лан и за эти пожертвования жалуемы были чинами. В этот же день мятежники обложили столицу со всех сторон.

На другой день (18 числа) мятежники сделали приступ к воротам Си-чжи-мынь, но не могли разбить их. Рано утром распространилась молва, будто вспомогательные войска пришли на помощь осажденным; но это были отложившиеся войска, предводимые изменником Тан-туном, – они занимались собиранием продовольствия для мятежных войск. В этот день сначала сильный ветер разносил по городу облака пыли, так что не видно было неба, – вдруг сделалось холодно, полился дождь, потом пошел крупный град; гром и молния не прекращались, – сердца людей поражены были двойным ужасом. 9-ть ворот городских были тщательно охраняемы, не позволялось никому ни входить, ни выходить, – улицы были совершенно пусты. Неприятели с напряженными силами продолжали осаду, гул пушечных выстрелов, смешиваясь с ударами грома, потрясал воздух и землю; стоявшие подле городских стен здания были разрушены, стрелы летели как дождь и усыпали городские стены будто щетиною; мятежники кричали защищавшим стены, чтоб они скорее открыли ворота, – в противном случае все будут преданы смерти. Защищавшиеся испугались и начали палить холостыми зарядами. Видя, что осажденные уже не действуют, мятежники заставили народ сносить со всех мест бревна и камни, чтоб засыпать обводный канал, и еще усилили осаду. Со стены выстрелили в это время из огромной пушки (бьющей 10,000 человек – Вань-жэнь-ди) и по ошибке ранили несколько своих; после этого, защищавшие стены в страхе начали разбегаться, пронося по всему городу весть, что город падает; жители с воплями начали бегать и прятаться, подобно мышам. Подозревать засады и обмана было нельзя и мятежники начали подставлять к стенам осадные лестницы и разом сделали приступ к воротам Си-чжи-мынь, Пин-цзэ-мынь – и Дэ-шэн-мынь,¹² – дело было самое жаркое; но безуспешное.

Во дворце между тем занимались самыми ничтожными делами; – представили между прочим государю, что, наградив военачальников Цзо-сян-юя и У-сань-гуя потомственным достоинствами, несправедливо обойди одного Лю-цзэ-цина, тем более, что Линь-цин, где он находится с войсками, недалеко отстоит от столицы, и потому он скорее других может подоспеть на помощь к осажденным. В это критическое время трудно было рассуждать и по этому государь согласился и пожаловал Лю-цзэ-цина достоинством Хоу.

В этот день государь опять созвал советь и со вздохом сказал: «всего лучше великому Дому кончить дела в храме Фынь-сянь-дянь» (храм предков во внутреннем дворце). Ли-бан-хуа хотел взойти на городскую стену в намерении действовать против мятежников, но ему этого не позволили. Ли-цзы-чэн в это время сидел на особо устроенном седалище против ворот Чжан-и-мынь; два князя Цзянь-ван и Дай-ван, которых он захватил в плен в губ. Шань-си и Шāнь-си, сидели на земле по обеим сторонам его; евнух Ду-сюнь стоял пред ними в роде прислужника. Чрез несколько времени евнух закричал стоявшим на стенах, чтобы они не стреляли, объявил им свое имя и просил спустить по веревке со стены кого либо, потому что он имеет что-то сказать. Со стены ему отвечали, что пусть он оставит под стеною одного заложника, а сам взойдет на стену. Евнух на это отвечал: я Ду-сюнь, бояться нечего, на что еще заложник? После этого евнух Ван-чэнь-энь, заменивший Ли-го-чжэна в должности коменданта и генерал-полициймейстера, сам поднял его по веревке на стену и вместе отправились во дворец. Здесь Ду-сюнь подробно изложил пред государем, что неприятель многочислен и силен, что нельзя противостоять ему, – что государю остается позаботиться о самом себе, и после этого подал государю струну от гуслей и полотнище тонкой шелковой ткани. Государь во гневе поднялся с места. Вслед за Ду-сюнем, смотритель императорских кладбищ Шэнь-чжи-сю,¹³ тоже евнух, поднялся на городскую стену и, представ пред императора, высказал, что мятежники волнуются оттого, что государь не знает закона и предлагал уступить императорское достоинство. Государь с гневом выслал его вон. Сановники просили задержать Ду-сюня, – но этот отвечал, что два князя Циньский и Цзиньский остаются заложниками, – «если я не возвращусь», прибавил он «то их не пощадят». Его отпустили и он по веревке опять спустился со стены. Проходя по стене, он, обратившись к стоявшим там евнухам, сказал: – «мы, товарищи, будем богаты и знатны». До этого времени было донесено государю, что Ду-сюнь погиб в войне с мятежниками, его наградили по смерти высшим достоинством, сыну его пожаловали важный чин и должность в императорских охранительных войсках, установлено было даже жертвоприношение ему. Теперь только узнали, что Ду-сюнь не умер, а изменил и передался на сторону мятежников. Мятежники осаждали город с большим и большим рвением; Ван-чэнь-энь беспощадно стрелял в них из пушек и каждый раз посылал смерть в ряды осаждающих, но таких, как он, было весьма мало, прочие все попивали, сидя на стене, водку и ни о чем не заботились.

В это критическое время государь хотел сам отправиться на стену, чтоб действовать против мятежников лично. Он призвал своего зятя Гун-юн-ту и просил его, чтоб он собрал своих домашних людей и под их прикрытием проводил наследника престола на юг. Но и тут успеха не было. Дун-юн-ту отвечал что мог ли он самовольно содержать при себе много людей? что тех, которые при нем находятся, достаточно ли, чтоб противостоять мятежникам? Таким образом эти планы окончательно рушились. Мятежники, между тем, повели осаду ворот Чжан-и-мынь; около 4-го часа по полудни ворота вдруг отворились, их открыл евнух Цао-хуа-чунь; в след за тем открыты были ворота Дэ-шэнь-мынь, здесь была измена со стороны евнуха Ван-сян-яо. Ли-цзы-чэн, с огромною толпою мятежников, немедленно вступил во внешний город, производя на улицах грабеж и убийство; императорские войска рассыпались, как испуганные птицы. В это время государь призвал членов Верховного Совета и спросил их знают ли они, что внешний город разбить? Они отвечали, что не знают; государь продолжал: дела дошли до последней крайности, теперь какое остается еще средство? Сановники отвечали: пусть государь не беспокоится о себе; если дела будут в крайности, мы будем сражаться на городских улицах и клянемся, что не изменим. Государь приказал им удалиться.

Услышав, что внешний город взят, государь бегал в смущении по дворцу, – ему было не до сна. Около 9 часов вечера вбежал евнух и донес, что внутренний город тоже падает. Государь спросил: «где же войска? – где Ли-го-чжэн?» – Тот отвечал, что войска рассеялись; – государь еще торопливее стал бегать по зале, – евнух немедленно удалился; государь закричал вслед ему, чтоб он возвратился, но евнух не обращал внимания на призыв. В это время Ли-го-чжэн, источая последние усилия, бился с мятежниками на улицах; но его личная храбрость ничего не значила без войск и при многочисленности мятежников. Государь между тем, в сопровождении евнуха Ван-чэн-энь, пошел в Нань-гун (южный дворец) и взошел на гору Вань-суй-шань; – пламя пожара ложилось багровым заревом на небе; оттуда вскоре он отправился во дворец Цянь-цин-гун. В то же время был дан приказ Верховному Совету, чтоб Чэн-го-гун-чжу-чунь-чэнь был генерал-полициймейстером города. Государь приказал подать вино и вместе с императрицей Чжэу-хоу и второстепенной, любимейшей женой Юань-фэй, выпили по нескольку золотых чарок; освободившись несколько от внутренней горести и сделавшись решительнее, государь со вздохом сказал: «жалко народа», приказал трех сыновей своих отнести в дома родственников по женской линии Чжэу и Тянь, потом, обратившись к императрице, сказал, великое дело кончено, – и все вместе заплакали. Прислуга последовала их примеру. Государь приказал им удалиться, внушив им, чтобы сами помышляли о себе. Тогда императрица, склонив голову, отвечала: 18 лет живу я с тобою, ни одного разу ты не следовал моему совету и вот мы дожили до настоящего дня, – затем обняла наследника и двух князей с невыразимою горестью, повторила это в другой и третий раз и отослала их, – сама отправилась во дворец Кунь-нин-гун и там повесилась. Государь, проходя мимо дворца, увидел это зрелище и сказал: «хорошо, хорошо», затем призвал старшую княжну, достигшую тогда 15 летнего возраста; княжна пришла, обливаясь горькими слезами, – государь с сокрушением сказал: «зачем ты родилась в моем доме?» закрыл себе глаза рукавом левой руки, а правою извлек меч и нанес ей удар, – княжна хотела защититься рукою, – удар, нанесен был в левое плечо и рука отвалилась; – несчастная упала без чувств на землю; кровь текла потоком; но у государя опустилась рука и он не в состоянии был далее действовать мечем. По дворцу вдруг пронеслась молва об этом и некоторые кричали: «государь поднял меч». Отсюда государь направился во дворец Си-гун и приказал любимой жене Юань-фэй самой наложить на себя руки; она не задумалась и тотчас повесилась, но веревка оборвалась и несчастная упала на землю; вскоре она опять пришла в чувство; государь мечем нанес ей три удара; затем призваны были остальные жены и наложницы, – государь всех их предал смерти собственным мечем, и в то же время послал сказать императрице-матери Чжан-тай-хоу, чтоб она поторопилась умереть. Тогда государь позвал евнуха Ван-чэн-энь; они поговорили несколько времени и выпили вина, – после чего государь приказал немедленно собраться всем придворным чиновникам, намереваясь бежать; переменил одежду, надел сапоги Ван-чэн-эня и выехал из дворца; это было около 3-й ночной стражи, – в руке у него было 3-х ствольное ружье; сопровождавшие его евнухи, в числе нескольких десятков человек, имели при себе секиры; от ворот Дун-хуа-мынь их поезд направился к ворам Ци-хуа-мынь; охранявшие ворота евнухи, подозревая, нет ли каких либо переворотов во дворце, направили на них пушки и стрелы, – поэтому нельзя было бежать на юг; отсюда разными переулками государь со своей свитой добрался до городской стены, взошел на неё и увидел, что на сигнальных столбах при воротах Цянь-мынь вывешено 3 фонаря; тут они узнали, что самое важное дело потеряно – неприятели вступили во внутренний город. В это время охранение ворот Ци-хуа-мынь поручено было Чжу-чунь-чэню; государь с сопровождавшими его поехал к его дому, в намерении посоветоваться с ним, но его не было дома, – он был где-то вне города на пирушке и прислужники не впустили их в дом; государь поехал к воротам Ань-дин-мынь, но эти ворота были укреплены и завалены так, что нельзя было их отворить; время приближалось к рассвету, и так государь без всякого успеха возвратился во дворец.

19-го числа до рассвета государь вошел в Палаты Юй-цян-дянь и ударил в вестовой колокол, – по звуку его должны были собраться все чиновники, – между тем никто не являлся; государь приказал придворным чиновникам разойтись и, взяв за руку Ван-чэн-эня, увлек его во внутренний сад; там они поднялись на гору Вань-шэу-шань и вошли в павильон Шэу-хуан-тин, – иначе красную башню на горе Мэй-шань. Здесь государь вздохнул и сказал: «мои милости к чиновникам были немалы, а ныне, когда дела дошли до такого положения, отчего нет ни одного из них при мне? Есть ли теперь хоть один такой, каков был Чэн-ци при перевороте в южной столице?» Затем присовокупил: «кажется они не слышали призыва, и потому не могли издалека приехать»; окончив свои грустные размышления, государь повесился на дереве Хай-тан-шу,¹⁴ подле самого павильона, – евнух Ван-чэн-энь повесился против него. В это время по всему дворцу раздавались сильные вопли и рыдания, – все в смущении бегали, но не было дверей для спасения. Уже начало светать; чиновники, состоявшие при дворце наследника, препроводили наследника к дому Чжеу-куя; но этот еще спал, двери были заперты, прислужники не хотели беспокоить своего господина, – и наследник принужден был укрыться в доме одного евнуха. Прежде еще, когда государь направлялся во дворец Нань-гун, он послал человека с вестью к императрице И-ань-хуан-хоу, предлагая ей позаботиться о себе, – но посланный не мог уже туда проникнуть. Когда в двух дворцах уже все предали себя смерти, тогда придворные прислужники с громкими рыданиями бегали из одного места в другое, – во дворце же происходило страшное смятение императрица И-ань в черном платье, обернув голову платком, пешком добралась до дома Чжу-чунь-чэнь. Между тем один из евнухов, войдя во дворец, увидел княжну с отрубленною рукою лежащую на земле, созвал других евнухов и привел её в чувство; княжна была даже недовольна оказанною ей помощью: император, отец мой, желал, чтоб я умерла, смею ли я после этого жить? – сказала она окружавшим евнухам. Её спаситель отвечал: мятежники сейчас войдут, надобно опасаться, чтоб княжна не подверглась оскорблению от них; поэтому евнухи, желая поскорее укрыть её в безопасном месте, на руках перенесли её в дом деда её Чжэу-куя.

В этот день пред рассветом облака начали покрывать небо с четырех сторон, – дым, повсюду поднимавшийся из пепелищ южного города, застилал небо, – малый дождь не прекращался, – вдруг пошел небольшой снег и в это время мятежники вошли в город. Одни говорят, что предварительно вошедшие в город сообщники мятежников с братом евнуха Цао-хуа-чунь открыли ворота; – другие утверждают, что евнух Ван-сян-яо, собрав партию из 1,000 человек, открыл ворота Сюань-ву-мынь и встретил мятежников; еще другие говорят, что министр военной палаты Чжан-цзинь-янь, находившийся при воротах Цянь-мынь, и Чжу-чунь-чэнь, защищавший ворота Ци-хуа-мынь, в одно время впустили неприятелей в город двумя воротами. В этот же день по городу ходили слухи, что Лиго-чжэн взят в плен мятежниками, что государь уехал из города, – что чиновники намереваются, изменив одежду, искать спасения в бегстве. В самом городе происходила страшная суматоха, народ бегал взад и вперед, крики и рыдания потрясали воздух; защищавшие стену все бросились вниз, тогда как неприятели занимали оную; многие из высших чиновников укрывались в домах простолюдинов, – неприятели запружали улицы конницею и громко приказывали жителям немедленно представлять мулов и лошадей. В эти страшные минуты министр Вэй-цзао-дэ собирал от всех чиновников пожертвования на угощение войск. Первый отряд неприятельской конницы в числе 1,000 человек въехал в город воротами Чжэн-ян-мынь (цянь-мынь) и, ломая стрелы, отдавал жителям, приказывая им немедленно разойтись по домам и запереть двери, – для избежания смерти. Немного спустя громогласно было объявляемо повсюду, чтоб жители отворили двери своих домов и что открывший не будет казнен; при этом жители, открыв двери, вышли из домов и с курениями стояли при воротах; когда проходили мятежники, то жители с коленопреклонениями приветствовали их; на лицах у них были наклеены буквы: «покорный народ», – над воротами у иных было написано: «юн-чан юань-нянь» (1-й год вечно светлого правления), у других: «шунь-тянь-ван вань-вань-суй» (десять тысяч десятитысячелетий князю покорному небу). Все эти громкие надписи на лицах и домах были деланы в надежде снискать милость мятежника и избегнуть бедствий. Но и в этих надеждах народ был обманут, из 10-ти человек едва ли два-три избегли бедствий и угнетений. Бесстыдные чиновники, из подражания народу, также налепили у себя на лице буквы: «покорный народ», и, вмешивались в толпу домашней прислуги, надеясь продлить свою жизнь хоть на один вздох. Когда мятежники проходили мостом Сян-фан-цяо (мост для слонов), то слоны жалобно застонали, как рассказывают, и слезы дождем лились у них из глаз. После 11-ти часов утра Ли-цзы-чэн в войлочной ширококрылой шапке на голове и короткой одежде, на вороном коне, со свитою из отборных воинов, въехал в город воротами Дэ-шэн-мынь; отсюда вдоль городской стены направился к воротам Да-мин-мынь (что теперь Да-цин-мынь) и этими воротами вступил в Красный город; один из главных военачальников Сун-сянь-цэ (по малорослости прозванный – карла), главный министр Ню-цзинь-син, Сун-ци-цзао (будущий министр палаты чинов) и другие – всего 5 человек, были главною его свитою. Ли-цзы-чэн, подъезжая к воротам Си-чан-ань-мынь, натянул лук и, с самоуверенностью в своем искусстве стрелять из него, указывая на среднюю букву в надписи (ань – спокойный), сказал: «если я попаду в среднюю букву, то поднебесная будет спокойна», – но выстрел попал в край черепицы; при этом Сун-сянь-цэ сказал в утешение ему: «ты попал в средину канала и река Хуай-хэ будет границею» (т. е. южный Китай будет достоянием другого мятежника Чжан-сянь-чжуна, действовавшего в Сы-чуани и Ху-гуане). Далее, доехав до ворот Чэн-тянь-мынь, он с самодовольством озирался по сторонам и, смотря на надпись над воротами, состоявшую из четырех букв: Чэн-тянь-чжи-мынь, он громко закричал в услышание всех своих главных сообщников: «если я могу быть государем, то попаду в средину четырех букв», – но выстрел был не меток, стрела ударила внизу буквы тянь (небо); Ли-цзы-чэн опустил голову и сделался печален. Министр его Ню-цзинь-син, быстро подъехав к нему, сказал: «ты попал пониже этой буквы, значит поровну (с Чжан-сянь-чжуном) разделите империю». Ли-цзы-чэн повеселел, бросил лук и засмеялся. Таким образом мятежники вступили во дворец. Евнух Ван-дэ, собрав 300 человек придворных чиновников, вышел навстречу мятежникам и встретил их заранее, когда только они вступали в ворота Дэ-шэн-мынь. Ли-цзы-чэн приказал им по прежнему занимать свои должности; в то же время представились Ли-цзы-чэну и управляющие по разным частям дворцового ведомства, и им отдано было тоже приказание.

Войдя во дворец, Ли-цзы-чэн прежде всего спросил – «где император?», начали искать его по всему дворцу, но не находили. Тогда сообщник Ли-цзы-чэна и полководец Ли-моу сказал, что император, вероятно, скрывается где-либо в народе; если не прибегнуть к обещанию большой награды с одной стороны и к угрозам жестокими казнями с другой, – то его нельзя будет найти, – в настоящее время нельзя быть опрометчивым. Ли-цзы-чэн послушался этого совета и потому издано было объявление, которым определено было 10,000 лан серебра и достоинство бо¹⁵ тому, кто откроет или выдаст императора, – а за укрытие назначена была казнь виновного со всем родом.

Скоро после входа мятежников во дворец, вышли оттуда Лэ-цзун-минь, главный военачальник, и Ню-цзинь-син; они объявили, чтоб завтра утром все военные и гражданские чины прежней династии собрались во дворец, для представления, в одежде черного цвета и в малой шапке, – приготовили предварительно послужные свои списки и отнесли их в областное управление для пометки; кто хочет оставить службу, тот пусть распоряжается по своему желанию, кто хочет остаться на службе, тот будет определен по мере его способностей, кто, вопреки этому повелению, не объявит своего имени, тот будет казнен смертью, укрыватели чиновников подвергнутся одной с ними казни. Между тем мятежники предварительно отправили доверенных людей во все присутственные места, чтоб они от низших чиновников и служителей узнали имена состоящих в каждом управлении чиновников, – таким образом ни один из чиновников не мог ускользнуть от рук мятежников.

Главные изменники прежней династии вскоре были награждены Ли-цзы-чэном за свои услуги. Евнухи Ду-чжи-чжи и Цао-хуа-чунь, с другими, служили для мятежников вожатыми в город и дворец. Ли-цзы-чэн сказал: «вы изменили государю и предательски впустили нас в город – по этому вас должно казнить». Тут только эти низкие души увидели всю бездну зла, в которую сами ввергли себя своею изменою и неблагодарностью прежнему государю. Они пали на колена и, кланяясь в землю, взывали: – «кто мог знать, что небо повелит так умереть?!», но Ли-цзы-чэн не любил попусту тратить слова, и в последствии изменники были казнены.

Сколько мятежники искали убежища государя, столько искали и убежища его детей; вскоре наследник престола с князем Дин-ван найдены были в домах евнухов; первого из них Ли-цзы-чэн приказал отправить для надзора к Лю-цзун-минь, – второго – к Ли-моу; в тоже время наследника престола пожаловал княжеским достоинством,¹⁶ а князя Дин-вана другим титулом.¹⁷ Как ни искали третьего из детей императорских, не могли найти.

Прежде других вступила во дворец конница. Придворные женщины и девицы хотели спастись бегством, но встретились с мятежниками и бросились обратно во дворец. В эти последние минуты одна из придворных женщин, (по имени Вэйши), громко вскричала: «неприятели вошли во дворец, – мы непременно подвергнемся оскорблениям; у кого есть ум, тот заранее придумывай средства» и с этими словами бросилась в речку Юй-хэ, – в одну минуту последовали её примеру 108 женщин и девиц; одна из дворцовых прислужниц, 16-ти летняя девушка, бросилась в безводный колодезь, – разбойники вытащили её оттуда и, увидя её красоту, завели между собою спор, – тогда она сказала им: «я гун-чжу (княжна), – если вы будете бесчестно поступать со мною, то я пожалуюсь вашему господину»; поэтому мятежники представили её Ли-цэы-чэну; этот приказал евнухам удостовериться – правду ли она говорит о себе; ложь открылась и Ли-цзы-чэн подарил её одному из своих военачальников; когда же военачальник немножко развеселился, довольный таким вниманием Ли-цзы-чэна, и вслед за тем неумеренно выпил, тогда мнимая княжна вытащила острый нож, который имела при себе, и нанесла ему смертельную рану, а потом сама зарезалась тем же ножом.

На следующий день (21 числа) мятежники открыли труп императора и тут только они узнали о горькой его кончине. На двух половинках дверей вынесли труп его и императрицы из дворца и отнесли в дом Вэй-го-гуна. У государя волосы были закинуты на лицо, – он был в коротком голубом платье, с белым воротником; платье по краям было обшито белой оторочкой; поверх голубого платья был надет камзол из белого бумажного полотна, без рукавов; на нем были штаны из белой шелковой материи, левая нога была без обуви, на правой ноге был чулок из тонкой шелковой ткани и красный башмак с узорами; на верхней поле платья был написан кровью указ: «уже 17 лет я сидел на престоле, как мятежники стеснили столицу. Правда, мои добродетели ничтожны и я возбудил гнев Верховного Неба; – но причина всего этого в том, что чины вводили меня в обман. Я умираю, не имея глаз, чтоб видеть моих предков под землею, – поэтому и снял шапку и волосами закрыл лицо; пусть мятежники раздробят на части мой труп, но не наносят вреда ни одному из народа». При нем была еще записка, написанная тушью, которою повелевалось всем чиновникам идти в восточный дворец (дворец наследника и других детей императора). Эта записка была, вероятно, не иное что, как черновая указа, данного государем верховному совету пред тою минутою, когда он намеревался уже лишить себя жизни. Этим указом повелевалось, чтоб Чжу-чунь-чэнь позаботился о наследнике; но в то время, когда указ, написанный по обыкновению красною кистью доставлен был в верховный совет, все члены уже разъехались; указ был положен там на столе; император не знал о судьбе его, а из чиновников никто не знал об его существовании. Этот указ попался с первого раза в глаза мятежникам и послужил им поводом к подозрениям относительно преданности чиновников; по этому мятежники решили немедленно казнить их, а имущество описать в казну По другим сказаниям император прокусил себе палец и кровью написал на рукаве своей одежды: «я теряю империю оттого, что гражданские чиновники действовали не единодушно, военные чиновники не исполняли моих повелений; военных и гражданских чиновников всех должно предать смерти, но не должно убивать народа».

Надлежало предать погребению тела императора и императрицы; для этой цели мятежники дали одному евнуху 2,000 монет, приказав ему купить ивовые гробы, а вместо подушек положить кусок земли; после этого тела их положили в гробы и поставили вне ворот Дун-хуа-мынь, в кумирне Ши-ча-ань, кумирня безмездного раздавания чая, под рогожным навесом; два хэ-шана читали над ними молитвы, – при гробах находились 5 человек престарелых евнухов; гроб евнуха Ван-чэн-эня стоял рядом с гробом императора. Чиновники не смели приходить туда, чтоб оплакать своего государя, – только Ли-го-чжэн с весьма немногими плакал над гробом; он же увещевал всех других чиновников общим голосом просить о дозволении похоронить государя с подобающею императорскою честью; он успел согласить на это чиновников, – и они все единодушно составили прошение и подали его Гу-цзюнь-эню, занимавшему важную должность при Ли- цзы-чэне, прося его передать их просьбу новому государю. Гу-цзюнь-энь отвечал им: вероятно, вы делаете это только заботясь о сроем имени; ужели действительно вы руководитесь благодарностью к прежнему государю? затем изорвал их прошение и бросил на землю. В то же время вышел из дворца один прислужник, держа в руках написанный красною кистью указ, в котором предписано было похоронить государя по церемониалу, существующему для императоров, а жертву приносить по церемониалу для князей; двух князей – детей императора – содержать по примеру династии Чжэу в отношении к потомкам династий Шан и Ся. Чиновники просили изменить повеление касательно жертвоприношений, и чрез несколько минут было объявлено им, что их просьбу приказано привести в исполнение. 23-го числа был приготовлен гроб как для императора, так и для императрицы; гроб императора был покрыт лаком киноварного цвета, а гроб императрицы черным лаком. На государя была надета императорская шапка, возложен нефритовый – ему свойственный пояс, украшенные золотом сапоги; императрица была убрана также по церемониалу; для совершения пред ними обычных жертв устроен был жертвенник. Когда все это было приготовлено, Ли-цзы-чэн сам совершил пред ними четырехкратное поклонение; на глазах у него были слезы. Правитель области Шунь-тянь-фу отправлен был в Чан-пин-чжэу, где находились императорские кладбища Минской династии, для надзора за приготовлением гробниц. 3-го числа 4-й луны тела их были перенесены на приготовленное кладбище, 4-го преданы погребению; гробы их несли только 30 человек; несколько мятежников верхом сопровождали процессию; детям императора позволено было совершить должное поклонение пред прахом их родителей, но запрещено было надеть траур. Чиновникам также не запрещалось исполнить обряды поклонения, но не много было таких, которые пришли отдать последний долг, – очень немногие из пришедших плакали от глубины сердца, – некоторые оказали даже самое холодное равнодушие и явились более из приличия, нежели по чувству долга.

Многие из чиновников хотели остаться верными прежнему государю, и в следствие сего лишили себя жизни. Между ними особенно замечательны: главный министр Фань-цзин-вынь, министр палаты финансов Ни-юань-лу, генерал-прокурор Ли-бан-хуа и другие, около 40 человек; из родственников императора особенно известны только 5 человек, не хотевшие подчиниться новому правительству и кончившие жизнь самоубийством. Остальные за тем чиновники наперерыв старались объявлять имена свои мятежникам; целою толпою собрались к дворцовым воротам и делали сильный напор, так что стража принуждена была отгонять их палками. Чиновники собрались к дворцовым воротам слишком рано; – нужно было ждать; все уселись на улице и сидели тут почти целый день без пищи, слушая ругательства и терпя побои от солдат. На них были простые шапки, потому что, при входе неприятелей в город, многие испытали невыгоды форменной одежды и поспешили истребить свои шапки. Но Ли-цзы-чэн осмеял их за это при представлении 20 числа; поэтому 21-го числа все представились в парадной одежде, свойственной чину и должности каждого. В это время советник палаты финансов с двумя другими чиновниками в цветных одеждах въехали во дворец воротами Си-чан-ань, – они предались на сторону мятежников кто в Тун-чжэу, кто в Бао-дин-фу. В тот же день въехал в столицу и известный нам военачальник Ли-цзянь-тай и был принят с почестями.

22-го числа евнух Ду-чжи-чжи выбрал придворных чиновников для службы при новом дворе. В этот же день один из незначительных столичных чиновников просил Ли-цзы-чэна в зале Хуан-цзи-дянь казнить смертью виновников падения прежней династии; между лицами, указанными им, были Чжан-цзинь-янь, Вэй-цзао-дэ, Чэнь-янь и многие другие. Но Ли-цзы-чэн спросил его: почему же ты молчал при прежнем правительстве? – и выгнал его вон.

23-го числа происходило избрание чиновников на службу; в этот день также, как и в прежние, все чиновники рано утром собрались к дворцовым воротам Ву-мынь; встречаясь с кем-либо из шайки мятежников, они корчили насильно улыбку и низко кланялись. Когда вышел из дворца Сун-сянь-цэ, то несколько человек стали пред ним на колена и с подобострастием спросили его: новый государь выйдет из дворца, или нет? Сун-сянь-цэ с ругательством отвечал: вас не зарезали, и то для вас счастье; ужели не можете вы потерпеть несколько времени? – Чиновники со стыдом отступили назад. Около полудня вышел Ли-цзы-чэн и сел на приготовленном седалище; на голове у него была остроконечная шапка из белого войлока, – одежда из синего холста, употребляемая им для верховой езды, кожаные сапоги на ногах. Ню-цзинь-син с главнейшими лицами из партии мятежников разместились по обеим сторонам седалища. Между сидевшими тут были Хоу-сюнь и Дун-синь-куй, посаженные в тюрьму при прежнем государе; они были освобождены, как только мятежники пришли в город. Прежде всех других Дун-синь-куй, во главе многочисленной партии, представился Ли-цзы-чэну; Ли-цзы-чэн подзывал его до трех раз, хвалил, успокаивал и обещал должность. Между столичными чиновниками, передавшимися новому правительству, большая часть купили должности на деньги, данные мятежниками; в числе их, как говорят, был и Дун-синь-куй с предводимой им партией. Ню-цзинь-син сидел по правую сторону седалища; управляющий Хун-лу-сы начал по списку вызывать чиновников; первый предстал министр Вэй-цзао-дэ; он пал пред Ли-цзы-чэном на колена и просил принять на службу, сказав между прочим: «прежний государь не внимал моим словам и вот настало такое время». Ли-цзы-чэн, повернувшись немного в сторону, выразил ему свое внимание наклонением головы; после этого Ню-цзинь-син сам взял список и, положив его пред собою, по произволу начал вызывать, – кто хотя немного опаздывал откликаться на вызов, того предавали военному суду. Рассердившись на некоторых из чиновников за то, что они выбрили волосы, Ню-цзинь-син приказал немедленно вырвать у них все волосы на лице (брови, ресницы и пр.) и закричал: вы уже предварительно обрили себе голову, к чему же подавать имена ваши? т. е. обрили голову, так ступайте в хэшаны. В это время Ли-цзы-чэн, обращаясь к сидевшим с ним сказал: «верные чиновники только те, которые умерли во время взятия города; что касается до тела, его частей и принадлежностей, то все это получено от отца и матери и никто не должен истреблять их; поэтому обрившие волоса и неверны (государю), и не почтительны к родителям; что пользы оставлять их?» Избрание происходило до самого вечера и отмечено только 92 человека; их отправили под конвоем в палату чинов к Сун-ци-цзяо для определения к должностям. Избранные были разделены на три степени и самую высшую получили замечательные по внешней осанке. К чиновникам, которые остались не избранными, приставлено было к каждому по два конных солдата с мечами для стражи; вскоре вышел приказ отправить их для содержания под караулом в помещения при воротах Си-сы-пай; после этого чиновники были связаны железными цепями с замками, – 5 человек составляли одну цепь; солдаты, сидя верхом, гнали их к означенному месту, как свиней и баранов; если кто-либо немного медлил, того били по спине саблями, – если кто-либо падал на землю, того топтали конями и труп его смешивали с грязью. Вдруг на дороге последовало другое приказание, – повелевалось отправить их в дом главного военачальника Лю-цзун-миня, – где должны были ожидать его распоряжений. Лю-цзун-минь в это время шумно пировал, ему некогда было производить допросы и произносить приговоры. Он приказал конвою стеречь чиновников до следующего дня. Чиновники были в платье, употребляемом преступниками, осужденными на казнь, и в цепях; они жестоко страдали от голода, и самые важные из них с жадностью подбирали остатки солдатской пищи. Между тем, домашние их, считая главу семейства уже погибшим, старались захватить самое ценное имущество и бежать в эту ночь из города; но попытки их, по большей части, были напрасны; ворота городские были строго охраняемы.

В след за избранием, в тот же день, вывешена была доска в дворцовых воротах с именами избранных и с означением против каждого чиновника должности, на которую он определен. Из 92 человек избранных и определенных известны нам по предшествовавшим обстоятельствам Сян-юй, вместе с Ли-бан-хуа подававший мнение об отправлении наследника на юг, и Гуан-ши-хэн, противник этого мнения.

24-го числа Ли-цзы-чэн хотел совершить церемонию восшествия на престол, но едва только он всходил на трон, как у него сделалась головная боль, как будто голова хотела расколоться, – три раза он всходил и три раза повторялась боль. Говорят, что ему каждый раз представлялся человек огромного роста, в белой одежде; что у дракона, изображенного на потолке, грива и когти начинали двигаться, что пасть у него раскрывалась, – как будто он хотел пожрать злодея. А потому в этот раз церемония не могла совершиться. Между тем было сделано изменение в названиях правительственных мест и чинов. Все эти названия были не новы, – потому что неоднократно употреблялись при прежних династиях. Лю-цзун-минь со своей стороны хлопотал о приготовлении орудий для пытки и столбов для виселицы; он приготовил тиски для сжимания колена, и опыт произведен был над двумя приказными служителями, пришедшими вместе с мятежниками с запада. Опыт был так удовлетворителен, что эти два человека умерли на другой же день. При воротах дома, где жил Лю-цзун-минь, поставлены были два столба для виселицы, на которой ежедневно совершались казни.

С 21-го числа, т. е. с того дня, как чиновники объявили имена свои мятежникам, все служившие прежде в императорском охранительном корпусе, под стражею из отборных войск, отправлены были для жительства в дома простолюдинов, и притом приказано было, чтоб они разместились в одном каком-либо углу города, а не смели жить рассеянно по разным местам; в продолжении этих 3-х, 4-х дней их держали вовсе без пищи. 24-го числа мятежники пометили из числа этих чиновников более 500 человек и, связав их, отправили за ворота Пин-цзы-мынь, где им отрублены были головы.

По вступлении в город, мятежники не слишком предавались грабежу и убийству; сделано было даже повсеместное объявление, запрещавшее грабить, убивать и насиловать, и постановлено немедленно резать в куски виновных в этих преступлениях. Один из числа мятежников действительно предан был этой казни за изнасилование и убийство. Это обстоятельство произвело благоприятное впечатление на жителей и жестоко обмануло их впоследствии; они успокоились и стали по прежнему производить торговлю. Но вскоре увидели они свое заблуждение. 25-го числа приказано было всем чиновникам снова явиться для отметки имен и избрания в должности; их подвергли заключению и голоду в продолжении одних суток; на следующий день утром 800 слишком человек отмеченных приказано было заковать в цепи и под строгим караулом, в оковах отправили в бывший дворец отца императрицы Тянь-хуан-цинь, где жил в то время Лю-цзун-минь, которому поручено было производить допросы и пытки. От чиновников требовали, чтоб они признались в лихоимстве; пытки производились в продолжение 10-ти дней; кто был виновен в большой сумме, с того требовали несколько ваней лан, – кто обвинен был в умеренном взяточничестве, с того требовали до 1000 лан; самый бедный из чиновников присужден был ко внесению 500 лан, о других нечего и говорить. Если у кого из чиновников было состояния, приблизительно на 10,000 лан, с того требовали вдвое или втрое более. Если он вносил не полную сумму, то подвергали еще страшнейшим пыткам, от палок переходили к тискам, от тисков к раскаленному железу; ужас этих мучений трудно и вообразить. Для избежания пыток одни из чиновников соглашались на неслыханные подлости, и доходили до такого унижения пред мятежниками, что не только не было у них ни малейшего сознания человеческого достоинства, но даже поступки их трудно выразить на образованном языке. Часто мятежники не довольствовались одновременною пенею, одного и того же чиновника брали на истязание по два, по три раза; не имея возможности избавиться от их алчности и жестокости, он до 3-х раз представлял серебро и не редко тотчас умирал, как только был освобожден от цепей. Кто не мог внести определенной пени, того под караулом отправляли в купеческие лавки для займа у купцов; купец если и в глаза не видывал такого чиновника, не смел однако же отказывать в требуемой сумме; чиновники давали со своей стороны расписку; в этих расписках говорилось: такой-то чиновник, имеющий в супружестве такую-то, занял для спасения жизни столько-то серебра. От чиновников мятежники перешли к купцам и простым обывателям. Чтобы никому не удалось избежать их хищнических рук, они, по вступлении в столицу, учредили закон круговой поруки из 10-ти домов так, что если бы жители одного дома бежали, то остальные 9-ть домов должны были подвергнуться смерти. Если в числе 10-ти домов был хотя один дом богатый, то Ли-цзы-чэн сам описывал его, прочие предоставлял обирать своим сообщникам, которые со своей стороны употребляли для разведывания о состоятельности жителей слуг и разных бродяг. Если эти негодяи указывали на кого-либо, как на богача, то его тотчас заковывали и пытали. Недостойные доносчики обязаны были каждый день сделать, по крайней мере, одно открытие, и таким образом ограбить хотя один дом. Грабеж этот простирался до того, что выносили из домов все вещи и отправляли в лагерь, и все лучшие дома в столице были выметены до чиста. Никто из жителей не мог ускользнуть от рук грабителей. Солдаты с веревками в руках расхаживали всюду целыми толпами. Если встречали кого-либо по опрятнее одетого, тотчас приходили к заключению, что в его доме можно поживиться и немедленно вязали его; если он мог занять серебра у кого-либо на пути, то освобождали, в противном случае провожали до дому, и там брали что находили и что им было угодно; если же отправляли в дом Лю-цзун-миня, то трудно было надеяться избегнуть смерти. С другой стороны еще новые бедствия производила в то время страсть мести; при этом дело всегда шло уже не о богатстве, а о жизни. От 22-го числа до 26-го на всех улицах только и видно было, как забирали чиновников и богачей и водили их в цепях. Пеня, взимаемая мятежниками с чиновников за лихоимство, взыскивалась с прибавлением 2-х процентов, головные украшения не оценивались и в половину их стоимости; жемчуг, нефрит и разные дорогие вещи совсем не принимались, новое платье принималось в самой ничтожной цене, кусок лучшего атласа не ценился даже в лану серебра. Если случалось, что купцы были родственники или единоземцы с чиновниками, то вместе с чиновниками забирали и их под арест и не было ни одного, который бы не принес последних крох и окончательно не разорился.

К этому злу присоединилось другое, едва ли не ужаснее первого. Мятежных войск вошло в столицу слишком 400,000, и все они предались разврату. Ли-цзы-чэн сначала хотел было обуздать эти бесчинства, но ему с бранью отвечали: император отдал тебе престол, ужели же не отдал нам золота и серебра, женщин и девиц? Между тем самые вожди были руководителями в этом деле; заняв богатейшие дома, они окружили себя множеством женщин и девиц; их распутство указало дорогу всем остальным, строгого суда нельзя было ожидать. Входя в дома, солдаты Ли-цзы-чэна первоначально просили взаймы кухонной посуды, потом кроватей, наконец требовали жен, сестер и дочерей для сожительства. Кто из жителей прятал жен и детей, того солдаты заковывали в кандалы, потом искали спрятанных всюду и не переставали искать пока не находили их. Если которые из женщин сопротивлялись им, их убивали; если следовали за ними и не хотели угождать, тоже убивали; если не соглашались быть достоянием всех, опять убивали. В порыве необузданных страстей, солдаты не обращали внимания ни на место, ни на возраст, ни даже на различие пола. Один из благородных жителей столицы пожаловался чиновникам на обесчещение его малолетней дочери. Чиновник, призвав его дочь, сказал ей, что если она покажет правду при допросе, то лишена будет жизни; несчастная, страшась собственной смерти, приготовила смерть отцу; когда потребовали её к допросу, она ни как не смела подтвердить истины слов своего отца и ему отрубили голову за ложный донос. Это обстоятельство придало новую наглость мятежникам. Часто солдаты, захватив женщин, уводили их на городскую стену; если случалось, что в то время проходил начальник для обзора исправности стражи, то они, опасаясь наказания за нарушение порядка, бросали несчастных со стены. Правители областей и уездов, поставленные мятежниками, пред приходом войск в подведомственные им места, наперед собирали женщин и девиц и представляли их войскам; если было недостаточно, то солдаты били чиновников сколько было угодно. Безнравственность разбойников доходила до того, что они не щадили даже трупов, так что не редко и смертью нельзя было избавиться от поругания. А сколько было жертв самоубийства? Женщины и девицы, избегая посрамления, без числа предавали себя смерти, колодези и каналы были завалены трупами; одни прибегали к петле, другие к ножу; в переулке Ань-фу-ху-тун в одну ночь погибло от самоубийства 370 слишком женщин и девиц. Жены и дочери чиновников, передавшихся на сторону мятежников, также не могли избегнуть бесчестия; у всех был ропот в душе, все желали бы бежать, но не было выхода. Только дома чиновников, которые, из верности к прежнему государю, заранее лишили себя жизни, были свободны от поругания. Странная смесь самого ужасного порока с чувствами, достойными всякой похвалы!

26-го числа передавшиеся на сторону мятежников сановники Чжу-чунь-чэнь и Чэнь-янь, вместе с другими чинами поднесли Ли-цзы-чэну адрес, в котором, льстиво изображая его величие, говорили, что военными доблестями он превзошел Яо и Шуня (древнейших государей Китая), что добродетели его не уступят добродетелям Тан-вана и Ву-вана, (основателей династий Шан и Чжэу). Этот адрес был не иное что, как выражение общего желания, чтоб Ли-цзы-чэн объявил себя императором.

27 число. В то время, когда мятежники производили бесчинства в столице, небо готовило им опасного врага в лице У-сань-гуя. По вступлении мятежников в столицу, главный их военачальник Лю-цзун-минь захватил отца У-сань-гуева и хотел узнать от него: где Чэнь-юань, наложница У-сань-гуя; будучи не в силах достигнуть этого миролюбивым образом, Лю-цзун-минь прибег к пыткам; весть об этом скоро дошла до У-сань-гуя и ускорила его деятельность; он усилил войска свои еще 7,000 человек и 27-го числа совершенно разбил войска, отправленные Ли-цзы-чэном для охранения северо-восточных границ государства. Число их простиралось до 20,000 человек, из них осталось в живых только 32 человека; предводитель их, тяжело раненый, бежал, – после чего У-сань-гуй занял укрепление Шань-хай-гуань. Когда известие об этом дошло до Ли-цзы-чэна, он отправил Тан-туна, сдавшего прежде укрепление Цзюй-юн-гуань, остановить действия У-сань-гуя; кроме войск, данных Тан-туну, еще отправлены были вспомогательные войска в Юн-пин-фу под предводительством другого изменника Бо-гуан-эня.

Того же числа Ню-цзинь-син отмечал чиновников в дворцовых воротах Хой-цзи-мынь; избранные выходили из дворца воротами Дун-хуа-мынь и отправляемы были в палату чинов; неизбранные выходили воротами Си-хуа-мынь и отсюда под стражей и в цепях были отводимы в дома Ли-цзун-миня и Ли-моу, где ожидали их пытки.

На следующий день (28 числа) те из чиновников, которые были избраны на службу мятежниками, в высоких шапках и богатом платье, величественно и гордо расхаживали по улицам, а те, на коих не пал выбор, снова должны были испытать тяжесть алчности и жестокости новых обладателей, – опять вопли и рыдания оглашали улицы и дома; все имущество их, более ценное, отобрано было в казну.

Скоро и ученые, пришедшие вслед за мятежниками, были разочарованы в своих надеждах. Все они, вместе с передавшимися на сторону мятежников военными чиновниками, еще не получившими должностей, отосланы были в палату чинов для определения на службу. Но Сун-ци-цзяо обманул ожидания их; он сказал им, что все должности и ученые степени даны были им по экзамену, сделанному прежним правительством, и что новый государь держится особых правил в этом отношении, «по этому я со своей стороны советую вам», присовокупил он, «возвратиться в прежние дома». Таким образом их планы рушились и они принуждены были ни с чем удалиться в прежние жилища.

В это же время придворные чиновники, передавшиеся на сторону мятежников, рассказывали вне дворца, что Ли-цзы-чэн хотя считается главным предводителем, но что есть более 20-ти человек, которые все имеют почти равную силу и один другому не подчинены; и что при всяком деле они держат общий совет.

29-го числа Ли-цзы-чэн вручил Тан-туну 40,000 лан серебра (более 80,000 руб. сер.) для передачи отцу У-сань-гуя У-сяну с тем, чтоб последний, собственноручно написав к сыну письмо, призывавшее его в столицу, отправил к нему серебро. У-сян согласился исполнить желание мятежника; судьба письма будет помещена ниже.

1-го числа 4-й луны Сун-сянь-цэ, изложив пред Ли-цзы-чэном бедственное положение народа, просил оказать ему милость и сострадание, присовокупляя, что на небе видны неблагоприятные предзнаменования, – что солнце как бы потеряло свой блеск, и что, в следствие этого, должно прекратить казни, что звезда Ди-син горит неясно и в следствие того необходимо скорее занять упраздненный престол. На первое предложение, т. е. относительно прекращения казней, не вдруг обращено было внимание; 7-го числа Ли-цзы-чэн, отправившись в дом Лю-цзун-миня, увидел там более 300 человек в истязаниях, и уже половину из них испустивших дыхание; тогда Ли-цзы-чэн сказал Лю-цзун-миню: «небесные знамения заставляют страшиться; Сун-сянь-цэ предлагает прекратить казни, – нужно освободить всех». Таким образом все истязаемые получили свободу, – но большая половина не могла воспользоваться этою милостью, потому что умерла от пыток. Лю-цзун-минь представил собранного им серебра 100,000,000, лан, более 200 миллионов руб. серебром. Ли-моу, который употреблял более слабые пытки и оказывал более человеколюбия, собрал только половину этой суммы, а потому для уравнения сбора должен был пополнить его из своего капитала; этою умеренностью он заслужил добрую молву между народом. Выпущенные на свободу старались поскорее бежать от новых бед и торопились уехать на юг. Второе представление – о восшествии на престол – имело более успеха и 3-го числа повелено было возвратить прежнюю должность управляющему Хун-лу-сы, потому что ему известны были все эти церемонии, и потому что никто, кроме его, не мог распорядиться надлежащим образом этим важным делом. Ню-цзинь-син со своей стороны представил, что если вступление на престол будет совершено без соблюдения существующих на этот случай обрядов, то можно опасаться внутреннего мятежа, и советовал Ли-цзы-чэну: приказать палате обрядов объявить повсеместно, что 17-го числа будет совершена церемония вступления на престол, – что все чины должны 12-го числа совершить обряды пред воротами Ву-мынь, 13-го в зале Хуан-цзи-дянь, – затем, 15-го издать манифест, 16-го совершить церемонию в Го-цзы-цзяне в честь Конфуция, после чего все чины соберутся в храм Неба для участия в церемонии; по окончании же оной, изображение родоначальника Минских государей перенести в храм Династий (Ди-ван-мяо), а изображения прочих государей предать сожжению. Лишь только дан был этот указ палате обрядов, – изменник Гун-юй, не дожидаясь определенного времени, в 4-й день 4-й луны вошел в храм предков (Тай-мяо), изображение родоначальника Минской династии перенес в храм Династий, а изображения прочих государей предал огню. В столице не было ни одного человека, который бы не негодовал на такое нарушение вековых постановлений.

4-го же числа, когда Гун-юй сжигал изображения государей, другие производили экзамен на ученую степень цзюй-жэнь. Испытателями были Ню-цзинь-син и Сун-ци-цзяо. Все предложения для сочинений были приноровлены к тогдашним обстоятельствам и к тому, чтоб выставить в хорошем свете новое правительство, и 5-го числа было объявлено, что из 70–80 человек, явившихся на экзамен, 50 удостоены степени. В тот же день областным правителем области Шунь-тянь-фу было произведено испытание на низшую ученую степень.

6-го числа Ли-цзы-чэн созвал старейших из жителей в залу Ву-ин-дянь, расспрашивал их о бедствиях народа и обещал немедленно принять деятельные меры к уничтожению зол.

9-го числа приказано было отлить 9-ть печатей, употребляемых государем. В этот же день получено было ответное письмо У-сань-гуя к его отцу. И то и другое письмо замечательны по своему содержанию. Вот что писал отец: «ты взыскан милостью государя по уважению ко мне, и получил должность военачальника не потому, что в продолжение нескольких лет совершал великие подвиги. Ты упорствуешь теперь, в той уверенности, что ты еще сильный противник и что тебя нельзя привлечь сюда, если не будут оказаны тебе особые милости. Это похоже на совет Гуань-цзы князю Хуань-гуну задарить свои войска, поступок родоначальника Ханьской династия, пожаловавшего важною должностью Хань-пэна при первом свидании с ним. Ты напрасно стараешься теперь об усилении войск своих, бегаешь суетливо, смотря в даль, в ожидании врагов. Пусть только войска Ли-цзы-чэна пойдут большими массами прямо на тебя, – у тебя уже не будет средств занять какое-либо место, от которого бы зависел успех всего дела. К тому же у тебя недовольно войска, чтоб меряться с ними в бою, недостанет силы, чтоб преодолеть их. Когда дело будет проиграно, тогда судьбу трудно обратить назад. Наш государь уже скончался, и жизнь твоего отца зависит от минуты. Тот, кто умеет понимать обстоятельства, умеет также пользоваться и средствами к благоприятным переменам. В древности Сюй-юань-чжи¹⁸ покинул княжество Хань и перешел в княжество Вэй; его нельзя назвать изменником; Цзы-сюй¹⁹ оставил княжество Чу и удалился в княжество Ву, – его также нельзя назвать непочтительным к отцу. Если сравнить эти два примера, то труднее подражать примеру Цзы-сюя, легче последовать примеру Сюй-юань-чжи. Поэтому я советую тебе, связав руки и сомкнув рот, с топором и гробом, теперь заблаговременно подчиниться, – причем не лишишься награды достоинством Хоу и сохранишь в целости имя отцепочтительного. Если же будешь бесполезно и не в меру горячиться и чваниться, то отношения хозяина и гостя будут уничтожены; твои малые силы не в состоянии будут противодействовать многочисленным полчищам, твои лагеря и крепкие стены в одно утро будут разорены. Тогда твой отец, без всякой вины, тоже подвергнется казни и посрамлению; жизнь, и имя погибнут вместе, обязанности подданного и сына будут в одно время тобою нарушены, – что может быть больнее для сердца? Пословица говорит: никто не может знать сына, как отец; я не могу сравниться с Чжао-шэ, но и ты в неразумении едва ли не превзойдешь Чжао-ко. Итак, я указываю тебе хорошее средство и еще, и еще подтверждаю».

Это письмо составил Ню-цзинь-син, а отец У-сань-гуя только переписал его. Письмо это произвело на У-сань-гуя совершенно противное действие тому, какого ожидали неприятели. Они сильно рассчитывали на то, что обязанности отцепочтения преклонят несговорчивого У-сань-гуя на их сторону. У-сань-гуй, получив письмо, пришел в сильное негодование. «Мятежники», сказал он, «до какой степени низки! У-сань-гуй, твердый в истине и храбрый, ужели согласится предаться бунтовщикам, чтоб навлечь на себя посмеяние всех веков? Да, теперь нельзя сохранить в целости и верность государю и повиновение отцу!» Он велел своим полководцам казнить смертью посла. Но некоторые из них сказали ему в ответ: мы готовы сражаться на смерть, но теперь гораздо лучше взять присланное серебро и раздать войску, потом поднять оружие, чтоб мятежники не могли приготовиться. У-сань-гуй с удовольствием выслушал этот советь и отвечал послу: я хочу видеть кого либо из князей – детей императора, потом передамся. Видно, мятежники весьма дорожили покорностью У-сань-гуя, потому что как только ответ его был им передан, они в тот же день отправили туда князя Дин-вана с тем, чтоб он находился в лагере Тан-туна. Но У-сань-гуй уже отправил послов просить помощи у маньчжур, – 4-го числа 4-й луны овладел укреплением Шань-хай-гуань; Тан-тун, передавшийся на сторону мятежников в укреплении Цзюй-юн-гуань и действовавший в это время против У-сань-гуя, перешел на его сторону, вместе с ним и князь Дин-ван перешел в лагерь У-сань-гуя. Затем У-сань-гуй написал Ли-цзы-чэну, что он прекратит войну, когда отправят к нему наследника престола. В это время (9-го числа) было получено в столице ответное письмо У-сань-гуя к отцу; вот что он писал: «недостойный сын У-сань-гуй плачет кровью и стократно кланяется у ног высокого родителя. Я по заслугам отца сделался чиновником и слышал добрые наставления; поэтому должен, нося преступление на своей голове, подвизаться на войне; день и ночь я напрягаю свои мысли, ожидая благоприятного времени, чтоб возблагодарить государя за высочайшие его милости. Беспокойства на границах до этого времени были сильные, военные посты в Нин-юань, где сосредоточены мои войска, составляют дверь в государство и едва не были вовсе потеряны; теперь с удвоенными усилиями я старался взять их обратно. Что касается до наглого Ли-цзы-чэна, то его немедленно должно было стеснить и истребить, но опасения, чтоб чрез переезды туда и обратно не испортить того и другого дела, заставили меня замедлить. Но я не думал, чтоб в государстве не было людей, чтоб они рассеялись при первом ветре. Мой отец управлял императорскими охранительными войсками, силы его были не малы; как могли высокие и вооруженные множеством боевых башен стены пасть в продолжение одного, двух дней? Если бы я теперь отправился в столицу, то было бы поздно, по истине это достойно скорби и негодования! С поникшею головою услышал я, что августейший государь скончался, что чиновники и народ подвергаются смерти и позору, и глаза мои готовы закрыться от досады. Но я еще думаю, что отец мой, храня верность и долг, не смотря на то, что главное дело потеряно, все же должен, пользуясь случаем, хотя один раз нанести удар молотом мятежнику, поклявшись не жить с ним в сообществе; если это не удастся, то перерезать себе горло, чтоб не переживать бедствий государства и тем заставить сына в трауре, с воплями и скорбью в сердце вооружиться для новой мести; если бы и он не успел, то смерть его была бы также честна, как и смерть отца его. Не было ли бы это прекрасным сочетанием верности к государю и почтительности к отцу? отчего же ты терпеливым предательством спасаешь жизнь и с удовольствием в сердце попираешь священный долг? Ты не имеешь духа сражаться с врагами, и стыдишься мужества изобличить злодеев? Сюй-юань-чжи по нерешительности своей сделался причиною смерти своей матери, а Ван-лин²⁰ и Чжао-бао²¹ прославились; мой же отец, славный военачальник охранительных войск и именитый вельможа, срамить себя даже пред слабыми женщинами! отец не мог быть верным государю, как же сын может быть почтительным к отцу? Я совершенно прерываю связи с тобою и предупреждаю тебя, что если ты не предпримешь ничего против разбойников, то пусть поставят тебя подле котла или ступы, чтобы смягчить меня, и тогда я не буду внимать. Сын твой У-сань-гуй еще стократно кланяется». Прочитав это письмо, Ли-цзы-чэн приказал предать смертной казни все семейство отца У-сань-гуева, в числе слишком 30 человек.

11-го числа мятежники услышали, что маньчжурские войска приближаются к укреплению Шань-хай-гуань. Медлить было нельзя; Ли-цзы-чэн умолял своих военачальников Лю-цзун-миня и Ли-моу идти на войну; но так как они погрузились с самого прихода в столицу во все удовольствия, то не слишком расположены были к походу. Еще прежде Лю-цзун-минь питал неудовольствие против Ли-цзы-чэна за изменника Бо-гуан-эня, соперника своего в ратном искусстве; потом, когда Пекин был взят, глава мятежников забирал в свои руки все золото и серебро; Лю-цзун-минь тоже хотел воспользоваться готовым богатством, но не получил ничего, за что еще более охладел к главе мятежников. Эти обстоятельства также отчасти были причиною его неохоты идти войною против У-сань-гуя; он считал себя обиженным. В этой крайности Ли-цзы-чэн отдал приказ, что 13-го числа он сам отправится на войну, за тем приказал казнить смертью всех родственников Минского государя. Таким образом Чэнь-янь, Вэй-цзао-дэ, Сюй-юнь-чжэн и все родственники государей Минской династии, равно чиновники корпуса телохранителей (Цзинь и Вэй) были казнены.

12-го числа Ли-цзы-чэн, предводительствуя 400,000 войска, отправился на восток; он выехал воротами Цянь-мынь; наследник престола, старший сын последнего Минского императора, ехал позади его; Лю-цзун-минь сопровождал наследника. Ли-моу и Ню-цзинь-син оставлены были для охранения города.

Между тем на улице Си-чан-ан-цзе было прибито неизвестным лицом объявление, что срок, положенный небом для Минской династии, еще не кончился, что народ помышляет остаться ей верным и 20-го числа возвести на престол законного наследника. Первоначально Лю-цзун-минь часто казнил смертью жителей нескольких домов разом за частные объявления; теперь объявление было прибито на дворцовой стене и некого было обвинять в преступлении; усилили только полицейские меры строгости, дав тайно знать об этом обстоятельстве Ли-цзы-чэну.

15-го числа мятежник прибыл в уездный город Ми-юнь-сянь. Между тем оставшиеся в столице предводители отправили все награбленное золото и серебро в губернию Шань-си. Для удобства перевоза, они велели перелить золото и серебро в большие куски. Кроме серебра, приобретенного грабежом в завоеванных городах и столице, из одного неприкосновенного казначейства во дворце, мятежники, говорят, вывезли 370 ваней кусков серебра, каждый кусок в 500 лан весом. Но трудно поверить этой громадной цифре уже потому, что все серебро отмечено было годами царствования государя Юн-лэ; невероятно, чтоб он один мог накопить такую сумму, особенно если принять во внимание огромные издержки, какие деланы были, в его правление, на разные государственные нужды.

17-го числа мятежники прибыли в областной город Юн-пин-фу. У У-сань-гуя было мало войска и оно целый день сражалось с неприятельскими войсками, так что не имело досуга подкрепить себя пищей. В этой крайности У-сань-гуй устроил пустой лагерь вне укрепления и, собрав простой народ, дал ему в руки знамена, барабаны, думая обмануть тем противников. Но этот лагерь вскоре был взят и все старые, и малые, находившиеся в нем, убиты; после чего Ли-цзы-чэн устремился прямо к стенам укрепления и обложил его в нескольких местах. У-сань-гуй, видя, что силы Ли-цзы-чэна слишком велики и ему невозможно бороться с ним, начал настоятельно просить помощи у маньчжур, о чем сносился с ними еще прежде. Гонец его 8-мь раз ездил к маньчжурскому князю и обратно; подозрительность маньчжур наконец успокоилась и 9-й по старшинству из князей Жуй-ван пришел к У-сань-гую на помощь с 140,000 войска. У-сань-гуй, узнав что маньчжурские войска уже находятся близко от укрепления, отправился сам в их лагерь, в разговоре с князем называл себя подданным (чэнь), подбрил себе волосы по обычаю маньчжурскому, принес белую лошадь в жертву небу, – черного быка в жертву земле, переломил стрелу в знак клятвы; после чего, отправившись опять в укрепление, приказал народу подбриться по маньчжурскому обыкновению и, отворив ворота, ждал прибытия маньчжурских войск. Но войско У-сань-гуя, почти без отдыха сражаясь с Ли-цзы-чэном, не успело исполнить приказания относительно подбрития волос. Опасаясь, что по этой причине маньчжурам трудно будет отличить его войско от войск Ли-цзы-чэновых, У-сань-гуй дал ночью тайный приказ, чтоб люди его нашивали себе на верхнем платье три ленты из белого холста, шириною в 3 пальца, предупредив маньчжур не убивать тех, у кого есть этот знак. Число три было употреблено в ознаменование того, что войско принадлежит У-сань-гую (сань значит три); белый цвет – для означения чистоты нравов маньчжурских войск.

19-го числа У-сань-гуй сразился с войсками Ли-цзы-чэна. Сражение кончилось только на закате; маньчжурский князь приказал У-сань-гую быть в передовых войсках и первому открыть бой; это сделано было с одной стороны для того, чтоб испытать силы и искусство Ли-цзы-чэна, – с другой – чтоб убедиться в искренности намерений У-сань-гуя. Ли-цзы-чэн увидел, что он имеет дело с опасным врагом; известия, получаемые в столице, говорили о неудаче мятежников; в самой столице деятельно занимались приготовлением военных снарядов.

20-го числа произошла решительная битва между обеими сторонами. Сражение и в этот день начал У-сань-гуй; во время самого жаркого дела, маньчжурский князь отправил несколько десятков тысяч конных латников; они зашли в правый фланг неприятелю и напали на него с такою стремительностью, что он не мог держаться. Ли-цзы-чэн в сопровождении нескольких десятков всадников, взяв с собою и наследника престола, взошел на возвышение, находившееся в близ лежавшей кумирне, и оттуда наблюдал за ходом дела. Они вдруг увидели войска под прикрытием белого знамени, которые неслись, как волны морские, гонимые сильным ветром во время прилива; куду ни бросались они, везде производили губительное поражение; Ли-цзы-чэн обратился в бегство; Лю-цзун-минь, беспримерно храбрый военачальник его, тяжело раненый, тоже бежал.

21-го числа мятежники стали лагерем в Юн-пин-фу. У-сань-гуй отправил человека для переговоров с Ли-цзы-чэном о мире и требовал, дабы он, в доказательство искреннего желания мира, прислал к нему наследника; Ли-цзы-чэн обрадовался такой благоприятной перемене обстоятельств и немедленно отправил наследника в стан У-сань-гуя. С той и другой стороны остановлены были военные действия. Но У-сань-гуй только того и желал, чтоб выручить наследника; как скоро он достиг желаемой цели, тотчас послал сказать Ли-цзы-чэну, чтоб он шел обратно со своими войсками и как можно скорее удалился из столицы, потому что я, говорил У-сань-гуй, немедленно возведу на престол наследника. К несчастию он ошибся в расчете – престол достался не хозяину, а гостям.

Ли-цзы-чэн немедленно отправился обратно с войсками и прибыл в столицу 26-го числа. 27-го, в злобе на неудачу и невозможность долго держаться в столице, он дал полную волю войскам своим грабить и бесчинствовать. В тот же день пришло известие от У-сань-гуя; он объявлял жителям о скором прибытии в столицу защитников правого дела, предлагал всем надеть траур по прежнем государе и приготовиться к встрече законного наследника.

Видя совершенную невозможность удержать за собою столицу, Ли-цзы-чэн хотел, по крайней мере, совершить в ней торжество восшествия на престол, и эта церемония отправлена была 29 числа в зале Ву-ин-дянь; предков своих в 7-ми поколениях по прямой родословной линии он назвал императорами и императрицами, государству дал название Да-шунь-го (великое покорное небу государство), свое правление назвал Юн-чан (вечно светлое). Мятежникам показалось не совсем законным восшествие на престол без особенной воли неба; для этого они прибегли к обману, изготовили чашу, вырезали на ней год правления, месяц и день, и тайно поставили её во дворце, – там она была найдена как бы чудом и этот хитрый обман был принят за предзнаменование. Одной лжи им показалось недостаточно и они придумали другую, – нарядили несколько человек в одежду западных лам и научили их говорить, что они из западных стран из такого-то государства, узнали о восшествии на престол нового сына неба и явились принести ему поздравление.

Между тем, в тот же памятный для себя день, Ли-цзы-чэн готовил столице новые бедствия, которыми хотел увенчать здесь свои злодейства и утолить хотя несколько злобу свою на превратность судьбы. После полудня со всех пригородных мест привозили во дворец солому, которою и наполнили весь дворец.

30-го числа на рассвете Ли-цзы-чэн в обыкновенном костюме своем, только с прибавлением зонта – императорской принадлежности, в сопровождении многочисленного войска, выехал из столицы воротами Цянь-мынь и направился на запад; все сообщники его следовали за ним; для чиновников, давно к нему передавшихся, назначены были охранительные войска, прочие не имели этого преимущество; чиновникам столичным приказано было собраться у городских ворот, – они совершили здесь коленопреклонение пред мятежником и получили приказание не провожать далее; народу велено было тоже выйти за город; – беззащитные люди повиновались; когда уже мятежники отошли от города на несколько десятков китайских верст, вдруг напали на народ, кого изрубили, кого увлеки с собою. Во дворце прежде всего зажгли главные здания и храм предков; уцелела одна только зала Ву-ин-дянь; обывательские дома также преданы пламени. Из всех улиц и ворот уцелели от пожара только те, которые идут от ворот Цянь-мынь и самые эти ворота, улицы Дун-цзян-ми-сян и Си-цзян-ми-сян с окружными строениями. Эти улицы и ворота пощажены были мятежниками только для того, чтоб оставить поджигателям дорогу для выхода из города. Когда уже все места были подожжены, 2,000 человек мятежников, оставшихся в городе для этой цели, скакали из города и убивали народ; у жителей истощилось наконец терпение переносить эти кровавые забавы, почти всякий из них вооружился чем мог и старался вредить мятежникам; улицы, где им надобно было проезжать, завалены были столами, стульями и разною рухлядью, чтоб остановить бегство этой вооруженной горсти, и к вечеру ни одного из них не осталось в живых. За городом все дома и стога были также преданы огню, так что Пекин с окрестностями представлял одно огненное озеро; говорят, что вопли и крики, слышны были на несколько десятков китайских верст.

С этого времени начинается новый ряд событий в истории Китая. Маньчжурский князь приказал У-сань-гую преследовать бунтовщиков 3-го числа 5-й луны занял Пекин, принял на себя права временного правителя и своими благоразумными мерами основал в Китае новую династию в пользу старшего маньчжурского князя, который еще прежде объявил себя императором в Манчжурии.

(заимствованы из китайских сочинений: Ху-бу-цзэ-ли, Янь-Хуай-янь-фа-чжи и Хуан-чао-цзин-ши-вэнь-дянь)

Соляное производство с незапамятных времен составляет предмет особенной заботливости китайского правительства. Нужно заметить, что и в отдаленные времена соляная промышленность была уважаема в Китае наравне с земледелием. При открытии работ в солеварнях ежегодно присутствовали сами князья и принимали личное участие в первой выварке соли. Неудивительно, что, при таком внимании и поощрении со стороны князей, соляные промыслы, как уверяют китайские историки, не замедлили принять обширные размеры и служили важным источником государственного богатства. В древности соль добывали в Китае преимущественно посредством выварки морской воды. В последующее время, и именно при династии Тан (с 620 года по Р. X.), начали получать соль из воды посредством высушки на солнце. Способ высушки был очень прост. По берегам озер вскапывали землю и устраивали резервуары, в которые особыми каналами проводили озерную или морскую воду. Когда вода в резервуарах высыхала, оставался на земле соляной осадок. Впрочем большинство солеваров в то время следовало прежней системе добывания соли чрез выварку. Но так как успех в получении соли вываркой главным образом зависит от качества и благовременного заготовления рассола; то представители китайской соляной промышленности и начали в последствии, время от времени, изобретать для получения рассола различные средства. С начала правления Шао-син-сунской династии (с 1123 г. по Р. X.) был введен в употребление следующий способ для заготовления рассола. Все прибрежное пространство близ приморских промыслов межевали и дробили на множество небольших правильных четырехугольников. В каждом четырехугольнике вскапывали верхний слой земли и выносили в особое место. Затем устилали дно четырехугольников соломой, а сверху засыпали вскопанной землей. Это называлось тогда током (лю). Самый большой ток имел не больше 2 футов в вышину и сажень в окружности. По сторонам токов устраивали небольшие ямы для стока рассола. Устроив таким образом ток, приступали к поливанию его морской водой. Обязанность поливать, как легкая работа, была предоставлена женщинам и детям. В непродолжительном времени рассол мало-помалу образовывался внутри тока и стекал в бассейны. Для узнания степени густоты рассола бросали в него особого рода камешки. Если эти камешки оставались на поверхности рассола, то рассол считался лучшим; а если тонули, то признавался пресным. В последнем случае оставляли токи и избирали другие места с более выгодной почвой. Рассол, годный к выварке, немедленно сливали в ведра и отправляли на заводские горны. При горнах вмазывались для выварки соли котлы больших размеров. Каждый ток имел таковых котлов от 3-х до 5-ти. Выварка производилась скоро и безостановочно. Готовую соль тотчас выгребали из котлов и котлы наполняли новым рассолом, так что в продолжении суток вываривалось соли до 5-ти котлов. При этом каждый котел давал чистой соли от 3-х до 5-ти даней (до 18-ти пудов). С 15-го века по Р. X. на всех приморских промыслах был употребляем также и следующий способ добывания рассола. На берегу морском рыли ямы, на которые сверху клали перекладины из бамбуков, накрывали их циновками и сверху насыпали песком. При каждом утреннем и вечернем приливе морском, песчаная насыпь орошалась и соляная жидкость проходила внутрь ямы. Когда прибылая вода удалялась от берегов, солевары с пучками зажженной соломы выходили свидетельствовать соляную влагу. Они не прежде убеждались в её доброкачественности, как когда соляной пар, устремившись из ямы на огонь, потушит его. Образовавшийся таким образом рассол сливали в ушаты и отправляли на заводы. Из этого рассола соль получалась весьма скоро. Около того же времени на северных заводах признано удобным получать соль способом проветривания и высушивания на солнце.

В нынешнее время, как и прежде, соляная промышленность занимает почетное место в ряду главных источников государственных доходов. Бесчисленное множество солеварен, рассеянных в различных пунктах внутреннего Китая, предоставлено; по распоряжению правительства, частным лицам, – но заведование ими, равно как надзор за самою распродажею соли, возложены на особых чиновников определяемых палатою финансов. Эти блюстители соляного производства выдают частным откупщикам казенные билеты на закупку и продажу соли и принимают от них определенные правительством пошлины. Каждый откупщик обязан со своей стороны строго наблюдать за порядком и правильным ходом работ на заводах. Для этой последней цели при каждых 10-ти горнах приставлен особый старшина, которому поручено, кроме присмотра за рабочими, вести ежедневные ведомости и помечать: когда и кто именно добыл известное количество соли и сколько поступило в расход. По окончании каждого месяца ведомости старшин ревизуются особыми лицами, избранными местным начальством из сословия купцов. Эти лица обязываются также содействовать всеми зависящими от них мерами к преследованию и искоренению контрабанды.

В настоящее время соль в Китае трех видов: морская, озерная и колодезная. Морская соль вываривается или просушивается во всех приморских областях, а именно: в Чжи-ли, Шань-дуне, по берегам рек Хуай и Чже-цзян, в Фу-цзяне и Гуан-дуне. Озерная соль добывается в областях Шань-си, Гань-су и Шāнь-си, и частью доставляется из заграницы: из Чахарских кочевьев, Ордоса и Хухэнора. Колодезная добывается в Гань-су, Сы-чуани и в Юнь-нани. Продажа соли производится по билетам, выдаваемым правительством. В Чжилийской области, по уложению палаты финансов, ежегодно предназначается к продаже 1,160,046 билетов. Каждый билет дает право на получение 300 гинов соли.²² В Шань-дунскую область отпускается 804,920 билетов, из которых каждый в 225 гинов. В соляных заводах по берегам рек Хуай и Чже-цзян расход билетов ежегодно простирается до 2,690,889. Каждый билет от 335 до 400 гинов соли. В Фуцзяньской области расходуется 1,069,485 билетов; каждый от 100 до 675 гинов. В Гуандунскую область, вместе с Гуансийскою, отпускается 864,510 билетов; каждый от 235 до 322 гинов. В Сы-чуань назначается число билетов сообразно с требованиями предыдущего года; там существуют два сорта билетов. Одни – в 5000 гинов каждый, для сплава соли на судах, а другие – в 400 гинов – для вывоза её по сухому пути. В провинции Гань-су ежегодно расходуется 72,688 билетов; каждый от 178 до 200 гинов. Откупщики, при принятии казенных билетов, обязываются продавать соль только в определенных правительством округах, которых всего девять; в противном случае подвергаются суду, и самая соль отбирается в казну. Правительство, ограничив таким образом способ продажи соли, с тем вместе снабжает откупщиков установленною таксою, сообразно с которою они обязываются производить эту продажу. Таксы эти не одинаковы. В местах, ближайших к соляным заводам цены на соль ниже, а по мере отдаления от заводов – повышаются. Вообще можно положить казенные цены на соль в Китае средним числом по 40 чохов за гин, или 2 копейки серебром за фунт. Колодезная соль, получаемая в Юнь-нани и других местах, предоставлена также откупщикам из местных зажиточных крестьян, со взносом в казну определенных пошлин. Для сбыта этой соли не существует указанных правительством такс, и продажа производится всегда по ценам случайным. Казенные пошлины по всем отраслям соляной промышленности подчинены постановлениям, одинаковым с поземельным сбором; они составляют в настоящее время важную статью в государственном бюджете. Общая сумма годовых доходов с соляных билетов и проч. простирается ежегодно до 5,745,000 лан серебра (т. е. свыше 12 миллионов рублей серебром), что составляет ¼ всех государственных доходов.

Мы уж сказали выше, что в настоящее время у китайцев употребляется соль морская, озерная и колодезная. В самом большом количестве добывается соль морская; поэтому о производстве её встречается много описаний в китайских сочинениях Заимствуем из них несколько подробностей.

Солеварни расположены на всем протяжении приморских берегов Китая. По качеству соли, одни из них считаются лучшими, а другие худшими. На всех заводах добывание соли производится в определенную пору, освященную обычаями и временем. По соображениям китайцев, выгодным для добывания соли временем считаются 3, 4, 5 и 6 луны (соответствующие русским месяцам: апрелю, маю, июню и июлю). Они уверяют, что в это время, когда пары земли поднимаются вверх, – вместе с ними приходит в движение и соляная влага. Осенью пары мало-помалу остывают, а потому и соляная влага постепенно умаляется; зимою же от морозов пары совершенно прекращаются, а вместе с ними исчезает и соляная влага. На этом основании работы на заводах производятся только в теплое время, а зимою большею частью прекращаются. Для получения морской соли китайцы употребляют два способа: или вываривают рассол в горнах, или просушивают соляной осадок на солнце.

В выварке соли китайцы отличают три периода, называемые технически шай-хой – высушиванием золы, линь-лу – протечением рассола и фу-хо – варением. Предварительный прием (шай-хой) высушиванием золы состоит в следующем: с первого же дня по открытии работ на заводах очищают прибрежные площади от различных растений и потом начинают вскапывать и разрыхлять верхний слой земли; эту разрыхленную землю мешают потом бамбуковыми палками дотоле, пока она сделается мелкою и ровною. Затем приносят морскую воду из искусственных резервуаров, наполненных водой во время морских приливов, и слегка орошают ею землю, как дождем. При этом стараются, чтобы вся масса земли пропитана была водою одинаково. В таком виде оставляют её для просушки до 5-ти часов по полудни. Под вечер сгребают землю в сторону и образуют из неё длинный ряд холмов, в предохранение от ночного дождя. На другой день эти кучи снова разгребают в одну ровную массу, мельчат её, мешают палками, орошают водой, и переносят в особый резервуар для хранения. При ясной погоде время от времени выносят эту землю снова для просушки на заводских площадках. Просушка продолжается обыкновенно с раннего утра никак не долее 3-х часов по полудни и именно дотоле, пока соляные частицы всосутся внутри земли. Для удобнейшего приготовления и поддерживания этой земли требуются благовременные дожди и хорошая погода. Иначе, от продолжительных засух, соляная влага в удобренной земле испаряется или опадает вниз. Равным образом и от частых дождей площади на заводах напитываются пресной влагой; от чего в удобренной земле при высушке соль разлагается и убывает.

Приготовивши таким образом землю, солевары сносят её в токи. Эти токи имеют форму поднятых ящиков в длину до 9-ти, в вышину до 2-х, в ширину до 6-ти, в глубину 3 фута, и называются по-китайски лю. Сбоку лю вырывают колодцы глубиною футов в 8-мь. Дно лю устилают деревянными поленьями, на которые кладут слой тонких бамбуков, слой хворосту и сверху засыпают растительной золой. В эту яму, таким образом устроенную и приготовленную, ссыпают удобренную землю. Насыпав землю в яму, плотно убивают её бамбуковыми палками и накрывают сверху рисовой соломой. Затем льют на траву морскую воду, которая, проходя чрез внутренние слои земли, золы и соломы, стекает в колодцы в виде соляного рассола (лу). В продолжении суток с каждого тока получается чистого рассола более 20-ти даней (около 60 пудов). Чтобы определить достоинство рассола, бросают в колодцы камешки разных тяжестей. Лучшим рассолом считается тот, в котором тяжелые камешки не тонут, средним тот, в котором камешки тонут наполовину, а пресным и неспособным к выварке соли тот, в котором даже легкие камешки опускаются на дно колодца. Первые два сорта рассола вычерпываются из колодцев и отправляются на горны для выварки. В некоторых солеварнях получают рассол более простым и легким способом. После приливов морских сгребают почву с поемного места и просушивают на солнце; потом переносят её в особые резервуары, пропускают чрез неё морскую воду и таким образом получают рассол.

Выварка соли производится на заводских горнах безостановочно в продолжении всего срочного периода работ. При каждом горне находится по нескольку котлов различных величин. Каждый котел держится на четырех ушах, сверху обернут тростником и кругом обмазан глиной, добытой из пережжённых морских раковин. Котлы расположены так, что при двух больших, непременно находится вблизи один средней величины. В первых двух производится самая выварка соли, а под последним никогда не разводится огня, и в него наливают прямо из колодцев холодный рассол, который, будучи здесь предварительно подогрет, поступает в большие котлы. Это придумано для сбережения топлива. Каждый прием выварки соли начинается с 11-ти часов по полудни и продолжается до 10-ти часов следующего вечера, т. е. целые сутки. В продолжении этого времени успевают вываривать соль 6 раз. При выварке строго наблюдают за ходом работ. Как скоро соль начинает подсыхать, тотчас бросают в котлы стручки с дерева Цзао-цзио (gleditschia Chinensis) для скорейшего соединения соляных частиц. Очередные из солеваров, обутые в непромокаемые башмаки, стоят на горнах и извещают в свое время других рабочих о времени готовности соли, и тотчас же выгребают её из котлов, которые наполняются новым рассолом. Из 600 гинов лучшего рассола получается посредством выварки чистой соли круглым числом 140 гинов. Этого рода соль, добываемая вываркой, называется китайцами огненною солью (Хо-янь). Она бывает трех качеств и различается по цветам – белому, темному и желтоватому. Белая соль самая лучшая, темная хуже, а желтоватая еще хуже и горька на вкус.

Второй способ добывания соли состоит в проветривании и высушке на солнце соляных осадков морской воды, и отличается от первого способа тем, что приготовленный рассол не вываривается, а вливается в особые резервуары, выложенные кирпичом или камнем. В ясные дни переносят из особых хранилищ в эти резервуары заготовленный рассол и оставляют на солнце и на ветре. Для полной высушки летней порой достаточно 2-х, а в другое время года 3-х и 4-х дней. Опытами дознано, что северо-западный ветер благоприятствует высушке соли не менее лучей солнца. Надобно впрочем заметить, что более или менее успешная высушка зависит от своевременной ясной погоды и благоприятствующих ветров: при продолжительных дождях и ненастье нельзя получить нисколько соли.

Добывание озерной соли не представляет ни каких особенностей. Поэтому мы скажем только еще о соли колодезной.

В юго-западных областях Китая извлекают соль из недр земли, пробивая для того в почве глубокие колодцы. Такого рода колодцы устраиваются в горных местах. Рассол вычерпывают из них посредством бамбуковых труб и проводят чрез каменные водопроводы в солеварни. Устройство колодцев при заводах, равно как и способ добывания колодезного рассола довольно замечательны.

Бурение колодезной ямы производится деревянным стержнем, снабженным с одного конца железом, а с другого веревкой. Держа стержень за веревку, пробивают им землю, смачивая по временам яму водой для легчайшего бурения. Таким образом доходят до соляного ключа глубиною на несколько десятков, а иногда и сотню саженей. Когда колодезь готов, близ него устраивают ворот для спуска и вытаскивания бадьи или трубы, сделанной из бамбука, очищенного от перепонок. Эта труба внутри пустая, сверху открыта, а снизу оканчивается кожаным клапаном, который открывается для впуска соленой воды на дно колодца и закрывается сам собою при подъеме. Ворот и труба соединены между собою толстыми веревками через вертящуюся перекладину. Ворот приводится в движение обыкновенно валами, которые ходят кругом в ту или другую сторону, скоро или медленно, смотря потому нужно ли спускать, или поднимать бадью. Все приемы при вычерпывании совершаются по сигналам, или ударам в деревянные доски. Добываемый таким образом колодезный рассол поступает чрез водопроводы прямо в заводские котлы и там вываривается и превращается в чистую соль. Вместо топлива при выварке соли чаще всего пользуются газовыми истечениями из земли, которые добываются тоже посредством колодцев и бывают не одинаковой силы; от газовых колодцев проведены бамбуковые трубы к солеваренным котлам, где газ, выходя из отверстий, зажигается. Соляной колодезный рассол бывает белый и красноватый. Белый, или самый чистый, дает соль белую, на вкус крепко соленую и в большом количестве; из красного получается меньше соли и притом же она несколько пресновата. Количество соли зависит также от грунта земли и от погоды.

Так как в Китае множество праздных рук, то при колодезных солеварнях, как и при всяком китайском промышленном заведении вообще, находится многочисленный комплект рабочих; каждому из них поручается какая-нибудь обязанность при заводе. Там особые люди заведуют колодцами, скотом, воротом, веревками, сигнальной доской, водопроводами, солеварнями, котлами, огнем, пищей и кормом для скота; есть также врачи, плотники, кузнецы и другие ремесленники. Весь этот народ подчинен заводским откупщикам, приставленным для местной распродажи соли и для вывоза её в отдаленные места. Для этой последней цели выдаются там особые билеты на провоз соли сухим и водяным путями. Кроме местных жителей Юньнани, Сы-чуани и Гань-су, колодезною солью пользуются также обитатели Ху-чжоу, Ху-нани и Ху-бэя и частью инородцы, известные под названием Фань и Мань.

Колодезная соль, по наблюдениям китайцев, по временам сыреет и сохнет, может твердеть и разлагаться, сообщает и отнимает вкус пищи, истребляет мокроту и производит её. Эта соль сжимает внутренности и производит сухотку; иногда от чрезмерного употребления её образуются завалы в желудке. Инородцы употребляют красную соль, и от этого многие из них страдают зобами (struma).

Шань-яо есть растение, принадлежащее к VI классу (Dioecia) по Линнеевой системе. Я не имел случая рассмотреть его надлежащим образом: сколько мне известно, это растение вьющееся с листьями сидящими (sessilia) и имеющими по сторонам большие приростки. Цветы (мужеские?) находятся на концах веток и расположены в виде грозда. На некоторых ветках между листками и стеблем образуются небольшие шишки, похожие на картофель, посредством которых можно разводить это растение. Корень его белый, нежный, занимает в китайской кухне одно из почетных мест и входит в состав многих блюд: даже просто отваренный в воде составляет вкусную и здоровую пищу.

Шань-яо любит почву легкую, рыхлую и глубокую. Китайцы большею частью садят его в огородах, где земля бывает глубже вскопана и лучше унавожена. Назначенную для посадки Шань-яо землю в начале весны вспахивают или перекапывают заступом глубиною в фут и потом унавоживают. Унавоживание производится точно также, как и для посева других растений: или разровнявши землю посыпают навозом и потом запахивают, или сыплют навоз под соху, т. е. один человек пашет глубиною не более двух дюймов, а другой, вслед за ним, сыплет навоз в борозду. Последний способ предпочитается, потому что навоз таким образом весь будет лежать на одной глубине. Для унавоживания китайцы вообще употребляют скотские пометы в виде порошка.

К посадке шань-яо приступают тогда, когда уже нельзя ожидать морозов: здесь это бывает в последней половине марта. Если во время выхода ростков случится мороз, то растение хотя и не погибнет, но может много пострадать и сбор будет не так обилен. Садят обыкновенно корнями. Для сего разрезывают корень на куски длиною в полфута, проводят бороздку и кладут эти куски в ней расстоянием один от другого на полфута же. Бороздки должны быть так глубоки, чтобы положенные в них корни были покрыты землею не более как на полдюйма и должны находиться в расстоянии одна от другой дюймов на восемь. Можно садить и шишки, растущие на стеблях растения, но в таком случае корни вырастут небольшие. Последний способ употребляется только при первоначальном разведений Шань-яо; причем корни, выросши в первый год, в следующую весну сажаются целиком.

Когда растения выйдут и вырастут величиною в дюйм, тогда выпалывают около них негодную траву и сламывают лишние ростки, если случится что из одного корня выйдет их несколько и в близком расстоянии друг от друга. В это же время ставят и тычинки; для чего употребляется обыкновенно солома хлеба гаолян (Барбатское семя). У нас с выгодою можно заменить ее обыкновенным тростником. Чтобы ветер не повалил тычинок, их связывают вверху по четыре вместе.

Затем до самой осени растение не требует никакого ухода, кроме поливки, если случится слишком сухое лето. Для этого проводят между рядами растений небольшие канавки и от времени до времени наполняют их водою. Корни выкапываются осенью, когда листья начинают желтеть и вянуть. Это самая трудная работа при возделывании Шань-яо. Корни его в самый обыкновенный урожай бывают длиною до трех футов; а при благоприятных обстоятельствах, на хорошей глубокой почве, по уверению здешних земледельцев, вырастают до семи футов и более. Так как они довольно ломки, то и нужно бывает рыть до такой глубины, до какой они достигают. Начинают копать обыкновенно с одного края и постепенно перекапывают все засаженное место.

Это перекапывание земли бывает полезно для следующих посадок Шань-яо, так как замечено, что его можно садить на одном и том же месте несколько лет сряду.

На зиму сохраняют Шань-яо в больших ямах, сверху накрывают соломою и насыпают землю небольшим возвышением.

Этот род сарачинского пшена случайно открыт императором Кан-си. Католические миссионеры, обозрев по его желанию окрестности загородного дворца Юань-мин-юань, нашли возможность провести туда посредством каналов значительное количество воды и устроить таким образом поля для посева сарачинского пшена. «Раз» – пишет император в своих записках – «в последних числах шестой луны прогуливался я по полям, засеянным сарачинским пшеном, которое должно было созреть в девятой луне и в это время еще только что колосилось. Вдруг я заметил один стебель повыше всех прочих с прекрасным совершенно созревшим уже колосом. Я сохранил его с тем, чтобы узнать, так же ли скоро созреет он в следующем году. Действительно, когда на следующий год семена его были посеяны, то опять достигли совершенной зрелости в шестой луне. Таким образом этот род пшена год от году довольно размножился и вот уже более сорока лет употребляется при моем столе. Зерна его продолговаты, отличаются красноватым цветом, имеют довольно нежный запах и чрезвычайно приятны на вкус. Его называют юй-дао-ми (то есть императорским пшеном), потому что прежде всего это пшено стали сеять на моих полях. Его можно сеять два раза в год и два раза оно успеет дать жатву; а за северною стеною, где никакое пшено не успевает созреть по причине раннего наступления морозов, один только этот род по своей скороспелости может быть разводим».²³ Вскоре после того, семена этого пшена, по повелению императора, посланы были в Цзян-наньскую и Чжэ-цзяньскую губернии и розданы жителям. Но ныне преимущественно, и едва ли не исключительно, разводится оно в окрестностях дворца Юань-мин-юань. Оно составляет принадлежность императорского стола и богатыми людьми употребляется только изредка как роскошь. Может быть оно не столь плодородно, как прочие роды, и не потому ли мало разводят его. Касательно этого предмета я не могу сказать ничего утвердительного. При обработке его не требуется никакого особенного ухода против обыкновенного сарачинского пшена; и даже по своей скороспелости оно может, кажется, родиться у нас в России севернее тех мест, где до сих пор сеют обыкновенное сарачинское пшено.

В последнее время, когда возбуждено общее внимание европейских врачей на открытие средств, уничтожающих боль при операциях, так называемых анестетических, французский синолог Ст. Жульень отыскал в китайских книгах подобные же средства, известные китайским врачам с давнего времени.

С первого взгляда открытие ученого ориенталиста кажется завлекательным, тем более, что в Европе анестезирование сделалось известным в последнее десятилетие. Ст. Жульень ссылается на древнюю историю Китая, свидетельствующую, что приведение больных в бесчувственное состояние не было новостью в Китае уже в III веке по Р. X. Для достижения означенной цели, говорит он, знаменитый китайский врач Хуа-то употреблял препарат конопли (cannabis indica), Ма-яо.

Врач Хуа-то действительно существовал в III веке по Р. X. и был знаменит в особенности как хирург, делавший, по рассказам самой истории, необыкновенные операции: вырезывание (?) костей, отсечение членов, вскрытие (?) полостей, черепа, если причина болезни заключалась в мозгу, откуда нужно было удалить её и проч. и проч. Всё это записано в китайской истории! Но в китайской истории, преимущественно же в биографии Хуа-то рассказывается много чудесного, а потому заслуживающего мало вероятия. Хуа-то никогда не мог хорошо знать анатомии, потому что во всей китайской медицине не находим и следов анатомических познаний, или они до того слабы, что не заслуживают никакого внимания. Без знания же анатомии едва ли можно допустить возможность успеха даже и в операции не довольно смелой. И если в биографии Хуа-то упоминается о разных, произведенных им операциях, то едва ли они были важны на самом деле, или же их назвали таковыми другие, по незнанию, может быть также и по указанию самого знаменитого хирурга, желавшего тем придать большую особенность и славу своему искусству. Это тем более неоспоримо, что все операции, деланные Хуа-то, не только ни в одной медицинской книге, но даже и в биографии этого врача, где исключительно о них упоминается, не описаны подробно; а только перечислены. Может быть даже, что славные подвиги Хуа-то вошли в историю уже после его смерти и повторены последователями его в чудесных рассказах.

Я не думаю, чтобы анестетические (производящие бесчувственность) средства Хуа-то были на самом деле так действительны, как о них повествуется. Современники Хуа-то не могли поразиться эффектом безболья при операциях, если его не выручало последующее за тем счастливое исцеление, которое в десяти случаях трудно встретить однажды, если врач только бессознательно режет больного, как поступал при своих операциях, по всему вероятию, Хуа-то, не звавший анатомии. Анестезирование больных, поэтому, в успешных действиях Хуа-то, было делом второстепенным. Притом же, мы не находим нигде указаний, чтобы оно в самом деле было употребляемо им при всех операциях постоянно, систематически.

Успешное действие анестезирования не могло быть оставлено без внимания современниками Хуа-то. Весьма естественно было найтись множеству последователей его способа. Между тем неизвестно, чтобы кто-нибудь в то время, тем более в последующие столетия, употреблял какие-нибудь средства для уничтожения болей при операциях. В таком случае по необходимости надобно допустить какую-то таинственность в действиях Хуа-то, в которой не могло обойтись без шарлатанства и обмана.

Что Хуа-то никому не открывал своего способа обесчувствлять больных, это доказывает сохранение им в тайне всех своих врачебных познаний до самого конца трагической смерти, рассказанной в той же биографии, где описана его хирургическая слава. Хуа-то был казнен по повелению полководца Цао-Цао в 250 году по Р. X. за смелое предложение, принятое за злонамеренность, уничтожить болезнь (головную многолетнюю, постоянную боль) этого знаменитого воина, вскрытием черепа и удалением из мозга причины недуга. Только за день до смерти, Хуа-то решился, в благодарность за услуги во время заточения, отдать тюремному стражу сокровище своих медицинских познаний, заключавшееся в двух свитках. Признательное потомство, вероятно, воспользовалось бы с умением наставлениями Хуа-то, если бы жена стража, узнав, что излишняя смелость в операциях довела этого знаменитого врача до позорной кончины, не бросила в огонь завещанного им наследия, из боязни подобной же участи для своего мужа. Так погибли, может быть, великие медицинские истины и драгоценные для страждущего человечества средства! От сгорания, и то по случаю возвращения домой мужа неосторожной женщины, была спасена только часть сочинений Хуа-то, именно – ветеринарная медицина, сохранившаяся, будто бы, до сего времени и напоминающая отчасти Хуа-то своими операциями.

С уничтожением произведений Хуа-то, слава его искусства осталась только в отрывочных записях, попавших в государственную историю между биографическими сведениями о Хуа-то, как о человеке, составлявшем знаменитость своего времени. В медицине, в медицинских книгах, даже самых близких ко времени Хуа-то, только изредка встречается это имя и то, когда нужно бывает сказать, что хирургом мог быть один только Хуа-то. Но не менее того имя этого врача и в новом поколении китайских врачей – славно; а память – боготворима. В числе знаменитых мужей, удостоенных почести по смерти, в известных капищах находится лепное изображение Хуа-то, пред которым каждый китайский врач почитает священною обязанностью сжигать в известное время года (день рождения Хуа-то) благовония.

Ма-яо (москотильное вещество, лекарство конопли, как переводит это Жульень), употребляемое, будто бы Хуа-то, едва ли есть препарат конопли (cannabis indica). Ст. Жульень сам говорит, что это выражение не ясно, не точно. К сожалению я не имею под руками книги, из которой заимствовал Жульень сведения о Хуа-то. Здесь есть, кажется, ошибка в созвучии слов: ма – конопля и ма – онемелость, бесчувственность. Выражение ма-яо скорее означает лекарство онемевающее, а не лекарство конопли, в каком случае была-бы погрешность против китайского языка. Притом, в китайской медицине нет почти простых форм лекарств; а всегда, можно сказать без исключения, – сложные. Знаменитый Боергав говорил: «Simplicitas-sigillum veri», а китайские врачи говорят: чем больше средств (народу, войска), тем скорее побеждается неприятель (болезнь)». И если конопля (cannabis indica) употреблялась когда-нибудь в Китае, как анестетическое средство, доказательством чего, кроме биографии Хуа-то, могут служить весьма немногие рецепты, уцелевшие в некоторых старинных книгах, то всегда в соединении с другими средствами, имеющими, по понятию китайцев, подобные же свойства. Из числа такого рода лекарств более известные суть: плоды Muriscia cochinehinensis, корни разных видов ari, как-то: ari macrouri, ari polyphylli, цветы (?) daturis, цветы (?) hyosciami, корни разных видов aconiti, пигмент (жирное вещество), вывариваемое из бородавчатой лягушки (rana pipa) и многие другие.

Реже всех в смеси с сказанными лекарствами встречается конопля (cannabis indica). Из нескольких десятков рецептов, известных за средства, производящие нечувствительность, какие мне удавалось прочитывать, только один, или два в составе своем содержат коноплю, которая сама по себе никогда не употреблялась с подобною целью. Вообще, ни одна часть этого растения, или препараты его, никогда не почиталась в Китае, как в другой части востока, за одуряющее, наркотическое вещество и персидский Хашхан никогда не входил у китайцев в предмет курительного наслаждения, как в последнее время опий, скорое, почти повсеместное, распространение которого при таком соперничестве едва ли могло бы совершиться.

Даже как лекарство онемевающее употреблялась, нельзя сказать употребляется, одна только известная часть конопли – цветы. Ни экстракт, ни сгущенный сок её не был совсем известен китайцам, как и вообще в китайской фармации почти нет лекарств, приготовленных искусственно, химически. Самое назначение сложных онемевающих средств было чаще наружное, редко внутреннее, например, при вскрытии нарывов опухолей, или при излишней чувствительности их, как чисто наружное болеутолительное лекарство, с какою целью они и до сих пор употребляются.

Нельзя думать, чтобы хирургия когда-нибудь процветала между китайскими врачами. Это противно и характеру народа и самым медицинским познаниям, какие существуют у него. Китаец не изнежен, но труслив и малодушен и, боясь боли и смертельных последствий, никогда не решится на операцию, даже самую маловажную; а потому в настоящее время в Китае хирургия почти неизвестна. Я не знаю ни одного врача в Пекине, который бы славился, как хороший, смелый хирург и, глядя на жалкие хирургические инструменты китайцев, от древности и до сих пор одинаково дурно и однообразно приготовляемые, трудно не усомниться, чтобы когда-нибудь в Китае были хорошие хирурги и процветала хирургия. Начиная с первых столетий по Р. X. включительно до настоящего времени, ни в преданиях ни в истории, мы не встречаем другой хирургической знаменитости, кроме Хуа-то. И мне кажется самая слава этого человека возвышена и распространена больше воображением потомства, судившего о его заслугах и знаниях по весьма немногим и – то тёмным, неопределенным сказаниям, без сравнения их с действиями других, живших после того врачей. Нельзя сказать, чтобы Хуа-то не был хирургом и даже славным в свое время; но всячески позволительно сомневаться в его анатомических познаниях и в самых операциях, им предпринимавшихся. Я не знаю до какой степени по одному примеру, переданному искаженно, можно судить, что анестезирование было давно известно китайцам и употреблялось ими с незапамятных времен. По крайней мере после Хуа-то не находим подобных примеров ни в истории, ни в преданиях, тем более в настоящее время. И почему же успешное действие анестезирования, как оно, надо предполагать, шло у Хуа-то, не сберегло этого способа до сих пор, чего бы, кажется, можно ожидать в народе склонном к чудесному, в государстве, где новизны всякого рода не проявляются ни однажды в целые столетия, где старое и давно известное повторяется буквально во всем и везде!

Можно, впрочем, согласиться с показанием, что Хуа-то умел анестезировать своих больных, даже посредством конопли (cannabis indica), но действия его в этом случае, вероятно, далеко не были так поразительны, как предполагается, что подтверждают и самые рассказы о хирургических подвигах третьего века, облеченные какою-то таинственностью и, следовательно, не заслуживающие полного доверия. Но во всяком случае весьма интересно и утешительно найти в глубокой древности, хотя и один пример того великодушного стремления на пользу страждущего человечества, какое обнаруживают в последнее время европейские ученые врачи.

Правда, в китайской литературе можно находить много любопытных повествований, в которых попадаются иногда идеи, достойные и народа вполне образованного и времени близкого к нам; но нужно быть строго разборчивым, чтобы не принять в таком случае, чистой повести за истину. Без подобной осторожности можно нарекомендовать несколько средств, славящихся в Китае, как болеутолительные. Растительный воск, например (бай-ла), получаемый e Myrica cerifera (восконосная мирика), или e crotone sebifero (сальный кротон), выдается китайскими фокусниками за средство, которым они доставляют своему телу бесчувственность, необходимую при равных фокусах. Но едва ли этому веществу можно приписать подобное свойство.

Что Хуа-то существовал и был славный хирург своего времени – неоспоримо; но что он был вместе и гидропат – не утверждаю. От частности не всегда можно переходить к общему и по одному примеру нельзя заключать, что гидропатия была издавна в употреблении у китайских врачей. Правда Хуа-то испытал однажды с успехом над одною женщиною обливание холодною водою против болезни горячего (воспалительного) свойства, при остром ревматизме, говорит Ст. Жульень, продолжавшемся, однако, несколько уже лет; но после этого, ни сам Хуа-то, ни кто другой не повторял подобного лечения, которое, вероятно и Хуа-то употребил не с особою целью, не как новое средство, а по общей теории китайской медицины: уничтожать жар холодом, огонь – водою. Употребление средств болеутолительных, особенно же наружное, можно еще находить и теперь в китайской практике, водолечение же показалось бы китайским врачам большею, нежели для нас новостью. Как хирургическая слава Хуа-то распространена по всему Китаю, так, напротив, совершенно безызвестно его гидропатическое лечение.

Мне кажется, общее внимание, какое существует в последнее время в Европе к гидропатии, а в особенности – анестезированию, было причиною, что в глазах ученого ориенталиста, древние заслуги китайцев по этим двум важным медицинским пособиям, заняли видное место и возбудили собою удивление тогда, как в существе дела они – только просто любопытны!

В предлагаемой статье изложены записки одного китайского путешественника на остров Чан-ци (в Японии), где, в городе Нангасаки, как известно, с давних пор производится меновая торговля между Китаем и Японией. Автор настоящей статьи, Вань-и-цан, живший еще во второй половине прошлого века (в 1764 году) в Нангасаки, изучил на месте торговые сношения своих соотечественников с японцами, и вообще все виденное и замеченное им поместил в особых записках, которым и дал поэтическое название: Сю-хай (Море в рукаве). Цель собрания этих записок, как видно из его предисловия, есть та, чтобы, по возвращении в Китай, подарить их, как драгоценность, своим детям. И действительно почти целое столетие они были исключительною принадлежностью домашнего архива; и только в недавнее время во вновь вышедшем сборнике (Чжао-дай-цун-шу), записки эти в первый раз появились в китайской литературе.

На китайском языке не только нет особых сочинений об Японии, но даже и частных указаний довольно мало; поэтому нельзя не ценить рассказов автора о Нангасаки.

Итак наш автор начинает свои рассказы описательным повествованием нангасакского китайского подворья, где он прожил несколько лет.

Китайское подворье, говорит он, называемое Тан-гуань,²⁴ со всех сторон окружено горами и заселено бесчисленным множеством жителей. Как поражают эти горы! Как разноцветна их шелковая ткань! При входе в гавань особо возвышается, как щит, одинокая скала; она грозно воздымается над волнами и подобна тем блаженным, баснословным островам, которыми можно восхищаться только издали, но к которым нельзя приблизиться. Действительно, скала эта величественна и не походит на виды, доступные смертным.

Самое подворье в своей окружности имеет в пространстве полторы ли; оно обнесено земляной стеной, покрытой мелким бамбуком и колючим терном. Там купеческих магазинов около 20-ти, и одна большая улица, разделенная (по древнему обычаю) на три дороги. Подле магазинов стоят и простые дома, пын-цзы. Магазины имеют надстройки для жилья, или мезонины (лоу), а пын-цзы одноэтажны. В каждом из магазинов устроено по нескольку отдельных помещений, в которых имеют жительство хозяева судов и заведывающие конторскими капиталами и товарами. Каждый жилец занимает половину помещения; внизу же распределены по квартирам матросы. Устройство простых домов (пын-цзы) обязано здесь своим началом приезжим китайским купцам. Вслед за тем некоторые и из служащих здесь моряков, наживши небольшое состояние, отдельно начали строит таковые же для собственного помещения; в настоящее время многие из них имеют дома чрезвычайно опрятные и в два этажа. Магазины же теперь расширены с севера и юга пристройками, а с востока и запада – террасами. Эти помещения убраны весьма богато, так что с прежними нет никакого сравнения. Каждым магазином заведует японский чиновник чжен-бань, у которого в распоряжении трое солдат, называемых тоу-фань. Пын-цзами же, или простыми домами, чжен-бани не заведуют.

Остров Чан-ци состоит из 72-х больших улиц; каждая улица носить особое название; они называются так же тин, как в старину в Китае. При каждом тине есть свой старшина, называемый тин-чжан. Каждое китайское судно, по прибытии своем на нангасакский рейд, тотчас же поручается ведению одного из сказанных офицеров. Всякого рода вещи, употребляемые внутри подворья, как-то: мебель, провизия и пр. приобретаются не иначе, как чрез посредство тин-чжанов. При каждом выпуске и приеме товаров они так же бывают надсмотрщиками. Каждое китайское, судно, пред наступлением времени отплытия в Китай, поручает своему тин-чжану составить полный отчет в расходах и остатках размененных товаров, и при этом никогда не бывает с его стороны случаев к начетам, оскорблениям и обманам. Всякий раз, когда предстоит надобность открывать кладовые с товарами, матросы угощают тин-чжана обедом, а иногда притом отсылают ему небольшие денежные подарки, чем тот остается весьма доволен. Название тин-чжан значит уличный надзиратель.

Кладовые с товарами находятся в весьма близком расстоянии от китайского подворья. Коль скоро вновь прибывшее судно пристанет к берегу, то назначаемый ежегодно японский сы-ши (директор) объявляет шан-баню о сроке для выгрузки товаров в кладовую. При этом он выдает купцам за крупные товары квитанции, а к некоторым только прикладывает казенные пломбы; особо прикладываются пломбы исключительно на вещи мелочные и только для памяти, с тем, чтобы после, при первом же требовании, эти вещи были выданы купцам. Шан-бань, по-китайски дао-бань (очередной), исключительно распоряжается меновой торговлей известного китайского судна. Поэтому часто говорится: судно, состоящее под управлением такого-то шан-баня, или такого-то фань-цзы (инородца). Китайские суда считаются японцами по порядку времени прибытия. Так, например, судно, пришедшее в год шэнь (в 1764 году, или в 29-е лето правления в Китае государя Цянь-луна), называется первым инородцем (фань-цзой) под циклом шэнь; второе судно называется вторым фань-цзой под циклом шэнь, и т. д. Японцы и внутри самого подворья величают китайцев этими же именами. Места, где имеют жительство японские шан-бани, носят название (ку) кладовых. Выражение цин-ку (очистка кладовых) означает следующее: сы-ши (директор) вместе с купцами собираются в кладовые, где перегруженные предварительно шан-банем товары и вещи – каждую порознь – свидетельствуют, и записывают название каждой вещи, так что ничего не может быть потеряно. Вместе с тем они в точности взвешивают и самую обертку товаров для того, чтобы после, при выдаче их, легче и яснее можно было сделать вычет из веса. В японской торговле принято также выражение: ван-цюй – уделять лучшие товары для представления ко двору. Для этого ши-юань (губернатор) сам выбирает их и оставляет у себя для хранения. Эти вещи не вносятся купцами в общий баланс меновых товаров. Есть еще японское коммерческое выражение – чжа-фань, которым означается следующее: сы-ши (нангасакский директор), приняв от японских и иноземных купцов образцы, приказывает открыть кладовые, для рассмотрения вновь полученных товаров. На этот раз они сортируют товары. Здесь китайские купцы, хоть и имеют случай лично видеться с японскими, но разговаривать между собою не имеют права; объяснение же между ними составляет обязанность особенного посредника (чуань), который и называется у японцев словом: чжа. Наконец цзян-цзя, или установление цен на товары происходит следующим образом: японский переводчик (тун-ши), пришедши в китайское подворье, собирает всех торгующих купцов, садит их по порядку, и вручает им запись, для означения на ней цен на товары. Здесь обыкновенно рассуждают о цене и время от времени о прибавке и убавке её. Эти переторжки часто доходят до шумных споров, так что не один день нужен для решения означенного вопроса. Когда же, наконец, обе стороны согласятся на принятие известных цен, тогда переводчик на верхней стороне обертки каждого сорта товара пишет букву май (продано), и прикладывает печать. Этим оканчиваются предварительные условия меновой торговли китайских купцов с японскими; затем ожидают времени выпуска товаров.

Когда цены на вновь привезенные на китайских судах товары определятся, японские купцы, собравшись вместе, приходят в зал подворья (хой-гуань), для того, чтобы посмотреть на выставленные там деревянные табели, и узнать какие именно товары вновь предназначены к продаже и сколько их. Относительно же высокого или низкого достоинства товаров они не беспокоятся, потому что сами рассматривали их во время процесса чжа-фань. Осмотревши доски, каждый японский купец записывает свои крайние цены на особом листе бумаги, и, тайно запечатав его, бросает в ящик, называемый дю-пяо. А потом китайские купцы, избрав выгодные для себя цены, уступают им свой товар, так что вовсе не нужно беспокоиться вести об этом с ними переговоры. Этот способ меновой торговли есть один из лучших.

Там есть ши-юань (губернатор), который по званию своему равняется высшим китайским сановникам. Он командируется в Нангасаки из столицы Японии, по назначению государя. Ши-юань главным образом заведует торговлей, и вместе управляет островом Чан-ци. Он только один год состоит в этой должности и потом сменяется. На основании японских законов ши-юань не может более трех раз занимать это место, но большею частью ограничиваются поручением известному лицу такого поста только на один год. Власть его чрезвычайно важна; поэтому все величают его не иначе, как императорским посланником.

Гао-му-ван, наследственный князь и владетель собственных земель, определяется часто помощником ши-юаню в управлении делами. Род его занятий при губернаторе состоит в содействии относительно приобретения для двора разного рода шелковых тканей.

В Японии все вообще вассалы, управляющие островами архипелага, принадлежат к числу родовых князей, и похожи на древних китайских удельных князей (чжу-хоу). От величины управляемых земель зависит назначение жалования и выдача риса от казны; самый высший оклад риса простирается до миллиона мешков.

В зависимости от ши-юаня состоят следующие чиновники: чиновник, погодно заведующий переводными делами (тун-ши-гуань), судья (ань-ча), драгоманы (да-тун), переводчики (фу-тун), несколько малых чиновников (мо-си) и писцов (зци-чу). Внутри китайского подворья живут казенные служители (тун-тоу), зависящие также от ши-юаня. Кроме того при особе ши-юаня состоит одно доверенное лицо, которое считается его советником. Вообще высшие чины этого штата отличаются особенною строгостью к своим подчиненным, а низшие чины служат с примерным усердием. Место, куда переводчики вместе с китайскими купцами собираются для коммерческих рассуждений, называется гун-тан (общий зал). Здесь приготовляется для них табак и чай; однажды посещать ежедневно этот зал собрания поставляется в обязанность. В новый же год дают в нем обеды в продолжении трех дней, что называется по-японски: са-гуан-чжи-ги, т. е. просить на вино.

Вне зала собрания находится цзе-гуань-фан, полицейское отделение, в котором каждый день по очереди должен быть неотлучно один из трех чиновников. При нем находятся пять полицейских солдат, на ответственности которых лежит присматривать и защищать китайское подворье от ночных воров. Предметы отопления и стола, как-то: дрова, овощи, рыба, хлеб и пр. также подвергаются непременному их осмотру. Китайские купцы, желающие приобрести на рынках медные, лаковые, позолоченные вещи или шелковые ткани, обязываются предъявлять самые покупки сказанным чиновникам, так что при подобных покупках не может быть никакой ошибки.

Если кому-нибудь из купцов предстоит действительная нужда выйти из своего подворья, в таком случае он заблаговременно сказывает об этом переводчику. Переводчик докладывает ши-юаню. Ши-юань пишет на особом листе бумаги форменное разрешение отлучиться известному числу иностранцев и на известный срок из своего подворья; и не раньше, как по получении от ши-юаня разрешения, иностранцы могут выходить из своих квартир. Японские переводчики, если нет казенного дела, тоже не имеют права ходить к китайским купцам.

Каждый японский чиновник, занимающий должность, непременно носит саблю, а высшие чиновники – две сабли.

Китайцы, по прибытии в танское подворье, по принятому обычаю, угощают шоу-фаней – надзирателей кладовых. Для этого в одной из квартир приготовляется полный обеденный стол; в определенный час являются три шоу-фаня в парадных одеждах. Хозяин судна обносит их вином однажды. Шоу-фани кланяются, благодарят за внимание и тотчас же уходят, унося с собой приготовленный для них стол. Кроме того, получив от хозяина судна ведро вина, несколько десятков отборных блюд и свечи для освещения, они избирают особое просторное место, и приглашают к этому столу и других своих сослуживцев. Во время обеда они громко поют песни, пьют вино с наслаждением, и играют в цзиô-цай, разделившись попарно. Пирушка продолжается до самой полуночи. При этом никогда не бывает буйства и других беспорядков.

Кроме китайских судов, приезжают в Нангасаки для меновой торговли и европейские корабли. По трактату приходят сюда с товарами только два голландские корабля. В последних числах 7-й луны (в конце августа) они являются на нангасакский рейд, а в последних числах 9-й луны (в конце октября) возвращаются назад. Они приходят и уходят, следуя направлению пассатных ветров, и всегда так точно, что никогда не ошибаются во времени ни на один день. Начальников голландских кораблей зовут ге-би-дань (капитанами), которые считаются в их государстве чиновниками. Прибывший в нынешнем году начальник корабля возвращается с судами в свое государство непременно в следующем году и таким образом один сменяется другим. Голландцы имеют в Нангасаки свое отдельное подворье, где их здания устроены великолепно. С давних лет голландцы делают честь японскому двору, являясь туда с дарами в 1-й день нового года. По принятым правилам, они ежегодно весною к 1-й луне (к февралю) отправляются в столицу Японии для представления государю, а в 4-й луне (в мае) возвращаются в Нангасаки. При своем представлении они подносят дары с почтением, и получают взаимно богатые подарки.

Затем автор записок знакомит читателей с подробностями частной, внутренней жизни проживающих в Нангасаки китайских купцов. В китайском подворье, говорит он, очень часто бывают общие собрания купцов, где даются пиры с обедами, за которыми члены собрания угощают друг друга. Бывают особые пиры при складке товаров, при начале и конце торга, особые пиры во время его, особые пиры по случаю домашних праздников и наступления весны, особые пиры для угощения певиц и особые пиры в магазинах, по случаю очистки торговых дел. Впрочем китайские торговцы и в обыкновенное время общими силами устраивают вечерние пиры, на которых происходят обильные попойки. При этом являются на столах богатые яства, а вечером подворье освещается фонарями и множеством красивых свечей; такого рода пиры, можно сказать, продолжаются ежедневно. Вино, употребляемое по случаю приглашения в подворье певиц, известно под японским названием са-гэн (сакки). Китайские купцы, принимающие к себе в квартиру певиц, обязаны дать богатое угощение; на этот пир приглашаются все товарищи, равно и множество других певиц; где оба пола пируют целую ночь. Гости никогда не возвращаются к себе домой трезвыми. Это истинно повод к расточению богатств и к излишней роскоши.

Торговые гости, посещающие остров Чан-ци, обыкновенно погружаются в разврат; обольщенные хитрыми красавицами, они пьют смертоносной яд. Каждый роскошный пир стоит торговцам полугодовых средств пропитания. Чтобы приобрести от певицы улыбку, платят они за это целый мешок золота, так что подобная трата стоила бы нашему бедному ученому жалования за несколько лет. Положим, что эти богатые гости обладают целыми горами золота, но не должно ли это богатство рано или поздно истощиться? Объясняя о своих единоземцах подобные вещи, нельзя не чувствовать крайнего о них сожаления.

Певицы вообще весьма умны, имеют дар слова, умеют быстро отвечать на вопросы и прилагают особенное старание о нарядах. На голове у них большой убор; брови выведены тонко, платье из разноцветного шелку с вышитыми рукавами; они весьма уважают черепаховые гребенки, так что одна стоит иногда сто лан золота. В 14 и 15 лет такого рода девицы достигают полного развития, на 25 году, по принятым правилам, они ищут себе женихов: в 30 же лет они уже стареют. Гости, принимая к себе таковых в наложницы, дают им японское название тай-ю, что по-китайски значит – дай-фу (госпожа). Дома тай-ю занимаются приготовлением чая, обеда, овощей и плодов, они могут так же весьма точно рассчитывать приходы и расходы семейных издержек, и вообще держать себя так, как будто им век жить вместе. Выходят из них и честные хозяйки и неблагоразумные; бывают также между ними гордые и своенравные. Вообще – когда певица живет в подворье гостя, то пользуется правами законной жены.

Певицы, проживающие в Цветочной улице, отличаются так же приятным и голосами, искусством в пении и пляске, как и тонким станом. Японские богатые купцы – постоянные поклонники их искусства. В китайское подворье входит их весьма немного; они не иначе имеют сюда вход, как в 3 часа по полудни, и с заявлением имени посетительницы. Это заявление называется ин-бань. Выход из подворья совершается по тем же правилам.

В Нангасаки, среди самого устья залива, есть гора, по форме своей похожая на кулак, и известная в народе под названием горы изменения души (Хуань-синь-шань); а перед китайскими кладовыми красуется один знаменитый мост, носящий название Ло-хунь-цяо (мост потери рассудка). Названия этих замечательных мест объясняются так: китайские купцы, проходя теми местами, вдруг изменяются в душе, теряют рассудок и сыплют золотом, как землей.

Далее, автор записок переходит к описанию нангасакских знаменитых кумирен, и проч., и бросает взгляд на состояние просвещения японцев вообще, с присовокуплением заметок об их нравах и обычаях.

Япония, продолжает он, есть богатое и сильное государство на Восточном море. Остров же Чан-цы (Нангасаки) составляет отдельный и отдаленный морской уголок. В народе он слывет бедным островком; однако же бедных и нищих там очень мало. Каждый дом, имеющий 10-ть ваней (100,000 лан) серебра, по ночам освещает свои ворота одним фонарем; обладатели же двойной суммы, т. е. 20-ти ваней (200,000 лан) украшают свои ворота двумя фонарями. Этим они хотят показать, что не скрывают своего богатства.

В Нангасаки есть великолепная кумирня, посвященная духу Тань-хоу (морской богине). Каждогодно, в день рождения духа, приносится в жертву множество разнородных вещей и бывает освещение фонарями. Здесь, в продолжении трех дней праздника, приготовляются обеды для посетителей. Проживающие в китайском подворье купцы, вместе с певицами, собираются сюда на ужин и вино, и не раньше, как перед рассветом оканчивают свой веселый пир и с песнями возвращаются домой.

Позади Таньхоуской кумирни устроен небольшой садик, засеянный по всем направлениям прекрасными цветами. Здесь гости с удовольствием проводят небольшой промежуток времени, остающийся после обедов.

Есть там также и другая кумирня, посвященная местному духу Ту-ди-сы, с двором и зданиями очень малыми. Перед самой кумирней находится озеро, через которое переброшен мост. Кумирня эта обнесена белой каменной стеной и находится против китайского подворья. Ежегодно 2-й луны (в марте) 2-го числа, в день рождения местного духа – Ту-ди здесь бывает такой же праздник, как и в кумирне Тянь-хоу-гун.

Существует там и буддийский храм Гуань-инь-тан, который построен на отвесной скале в несколько ярусов; из него можно любоваться видом дикой природы. Подле него есть здание, посвященное Гуань-ди. Жаль, что, по недостатку места, нельзя расширить этого здания. Перед террасой храма густо растет бамбук, и слышно журчание ручья. Это возносит дух посетителя за пределы мира. Там есть два отдельные источника чрезвычайно холодной воды, которой пользуется также китайское подворье для чая. Она вытекает из гор по каплям; но за то льется неистощимо. По истине это замечательное по красоте место! Там устроена беседка, в которой могут поместиться 50 человек. Сюда, во время раскрытия цветов, стекаются многие из гуляющих с вином или чаем, и приятно проводят время в беседе с друзьями, или в игре в шахматы; каждый изобретает забавы по своей воле.

Я слышал, что внутри китайского подворья в прежние времена покланялись духу – покровителю актеров, и что занимавшиеся театром общими силами воздвигли храм в честь Сян-гуна. Предание о Сян-гуне обязано своим началом фу-цзяньским купцам. Сян-гун, по другому сказанию тоже, что Лэй-хай-цин – лицо, известное по своим доблестям и заслуживающее чести быть удостоенным храма для приношения ему жертв. Неудивительно, что и актеры считают его покровителем. У нас в Китае актеры приносят жертвы Лао-лан-шэню, разумея под ним Танской династии государя Мин-хуана, и весьма несправедливо, потому что тем оказывается крайнее неуважение к имени этого государя. В недавнее время и именно (в 1762 году) в 27-е лето правления в Китае государя Цянь-луна, случилось в китайском подворье следующее обстоятельство: общество фуцзяньцев из-за споров между собою произвело буйство; сами же ударили тревогу, – и множество народа сбежалось в подворье. Немедленно донесено об этом происшествии губернатору (ши-юаню), который и приказал схватить возмутителей и исследовать дело по законам. Были опрошены все подсудимые по одиночке, и все оказались принадлежащими к труппе актеров. По этой причине все актеры были выгнаны из подворья, а храм разрушен. Теперь на месте исчезнувшего храма уже положено основание новой кладовой (ку).

Близ китайского подворья – на левой стороне стоит кумирня, посвященная духу лисицы. Говорят, что на этом месте была когда-то её нора; поэтому и устроена на нем кумирня. Духу лисицы приносят жертвы исключительно одни певицы.

В 50-е лето правления в Китае государя Кан-си (в 1711 году) воздвигнуто при китайском подворье капище в честь Конфуция (шэн-мяо). С того времени и японцы начали приносить жертвы, употреблять жертвенные сосуды при обрядах и вообще мало-помалу следовать правилам религии китайских ученых. При капище находится особый жертвоприноситель (сыдо), которого величают шэн-мяо-сянь-шэн. По принятым правилам, все купцы, проживающие в китайском подворье, ежегодно 2-й луны (в марте) в день, означенный в календаре под первым циклом, собираются в это капище для принесения жертвы. На этот раз жертвоприноситель (сыдо) приготовляет вино и яства для принесения их в жертву. Капище и двор не велики, но внутреннее устройство чисто и красиво. Перед воротами протекает поток, который, обвившись вокруг капища, течет далее на запад. Лицом оно обращено на юг, а на севере примыкает к горам. Это местечко устроено самой природой. Все, приезжающие сюда из далеких стран иностранцы, смотрят на него с особенным уважением. Каждый раз, когда китайские купцы привозят с собой новые книги, все они сначала отдаются на рассмотрение жертвоприносителя, и потом уже возвращаются владетелям. Эта мера принята из опасения, чтобы в числе ученых китайских книг не прошли и сочинения христианского учения. Христианские проповедники некогда распространили свое учение в Японии, и японцы совершенно были увлечены ими. Государство как будто обезумело; они начали уже составлять политические замыслы. Впоследствии, когда эти замыслы были обнаружены, проповедники отплыли на судах; но, когда потом узнали туземцы, тотчас отправили за ними погоню. В числе бежавших было более половины японцев-последователей; все они или были умерщвлены стрелами или побиты камнями. Тогда род христианский был совершенно истреблен. Ныне запрещено навсегда проповедовать христианское учение. По принятым теперь правилам, китайские купцы, по прибытии в Нангасаки, обязаны предварительно прочесть объявление и попереть носами медную доску. В объявлении вкратце обнаруживаются неправильные внушения христианских проповедников и хитрые средства их для обращения других. Это делается из опасения, чтобы китайцы на своих судах тайно не привозили с собой книг и христиан. Под медной доской разумеется изображенный на доске лик Тянь-чжу (Господа). Попирание же этого изображения показывает отвержение от этой веры. Кстати заметить, что теперешнее китайское подворье (тан-гуань) находится на старом месте христианского храма, называвшегося Ши-шань-ши (монастырем 10-ти добродетелей или заповедей).

Есть там еще одна замечательная кумирня, называемая Цзю-ши-мяо. По устройству своему она великолепна и в больших размерах; все религиозные обряды исполняются в ней строго. Говорят, что дух, которому посвящена кумирня, был родом из Фу-чжоу (фу-цзяньской области), по фамилии Линь, но, сколь древне начало жертвоприношения этому духу, не известно. Кумирня эта управляется даосами. В китайском подворье существует обычай отправлять по временам в эту кумирню деньги на благовонные свечи. Даосы же со своей стороны приглашают также китайских купцов в свою кумирню на прогулку.

Обитатели китайского подворья посещают также для принесения жертв три большие кумирни, называемые Син-фу, Чун-фу и Фу-цзи. Всеми этими кумирнями управляют буддийские отшельники из китайцев. Цже-цзянские и чзянь-наньские хэшаны заведуют кумирнею Син-фу, фу-цзянские буддисты – кумирнею Чун-фу, а кумирня Фу-цзи отдана в распоряжение буддистов из фу-цзянской области, уроженцев городов Чжан-чжоу и Цюань-чжоу. Существует неизменное правило – в эти дни совершения торжественных служб и принесения благодарственных жертв, а также и в день рождения Тянь-хоу, всем китайцам посещать все три кумирни, и там проводить время по целым дням. Со стороны кумирен бывает также особое приглашение китайских купцов полюбоваться цветами. Кроме того существуют еще и следующие кумирни: Да-дэ, Да-гуан, Чжен-цзио, Хун-цзи, Цин-шуй, Мяо-сян, Чжу-лин и Лин-юань, всех вообще числом не менее 20-ти. Все они занимают превосходные места и служат приютом, где можно предаваться духовным мыслям. Цветы и деревья растут густо; кругом одни голые камни да одинокие облака. Красоты встречают вас нечаянно. Длинные галереи и извилистые аллеи огибают скалы. Когда по ступеням пройдете ворота, то пред вами открываются новые картины дикой красоты. По истине эти места составляют райские жилища и одну из прелестных морских картин.

Напротив китайского подворья, на берегу есть гора Тао-цзо-шань; на ней находится кумирня У-чжень-сы – тоже замечательное священное место. Позади этой кумирни находится ровной земли несколько десятин. Некогда китайские купцы купили эту землю с мыслью устроить здесь кладбище. Много прошло времени, а эта земля оставалась пустырем. Только (в 1754 году) в 19-е лето правления государя Цянь-луна один из купцов, по фамилии Цянь, по имени Хой-ши, уроженец местечка Тяо-ци, приехавши в Нангасаки, первый начал благое дело устройства кладбища. Для этого он привез морем на своем судне камни, и уже хотел приступить к сооружению возвышенной площади (тань), на которой предполагал устроить башню, но, за скорою кончиною не успел привести своих планов в исполнение. И уже впоследствии общество китайских купцов общими силами окончило начатую постройку. На этом кладбище предаются теперь погребению все умирающие в Нангасаки матросы и работники китайские. Над каждою могилой ставится каменный памятник, и имена умерших вносятся в особую книгу. Ежегодно весною и осенью метут это кладбище и приносят жертвы, и эти обряды совершаются неотменно.

Наконец есть там еще одна буддийская кумирня Жо-ао-сы. Отшельники этой кумирни постоянно занимаются разведением знаменитых цветов – цзюй-хуа (осенних астр), которых насчитывают до 100 слишком корней. Во время цветения их буддисты готовят обед и приглашают китайских купцов. Там гости, полюбовавшись цветами, при уходе берут с собой цветок, какой им понравится. Это со стороны буддистов весьма любезно.

Есть в Нангасаки одна замечательная гора, называемая Бань-пянь-шань. По старому преданию, когда знаменитый пират Чжен-чэн-гун был еще ребенком, мать его внезапно скрылась и пришла в Японию. Впоследствии Чэн-гун, снарядив суда в числе нескольких сот, прибыл с ними к японским берегам для отыскания своей матери. Так как мать его можно было узнать по черным зубам, то японки нангасакские, узнав об этом, все очернили себе зубы. Чэн-гун, проведши три дня в напрасных поисках, пред отправлением показал японцам свою силу. Он начал стрелять в гору из больших пушек, и разрушил её до того, что гора с громом наполовину упала. Тогда жители Нангасаки покорились ему. На этой горе доселе сохранились следы огненного разрушения. Она имеет вид висячего и обожженного котла. Растения и деревья на ней также неодинаковы с другими горами.

Нангасаки иначе называется Цюн-пу (прекрасною пристанью). Местность там прекрасна; вид гор блестящий; шум вод очаровательный. Самые обитатели – разумный и проницательный народ – ни сколько не уступают в образовании китайцам. Мужчины и женщины не любят праздности, и каждый занимается своим делом. Они расположены к многостороннему образованию. Народ неуклонно следует чистым правилам глубокой древности. Если бы притом они уразумели древние гражданские постановления династии Чжоу и изучали книги конфуцианского учения, то сущность законов была бы им ясна, установился бы правильный порядок в семейных и гражданских отношениях, дела пошли бы еще успешнее, и правление было бы мудрее; тогда они не уступили бы ни кому. Из пяти главных нравственных обязанностей японцами с особенною строгостью соблюдается только одна, а именно: об отношении государя к своим вассалам, господ к своим рабам; а об остальных обязанностях они не радеют.

Китайские купцы ежегодно привозят в Нангасаки в большом количестве китайские сочинения. Японцы, преданные науке, не жалеют высоких цен для приобретения этих книг, и потом свертывают их в футляры и прячут, как редкость. Часто многие стараются нагрузить целые воза китайскими книгами и наполняют ими свои библиотеки до самого потолка. Но большею частью они не понимают того, что читают. Для них книга то же, что для нас сосуды древних династий, которые не имеют никакого приложения.

В Японии нет ученых экзаменов; поэтому там словесность не уважается. Иногда являются между японцами два – три человека, которые заботятся об образовании самих себя, так что в состоянии читать сочинения мудрецов, классические и исторические книги, и изучают китайские стихи. Так наприм.: вельможа Хэ-цюань очень уважал сочинения писателей Сунской и Юаньской династий. Он часто обращался к китайским купцам, и чрез посредство их приобрел один или два экземпляра этих сочинений. Были в Японии Сун-ян-сянь, Лин-мэй-цин и Лю-дэ-фу, – ученые люди, превосходившие образованием своих соотечественников. Кроме того у них есть известные собрания сочинений Лань-цзин, Сянь-шэна-цзи и Шэн-цзо-фэй-цзи. Эти сочинения составляют значительное издание. В сочинении стихов они подражают тону стихов времен Танской династии, и в них нет легкости стихов династий Сун и Юань. Также был в Японии Пин-цзы-син, по прозванию Саньсы, отличившийся искусством писать скорописью (или буквами цао-цзы).

В Японии тушь, представляемая ко двору, замечательна своими достоинствами. Она приготовляется на казенный счет исключительно фамилией Хэ-цюань-юаня в местечке Гу-мэй-юань. Чтобы составить эту тушь, берут ветки с соснового дерева, растущего на южных горах и обращенного к солнцу, и, сжегши их, сбирают сажу. Потом эту сажу смешивают с клеем, извлеченным из оленьих костей, и выходит тушь, которая по весу легка и нежна, цвет её черен и блестящ, как лак. По внешнему виду плитки этой туши походят на древние. Туши дают бесчисленное множество разных форм; для того есть особые описания, где все эти формы означены. Простым японцам не легко достать такой туши; а если и добудут, то не смеют употреблять её.

Японцы сидят на полу, на циновках. Этот обычай существует по всему государству. Внутренние комнаты устилаются коврами, по которым они и ходят, на них же и спят. Гости, при входе в комнату, не делают почтительных изъявлений руками. Когда усядутся, хозяин ставит перед гостем поднос с курительным табаком, и предоставляет его в полное распоряжение гостя. На подносе разложены: маленькая жаровница, ящик с табаком и плевальница. Слово табак японцы произносят Тинь-ба-гу, а трубку называют ги-ши-лю. Внутри каждой комнаты расположено несколько подставок, так что на каждого человека предлагается по особой подставке. Их столовая посуда, как-то: тарелки, блюда и проч., вся бывает с ножками, как столики, величиною с фут. У них есть сосуд для нагревания вина – вещь легкая и удобная для употребления. Он медный, внутри обложенный оловом. Этот сосуд ставится на подставку; на нижних же двух полках подставки расставляется разная посуда. Он называется по-японски бянь-дао. Есть также у них один снаряд, употребляемый во время прогулок за город. Это одна по наружности посудина, состоящая внутри из 4-х штук. Снаружи она бывает вызолочена с изображением разных узоров и весьма тонкой отделки, внутренние же пустоты наполняются съестными припасами. Эта вещь называется шоу-бо-го. Чайные чашки у них походят на наши столовые, расписаны золотом и красками; фарфор, из которого они сделаны, необыкновенно легок. Чашки ставятся на блюдечка из тамошнего дерева кун-синь-му; хозяин, взявшись за блюдечки обеими руками, подносит чай гостям. Чайная чашка у японцев весьма велика, а между тем наливается в неё чаю полчашки, или треть чашки. Винные чашечки их величиною с китайские чайные чашки. Гостю наливают вина через край; иначе хозяин выразит неуважение к нему. При угощении вином, хозяин сам прежде выпивает вино, а потом уже наливает гостю. Они из одной посуды двое не едят, и потом посуды не переменяют. Двое при третьем свидетеле не решатся советоваться. Кто увидит пред дверью комнаты пару башмаков, тот отнюдь не позволит себе войти в этот дом. Восточная сторона считается у японцев более почтенною. Японцы, вместо того, чтобы позвать слуг для отдания приказаний, хлопают в ладоши, и на эти звуки слуги тотчас отзываются. Вообще японцы нравом миролюбивы и медлительны. Даже в сильном гневе японец не изменяется ни в речах, ни в лице.

В комнатах вообще не бывает убранства. Но в домах значительных лиц бывают иногда низенькие, искривленные стулья, охватывающие стан сидящего и имеющие вид развернутого китайского веера или седалищ, на которых у нас сидят три даоские божества. Книжные их подставки похожи на китайские туалетные ящики. На эту подставку кладут книгу, и, сидя на полу, читают её, как будто перед зеркалом. Верхнюю одежду японцы носят чрезвычайно широкую; полы её запахиваются одна на другую; рукава шириною в 2 фута, а в длину доходят до локтя. Она шьется из холста, и бывает с вытканными четырехугольниками, или разводами. Бывает также платье из гладкой ткани, крепа и флера, с вышитыми или отпечатанными на нем узорами. У мужчин и женщин равно воротники стоячие; нет ни пуговиц, ни особых поясов; для опоясывания же употребляют кусок ткани, во все полотнище, длиною в 10 футов, а шириною от 6 до 7 вершков. Зимою эти пояса бывают на вате, а летом шьются на подкладке из холста, или шелковой материи. Они называются яо-бянь. Спереди на груди платье подбирается вверх, так что образуется пространная пазуха, в которую помещают кисет с табаком, сверток с писчей бумагой, ножик, ножницы, гребни и другие вещи. Постельного прибора, как-то: кроватей, диванов, одеял, тюфяков у них вовсе нет: они спят на полу на циновках. Есть у них особое спальное платье. Летом оно без подкладки, и шьется из холста во весь рост; от комаров употребляются пологи из легкого прозрачного пенькового холста (ма-бу). Зимняя же спальная одежда шьется в полтора раза больше роста, и подкладывается хлопчатой бумагой. У них нет особой опочивальни. Во время сна их ограждают только низкие ширмы в 6-ть полотнищ. Под голову кладут деревянную подушку в 4 дюйма, стоймя, под затылок. Подушка эта называется у них ма-гу-ла, и кладется так, чтоб уши нисколько не касались её. От этого у японцев развит слух гораздо лучше, чем у китайцев.

Японская женщина, желая выразить расположение к своему частному любимцу, на обратной стороне руки накалывает условные знаки, и потом замазывает их тушью. Таким образом, когда накопляется много любимцев, то все пальцы на руках остаются навсегда почерневшими. При рождении детей мужского и женского пола, не соблюдается у японцев нашего обычая брить им голову. Мужчины, достигнувшие совершеннолетия, бреют маковку на голове, оставляя волосы на висках и затылке. Оставленные волосы зачесываются вверх под гребенку в один пучок и намазываются особенной помадой; они завиваются в белую бумагу. В Японии только лекаря и слепцы имеют право брить всю голову, подобно буддийским хэшанам.

Умерших своих японцы не полагают в гробы, и нет у них погребального одеяния. Они употребляют вместо гроба деревянную кадку, в средину которой сажают труп с поджатыми ногами. Пустые пространства в кадке устилают ароматами. На другой день после смерти погребают. Богачи и бедные поступают в этом, случае одинаково. Сын и жена покойного носят траур по отце и муже только 25 дней, а затем все траурные обряды оканчиваются.

Если в семействе сначала родится дочь, а потом сын, то зять считается старшим сыном, а меньшой сын внуком. Семейства, имеющие трех сыновей, всегда отпускают одного, и даже двух, на усыновление в чужой дом. От этого трудно найти людей, которые, будучи единоутробными братьями, не носили бы разных фамилий.

Обитатели Нангасаки, когда случится прибегнуть к пособию лекарств, принимают их не более как в 1²⁵ или 2 фына весом; лекарства же в 3 и 4 фына считаются уже из рода важных. Так делается там потому, что японцы и в употреблении обыкновенной пищи весьма умеренны. Оттого вообще между ними мало болезней, а напротив большая часть отличается крепостью и дородностью. Страсти развиваются в японцах слишком рано, от этого многие умирают в летах юношества и первой молодости, а достигающих глубокого долголетия мало. Там шестидесятилетние считаются самыми преклонными стариками, и я не слышал, чтобы кто-либо из японцев доживал до 80 или 90 лет.

Наконец наш автор заключает свои записки краткими замечаниями о Нангасаки в естественном отношении.

Горы, окружающие китайское подворье, говорит он, кажутся близкими. Узкие тропинки вьются по ним во всех направлениях до облаков. Поля представляют живую картину; там и зимней порой не опадают листья на деревьях. Весенние пары расстилаются тканью. От всех посевов на полях получаются хлебные произрастания два и три раза в год. Из числа хлебов суходольный рис (дао-ми) есть самый лучший. Тамошняя пшеница нежна и лучше цзян-наньской, чже-цзянской, фу-цзянской и гуан-дунской; земледельцы всегда вовремя запахивают свои поля и сеят, чрез что мало страдают загаром кожи на теле. Они также садят и огородные овощи. Хотя земля там и плодоносна, но так как, кроме несметного количества местных жителей, собираются туда во множестве из других стран купцы и торговцы, то продовольствие оказывается недостаточным. Поэтому провиант доставляется с окрестных островов. Во время привоза хлеба, для надзора назначается особый чиновник.

В Нангасаки снег падает всегда хлопьями, которые при падении издают звук и не пристают к платью. Снег этот покрывает горы перламутровою пеленою; тогда бывает весьма холодно.

Кроме этого времени в Нангасаки вообще тепло. Дожди там падают безвременно; всякий раз за дождем следует восточный ветер. Припоминаю стих из классической книги Ши-цзин; «Не успели пройти дожди, как на высоком небе показалось солнце». Этот стих как будто указывает на здешнюю страну.

Я слышал, что японцы во время траура не употребляют мяса и не пьют вина. Теперь же я сам видел, что они вообще едят мяса очень мало: они любят употреблять в пищу постные блюда, и всегда из свежих овощей. Утки у них жирны, но курицы тощи; свиньи и бараны походят на китайских, только тощее; оленье мясо слабо. Тамошние горы изобилуют очень хорошими птицами, которых родов также много.

Из огородных растений родится там белая и зеленая капуста, пэн-хао-цай (chrysanthemus corenanarium), шпинат, лебеда, горчица, редька, лук, чеснок, (цзю-цай) лук полевой и имбирь. Вообще овощи, какие есть в Китае, находятся и в Японии. Тамошняя редька считается превосходною.

Из рыб водятся там зинь-сы-юй, хуань-шан-юй попугай рыба, лещ, окунь, ма-цзяо-юй камбала, у-цзэ-юй, (нежная рыбка), белуга, хань-цзы (особый род устриц), чо-ао (большие морские раки), устрицы, дань-цай (продолговатые морские устрицы, черепашьи лапы), лун-ся (особый род морских раков), каракатицы, акулины перья, морская капуста, ши-хуа (dianthus) и многие другие. Все они рождаются и водятся в морской соленой воде. Из них, как товар, привозятся в Китай следующие: каракатицы, акулины перья, белуга, Хай-дай (водоросль), нежная рыбка и ню-мао-цай. Есть также знаменитая рыба цзя-цзы-юй, которую разрезывают на части и сушат. Она составляет также статью торговли.

В небольших реках и горных протоках водятся караси, угри, черепахи, малые белые рыбки (сяо-бо-юй) и различного вида большие раки. Все эти произведения ни сколько не отличаются от китайских. Маленькая белая рыбка носить также название юй-дин-юй (нефритовый гвоздь). Она длиною не более дюйма, тоненькая, но жирная, сладкая и вкусная до такой степени, что во рту тает. Выводится она в 11 луне (в декабре), а после весенней поры её уже нельзя употреблять в пищу. Название рыбки нефритовым гвоздем недавнее; поэтому я для памяти и помещаю его здесь.

В Нангасаки есть цветы всех времен года: му-дань (poenia mutan), тао-яо (poenia trichocarpa), ин-тао (вишневые цветы), гуй-хуа (olea flagrans), цзюй-хуа (осенние астры), – все эти и многие другие цветы составляют украшение гостиных. Из них цветы шань-ча (дикая камелия), ду-цзюан (azalea) и ин-тао (вишневые цветы) самые лучшие. Ин-тао сравнительно с китайским си-фу-хай-танем (hypericum monoginum) несколько бледнее. Этого рода вишневых цветов (ин-тао) в Китае нет. Во время цвета они слегка покрываются зелеными листочками и походят на кучку снега с алым отливом. Они нежны, но не блестящи. Есть еще другой род ин-тао, который относится к роду цветов чисто белых. Этот род дает цветы, но зерен не имеет. Бывает еще особый род ин-тао, у которого лепестки не махровые, этот ин-тао дает зерна.

Из плодов: мэй (кислые абрикосы), простые абрикосы, груши, смоквы, лин-цин (красные яблоки), бо-хэ (lilium tigrinum), апельсины, бадрянки и померанцы – самые лучшие. Персики же и сливы жестки, как дерево; впрочем и их употребляют для приправ к кушаньям. Каштаны там велики, но не вкусны. Ненюфаровые корни тонки и слишком жестки. Ян-мэй (arbutus) и самые вишни бывают величиною с пуговицу, на вкус отлично сладки и без малейшей кислоты. Это уже зависит от тамошней почвы.

В вазах, как игрушки, растут там прекрасные деревья, называемые у-жчень-сун (сосна о 5-ти иглах). В Китае с давних лет старались приобрести это растение, но не могли. Его до крайности искривляют и дают вид сидящего льва или лежащего тигра. Есть там так же множество родов и видов клена (фын-шу); есть клен и с красноватыми листьями, и с полынными листьями, с разноцветными каймами на листьях, с 5-ти угольными, 7-ю и 9-ю угольными листьями. Замечательны также вишневые деревья и цзю-цзы-мэй (абрикосы о 9-ти зернах). На дереве цзю-цзы-мэй красные цветы; оно имеет множество лепестков, и на каждой ветке по 9-ти зерен. Всего чаще бывает по 4 и 5-ти зерен, а если больше, то они останавливаются в росте.

В Нангасаки много больших орлов, которые ловят морскую рыбу и питаются ею. Там есть также и галки величиною с гуся, которые всегда летают стадами штук по 100, и нисколько не боятся людей. Они вьют гнезда и живут под крышами жилых домов, где всего больше народа. Птицеводы весьма стесняются их присутствием. Случается, что у повара, лишь только он не досмотрит, во мгновение ока галками похищаются мелкие зарезанные птицы. Я когда-то, живя в городе Цзинь-тане (Цзянь-наньской области), часто видел галок, летавших такими густыми стадами, что они закрывали собою небо, а отвратительным криком заглушали слух. Я тогда думал, что нигде больше не увижу птиц в таком несметном количестве, теперь же убежден, что в Нангасаки галок больше и притом они крупнее; если же в городе их так много, то, можно себе представить, какое невероятное число галок должно окружать рыбные рынки.

(Из книги Хай-хо-ту-чжи)

В книгах новой Танской династии (Синь-тан-шу) находятся следующие сказания: государство Фо-линь, в древности называвшееся Да-цинь,²⁶ находится при Западном море, почему оно и называется Западно-морским государством. Оно отстоит от столицы Китая в 40,000 ли, от Шаньи на северо-запад – прямо против дунгаского поколения Кэ-са; с западной стороны граничит с морем. Есть там город Чисань, который на юго-востоке граничит с Босы и содержит в себе до 10,000 ли пространства. Городов считается до 400, отборного войска миллион. На каждых 10 ли есть военный пост (дин); три таковые поста подчинены чиновнику. Мелких владений, зависящих от него, считается до нескольких десятков; из них известные по имени называются Цзэ-сань и Люй-фынь. От Цзэ-сани прямо на северо-восток дороги неизвестны; но на востоке, в 2,000-х ли за морем, можно найти государство Люй-фынь. Столичный город в Фо-лини обведен каменною стеною, которая в окружности простирается на 80 ли. Восточные ворота вышиной в 20 саженей и украшены ныне золотой резьбой. В самый дворец государя ведут особые трое ворот с различными драгоценными украшениями. На средних воротах находятся большие золотые весы; на коромысле поставлен золотой истукан и 12 шариков; по прошествии часа один шарик упадает. Столбы во дворце из мрамора, матицы из горного хрусталя и цветных стекол, перекладины из пахучего дерева, пол из чистого золота, а перегородки из слоновой кости. В этом государстве находится 12 вельмож, которые участвуют в государственном управлении. При выходе государя из дворца один человек следует за ним с мешком (нан), в который кладут письменные жалобы; по возвращении своем государь рассматривает эти жалобы и полагает решения. В случае великих несчастий в государстве оставляют государя и на место его избирают другого, лучшего. Венец государя походит на птичьи крылья и унизан жемчугом; верхняя одежда из шелковой цветной материи, спереди не застегивается; седалище украшено золотыми цветами, подле седалища сидит птица зеленого цвета похожая на гуся; если случится, что государю подадут вредное кушанье, то эта птица кричит. Жженой черепицы там нет, а здания покрываются белым камнем, твердым и глянцевым, как нефрит. Во время жаров проводят воду на кровли домов, от чего в воздухе делается несколько прохладнее. Мужчины стригут волосы и носят верхнее платье из цветных материй; надевая его на одну левую руку. Ездят в малых повозках (сяо-чо), покрытых белой материей при выходе и входе употребляют знамена и бьют в бубны. Женщины ходят под шелковыми покрывалами. Владетели огромных богатств считаются высшими сановниками. У них есть обычай во время пиршеств употреблять вино; любят сухой хлеб. Много у них фокусников, которые могут из лица испускать пламя, из руки потоки воды, изо рта, зрачков и ног рассыпать жемчуг и нефритовые камни. Есть искусные доктора, которые могут вскрывать мозг для вынутия насекомых, чтоб излечить глазную темноту. В недрах земли много золота и серебра. Есть камни, ночью блестящие (е-гуань-би), светлолунный жемчуг (мин-юэ-чжу), большие черепахи (да-бэй) и раковины (чэ-цзюй), агат, мунань, изумруд (кунь-цюй) и янтарь (хупо). Ткут из пуха водяных овец (шуй-ян) полотна, которые называются западно-морскими полотнами (хай-си-бу). В море водятся кораллы. Приморские жители ловят их с больших лодок, опуская железные сети на морское дно. Кораллы вначале растут на камнях и бывают белого цвета, как грибы; через год они делаются желтыми, а по прошествии трех лет краснеют. Они ветвеобразно переплетаются и бывают в вышину от 3 до 4 аршин. Когда сеть опутает коралловое деревцо и оторвет его от корня, то ловцы вытаскивают. По прошествии известного времени коралловое растение разлагается. На Западном море есть рынок, где заочно производится торговля посредством мены равноценных вещей. Этот рынок носит название Гуй-ши (чертовский). У них водится зверь, называемый юань-да, ростом с собаку, но весьма свирепый и сильный (гиена). На севере водятся у них овцы (янь), рождающиеся в земле (шэн-ту-чжун), пупы которых касаются земли. От порчи пупа они умирают. Обыкновенно за ловлею их отправляются верхами на конях и пугают барабанными звуками. От этих звуков их пупы лопаются, и они по одиночке разбегаются – кто в воду, кто в траву. В 17-е лето правления Чжень-гуаня (643 г.) прислан был посол из Дацини, который представил государю красное стекло и лу-цзинь-цзин. Государь приказал отдарить его. Когда владетель Да-ши²⁷ мало-помалу усилился и объявил войну Фо-лини, то фолиньский государь заключил мир, обязавшись быть в зависимости от Да-ши (666–719 г.). Со времен правления Цзянь-фына до Да-цзу снова было посольство с дарами. В 7-е лето правления Кай-юаня (719 г.) с главным тухолоским старейшиною присланы из Фо-лини лев и лин-янь (каменный баран).

В истории Суйской династии написано: Фулиньское царство граничит к юго-востоку с Ме-ли-ша, а к северу с морем. На этом пространстве находится 40 станций. К западу также с морем, где имеется 30 станций; к востоку с западным владением Да-ши, Юй-тянем (Хо-тан), Гуй-хэ, Цинь-лю и наконец с Китаем. При прежних династиях не было посольств от фо-линьских государей. И уж в 10-й луне 4-го года правления Юань-фына в первый раз владетель Фо-лини прислал своего вельможу (да-шоу-лин), который представил ко двору седла, коней, сабли, кинжалы и настоящий жемчуг. Посол этот рассказывал, между прочим, что в их государстве чрезвычайно холодно, дома строятся из глиняных кирпичей, нет жженой черепицы; водится золото, серебро, жемчуг, западные шелковые цветные материи (си-цзинь), коровы, овцы, лошади, одногорбые верблюды, груши, абрикосы, тысячелетние финики (цэао-р), маслины (гань-лань), рис и пшеница; из винограда делают вина; есть и музыкальные инструменты – гитары (кунь-хоу), скрипки (ху-цынь), малые флейты, кларнеты (сяо-дянь-ли) и бубны (пянь-гу), государь их носит платье желтого и красного цветов; голову обертывает куском золотошвейной материй; он каждогодно в 3-й луне выезжает в кумирню приносить жертву своему идолу (фо), его носят люди в красных носилках; сановники носят платье, одинаковое с государем, темного, зеленого, пурпурового, белого, алого, желтого и тёмно-коричневого цветов и также обертывают голову; ездят верхом; многолюдные (торговые) места в городах так же, как и малонаселенные (пустынные) управляются особыми чиновниками; чиновникам производится жалование только дважды в год, летом и осенью, и раздается деньгами, цветными и гладкими шелковыми материями и рисом неодинаково, а смотря по степени занимаемой каждым чиновником должности; есть и меры наказаний: за легкое преступление виновные наказываются несколькими десятками ударов палками, а за более важное полагается им до 200 ударов, за уголовные преступления виновных сажают в мешок и бросают в море; не любят вести войн; если открываются с соседними владениями (го) какие либо неважные неприятности, то стараются посредством письменных сношений примириться, и только в случае важных причин выходят на войну; льют монету из золота и серебра, но без скважин в средине, на лицевой стороне монеты изображают своего истукана (ми-ло-фо), а на противоположной стороне выбивают имя государя; частным лицам воспрещается чеканить монету. В 6-е лето правления Юань-ю было (из Фо-лини) два посольства. Государем приказано (в оба раза) отдарить посланников нефритовыми вещами, 200 кусками шелковых материй, вазами из белого золота (бо-цзинь), платьем и золотыми поясами.

Примеч. В Вэнь-сянь-тун-хао сказано: в истории Танской династии упоминаемое государство Фу-линь есть одно и тоже с древним государством Да-цинь. Это последнее сделалось известным Китаю в первый раз при последней Ханьской династии (Хоу-хань). При последующих Цзиньской и Танской династиях непрерывно являлись из этого государства послы с данью: но в истории 4-х правлений Сунской династии, в статье о государстве Фу-линь говорится что это государство в продолжении упомянутых правлений вовсе не присылало дани. Сунской династии в правление Юань-фэна в первый раз были присланы ко двору тамошние вещи. В преданиях Танской династии говорится, что это государство к западу граничит с великим морем (океаном), а сунская история гласит, что оно к западу отстоит от моря в 3,000 ли, а с прочих сторон границы его неизвестны; местные произведения и обычаи их неодинаковы с нами. Поэтому государства Фу-линь и Да-цинь, упоминаемые в истории танской династии одно и тоже, а Фу-линь (сунской истории) есть отдельное государство того же имени. Думаю, что государство Фу-линь Танской истории не одно и тоже с государством Да-цинь, упоминаемым в истории последней Танской династии, а Фу-линь сунской истории не одно и тоже с государством Фу-линь танской истории. При прежних династиях любили сближаться с обитателями отдаленных стран и нередко приписывали этим странам ошибочные названия.

По истории Минской династии, государство Фу-линь тоже самое, что в ханьской истории государство Да-цинь. В правление государя Хуань-ди в первый раз оно сделалось известным Китаю. Во времена династий Цзинь и Вэй его называли Да-цинь и постоянно получали с него дань. Во времена правления Танов и Сунов называли его Фу-линь и так же несколько раз принимали дань ко двору. Но сунская история утверждает, что в преемственные правления этой династии вовсе не было из этого государства послов с данью; поэтому сомнительно, чтобы оно было то же, что Да-цинь. При конце Юаньской династии приезжал из этого государства некто Не-гу-лунь для торговли в Китае, который до самой перемены династии не мог возвратиться в свое отечество. Государь Тай-цзу, из нового дома Мин, узнал об нем, и в 8-й луне 4-го года правления Хун-ву Не-гулунь был призван ко двору и получил высочайший приказ возвратиться в отечество и донести об этом своему государю. Вскоре после того по повелению государя был отправлен чиновник Пула со свитою в Да-циньское государство с полномочною грамотою и разного рода шелковыми материями от казны для приглашения жителей Дациня. В следствие этого из того государства было посольство с данью, но после уже никто не являлся. Наконец в правление Вань-ли явился в столицу один человек из великого Западно-морского государства, который рассказывал, что Господь Иисус родился в Иудее, или в древнем государстве Да-цинь. Это государство ведет свое начало от сотворения мира и насчитывает 6 тысяч лет своему существованию. В его исторических книгах описаны последовательно родословия всех царствовавших государей, рассказаны основательно все происшествия и все, что случилось и существует в мире, – и все это изображено ясно и подробно. Он говорил, что Бог в начале произвел род человеческий в этом государстве. Все эти рассказы очевидно несправедливы, и им не должно верить. Их страна производит много драгоценных вещей, но об этом уже мы знаем из вышеприведенной истории.

В книге Кунь-юй-ту – географии сказано: на западе Азии находится именитое государство, называемое Иудея. В его исторических книгах очень подробно описаны все происшествия глубокой древности от начала рода человеческого до настоящего времени, в продолжении более 6-ти тысяч лет. В них преемственно описаны все родословия до самого времени рассеяния народов, все происшествия и все предметы в мире от самого их начала, – и все это изображено ясно и непогрешимо. Бог, сотворивший мир и воплотившийся в этом государстве, называется людьми Святым Господом. Во времена Чунь-цю (весна и осень) там жили два государя; отца звали Давидом, а сына Соломоном. Последний построил храм Господу из золота и нефрита и украсил его драгоценными камнями. Этот храм был невыразимой красоты. На устройство его израсходованы бесчисленные миллионы (Сан-ши-вань-вань). Соломон отличался многосторонними добродетелями и высокою мудростью. Слава о его мудрости гремела в странах отдаленнейших. Китай в то время знал, что в западных странах живет святой человек; но сомнительно, чтобы под именем святого человека разумели тогда Соломона.

Примеч. Если Господь родился во времена правления Юань-шоу Ханьской династии: то можно ли поверить, чтобы во времена Чунь-цю мог существовать государь, построивший храм Ему? Положим даже, что этот древний храм был посвящен небу, и в нем приносились жертвы Шан-ди, а не Иисусу: то как согласить это с преданием о святом человеке западных стран? Если под именем этого человека разуметь Шан-ди, то как ошибочно понятие о Шан-ди у народов западных стран?

Из государства, в древности называвшегося Да-цинь, в правление Чжинь-Гуаня Танской династии являлись (в Китай) гости и привозили с собой свои св. книги и образа. Доселе существует оставленный ими памятник цзин-цзяо-лю-син-бэй – вероучения, вырезанный на камне, который можно читать (исследовать – као). К западу от Иудеи есть государство, называемое Дамаск, изобилующее шелковыми и бумажными тканями, бархатом, коврами и другими превосходными вещами. Стены там строятся не из кирпичей, или камней, а из деревянных брусьев, плотно связанных между собою без щелей, чрезвычайной толщины, и столь высоких, что нельзя ни руками ухватиться, ни влезть на них. В поднебесной нет таких стен.

В записках Чжи-фан-вай-цзи говорится: на западе Азии, близ Средиземного моря, есть именитое государство, называемое Иудеей. Здесь Господь, в начале по сотворении вселенной, произвел род человеческий. Во всех государствах в поднебесной ведутся исторические записи, в которых повествуется о делах глубокой древности, но события в этих записях приближаются к нашим временам на 1000 лет и не восходят далее 3 или 4 тысяч лет; в повествованиях же дальнейшей древности находится много темного, непонятного, противоречащего и неосновательного. Только иудейские исторические книги от самого начала рода человеческого до наших дней, в продолжении 6 тысяч лет, изображают непрерывный ряд поколений времен патриархальных и доводят свои повествования до времен рассеяния народов по вселенной. Вообще каждое происшествие и каждый исторический случай изложен в них подробно и непогрешимо. Все уверяют и доказывают, что это – важное государство, что земля там велика, плодоносна и населена. Итак Господь, по сотворении в начале человека, поселил его в прекрасной земле. В этот государстве, в начале, был великий святой человек по имени Авраам. Думаю, что он был современник китайскому государю Юй-шуню. У него было 12-ть внуков, от которых произошло бесчисленное племя. Бог разделил это племя на 12-ть колен, от которых впоследствии произошли святые мужи и непрерывный ряд государей. И так этот народ, в продолжении бесчисленных лет своего существования (бай-цянь-нянь – 100.000 лет), искренно чтил и веровал во Единого Бога, не вдаваясь в ереси и заблуждения. Многие из государей этого царства отличались святостью и добродетелями, ибо во всем следовали повелениям Бога. Во времена Чунь-цю там жили два государя; отца звали Давидом, а сына Соломоном. Последний соорудил храм Господу из золота и нефрита и украсил его драгоценными камнями. Храм этот был невообразимой красоты и стоил (Сань-ши-вань-вань) огромные миллионы. Этот государь был добродетельнейший и мудрейший; молва о нем гремела в отдаленнейших концах вселенной. По китайским преданиям известно, что в то время здесь знали о существовании святого человека в западных странах; но сомнительно, чтобы это предание указывало на Соломона. В этой земле в древности являлось много святых мужей, строгих исполнителей заповедей Божиих, которые знали все прошедшее и предсказывали будущее. Государи, в сомнительных случаях, всегда обращались к ним за советами. Эти святые мужи всецело были преданы истине, молитве и благоговейному созерцанию Бога; все свои пророчества они подробно изобразили в священных книгах, и впоследствии каждое из их предсказаний исполнилось. В этих священных книгах первая и главная мысль следующая: Господь некогда снидет с небес для того, чтобы спасти человека от греха и открыть всем земнородным путь к восшествию на небо. По предсказаниям, изложенным пророками очень явственно, впоследствии действительно Господь воплотился в иудейском городе Вифлееме и был назван Иисусом, что значит Спаситель мира – Господь (Цзю-ши-чжу). Он жил в мире 33 года, учил народ, и открыл людям бесчисленные знамения своего всемогущества и благости (следы своей духовности, разума и святости). Так например Он, по одному глаголу, слепым даровал прозрение, глухим – слух, немым – дар слова, хромым – хождение, больным – здоровье, мертвым – жизнь. Нельзя выразить словом Его бесчисленных чудес. У Него были 12-ть человек учеников (апостолов). Все они силою Господа Иисуса, а не путем мирского учения, разумели речь и письменность каждого государства. По восшествии Иисуса с плотью на небеса, Его ученики разошлись по всем государствам для объяснения своих священных книг и истолкования учения. Каждый из них обладал даром делать чудеса. В то время все государства в поднебесной (по всей вероятности), были вовлечены демонами в заблуждения и чтили ложных богов; везде преемственно передаваемы были свои правила богопознания и богопочтения. Только со времени воплощения Господа установилось такое учение, которое в первый раз объяснило истинный закон; оно, отвергая все ложные вероисповедания, проповедует веру во Единого Бога. Из всех обращенных в христианство государств и стран Иудея прежде всех приняла это новое учение; потом постепенно оно перешло в Европу, Ливию и распространилось в слишком тысячи государств больших и малых. С того времени до сих пор – в продолжении слишком 1600 лет – все эти государства наслаждаются постоянным спокойствием и долголетними правлениями своих государей; все подданные там преданы престолу, почтительны к старшим, справедливы и честны. Сущность всего христианского учения заключается главным образом в следующих нескольких выражениях: 1) на небе и земле есть великий Отец – истинный Господь людей и всей твари – достопоклоняемый и беспредельный. Он Един, и нет двух. Един Господь (Шань-ди) Высочайший Владыка. Он всеведущ, всемогущ, всеблаг, велик и беспределен. Все духи, люди и твари Им сотворены. Он постоянно промышляет о них, сохраняет, поддерживает, успокаивает и питает. Все вообще люди-престарелые и молодые, счастливые и несчастные чтут Его, как своего Господа. Итак все они обязаны благоговеть, бояться и любить только Единого Господа. Кроме Бога – существуют ангелы и люди; они могут учить людей благоговейному почитанию Бога, и за это получают название благочестивых людей и ангелов. Но те, которые, следуя внушениям язычников, обращаются с молитвою к ложным богам о ниспослании мирского счастья и удалении несчастий, оскорбляют тем самым величие Господа и явно похищают Его божественную власть. Тановые, без всякого сомнения, относятся к числу злых духов и нечестивых. Вера и жертвы таковых не загладят их грехов; 2) на небе и земле только один Господь есть истинный Бог. По этому и святое учение (христианское) одно есть истинное учение. Следуя ему, человек должен делать добро и избегать совершенно зла. И только при этих условиях он может вознестись в небесный храм (получить царство небесное) и избавиться от вечных мучений ада. Все прочие религии суть установления человеческие. И потому под влиянием их нельзя творить истинных добродетелей и избежать грехов, а следовательно нельзя и получить царства небесного и избежать ада; 3) человек состоит из тела и души. Тело его подвержено разрушению, а душа неразрушима. Человек в продолжение своей жизни в мире должен упражняться в делах добродетели и удаляться зла, потому что вместе со смертью ему определяется известное состояние, в котором он находится вечно и неизменно до тех пор пока Господь, со временем, на страшном суде, воздаст ему награду или наказание. Человек, всею душою почитающий Господа и любящий ближних, как самого себя, непременно вознесется на небо и, соединившись с ангелами и всеми святыми, будет наслаждаться бесконечным, истинным блаженством. Но нелюбящий Господа и неверующий в Него и не следующий заповедям учения будет низвержен в ад на вечные и тяжкие мучения. Эти мучения, равно как и блаженство, будут вечны и неизменяемы. Там нет перемещений из одного состояния в другое, нет языческих перерождений. Итак, кто истинно желает небесного блаженства, тот в продолжении жизни наперед должен заслужить этой чести делами добродетели и удалением от зла; другого способа нет; 4) человеческие прегрешения все вообще – великие и малые – оскорбляют Бога; поэтому только один Бог и может прощать их. Никакие песнопения, ни дела милосердия не могут искупить человека от грехов. Но может ли человек прожить без греха? Поэтому каждый, желающий получить прощение в своих грехах, необходимо должен сердечно каяться в содеянных прежде проступках с непреклонным намерением исправиться. На этом основании вступающие в христианское учение, наперед обязываются принести раскаяние во грехах и потом уже приступают к таинству крещения. Потом во вновь соделанных прегрешениях они приносят покаяние, для чего существует у них таинство исповеди. Сообразно с духом святого учения они дают обеты, молятся и получают прощения во грехах. Без этих средств нет возможности отрешиться от своих прегрешений и избегнуть ада. Поэтому в учении христианском главная мысль та, чтобы человек искренно переменил свой греховный образ жизни и обратился на путь добродетели, и в этом только случае он разрешается от грехов и получает надежду на небесное блаженство. Об этом много есть объяснений в особых книгах.

К западу от Иудеи есть государство, называемое Дамаск. Оно особенно замечательно своими шелковыми тканями, бархатом, коврами, ножами, саблями и рисовальными красками превосходных качеств. Стены в домах там двойные и строятся не из кирпича или камня, а из деревянных досок, соединенных между собою тесно, без щелей, и до такой степени толсты и высоки, что нельзя ни руками ухватиться, ни подняться на них. В Китае нет таких стен. Туземцы обладают одним дорогим лекарством, называемым ди-ли-я-цэя, которое излечивает множество болезней и действует против всех ядов. Чтобы испытать это лекарство, нужно наперед дозволить какому-нибудь ядовитому насекомому ужалить себя до того, чтобы ужаленное место от яда распухло; и от небольшого приема этого лекарства, болезнь тотчас исчезает. Оно в большом уважении во всех государствах.

Далее следует изложение надписи с несторианского памятника 7-го века.²⁸

Итак мы выше изложили, продолжает автор, надпись с памятника, оставленного в Китае последователями светлого (христианского) учения. Под именем светлого учения разумеется религия, исповедуемая обитателями государства Да-цинь в западных странах. Шу-юань-юй упоминает также о памятнике, находившемся в кумирне Чжун-янь-сы.

Ученые несогласны между собою в том, точно ли Евангелие было возвещено китайцам от времен апостольских. Известно, что Св. Апостол Фома распространял учение Христово в Эфиопии, Персии и многих странах индийских, во что оно проповедано им и в Китае, на это нет другого доказательства, кроме свидетельства одной древней богослужебной книги Церкви Малабарской, написанной на халдейском языке. Во многих местах этой книги говорится, что Св. Фома пронес христианство в Эфиопию, Персию, индийские страны и Китай. Также в 19-й главе Соборных Постановлений упоминается об епископских кафедрах в Китае. Положим, что это было так, но первые миссионеры, проникнувшие в эту империю в половине XII века, не нашли там ни малейших следов христианства.

В 1625 году близ города Синь-аня – Шаньсийской области – случайно вырыли из земли мраморную доску в 10 аршин длины и 5 ширины, имеющую форму памятника. На верхней части этого памятника изображен крест, весьма правильно вырезанный, а немного пониже креста следует надпись китайскими буквами, смешанными с сирийскими. Содержание надписи таково: Ангел возвестил, что Мессия родился от Девы в Иудее, что это рождение было ознаменовано явлением новой звезды на небе, что цари восточные узнали об этом событии по явлению звезды и принесли дары Божественному Младенцу, и что, наконец, закон и предсказание Пророков исполнились, что Оло-бэнь пришел в Китай в 636 году по Р. X. и что император китайский, испытав учение христианское, уверовал в истину и издал указ в защиту христиан. На основании этой надписи следует допустить, что христианство процветало в Китае с 636 по 782-й год, т. е. до того самого года, когда сооружен был этот памятник.

Император Шень-яо-ди, царствовавший в Китае в эпоху открытия памятника в 1625 г., издал указ, чтобы этот памятник был тщательно храним в особом храме, где он находится и доселе, в четырех верстах от города Синь-ань-фу. О. Кирхер поместил перевод надписи с памятника в своем Иллюстрированном Китае; но более исправленный и точный перевод сделан о. Видэлу – иезуитом, впоследствии епископом клавдиопольским – мужем ученым и глубоко знакомым с китайской литературой, которому наследный принц императора Кансия подарил вернейший манускрипт с этого памятника. Этот манускрипт был помещен в свое время в ученых французских журналах в 1760 поду, с присоединением превосходных записок о подлинности памятника.

Самым любопытным и достойным внимания считался также один снимок с этого памятника, во всех подробностях соответствовавший оригиналу; вверху его был виден так же крест, а внизу надпись, но одними китайскими буквами, а не китайско-сирийскими, как уверяет о. Леконт (Mémoires, стр. 130). Между иероглифами виднелись, по местам, пробелы и подлинность повествуемого китайскими буквами на камне засвидетельствована подписью христианских священников. Драгоценный этот снимок находился в руках Дезотерая, профессора королевской коллегии в Париже, который овладел также и подлинным манускриптом о. Видэлу.

Дезотерай говорит, что этот знаменитый памятник сооружен несторианскими священниками, бывшими во главе одной миссии, предназначенной для проповедания христианства в Китае. В нем упоминается с уважением об одном вельможе Го-цзэй, которого почитал государь Фэнь-ян. Этот государь имел при себе во время своей экспедиции в страну Су-фан одного несторианца по имени Ису. Ису пришел в Китай из города Вэнь-чжо. Вот сущность всего, что мы знаем об этом прекрасном памятнике:

Один епископ, называвшийся Олобэнь, пришел из Дациньского государства в Китай в царствование Тай-цзуна, 2-го императора из дома Тан. Этот государь издал указ, покровительствующий христианству, в 7 луне 638 года, и основал христианскую церковь. Его преемник приказал строить таковые храмы во всех провинциях Китая. В 698 году буддийские монахи воздвигли жестокое преследование на христиан в царствование У-хоу, жены Тай-цзуна, похитившего престол по смерти Гао-цзуна; но в 742 году, в царствование Сюань-цзуна, христианство снова стало терпимо в Китае при покровительстве государем этой религии. Преемник его, Су-цзун, в 756 году приказал строить новые храмы, а Тай-цзун, царствование которого начинается с 763 года, посылал даже в христианские храмы благовонные курения. Наконец Дэ-цзун, в правление которого вырезана надпись на памятнике, продолжал покровительствовать христианам, по примеру своих предшественников. Таким образом вот краткая история христианства в Китае в продолжение 146 лет. Но мы впали бы в заблуждение, если бы вздумали из этого заключить, что христианство незнакомо было Китаю ранее эпохи 635 года. Буддизм проник в Китай из Индии и других стран, расположенных к западу от Китая (в I веке), вслед за ним явилось сюда и христианство.

Те, которые дерзнут утверждать, что этот памятник есть плод хитрости и благочестивого искусства последующих миссионеров, тотчас разочаруются в своем предположении, если обратят внимание на надпись памятника со стороны слога и формы китайских письмен. Кроме того самый мрамор такой громадной величины дает разуметь, что он не походит на какую-нибудь медаль, или другую мелкую вещь, которую можно подбросить. И, наконец, как такой подлог мог укрыться от исследований и критики китайских ученых, которые в свое время не замедлили представить ко двору строгий критический обзор надписи этого памятника? Чтобы убедиться в подлинности (не подложности) этого памятника, нужно только пробежать его комментарий, изданный в самой столице Китая.

Извлечено из книги Вэнь-гун-цзя-ли

Чэн-цзы сказал: «Обряд надевания шапки совершается исключительно над совершеннолетними; если отвергнуть этот обряд, то свет не будет знать о вступлении молодых людей в период юношеского возраста». Чжу-цзы говорит: «Из всех древних церемоний самая легкая для совершения есть обряд надевания шапки». Далее он продолжает: «Этот обряд есть чисто домашнее дело. Что за труд, затворить двери и возложить на своего сына или меньшего брата шапку? Слово гуань нужно произносить под цюй-шэном». Эти мысли извлечены из сочинения Цзя-ли-цзи-яо – Цай-вэнь-чжи Сянь-шэна.

Все молодые люди от 15 до 12 лет имеют право на обряд надевания шапки. Но при этом необходимо требуется, чтобы обряд не был совершаем в период траура по отце; матери или предкам. Для совершения обряда избирается счастливый день. Этот день бывает всегда в 1-й луне; он в календаре отмечен исключительным днем, в который можно совершать обряд надевания шапки. За три дня до обряда, хозяин дома представляет молодого человека в храм предков для испрошения от них благословения. Хозяином в этом случае может быть дед, отец или кто-либо из старших в роде.

Чэнь-шэ – расположение вещей при этой предварительной церемонии. Пред представлением предкам, в одной из зал пред домашнею божницею ставится стол или жертвенник (сянь-ань), на который полагаются кадильницы, курительные свечи и рюмки, а под стол особо ставится глубокий сосуд (дянь-чи); на правой стороне лестницы, ведущей в залу, расставляются сосуды для омовения рук. Если же в доме есть особый храм предкам, то все приготовления при настоящей жертве, равно как и при других домашних церемониях, совершаются в нем.

При настоящей церемонии в древности употребляли вино перегнанное из благовонного растения иочан, которое возливали на землю пред сошествием духов; и духи, почуя винный аромат, тотчас нисходили на жертву. Впоследствии вместо вина начали устилать пол чистой травой и песком. В настоящее же время в домах ученых и вельмож принято ставить под жертвенник небольшой оловянный сосуд для возлияния в него вина; этот сосуд носит так же название дянь-чи. Вообще обряд этот не многосложен и прост; но должен быть непременно исполняем.

Самый обряд (и-цзе). Хозяин дома избирает из своих родственников и друзей двоих, из которых бы один участвовал в самой церемонии, а другой читал молитвы. Эти обязанности могут иногда исполнять дети и племянники хозяина.

Гости и все члены семейства становятся на указанных им местах. Хозяин открывает шкаф и, вынув оттуда табели предков, полагает их на стол перед божницей, или, не вынимая табелей, оставляет шкаф растворенным. По возвращении на место он, в ожидании сошествия духов, делает, вместе с другими, четыре поясные поклона с четырьмя же коленопреклонениями; затем отходить в известное место для омовения рук. Омывши руки, он подходит к жертвеннику, кланяется в землю и приступает к возжиганию курения и возлиянию вина. Примеч. При процессе возлияния, вино переливается из рюмок в сосуд, называемый дянь-чи. Этим обрядом хозяин просит духов, обитающих в области противодействующей силы в природе (инь), охранять жизнь принимающего обряд надевания шапки. Потом он кланяется в землю, поднимается, выпрямляется и отходит на свое место. Далее начинается акт представления духам. При этом хозяин снова делает четыре поясные поклона с четырьмя коленопреклонениями; потом, став на колена пред табелями духов приносит им в жертву вино, возливая его по капле в дянь-чи. Эта жертва приносится от лица ближайших предков отдаленнейшим. Затем разливается вино по сосудам пред табелями духов и читается молитва (чтец становится по правую сторону стола). После молитвы хозяин кланяется в землю, встает, выпрямляется и возвращается на свое место. Наконец начинается акт провожания (благодарения) духов. Хозяин начинает этот процесс четырьмя малыми и большими поклонами, и потом, выпрямившись, сжигает молитву и убирает в шкаф табели предков; этим и оканчивается церемония.

Примечание. Во времена к нам близкие начали пренебрегать сказанными церемониями; в домах редко устраиваются храмы предкам, и даже предварительный обряд испрашивания благословения у предков не всегда соблюдается. Все нижеизложенные церемонии нужно начинать точно также. Если же кто не в состоянии исполнить сказанный обряд, тот пусть ограничится только двумя коленопреклонениями и произнесением молитвы.

Молитва. Ниже излагается молитва предкам. В вышеизложенной церемонии, как и во всех нижеследующих, она оставляется по одному образцу, – с тою только разницею, что приноситель жертвы должен в ней подробно объяснить – кто он таков, с кратким описанием своего родословия, и в чем состоит сущность дела, на которое он испрашивает благословения от предков.

Форма молитвы. В такое-то лето правления такого-то государя, 1-й луны такого-то числа, воспитанный в правилах почтения к старшим, младший внук мой, по имени такой-то, осмеливается торжественно испросить благословения у светлейшего прапрадеда такого-то, нашего дома государя (если прапрадед был сановник, то прибавляют и название его чина; а если нет, титулуют его посмертным, изображенным на табели, именем), или светлейшей прабабки, с прибавлением её имени и чина, или почтеннейшего деда и бабки, отца и матери. Такой-то сын или родственник такого-то, достигший совершеннолетия и рассчитывающий в такой-то день возложить на свою главу форменную шапку, с благоговением предлагает вино и плоды и имеет счастье почтеннейше донести об этом. Примеч. Эта жертва приносится только предкам последних четырех колен.

Хозяин дома из числа своих родственников и друзей избирает трех благонадежнейших лиц, из которых один называется бинь (участник при церемонии), а другие двое инь-цзань и тун-цзань – содействователи при совершении церемонии.

Примеч. Бинь участвует при троекратном обряде надевания шапки, а из двух содействователей при церемонии на одного возлагается обязанность подводить молодого человека для принятия обряда, а на другого – читать молитвы. Хозяин сам лично отправляется к ним заблаговременно для приглашения к занятию этих обязанностей, и только в случае отдаленного места их жительства ограничивается посылкой к ним просительных писем.

В самый день совершения обряда, в доме все пробуждаются ранним утром и вне главной залы сортируют на особых столах шапки и костюмы.

Примеч. При этом употребляются парадная новая шапка и новый кафтан, шапка, украшенная шариком и птичкой и верхний студенческий кафтан, называемый лань-шань, и придворная шапка с придворной курмой. Все эти вещи заблаговременно располагаются на особых столах на правой стороне лестницы.

Чэнь-цзы сказал: «В настоящее время церемония надевания шапки совершается по древним правилам относительно платья и шапки. Но нарядиться однажды в шапку и не иметь впоследствии права на подобный наряд, – поистине ложное установление. Без всякого сомнения, приличнее употреблять при этом обряде обыкновенную одежду».

Хозяин и гости занимают свои места на правой стороне гостиной, обратившись лицом на восток. Вдруг входит бинь. Хозяин выходит к нему для встречи. Бинь по восточной лестнице восходить в зал собрания и становится на восточной стороне гостиной, обратившись лицом на запад. Затем бинь и хозяин раскланиваются друг другу, и каждый из них садится на свое место.

Примеч. Сы-ма-вэнь-гун говорит: «В древности обряд надевания шапки совершался в храмах предков; но так как в настоящее время почти не существует домашних храмов, то этот обряд может быть исполняем во внешней зале, а обряд украшения девиц женским головным убором – во внутренней зале. При внешней зале не может быть двух лестниц; поэтому можно разделить в средине одну лестницу на две, и восточную назвать лестницею хозяина, а западную – лестницею биня. По понятиям северных народов, правая сторона считается почетною; по этому лестница на правой стороне должна быть предназначена для биня, а левая – для хозяина; но в южных странах левая сторона в почете; там лестница с левой стороны должна быть отведена для биня, а правая для хозяина».

Затем слуги расстилают ковры красного цвета: один по левую сторону залы, обращенный на запад и предназначенный для биня; а другой – по правую сторону залы, обращенный к востоку и предназначенный для принимающего обряд.

Бинь делает поясной поклон принимающему обряд, который и уходит в особую комнату для перемены платья.

Примеч. Там он надевает новое платье, оставляя на себе старую шапку и, сопровождаемый инь-цзанем (один из участников при церемонии), является снова в зал.

Правила принятия церемонии и-цзе. Затем тун-цзань (другой из участников при церемонии) приглашает биня занять свое место, и, вслед за тем, бинь, сделав поясной поклон принимающему церемонию, приглашает его стать на ковер. Потом начинается начальный акт церемонии надевания шапки. Бинь отходит для омовения рук в особое место, находящееся на правой стороне лестницы и, омывшись, становиться на свое место. Между тем слуги выносят в зал на блюде новую шапку. Бинь, принимая эту шапку обеими руками, подходит с нею для возложения к готовящемуся принять обряд. Затем они оба становятся на колена, и совершается первоначальный акт надевания шапки. Он состоит в снятии старой шапки и украшении себя новою шапкой. Потом бинь читает ему нравственные правила (чжу-сы) относительно исполнения обязанностей к родителям и вообще старшим и вящего преуспеяния в науках, выражая их простой разговорной речью. Кончив речь, бинь поднимается и отходит на свое место; молодой человек также встает с колен. Бинь делает ему поясной поклон, и принимающий обряд удаляется снова в особую комнату для перемены платья.

Примеч. Там он, оставаясь в прежней шапке, надевает на себя студенческий кафтан, называемый лань-шань, и, в сопровождении ин-цзаня, выходит в зал. Здесь бинь встречает его малым поклоном и предлагает занять снова свое место на ковре. Затем начинается второй акт надевания шапки. Слуга вносит на блюде в зал вторую шапку, украшенную металлическим шариком и птичкой. Бинь, приняв её, подходит к принимающему обряд, и оба по-прежнему становятся на колена. Далее, по снятии прежней шапки, возлагается бинем на молодого человека вторая шапка с шариком и читаются ему дальнейшие наставления о заботливости в усовершенствовании себя в науках, о миролюбии со своими сверстниками и об избрании ближайших и благонравнейших из них себе в друзья. Бинь поднимается с колен и становится на свое место, за ним встает принимающий обряд. Бинь откланивается ему в пояс, после чего молодой человек снова выходит в особую комнату для перемены платья. Там он наряжается в новую курму с придворными украшениями, не скидая прежней шапки. По выходе в зал, бинь приветствует его поясным поклоном и указывает снова занять место на ковре. Тотчас же начинается третий акт надевания шапки. Слуга выносит в зал на блюде придворную шапку. Бинь, принявши её, отходит к принимающему обряд; этот последний тотчас становится на колена; бинь так же становится на колена и совершает обряд надевания третьей шапки, т. е. скидается прежняя с шариком и птичкой и возлагается придворная. Потом бинь обращается к принимающему обряд с окончательными наставлениями о заботливости относительно сохранения жизни и исполнения правил добродетели, как средстве заслужить благоволение от предков и сделаться знаменитым. После этого бинь поднимается и занимает свое место, вслед за ним встает с колен и принимающий обряд. В заключение совершается обряд питья вина. Он при настоящем случае дозволяется исключительно одному принимающему обряд надевания шапки, в знак его совершеннолетия, и совершается следующим образом: слуга, внесши в зал вино, подносить его биню, который, приняв вино, предлагает его пронимающему обряд, а тот тотчас же становится на колена; бинь вслед за ним так же коленопреклоняется. Затем молодой человек, приняв вино, приносит его сначала в жертву, возливая несколько капель на землю, и потом понемногу выпивает. По окончании этого бинь поднимается и отходит на свое место; а принявший обряд встает с колен и делает два малых поклона и два коленопреклонения биню, который со своей стороны отвечает ему такими же поклонами. При этом бинь назначает имя принявшему обряд. Примеч. Если бинь человек грамотный, то при назначении именного иероглифа, он объясняет ему значение имени. Если же принимающий обряд имеет уже имя, то бинь при настоящем случае только повторяет его прежнее имя. Наконец, принявший обряд выражает свою благодарность биню двумя малыми и двумя большими поклонами, на что бинь отвечает ему такими же поклонами, – и церемония оканчивается. Таким же точно образом он благодарить и двух содействователей при церемонии (инь-цзана и тун-цзана), которые в свою очередь отплачивают ему тем же.

Примеч. Все вышеизложенное заимствовано из книги Цзя-ли-цзи-яо.

Цай-вэнь-чжи Сянь-шэнь сказал: «Даже в домах князей и вельмож не мешало бы ограничиться одним приемом надевания шапки, употребляя при этом шапку с шариком и птичкой и студенческий кафтан лань-шань. Относительно же детей купцов и поселян нужно заметить, что им приличнее всего употреблять при этом случае простой новый костюм и новую шапку, а в числе наставлений нужно главным образом внушать им обязанности о почтении к родителям и всем старшим, о трудолюбии и умеренности». Чжу-цзы сказал: «При исполнении обрядов надевания шапки и брака, принимающим эти церемонии нужно явственнее внушать содержание предлагаемых им наставлений, – и в таком только случае поучения эти могут быть для них полезны. Но если, напр., молодому человеку, принимающему трехактовый обряд надевания шапки, или девице, выходящей замуж, предложить наставления на древнем иероглифическом языке, то, очевидно, они ничего не поймут. Поэтому в настоящее время нужно непременно предлагать подобные поучения на живом, современном языке, – и только при этом условии они могут быть воспринимаемы и с пользою прилагаемы к делу».

Бинь и двое соучастников при церемонии занимают места между прочими гостями во внешней зале, между тем как хозяин дома представляет принявшего обряд в храм предков.

Правила и-цзе. Обряд представления совершается по изложенному выше. В молитве к предкам хозяин читает: такого-то сын такой-то сегодня принял обряд надевания шапки, поэтому осмеливаюсь представить его при сем лично. Кончивши молитву, хозяин становится по правую сторону, а принявший обряд делает четыре малые и четыре земные поклона. По окончании поклонения, хозяин занимает свое место в храме и приносит окончательно благодарность духам.

Потом принявший обряд представляется своим родителям, почетным членам своего рода и всем вообще родственникам. Если кого из важных родственных лиц не бывает при этой церемонии, молодой человек посещает их особо на другой день. При представлении к каждому члену семейства он раскланивается по обычаю, принятому при обыкновенном свидании младшего с старшими.

Наконец хозяин просит биня и двух соучастников при обряде на обед с вином, и дарит их при этом деньгами и вещами, смотря потому, в какой степени богат или недостаточен дом.

Прочих же родственников и друзей дома, пришедших посмотреть на церемонию, приглашают запросто к домашнему столу. После обеда бинь возвращается домой, и церемония оканчивается. На другой день после обряда молодой человек отправляется с визитами иногда и в соседние деревни к своим наставникам, или друзьям своего отца.

Цзи-ли или обряд украшения девиц женским головным убором (иглой). Обряд надевания шапки часто не исполняется; но обряд украшения девиц головной женской иглой повсюду соблюдается до сих пор. При этом ненужно стесняться пятнадцатилетним возрастом девицы. В настоящее время в обычае, пред выдачею невесты в замужество, выбирать в доме жениха счастливый день и сообщать об этом в невестин дом для того, чтобы обряд украшения головной иглой был совершен неотменно в избранный женихом день. Этот обряд должно исполнять именно в показанный день.

Невеста, пред вступлением в брак, обязывается в избранный женихом счастливый день принять обряд украшения головы женской иглой. Накануне дня этого обряда приглашают в дом невесты ближайших родственниц, и на способнейшую из них возлагают обязанность биня – распорядительницы при церемонии. В самый же день обряда, по прибытии распорядительницы, хозяйка дома выходит к ней на встречу и сопутствует ей до внутреннего зала, где они взаимно раскланиваются. При настоящей церемонии не принято цза-ней – других помощниц. Затем устилаются коврами особые места для распорядительницы и невесты, – и тотчас же выходит из внутренних покоев невеста. Распорядительница делает ей приветствие и возводит на ковер, потом совершает обряд возложения на неё женских головных украшений (по образцу церемонии первого акта надевания шапки на юношей); далее она читает невесте простым разговорным языком наставления о почтении свекра со свекровью, о подчинении мужу, о миролюбии со всеми членами её будущего дома, – и, в заключение, просит её пить вино. Невеста выпивает несколько вина и делает двоекратное коленопреклонение распорядительнице, которая в свою очередь отвечает ей тем же числом поклонов. Наконец хозяйка дома сопровождает невесту для представления в храм предков. Способ представления слишком краток. Даже нет и молитвы к духам. Туда следуют также все члены семейства и почетные гостьи, – и вся эта церемония оканчивается угощением распорядительницы обряда.

Примеч. Из дома жениха назначают счастливый день для совершения настоящего обряда, – на что дом невесты испрашивает благословения в храме своих предков (об этом, впрочем, увидим ниже в брачной церемонии, между правилами в день сговора). В старину было в обычае, при обряде украшения девиц женскими головными иглами, давать им имена, но в настоящее время принято тщательно скрывать имена девиц; поэтому и правило относительно назначения при настоящем случае имени невесте можно оставить.

По объяснениям ученых под словом хунь разумеется свадебный обряд; но так как брак совершался в древности исключительно во время сумерек, поэтому он и назван хунь (сумерки). С этим словом необходимо соединяли ту мысль, что во время сумерек ян (действующая сила в природе) удаляется, а инь (противодействующая сила) приходит. Цю-цюн-шань говорит: «Простой народ нисколько не понимает смысла названия брака; поэтому, часто стесняясь и боясь иня и яна, он избирает свой счастливый час для совершения брачного обряда; не разбирая, выйдет ли этот час на заре, утром, в полдень, или вечером; это нововведение весьма ошибочно. И совершенно справедливо. В древности брачному обряду предшествовало гадание о счастливом дне, а теперь эти гадания отменены, а избирают только счастливый день и час для совершения брачной церемонии. Следовать этому принятому обычаю должно и в настоящее время».

Примеч. По древним церемониям, в доме вступившего в брак три дня не бывало музыки; но теперь музыка в повсеместном обыкновении при свадьбах, так что если бы кто вздумал изменить этому обычаю, его тотчас сочли бы нарушителем общественного правила. Впрочем этот обычай можно допустить.

Примеч. В древности брачный обряд слагался из шести актов. Вэнь-гун в своем сочинении Цзя-ли уничтожил акты спрашивать об имени невесты и её матери, отправлять в дом невесты счастливые результаты гадания на счет её и просить о назначении дня свадьбы, оставив только три акта – сговор, посылку даров к невесте и день встречи невесты (день свадьбы), как немногосложные и легкие для выполнения. Но впоследствии Цю-цюн-шань включил акт спрашивать об имени невесты и её матери в состав акта сговорного, а акты сообщения невесте счастливых результатов гадания и назначения дня свадьбы соединил с действием о посылке невесте даров, и, таким образом, удержал в своем сочинении о браке все древние шесть актов. Пэн-лу-гань говорит: «Выражение спрашивать имя – значит расспрашивать об имени невесты и её матери для приложения этих сведений при гаданиях; но обязанность, лежащая на мэе (свате или свахе) состоит во взаимной передаче вестей из дома жениха в дом невесты. Значит, если невеста согласна на вступление в замужество, то можно чрез свата или сваху, узнать честным образом и её имя. Следовательно акт – спрашивать её имя – совершенно лишний; но выражение на-цзи-чо (посылать счастливые результаты гадания в дом невесты) означает следующее: по получении сведений об имени невесты, гадают об ней в храме предков, – и, если выйдет счастливый результат, тотчас же посылают его в дом невесты и утверждают обоюдные условия брака, но (по Цюцюн-шаню) гадание производится после актов сговора и спрашивания имени невесты; а если при гадании выйдет несчастный результат, то неужели из-за этого нужно уничтожить уже утвержденный брачный договор? Итак, акт – посылать составные результаты гадания невесте – совершенно также лишний. Чжан-сянь-юань говорит, что брачным обрядом обыкновенно распоряжается дом жениха, а Цюцюн-шань, соединив акты о назначении дня свадьбы с посылкой даров невесте, подчиняет всю брачную процессию распоряжениям невестина дома. В настоящее время принято только извещать дом невесты о дне свадьбы, – и это весьма основательно. Итак, по Пэн-лугану и Чжан-юаню, прибавку Цю-цюн-шаня можно оставить без внимания. Достаточно руководствоваться указаниями Цзя-ли и ограничится только извещением дома невесты о дне свадьбы.

Брачные условия вообще могут быть приводимы в исполнение только в случае обоюдного согласия между женихом и невестою и их родителями, и если оба дома свободны от годового или трехлетнего траура. Для этого избираются из родственников или друзей дома честные и осторожные люди в звание мэя (свата или свахи), на которых возлагается обязанность передавать все распоряжения между обоими домами, и, по отобрании от невесты полного согласия на брак, утверждать брачный договор. Примеч. Главы обоих домов в этом обряде занимают одинаковое положение с хозяином дома при церемонии надевания шапки.

Примеч. В древности мужчины вступали в брак 30-ти лет, а девицы выходили замуж 20-ти. По книге Цзя-ли, молодой человек может жениться с 16-ти до 30-ти лет, а девица выходить замуж с 14-ти до 20-ти лет. В настоящее же время в народе принято заключать брачные условия тогда, когда их дети питаются еще молоком, или находятся в состоянии первых лет детства; таковые условия так же падают на детей, не одинаковых между собой лет. Вообще рассуждать об этих вещах нужно с чрезвычайною осторожностью. Сы-ма-вэнь-гунь говорит: «Пред заключением брачных условий, нужно предварительно исследовать положение жениха, характер и поведение невесты и весь вообще домашний быт обоих брачующихся семейств. При этом не нужно обольщаться богатством и знатностью жениха, – был бы он только умный зять. Положим, что он теперь беден; но кто знает, что он на будущее время не будет богат и славен? Кроме того нужно, чтобы жених отличался доброй нравственностью; в противном случае, хотя бы он в настоящее время и обладал громадными богатствами, трудно поручиться, что он в будущем не дойдет до состояния крайней нищеты. При сватании невесты обыкновенно обращают внимание на благосостояние, или недостаточность её дома. Часто берут невесту потому, что увлекаются современною роскошью и знатностью её дома. От этого происходит то, что невеста, хвастаясь богатством и знатностью своего рода, не питает никакого уважения к своему мужу, гордится пред свекром и свекровью и постоянно поддерживает в доме дух гордости и ненависти. В случае же несчастных обстоятельств в семействе, она приходит в состояние исступленной злости. Случается иногда, что на приданое жены муж приобретает себе богатства, или чрез связи с родственниками жены он достигает высших степеней славы, – но не постыдны ли все эти средства для мужа с благородным самолюбием? – Простой народ любит также легкомысленно сговаривать своих детей еще в состоянии их первых лет младенчества и детства и даже самых зародышей, находящихся еще в утробе матерей. Когда эти дети вырастают, то многие из них оказываются или безнравственными, или злыми, или с физическими недостатками и болезнями, или до такой степени бедными, что не во что одеться и нечего есть, или в непрерывном трауре по своим родственникам, или, наконец, бывают посылаемы на службу в далекие страны, от чего многие бывают доводимы до крайности уничтожить заключенные брачные договоры и изменить своим клятвам, – а это доводит многих до тюрьмы и процессов в гражданских судах. Дед Вэнь-гуна, бывший первым министром, часто говаривал: «в моем доме все молодые люди и девицы не ранее полного совершеннолетия женились и выходили за муж. Не проходило нескольких месяцев после брачных условий, как совершался и самый свадебный обряд. От этого четы жили согласно до самой смерти своей, нисколько не разочаровываясь в удовольствиях брачной жизни. Настоящий обычай должен сделаться руководительным правилом для моих детей и внуков». Эти слова Вэнь-гуна достаточно доказывают безнравственность обычая простаков – сочетавать брачными условиями детей. Не смотря на то, весьма многие придерживаются до сих пор этих вредных правил. Странно, почему, с одной стороны, не воспретят этих нравственных беспорядков, а с другой, не пугнут виновников их страхом правосудия.

В книге Дацин-мой-ли, составленной при настоящей династии, сказано: «Прежде заключения брачного договора между молодой четой, нужно всеми силами стараться объяснить подробно обоим договаривающимся домам о физических недостатках, о степени старости или молодости жениха и невесты, от кого они рождены – не от наложницы ли, или служанки, и не приемыши ли в доме, – и после этого, если каждая сторона согласится на брак, дозволяется утверждать брачные условия. Это правило весьма необходимо при настоящих случаях».

Сговор (нацай). Обряд посылать вещи в дом невесты – в настоящее время в народе известен под названием утверждать брачный договор. При этом случае оба дома передают взаимно сведения о летах жениха и невесты. В народе принято обычаем приглашать на этот раз музыку, – но можно обходится и без неё.

Накануне условия отец жениха просит свата или сваху сообщить в дом невесты о предстоящем дне брачного сговора. В самый же день условия он приготовляет письмо.

Примеч. По принятому обычаю в доме жениха к этому случаю приготовляются два листа бумаги – красного и зеленого цветов. На красном листе отец жениха пишет о годе, месяце, числе и часе рождения жениха; в конце письма прибавляет: такого-то года, месяца и числа, из такого-то дома, такой-то кланяется и вполне соглашается на заключение брачного условия. Зеленый лист бумаги сват или сваха передает в дом невесты. Отец невесты в ответ пишет на этой бумаге о годе, месяце, числе и часе рождения невесты, и в конце делает точно такие же прибавления. Эти письма запечатываются в красные конверты. На конверте из дома жениха сверху надписывают: родственник, а внизу: из такого-то места, такого-то, сын по имени такой-то, омывшись ароматной влагой, с глубоким почтением кланяется и представляет при сем просительное письмо. Из дома невесты отвечают по такой же точно форме особым посланием; на этом невестином письме делают надпись сверху: родственница, а внизу: по имени такая-то вместе со своею матерью такою-то, благоговейно, опустивши рукава, кланяются. Эта надпись вместе с ответным письмом пересылается чрез сваху в дом жениха.

На другой день рано утром отец жениха доносит в храме предков о получении от невесты согласия на брак.

Примеч. Церемония при этом случае одинакова с испрошением благословения у предков на надевание шапки; и самая молитва, изображаемая на доске, составляется по той же форме, со следующим прибавлением: такого-то сын по имени такой-то, еще не приобщившийся браку, сосватал такого-то господина такую-то дочь; сегодня будет заключено условие брачное, на что осмеливаюсь испросить благословения от предков. Окончание молитвы одинаково с молитвой при надевании шапки.

Замечание о второбрачии. В книге Бянь-мин-цзя-ли написано: «Каждый, вступающий во второй раз в брак с девицею, должен исполнять брачный обряд со всеми подробностями и всею пышностью первого брака. При акте же брачного условия и других – можно посылать дары невесте в меньшем, против первого брака, числе и меньшей ценности. Кто вступает в брак со вдовою, тот освобождается от сказанных выше свадебных церемоний, потому что вдова, посягая на второбрачие, нарушает тем самым правила целомудрия; не следует даже и имени её доводить до сведения умерших предков». Впрочем в настоящее время при браках со вдовами исполняют все шесть актов брачной церемонии. Как же выпустить один из важных актов – испрошение благословения от предков на сожительство с нею?

Чжу-цзы сказал: «Разведенную жену, по смерти её, ни в каком случае не дозволяется включать в число её предков в храме прежнего мужа. Если же она оставила в его доме детей и внуков, то эти последние могут исполнять обряд поклонения ей по смерти в её домашнем храме». На этом основании, если разведенная жена вступит снова в брак с другим, то по смерти ей приносится жертва в храме её второго дома. Поэтому вступающему в брак со вдовою должно непременно исполнять обряд испрошение благословения от умерших предков.

О браке с наложницею. В книге Бянь-мин-цзя-ли говорится: «Все вообще бездетные мужья имеют право на брак с наложницами. Нужно только предварительно исследовать её родопроисхождение и личный характер. В самый день брака с нею, муж вместе с законною женою испрашивают благословения от умерших предков, выставляя причиною этого брака продолжение своего рода. Затем муж и жена занимают почетные места в одной из зал своего дома, и приказывают наложнице сделать им должные коленопреклонения. Потом муж вместе с наложницею пьет сочетальную чашу – и назначает ей имя, которым должны называть её все остальные члены дома. Впоследствии же, когда она родит дитя, ей дозволяется вместе с главной женой вести хозяйственные дела. Но, кто женится на наложнице, имея жену и детей, тот поступает вопреки принятым церемониям».

По случаю прихода свахи, в доме жениха приготовляется для неё почетное место на ковре в гостиной. Отец жениха, взяв заблаговременно написанные письма, укладывает их в ящик и обертывает шелковыми материями.

Примеч. При этом посылаются в ящике два куска материи – красного и зеленого цвета. По окончании церемонии, эта материя назначается в дар свахе. В настоящее время принято поступать с материей точно так же, выражая чрез то, согласно с книгою Цзя-ли, благодарность свахе. Люди небогатые посылают только одни письма, не влагая материи в ящик, – и особо, впоследствии, благодарят сваху, пригласив её на вино и обед.

Сваха, приняв письма, в сопровождении слуг отправляется в дом невесты. Отец невесты выходит на встречу и просит её войти и занять почетное место в гостиной. Приняв письма, он доносит об этом своим умершим предкам.

Примеч. Правила при этом донесении одинаковы с вышеизложенными правилами в доме жениха. Приняв письмо, он полагает его на жертвенник и читает молитву, по вышесказанной форме с прибавлением: такого-то отца такая-то дочь, по имени такая-то, достигнув полного совершеннолетия, изъявляет свое согласие сочетаться браком с проживающим в таком-то месте, такого-то господина сыном, по имени таким-то; они сегодня желают утвердить брачное условие; о чем благоговейно доношу. Остальное излагает по сказанной форме.

По выходе из храма предков, отец невесты, приготовив ответное письмо, вручает его свахе; это письмо также полагается в ящик и обертывается материями.

Сваха, сопровождаемая слугами, представляет отцу жениха ответное письмо, о котором он снова докладывает в храме своим предкам. Примеч. При этом не читается молитвы.

Затем следует угощение свахи вином и обедом. После обеденной церемонии, все куски шелковых материй, которые находились в ящиках с письмами, посылаются в дар в дом свахи.

Примеч. В настоящее время принято из дома жениха отправлять письма невесте со слугами; точно так же и из дома невесты посылаются ответные письма. При этом в обоих домах дарят слугам значительную сумму денег. Кроме того в тот же день из дома жениха посылают к свахе дары, состоящие из съестных припасов, а из дома невесты – головной женский убор. Но все эти расходы поистине напрасны. Достаточно бы в обоих домах поподчивать сваху вином и обедом и подарить ей, по случаю такой радости, немного денег. При этом награда со стороны жениха, без сомнения, должна быть ценнее.

Акт отправления даров в дом невесты (на-би). На-би есть акт отправления даров в дом невесты. По книге Цзя-ли, под словом би разумеются разноцветные шелковые материи. Бедные и богачи должны исполнять этот акт сообразно со степенью своего состояния. Самая меньшая сумма даров должна стоить не менее 100 тысяч, а большая – не выше милл. чохов. Современники прибавляют к этому женские головные украшения, браслеты, посылают свиней, баранов, гусей, вина и разного рода плоды. Конечно, при этом случае каждый должен сообразоваться с своими местными обычаями, не вдаваясь в излишние расходы.

Под влиянием современных народных обычаев, многие требуют при этом случае из дома жениха всех видов женских костюмов, головных украшений и браслетов; для чего сваха беспрестанно переходит из дома жениха в дом невесты и передает словесно все возражения и ответы. Нередко возникают при этом споры и выходят сцены, противные правилам приличия и вредные для доброй нравственности. А того люди не думают, что их дочь скоро сделается женою сватающегося жениха, и все её костюмы и украшения скоро поступят в число имения её мужа. Простой народ толкует: посылаемые перед свадьбой в дом невесты вещи опять возвращаются в дом жениха. Из-за чего же выходят жестокие споры? часто случается слышать, что невеста объявляет жениху претензии на большие дары, и чрез то насильственно вводит его в убытки, принуждает занимать деньги, принимать на себя ответственность должника, и низводит его на степень крайней бедности и нищеты, а потом сама же, сделавшись его женою, терпит вместе с ним горькие лишения. Итак – требовать от жениха несоразмерных с его состоянием даров – не только не приносит невесте ни малейшей пользы, но, напротив существенно вредит ей же самой. Почему не воспретить подобного злоупотребления? нужно распоряжаться в таких случаях согласно со степенью богатства или бедности обоих домов.

Пред временем отправления даров, отец жениха приготовляет письма, с приложением денег и вещей и, независимо от этого, просит сваху сообщить в дом невесты о времени отправления туда даров, т. е. известить о самом дне отправления даров. Деньги при этом случае посылаются вместо гусей и вина. Письмо пишется на красной бумаге; содержание его следующее: С давних пор наши дома находились в дружеских между собою отношениях; но теперь они еще крепче связываются узами родства; с благоговением избрав такой-то луны такой-то день для покорнейшего отправления к вам даров, такой-то день для совершения над невестою обряда украшения женским головным убором и такой-то день для совершения брака, покорнейше просим вас принять к исполнению назначенные дни и тем обрадовать нас радостью невыразимою. Под этим письмом отец жениха подписывает место своего жительства и свое народное прозвище. Корме того на отдельном листе он пишет особо в дом невесты просительный адрес (бай-шу) по вышеизложенной форме.

Примеч. В книге Цзя-ли выпущен акт испрашивать в доме невесты назначения дня свадьбы, так что там почти вовсе нет речи о дне встречи невесты (дне свадьбы). Все, прибавленное по этому предмету Цю-цю-шанем, также неудобно. Должно следовать существующему обычаю – извещать дом невесты о назначенном уже дне отправления даров.

Приготовив письма, отец жениха испрашивает на посылку даров благословение в храме своих умерших предков.

Примеч. Правила и молитвы при этом случае одинаковы с изложенными выше в день брачного условия; в молитве прибавлено: такого-то сын, по имени такой-то, вступает в брак с дочерью проживающего в таком-то месте такого-то сегодня, такого-то числа, отсылаются в дом невесты дары; такой-то день назначен на совершение над невестой обряда украшения головы женским убором и такой-то день для совершения брака.

Сваха, приняв письмо, отправляется с ним в дом невесты, где, по получении, представители невестина дома тотчас же доносят об этом в храме своим предкам.

Примеч. Эта церемония совершается по вышеизложенным в сговорном акте правилам. В молитве прибавлено: такого-то дочь, по имени такая-то, изъявляет согласие выйти в замужество за сына такого-то, по имени такого-то, проживающего в таком-то городе; сегодня такого-то числа и пр.

Дом невесты вручает свахе ответное письмо, в котором, между прочим, выражается благоговейная готовность исполнить в точности приказания женихова дома; письмо это сваха доставляет отцу жениха.

В самый день отправления подарков отец жениха готовит письма. Примеч. Он составляет реестр посылаемым подаркам и на особом листе просительное письмо о благосклонном принятии вещей. При этом посылаются бараны, вино, плоды и разного рода вещи, женские наряды всех четырех времен года, головные уборы и браслеты; все эти вещи укладываются в отдельных ящиках. Сваха в сопровождении слуг доставляет их в дом невесты. По приезде свахи, отец невесты выходит к ней на встречу и принимает денежные дары и вещи. Затем он вручает ответное письмо, угостив её обедом; слуги же, между тем, с ответным письмом возвращаются домой. Все это совершается по церемонии заключения брачного условия. Примеч. Об этом не докладывают в храме предкам, и не употребляется музыка.

Примеч. Согласно современному обычаю, любители пышных свадебных церемоний – при отправлении из дома жениха даров и из дома невесты приданого – приглашают многочисленный оркестр музыки и толпу нанятой прислуги для внешнего блеска. Эта прислуга, если сопровождает процессию недалеко от города, или какого-либо торгового пункта, то тотчас же, получив за труды вознаграждение, расходится. Если же она сопровождает процессию в отдаленные деревни, то требует себе насильственно, кроме условленной платы, пищи и напитков и, объевшись до пресыщения, разбрасывает, подобно диким волкам, остатки пищи по земле. Такой беспорядок нисколько не согласен с правилами приличий, и потому любители церемоний напрасно расточают на излишнюю прислугу свои деньги и богатства. Все это делается с тщеславною мыслью ослепить зрение и слух простого народа. И так на исполнителях брачных церемоний лежит непременный долг из уважения к собственному достоянию уничтожать излишние издержки.

Примеч. По древним церемониям, воспрещено при свадьбах употребление музыки. В настоящее же время принято приглашать многочисленную толпу для составления церемониального кортежа, с оркестром музыки и пр. Впрочем все это можно дозволить, лишь бы сумма издержек на этот предмет была умеренная и сообразная с чинами домов, вступающих в родство.

За несколько дней до свадьбы, из дома невесты посылаются мамки с приданым для размещения его в комнатах жениха.

Примеч. По принятому обычаю, посылаемое от невесты приданое состоит преимущественно из вещей, принадлежащих к постельному прибору. При этом прилагаются и другого рода вещи, в большем, или меньшем количестве, смотря по избранию невестина дома.

Сы-ма-вэнь-гун сказал: «На молодую чету, соединяющуюся узами брака, возлагаются две обязанности, из которых главная состоит в служении в домашнем храме своих предков, а вторая – меньшая – в умножении потомства. В настоящее время существует корыстный и бесчестный обычай – перед браком разведывать о количестве приданого невесты, а в доме невесты стараются наперед узнать о ценности и количестве даров, которые имеют быть присланы в день заключения брачного условия. Доходит дело до составления формальных контрактов, в которых подробно объясняется, сколько нужно вещей и какой ценности для того, чтобы купить себе жену. Эти обещания по контрактам, конечно, тотчас же после свадьбы оставляются без внимания и не выполняются. Такого рода поступки похожи на действия тех грубых купцов, которые покупают малолетних девочек для того, чтобы с выгодою перепродать их в служанки. Неужели могут существовать такого рода браки между учеными и чиновниками? От этого между сочетавшимися домами часто тотчас же после брака возникает непримиримая вражда; итак сватовство, основанное на корыстных видах, не должно быть допускаемо до совершения самого брака».

Встреча невесты, день свадьбы (цинь-инь). В самый день свадьбы отец жениха докладывает о предстоящем браке в храме своим умершим предкам. Примеч. Церемония совершается по сказанному выше образцу. В доносительной молитве предкам читается: такого-то сын, по имени такой-то, намеревается ныне совершить обряд законного брака; о чем осмеливаюсь донести.

Затем он занимает место среди гостиной на седалище и, призвав сына, дает ему следующее наставление: «ты теперь должен отправиться для встречи своей жены; тебе же предстоит быть преемником обязанностей, лежащих на мне по отношению к предкам; старайся же украсить себя добродетелями, и будь в этом отношении примером для своей будущей жены». Случается, что отец передает в эти минуты своему сыну и другого рода назидания, не придерживаясь вышеизложенной формы наставлений.

Сын, выслушав наставления, делает отцу два коленопреклонения и выходить из дома для встречи невесты. Примеч. Если дом невесты близко, то он отправляется для встречи в её дом; а если далеко, то встреча происходит в нанятой на полудороге отдельной квартире в гостинице.

В доме невесты устраивают шатер на дворе на случай приезда жениха. Иногда он останавливается в одной из внешних комнат невестина дома, а иногда в библиотеке; если квартира тесна, занимают для этого случая комнату у соседей.

Отец невесты испрашивает предварительно благословения на выдачу в замужество своей дочери в храме предков.

Примеч. По прежним правилам в молитве читается: такого-то дочь, по имени такая-то, сегодня намеревается вступить в брак с таким-то господином; на что осмеливаюсь испросить благословения.

Затем отец с матерью невесты занимают места на средине залы. Дочь кланяется им в ноги и прощается. При этом отец читает ей следующее наставление: «ты сегодня переходишь в свой дом; будь же трудолюбива, умеренна, осторожна, почитай свекра с свекровью и будь подпорою своего мужа». Затем преподает он ей и другие назидания. По книге Цзя-ли, отец с матерью и все старшие родственники долго и много читают ей разного рода житейские правила. По книге же Сы-ли-чу-гао, только наставления отца имеют при этом случае особенную важность.

Жених, при подъезде к воротам, встречается со своим будущим тестем, который просит его в назначенную комнату и предлагает вино и обед.

После обеда жених входит в главный зал и совершает поклонения пред журавлями.

Примеч. Для этого приготовляется пара журавлей (черных гусей), которые, будучи связаны разноцветным шелком, обращены головами на левую сторону. Слуга выносит на блюде журавлей и передает жениху; жених ставит их на землю, слуга наблюдает за ними; жених дважды коленопреклоняется пред журавлями; отец невесты молча следит за церемонией.

В древности при брачных обрядах – во всех шести актах употребляли журавлей; но по книге Цзя-ли, употребление их оставлено только в день (встречи невесты) свадьбы для удобнейшего исполнения. Право употреблять при этом случае журавлей, по книге Ши-хунь-ли, предоставлено теперь всем. В древности только одни вельможи имели обычай с журавлями являться в первый раз пред лице государя. Итак относительно употребления журавлей в народе нужно заметить, что этот обычай в старину составлял исключительную принадлежность одних вельмож, от которых мало-помалу перешел он к ученым и ко всем низшим сословиям. По книге Вэнь-гунь-шу-и, употребление журавлей заключает в себе соединения ина и яна, а Чэн-цзы находит в этом обычае нравственную причину, утверждая, что пара журавлей есть символ вечной, неразделимой дружбы. Итак, по книге Хунь-ли, процесс поклонения журавлям есть церемония, принятая при представлении жениха старшим в доме невесты; а по книге Шу-и и по словам Чэн-цзы, с поклонением журавлям соединяется идея брачного соединения мужа с женой. По книге Цзя-ли этот акт совершается теперь только в день свадьбы (встречи невесты) и соединяет в себе обе сказанные мысли. Впрочем, если объяснять этот обычай тем, что он в древности употреблялся при представлении государю и вообще старшим, то и в настоящем случае, т. е. при представлении жениха представителям невестина дома, он может быть допущен. Но уж никак не следует объяснять этот обычай мыслью брачного соединения мужа с женой, потому что жених в момент представления в дом невесты один кланяется журавлям. В настоящее время существует следующий обычай: во время выпивания молодыми сочетальной чаши, слуга подносит молодым пару журавлей – самца и самку – со связанными крыльями. При этом новая чета дважды коленопреклоняется пред ними. Здесь очень ясно виден символический смысл брачного соединения мужа с женой. Так же принято теперь – в день встречи невесты – жениху одному в доме её кланяться пред журавлями, согласно с книгою Цзя-ли; при этом употребляется пара журавлей; а во время акта сочетальной чаши, согласно с обычаем, допускается снова поклонение журавлям, и употребляется при этом также пара сказанных птиц. Если же жених сам не встречает невесты, то первый акт поклонения журавлям оставляется, а совершается только в моменты выпивания сочетальной чаши.

По выходе жениха, нянька сопровождает невесту до экипажа; жених же отправляется вперед до своего дома.

Примеч. Если жених сам не встречает невесты, то – от наставлений отца к сыну до сих пор – все вышеизложенное оставляется.

По приезде невесты, её встречают и сопровождают в комнаты, где жених и невеста коленопреклоняются друг пред другом, а потом совершают отдельное поклонение пред журавлями.

Примеч. Жених при этой церемонии становится на левой, а невеста на правой стороне. Слуга выносит и держит пред ними двух журавлей; молодые, став друг против друга, два раза коленопреклоняются пред журавлями.

Сочетальная чаша. Взяв две рюмки, наливают в них вино и, перелив его из одной рюмки в другую подносят молодым. Муж и жена выпивают вино. По окончании этой сцены, молодые снова став друг против друга, совершают двукратное коленопреклонение. Дальнейшие подробности совершаются по обыкновенным принятым обычаям.

Затем хозяин дома просит всех сопровождавших невесту мужчин на обед во внешний зал, а хозяйка дома приглашает к обеденному столу всех приехавших женщин в средний зал (гостиную).

Потом хозяин и хозяйка сопровождают молодую чету для представления в храм предков.

Примеч. Если сочетальную чашу пили утром, то в тот же день совершается обряд представления молодых в храм предков,– а если вечером, то отлагается до следующего дня.

В храме хозяин и хозяйка становятся впереди, а муж с молодой женой занимают место позади их, мужчины стоят на левой, а женщины на правой стороне. Хозяин омывает руки и приступает к открытию ящика; вынув из него табели предков, он расставляет их по местам. Затем начинается первый акт низведения духов на жертву. Все присутствующие в храме делают четыре поясные и столько же земных поклонов, выпрямляются; потом хозяин дома отходит к жертвеннику, где с коленопреклонением возжигает благовонные куренья и возливает вино, потом кланяется в землю и, поднявшись, отходит на свое место. Второй акт представления духам состоит в следующем: снова делают все присутствующие в храме четыре малые и четыре большие поклона, потом хозяин дома отходит к жертвеннику с табелями и, став на колени, делает возлияние вина и ставит особо на жертвенник сосуды с вином; затем читает молитву к духам, после которой снова кланяется в землю, встает, выпрямляется и отходит на свое место. Третий акт благодарения духов состоит в следующем: все молящиеся в храме четыре раза кланяются в пояс и столько же до земли, потом хозяин дома подходит к жертвеннику, сожигает прочитанную молитву и вслед за тем убирает табели предков в ящик, – чем церемония и оканчивается.

Форма молитвы при настоящей церемонии: Такого-то года, месяца и числа, такой-то сын, или внук, осмеливается откровенно донести такому-то умершему предку о важнейшем обряде брачного союза, составляющем единственный источник для поддержания нашего потомства. Мой родной сын, по имени такой-то, вступил такого-то числа в законный брак, – и его молодую жену, по имени такую-то, осмеливаюсь представить при сем на воззрение предков. Благоговейно умоляю обратить на неё милостивое внимание и благословить её счастьем и долгоденствием, хранить её дом и родственников, и возвеселить её видением многочисленнейшего потомства. О чем смиренно доношу.

Примеч. При всех вообще брачных церемониях бывают представителями или дед, или отец семейства. Если дед скончался, а бабка жива, в таком случае занимает место представителя отец жениха. В храме отец с матерью обыкновенно занимают место в средине, а бабка впереди их, на особом ковре, обращенном несколько на правую сторону. Обязанности же возжигать благовонные куренья, делать возлияние вина и проч. лежат на отце. Если же у жениха нет отца, а одна вдовствующая мать, в таком случае место представителя при церемонии занимает дядя или брат, а самые обряды совершаются по вышеизложенному.

Примеч. По древним церемониям, молодых чрез три месяца представляли в храм предков, но, на основании книги Цзя-ли этот обычай изменен; принято на другой же день представляться к свекру со свекровью, а на третий – в храм предков. В сочинении же Сы-ли-чу-гао снова изменен этот обычай; здесь советуется на другой день после брака представлять молодую чету сначала в храм предков, а потом уже свекру со свекровью. Следует также обратить внимание на самое время совершения брака: он бывает утром и вечером. Если он совершается утром, то в тот же день непременно нужно являться на поклон сначала в храм предков, а потом родителям; а если вечером, то все церемонии представления отлагаются до следующего дня.

Примеч. В настоящее время существует следующий обычай: если в домашнем храме много особ покойных предков, то в день брака приносится им жертва в среднем зале, потом происходит поклонение всем изображениям Будды, находящимся в доме. А после сочетальной чаши молодые снова выходят в зал на поклонение духам, – и это называется представлением домашним пенатам; потом уже кланяются они своим умершим предкам, и, наконец, представляются отцу, матери и всем старшим и младшим родственникам, соблюдая при этом старшинство в роде. Теперь многие отвергают совершенно обычай – представляться домашним пенатам, и оставляют только остальные обычаи, как сообразные с правилами церемоний.

Молодые, по представлении предкам, тотчас же являются на поклон к свекру со свекровью, а потом, по порядку, ко всем знатным и не знатным, старшим и младшим родственникам.

На другой день после представления свекру со свекровью, дом новобрачной готовит большой обед, который приносится в дом зятя и накрывается в среднем зале. За стол садится свекор со свекровью. При этом невестка делает пред ними два коленопреклонения и предлагает вино, горячие блюда и прочие обеденные кушанья. После обеда, кушанья переносятся в комнаты невестки, где она, окруженная родственными женщинами, открывает особый обеденный стол.

Примеч. Этот обычай, совершенный в третий день брака, называется попросту угощением свекра со свекровью чаем. Кто не в состоянии приготовить к этому случаю обеда, тот может ограничиться угощением плодами и закуской.

Спустя несколько дней после свадьбы, зять отправляется один с визитом к своему тестю и теще. Тесть выходит на встречу и провожает его по правилам принятия гостя. Зять при свидании хочет поклониться тестю в ноги, становясь на колени, – но тесть не допускает его к тому руками. Затем он представляет теще; в обоих случаях он дарит их атласными материями и разными вещами, смотря по достатку своего дома. Потом тесть сопровождает зятя в храм своих предков. Здесь он, возжегши куренья на жертвеннике, становится на колени и читает следующую молитву: моей такой-то дочери муж, по имени такой-то, явился сюда для представления; о чем осмеливаюсь донести. Зять делает четыре земные поклона. По выходе из храма, готовится для зятя обед с вином, после которого тесть и тёща дарят его взаимно разными материями и вещами, которые, согласно обычаю, выдаются ему в моменты изъявления им благодарности за обед. Наконец представляют зятя и всем остальным членам женина дома. При этом уже не требуется подарков.

Примеч. По теперешнему обычаю теща часто сама провожает свою дочь до дому её мужа, и зять при этих случаях всегда представляется ей. Если их дома близки по расстоянию, то зять чрез несколько дней после свадьбы встречает в своем доме тестя и угощает его обедом. При этом он снова имеет случай видеться с ним. Спустя несколько времени после свадьбы, невестка отправляется погостить в свой отчий дом, – и это попросту называется возвращением домой. Если же дома новобрачных на далеком один от другого расстоянии, в таком случае не стесняются выбором времени для посещений. Зять часто ездит в дом тестя и взаимно просит его к себе в гости. Впрочем и это обыкновение не везде одинаково. Каждый, не стесняя себя, поступает в этом случае согласно с местными обычаями.

Конфуций сказал: «При отправлении погребения вообще заметно обилие внешних церемоний и ощутителен недостаток в плаче об умерших». Он же сказал: «Погребение должно быть совершаемо сообразно со степенью достаточности, или недостаточности дома покойного, и притом так, чтобы пышность при этом случае не переходила за черту положенных церемоний. Несостоятельных же умерших, обернув холстом руки, ноги и прочие части тела, можно прямо хоронить, опустив гроб на веревках в землю и сделав на поверхности могилы земляную насыпь. Ни кто не будет возражать против такого простого обычая». Смотря с этой точки на обряд погребения, только и нужно заботиться о приобретении необходимейших вещей, относящихся к одежде покойного и гробу, нисколько не стесняясь при этом отсутствием дорогих нарядов и изящных украшений. В книге Вэнь-гун-цзяли погребальные церемонии изложены кратко и удобоисполнимо, – но, к несчастью, исполнение некоторых из них неблаговременно. А Цю-цюн-шань в своем сочинении снова прибавил много пышных и мелких подробностей. Так напр. умирающего больного он советует переносить на новое место, обратив его головой на восток (для воспринятия жизненного эфира), – что не приносит больному ровно никакой пользы, закрывать рот и ноздри умершему (шу-куан), для узнания – действительно ли он умер, снова перемещать на пол и громкими воззваниями имени возвращать его к жизни (юй-фу), все эти советы далеки от правды и бесполезны. Кроме того – обычай се-чи т. е. полагать вилку (куай-цзу) в рот умершему для того, чтобы рот его оставить навсегда открытым, и чжуй-цзу т. е. связывать веревками ноги умершего, чтобы он не ушел, – также слишком жестоки. Равных образом, наполнять рот умершему кашей, кусочками благородных металлов и драгоценными камнями – совершенно бесполезная вещь. Обычаи: малое омовение (сяо-лянь), большое одевание (да-лянь) и положение после трех дней во гроб – весьма неприятны по многосложности церемоний и не своевременности. Заставить переносить труп по прошествии трех дней после смерти – очевидно вещь тяжелая для выполняющих. Употребление при устроении гроба железных гвоздей и скобок (ручек) не приносит для долговечности гроба никакой пользы; обычаи – хоронить в могиле умершего разного рода бумажные вещи (мин-ци) и вешать над гробом бумажный полог, зарывать в землю при гробе (бао) круглые корзины, наполненные мясом, (сяо) корзины с рисом и пшеницей, (ун) глиняные сосуды с вином, сухим мясом, (сы) уксусом и (хай) мясными супами, и черные шелковые материи – слишком вредны для самого трупа усопшего. Было много и других церемоний, как например: семейству умершего три дня не принимать пищи и предаваться постоянному сетованию, нанимать вместо себя способных для исполнения обряда плача с тем, чтобы, по прошествии периода плача, самим хвастаться пред другими строгостью исполнения этого обряда, обращаться всем посетителям умершего к носящему большой траур со словами утешения, хотя бы эти слова на самом деле были одни пустые звуки. Вообще все эти похоронные обычаи истолкователи церемоний объясняли с различных сторон. В настоящей же книге помещены только самонужнейшие правила из лучших толкователей похоронных церемоний, исполнение которых сообразно с временем, все лишнее опущено и оставлено только существенное. Автор при составлении настоящего по преимуществу руководствовался книгами Чу-гао, Цзи-лио, Цзи-яо и другими.

Тотчас же после смерти, все члены семейства одеваются в траур и не принимают пищи.

Примеч. Дети покойного расплетают при этом волосы и оставляют ноги не покрытыми; жены и наложницы отлагают головные уборы и надевают траур. Вообще все члены семейства, мужчины и женщины, облекаются в траурные одежды, изгнав из дома все цветное и блестящее.

Мужчины и женщины предаются плачу и воплям неутешным. Дети со дня смерти отца спят на соломе, имея под головой вместо подушки кусок земли.

Примеч. Ночью они спят по обеим сторонам покойника на соломе и куске земли; в случае же болезни кого-либо из них, могут спать на снопах травы.

Для этой церемонии избираются сан-чжу – распорядитель погребения и чжу-фу – распорядительница.

Примеч. Распорядителем обыкновенно бывает старший сын покойного, а за неимением детей, отправляет эту важную обязанность старший внук. Он один приносит жертвы пред прахом умершего каждое утро и вечер, и возливает вино. Распорядительницею бывает жена покойного, или жена распорядителя.

Если отец семейства надевает траур по своей жене, тогда он отправляет обязанность – приносить пред прахом покойницы жертвы и возливать вино, делая при этом ей поклонение только в пояс; а его дети при приношении жертвы производят плач и коленопреклонения.

Муж, при погребении своей жены и детей, также бывает исполнителем жертв; вообще на такие случаи избирается кто-либо из старших в роде. Если дед семейства еще жив, то он бывает сан-чжу; только его обязанности ограничиваются встречей и провожанием посетителей. При обряде погребения жены, муж обыкновенно отправляет должность приносителя жертв и вина с поясными поклонами, заставляя при этом своих детей плакать и кланяться в землю пред усопшей.

Братья, при погребении своих жен и детей, если у них нет в живых родителей, каждый в своем семействе отправляет должность сан-чжу, вместе ли они живут, или порознь.

При смерти малолетних детей у братьев не бывает распорядителя; даже мать не может быть распорядительницей. Обязанность же приносить жертву и возливать вино лежит на братьях.

По случаю смерти одного из братьев, если у него нет ни отца с матерью, ни детей и внуков, избирается в сан-чжу старший из братьев; а если нет и родных братьев, то приглашается для исполнения этой обязанности один из братьев дальних колен, который обязывается находиться неотлучно в доме покойного и, не смотря на свое отдаленное родство, приносить каждодневно жертвы до самого окончания большого траура (т. е. 100 дней).

Если умрет женщина вдовая и бездетная, в таком случае распорядителем при её погребении бывает деверь; если нет в живых ни одного деверя, то избирается в сан-чжу однофамилец её мужа, если же не отыщется и однофамильца, распорядителем избирается один из родственников покойницы. По книге Цзю-ли, если нет однофамильца, то должно избрать в сан-чжу ближайшего соседа, – но родственникам жены, хоть они и ближе к покойной, отнюдь нельзя поручать этой обязанности. Чжу-кэтин Сянь-шэн сказал: «При погребальной церемонии, хоть и нет в доме умершей потомков, не следует обходиться без распорядителя; если некому из родственников поручить эту обязанность, нужно пригласить для этого из коротких соседей, или родственников покойной – людей совершенно сторонних. Родственников умершей, по моему, удобнее избирать в сан-чжу, потому что только происходящие из дома её мужа в отношении к покойной считаются чужими, а происходящие из её дома по отношению к ней – прямые родственники. Для чего же после этого избирать соседей? при том же – при исполнении соседом обязанности распорядителя – в доме покойной, из подозрения к нему, как человеку постороннему, могут произойти беспорядки. Итак, только в случае отсутствия однофамильцев мужа и родственников умершей, право распорядителя можно поручить соседу».

Для исполнения некоторых экономических обязанностей при церемонии погребения избирается хо-сан – закупщик.

Примеч. Этим званием облекается способнейший из родственников или друзей дома покойного; ему вменяется в долг найти и приобрести все вещи, необходимые при обрядах погребения.

Также точно избирается из родственников и друзей дома особа, коротко знакомая с подробностями отечественных церемоний, называемая сян-ли – уставщиком или законоведцем. На сян-ли лежит обязанность передавать носящему большой траур все мелкие обрядовые правила погребения.

Сверх того избираются еще три лица, участвующие при церемонии погребения, а именно: сы-хо – расходчик, сы-шу – писец и сы-чжу – чтец молитв при жертвах. Сы-хо заведует всеми входящими и выходящими суммами. Сы-шу вписывает каждую приходорасходную статью в отдельную книгу. Сы-чжу отправляет некоторые обязанности при жертвах, вместо главы дома, носящего траур. Он должен быть непременно в малом трауре и избирается обыкновенно из родственников или друзей дома умершего. Он обязан носить темное платье и отнюдь не являться в парадном наряде. Впрочем звание сы-чжу только тогда приложимо, когда распорядителем при погребении бывает или сын, или внук покойного; но когда муж или братья при погребении членов своего семейства сами бывают сан-чжу, тогда обязанность сы-чжу совершенно лишняя. Сын покойного, в продолжении всего траурного периода, предается постоянному плачу и сетованиям; очень естественно, что он не в силах выполнить сам все подробности церемоний и поставляется в необходимость сложить часть своих обязанностей на помощника. Все поименованные выше лица занимаются или приготовлением всех вообще вещей, нужных при совершении погребальных обрядов, или изъяснением церемониальных уставов. Так напр. на сян-ли лежит долг предварительно объяснять все тонкости предстоящей церемонии; хо-сан и сы-хо заботятся о приготовлении материальных вещей, чтобы во время акта совершения церемоний не оказалось в чем-либо недостатка. В звание помощника распорядителя при церемониях и прочих соучастников непременно должны приглашать только богатые дома; а в домах небогатых – два, три приятеля дома без затруднения могут совместить все вышесказанные обязанности.

Ниже следует описание вещей, необходимых при погребальной церемонии и приобретаемых распорядительностью хо-сана и сы-хо.

Примеч. Богачи непременно должны приготовлять эти вещи ко времени церемоний, а люди недостаточные могут ограничиться только приобретением вещей, относящихся к устройству гроба и погребению, на столько, на сколько позволяют их денежные средства; остальное все можно оставлять.

Вещи, нужные при перенесении умершего. Одр без ножек, циновка, одеяло, подушка. Примеч. Все эти вещи из числа употребляемых в обыкновенное время в доме.

Вещи для омовения умершего. Теплая вода; два сосуда для воды; водою из одного сосуда омывают верхнюю часть трупа, а водою из другого нижнюю; два холщовых полотенца: одним отирают верхнюю часть тела, а другим нижнюю.

Вещи, употребляемые при одевании умершего. Хлопчатая бумага, шелк, желтая шелковая материя, бумажный холст для пеленок. Примеч. Для пеленок приготовляются три полотнища из холста поперек и столько же вдоль; продольный холст должен быть вдвое длиннее трупа; концы этих полотнищ – поперечных и продольных – связываются с двух сторон, а оконечности каждого полотнища снова разрезываются на три ленты. Тюфяк, набитый хлопчатой бумагой; он в длину и ширину бывает больше тела умершего; если нет ваты, тюфяк набивается грубой древесной бумагой. Ватное одеяло по длине и ширине гроба. Подушка, набитая тростником, в виде конского седла.

Вещи для устройства гроба. Сырой лак, фарфоровый порошок, измельчённый и просеянный чрез сито; в крайности сказанный состав заменяется порошком из новой черепицы. Каменное масло (ши-гао), состав ли-цин. Для этого состава требуется немного порошка из устричных раковин и воску; эти два вещества, в соединении с постным маслом, кипятятся на огне. Когда этот состав, вскипевши, будет готов, – им заливают четыре угла во внутренности гроба. Если гроб внутри и извне обит холстом и несколько раз был натираем лаком и фарфоровым порошком, в таком случае можно обходиться и без состава ли-цин. Дно гроба настилают древесною бумагой пи-чжи и ею же закладывают трещины во гробе.

Вещи, полагаемые в рот умершему. Жемчуг, драгоценные камни, порошок из золота и серебра, или вместо всего вышесказанного один порошок из серебра, или даже два зерна растения ши-цзюнь-цзы.

Вещи для жертвоприношения умершему. Стол, курительные свечи, рюмки для вина, чайные чашки, плоды, приправы к кушаньям, сухие мяса, супы из мяса (все это раскладывается на столе, по воле распорядителя) и скатерть для покрытия жертвенных вещей. Примеч. Скатерть сплетается из бамбукового дерева в виде квадратной крыши и обертывается сверху флером, или другою шелковою материей. Её единственное приложение – накрывать собою вино и жертвенные вещи на столе.

Вещи, нужные для седалища души. Кукла мертвеца из белой шелковой материи (хунь-бо), именное знамя умершего (минь-цзин), стул, стол, подушка для сиденья, полный костюм платья, сосуд для омовения, полотенце, кровать для души, снабженная пологом, одеялом, тюфяком, подушкой, циновкой и башмаками, т. е. вещами, употреблявшимися в обыкновенное время умершим.

Вещи для траурного платья. Пеньковый холст разных сортов от грубейшего до тонкого, для пяти костюмов употребляемых во время траура. Пеньковые веревки для траурных шапок и поясов, башмаки, сплетенные из травы, и палка. Примеч. В трауре по отце, наследник употребляет бамбуковую палку, а по матери – утуновую, вверху несколько круглую, а внизу квадратную, корнем обращенную вниз, длиною по грудь.

Вещи, нужные при опущении гроба в могилу. Известь, мелкий песок, рисовый отвар, памятник, воздвигаемый на месте погребения, и порошок древесного угля. Примеч. Если есть возможность приготовить состав из извести, мелкого песку и глины, то можно обойтись без угольного порошка.

Вещи, нужные при выносе покойного на кладбище. Большие носилки, балдахин, похоронные регалии, в форме опахал, хоругви на палках, табель умершего, ящик для табели, носилки с куреньями, столы для жертвенных вещей и особый экипаж – носилки для души.

По книге Цзяли-ту, положены, согласно с обычаем древних, особые носилки для бумажных вещей (минь-ци), зарываемых в могилу, но, по мнению автора сказанной книги, мин-ци располагаются на одре умершего, а не на особых носилках. Впрочем теперь уже вовсе не употребляют мин-ци – а следовательно нет надобности и в носилках.

Об устройстве гроба. Устройство гроба требует особенного внимания; в древности люди, достигшие шестидесяти лет, каждогодно подвергали свой гроб тщательному осмотру; достигшие семидесяти лет осматривали гроб в каждое из четырех времён года, а восьмидесятилетние старики каждый месяц. Люди с состоянием должны заблаговременно приготовить его для себя. Для устройства гроба употребляется лучшее еловое дерево. Нет нужды сколачивать его из четырех цельных досок; он может быть сделан и из десяти кусков ели; гроб, по своей форме, должен быть квадратный, прямой, толстый, не слишком громадный; внутренность его должна быть на столько мала, чтобы достаточна была для помещения тела покойного; лишних карнизов и высоких ножек отнюдь не нужно. В северных областях Китая устраивают гробы так, чтобы самый гроб и крыша были одинаковы по величине. Гвозди для этого употребляются из Бразильского дерева. При открытии внутренности гроба, он совершенно отделяется от крыши; с правой и левой сторон просверливают по два отверстия: внутри широкие, а снаружи узкие, для того, чтобы во время окончательного закрепления гроба гвозди своим острием прошли прямо в средину. Этим способом гроб бывает закупориваем весьма крепко. В оставшиеся на поверхности гроба пазы и дыры втирают состав сырого лака, смешанного с каменным маслом (ши-гао) и фарфоровым порошком, или употребляют вместо этого порошок из новой черепицы. Но предварительно внутреннюю и внешнюю стороны гроба покрывают толстыми слоями состава фарфорового порошка, или новой черепицы, соединенной с сырым лаком. Вообще, если окажутся где-либо на гробе небольшие трещины, их так же заливают лаком и фарфором. В обыкновенное время гроб несколько раз подвергается операции покрытия лаком, но при наступлении времени похорон, его тщательным образом свидетельствуют и снова обмазывают внутри и вне лаком с фарфоровым порошком. Кроме того обливают внутренность гроба вскипяченным на огне составом ли-цин, толщиною более чем на полдюйма, и все протяжение внутри гроба оклеивают лучшей древесной бумагой. Потом вниз гроба полагают слой мягкого тростника, на поверхность которого особо настилают слой нежной лучшей бумаги вышиной на 2 или на 3 слишком дюйма. Наверх этой постилки кладут семизвездную доску. Вообще внутри гроба вовсе не употребляют извести. В минуты запечатывания гроба заливают на поверхности пазы и дыры лаком с известью. Если гроб внутри и вне обит прозрачным холстом и налакирован, то нет надобности прибегать к составу ли-цин. Равным образом, по воле распорядителей, часто не полагается в гроб семизвездная доска. Случается, что при скоропостижных кончинах покупают гробы, устроенные несообразно с принятыми правилами; в таком случае, ко времени положения умершего в гроб, необходимо требуется предварительно обмазать его внутри и вне лаком с известью; потом покрыть его большими мокрыми холщовыми простынями и поставить под дно гроба большие сосуды с водой, – в самое короткое время лак и известь высохнут. Затем нужно натереть гроб составом ли-цин, по вышеизложенному способу, и гроб будет крепок и надежен. Бедные семейства часто покупают готовые гробы, с внутренними и внешними трещинами. Для законопачения их сначала употребляют паклю с известью, а потом несколько раз снова обмазывают гроб составом порошка новой черепицы с кровью свиньи, При последнем способе гроб немного стоит издержек и выходит прочен.

В погребальной церемонии устройство гроба занимает самое почетное место, потому что умерший один только гроб может взять и употребить на себя, больше ничего; остальные церемониальные принадлежности для мертвого не составляют предмета крайней необходимости. В наше время есть люди, ни сколько не заботящиеся об устройстве гробов для своих умерших; многие простирают свое нерадение по этому предмету до того, что при выносе покойника равнодушно смотрят на вытекающую из гроба кровь и выскакивающих червей. Они обыкновенно, в оправдание свое, говорят: книга Цзя-ли трудна для выполнения, – и слагают свою вину на буддийских и даосских монахов, не сознаваясь в своей крайней беспечности при исполнении обязанностей по отношению к праху и гробу покойного. Кто не заметит в таких поступках гнусных примеров непочтения к родителям? Почему бы им, вместо пустых трат на предметы бесполезные, не озаботиться приобретением самонужнейших вещей, требуемых правилами погребальной церемонии.

В доме умершего приготовляется одр (ши-чуан), для перенесения на него тела покойного.

Примеч. Этот одр бывает обыкновенно без ножек и ставится перед кроватью умершего; на него постилают циновку и кладут подушку, для удобнейшего исполнения процесса омовения и малого одевания.

Омовение. Для омовения приготовляется свежая теплая вода и два полотенца: одним полотенцем отирают верхнюю часть тела, а другим нижнюю. Мужчин омывают мужчины, а женщин женщины. По окончании омовения, полотенца и вода зарываются в землю.

Вещи, полагаемые в рот умершему. В богатых домах, в рот умершему кладут жемчуг, драгоценные камни, золото и серебро в порошках, и по преимуществу, один серебряный порошок. Сун-ли-ань по этому случаю сказал: «Людям несостоятельным достаточно класть в рот своим умершим три зерна растения ши-цзюнь-цзы, как вещь едомую и имеющую свойство умерщвлять в разлагающемся организме насекомых».

Малое одевание (сяо-лянь). После омовения, тотчас надеваются на умершего чистые рубаха и исподницы. Потом начинают обертывать каждый палец руки покойника слоем шелковой ваты; затем, снова окутав ватой все пять пальцев, продолжают таким образом далее вверх до ручной кисти и локтя; ноги крепко завертывают в полотняные треугольники (онучи); остальные же части тела покрывают слоем шелковой ваты, в сгибах между костями обертывают особенно толстыми слоями. Затем из сырцовой шелковой материи сшивают три длинные мешка. Два из них надевают на руки до локтя; оставшиеся от мешков концы разрезывают на ленты шириною слишком в дюйм, и ими, начиная от ручной кисти, пеленают руки до самых плеч и потом, перекрестивши ими спину, завязывают их на груди. Так же точно и ноги они кладут сначала в мешок и, потом разрезав концы мешка на ленты, шириною в три слишком дюйма, обертывают, начиная с подошв ног до лядвий, и завязывают правые концы лент с левыми. Кроме того берут цельное полотнище той же материи, длиною вдвое больше тела покойного, и им окутывают тело, начиная с плеч и нисходя до задних частей; оставшиеся два конца материи разрезывают на три ленты и подстилают под спину. Две крайние ленты верхнего конца опускают с плеч вниз, а двумя крайними лентами нижнего конца обертывают задние части, и затем верхние и нижние концы соединяют на пояснице. Среднею верхнею лентою иногда покрывается голова, и тогда обе средние – верхняя и нижняя идут в дело, а иногда они обрезываются, как ненужные. Под продольные полотнища материи предварительно подстилают два поперечные полотнища той же материи; концы с обеих сторон разрезываются на три ленты; ими пеленают грудь и брюхо. При этом если встретится на материи прореха, то она немедленно должна быть зашита шелком. Наконец облекают умершего в новую одежду и надевают парадную шапку; выпрямив у покойника ноги и руки. Так в настоящее время производится процесс малого одевания! Он краток, удобоисполним и надежен. В домах людей несостоятельных употребляют на этот предмет немного шелковой ваты, а белый холст заменяет при этом все остальное. И это средство также достаточно для сохранения праха покойного.

По окончании малого одевания, приносится большое одеяло, набитое мягкой древесной бумагой, длиною вдвое больше тела покойного, и настолько широкое, чтоб достаточно было обернуть и накрыть труп. Затем, подняв труп, постилают это одеяло на поверхности одра и полагают труп в выпрямленном положении на средину одеяла. Потом покрывают его со всех сторон одеялом и оставляют в таком виде до времени большого одевания.

Приготовления к жертве возлияния вина (дянь). Предварительное приготовление к этой жертве. По окончании малого одевания, ставится стол пред, одром умершего, на котором в порядке располагаются курильницы, свечи, рюмка для вина и чайные чашки; так же – особо ставят на столе оставшиеся от покойного любимые его яства; прибавляются к этому и вновь купленные жертвенные вещи.

Процесс жертвоприношения. Сы-чжу подходит к столу и, став на колени, возжигает куренье и возливает вино на столе; затем, поклонившись в землю, поднимается. Носящий большой траур (сяоцзы) позади его стоит на коленях, и только, падая на землю, производит плач; он не делает земных поклонений. Следующие за них младшие члены семейства дважды кланяются в землю. Так оканчивается жертва, дянь, и жертвенные вещи накрываются скатертью. Если муж распорядителем при похоронах свой жены, или брат по своем брате, то в первом случае – муж, стоя, приносит жертву и возливает вино, делая при этом поклоны в пояс, – а в последнем случае брат так же сам совершает этот обряд, стоя на коленях. При этих случаях не бывает сы-чжу. Вообще обряд дянь совершается по вышеизложенному способу.

Жертва дянь есть как бы основанное на простом законе по отношению к ближним служение своему ближайшему предку; в этом акте ему подносятся съестные вещи, как бы живому. Поэтому при жертве дянь не бывает возлияния вина на землю и не читается молитв. Только носящий большой траур (сяоцзы) производит плач, а сы-чжу вместо него возжигает куренье и возливает вино. И в самом деле сяо-цзы в эти минуты бывает преисполнен грусти, потому он не в силах сам выполнить обрядные правила. Существует обычай в день смерти умершего совершать жертву дянь, когда сяо-цзы сам совершает все подробности этого обряда и даже читает молитву. Но таковые действия обличают в совершителе нетерпеливое желание – скорее водворить умершего в числе умерших предков. А с другой стороны – должно ли в такие критические минуты заводить в доме совершенно напрасно так много лишнего?

Одр переносится с прахом умершего на средину зала и ставится рядом с гробом.

Примеч. По окончании жертвы дянь гроб вносится в средину залы; вслед за тем переносится и одр с умершим и ставится рядом с гробом для удобнейшего совершения процесса большого одевания.

Большое одевание и положение во гроб. Если семизвездная доска не полагается во гроб, то на поверхности постланной туда мягкой бумаги, раскладывают перевязки, сделанные из толстого бумажного холста, вдоль гроба – в одно полотнище, а поперек – в три. Каждое полотнище с обоих концов разрезывается на три ленты. Поперечные настилаются внутри гроба сначала, а на верх их полагается продольное полотнище, концы которого выпускаются по краям гроба. Потом, взявшись за одеяло, которым покрыт умерший еще во время малого одевания, общими силами приподнимают его и полагают в гроб; при этом расправляют одеяло, чтобы не оставить на нем складок. Потом раскрыв одеяло, подкладывают под голову подушку, сбоку которой кладут выпавшие зубы и вылезшие волосы покойного. Затем ощупывают во гробе незанятые пустоты и закладывают их мягкою бумагою (мянь-чжи). В настоящее время принято обычаем: одному из ближайших родственников покойного, сбрасывать с себя платье для прикрытия им пустот гроба. Мысль, конечно, хороша, но необходимо нужно, чтобы это платье было вымыто, чисто и сухо. Такого рода жертвователи обыкновенно разрывают свое платье на куски и ленты, и, смотря по величине и малости пустоты, замещают их. При этом наблюдают, чтобы прах умершего лежал во гробе в прямом и невозмутимом положении. Далее накрывают умершего малою простынею, выкроенной по величине гроба, – и, свернувши одеяло сверху и снизу и прикрывши левою стороною правую, производят окончательный процесс пеленания. Сначала связывают продольные концы полотнищ, а потом поперечные. Кончив обряд большого одеяния, тотчас же закрывают гроб крышей. Открывшиеся при этом на поверхности гроба пазы и трещины заливают сырым лаком с фарфором и известью, и запечатывают деревянными гвоздями, а отнюдь не железными. При этом строго запрещается влагать в гроб металлы, драгоценные и редкие вещицы, чтобы не привлечь чрез то внимания татей?

Есть люди, которые сомневаются в существовании у древних обычая – при одевании пеленать умершего. Они уверяют, что в настоящее время обыкновенно, облачив умершего, оставляют непокрытым его тело; но употреблять при этом такой нескромный способ пеленания, что совершенно закрывать голову и ноги умершего – никак не следует. Способы пеленания, употребляемые при большом и малом одевании умершего, имеют целью – сохранение в целости всех частей его тела. Пусть упрекают нас в том, что посредством пеленания мы закрываем фигуру умершего; но разве крыша гроба не закрывает так же фигуры покойного? Кроме того известно, что мертвое тело весьма легко подвергается разложению. В былое время слышал я от одного почтенного господина рассказ о похоронах знакомого ему человека, в жаркую пору скончавшегося и ранее месяца после смерти погребенного; когда процессия погребальная дошла до неровных мест, вдруг носилки обломились, гроб упал, крыша его открылась и все увидели, что голова умершего лежит подле ног; а можно бы избежать такого несчастия, если бы умерший был окутан пеленами. Глубока мысль древних, определивших правила пеленания умерших!

В древности, при большом одевании, надевали сначала на умершего несколько десятков костюмов, а потом уже закрывали его одеялом и пеленами. Но, по книге Цзя-ли, процесс малого одевания вовсе оставлен, в то время не пеленали вовсе покойника и не закрывали ему лица. В день же положения во гроб в первый раз накрывали его и пеленали. Таким образом обряд малого одевания и пеленания соединен с большим одеванием, совершаемым в день положения умершего во гроб. Правила для этого не многосложны и удобны для выполнения. Цю-цюн-шань непременно советует, в своих сочинениях, держаться обоих обрядов одевания умершего, согласно с древними преданиями; но его правила слишком тяжелы и неудобны.

Приготовления к жертвоприношению (дянь) умершему. По окончании процесса большого одевания, тотчас приносится скончавшемуся жертва дянь, за которою уже следует положение тела умершего во гроб.

Правила при жертве одинаковы с церемонией, изложенною при малом одевании. Сы-чжу, возжегши куренья и разливши вино в рюмки, читает во всеуслышание доносительную речь. В этой речи говорится: (Сяо-цзы) сын в большом трауре, по имени такой-то, осмеливается выразить скорбные чувства пред прахом своего отца, по имени такого-то. Избыток соделанных им неправд разразился несчастьем на тебе – его родителе, таком-то. Обязанный тебе рождением, воспитанием и бесчисленными благодеяниями, он вдруг лишился тебя навеки. И вот теперь предстоит совершить над тобою обряд положения во гроб. Уж не услышит он больше твоих отеческих наставлений и не увидит тебя! Увы! его сетования ужасны! Зачем так внезапно он доведен до такого крайнего несчастия? О чем с благоговением доношу.

В книге Цзя-ли вовсе не упоминается о доносительной речи (гао-сы). В настоящее же время введена она между народом, только самая церемония при этом совершается по правилам простого возлияния вина пред прахом предков (дянь-ли), а не совершается полной жертвы предкам – по правилам Цзи-ли. Некоторые уверяют, что если этот акт совершается не по церемониям полной жертвы предкам (Цзи-ли), то не нужно совершенно при этом и доносительной речи. Но при процессе большого одевания и положения во гроб родственного тела, с которым уже больше нельзя увидеться, естественно рождается в ближайших родственников умершего опасение насчет спокойствия и безмятежности души покойного. Поэтому доносительная речь произносится с целью успокоить душу умершего. Ясно, мысль этого прибавления вытекает из родственных благожеланий душе покойного. Впрочем доносительная речь (гао-сы) не одно и то же с молитвой (чжу-вэнь). Она подобна тем речам, которые читаются после жертвоприношений предкам, известным под именем цзу-дянь и и-дянь, и так же, по-видимому, нисколько не противоречит сущности церемонии. Доносительная речь (гао-сы) произносится устно и не предается сожжению; а чжу-вэнь – молитва, всегда излагается на бумаге и по прочтении сжигается. Доносить что-либо устно – значит служить предкам, по обыкновенному человеческому закону; а процесс сожжения молитвы – выражает служение предкам – как духам. После погребения, жертвою юй-цзи начинается уже совершение полных жертв предкам, при чем сжигаются и доносительные молитвы.

Об устройстве холщового занавеса. В зале, где лежит умерший, устраивают холщовой занавес, который ставят пред гробом; он отделяет приходящих посетителей от членов семейства.

О приготовлении хунь-бо (куклы для души). В том же зале становят куклу души. Её обыкновенно сшивают из пяти аршин белой шелковой материи. Этот кусок материи свертывают в одну длинную трубку и на самой средине завязывают узлом; из верхнего от узла конца выходит голова, а из двух сторон узла – уши; из висящего же вниз, второго от узла конца, делают две ноги. Эта фигура человеческая предназначается для обиталища в ней души покойного.

Об устройстве лин-цзо (седалища для души). Вместе с тем устраивают седалище для души (лин-цзо).

Перед гробом, вне занавеса, становят кресло с подушкой; на эту подушку размещают оставшуюся после покойного одежду. Потом вносят в комнату сколоченный на этот случай из бамбука человеческий скелет и, облачив его в одежду покойного, сажают в кресло, как живого человека, со сложенными благоговейно у груди руками. Поверх одежды скелета подшивают шелком куклу души. Затем пред креслом скелета ставят стол, на котором расставляют куренья, свечи, и проч. вещи, нужные для жертвы дянь. 1-е примеч. Жертва дянь приносится при этом случае по изложенным выше правилам. 2-е примеч. Оставшуюся после покойного одежду располагают так же и на отдельном кресле, куклу души ставят особо на подушку кресла.

Приготовление к жертве дянь. Правила при этой жертве одинаковы с вышеизложенными. В доносительной речи прибавляется: Непочтительный сын, по имени такой-то, осмеливается во всеуслышание объявить пред прахом своего родителя, по имени такого-то, следующее: глубоко скорбит он о потере своего родителя, по имени такого-то; уж запечатан твой гроб, и он внезапно лишился тебя навсегда; благоговейно приготовив седалище для твоей души, он, исполненный скорбных чувств, со слезами подносит тебе в жертву вино; о чем осмеливаюсь донести. – Остальное также по-прежнему.

Примеч. Случается, что некоторые умирают на чужбине; в таком случае члены семейства, получив об этот известие, тотчас устраивают лин-цзо (седалище для души) и совершают обряд дянь. В доносительной речи умершему, вместо слов: уж запечатан гроб, и мы внезапно лишились тебя навсегда, говорят: Хоть ты скончался и далеко, в таком-то месте, но когда скорбная весть о твоей кончине достигла нашего дома, мы осмелились устроить седалище для твоей души и пр.

Именное знамя (мин-цзин) устраивается из шелковой материи фиолетового цвета и бывает шириною в цельное полотнище материи. У чиновников первых трех классов оно бывает длиною до девяти аршин, пятого класса и ниже восемь аршин, шестого класса и ниже по семи аршин. На знамени делается надпись: Гроб такого-то чиновника, по имени такого-то. Если умерший не чиновник, то на знамени пишутся его родовая фамилия и имя. Именное знамя привешивается к крючку, который в свою очередь прикрепляется к древку, подобно обыкновенному воинскому знамени, только несколько длиннее сего последнего. К верхнему концу знамени приделывается треугольный венчик, а к нижнему деревянный пьедестал, который соединен во всю длину знамени с венчиком посредством бамбукового столбика. Это знамя ставится в зале, по правую сторону, рядом с седалищем души (лин-цзо). На именном знамени не следует выставлять посмертное имя умершего и жалуемый государем по смерти умершему чин, не нужно тоже прибавлять в конце заимствованные имена и прозвания славных мужей.

По книге Цзя-ли устраивается кукла для водворения в ней души умершего и именное знамя (мин-цзин) для того, чтобы знать народу, кто таков умерший. Но в настоящее время в народе, сверх сказанных двух вещей, еще прибавляют лин-вэй – табель умершего. Церемония приготовления этой последней вещи не для всех удобна. В таком случае вместо именного знамени достаточно употреблять табель. Хотя ученые и вельможи, кроме куклы души (лин-хунь) и именного знамени (мин-цзин), употребляют при настоящем случае особо табель умершего, но это незаконно.

В доме умершего приготовляют кровать для души, которую и ставят в зале на восточной стороне от гроба.

Примеч. Эта кровать снабжается пологом, подушкою и одеялом. На ней совершается каждодневное отдохновение души во время ночи, подобно тому, как умерший спал при жизни в обыкновенное время. По случаю же тесноты комнат, кровать души не всегда употребляется.

Затем в доме умершего приготовляются пригласительные билеты к родственникам и друзьям.

Примеч. Хо-сан и сы-шу, вместо носящего большой траур, отправляют билеты. Форма билетов должна быть сообразна с местными обычаями. На каждом билете выставляется имя чжу-сана (распорядителя).

В книге Ли-цзи, в отделе Сан-ли, носящий большой траур называется при настоящем случае ай-цзы или ай-сунь-цзы, сыном или внуком, оплакивающим смерть отца или деда. При похоронных жертвах он носит название сяо-цзы или сяо-сунь, почтительного сына или внука, а на пригласительных билетах, если скончался отец, его называют гуа-цзы – сиротой, а если скончалась мать ай-цзы – плачущим сыном. Если умерли отец и мать вместе, его величают на билетах гуа-ай-цзы – осиротевшим, плачущим сыном. Впрочем это не имеет основания в древних церемониях и выдумано народом время от времени. Вещь, конечно, не необходимая, но для исполнения удобная.

На третий день после смерти, в доме умершего облекаются в траурное платье. Существует для этого пять видов траурных одежд. Каждый член семейства умершего надевает свою одежду.

Примеч. По древним церемониям, после акта малого одевания умершего, все члены семейства держались правила не застегивать платья, не заплетать волос и носить на голове белую холщовую повязку. Но на четвертый день каждый из них одевался в свой траур. Сы-ма-вэнь-гун говорит: «С минуты положения умершего во гроб до конца плача протекает времени слишком много. Если бы все в период траура не надевали парадной шапки, а ходили в незастегнутом платье и белых повязках, то они, естественно, возбудили бы к себе страх в народе. Итак каждому достаточно носить во время траура положенную по похоронным церемониям одежду». В настоящее время обыкновенно на третий день надевают траур. Этому правилу нужно следовать. Но бродить расстегнутым, распускать волосы и носить белые повязки на голове – трудно для простого народа.

Пять видов траурного платья. Первый вид платья называется чжань-цуй – неподрубленным холщовым платьем, в которое облекаются на три года.

Примеч. Этот вид платья приготовляется из самого грубого пенькового холста. Слово чжань значит неподрубленный. Вообще у этого платья полы и подол не подрублены.

Второй вид траурного платья называется цзи-цуй – с подрубленными полами и подолом; при этом платье вменяется в обязанность носить посох; в него облекаются на один год.

Есть траурное платье цзи-цуй без посоха, годовое, за тем есть цзи-цуй пятимесячное и трехмесячное.

Примеч. Слово цзи значит подрубленный. Платье цзи-цуй приготовляется из довольно ровного пенькового холста, с подрубленными подолом и полами.

В книге Цзю-ли упоминается о платье цзи-цуй трехгодовом, в которое облекаются дети по смерти матери своей. По правилам же, принятым в настоящее время, при трехлетнем трауре все надевают платье чжань-цуй и тем самым отвергают сказание книги Цзю-ли.

Третий вид траурного платья называется да-гун; в него облекаются на девять месяцев.

Примеч. Одежда да-гун, получила свое название от способа приготовления холста грубого и редкого. Покрой этого наряда одинаков с одеждою цзи-цуй, он приготовляется непременно из грубого, выбеленного холста.

Четвертый вид траурного платья называется сяо-гун. Его носят только пять месяцев.

Примеч. Одежда сяо-гун так названа по способу приготовления холста тонкого и частого. Покрой этого платья одинаков с покроем да-гун; шьется из довольно тонкого, выбеленного холста.

Пятый вид траурного платья, сшиваемого из тонкого пенькового полотна, называется сы-ма – трехмесячный.

Примеч. Слово сы со словом на шелк – синонимы. Нити из лучшей пеньки выходят в полотне тонкие, как шелк. Пеньковые лучшие полотна моют и пропаривают в кипятке; они идут на устройство траурных повязок и поясов; поэтому этот вид пенькового холста и называется сы-ма. Покрой пятого вида траурного платья одинаков с покроем сяо-гун; материал для него самый тонкий выбеленный холст.

О различии между траурными одеждами. Из пяти видов траурных одежд чжань-цуй занимает самое почетное место, а следующие за ним наряды цзы-цуй, да-гун, сяо-гун и сы-ма постепенно один за другим нисходят на меньшую степень важности. По правилам древних, одежда цзы-цуй различно употреблялась при трехлетних, однолетних с посохом и без посоха, пятимесячных и трехмесячных траурах.

По нынешним же правилам, при трехлетних траурах носят одежду чжань-цуй; таким образом она есть единственный трехлетний траурный наряд. Но одежды цзы-цуй, употребляемые при однолетних с посохом и без посоха, пяти– и трехмесячных траурах, все одинаковы. Одежды же да-гун, сяо-гун и сы-ма имеют каждая свое отличие. Это неизменный в настоящую пору определенный закон. Правда – есть трауры, которые в своей форме имеют некоторые особенности, а именно к ним пришиваются на груди и спине по куску холста и трехсоставные воротники. Объяснители церемоний часто называли наряды чжань-цуй и цзы-цуй одинаковыми, но между ними нельзя не заметить различия. В объяснениях на книгу Или говорится: «Носящий большой траур пришивает на поверхности траурного платья к груди лоскут холста, называющийся цуй, и такой же лоскут к спине, называемый фу-бань, правую и левую сторону шеи защищает воротником, называющимся пи-лин. Эта прибавка соединяет в себе ту мысль, что сердце сяо-цзы (носящего большой траур) до такой степени проникнуто скорбью, что куда он не обращается, нигде не находит себе успокоения. Ясно, что цуй, фу-бань и пи-лин суть особенные принадлежности одежды сяо-цзы, и такого рода платье исключительно должно быть употребляемо детьми при траурах по отце или матери». Цю-цюн-шань в объяснении на книгу Цзя-ли уверяет, будто все пять видов траурного платья цзы-цуй должны иметь цуй, фу-бань и пи-лин; но об этом нужно внимательнее порассудить. Одежда цзы-цуй годовая с посохом, употребляется сыном при жизни отца по случаю смерти своей матери; трехлетний наряд цзы-цуй носит мать семейства по случаю смерти своего мужа. Однолетний и без посоха наряд цзы-цуй носят, как траур, по деде и бабке, по дядях и тетках; пятимесячный траур цзы-цуй носят по прадеде и прабабке, а трехмесячный наряд цзы-цуй по прапрабабке и по старших родственниках в доме отчима, когда в сем последнем случается девятимесячный траур да-гун. Таким образом Цю-цюн-шань, украсивши траур цзы-цуй цу-ем, фу-банем и пи-лином, поставил его самовольно вровень с костюмом чжань-цуй. Он далее продолжает: «В такого рода трауры имеют право облекаться только младшие по смерти старших». Между тем в числе годовых трауров цзы-цуй с посохом и без посоха, у него помещены трауры по братьях, жене, детях, дочерях, племянниках и даже внуках, и при всех этих случаях он советует употреблять костюмы с цуем, фу-ба-нем и пи-лином. Не противоречат ли такого рода трауры старших по младших вышеприведенной его мысли? Души скончавшихся младших членов семейства не имеют нужды в такой чести от старших. Таким образом, по объяснению Цю-цюн-шаня, все трауры цзы-цуй должны быть снабжены подшивками на груди, спине и воротником. Уж слишком много прибавил он несообразного с принятыми правилами о траурах. В настоящее же время принято, при трехлетних только траурах, употреблять наряд чжань-цуй, а одежда цзы-цуй не считается принадлежностью трехлетнего траура. Из соображения церемоний, принятых в доме Вэнь-гуна, с повествованиями Ян-фу открывается, что цуй, фу-бань и пи-лин составляют исключительную принадлежность одежды чжань-цуй. Относительно же костюмов цзы-цуй нужно заметить, что если траур в доме совершается в честь старших родственников, то можно и к этому платью пришивать цуй, фу-бань и пи-лин, а если траур в память равных или младших родственников, то не следует употреблять платья с нашивками. Шапки при костюмах цзы-цуй в годовых с посохом или без посоха, пятимесячных и трехмесячных траурах, одинаковой формы. Все здесь сказанное, по-видимому, согласно с духом принятых церемоний, но я все таки с почтением повергаю свои мнения на суд мудрецов, знатоков отечественных церемоний.

В самый день облачения в траурные одежды, в доме умершего делаются приготовления к жертве (дянь) возлияния вина, которая совершается при настоящем случае с большею пышностью, чем в другое время.

Правила жертвенные. Сяо-цзы (носящий большой траур) занимает свое место; за ним и все остальные члены семейства становятся на свои места. Церемония начинается плачем и громкими рыданиями, во время которых делаются 4 поясные поклона и 4 коленопреклонения. Потом сы-чжу отходит в особое место для умовения рук и, подошедши к седалищу души, становится пред ним на колени. Здесь три раза возжигает он благовонные куренья и три раза приносит в жертву вино. Сделав обычные земные поклонения, он встает и знаком руки останавливает плач сетующих. Затем он произносит доносительную речь умершему. По окончании речи сяо-цзы и присутствующие при церемонии падают на землю, потом, вставши, делают 4 поясные поклона и 4 коленопреклонения. В заключение снова начинается плач и раздаются громкие рыдания, – чем церемония и оканчивается.

Когда муж, при похоронах своей жены, или брат по брате, бывают сами распорядителями (сан-чжу), в таком случае к правилам настоящей церемонии прибавляется особое для них место. Муж сам совершает весь обряд, делая при этом только поясные поклоны, а брат совершает обряд, стоя на коленях. При этом доносительная речь может быть произнесена чрез сы-чжу.

Доносительная речь. Такого-то года, месяца и числа, сяо-цзы по имени такой-то, осмеливается явственно донести пред прахом (гаосы) своего предка, по имени такого-то, следующее: глубока его скорбь о потере тебя, его родителя, по имени такого-то. Уже запечатан твой гроб, и ты так внезапно удалился из нашего круга. Удручаемый печалью, он отложил свои украшения и превратился в неутешно плачущего, потому что твои благодеяния к нему необъятны и велики, как небо. Вот уже сегодня он и все члены семейства облеклись каждый в свой траур и исполнились скорби невыразимой. О чем почтеннейше доношу.

В книге Цзю-ли вовсе не упоминается о доносительной речи. Но теперь многими принято произносит речи, и даже совершают при настоящем случае полную жертву (цзи-ли) умершему, как предку, – чего вовсе не следует. В настоящее время обыкновенно совершают в это время обряд дянь – принесения в жертву вина, с присовокуплением и доносительной при этом речи.

Облекшись в траурное платье, члены семейства совершают пред гробом умершего каждое утро и вечер жертву дянь (возлияния вина), а во время обеда подносят ему яства.

Правила жертвенные. Каждый день рано утром приготовляется перед кроватью души (лин-чуань) сосуд с водой и полотенце; носящий траур (сяо-цзы) снимает с постели куклу души (хунь-бо) и переносит её на седалище души (лин-цзо). Затем расставляются перед ней в жертву закуски, плоды, сухие мяса и мясные супы; после чего сы-чжу, став на колени, зажигает благовонные свечи и возливает вино, а сяо-цзы, упавши на землю, производит плач. Этим жертва дянь оканчивается, – и все жертвенные вещи на столе накрываются скатертью. Во время обеда убирают утренние жертвенные вещи и подносят в жертву обыкновенные, ежедневно в доме употребляющиеся, приправы к кушаньям и самые блюда. Правила принесения этой жертвы одинаковы с утренней жертвой. Вечерняя жертва равным образом совершается по образцу утренней жертвы, с тою только разницею, что по окончании жертвы возлияния вина, сяо-цзы относит куклу души на её духовную кровать. Этого рода церемонии неизменно повторяются каждый день. В первое и пятнадцатое числа каждого месяца приправы к кушаньям и число блюд бывают в большем обилии. Эти домашние церемонии оканчиваются тотчас после погребения умершего и принесения ему жертвы юй.

Если, по тесноте дома, не устроено кровати для души (лин-чуань), то при каждой утренней и вечерней жертве совершается только обряд дянь (возлияния вина), и уж нет необходимости вносить и выносить куклу души (хунь-бо).

Принято даже при каждой утренней и вечерней жертве читать доносительную речь умершему; но эта затея до крайности бесполезна и лишня; не нужно ей подражать.

По книге Цзю-ли, при каждой вообще жертве дянь непременно должен быть сы-чжу. А если некому поручить эту обязанность, то он необходимо должен быть употребляем по крайней мере со дня смерти покойного до времени облачения в траур. После же облачения в траур все утренние и вечерние жертвы, а равно подносимые в жертву яства сяо-цзы может выполнить один, без участия сы-чжу. И меньше церемониальности в доме, и удобнее для выполнения. Но в самый день погребения, церемониальных правил положено чрезвычайное множество; по этому случаю необходимо нужно приглашать сы-чжу.

Первого числа каждой луны во время утреннего жертвенного возлияния вина предлагаются в жертву яства.

Если случаются в эту пору вновь созревшие плоды, то предлагают и их в жертву.

Примеч. Разного рода приправы и плоды могут красоваться на столе в числе жертвенных вещей, как и в обыкновенное время при жертве дянь. Если к этому времени поспеют хлебные произрастания, то от каждого сорта хлеба подносится в жертву и новина, которая присовокупляется к числу снедных блюд.

Прибавление о семи жертвах чрез семь и сто дней после смерти. В книге Цзя-ли-цзун говорится: «Государю приносится жертва юй девять раз, в каждый девятый день со дня его кончины, удельным князьям семь раз – в каждый седьмой день, простым вельможам пять раз – в каждые пять дней, ученым три раза – в каждые три дня». Впоследствии народ, по смерти своих родственников, чрез каждые семь дней поставил необходимостью приносить в своих домах жертвы Будде и приглашать для совершения этих жертв буддийских монахов, которые объясняют народу, будто в продолжении каждой своей службы они постоянно видят исходящего из земли одного из десяти правителей духов. Ужасное заблуждение! По книге Хуйдянь Минской династии, по кончине супруг государя, великих князей, гунов и хоу – семь раз, чрез каждые семь дней, и в сотый день особенно, были отправляемы государем чиновники для жертвоприношения. В домах же ученых и вельмож чрез каждые семь дней приносили своим умершим в жертву животных и вино. По книге же Хуй-дянь, составленной при нынешней династии Цин, государь Кан-си в седьмое лето своего правления, прибавил и утвердил разные роды жертвоприношений, на случай кончины старших принцесс своего дома и их мужей, а равно и для выслужившихся из простого звания гунов, всех низших чиновников и всего вообще народа. Там определено приносить в сотый день по смерти, при годовой жертве и при всех обыкновенных жертвах вдвое меньшее количество жертвенных вещей, чем при жертвах чу-цзи и да-цзи. В настоящее время приняты следующие правила: семь раз чрез каждые семь дней, во время утренней жертвы дянь предлагается жертвенных съестных вещей несравненно больше, чем в другие дни. Если в сказанные дни случатся 1-е и 15-е числа месяца, то жертва совершается по особым правилам, положенным для первых и пятнадцатых и пятнадцатых чисел месяца.

Правила о жертве в сотый день увидим ниже.

Вообще по случаю прихода посетителей, сяо-цзы за занавесом падает на землю, а все его племянники или внуки выходят из-за занавеса и падают наземь. По окончании плача посетителями, сяо-цзы со своими племянниками или внуками кланяются им в ноги и благодарят за посещение.

Через сто дней оканчивается период плача и убираются вещи, ежедневно употреблявшиеся при утренних и вечерних жертвах (дянь). С этого дня сяо-цзы получает разрешение спать на циновке, подкладывать под голову деревянную полушку и вкушать постную пищу.

Цань-вэнь-чжи Сянь-шэн сказал: «В древности чрез три месяца совершали обряд погребения; при погребении умершему жертву юй. С принесением этой жертвы период плача оканчивался. В настоящее же время по разным обстоятельствам не успевают иногда приготовить приличное место для погребения; в таком случае, по правилам стодневного плача, должно прекратить большой траур».

По древним церемониям, жертва, приносимая по окончании периода плача, совершалась после троекратного повторения жертвы юй. И в настоящее время кто может в продолжении первых трех месяцев совершить обряд погребения, тот поступает по точному смыслу книги Цзя-ли. Но случается, что многие из низшего сословия, не нашедши в продолжении трехмесячного срока удобного для кладбища места, впоследствии целые годы проводят в этом исследовании, между тем жертва юй вовсе не приносится умершему. Спрашивается, следует ли в это время прекращать утренние и вечерние жертвы дянь? Следует по обилию обрядов исполненных в продолжении ста дней плача. И наоборот есть люди, которые или потому, что заблаговременно избрали и приготовили себе счастливое место для кладбища, или по причине крайне бедности не в состоянии долго держать умерших в своих домах, погребают их ранее трехмесячного периода, а весьма многие даже в продолжении первых десяти дней предают их погребению и приносят жертвы юй. В таком случае нужно ли им прекращать утренние и вечерние жертвы дянь? Нет, иначе ясно выразится недостаток терпения и внимания к памяти умерших. В настоящее время принято погребать умерших по прошествии трехмесячного срока, и затем чрез сто дней прекращать плач и ежедневные утренние и вечерние жертвы дянь. Тотчас после погребения приносят умершему жертву юй. Если умерший похоронен до положенного срока, в таком случае после погребения совершается жертва юй, но ежедневные утренние и вечерние жертвы дянь продолжаются в доме до трех месяцев. По окончании же стодневного плача приносится окончательная полная жертва. Прим. 1-е. Изложенные выше три случая, могущие встретиться при обряде погребения, могут быть с пользою приложены к делу. Прим. 2-е. Правила при жертве, приносимой по окончании ста дней плача, и форма молитвы при этой жертве одинаковы с жертвою юй.

Прибавление об обряде задержания гроба. В настоящее время между многими существует обычай, по случаю неимения счастливого для кладбища места, удерживать гроб с прахом покойного в своем доме. Для большего удобства, гроб обводят особою кирпичною стеною. Но чтобы утвердить гроб в этой стене, очевидно, предполагается перемещение его из зала в другое место. Это перемещение соединено у китайцев с особыми церемониями. Правила этих церемоний следующие:

Сяо-цзы и прочие члены семейства занимают свои места и производят плач. По окончании плача, сяо-цзы делает четыре поясные и столько же земных поклонов, выпрямляется и отходит к седалищу души. Там он, став на колени, произносит доносительную речь, по окончании которой снова кланяется в землю, встает, выпрямляется и, при участии других, переносит гроб в определенное для него место. Утвердив гроб, каждый из членов семейства снова занимает свое место и производит громкие рыдания. После рыданий, сяо-цзы опять кланяется четыре раза в пояс, и столько же в землю, выпрямляется и отходит в особое место для омовения рук. Омыв руки, он подходит к седалищу души и, отложивши посох, становится на колени. Здесь он возжигает куренья и возливает вино; потом, взяв посох, снова кланяется в землю, встает, выпрямляется и возвращается в зал на свое место; в зале снова делает четыре малые и четыре земные поклона, выпрямляется и сжигает доносительную речь. Этим церемония и оканчивается.

В доносительной речи говорится: Глубоко скорблю я о потере тебя, такого-то. Уже запечатан твой гроб, и ты так внезапно удалился из нашей среды. Искал, но не нашел счастливого места для твоей могилы; поэтому рассудил за благо заключить в отдельном месте твой гроб и удержать его на недолгое время в нашем доме. С благоговением поднося тебе малую жертву дянь, я чувствую, что не в силах перенести всех постигших меня несчастий. О чем осмеливаюсь донести.

Бывают случаи, что до погребения умершего переносят гроб его для сохранения на недолгое время в загородные места.

Начиная с обряда чао-цзу (представления умершего в храм предков) до обряда фа-инь (выноса тела), все обрядовые подробности одинаковы с церемонией погребения; только во время совершения жертвы дянь изменяется нечто в молитве. Она читается так: Я поражен скорбью о потере тебя, такого-то. Уже запечатан твой гроб, и ты так внезапно удалился от нас. Искал счастливого места для твоей могилы, и не мог отыскать. Принимая предосторожности против неожиданно могущих случиться в нашем доме грустных причин, я решаюсь сегодня перенести твой гроб на недолгое время в такое-то место. Благоговейно простираюсь пред твоей высокой душой и умоляю её неотлучно сопутствовать гробу. О чем осмеливаюсь донести.

Распоряжения при похоронах. В доме умершего делаются распоряжения относительно погребения.

Примеч. По принятым церемониям, погребение должно быть совершаемо чрез три месяца после смерти умершего. В настоящее время многие не могут так скоро исполнить этот обряд. В таком случае самые поздние похороны должны быть совершены никак не после трехлетнего траура.

Пред временем похорон, избирают место, удобное для кладбища.

Примеч. Народ часто обращается по этому предмету за советами к фын-шуям (смотрителям кладбищ) и во многом доверяет им. Но наследники умерших должны быть слишком с ними осторожны; не нужно ослепляться их предреканиями о том, что известные места принесут наследникам богатство и славу, а другие повергнут их в крайнюю нищету. Многолетние опыты показывают, что фын-шуи предлагают иногда такие места, что впоследствии приходится несколько раз переносить гроб из могилы в могилу.

Нашедши место для кладбища, определяют время погребения и извещают об этом письменно родственников и друзей.

Примеч. Форма писем обыкновенная; только в них не нужно прибавлять, в какой именно день будет приноситься жертва в домашнем храме (тан-цзи).

На камне умершего вырезывается эпитафия.

Примеч. Для этого употребляют два большие камня. На одному вырезывают: могила такого чиновника, по фамилии такого-то. Простой народ обыкновенно пишет свое имя, прибавляя фамилию и каким умерший был по счету в своем семействе; на втором камне вырезывают фамилию и имя умершего, из какой он области, какого уезда, чей сын, когда родился, когда, умер и скольких лет, похоронен около такой-то деревни, улицы, или горы и на какую из стран света обращен гроб его; вырезывается и имя жены умершего, и чья она дочь, сколько было детей и кто они именно, чиновники или простолюдины, взрослые дочери за кого выданы замуж. Если камни готовятся для умершей женщины, то её называют по фамилии мужа, а остальное по вышеизложенному. Эти два камня, обративши письменами один на другой, соединяют вместе, и, скрепивши их железною цепью, обертывают свертку корой из дерева цзун.

Затем устраивают табель души умершего.

Примеч. По книге Цзя-ли, табель устраивается после погребения, именно на месте могилы. А теперь в обычае приготовлять табель до совершения обряда принятия посетителей (кай-дяо). С правилами об устройстве табели познакомимся после.

За несколько дней до выноса тела умершего, родственники и друзья собираются в дом покойного и приносят ему вспомоществование.

Слово фу – вспомоществование – в устах народа известно под названием кай-дяо – принимать посетителей. При этом каждый, по своему состоянию и принятым правилам, приносит в дом умершего известную сумму денег или вещи.

Объяснение жертвы, совершаемой в домашнем храме (тан-цзи). Существует обычай, накануне выноса тела умершего, совершать в домашнем храме полную жертву. Чжу-кэ-тин Сянь-шэн говорит: «Пред выносом тела покойного совершается обряд возлияния вина предкам (цзу-дянь) и другой обряд возлияния вина по случаю перенесения праха умершего. Но обе эти церемонии называются дянь, а не полными жертвами. В народе существует теперь обычай, при совершении жертвенной церемонии в домашнем храме, употреблять многочисленный оркестр музыки. Во время акта жертвенного три раза возливают вино и много толкуют о предстоящем окончании большого траура; во время чтения молитв вздыхают и смеются, забывая, что умерший еще не предан погребению, и что рано еще совершать по нем обряды, как уже о водворившемся в области духов (гуев). При этом грамотные, но нисколько не знакомые с церемониями, наскоро пишут сочинения о жертве в храме предков, и печатают их в особых изданиях. Жаль, что подобные сочинения не доходят, хотя бы для потехи, до мудрецов, знающих церемонии. Итак, прежде погребения умершего, вовсе нельзя приносить ему полных жертв (цзи-ли). В настоящее время принято непременным правилом, если погребение по умершем совершится в продолжении трехмесячного срока, в таком случае в доме покойного до конца большого траура производятся утренние и вечерние жертвы дянь; а если погребение совершено после трехмесячного срока, то в период до принятия посетителей кай-дяо – следует приносить в доме только жертвы дянь».

Правила при жертве тан-цзи. Сяо-цзы занимает свое место; за ним каждый из остальных членов дома становится на свое место. Начинаются рыдания. По окончании плача делают четыре поясные и четыре земные поклона и, вставши, выпрямляются. Затем сяо-цзы отходит в особое место для омовения рук. Омывшись, он подходит к седалищу души, и, став на колени, отлагает свой посох и производит троекратное возжжение благовонных курений и троекратное же возлияние вина. Потом, взяв обратно посох, он произносить во всеуслышание доносительную речь, после чего благоговейно простирается долу, потом поднимается, выпрямляется и отходит на свое место, при этом все вообще делают четыре большие заключительные поклона; выпрямляются и приказывают убирать жертвенные вещи, чем церемония и оканчивается.

Доносительная речь (гаосы). Такого-то года, месяца и числа сяо-цзы, по имени такой-то, осмеливается донести своему предку, по имени такому-то, следующее: велика моя скорбь о потере тебя, моего родственника, такого-то. Уже запечатан твой гроб, и ты так внезапно скрылся из нашего круга. Вот уж незаметно протекло столько-то времени после кончины. Ныне я избрал для твоего кладбища равнину подле такой-то горы. С благоговением предлагая теперь обычную жертву дянь, я умоляю тебя благосклонно снизойти на жертву и с веселием вкусить её. О чем почтеннейше доношу.

Примеч. Если гроб задерживается в собственном доме умершего; в таком случае, прежде жертвы тан-цзи, ночью совершается обряд поднятия гроба (ци-цзю). Правила этого обряда одинаковы с жертвою тан-цзи. В доносительной молитве читается: Сокрушаюсь исключительно о тебе моем родственнике, таком-то. Вот уж прошло много времени с тех пор, как ты покинул нас. Счастливого места для твоей могилы я не нашел, и счел за лучшее удержать твой гроб при нашем домашнем храме. Теперь же, пред наступающим временем погребения, нам нужно на самое краткое время поднять твой гроб и снова опустить на место. Благоговею пред твоей почтенной душой и прошу её, при поднятии гроба, не бояться и не трепетать. О чем, почтеннейше доношу.

Если же, для удержания гроба, потребуется перенести его в загородное место, в таком случае, руководствуются теми же самыми правилами, какие употребляются при обряде поднятия гроба. Только в доносительной речи слова: мы удерживаем твой гроб при нашем домашнем храме – изменяются так: мы удерживаем твой гроб в таком-то месте. Остальное – по вышеизложенному.

Накануне дня погребения пред рассветом, представляют куклу души умершего в храм предков.

Правила. Сяо-цзы и все присутствующие в зале занимают свои места и производят плач. По окончании плача делают четыре земные поклона и выпрямляются. Затем сяо-цзы отходит к седалищу души и становится там на колени. Сы-чжу, став на колени на правой стороне, провозглашает: прошу представить душу умершего предкам. Сяо-цзы в это время падает ниц и поднимается. Потом сы-чжу, взяв ящик с душою, подносит его пред табели предков. Сяо-цзы и прочие члены дома, рыдая; следуют за ним. Они ставят ящик с душою на циновку, обратив его лицом на север. При этом сяо-цзы снова делает четыре малые и четыре большие поклонения, встает, выпрямляется и производит плач. Вместе с рыданиями оканчивается и обряд представления души предкам. Душа благоговейно переносится обратно на свое седалище. По книге Цзя-ли, после обряда представления души предкам бывает процесс перенесения гроба в средний зал, после чего приносится жертва дянь духу дорог. Но в настоящее время этот обряд оставлен.

Вечером накануне погребения, приготовляются вещи для принесения жертвы дянь духу дорог.

Правила. Для этой жертвы приготовляются точно такие же жертвенные вещи, как и при обряде представления души предкам, – только несколько по больше количеством. Правила жертвоприношения одинаковы с жертвой тан-цзи. При этой церемонии сы-чжу на коленях произносит следующую речь: Обряд предания праха умершего земле неизменим; душа его неудержима в здешнем доме, Теперь, пред перемещением гроба в траурную колесницу, мы, с почтением предлагая жертву духу дорог, просим его руководительства во время пути на кладбище. О чем почтеннейше извещаю.

В день погребения, рано утром приносится жертва духу траурной колесницы.

Примеч. Колесница запрягается за воротами. Перед нею ставится стол с благовонными куреньями, и особо располагаются вина и мяса трех жертвенных животных: быка, свиньи и барана.

Правила. Чжу-жень, распорядитель погребальной церемоний, занимает свое место и все остальные члены дома становятся на свои места и делают два малые и два большие поклона. Затем чжу-жень отходит к столу с куреньями и становится на колени, за ним и все прочие коленопреклоняются. Отложивши посох, чжу-жень возжигает курения и возливает вино; потом, взявши посох, он читает доносительную речь, поклоняется до земли, поднимается и отходит на свое место. Здесь он снова делает два малые и два большие поклона и сжигает прочитанную речь. Этим церемония оканчивается, – и стол с куреньями убирается.

Примеч. При настоящем акте сжигается речь потому, что жертва приносится духу колесниц.

Речь. Такого-то года, месяца и числа, сяо-цзы, по имени такой-то, со всеми остальными членами семейства осмеливается явственно донести духу траурных колесниц следующее: гроб моего родственника скоро поставится на траурную колесницу. Прошу осторожнее сопровождать его во время пути; только один дух колесниц может охранить его от всяких несчастий. Веревки колесницы, которыми имеет быть привязан гроб, крепки; запряженные волы сильны. Прах моего родственника спокоен; боязнь и опасения недоступны ему. О чем с почтением доношу.

Пред самым перенесением гроба приносятся жертвы.

Примеч. После жертвы духу колесничному (юй), все присутствующие подходят к седалищу души, и начинается обряд, совершаемый пред самым перенесением гроба. При этом сяо-цзы и прочие присутствующие в доме занимают свои места и с рыданиями делают четыре малые и большие поклона. Потом сяо-цзы возжигает куренья и возливает вино. Сы-чжу, став на колени, произносит речь. Затем сяо-цзы и все остальные простираются до земли, поднимаются и снова делают четыре малые и четыре большие поклонения.

Речь сы-чжу. Такого-то года, месяца и числа, сяо-цзы, по фамилии такой-то, осмеливается явственно донести пред душою и прахом своего отца следующее: глубоко опечален он потерею тебя, по имени такого-то, его отца. Уже запечатан твой гроб, и ты навсегда оставил его, такого-то. Сегодня он предполагает, поднявши душу и гроб твой, осторожно перевести их для погребения подле такой-то горы, в таком-то месте, обращенном к солнцу (яну – где рождается эфир). Уже траурная колесница покрыта балдахином и готова отправиться в путь. Мы ясно объяснили всем, имеющим участвовать при переносе твоего гроба, обращаться с ним с должным уважением. Итак, во время следования колесницы по дорогам, да не смущается душа и прах твой страхом и опасениями. О чем осмеливаюсь донести.

Сы-чжу, с почтением взявши душу усопшего, устанавливает её в особом экипаже. Прим. Позади ставится ящик с табелью умершего.

Затем убирается в доме оставшаяся после умершего одежда, которая прячется для хранения. Остающиеся дома некоторые из членов семейства при этом прощаются с гробом. Когда перенесенный из дома гроб поставят на колесницу, тотчас делаются приготовления относительно напутственной жертвы дянь.

Примеч. Простившись с гробом, тотчас убирают в доме столы с куреньями и все жертвенные вещи, приносимые при жертве дянь. Приказывают носильщикам войти в зал; поднявши руками гроб, они осторожно переносят его в колесницу, где привязывают шелковою материей к колесничным палкам, потом толстыми веревками окончательно прикрепляют гроб. При этом особенно приказывают связывать узлы, сколько возможно, крепче. Потом на передних частях колесницы ставят стол с куреньями, по правилам, принятым при жертве цзу-дянь (духу дорог), с прибавлением к числу жертвенных вещей одного большого блюда с сухим мясом. При этом сы-чжу, став на колени, произносит следующую речь: Экипажи для перенесения души и праха твоего уже заложены и готовы двинуться в путь до самого избранного тебе места упокоения; но мы снова приносим тебе прощальный обряд, потому что расстаемся с тобою вечно – до скончания нашей жизни. Этим церемония и оканчивается. Сы-чжу, взявши большое блюдо с мясом, полагает его на столе вместе с другими едомыми жертвенными вещами; стол с куреньями убирается, а экипаж с гробом трогается с места.

Шествие гроба. Впереди, по обеим сторонам дороги, расставляется погребальный кортеж. Первый ряд по дороге занимают столы с благовонными куреньями, второй ряд – столы с едомыми жертвенными вещами, далее следует именное знамя умершего, потом экипажи с душою; еще далее, ряд прислужников с знаменами в руках и, наконец уже, большая колесница, окруженная с правой и левой сторон слугами с церемониальными опахалами в руках. Носящий большой траур (сяо-цзы), рыдая, следует за гробом; за ним ряд родственников умершего в траурных одеждах; наконец шествие заключается рядом провожающих родственников и знакомых умершего, одетых в простое, темного цвета платье.

Чжу-кэ-тин Сянь-шен говорит: «Следуя правилам книги Цзя-ли, начиная с бумажных вещей (минь-цы), зарываемых при гробе в землю и далее – до подвижных палаток чжань (в которых китайские женщины сопровождают своих умерших до кладбища), корзин с разными вещами, и сосудов с винами, фан-сяна с копьем и дунь-цзой в руках, костюмов и шапок, принадлежностей лица (мянь-цзюй как напр. очков, серег и проч.), шелковых материй черного и красного цветов и разрумяненных прислужников фан-сяна, отнюдь не должно употреблять при погребальной процессии. В нынешнее время многими принято устраивать фан-сянь из бамбука, оклеивая его сверху бумагой. Все это можно позволить только домам чиновников, но людям простым и бедным достаточно ограничиваться несколькими опахалами при церемониальном выносе своих умерших.

Случается по дороге на кладбище перевозить гроб водяным путем; в таком случае на берегу предварительно приносится жертва духу реки Цзян или других рек.

Примеч. Гроб, достигши берега реки Цзян, переносится в ладью. Между тем на берегу приготовляются столы с куреньями, мясом жертвенных животных и вином; при этом сяо-цзы приглашает кого-нибудь из старших родственников или друзей дома быть распорядителем при жертве. Впрочем и сам сяо-цзы может быть жрецом при настоящей жертве.

Правила. Три раза ударяют в бубны, и каждый из участвующих при жертвоприношении обращается к своему делу. Распорядитель при жертве занимает свое место, сяо-цзы становится на колени; а совершающий жертву, сделав четыре малые и четыре большие поклонения, отходит к столу с куреньями, становится на колени, возжигает куренья, возливает вино и читает доносительную речь; после речи он падает на землю, встает и отходит на свое место, где делает четыре малые и большие поклона, встает, выпрямляется и церемония оканчивается. Затем Сяо-цзы кланяется в ноги и благодарит главного жреца и всех участвовавших при жертве.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, такой-то чиновник осмеливается явственно донести такому-то духу вод следующее: ты, величайший из духов, правишь водами, вытекающими из духовных источников; все обитающие при берегах твоих утоляют свою жажду твоими животворными струями. Наша траурная колесница хочет переплыть чрез твои воды для скорейшего достижения цели своего далекого путешествия. Ныне наш умерший, по имени такой-то, желает предать погребению свой прах при такой-то горе в стране яна, и уже гроб его поставлен в ладью на таком-то берегу реки Цзяна. Вместо сяо-цзы благоговейно принося доносительную жертву и желая благополучно переправиться чрез эту великую реку, я простираюсь долу и умоляю Шуй-бо успокоить воды и приказать нашим малым ладьям переплыть чрез них без малейших опасностей. Укроти только волны реки Цзяна, и тогда наши экипажи с душою и прахом умершего переправятся в совершенном спокойствии. О чем с почтением доношу высокому духу. Примеч. Если сяо-цзы сам совершает эту жертву, в таком случае в молитве вместо слов: такой-то чиновник, он читает: Сяо-цзы, по имени такой-то, ныне предпринимает путешествие для погребения своего отца, по имени такого-то, в таком-то месте. Слова ти-ли-энь (вместо Сяо-цзы благоговейно) он изменяет в цзин-шень (с благоговением). Сяо-цзы, при принесении жертвы, снимает с себя траур и одевается в простое, темного цвета платье.

По приезде экипажа с душою на кладбище, сы-чжу тотчас принимает куклу души умершего и сажает её в нарочно устроенной палатке. Ящик же с табелью умершего полагается позади куклы. Затем следуют приготовления к совершению обряда дянь.

Прим. 1-е. Предварительно разбивают палатку на кладбище или устраивают один большой шатер, покрытый соломой. Пол в шатре устилается циновками и ставится седалище для отдохновения. Самый же гроб ставится особо пред могилой и покрывается здесь именным знаменем (мин-цзином), после чего и начинается жертва дянь, которая совершается по обыкновенным правилам.

Примеч. 2-е. Дорога до кладбища может быть далека и близка; поэтому для предания тела земле назначаются известные дни и часы. Нет необходимости, по прибытии погребальной процессии на место, тотчас опускать гроб в могилу. Часто бывает, что на соседнем кладбище собираются толпы посетителей для плача; от этого предстоит необходимость поставить гроб на несколько времени около могилы, чтобы отдохнуть. Между тем в этот промежуток времени удобнее выбросить землю из приготовленной могилы и обложить кирпичом её дно.

По приезде на кладбище, приносят жертву духу земли и открывают могилу, т. е. все сопровождающие гроб окружают могилу, по левую сторону которой ставится стол с курениями; сяо-цзы просит кого-нибудь из родственников или друзей без траура принести вместо него жертву, или сам, переменив траур на платье темного цвета, совершает жертвенный обряд; для него приготовляется особое место в стороне.

Правила. Совершающий жертву занимает свое место; сяо-цзы же, заняв свое место, становится на колени. Жрец делает четыре малые и четыре большие поклона, выпрямляется и отходит к столу с куреньями; там он, став на колени, возжигает благовонные курения, возливает вино и читает молитву; по окончании молитвы кланяется в землю, поднимается и возвращается на свое место, где опять делает четыре малые и четыре большие поклонения. После этого сяо-цзы кланяется в ноги и благодарит жреца четырьмя малыми и четырьмя большими поклонами, потом приносит благодарность и всем прочим участникам при жертве, – и тем церемония оканчивается.

Если некому из сторонних, сяо-цзы может сам, переменив траур на одежду темного цвета, совершать эту жертву.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, такой-то чиновник, по имени такой-то, осмеливается явственно донести духу земли о следующем: сегодня прах такого-то чиновника предается погребению в заблаговременно приготовленном месте; надеемся, что дух будет благодетельно охранять его и не допустить до каких-либо несчастных последствий. С благоговением подносим при сем духу земли вино и блюда. О чем осмеливаюсь донести.

Примеч. В отделе Тань-гун книги Ли-цзи сказано: «Сяо-цзы, при обряде погребения, надевает траурную шапку из желтого, пенькового холста, по закону представления духам. Этим он выражает особое почтение к ним. На этом основании, сяо-цзы при принесении жертв духам, непременно должен переменять траурную одежду на платье темного цвета. Когда он сам совершает жертву, то должен во всех случаях говорить в речи от своего имени».

Затем отрывают могилу, устраивают на дне её кирпичный пол и заливают стенки известью.

Примеч. Устройство известковых стен в могиле требует некоторых соображений. По отрытии могильной ямы прежде всего нужно устроить пол, по опущении же гроба обвести могилу со всех четырех сторон известковыми стенками. Механизм этой работы излагается ниже.

Способ устройства известковых стенок в могиле, заблаговременно приготовленной посредством гадания. Обозначив место для ямы, до устроения еще могилы, начинают рыть землю со всех четырех сторон в глубину; при этом берут в соображение то, чтобы яма была шире гроба шестью дюймами и глубже несколько футами. Потом обмазывают стенки могилы и дно составом из глины, песка и извести. Берут в соображение и то, чтобы яма была выше гроба на 5 или на 6 дюймов. Устроив таким образом яму для могилы, наполняют её снова землей. Пред временем же погребения выбрасывают из нее землю и устилают пол могилы кирпичом, не обмазывая при этом известью. Можно впрочем поверхность пола усыпать несколько известью. По опущении же гроба в могилу, устраивают над ним верх из сказанного состава, т. е. глины, песка и извести.

Способ устройства известковых стен в могилах, заблаговременно приготовляемых для супругов. Имея в виду ширину двух гробов, роют яму с четырех сторон и в средине по способу, изложенному выше. Для мужа назначается левая сторона в могиле, а для жены правая. Во время погребения выбрасывается из могилы земля, как сказано выше.

Опустив в могилу гроб, обертывают его именным знаменем (мин-цзин) и приступают к устройству известковых стенок.

Примеч. 1-е. Пред опущением в могилу, приносится пред гробом жертва дянь, по правилам, одинаковым с жертвою цянь-дянь при перенесении гроба). Форма речи одинакова, с присовокуплением впрочем следующего: Теперь гроб твой благоговейно будет предан погребению и вскоре будет воздвигнут на твоей могиле высокий холм. Я сам буду неусыпным его стражем. Увы! Какая невыразимая печаль! О чем осмеливаюсь донести.

Примеч. 2-е. Для устройства известковых стенок в могиле берут известную пропорцию извести и такую же точно пропорцию мелкого песка с глиной. Предварительно все это исталкивают мелко, и, просеяв чрез сито, смешивают в один состав. Кроме того приготовляют для того же дела отвар из превращенной в порошок но-ми (кукурузы). Потом два человека, вооруженные лопатами, став друг против друга, мешают сказанную трехсоставную массу; по временам, один из них, взяв кукурузный отвар, слегка орошает им массу и снова продолжается мешание весьма долго. Для пробы один из рабочих сжимает в руках немного состава так крепко, чтобы из него образовался шарик. Этот шарик он разбивает о землю, и если тот при ударе рассыплется мукой, то состав готов. Этим составом обмазывают дно могилы толщиною от 6 до 7 дюймов. По опущении же гроба в могилу, замазывают им пустоты около стенок гроба. Для этого, положив дюймов на семь состава, осторожно и крепко притаптывают его ногами, потом снова положив состав, продолжают утаптывать ногами. Вообще при каждом приеме нужно класть состава не больше, как на два или на три дюйма толщины, и потом убивать его ногами, сколько возможно крепче. Ни в каком случае не следует опускать в могилу состав слишком толстыми слоями; иначе они не крепко прилягут к земле. Отнюдь не нужно убивать состав палками, чтобы не нарушить тем невозмутимого спокойствия почивающего во гробе; когда убивку состава доведут до поверхности гроба, то постилают на крышу гроба именное знамя и сверху покрывают тем же составом, толщиною на один фут слишком. Наконец, когда процесс заливания могилы составом будет доведен до уровня с землей, все-таки работа продолжается до тех пор, пока над поверхностью не образуется холм в виде опрокинутого котла. Этот холм в окружности должен быть шире могилы слишком на фут. Известь в составе получает от песка крепость, а от глины вязкость. По прошествии долгих лет, этот состав превращается в нечто похожее на металлический камень. Святотатцы – муравьи уже никак не могут проникнуть в такую могилу. Для смачивании водою извести с глиной и песком полезно употреблять кисти из растения хуа-ю-тэн.

Цай-сэнь-чжи Сянь-шэн сказал: «Бедные и несостоятельные люди, отказывающие себе в удобствах обмазывать известью могилы, могут довольствоваться одною ямою, вырытою по величине гроба и усыпанною внутри по всем направлениям известью; по опущении же гроба в могилу, могут они устроить одни стенки из сказанного состава и потом покрыть могилу простой землей. Это будет стоить очень дешево. Часто случается видеть при перемещении гробов из старых могил в новые, что стенки и дно могилы, устроенные при пособии сказанного состава, получили твердость камня. Конечно, по прошествии долгих лет, и этот состав может отделиться от гроба на несколько дюймов».

По соображениям древних ученых, не нужно рыть могилу слишком широкую, потому что широкие ямы вообще легко осыпаются. Сы-ма-вэнь-гун, рассуждая о необходимости устраивать в могиле известковые стенки и дно, не советует влагать гроб в особую гробницу. Не следует на поверхность известковых стенок сыпать истолченный древесный уголь. Сказанный состав при соединении с гробом и землей получал такую твердость, что нельзя было разрубить его топором. Неужели при этом бояться корней растущих вокруг могилы дерев? Ссыпать древесным углем поверхность могилы неудобно, потому что уголь может проводить во внутренность могилы воду. Часто мы встречаем развалины древних кладбищ, но ни разу еще не находили на них и признаков употребления древесного угля, между тем, как известковые стенки представляются взорам каменными гробами. В других местах, где в могилах хоронились бумажные, шелковые и другие вещи, находят признаки гниения и разрушения; таковые могилы были обыкновенным приютом муравьев. Так подробно древние ученые объясняли вред от употребления при похоронах лишних вещей.

Каменные таблицы с кратким историческим очерком знаменитых деяний покойного зарываются в могилу.

Примеч. На поверхность закладенного известковою стенкой гроба полагают ящик, устроенный из кирпичей в этот ящик укладывают камни с вырезанным на них историческим очерком покойного.

Затем крепко убивают землю на могиле и мало-помалу набрасывают могильный холм; на левой стороне могилы приносится жертва духу земли.

Правила при этой жертве одинаковы с изложенными выше при вырытии могилы. В молитве только изменяется одна фраза, вместо слов: сегодня прах моего отца предается погребению в заблаговременно избранном им месте, читается: сегодня прах его погребается в этой уединенной могиле. Остальное все одинаково.

Пишут табель умершего.

Примеч. По книге Цзя-ли, табель умершего пишется при могиле после совершения жертвы духу земли; а иногда она пишется тотчас же по прибытии гроба на кладбище, а потом уже отрывают могильную яму, опускают гроб и устраивают холм. В этих обоих случаях, как не противоречащих духу церемоний, можно писать табели.

Избирают, обыкновенно, одного из родственников или друзей дома покойного в писцы табели. По устроении могильного холма, ставят стол перед седалищем души, на правой стороне располагают в порядке чернильницу, кисти и тушь, а подле ставят сосуд с водой и полотенцем; писец табели занимает место на правой стороне стола.

Правила. Чжу-жень (хозяин траурной церемонии), поклонившись в землю, просит известного господина принять на себя обязанность написать табель; при этом он делает пред ним четыре поясные и четыре земные поклона. Затем писец отходит в особое место для омовения рук, и, омывшись, занимает свое место. Чжу-жень отходит пред седалище души и там совершает обряд испрашивания досок для написания табели; при этом он снова делает четыре малые и четыре большие поклона. Потом сы-чжу вынимает доски для табели и передает их чжу-женю, который, благоговейно приняв доски, относит их пред особу писца. Здесь он падает на землю и ожидает, пока будет приступлено к написанию табели. Между тем сы-чжу лежащие доски раскладывает на столе. Писец приступает сначала к изображению письмен на внутренней стороне табели, а потом пишет и лицевую сторону тушью по белому, проведенному белилами, фону. Таким образом церемония написания табели оканчивается. Сы-чжу, принявши табель, передает её чжу-женю; чжу-жень, принявши её, относит к седалищу души, где сы-чжу устанавливает её на столе, убрав в ящик куклу души умершего. После этого, чжу-жень, сделав четыре малые и столько же больших поклонов и выпрямившись, отходит к столу с куреньями, где, коленопреклонившись, возжигает благовонные куренья, возливает вино и читает молитву; после молитвы он кланяется в землю, поднимается и отходить на свое место, где снова делает четыре малые и четыре большие поклонения и выпрямляется. Потом приносит благодарность писцу табели четырьмя малыми и четырьмя большими поклонами, благодарит и всех участвовавших при обряде, – и тем церемония оканчивается

Молитва. Такого-то года, месяца и числа гу-цзы (осиротевший сын), по имени такой-то, осмеливается явственно донести своему почтеннейшему родителю, такому-то сановнику, по имени такому-то вельможе: тело твое возвратилось в могилу, а душа в нашем домашнем храме. Приготовивши табель для твоей души, я прошу тебя, почтенный дух, отрешившийся от прежнего тела, поселиться на новой табели и неотлучно быть на ней. О чем осмеливаюсь донести. Если устраивается табель для души скончавшейся матери, то в молитве сяо-цзы выражается так: ай-цзы, (плачущий сын) осмеливается ясно донести почтеннейшей матери (сянь-би), такой-то сановнице, по фамилии такой-то. Если же скончавшиеся родители не чиновники, то их величают обыкновенным именем. По прочтении молитвы, табель укладывается в ящик, самая же молитва не сжигается.

Табель созидается для водворения на ней души умершего. До времени погребения она обитает на именном знамени; но после погребения, когда именное знамя зарывается в землю и изображение души предается земле, тотчас же устраивается табель для благоговейного её чествования, потому что дух скончавшегося неотлучно присутствует на ней. На основании этих церемоний самая операция устройства табели непременно должна совершаться на кладбище. Но в народе существует обычай, несообразный со сказанными церемониями, писать табель еще до погребения умершего. И, так как последователей этому обычаю слишком много, так что трудно пресечь это зло, то предоставим им своевольно пользоваться этим правом; только не следует быть расточительными и тщеславными и издерживать напрасно при погребении умерших свои деньги на суетные предметы роскоши, не приносящие ни малейшей пользы. В настоящее время для устроения табели приняты следующие правила.

Правила о сооружении табели в доме умершего еще до его погребения. Три раза ударяют в бубен, каждый участвующий при устройстве табели обращается к своему посту. Сяо-цзы занимает свое место и все остальные члены дома становятся по местам. Люди избранные для написания табели, обратившись лицом, к востоку, каждый по порядку занимает свое место. Сяо-цзы и все одетые в траур, кланяются в ноги и просят старшего из писцов приступить к предпринимаемому делу. При этом они делают пред ним четыре малые и четыре большие поклона, выпрямляются и отходят на свои места. Старший из писцов восходит на свое седалище; потом он удаляется в особое место для омовения, наливает воду в умывальницу, омывшись и отершись полотенцем, возвращается на свое место. Затем сяо-цзы, вместе с другими, носящими траур, исполняет обряд выпрашивания дощечек для написания табели. При этом он делает четыре малые и столько же больших поклонений, потом отходит к жертвеннику с изображениями табелей духов и, отложивши посох, становится там на колени. Некоторые из помощников при настоящей церемонии открывают ящик, и, вынувши оттуда заранее приготовленные доски с пьедесталом для табели, благоговейно передают их сяо-цзы, который, приняв посох, в сопровождении прочих лиц, облеченных в траур, подносит доски к седалищу главного писца и становится на колени. Помощники при церемонии, приняв от него доски, раскладывают их на столе. Сяо-цзы вместе с другими траурными лицами, падает ниц, ожидая, пока будет приступлено к написанию. В эти минуты на вынутых из ящика и расположенных на столе досках главный из писцов, по приглашению одного из участников при церемонии, начертывает кистью слова табели. По окончании письменной работы доски табели соединяются и утверждаются в пьедестал. Затем помощники при церемонии принимают табель и передают её сяо-цзы. В это время сяо-цзы, вместе с другими траурными, поднимается с колен, принимает табель и, отнеся её пред седалище души, коленопреклоняются. Помощники при церемонии, приняв от сяо-цзы табель, укладывают её в ящик, и потом вместе убирают с места изображение души. Затем сяо-цзы и другие поднимаются и отходят на свои места, где совершают четыре большие и малые поклонения. Наконец сяо-цзы, подходит к столу с благовонными куреньями, где становился на колени; вместе с ним коленопреклоняются и все носящие траур. Сяо-цзы, отложив посох, возжигает куренья и возливает в чаши вино; потом, взяв посох, кланяется в землю и произносит молитву; затем поднимается и возвращается на свое место, где совершает четыре большие и четыре малые поклона и выпрямляется. В заключение он вместе с прочими, облеченными в траур, кланяется в ноги главному писцу, и, выразивши, пред ним свою благодарность четырьмя большими и четырьмя же малыми поклонами, выпрямляется. Этим церемония оканчивается; затем сяо-цзы благодарит всех вообще участвовавших при церемонии.

Молитва. Содержание молитвы одинаково с предшествовавшей; только выражение – твой дух возвратился в домашний храм – изменяется в следующее: мы приносим твоему духу жертву в нашем доме.

В древности писали табели непременно тушью, а теперь употребляют для того киноварь, вероятно, по той причине, что для написания табелей приглашаются люди, занимающие государственные должности. Если же таковые не участвуют при церемонии составления табелей, то, придерживаясь старины и согласуясь с принятыми церемониями, не употребляют при этом киновари.

Табель сына, посвящаемая духу его матери-наложницы. Спрашивается: когда умирает наложница, имеющая сына, кто должен устроить ей табель и приносить жертвы? Чжу-цзы отвечает: «В отличие от главной хозяйки дома, которая на табелях величается названием ди-му (законной матери), табель наложницы должна быть устрояема с надписью би (усопшей матери)».

Табель духу умершей бездетной жены. Предстоит вопрос: если при жизни мужа умирает его бездетная жена, кто должен составлять табель и приносить ей жертву? Чжу-цзы отвечает: «Табель должна быть приготовлена мужем, только без надписи внизу: от почтительного сына такого-то благоговейная жертва». При этом зарывают в могилу и душу умершего.

Сунь-ли Сянь-шэн сказал: «По принятым церемониям, после начальной жертвы юй, тотчас приискивают место за щитом своих ворот для погребения души». Но на самом деле часто невозможно бывает отыскать удобного для того места около ворот дома, притом же в это время дух умершего уже нашел себе вечный приют на табели, то и нужно куклу души вместе с гробом зарывать в землю. Если в доме составляют табель умершему, то во время погребения тела вместе на кладбище предают земле и куклу души.

На кладбище оставляют одного из сыновей или племянников умершего для присмотра за устройством могильного холма; между тем чжу-жень, принявши на кладбище табель умершего, садится с нею в экипаж и возвращается домой. Среди дороги он плачет и горько рыдает. По приезде домой, он устраивает в одной из зал седалище для духа, и тотчас же приносит жертву юй.

Понятие о жертве юй. Слово юй – значит успокоение. При обряде погребения кости и плоть умершего возвращаются в землю, а душа не имеет определенного приюта. Сяо-цзы, при представлении о таком неопределенном состоянии души, возмущается страхом и совершает троекратно жертву юй для её успокоения. До погребения умершего только возливается вино – дянь, а не совершается полной жертвы; это делается по обыкновенному закону служения старших младшим. В этой жертве только предлагаются вино и яства и делаются двукратные поклонения, но нет обряда возлияния вина на землю. Начиная же с жертвы юй, исполняются полные жертвенные обряды, по закону служения духам. Эти жертвенные обряды совмещают в себе акты низведения духов на жертвы и троекратное возлияние пред ними вина. Вот различие простого дянь – предложения вина умершим предкам – от полного совершения им жертвы, как духам. Далее увидим, что и все остальные жертвы предков совершаются по одинаковым правилам с жертвой юй, различаясь только молитвами.

Первая жертва. После погребения, совершенного в период первых 3-х месяцев по смерти умершего, тотчас приносится жертва юй и прекращаются утренние и вечерние предложения вина – дянь.

Расположение жертвенных вещей. Чжу-жень, возвратившись домой, делает распоряжение о приготовлении в среднем зале седалища для духа; пред седалищем ставят стол с куреньями, под которым внизу особо ставят сосуд для вина при его возлиянии; на правой стороне при входе в зал приготовляют сосуд с водой и полотенце; затем расставляют в порядке на столах яства и хлебы, по образцу утренней жертвы дянь. Сы-чжу вынимает из ящика табель умершего и устанавливает её на седалище.

Правила. Чжу-жень и все остальные члены семейства занимают свои места в зале и предаются плачу; по окончании плача совершается обряд низведения духа; для этого чжу-жень делает четыре малые и большие поклонения и, омывши руки, отходит к столу с куреньями, где коленопреклоняется. Там он, возжегши куренья, возливает вино из налитых предварительно рюмок в стоящий под столом сосуд; потом он кланяется в землю, поднимается, выпрямляется и возвращается на свое место. Далее начинается акт представления духу. При этом чжу-жень снова делает четыре малые и большие поклона, выпрямляется и подносит к столу блюда с яствами; помощники при жертве расставляют эти блюда на столе во втором ряду, в пустых местах. Далее совершается начальный обряд возлияния вина. При этом чжу-жень подходит к седалищу духа и, коленопреклонившись, приносит в жертву вино, по каплям, в три приема возливая его в подстольный сосуд и снова доливая вином рюмки, расставленные на столе. Потом он кланяется в землю, поднимается, выпрямляется и отходить к месту, назначенному для чтения молитв. Здесь он становится на колени, а за ним и все прочие; произносит во всеуслышание молитву и, поклонившись в землю, поднимается, выпрямляется, и возвращается на свое место. Потом он совершает второй обряд возлияния вина, который похож на первый; только вино не вливается в рюмки и не читается молитва. Наконец чжу-жень совершает окончательный обряд возлияния вина, который совершенно одинаков со вторым, затем потчует дух предложенными яствами, подливая при этом в рюмки вина. Настоящая церемония заключается актом провожания духа, которое начинается громкими рыданиями; по окончании же их чжу-жень совершает четыре малые и столько же больших поклонений, выпрямляется и сжигает письмена молитвы. После этого убирают табель и все жертвенные вещи, чем церемония и оканчивается.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, осиротевший сын, такой-то, осмеливается явственно донести своему почтеннейшему умершему родителю, такому-то чиновнику, по имени такому-то. Я сокрушаюсь о том, что вот уж более нескольких месяцев лишен твоего непосредственного нравственного влияния на наш дом. Сегодня, избравши такой-то счастливый день, я предал погребению твой прах в таком-то месте. Благоговейно перенесенную с кладбища табель твоего духа я поместил на особом духовном седалище, и предлагаю ей настоящую жертву юй. Принося эту жертву, я исполнен грустного сомнения относительно того, будет ли дух твой наслаждаться в нашем доме вечным спокойствием и будет ли с радостью взирать на приносимые ему жертвы? Прошу осенить меня свыше счастьем. – Если приносится жертва матери, то в начале молитвы говорится: плачущий сын, такой-то, осмеливается явственно донести почтеннейшей умершей матери, такой-то чиновнице, по фамилии такой-то. – Все вышеизложенное извлечено из книги Сы-ли-чу-гао. Оно не противоречит древним толкованиям, имеющим приложение в настоящее время.

Вторая жертва юй совершается в дни месяца, состоящие под преимущественным влиянием иня и отмеченные в календаре под циклами и, дин, цзи, сень, гуй.

Правила. Эта жертва по своему содержанию одинакова с начальной жертвой юй. Только молитва читается так: солнце и луна безостановочно совершают свой путь; так и я, со дня погребения твоего до принесения настоящей второй жертвы юй, каждый день и каждую ночь провожу исключительно в воспоминании о тебе, так что не нахожу нисколько времени для своего собственного успокоения; благоговейно предлагая настоящую малую жертву дянь, я приношу её исполненный истинно скорбных чувств, и прошу осенить меня свыше счастьем. Прочее все одинаково с жертвою чуюй.

Примеч. В книге Цзя-ли молитвы при всех трех жертвах юй одинаковы, но в сочинении Сы-ли-чу-гао изменена молитва при начальной жертве юй, а в остальных двух употребляется вышеизложенная молитва.

Третья жертва юй совершается в дни, в которые исключительно преобладает действующая сила в природе ян, они означены в календаре под циклами цзя, бин, у, гэн, жень.

Правила. Правила при этой жертве одинаковы со второю жертвою юй. В молитве только вместо слов: вторая жертва юй, нужно произносить: третья жертва юй.

Примеч. В книге Бянь-ши-цзя-ли говорится: «В настоящее время многие не в состоянии исполнять три отдельные жертвы юй. В таком случае пусть при принесении одной жертвы юй, таковые ограничатся исполнением только акта возлияния вина. Равным образом и те, которые могут исполнить отдельно все три жертвы юй, имеют полное право не стесняться положенными по календарю для этой жертвы днями».

Правила об одноактном возлиянии вина. Каждый член, занявши свое место, делает четыре малые и четыре большие поклона и поднимается. Затем старший в доме отходит к седалищу духа и там становится на колени; потом он возжигает куренье, возливает на землю вино, вливает его в рюмки и произносит молитву, кланяется в землю, поднимается, выпрямляется и возвращается на свое место. Там он снова делает четыре малые и столько же больших поклонов и сжигает прочитанную молитву. Затем убираются табель и жертвенные вещи, и церемония оканчивается.

Конец периода плача (цзу-ку). По книге Цзя-ли, если по совершении третьей жертвы юй, следующий день будет конечным днем стодневного периода плача, в таком случае расположение обрядовых вещей и самая процессия обрядовая совершаются по правилам, одинаковым с жертвою юй. Только при настоящей жертве чжу-жень сам предлагает в жертву хлебное; молитва одинакова с молитвою при третьей жертве юй; только слова: третья жертва юй, нужно изменить в слова: по случаю окончания периода плача; и вместо выражения: я предлагаю настоящую жертву, исполненный грустных чувств, нужно говорить: траурные жертвы кончились.

Если погребение совершено в положенный трехмесячный период, то жертва, по случаю окончания периода плача, приносится согласно с книгою Цзя-ли; а если оно совершено ранее или позже предписанного срока, то нужно руководствоваться в этом случае правилами Цай-вэнь-чжи Сянь-шэна о жертве по окончании стодневного плача. Впрочем все это изложено нами выше.

Обряд представления новой табели в храм предков. Табель вновь умершего представляют и вводят в храм предков. По книге Цзя-ли, обряд представления совершается на другой день по окончании стодневного плача, согласно с правилами Чжоуской династии. А в книге Ли-цзи говорится: «При династии Шан (Инь) чрез год по смерти умершего переменяли траур из пенькового холста на бумажный и вводили табель в храм предков, а при Чжоуской династии по окончании плача совершали этот обряд». Впоследствии Конфуций похвалил правила династии Шан (Инь) за то, что в то время не спешили водворять умерших в числе духов. Чэн-цзы сказал: «Обряд представления табели в храм предков должен совершаться непременно по окончании трехлетнего траура. Если допустить его по исполнении стодневного плача, то значит в остальные два года дозволить носящим траур предаться совершенной беспечности в исполнении траурных обрядов. Вместе с окончанием плача, оканчиваются утренние и вечерние возлияния вина. При этом, если не оставить в их зале табели умершего, то им естественно негде будет и производить плач». По книге Цзя-ли, после обряда представления табели, она возвращается снова в зал на свое седалище и впоследствии, при жертве да-сян (по истечении двухлетнего траура), опять переносится в храм предков. Но это правило о двояком представлении табели в храм предков мало уважается. В настоящее время отвергнут обряд представления табели после стодневного плача; он совершается чрез два траурные года при жертве да-сян, когда табель переносится из залы в храм предков; к жертве да-сян в то время присовокупляется особо и жертва фу – представления табели. Настоящие правила приблизительно согласны и с отзывом Конфуция, похвалившего обряды династии Шан (Инь) и с мыслью Чэн-цзы о представлении табелей в храмы предков, по окончании трехлетнего траура.

Чрез год после погребения совершается жертва сяо-сян. Слово сян объясняется словом цзи – счастливый. Носящие средний траур, по достижении этого периода времени, слагают с себя траур чрез тринадцать месяцев, не считая прибавочной луны, жертва сяо-сян совершается по прошествии одного года в самый день смерти покойного.

Накануне годовщины приготовляются в доме умершего жертвенные вещи и хлебное, по образцу жертвы юй.

Раскладывают особо одежды из бумажного холста. Примеч. Мужчины приготовляют для себя к этому случаю платье и шапки из бумажного, выбеленного холста; оставляют прежний пеньковый наряд с нашивками на груди, спине и трехсоставным воротником, и тотчас же все переряжаются в бумажный холст. Посохи по прежнему употребляются. Женские траурные наряды употребляются из такого же холста; как и у мужчин, и по прежнему фасону; только длинные шлейфы юбок подрезываются настолько, чтобы они не волочились по земле; белый пояс сбрасывается. Носившие годовой траур облекаются при настоящем случае в свою обычную одежду. В самый день годовщины, в доме умершего просыпаются рано, еще до рассвета, располагают на столе жертвенные вещи и вынимают из ящика табель. Совершающий траурную церемонию (сан-чжу). и каждый из участвующих в ней облекаются в свои прежние одежды.

Примеч. Те, которым должно оставить, по случаю окончания года, траур, являются иногда на церемонию в своих обычных одеждах.

Потом входят в зал и начинается плач, соединенный с громкими рыданиями; по окончании плача, сан-чжу выходит в определенное для него место, и там облекается в новый траур из бумажного, выбеленного холста.

Правила при жертве сяо-сян одинаковы с правилами юй и молитва одинакова с молитвою третьей жертвы юй, только слова третьей жертвы юй изменяются в слова сяо-сян (малая жертва), слова ай-шень (истинно скорбные чувства) изменяются в слова чань-ши – обыкновенное дело. С этого времени прекращается утренний и вечерний плач, а носящим большой траур дозволяется вкушать постные блюда и плоды.

Чрез два года после дня смерти, приносится жертва да-сян.

Примеч. От начала траура до жертвы да-сян, не включая прибавочной луны, насчитывают всего двадцать пять месяцев. Эта жертва совершается во второй раз в день смерти покойного. В состав жертвы да-сян входят акты (цянь-чжу) перемещения табели главного предка из храма в особое место и (жу-чжу) введения новой табели в разряд домашних предков. В настоящее время и обряд представления новой табели предкам (фу-ли) соединен с жертвою да-сян.

Накануне жертвенного дня располагают по местам жертвенные вещи и разного рода хлебы.

Примеч. По образцу жертвы сяо-сян, только особо ставят на столе чистую воду, кропило, тушь и чернильницу для удобнейшего изменения титл на табели духов.

Прежде всего в храме предков испрашивается благословение на перемещение табелей.

Примеч. В обыкновенное время храм предков составляют только четыре родоначальника и родоначальницы: прапрадед, прадед, дед и умерший отец. Если же после умершего отца понадобится вносить новую табель в храм предков, в таком случае главного в пятом колене предка должно переместить.

Правила. Хозяин дома становится на свое место; за ним и все остальные члены семейства занимают свои места. Вынимают из ящика табель умершего и представляют духу. При этом чжу-жень делает четыре малые и четыре большие поклона и выпрямляется; потом, омывши руки, отходит к старшему в пятом роде предку и прабабке; там он, став на колени, возливает вино и предлагает его в жертву в двух рюмках: одну ставит пред родоначальником пятого рода, а другую пред родоначальницей. Затем он кланяется в землю, поднимается и выпрямляется; далее по порядку он подходит к табелям родоначальников четвертого, третьего и второго рода и своих умерших родителей, и по прежнему образцу возливает пред каждым из них вино и предлагает им. Потом отходит он в особое место, назначенное для чтения молитвы, где вместе с прочими, участвующими при церемонии, коленопреклонившись, произносит молитву. По окончании молитвы, кланяется в землю, поднимается и выпрямляется.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, я, почтительный внук, по имени такой-то, осмеливаюсь явственно донести моим почтенным предкам, таким-то, следующее: В домашнем храме вообще положено иметь табели четырех родов высших предков. Теперь вот уж два года прошло с того времени, как ты почтеннейший родитель скончался. По существующим церемониям должно ввести твой табель в храм предков, а табель такого-то почтеннейшего господина гао-цзэнь-цзу (предка) и его супруги переместить в особое место. Табель такого-то почтеннейшего прапрадеда должно почтить титлом гао-цзу-као, а его почтеннейшей супруги гао-цзу-би, табели почтеннейшего прадеда должно придать титло цзэнь-цзу-као, а его почтеннейшей супруги цзэнь-цзу-би; на табели такого-то почтеннейшего деда нужно изменить надпись в цзу-као, а почтеннейшей бабки в цзу-би. В таком родовом порядке должны быть теперь перемещены табели. Сознаюсь, что я при этом чувствую невыносимую скорбь. С почтением предлагая вино и плоды, я с искренним благоговением к памяти предков доношу им об этом. О чем и осмеливаюсь донести.

Примеч. Дощечка, на которой написана молитва, полагается на левой стороне стола. В этой молитве предки величаются таким-то господином – по фамилии таким-то, такого-то дома хозяином, но не употребляют при этом слов: гао, цзэнь, цзунь, као, потому что еще не определены названия, которые дадутся им при изменении надписей на табелях. Если кто из них был чиновником, того титулуют названием его чина.

Цю-цюн-тань говорит: «Если отец прежде умрет, то обряд изменения его табели совершается по вышеизложенным правилам; а если при жизни отца умрет наперед мать, то отец сам при этой церемонии бывает сан-чжу – распорядителем, и при этом только табель умершей вводится в отдел прабабок (цзу-му), но не совершается обряд гао-цянь (изменения табелей) до самой кончины отца, после которой уже производится сказанный обряд. Только в молитве при актах представления табели и введении её в храм предков прибавляется: такая-то умершая мать скончалась прежде и представлена уже в отдел предков – матерей. Если же после кончины отца и представления его табели в храм предков умирает и мать, то обряд включения табели отца в число предков совершается отдельно. В молитве при представлении табели матери в храм предков прибавляется: сегодня в память скончавшейся матери, такой-то чиновницы, по имени такой-то, мы совершаем двухгодичную жертву – да-сян; а на основании церемоний, должно ввести её табель в храм предков вместе с покойным отцом; итак я благоговейно предлагаю вам обоим настоящую жертву. При этом я не в силах выразить степень обуревающей меня грусти». Остальное одинаково с прежним.

Табели предков переносятся со своих мест на особый стол.

Примеч. Хозяин дома, вошедши в храм предков, перемещает каждую из табелей духов на особый стол, а табель главного предка, следующую к перемещению на другое место, полагает особо на столе. Затем главный из деятелей при перемене табелей, вместе со своими помощниками, взяв табели на которых должна произойти перемена титл, смывает буквы на табелях водой, и самую воду прыскает потом на стены.

На табелях пишут буквы.

Примеч. На старших табелях вместо прежней надписи: цзэн–цзу-као и цзэн-цзу-би – пишут гао-цзэн-цзу и гао-цзэн-би, далее, на вторых табелях вместо цзу-као и цзу-би надписывают – цзэн-цзу-као и цзэн-цзу-би, и наконец на третьих табелях изменяют титла као и би в цзу-као и цзу-би; изменяется равным образом внизу надпись правнуков и внуков, приносящих предкам жертвы.

Табели перемещаются.

Примеч. Табели старших предков, назначенные к помещению в отдельное место, остаются на столе неприкосновенными, а остальные табели, на которых изменили титла, располагаются рядами по правую и левую сторону и переносятся на жертвенник предков. При этом после старших предков оставляется на жертвеннике одно не занятое место, на которое впоследствии имеет быть внесена табель вновь умершего.

Делаются поклонения табелям.

Примеч. По окончании перемещения табелей, чжу-жень, отступив несколько назад от стола, делает пред табелями четыре малые и столько же больших поклонов и возвращается на свое место.

Прощаются с табелями.

Объяснение. При этом чжу-жень снова приносит четыре малые и четыре большие поклонения, выпрямляется и сжигает молитву, чем церемония и оканчивается.

На другой день, вместе с рассветом, совершается жертвенный обряд да-сян.

Примеч. Расположение и приготовление вещей одинаково с жертвою сяо-сян.

Устраивают палатку, или занимают особую боковую комнату, или даже пустое пространство перед лестницей, для расположения траурных нарядов тань.

Примеч. По принятому обычаю, это платье шьется из холста темного и синего цветов.

Янь-шэн-ань говорит: «Древние, по окончании жертв юй и периода плача, облачались в разного рода трауры, известные под названием чэнь, сян и тань; для принятия каждого из этих трауров были положены особые церемонии, потому что траур выражает собою печальное состояние духа носящего. По мере того, как печаль мало-помалу исчезает, и траур постепенно должен быть легче. Но так как обряд, при принятии каждой из сказанных одежд, повторялся несколько раз и сопряжен был с большими церемониями, то в народе давно он оставлен, а, начиная со дня смерти умершего до жертвы да-сян (до двух лет), носили бессменно один траур цуй. И это уже было отступление от древних правил. В настоящее время принято, при жертве сяо-сян (после годичного траура) сбрасывать большой траур чжань-цуй с нашивками на груди, спине и воротничком, и, на основании церемоний, облекаться в траур из белого бумажного холста. При жертве же да-сян (после двухгодичного траура) одеваются в траур тань, из холста темного и синего цветов. Эти правила почти согласны с мыслью древних о перемене в разное время трауров. Поэтому и должно им следовать».

Чжу-жень входит в траурной одежде (лянь-фу) и производит плач пред седалищем души. По окончании плача он выходит в особое место, где одевается в траур тань и снова входит.

Правила церемонии с начала до конца одинаковы с жертвою сяо-сян. И молитва одинакова. Только изменяются слова сяо-сян в да-сян, слова чан-ши (обыкновенное дело) в слова сян-ши (благое дело); в конце прибавляется о введении табели такого-то господина в число табелей старших предков и испрашивается от него благословение.

Приняв новую табель, вносят её в храм предков на определенное место.

Примеч. Если в доме есть особый храм предков, то новую табель вносят в храм; а если нет, то вносят её в домашнюю божницу.

Чжу-жень и все присутствующие при настоящей церемонии с воплями сопровождают табель духа и устанавливают её на низшем месте цзэн-цзу деда.

Примеч. Здесь, прекративши плач, они делают четыре малые и столько же больших поклонов, выпрямляются, – и церемония оканчивается.

Затем убирают седалище духа и, изломав траурные посохи, бросают их.

Табель духа родоначальника пятого колена перемещается в особую комнату.

Правила. После водворения новой табели в храме предков, чжу-жень отходит пред табель родоначальника, исключенную из храма предков, и, сделав пред нею четыре малые и четыре большие поклона, становится на колени. Затем возжигает куренья, возливает вино, предлагает его в жертву и читает молитву. По прочтении молитвы кланяется в землю, поднимается и, совершив снова четыре малые и столько же больших поклонений и выпрямившись, сжигает прочитанную молитву и, наконец, перемещает табель предка в особую комнату. Если в доме нет ни храма, ни особой для этого предмета комнаты, то прячут табель в домашней божнице, в отдельном от прочих табелей месте.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, почтительный правнук, по имени такой-то, осмеливается явственно донести пред табелями родоначальника пятого рода, такого-то, и родоначальницы, такой-то, следующее: древние определили нам правила для руководства при жертвах; по этим правилам, домашние храмы ограничиваются табелями только четырех старших родоначальников; конечно, моя сердечная преданность к вам беспредельна, но в распределении табелей я обязан держаться известных пределов; ваши духовные табели в настоящее время должны быть исключены из храма предков. Сознаюсь, что я при одном представлении об этом чувствую скорбь невыразимую. С почтением предлагая вино и плоды и стократно кланяясь, я доношу вам о перемещении ваших табелей. Прошу осенить меня счастьем.

Примеч. По книге Цзя-ли, исключенные из храма табели предков должны быть зарываемы в землю подле их кладбищ. Хэнь-цзюй Сянь-шэн говорит, что существует особая жертва ся-цзи при благоговейном перенесении таковых табелей в особую малую комнату. Если же нет в доме таковой комнаты, то он советует устроить для них отдельный кивот, где либо в другом месте, и, поместив туда табели, затворить дверцы кивота. Чжу-кэ-тин Сянь-шэн говорит: «Если исключенные из храма предков табели предавать погребению, то дети и внуки позднейших поколений совершенно забудут имена и фамилии своих предков, и таким образом произойдет ужаснейший вред для человечества. И так отнюдь не должно следовать наставлению зарывать в землю табели предков подле их могил, а лучше, согласно с мнениями древних, устраивать для хранения таковых табелей особую божницу, или кивот».

Жертва тань. Слово тань есть название жертвы и означает успокоение. Её совершают, не считая добавочных лун, чрез двадцать семь месяцев по смерти умершего.

После жертвы да-сян, среди первой следующей луны совершается жертва тань. О времени принесения этой жертвы испрашивают благословения в храме предков.

Примеч. В продолжении последних десяти чисел предыдущего месяца приискивают в календаре день, в который должно приносить жертву тань.

Правила. Чжу-жень подходит к табелям своих умерших отца матери и дважды кланяется пред ними в землю. Потом, возжегши куренья, произносит следующую речь: Почтительный ваш сын, по имени такой-то, следующей луны такого-то числа намеревается благоговейно поднести жертву тань своему скончавшемуся отцу, такому-то чиновнику, нашего дома господину. О чем осмеливаюсь доложить. – После речи он кланяется в землю, поднимается, выпрямляется и делает снова двоекратное коленопреклонение, чем церемония и оканчивается. В молитве обращенной к умершей матери, он читает: намерен благоговейно поднести жертву такой-то чиновнице, по имени такой-то.

Накануне избранного для жертвоприношения дня приготовляется место в среднем зале дома, а седалище духа остается на старом месте, расставляются жертвенные вещи и готовятся хлебы и яства (по правилам жертвы да-сян).

Вместе с рассветом приступают к совершению самого жертвенного процесса; чжу-жень, в одежде темного цвета, отправляется в храм предков для перенесения табелей.

Правила. Там он становится на колени и, возжегши куренья, произносит следующую речь: Почтительный сын такой-то, намереваясь благоговейно приступить к совершению жертвы тань, осмеливается перенести табель духа своего покойного родителя в главный зал. – После речи он дважды кланяется в землю и поднимается. В речи к табели матери он просит позволения перенести эту табель во внутренний зал. Если нет в доме храма предков, то чжу-жень переносит табели из кивота на стол, а по окончании церемонии снова убирает их туда же.

Сы-чжу, благоговейно приняв ящики с табелями, полагает их на стол. Потом, открыв ящики, вынимает оттуда табели.

Примеч. Если чжу-жень сам переносит табели, в таком случае не нужно пособия сы-чжу.

Правила жертвенные совершенно согласны с жертвою да-сян; только в конце акта прочитанная молитва предается сожжению, – и тем церемония оканчивается.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, почтительный сын, по имени такой-то, осмеливается явственно донести пред табелью духа своего покойного родителя, по имени такого-то, чиновника, нашего дома господина. Положенное, по принятым правилам, время для совершения обряда тань, по случаю отложения траура, наступило. Но я все еще доселе безгранично предан грустным воспоминаниям отдаленных событий. С почтением предлагая вино и плоды, я благоговейно подношу их, по случаю сложения траура, и вместе прошу низвести на меня счастье. В молитве к умершей матери, она величается сянь-би (скончавшеюся матерью,) такой-то сановницей, по имени такой-то. По окончании церемонии, табели убираются в ящик.

Затем табели сопровождаются в храм предков. С этого времени носящим траур дозволяется пить вино, употреблять мясные блюда и по прежнему спать в своей супружеской опочивальне; они получают право одеваться в парадные свои одежды и вообще носить цветное платье.

Примеч. Если в доме нет храма предков, то спрятанные в ящике табели вносятся в домашнюю божницу (кивот).

Обряды при столкновении нескольких трауров в одно и тоже время. Разрешение вопроса о том, как поступать если до окончания траура в известном доме, вновь случится в нем другой траур? (Извлечено из сочинений: Сы-ли-чу-гао и Цзя-ли-цзи-яо).

Вообще до окончания тяжелого траура, если случится легкий траур, то принято за правило переоблачаться (по этому последнему случаю) в легкий траур и совершать плач. К первому числу следующей луны устраивают в доме особое место или седалище для души, пред которым в положенном церемониями трауре производят рыдания. По окончании этой сцены снова надевают тяжелый траур. Если по истечении тяжелого траура не окончился еще период легкому, то срок ношения легкого траура непременно должен быть доведен до последнего дня. Если до окончания полного траурного периода по отце, случится траур по матери, в таком случае должно, по истечении траурного времени по отце, облачиться в обыкновенные одежды для совершения церемонии да-сян, по окончании которой снова возложить на себя траур по матери. Впрочем, если жертва да-сян по отце совпадает со временем траура по матери, еще не преданной погребению, то не нужно изменять платье и совершать самую жертву. Жертва сян есть жертва счастья; а покойник в доме есть несчастье. Можно ли же осмеливаться в несчастную пору совершать счастливые обряды? Таким же образом нужно поступать, если в период траура по матери случится траур по отце.

Живущие далеко от родственного дома, при получении известия о трауре, обязаны немедленно возвратиться в свой дом для исполнения траура.

Примеч. За умершим на чужбине, тотчас же по получении верных слухов о его смерти, посылают кого-либо из членов дома за прахом покойного. По доставлении его в дом, определяют известное место для рыданий; кроме того устраивают особое седалище для души умершего (цзо-вэй) перед жертвенником с благовонными куреньями. При похоронах не употребляют куклы души и именного знамени.

Чиновник, занимающий должность в провинции, получивши сведение о смерти старшего лица в своем доме, тотчас же производит плач и рыдания. По окончании плача, он расспрашивает о причинах смерти умершего и снова рыдает. Затем он одевается в траурное платье и немедленно отправляется в отчий дом. В пути он предается грустным представлениям о кончине своего родственника и проливает слезы. При взгляде на встречающиеся по дороге города и местечки, и в особенности на свой отечественный город и свой дом, он снова плачет. Вошедши в дом, он отправляется прямо к гробу, где совершает поклонения, сопровождаемые рыданиями; затем расплетает волосы, обнажает ноги и три дня носит большой траур. Если же чиновник, услышав печальную весть о кончине кого-либо из старших в роде, еще до отправления своего в путь, устроил в своей квартире особое место, где и совершил обряд плача, если он уже ходил с распущенными волосами, обнаженными ногами и три дня носил большой траур, в таком случае, по приезде в дом, он не обязывается снова исполнять сказанные церемонии. Случается, что таковые чиновники возвращаются в дом уже после предания земле покойного, в этом случае они отправляются прямо на кладбище. Еще издали, при одном взгляде на кладбище, они проливают слезы; достигнув же самого места погребения, они производят рыдания. Если чиновник прежде сего еще не совершил обряда распущения волос и обнажения ног, то исполняет их теперь на самом месте могилы, и только по истечении трехдневного траура на кладбище имеет право возвратиться в родственный дом. При входе в дом, он прямо отправляется пред седалище души (линь-цзо), где совершает поклонения и плач согласно с принятыми правилами. Служащий в провинции чиновник, при получении известий о годовых, девяти- и пятимесячных траурах, устраивает при своей квартире особое место для моленья и исполняет там обряды плача. Вообще кто из чиновников может взять домовый отпуск для совершения траурных церемоний, тот должен исполнять их, по возвращении в дом; а кто не может оставить свою должность, тот носит трехдневный траур на месте.

О перемещении кладбищ. Предварительно отыскивают место, удобное для кладбища. Нашедши такое место, роют могилу и приносят жертву духу земли.

Примеч. Чжу-жень исполняет обряд жертвенный в простом, обыкновенном платье.

Правила при этой жертве одинаковы с правилами при погребении. В молитве прибавляется следующее: В настоящее время могила моего покойного родителя находится на невыгодном месте; по этому предполагаю перенести прах, его на настоящее место. Умоляю дух земли охранить его и не допустить встретить впоследствии новые препятствия. – Остальное одинаково с прежнею молитвою.

Примеч. Жертвенный обряд духу земли совершается чжу-женем. Можно вырывать новую могилу тотчас же по прибытии гроба на новое кладбище.

Накануне перенесения гроба, испрашивается на это разрешение в храме предков.

Правила. Старший в доме и все младшие члены семейства занимают в храме предков свои места. Потом старший вынимает табель того умершего предка; которого прах должен быть перенесен на новое кладбище. Затем начинается обряд поклонения духу. Все делают четыре малые и четыре большие поклона и выпрямляются. Старший отходит в особое место для омовения рук и, возвратившись, становится на колени пред табелью духа. Здесь он возжигает куренья, приносит в жертву вино и читает молитву. По окончании молитвы, он кланяется в землю, поднимается и, выпрямившись, отходит на свое место. Наконец следует акт провожания духа. При этом делают по прежнему четыре большие и четыре малые поклонения и выпрямляются. Потом убирают табель и сжигают молитву, чем церемония и оканчивается.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, я, почтительный сын, по имени такой-то, некогда совершил погребение праха своих покойных отца и матери не в надежном месте. Теперь боюсь, чтобы не встретить мне внезапно какого-либо несчастья. Страшась за неспокойствие своих предков, я постоянно чувствую в себе печаль и трепет, а потому предполагаю такой-то луны в такой-то день перенести прах их в такое-то место. О чем почтеннейше доношу.

В самый день перенесения гроба, на старом кладбище с левой стороны устраивается особое место для принесения жертвы духу земли.

Примеч. Чжу-жень совершает этот жертвенный обряд в обыкновенном платье.

Правила жертвенные одинаковы с вышеизложенными. В молитве, между прочим, читается: Некогда мой почтенный родитель, по имени такой-то, погребен на этом месте, оказавшемся, по гаданию, счастливым. Но в настоящее время я опасаюсь, чтобы прах его не испытал на этом месте каких-либо неожиданных несчастий. Поэтому предполагаю, открывши могилу, перенести гроб его на другое место. О чем осмеливаюсь донести.

Чжу-жень, облекшись в холщовый траур (сы-ма), совершает жертвенный обряд, при разрытии могилы.

Примеч. Для этого перед могилою ставится стол.

Правила. Каждый, занявши свое место производит плач, а по окончании рыданий дважды кланяется в землю. Затем чжу-жень отходит к столу, поставленному пред могилой, где, став на колени, возжигает куренья, подносит в жертву вино и читает молитву; потом кланяется в землю, поднимается, выпрямляется и отходит на свое место. Далее снова следуют рыдания и двукратное поклонение в землю. По прекращении рыданий, приступают к отрытию могилы.

Молитва. Такого-то года, месяца и числа, почтительный сын, по имени такой-то, осмеливается явственно донести такому-то вельможе, нашего дома господину. Некогда ты погребен на настоящем месте, много месяцев и лет протекло с тех нор, и во все это время твоя плоть и душа не находили себе отрадного успокоения. Теперь я предполагаю перенести твой прах на новое кладбище. Умоляю тебя почтенный дух быть спокойным и ничего не бояться. О чем почтеннейше доношу.

Разрывши могилу, вынимают оттуда гроб и приносят пред ним в жертву вино (дянь). Примеч. Для этого ставят стол перед гробом.

Правила. Чжу-жень и все младшие члены дома делают двукратное коленопреклонение; затем чжу-жень отправляется к столу, поставленному перед гробом, где, став на колени, возжигает куренья, приносит в жертву вино и возливает его. Потом, поклонившись в землю, он поднимается, выпрямляется и отходит на свое место. В заключение все участвующие при этой церемонии делают два земные поклона.

Примеч. По вскрытии могилы, если гроб окажется прочным и не подверженным ни сколько гниению, то его отирают со всех сторон холстом и покрывают сверху простыней. Если же он окажется развалившимся, в таком случае запасаются новым гробом, который, поставивши на краю могилы, накрывают внутри одеялом так, чтобы концы одеяла ровно висели со всех сторон из гроба. Подле нового гроба ставят особую кровать. По вынутии трупа из могилы, полагают его сначала на эту кровать, а потом, обернувши длинным плащом и спеленавши вдоль и поперек холщовыми бинтами, поднимают его для положении в гроб, где снова покрывают концами одеяла, после чего запечатывают гроб. Но если и кости умершего окажутся совершенно разрушившимися, то для такого случая необходимо запасаться одним холщовым халатом (паоцзы), для вложения в него вынутых из могилы костей. Головной череп полагается на воротник халата, ручные кости в рукава его, грудь и ребра в средину, а ноги в нижние части. Затем увязывают их холстинными бинтами и полагают в гроб, где снова накрывают их одеялом и закрепляют окончательно крышу гроба.

По окончании пеленания костей умершего производятся всеобщий плач и гроб переносится на дорожные носилки, причем приносится в жертву праху вино (дянь).

Правила при жертве одинаковы с прежними подобными. В молитве прибавляется: Траурная колесница уже готова для следования до нового места твоего упокоения; о чем осмеливаюсь донести. – Затем следует двукратное поклонение в землю.

Потом погребальная процессия отправляется до новой могилы.

Примеч. Это шествие совершается по правилам, одинаковым с процессией первого погребения. Только при этом не приносится в жертву вина предкам, дорогой не производится плача и не употребляется фан-сянов, бумажных денег и других церемониальных, похоронных принадлежностей.

Между тем, по краям новой могилы заблаговременно устраиваются для духа палатка (лин-у) и седалище (лин-цзо). Гроб останавливают перед новой могилой и приносят ему в жертву вино (дянь), по принятым правилам, а потом уже погребают.

Примеч. При этом не мешает употреблять, по известному способу, известковые стенки.

Жертва духу земли приносится на левой стороне могилы.

Примеч. Чжу-жень исполняет эту церемонию в темной одежде.

Правила при жертве одинаковы с предшествующими. В молитве прибавляется: Теперь для моих покойных родителей устроены здесь уединенные кладбища. Умоляю дух земли охранять прах их.

После погребения, на самом месте кладбища, пред седалищем духа, совершается жертва юй.

Правила. Эта жертва совершается по вышеизложенным правилам чу-юй (начального акта жертвы юй). В молитве говорится: Почтительный сын, такой-то, осмеливается почтеннейше донести своим покойным родителям, таким-то, следующее: обряд по случаю перемещения праха вашего на новое, уединенное место покоя окончился; в заключение приносится жертва юй. Сознаюсь, что я ни днем, ни ночью не могу успокоиться; слезы постоянно льются из очей. Смиренно предлагая (цин-цзю) лучшее вино и разнообразные яства, я с благоговением приношу их в жертву для вашего успокоения, умоляя вас взаимно низвести и на меня счастье. Примеч. При этом случае исполняется только первый акт жертвы юй.

Вместе с окончанием настоящей жертвы убирается и седалище духа (лин-цзо); сяо-цзы скидает с себя холщовое платье и, облекшись в одежды темного цвета, возвращается домой, где доносит в храме предков об исполнении церемонии перенесения кладбища.

Правила этой доносительной жертвы одинаковы с изложенными выше подобными жертвами. В молитве читается: Так как прах и душа моих родителей были погребены не в надежном месте, то я настоящей луны такого-то числа и перенес их кладбище в такое-то место. Это дело уже кончено. О чем почтительный сын, по имени такой-то, осмеливается донести.

Об исследовании доброкачественности грунта земли под кладбищем. Прежде исследования доброкачественности грунта земли под новым кладбищем, приносят жертву духу земли по правилам, положенным при перенесении гроба на новое кладбище. В молитве при настоящем случае читается: Теперь прах моих почтенных родителей, по имени таких-то, по гаданию, перенесен на настоящее место, но я сомневаюсь, спокойно ли им здесь, или нет? В устранение сомнений, я предполагаю произвести опыт исследования грунта здешней земли. Между тем умоляю дух земли успокоить их прах и не допустить впоследствии каких-либо несчастий. О чем осмеливаюсь донести.

Потом совершается доносительная жертва могиле умерших по правилам, положенным на случай отрытия могилы, с тем только различием, что здесь не производится рыданий. В молитве читается: Мои почтенные родители, по имени такие-то, погребены теперь на настоящем месте; но я не уверен в вашем совершенном спокойствии. Желая устранить эти сомнения, я предполагаю приступить к исследованию грунта здешней земли. Простираясь долу, умоляю вас, почтенные духи, при имеющем совершиться обряде, быть совершенно спокойными и ни сколько не бояться. О чем осмеливаюсь вам донести.

Самый способ исследования кладбища состоит в следующем: со всех четырех сторон гроба просверливают небольшие отверстия, в которые опускают руки и вынувши, со дна землю, рассматривают. Если земля суха и тепла, то тотчас же вливают в отверстия состав хлебного вина (шао-цзю), смешанного с серой, и снова крепко зарывают их землей.

О возвращении с чужбины праха умершего для погребения на родине. По умершем на чужбине исполняются, как бы и в родственном его доме, все первоначальные траурные обряды, правила плача и принесения ему в жертву вина. Примеч. Об этом изложено было выше.

Там приобретаются и все предварительные траурные вещи.

Примеч. По положении умершего во гроб, тотчас же приобретают большой экипаж с бамбуковою крышей, снабженный предохранительными от дождя занавесами. Остальные же, нужные при погребении вещи тотчас являются по доставлении умершего в отчий дом.

Друзья и сослуживцы покойного извещают его знакомых о дне отбытия праха на родину.

Примеч. Когда определят день отправления на родину тела покойного, то наперед извещают об этом пригласительными билетами его сослуживцев и друзей, и в назначенный день принимают посетителей с их вспомоществованиями (фэн-цзы).

Накануне отбытия тела на родину, во время утреннего возлияния умершему вина, доносят ему о предстоящем перемещении гроба.

Правила – прежние. В доносительной речи умершему говорится: Сегодня мы избрали такой-то день для перенесения твоего гроба на траурный дорожный экипаж, с мыслью возвратить твой прах в отечественный город. О чем осмеливаемся донести до твоего сведения.

На другой день рано утром, во время утреннего возлияния вина, доносится умершему о наступившем времени перенесения гроба на траурную дорожную колесницу.

Правила при этом одинаковы с жертвою цзу-дянь (духу дорог). В доносительной речи к умершему говорится: Сегодня мы перенесем гроб твой в дорожный экипаж. О чем осмеливаемся донести до твоего сведения.

Наконец, пред самым отправлением этой печальной процессии в путь, совершается обряд возлияния вина, по обыкновенной траурной церемонии. Если же предстоит перевозить тело в лодке, в таком случае приносится жертва духу реки Цзян, совершаемая по правилам, изложенным выше. Только в молитве есть изменения. Слово перемещается – нужно заменить словом возвращается; вместо слов: сопровождаемо для предания земле на южной стороне такой-то горы, – нужно говорить: возвращается (прах такого-то) для погребения такой-то губернии в таком то городе, и проч. – Установивши же гроб в ладье, тотчас устраивают там лин-цзо (седалище духа), поднимают именное знамя (мин-цзин) умершего, и каждое утро и вечер производят плач и обряд принесения в жертву вина, по принятым правилам. Если же гроб отправляется по сухому пути, то по крайней мере в дорожных гостиницах во время обеда непременно нужно совершать обряд принесения в жертву вина (дянь).

Еще до приезда в дом, гроб встречается на дороге родственниками, при чем и приносится ими умершему жертва дянь.

Примеч. Недоезжая до дома умершего, отправляют заблаговременно особого человека для извещения его родственников. Нередко бывает, что или на берегу реки, или среди большой дороги, тотчас же при встрече с гробом, возливается жертва дань.

Правила жертвы обыкновенные. В доносительной речи читается: Траурная колесница привезла прах твой издалека. Услышавши, что ты подле нашего дома, я, по родственному чувству, поспешил явиться сюда для того, чтобы тебя встретить. О чем смею донести до твоего сведения.

Наконец гроб благополучно достигает родственного дома.

Примеч. Если дом покойного находится внутри города, а, по правилам гражданским, не позволяется ввозить в город умерших, в таком случае заблаговременно за городом устраивают палатку. Если же дом находится вне города и по своему расположению не удобен для помещения, то поезд может остановиться и вне загородных зданий.

Жертва дянь приносится по обыкновенным правилам. В доносительной речи читается: Траурная колесница издалека возвратила тебя в дом отчий. Смею донести об этом до твоего сведения.

Далее, над умершим исполняются обряды плача и принесения вина (дянь), делаются распоряжения относительно приготовления кладбища, совершается торжественный вынос умершего и приносится жертва юй, по правилам, изложенным выше.

Общий взгляд на церемонии домашних жертв (цзи-ли). По книге Цзя-ли, во все четыре времени года приносится жертва домашним предкам: прапрадеду, прадеду и деду. По правилам Чэн-фу-цзы, в день зимнего поворота должно приносить особую жертву (чу-цзу) начальному предку своего дома. Со словом чу-цзу соединяется понятие родоначальника. В день ли-чуня (в 1-й день весны) полагается принесение жертвы дальним предкам: низшим родоначальника и высшим прапрадеда В 9-й луне (цзи-цю) совершается осенняя жертва только тем предкам, которые, с течением времени, исключены из собрания домашних духов. Вместе с тем, в этот день присовокупляется жертва и состоящим налицо в домашнем храме коренным предкам, сверх обычных жертв, положенных сим последним при начале четырех времен года. Существуют еще жертвы, приносимые в дни кончины предков, жертвы совершаемые на кладбище – в день цин-мина (ясности), в дни рождения предков, и бывают особые жертвенные приношения во время годовых народных праздников (цзе-ци). Люди, имеющие при своих домах особые храмы предкам, отчетливо ведут свои родословные записи; они без сомнения, исполняют все жертвенные обряды по правилам книги Цзя-ли. Скажем теперь о том, что во времена к нам близкие начали пренебрегать обязанностями по отношению к предкам; храмы предкам в частных домах стали уменьшаться; каждый ограничивался жертвами только своему деду и отцу; число положенных жертв оказалось, по их понятиям, многосложным, а самое исполнение их трудным и неудобным. В настоящее же время, не имеющим своих домашних храмов и жалующимся на трудности приобретать жертвенные вещи и исполнять в точности жертвенные обряды – нужно, по меньшей мере, согласно с книгою Цзя-ли, приносить предкам две жертвы в году: при начале весны и осени. В день зимнего поворота должно приносить жертву главному родоначальнику, а при начале весны – следующим за ним предкам до прапрадеда. Жертвенными снедными вещами могут служить современные блюда и приправы, употребляющиеся при обыкновенных столах; жертвенное животное можно заменять куском сырого мяса, самими распорядителями при совершении обряда (ли-шэн) могут быть назначаемы дети, или меньшие братья, а жертвенный обряд должен слагаться из трех актов: призывания духов, представления им и благодарения их. Все эти три акта должны быть сопровождаемы приемами возлияния вина. Впрочем, в случае крайности, можно ограничиться и одним приемом возлияния вина.

По случаю народных праздников (цзе-ци), бываемых в продолжении года, можно приносить в жертву прапрадеду, деду и отцу употребляемые обыкновенно при столе блюда и вино; но во дни смерти отца и матери и во дни их рождения нужно приготовлять особые и в большем количестве жертвенные блюда. Самая жертва может сопровождаться только одним приемом возлияния вица; но молитва в этом случае неотменима. В домах бедных чиновников и крестьян часто оказывается невозможным приготовить достаточное число жертвенных вещей и исполнить в точности обряд; в таком случае, при наступлении времени жертвоприношения, можно число блюд ограничить одною чашкою каши, одною тарелкой свежей приправы и рюмкой вина, сделав при этом два земные поклона. Эта малая жертва может вознести благодарную мысль потомка к его отдаленным предкам. Для чего стесняться несостоятельностью и отказываться от выполнения этих важных обязанностей?

Примеч. Если ли-шэн (распорядитель) избирается из родственников или друзей, то, по окончании церемонии, глава дома делает пред ним поклонения, благодарит и просит на вино и обед; а когда эту обязанность исполняет сын или меньший брат та он, так как во время распоряжений ему неудобно было кланяться в землю и становиться на колени, по окончании жертвы, во время убирания табелей, становятся на своём месте и делает четыре большие и четыре малые поклона.

В следствие затруднений в плавании по Императорскому каналу, китайское правительство начинает пользоваться другим путем сообщения, морем. Уже немаловажная часть южного хлеба доставлена нынешним годом в Тянь-цзинь, на морских торговых судах; можно думать, что со временем главный запас хлеба будет доставляем в столицу этим же путем. Правда, что, как ни обременительно для китайского правительства содержание канала в должном порядке, оно никогда не покинет вовсе этого внутреннего и, по мнению китайцев, самого безопасного пути; но с другой стороны, выгоды доставки морем, относительно удобства скорости и дешевизны, столь ясны, что самые закоренелые предубеждения против моря начинают исчезать пред очевидными фактами. Не касаясь всех сторон сего вопроса, я ограничусь здесь указанием способа перевоза хлеба с юга на север морем и некоторыми подробностями о плавании по малоизвестному Северному Китайскому морю.

Шан-хайский порт служит главным местом сбора речных барок с хлебом, предполагаемым к отправке морем. Правительство нанимает здесь морские суда, принадлежащие частным лицам и во множестве стоящие в шанхайской гавани. Эти суда обыкновенно употребляются для перевозки купеческих товаров по Северному Китайскому морю, а так как это море мелководно и усеяно песчаными отмелями, то суда не слишком велики, с плоским и выгнутым дном; самое большое из них может поднять до 6000 пуд. хлеба. Судохозяева, с большою охотою, вызываются на выгодную для них перевозку хлеба, потому что правительство не устраивает торгов, а платит им за провоз ту же плату, какую берут они с товаров купеческих, и кроме того не взимает с них пошлины за вывоз купленных ими в Тянь-цзине товаров. По принятому в Китае обычаю, плата при перевозке тяжестей производится за каждую дань, или 100 гинов (3 пуда 17 фун. 89 зол. 36 ¹²/₂₉ дол.); за доставку каждой дани из Шан-хая в Тянь-цзинь обычная плата 7 чин серебра (1 руб. 50 ²⁵/₂₉ к. сер.); но при сем надобно заметить, что в прежнее время в Шан-хае плата эта была только номинальною; действительно же платили по расчету медной монетой, полагая каждый чин, в 70 больших чохов, так что при нынешней ценности серебра, если предположить даже, что в Шан-хае оно гораздо ниже, чем в столице, за каждую дань приходится не более 5 чин 2 фын (1 р. 7 ⁴¹/₅₈ коп.); существует ли и ныне такая замена, неизвестно. Но в том и другом случае ни правительство, ни судохозяева не остаются в убытке. Правительство не в убытке, потому что провоз каждой дани по Императорскому каналу обходится ему 5 чин серебра, да полдани хлеба, что вместе (если принять самую низшую ценность хлеба, какая существует на месте его сбора) составит 1 лану и 1 чин серебра (2 р. 37 ¹/₂₉ коп. сер.). Судохозяева не в убытке, потому что каждый из них, владеющий судном в 1800 даней, получает за двухнедельный перевоз хлеба, при самой умеренной плате, свыше 2000 р. сер. В сложности, провозная плата восходит до огромной суммы. Весь годовой запас южного хлеба, доставляемого в столицу, простирается свыше четырех миллионов даней, из этого количества, в нынешнем году доставлено морем 1,600,000, а в следующем будет доставлено тем же путем до 2,500,000 даней. Плата за провоз последнего количества будет превышать сумму 3,700,000 руб. сер., а по низшей цене восходит до 2,800,000 р. сер., или, как принято в Китае, на вес – в первом случае свыше 3,700, а в последнем 2,800 пуд наличного серебра. Если бы европейские кораблехозяева знали в подробности вышеописанные обстоятельства и нашли подобную перевозку выгодною, то, вероятно, не преминули бы предложить китайским береговым властям учреждение торгов; но трудно решить, согласилось ли бы китайское правительство, при всей скудости своих финансов, в настоящее время, принять их услуги, даже под условием залогов.

Морские сообщения между Шан-хаем и севером производятся разными путями; есть плавание каботажное, по береговым заливам и бухтам; есть путь средний по островам Шаньдунского моря; наконец есть путь восточный, по открытому морю. Торговые суда следуют предпочтительно сим последним путем, описанием которого я и должен ограничиться. К сожалению, показания китайских мореходцев о местностях и расстояниях морских не могут быть слишком верными, при не точных способах определения: по времени плавания, компасу, цвету и глубине воды; сообщаемые ими сведения скорее вероятны, чем несомненны. Китайские мореходцы все пространство пути, от Шан-хая до устья тянь-цзиньской реки, разделяют, по морским и географическим особенностям, на шесть неравных частей. Плавание начинается с устья шан-хайской реки Хуан-пу в реку У-сун-цзян; до впадения сей последней в море считается 50 ли; вышед в море, суда огибают с севера пески Фубаоша и следуют по южному берегу острова Чун-мина до восточного края его, пристают к берегу в ожидании попутного ветра, для отплытия в океан. Пройденный доселе путь от устья Усун-цзяна полагают 180 ли. Отсюда один переезд, по открытому морю, на восток до необитаемого острова Шэ-шань в 180 ли; этот остров не имеет удобной пристани; у него можно только остановиться на якоре. Он служит для мореходцев указательным маяком и считается в одной долготе с пиком шаньдунского мыса Те-ча-шань (вероятно Cap. Macartney), по этому и носит у них название Нань-ча (южный пень), в противоположность помянутому мысу, который они называют Бэй-ча (северным пнем). Вероятная долгота (восточная пекинская) Шэ-шани 6° не вступно. От Чун-мина до Шэ-шани глубина воды, по измерению свинцовым лотом, от 10 до 20 то, считая каждое то в 5 футов.

От Шэ-шани вплоть до Шаньдуского мыса простирается открытое море, на котором не встречается ни одного острова; посему китайские мореходцы определяют местности этого морского пространства сомнительною параллельностью с некоторыми географическими пунктами берега материка При попутном ветре, главное направление принимается S. N. магнитной стрелки, с небольшим склонением на восток. При юго-восточном ветре направление склоняется к востоку на один знак компаса, т. е. на 15°, потому что Китайцы делают на компасе 24 деления. При юго-западном ветре, направление S. N., без склонения. Первую местность морскую, на север от Шэ-шани, по описанию китайских мореходцев, приблизительно можно положить под 82° З широты. Она замечательна тем, что отселе суда вступают в Черноводный океан, так названный по цвету воды; эта черная вода продолжается до местностей, прилегающих к шаньдунскому мысу. Глубина этого места 20 то; здесь можно остановиться на якоре. Другая местность, самая замечательная во всем переезде, простирается против устья Желтой реки. Переезжая это пространство, китайские мореходцы весьма боятся восточного ветра, который может загнать их суда на запад и осадить на пятиполосные пески, – так называются песчаные бугры, находящиеся в море, несколько на юг от устья Желтой реки. Другая особенность этой местности есть подводная песчаная полоса, в ширину до 50 ли, простирающаяся с З. Ю. З. на В. С. В., от пятиполосных песков вплоть до параллели западных Корейских островов, где она оканчивается песчаною горою Ша-тоу-шань. Китайцы называют её Да-ша (большими песками). К западу она опаснее, а чем восточнее, тем глубже. Считают два дня пути по Черноводному океану до этой мели. Средняя глубина всего пройденного от Шэ-шани пространства 30 то; по приближении же к песчаной полосе лот показывает только 10 то; по прошествии 50 ли мели, глубина будет увеличиваться до 50 то. Проходя мелью, суда направляются на один знак склонно на восток, т. е. на 15°, а по прошествии песков снова на S. N.; некоторые суда уклоняются далее на восток, к Ша-тоу-шани, откуда, усмотрев на севере Корейские острова, направляются более на запад, к чэн-шаньскому мысу. Между большими песками и шань-дунским мысом, китайские мореходы обозначают другую небольшую песчаную полосу подводную, при глубине 15 то, называемую ими Сяо-ша, или малыми песками. С приближением к шань-дунскому мысу, вода из черной делается зеленою; этот цвет замечается на всем пространстве Шань-дунского и Чжилийского морей, по сему оно и называется мореходцами Зелено-водным океаном. Через день плавания по Зеленому морю, на глубине 20 то, усматривают в темной дали верхи гор Те-ча-шани и острова Ши-дао; путь лежит мимо горы Те-ча-шань и губы морокой Ма-тоу-цзуй. Остров Ши-дао весьма населен и владеет хорошею пристанью, жаль только, что гавань открыта на Ю. В., отчего весной, когда преимущественно дуют юго-восточные ветра, войти в гавань легко, но выйти из неё трудно. От острова Ши-дао, путь идет мимо островов Во-дао и Ли-доа, удобных к пристани, к чэн-шаньскому мысу, по прежнему направлению S. N. склонно на восток; все помянутые места считаются чрезвычайно важными пунктами на море.

От Чэн-шани путь лежит на запад, склонно на север, к острову Лю-гун-дао, потом на запад к береговой крепости Вэй-хай-вэй; далее в том же направлении к острову Чжи-фоу-дао. По этому пути много удобных пристаней; самые же безопасные у островов Чжи-фоу-дао и Янь-тай. От Чжи-фоу-дао на северо-запад, простираются подводные камни; для избежания их суда держат на север и потом на запад, мимо острова Ша-мынь-дао к острову Мяо-дао, владеющему доброю пристанью; перед сим островом, на востоке, есть песчаная мель. Глубина воды на пройденном пути от 15 до 20 то. Самый попутный ветер в плавании по сему Шань-дунскому морю есть юго-восточный.

От острова Мяо-дао, минуя небольшой остров Сяо-ши-дао, суда вступают в Чжи-лийский залив и идут на запад склонно на север; глубина воды сначала в 14 или 15 то, потом, мало-помалу, уменьшается; на глубине шести то вода из зеленой делается желтою, дно морское из мягкой глины, и вдали усматривается Чжи-гу, или устье тянь-цзиньской реки. Когда глубина воды окажется в 6 то, суда становятся на якоре, в ожидании морского прилива, для вступления в реку. Невдалеке от устья оной, на китайских картах обозначаются две мели, из коих одна идет от устья на юг, другая простирается поперек несколько на восток. По вступлении в реку, суда тянутся бечевами, с помощью багров, вплоть до самого Тянь-цзиня, на расстоянии 180 ли. От впадения в море на протяжении внутрь 38 ли, река шириною от 1000 до 700 футов. Выше она еще суживается до 200 футов; у самого же Тянь-цзиня, где пристают суда, ширина её за 300 футов. По разгрузке судов, в те из них, которые должны возвратиться порожними, втаскивается, вместо балласта, грязь с речного дна, чем русло реки значительно очищается.

Надобно заметить, что самым удобным для плавания с юга на север, по описанному выше пути, временем считаются весна и начало лета, когда дуют южные пассатные ветра.

Все вышеизложенные сведения заимствованы из официальных документов по делу о доставлении казенного хлеба морем.

(из записок русского путешественника)

Из множества островов, рассыпанных по берегам обширной Китайской империи, англичане выбрали себе один небольшой островок, не отличавшийся особенным плодородием, почти голый, не приносивший Китаю никакой пользы; но зато с хорошею гаванью, лежащий на пути из Индейского в Тихий океан и потому очень полезный для них, – и основали тут город, склад торговли не только с Китаем, но и с соседними островами. Город, которого собственное имя Виктория, едва ли известно и всем жителям его, растянут над проливом, отделяющим остров от материка, и состоит из одной главной улицы, следующей очертаниям берега; она называется Королевскою дорогою (Queen’s Road), хотя как нынешней, так и будущим королевам Великобритании едва ли придется ездить по ней; несколько других меньших улиц параллельны этой главной, или пересекаются под прямым углом. Последние поднимаются в гору так круто, что задние дома целым этажом возвышаются над передними и потому каждый пользуется прекрасным видом на обширный рейд и живописные берега Китая. Прекрасен и вид города с рейда. Дома, расположенные амфитеатром у подошвы горы, оттеняются купами дерев; главная улица прерывается посредине бульваром, от которого далее в гору разводится сад с извилистыми удобными дорожками, так что самая гора, прежде совершенно голая, ныне покрывается уже, до известной высоты, то тенистыми бамбуковыми аллеями, то рощами разнообразных деревьев. При постройке здешних домов старались, главное, защититься от жгучих лучей тропического солнца, а потому все они имеют нечто общее между собою: в каждом непременно есть крытая галерея, есть какая-нибудь полутемная зала со сквозным ветром, необходимая принадлежность окон – жалюзи. Лучшее здание, по моему мнению, где соединено прекрасное с полезным, это – казармы стоящего здесь полка. Двухэтажный перистиль вокруг придает ему вид римского храма и защищает со всех сторон от солнечных лучей. Губернаторский дом, недавно построенный на возвышенном месте, среди разводимого ныне сада, был бы одним из лучших украшений Хонкона, если бы не загромождался пристройками, которые совершенно закрывают его. К другим прекрасным зданиям должно отнести госпиталь, клуб и многие частные дома. Западная часть была началом поселения и теперь не представляет ничего хорошего: – узкие улицы с небольшими домами, в которых большею частью живут китайцы, и это обстоятельство уже достаточно говорит за себя, но к востоку город распространяется быстро и застраивается прекрасными домами; в течение двух лет после первого моего посещения сделаны заметные успехи.

Далее к востоку прекрасная дорога приводит в красивую долину, по которой протекает небольшой ручей. Это, говорят, единственное место, которое было обитаемо до занятия острова англичанами; Китаец, имевший здесь ферму и обработавший долину, дал ей название Счастливой долины, которое осталось за нею до сих пор. Ныне рядом с прекрасно обработанными полями, мало-помалу, засеваются другие поля для будущей великой жатвы, где и мы зарыли несколько семян, занесенных сюда издалека. Этот выбор места для кладбища согласуется с названием долины.

Что на первый раз особенно бросается в глаза в Хонконе и в других торговых городах Китая, так это – совершенное почти отсутствие лошадей: их заменяют китайцами. Ходить пешком жарко, а потом порядочному джентльмену неприлично, тем более даме: я не встречал на прогулках ни одной дамы пешком. В каждом доме есть обыкновенно крытые носилки, в роде каретного кузова без колес, и несколько открытых, состоящих из легких бамбуковых кресел с привязанными двумя жердями: это в собственном смысле портшезы. И в те и в другие впрягают по два китайца, что обходится без сомнения дешевле лошадей, а в нравственном смысле они здесь унижены до скотского состояния и ничем не лучше любого невольника. Не раз бедный кули (разносчик) получал побои от встречного денди за то, что не успел вовремя посторониться, или потому, что последнему просто захотелось употребить в дело свою тросточку. Кричать против рабства, или проповедовать равенство, выходит, гораздо легче. В бытность мою здесь случилась на «Королевской дороге» небольшая сцена, в которой главную роль играл молодой офицер с фрегата Е. В. Нанкин. Кажется, молодой человек, бывший в веселом расположении духа, вздумал покушать плодов из корзинки разносчика и китаец, не принимая шуток, потребовал платы, но не получив, взял за руку джентльмена. Очевидно, что такое оскорбление, нанесенное платью, было нестерпимо, хотя б даже подданный Небесной империи и был прав, а потому г. офицер Е. В. нанес «мужику» сильный удар, раскроивший ему лицо. Тут находилось несколько мирных граждан, которые не разделяли воинственного духа героя и настаивали, чтобы он был взят в часть, что и было сделано, не смотря на сильные возражения со стороны его товарищей. На следующее утро дело представлено на суд нашего просвещенного помощника надзирателя (Assistant Magistrate), который со свойственными ему рассудительностью и чувством справедливости, вместо того, чтобы посадить виновного на десять дней на хлеб и на воду, посоветовал уладить дело полюбовно и намекнул на пять талеров, как на приличное вознаграждение обиженному; но поступил ли подсудимый согласно этому совету или нет – до моего сведения не дошло. (The China Mail, № 558, the 25 Oct. 1855).

Хонкон собственно не есть место торговли с Китаем, но здесь живут негоцианты и агенты, ведущие торговлю и в Кантоне, и в Шанхае, и в других портах Китая, открытых для европейцев. Поэтому здешний рейд весьма оживлен: во все продолжение моего двухмесячного пребывания на нем постоянно было до 60 и более купеческих судов, сменявшихся каждый день по одному и по два. – Мелочная торговля и промышленность вся находится в руках китайцев. За исключением двух-трех больших лавок, назначенных собственно для приходящих судов и наполненных всем необходимым для удовлетворения нуждам и даже некоторым прихотям моряков, все остальные принадлежат китайцам. Самый богатый китайский купец весьма умерен в жизни: несколько чашек рису составляют главную его пищу, платье из коленкору, или из холста – не разорительно, квартира незатейлива; а потому и при продаже вещей он довольствуется небольшими процентами; даже европейские вещи у него дешевле, нежели у европейца, которому нужен лишний процент и на стол, и на платье, и на квартиру.

Задельная плата нигде, может быть, в мире не дешева так, как в Китае. По этой причине и все их изделия отличаются особенною оконченностью в отделке, даже носят признак кропотливости; но изящество проскальзывает разве как-нибудь случайно, мимо воли работавшего. И действительно, чтобы вещь могла быть выгодно продана, необходимо, чтобы она в самой себе носила признаки многого труда, употребленного на неё. Тогда как мы, смотря на вещь, говорим: «как мило! как изящно!» у китайца самая лучшая похвала ю гунфу т. е. тут много пошло труда и времени! И вот во всех этих лавках с редкостями вы находите резные вещи из кости: шары, катающиеся один в другом, шахматы, веера и т. п., далее, лакированные ящики, расписанные самым мелким узором – и только. Еще заметнее это в их картинных лавках, которых в Кантоне до пяти, если не более. Живопись у них низведена на степень ремесла, или лучше сказать, не могла возвыситься до степени художества. И точно, механическая часть её доведена почти до совершенства: глаз не успевает следить за кистями, размещенными между всеми пальцами руки, как они, одна за другою то, очутятся близ большого пальца острием к рисунку, то опять уходят на свои места и в обратном положении. Вообще китайцы – очень хорошие копировщики. Я видел копию Рафаэлевой Мадонны, в уменьшенном виде, привезенную из Берлина, и другую, сделанную с неё здесь китайцем: их трудно отличить одну от другой. Сами они хорошо рисуют только цветы и насекомых; копируя каждый листок цветка, каждое крылышко бабочки с такою тщательностью, что они кажутся наклеенными на бумагу. Не мало прелести придает этим рисункам и самая бумага, похожая на тонкий бархат, которую англичане называют рисовою (rice-paper), но которая собственно выделывается из сердцевины растения принадлежащего к фамилии araliacea и по-китайски называемого дэн-цао т. е. ламповым растением, потому что из тонких стеблей его делаются светильни. Оно растет, говорят, исключительно на о. Формозе, по крайней мере только там разводят его и делают из него бумагу, употребляемую преимущественно на выделку искусственных цветов. – Та же самая способность китайцев – довольствоваться малым – в соединении с их переимчивостью делает то, что здесь как все мастеровые и работники, так и вся домашняя прислуга – из них. Портной-китаец пренаивно предлагает вам для выбора модную картинку, вышедшую за три, за четыре года прежде; каменщик-китаец строит великолепные дома по европейским чертежам. Но вообще для какой бы то ни было работы легче найти китайца, нежели китаянку; а потому даже те должности, для которых в других местах держат женскую прислугу, здесь большею частью заняты мужчинами. И если с непривычки странно видеть у стола лакея в длинном балахоне и с длинною косою, то еще страннее встретить, как это часто бывает, точно такого же китайца в роли няньки при детях.

В Хонконе я имел случай в первый раз видеть сушку чая; и хотя это было не приготовление чая из свежих листьев, а подсушивание немного отсыревшего, однако в сущности процесс один и тот же. Котлы, имеющие форму полушара, вмазываются в очаг наклонно: задняя часть их приподнята настолько, что плоскость отверстия составляет с горизонтом угол до 50°. Работник, стоящий перед каждым таким котлом, постоянно мешает рукою насыпанный в него чай все в одну сторону, так что сообщает ему круговое движение до тех пор, пока от разведенного под котлом огня он не высохнет надлежащим образом. Говоря о чае, кстати упомянуть об одном происшествии, случившемся в бытность мою в Хонконе. Потонуло судно с чаем; груз достали и продали с публичного торга. Спекулянт, купивший его, отвез на ближайшую речку, вымыл в проточной воде всю морскую соль и потом высушил сказанным выше способом. И вот чай его пойдет в Англию и как хорошо поджаренный, даст хороший настой. А как известно, что англичанам нужен не аромат чая, а цвет его, то через эту спекуляцию есть надежда приобрести не только хорошие барыши, но и хорошую репутацию.

Не думайте однако же, чтобы одни спекуляции занимали умы и наполняли всю деятельность здешнего народонаселения. Здесь есть клуб с хорошею библиотекою, выписывающий многие журналы; есть сверх того зала для чтения (reading room) – небольшая публичная библиотека, основанная и содержимая несколькими частными людьми; есть наконец отделение Лондонского Азиатского Общества, которое ежемесячно имеет свои собрания и издает свои записки. Я был приглашен, 8 ноября н. с., в заседание Общества, где между посторонними посетителями было не мало посетительниц. Президент Общества, сэр Джон Боурин (Bowring), бывший недавно в России, выразил некогда мнение, будто «Российское Правительство так завидливо, что никогда не было примера, чтобы послан был в Пекинскую миссию хоть один человек, который бы мог объясняться на другом языке, кроме своего родного русского и это именно с тою целью, чтобы предотвратить возможность сообщения в Европу сведений, приобретенных в Пекине». Теперь один из членов Общества, г. Шортред предложил исправить это мнение и указал на меня, как бывшего в миссии и могущего дать положительные сведения. Я отвечал, что Российское Правительство никогда не имело в виду подобной мысли, оно, напротив, само даже старается распространять сведения, полученные из Пекина; что прежде выбирались в миссию большею частью студенты семинарий, где хотя преподавались и другие языки, но господствующим был латинский; последнее же время стали посылать туда из духовных академий и университетов – высших учебных заведений, где, каждый приобретает основательное знание нескольких европейских языков. Что же касается до мнения г. президента, то очень возможно, что вскоре по возвращении из Пекина, виденные им члены миссии не в состоянии были свободно объясняться на европейских языках просто потому, что не имели практики в течении десяти лет, хотя каждый из них читает и, вероятно, даже пишет на каком-нибудь из европейским языков. Сэр Джон Боурин выразился, что со времени посещения им России, без сомнения, многое изменилось в ней. Кстати заметим, что сэр Джон Боурин сам слывет большим лингвистом. Недавно он ездил в Сиам, где успел заключить торговый трактат, и теперь приготовляет к изданию описание Сиамского королевства. Сын его составил богатую коллекцию насекомых здешнего края и продолжает пополнять её. Доктор Гарланд (Harland) предпринимает составить полную фауну Хонкона, а доктор Лоррень (Lorraine) имеет большую коллекцию раковин, собранных им во время путешествия по Америке и Индии. Г. Вэд (Wade), секретарь колониального правления, имеет богатую китайскую библиотеку, занимается изучением истории ныне царствующей в Китае династии и сообщил мне план предпринимаемого им составления китайского словаря; только план этот так обширен, что один человек едва ли в состоянии будет выполнить его. Вот все, что известно мне об ученых занятиях некоторых лиц, проживающих в Хонконе. Многое, без сомнения, делается в тиши кабинета и будет известно не раньше, как по окончании. Я ничего не сказал о трудах миссионеров: но они большею частью не любят рассказывать дел своих. Я знаю только, что из живущих в Хонконе многие основательно изучают китайский язык не только сами, но и жены их, и думаю, что от проповеди последних скорее можно ожидать благих рассад по причине сильнейшей восприимчивости женской натуры. Что же касается до литературных трудов, то, кроме нескольких переводов св. книг, на китайском языке ежегодно появляются трактаты не только богословские, но и такие, которые открывают китайцам многие полезные европейские знания и новейшие изобретения. Быть может, некоторые из этих трактатов вышли из под кисти которого-нибудь из хонконских миссионеров. Один из них, г. Лобшейд, имеет постоянное пребывание внутри китайской границы, милях в пятнадцати от Хонкона, где занимается медицинскою практикою, и приходящим лечиться у него от телесных болезней не забывает указывать и на душевные немощи их и на единственное средство избавиться от них. Я познакомился с ним еще в Японии, когда он был на американском пароходе Паугетон, и теперь виделся с ним опять в Хонконе, куда он приезжал на короткое время. Я получил от него в подарок японский перевод нескольких книг Нового Завета, не знаю кем сделанный, но сколько мне известно, не совсем понятный для японцев. Итак, едва успела Япония отворить для иностранцев несколько портов своих, как миссионеры успели уже приготовить для обращения их нужнейшие пособия. На первый раз нельзя и требовать совершенства: довольно, если проложен путь хоть какой-нибудь: со временем он более и более будет уравниваться и улучшаться.

К благотворительным учреждениям города относятся госпиталь и школа для детей. Не знаю, во что обходится содержание в госпитале больных; принадлежащих городу; но с посторонних, например, с матросов приходящих судов берется очень дорого – полтора талера в день. Зато образование дается желающим просто нипочем: приходящие в школу дети обоего пола и всякого сословия платят только по одному талеру в год.

Для передачи торговых, политических и других сведений внутри колонии, издаются здесь три газеты, выходящие по разу и по два в неделю; а раз в месяц важнейшие известия перепечатываются в особом листке (Overland China Mail), для сообщения в другие части света. Торговые объявления в этих газетах печатаются на английском и китайском языках.

Наконец я считаю долгом выразить мою признательность жителям Хонкона, за их гостеприимство и внимательность, оказанные нам во время нашего пребывания в плену. Я прибыл в Хонкон раньше других моих товарищей плена с одним только мичманом Ковалевским: это было 29 сентября. Едва, быв отпущены на честное слово, успели мы выйти на берег, как были встречены г. Борроусом (Borrows), американским негоциантом, который, пригласив нас к себе, успел сделать то, что мы были у него совершенно как дома. Вслед за тем, мы получили приглашение от офицеров стоящего здесь 59 полка, не только к обеду в известный день, но и быть постоянными участниками их стола. Разумеется от последнего мы отказались, а во время обеда гг. офицеры простерли свою вежливость до того, что не было сказано ни одного слова, касающегося до военных происшествий или могущего иметь хоть малейшее отношение к нашему положению. Это обстоятельство покажется кому-нибудь мелочным, но мы тогда были в особенном настроении духа, и я до сих пор живо помню его. Вскоре после того, для нас был открыт клуб, библиотека для чтения – все без всякого намека с нашей стороны, по одной предупредительности хозяев. Сначала я не думал являться к губернатору, боясь иметь столкновение с властями; но вскоре убедился, что сэр Джон Боурин совершенно не похож на адмирала Стерлинга, который, во всю бытность нашу в плену, не удостоил даже взглядом ни одного из русских офицеров. Я не стану перечислять всех наших знакомых в Хонконе, а скажу, что все, казалось нам, жители одушевлены были одним желанием: сделать для нас приятным наше невольное пребывание у них.

(перевод с китайского)

Известия о китайском шелководстве получили особенный интерес в настоящее время, когда обращено всеобщее внимание на эту важную отрасль промышленности; а потому, думаю, не лишним будет и представляемый мною перевод одного небольшого китайского сочинения по этому предмету. Оно написано в 1818 году; следственно гораздо позже того сочинения, которое недавно переведено у нас с французского языка, и может в некотором отношении служить ему дополнением. Автор его Чжоу-чунь-жун родился и провел большую часть жизни в Чжэ-цзянской провинции, одной из самых богатых шелководством, и написал эту книжку под руководством собственной опытности. А замечания такого человека не могут не иметь важности.

Разведение шелковицы такое же дело, как и хлебопашество. Только хлеб нужно сеять каждый год, а шелковичные деревья, когда вырастут и составят рощу, то уже каждый год будут давать листья. И воспитание червей точно такое же дело, как и ткание холста. Только ткать можно не иначе, как приготовивши прежде основу надлежащим образом: а когда воспитать червей, то они сами совьют коконы, и останется только размотать их. И это дело легче того! Но что же? В округе Жун-чан (Сы-чуанской провинции) издавна занимаются хлебопашеством и тканьем холста: только шелководство оставлено без внимания. Говорят: свойство земли в Сы-чуанской провинции таково, что на ней не может расти шелковица. Это возражение не имеет никакого основания. Кому не известно, что здесь еще в давние времена было восемьсот шелковичных деревьев? Опять говорят, что сы-чуанские женщины не могут воспитывать шелковичных червей. И это не основательно. Воспитание червей точно таким же образом свойственно женщине, как и земледелие мужчине. Но есть ли где-нибудь в мире такие мужчины, которые не могли бы пахать землю? а потому есть ли такие и женщины, которые бы не могли воспитывать червей? Надобно сказать не то, что тот или другой народ не может сделать чего-нибудь, а то, что не умеет сделать.

Я родился и провел большую часть жизни в Чже-цзянской провинции и в таком местечке, которое обязано было представлять в казну восьмикоконный шелк,²⁹ и где по этому разведение шелковицы и воспитание шелковичных червей есть дело самое обыкновенное и совершенно известное всем. Вообще можно положить, что когда семена шелковицы, посеянные в землю, взойдут, то на третий год можно уже будет пересаживать выросшие из них молодые деревца, и потом опять через три года прививать. Когда прививок вырастет в толщину руки, то густо покрывается большими листьями. Самое худшее дерево дает в год от тридцати до сорока гинов листьев.³⁰ А количество червей, которое съест листьев от 150 до 160 гинов, дает 1 гин щелку. Следственно, кто имеет у себя пять деревьев, тот может воспитывать столько червей, сколько нужно для получения 1 гина щелку, а кто имеет 50 деревьев, тот может выкормить червей для десяти гинов шелку. При том же черви от самого рождения своего до тех пор, пока совьют коконы, требуют времени не более одного месяца. Итак не очевидна ли выгода шелководства пред хлебопашеством и не очевидно ли превосходство его пред ткачеством? К сожалению жун-чанские жители (в провинции Сы-чуан) не понимают всей пользы, какую можно получить от разведения шелковицы. Когда, по собрании листа с шелковицы, вырастет новый, то можно кормить им коров и овец; не нужные листья и ветви можно жечь, вместо дров. Внешние охлопки, которыми бывают покрыты коконы, можно употреблять вместо ваты, а из попорченных коконов прясть нити и ткать материи погрубее. Помет червей и кожицы куколок составляют превосходное удобрение для полей. Впрочем всех выгод, какие могут получить земледельцы от воспитания шелковичных червей, нельзя выразить в кратких словах.

Живя здесь более года, я, в свободное от занятий по службе время, пересмотрел все, что написано об этом предмете другими; припомнил то, что сам некогда слышал и видел, и таким образом составилась книжка нужнейших замечаний касательно разведения шелковицы и воспитания шелковичных червей, разделенная на четыре главы. В первой главе я описал способы разведения шелковицы, потому что шелковица есть то, чем живет шелковичный червь; следственно и разведение шелковицы есть основание шелководства.

Составив эту книгу, я немедленно отдал напечатать её, чтобы доставить возможность всем здешним жителям прочитать её. Рассмотрев её хорошенько, они убедятся сами, что и почва земли здесь не такова, чтобы на ней не могла произрастать шелковица, и женщины не таковы, чтобы не могли воспитывать червей. Мужчины здешние занимаются земледелием, женщины ткачеством: пусть же и те и другие присоединят к своим занятиям и шелководство. А мне остается только искренно пожелать им успеха в этом деле.

Посадка шелковицы. В первой луне (феврале),³¹ должно взрыть небольшой кусок земли и, проведши не глубокие бороздки, полить навозною жижею; потом, отобрав черных зрелых ягод, рассеять в этих бороздках и прикрыть легонько землею; когда высохнет, то поливать водою. В третьей луне (апреле) непременно появится ростки, которые в два года вырастут толщиною в палец и от 3 до 4 футов в вышину. В третий год их можно уже будет рассадить.

Если на какой-нибудь молодой, малорослой шелковице есть близко к земле длинный побег, то, дождавшись того времени, когда он густо покроется листьями, должно нагнуть его и покрыть землею, выставив наружу только молодые отпрыски. Каждый из этих отпрысков составит впоследствии особое деревцо. На следующий год они будут уже вышиной в два или три фута.

Около 10 марта на старых деревьях нужно укоротить ветви, а у молодых деревцев обрезать верхушки, так чтобы они были в вышину фута два с небольшим.³²

Где бы ни садили деревья: против углов ли комнат, у стены, по берегам рек, на межах полей, или на особых местах, – во всяком случае нужно садить расстоянием одно дерево от другого футов на 5 или на 6, даже на 10 и более.

Садить должно так: выкопав ямку глубиною в фут, нужно положить на дно перегнившего навозу, размешанного с водою, и посадить деревцо; затем засыпать землею, хорошенько утоптать и еще раз полить навозною водою. Посаженное таким образом деревцо непременно примется.

Так как в Сы-чуанской провинции земля довольно плодородна, то даже можно просто весною нарезать ветвей шелковицы и каждую отдельно воткнуть в землю.

Прививка шелковицы. Если молодые деревья, по прошествии трех лет после пересадки, станут приносить много ягод и напротив будут бедны листом, то такие шелковицы считаются грубыми, и потому должно, посредством прививания, заставить их приносить большие листья и мало ягод. Для сего в первой половине марта нужно отрезать от хорошей шелковицы побег, длиною от 5 до 7 английских дюймов, и острым ножом срезать нижний конец его вкось. На коре деревца, к которому намерены прививать, на расстоянии 7 дюймов или даже 1 фута и более от земли, нужно сделать двойной разрез, расходящийся книзу вкось, наподобие буквы Л, длиною около полудюйма, и, отвернувши кожицу, вставить поскорее приготовленный черенок срезом наружу, чтобы выступивший с обеих сторон сок склеил кожицу с прививком. Это место нужно потом обмазать глиною и, снаружи обложив тоненькими бамбуковыми дощечками, обвязать покрепче лыком. К 25 марта прививок прирастет; на следующий год он пустит от себя побеги и потому пенек повыше прививка должно отрезать прочь. В два–три года вырастет большое дерево хорошего качества.

Обрезание шелковицы. Когда придет время кормить червей первого вывода, то должно обрывать одни только листья, а веток не трогать, чтобы в свое время они могли покрыться листьями в другой раз. Когда же понадобится корм для червей второго вывода,³³ то должно обрезывать концы ветвей вместе с листьями в расстоянии от ствола на фут или на два. Однако ж должно выбрать одну или две ветви, которые потолще, и на них оставить все листья. Если же но предполагается выводить червей в другой раз, то во время корма первых червей должно обрезать все густые ветви, а если не будут обрезаны в это время, то в первой луне следующего года (феврале) непременно должно подчистить все деревья. Каждая обрезанная ветвь должна быть длиною в 1 или 2 фута с небольшим.

Удобрение шелковицы. Траву растущую около тутовых деревьев, непременно должно вырывать. Каждый год в марте, августе и декабре нужно подсыпать навозу. Для всякой почвы годится какой бы то ни было навоз – коровий, овечий и лошадиный; но вообще шелковичные деревья гораздо лучше удобрять человеческим. Равным образом, старая вата; помои, остатки гороховых лепешек и т. п. – все годится.

Истребление червей, водящихся в тутовых деревьях. Дерево источенное червями, со временем должно будет засохнуть, и потому в свободное время нужно тщательно осматривать все деревья, если на котором из них окажется помет червей, то это признак их присутствия. Если дыра проточена довольно глубоко, то должно вырезать её долотом; если же не глубоко, то довольно будет воткнуть проволоку, чтобы умертвить насекомое. Эти труды вознаградятся хорошим ростом деревьев, и ни одно из них не потеряет листьев и не засохнет.

Разведение шелковицы должно предшествовать воспитанию червей. Если придерживаться в этом деле предложенных мною правил, то тутовые деревья будут отличаться роскошным ростом и при воспитании червей не будет недостатка в листьях.

Обмывание семян.³⁴ Семена шелковичных червей обыкновенно кладутся на толстую, мягкую бумагу.³⁵ Итак, прежде всего в 12 день 12 луны (который считается как бы днем рождения червей) должно бумагу с семенами взвесить и, если они произошли от червей, выведенных посредством извести, то и теперь на каждую лану бумаги с семенами должно взять 3 чина³⁶ извести, растворить в таком количестве воды, чтобы вышло раствору немного поболее чайной чашки, и поставить, чтобы простыло. Потом влить в глиняную лохань до половины теплой воды,³⁷ на поверхность её разостлать бумагу с семенами; на бумагу вылить известковый раствор вместе с отседом и, черпая рукою воду, поливать сверху.

Если семена произошли от червей, выведенных посредством соли, то в рюмке воды распустить 2 чина поваренной соли³⁸ и, разостлав бумагу, как и прежде, на поверхности теплой воды, налитой в лохань, облить её этим раствором и, черпая рукою воду, поливать сверху.

И в том и в другом случае, подождав с час, должно бумагу снять с поверхности воды и, разостлавши на решете, поставить на кровлю дома на трое суток, чтобы просохла, а потом повесить в прохладном и сухом месте.³⁹

Закутывание семян. Марта 22 или 23 должно снять бумагу с семенами, развернуть её и, разостлав поверх семян лист или два чистой бумаги, высушенной прежде на солнце, сложить опять хорошенько и, закутавши потеплее в шелковую или простую вату, положить в теплом месте.

Гнездо семян. В начале апреля, когда листья на шелковице будут, примерно, величиною с медную монету, то, выбрав один из дней, означенных в календаре буквами кай, шоу, чэн или мань должно взять бумагу с семенами, которая была закутана, и днем носить на теле, ночью класть подле себя. Когда семена проникнутся теплотой человеческого тела, то мало-помалу начнет проявляться в них жизнь.

Оживание семян. Если через два, три дня раскрыть гнездо и посмотреть, то окажется, что в некоторых местах семена получили зеленоватый цвет: это семена ожившие.⁴⁰ Заметив это, нужно поскорее опять свернуть гнездо хорошенько. Когда все семена сплошь позеленеют, то это признак, что они все ожили, и тогда уже нет необходимости носить их при себе, а достаточно будет закутать получше в вату и положить в сухом и теплом месте.

Первенец. После того, как все семена оживут, непременно должен родиться первенец. Лишь только его заметили, то немедленно должно снять прочь бумагу, постланную поверх семян, а на место её положить десяток стеблей дэн-цао,⁴¹ длиною в два, три дюйма, легонько прижать их к бумаге и, свернув её опять, завернуть в вату,⁴² чтобы семена не зазябли. Однако ж нет необходимости носить их при себе. На третий день после появления первенца все черви выйдут из семян. Рождение червей обыкновенно случается ежегодно в десятых числах апреля.

Рождение червей. На третий день⁴³ после появления первенца нужно собрать листьев дикого шиповника⁴⁴ высушив их, растереть помельче и посыпать этою мукою бумагу с червями.⁴⁵ Черви, оставшиеся в скорлупах, послышавши запах листьев, все выйдут в течение не более двух часов. Тотчас нужно вытереть, как можно получше, гусиным или другим каким-нибудь пером, глиняный покрытый глазурью таз или лакированный (так как блеск этого рода вещей не вредит червям), или даже лоток, оклеенный бумагою, и в него переложить червей посредством тонкой, округленной палочки. Не должно только класть их слишком близко друг к другу.⁴⁶ В это время червей можно взвесить, чтобы знать, сколько впоследствии потребуется для них листьев.⁴⁷

Как кормить червей. Сложив вместе десяток шелковичных листьев и обрезав стебельки, должно искрошить их в тонкие ленточки, на подобие лапши. Потом разбить, посредством заостренного прутика, чтобы не слежались, и понемножку кормить червей.⁴⁸

Выметание сора. Всякий раз, как черви поедят листьев, образуется слой сору, состоящий из помета червей и объедков. А потому на третий день по рождении червей должно весь сор вычистить и вперед делать это каждый день. От первого до большого сна необходимо ежедневное выметание. Если пропустить хоть один день, то сору накопится толстый слой, который слежавшись согреется и своими испарениями причинит червям болезнь. Болезнь эта непременно обнаружится, когда черви достигнут полного своего возраста.⁴⁹

Первый сон. Чрез семь или восемь дней, считая от времени рождения червей, наступает первый сон их. Перед засыпанием черви съедают три или четыре порции листьев вдруг (так что едва успеешь подложить корму, тотчас его как небывало). Насытившись, они обыкновенно выпускают шелк на поверхность листа и после остаются несколько времени как бы в оцепенении, подняв голову вверх. Тотчас должно вычистить немедленно весь сор и насыпать сверху тонкий слой крошева⁵⁰ или изрезанного листа, и после того уже не должно более кормить их и не должно трогать лотка, в котором они находятся.⁵¹ Необходимо тоже защитить червей от ветра, особенно северо-западного. Итак должно перенести лоток с червями, как можно осторожнее, в закрытое место, под навес, и ожидать пока они высунут рты свои.⁵² Для того, чтобы все черви заснули, достаточно бывает суток, считая с того времени, как они начали выпускать шелк на поверхность листа. Если же по прошествии суток найдутся черви не заснувшие, то выбрать их палочкою и выбросить вон. Заснувших должно легонько очистить от сору, переложить в чистый, оклеенный бумагою лоток и посыпать сверху отрубями.⁵³ В это время черви бывают толщиною в нитку и длиною в пол-линии.

Первое линяние. Через сутки по перемещении червей они начинают линять помаленьку. Когда все вылиняют, то скинутые ими кожицы и прочий сор будут застланы шелком: это признак, что челюсти их довольно укрепились и пора кормить их.⁵⁴ Вообще должно начинать кормить червей не раньше, как через двое суток после того, как они заснули. На следующий день должно вычистить сор и, если окажется, что черви будут слишком близко друг к другу, то пораздвинуть их. Далее каждый день должно выметать сор и червей понемножку раздвигать.⁵⁵

Второй сон. Время между первым и вторым сном есть самый важный период в жизни червей.⁵⁶ Второй сон наступает обыкновенно по прошествии четырех суток от первого линяния; а если время тепло, то черви иногда засыпают и чрез трое суток, а потому должно постоянно присматривать за ними и достаточно кормить их. Если в три или четыре дня сделано будет хоть малейшее упущение, могущее причинить червям болезнь, то впоследствии нельзя будет получить от них всей выгоды. Самое главное то, чтобы не оставлять червей ни на минуту без пищи;⁵⁷ даже ночью два человека должны сменяться, чтобы кормить их постоянно, и не должны беспечно спать оба в одно время, оставив червей на авось.⁵⁸ Перед вторым сном черви едят больше обыкновенного, выпускают шелк на поверхность листьев и приходят в оцепенение точно так же, как и перед первым; и уход за ними в это время должен быть точно такой же, как и в первый раз. В этом периоде черви вырастают в толщину грубой бумажной нитки и в длину до 1 линии.

Второе линяние. Второе линяние, подобно первому, обыкновенно оканчивается в одни сутки. И в этот раз, как и после первого линяния, должно не прежде начинать кормить червей, как когда укрепятся челюсти их. Но, покормивши раза три, можно уже будет давать не крошенный лист; только должно ровнее расстилать его; а по прошествии суток можно будет давать вместе с листьями и молодые ветви.⁵⁹ Прочий уход за червями точно такой же, как и во время первого линяния.

Третий сон. Третий сон наступает не позже, как через трое суток после второго линяния. Перед этим, черви едят более обыкновенного, выпускают шелк, приходят в оцепенение точно так же, как и перед вторым сном; уход за ними, начиная с того времени, как заснут, точно такой же. В это время черви вырастают в толщину пеньковой нитки и в длину до двух линий. Если по прошествии суток найдутся черви не заснувшие, то вынуть их просто пальцами; заснувших же должно выбрать полегоньку и, очистив весь сор с них, переложить их в плоские корзины; нужно только остерегаться, чтобы, очищая, не оцарапать их тела или не повредить рта. Если в это время взвесить червей, то можно, приблизительно, узнать, сколько от них получится коконов.⁶⁰

Третье линяние. Третье линяние оканчивается также в течение одних суток. Должно кормить червей не раньше, как дождавшись, пока укрепятся челюсти их, и после выметать сор, раздвигать червей – словом, поступать точно так же, как и после второго сна.

Большой сон. Чрез трое суток после третьего линяния наступает большой сон. Перед этим черви едят много, выпускают шелк и приходят в оцепенение, как и перед третьим сном, и уход за ними должен быть точно такой же, как и в то время. В это время черви вырастают в толщину бечевки, на которую нанизываются деньги,⁶¹ и от 5 до 6 линий в длину.

Четвертое линяние. Линяние, как и прежде, продолжается обыкновенно одни сутки. По окончании его, уже не нужно рассыпать листьев ровным слоем, как в третьем периоде, а можно сыпать лист как-нибудь. Начинать кормить должно заблаговременно,⁶² именно тогда, когда на пространстве, величиною в ладонь, между вылинявшими червями будет еще три-четыре червя не проснувшихся. Теперь уже не нужно обращать внимания на то, ляжет ли лист лицевою или обратною стороною; будет ли он сырой, или даже совершенно мокрый; будут ли на нем дождевые капли, или пыль и т. п. Когда черви поедят листьев от 7 до 9 раз, то вырастут длиною дюйма в полтора; и так как в корзинах уже им будет тесно, то гораздо лучше будет, если разостлать по полу редкую рогожку из мягкой травы и разложить их на ней в равном расстоянии друг от друга. Всякий раз должно насыпать листьев столько, чтобы вышел слой толщиною от полутора до трех дюймов. Само собою разумеется, что если постлано будет несколько рогожек, то между ними должен быть оставлен проход, чтобы удобнее было кормить червей. Если же червей воспитывается немного (например 2–3 фунта), то их можно разложить на обыкновенных рогожках, или даже в тех же корзинах.⁶³ По перемещении червей на рогожки и до самого того времени, когда нужно будет переносить их на коконники, должно кормить их днем от 6 до 7 раз, а ночью от трех до четырех.⁶⁴

Совершенный возраст червей. Проживши четверо суток после четвертого линяния, черви вырастут в длину до 2 ½ дюймов и будут толщиною в мизинец; а в пятый день достигнут полного своего возраста. Цветом они до этого времени были зеленовато-белые; пришедши же в совершенный возраст, принимают цвет соломенный. Когда все тело червя, если посмотреть на него к свету, будет почти прозрачно, то это признак, что он уже достиг совершенного возраста. Заметивши это, должно раза три накормить червей нежными листьями, а между тем заготовлять для них коконники.

Построение коконников. Надобно связать несколько крепких жердей и сделать род полки,⁶⁵ вышиной от полу-фута на три с небольшим; поверх жердей постлать плетни, сделанные из обыкновенного тростника; а между тем заготовить достаточное количество соломы, связанной в пучки, чтобы червям было на чем вить коконы.

Перенесете червей на коконники. Люди опытные говорят, что когда черви достигли полного развития своего, то в три или четыре часа должно непременно перенести их на коконники.⁶⁶ Это делается следующим образом. Пучки соломы (связанные посредине) нужно развернуть так, чтобы оба конца были в виде метелки, и поставить на полке один подле другого: потом между ними рассыпать червей в равном расстоянии друг от друга поперечными рядами, начиная от одного конца полки и доходя постепенно до другого. Перенеся таким образом всех червей на коконник, нужно этот последний оградить чем-нибудь до самого пола, со всех сторон, для удержания теплоты, а вверху оставить небольшие отверстия для прохода воздуха.

Нагревание коконников. Тотчас по перенесении червей на коконник, должно расставить под ним несколько жаровен с горящими углями и наблюдать, чтобы угли не погасли. По прошествии двух дней, когда черви совьют коконы и уже не слышно будет внутри коконника никакого шума,⁶⁷ тогда жаровни с углями должно принять прочь, закрывавшие коконник со всех сторон рогожки и т. п. отнять, и вверху где-нибудь воткнуть ветку персикового дерева.⁶⁸ В продолжение следующего дня черви внутри коконов превратятся в куколок, и на четвертый день можно собирать коконы.

Собирание коконов. В три дня, по перемещении на коконники, черви успеют превратиться в куколок, и на четвертый день можно собирать коконы. Собравши коконы, должно тотчас взвесить, чтобы знать, как велика прибыль, и после рассыпать их в плоских корзинах в один слой.

Чищение коконов. Собравши коконы, должно немедленно очистить⁶⁹ их. Есть поговорка; черви не так торопливы, как коконы. И точно, коконы чрезвычайно способны приходить в брожение и загнивать; а из забродивших коконов выходит не хороший шелк. Итак нужно очистить их в день, или в два, и рассыпать в один ряд.

Сортировка коконов. Коконы тонкие разматывать очень хорошо. Случается, что два или три червя вьют один кокон, отчего он выходит больше обыкновенного; такие коконы можно разматывать, но шелк из них бывает толст и следственно не может иметь цены, а потому лучше, сварив их, обращать в прядево. Равным образом коконы, смоченные жидкостью червей,⁷⁰ и коконы с выемкой⁷¹ не стоят разматывания, а должны быть обращаемы в прядево. Итак, во время очищения коконов, нужно сортировать их и каждый сорт класть отдельно. По очищении, прежде начинают разматывать тонкие коконы и сматывают их обыкновенно по двенадцати чин⁷² на одно мотовило.⁷³

Разматывание коконов. В нагретую в котле почти до кипения воду должно бросить до 20 коконов; потом, поболтав крючком и достав концы шелковинок, составить из них две нити, которые должно продеть сквозь находящиеся тут иглы, перебросить через крючки и, привязав к мотовилу, мотать. Каждая нить должна состоять из 5 или 6 и до 8–9 волокон (смотря по толщине их). Если брошено в котел коконов больше надлежащего, то лишние должно вынуть, а если недостаточно, то должно прибавить. Такой толщины шелк употребляется на ткание атласов; если же нити делаются погрубее, то они идут на ткание других материй.

Делание прядева. Размотав лучшие коконы, должно приступить к развариванию прочих. Большие коконы, а равно и те, которые смочены жидкостью червей, и коконы с выемкой нужно варить в щелоке.⁷⁴ Большие коконы варятся в особом котле, а коконы, смоченные жидкостью червей, коконы с выемкой, также и те, из которых уже вышли бабочки,⁷⁵ – в другом. Разваривши, нужно разрывать коконы и шелком обертывать кисть левой руки, а куколок выбрасывать. Сделав одну мотушку, должно снять и приниматься за другую.⁷⁶ Окончивши все дело, нужно эти мотушки растянуть на правиле и составить из них кудели.⁷⁷

Воспитание червей для приплода. Еще во время второго сна должно отобрать несколько червей и воспитывать отдельно от прочих; их надобно кормить каждые сутки более против прочих⁷⁸ и вообще прилагать особенное попечение о них. В свое время, собрав коконы, должно очистить их от верхних охлопков и рассыпать в корзине в один ряд. Чрез двенадцать суток по собрании коконов внутри их образуются бабочки.

Несение семян. Шелковичный червь, пока заключен в коконе, называется куколкой. Ночью (12 дня) он прогрызает облекающую его скорлупу и несколько времени дышит сквозь конец кокона, а потом, прогрызши его выходит на свет в виде бабочки. На китайском языке бабочка шелковичного червя имеет разные наименования, смотря по числу дней, протекших от времени её выхода из кокона. В первый день из ста куколок появляется от 5 до 10 бабочек; а для того, чтобы вышли все, нужно бывает около трех дней. Каждый день самцы ищут самок и, совокупившись с ними, остаются в этом положении на бумаге.⁷⁹ Их не должно трогать до полудня; а в это время самцов нужно снять и бросить прочь. Самки тотчас испускают из себя влагу, а потом, натужившись, начинают нести яйца (семена) и несут почти до сумерек. Итак во второй и третий день, то есть, тогда, когда самки несут яйца, нужно сажать их на бумагу в известном расстоянии одну от другой, но не слишком близко, чтобы семена не лежали кучками. Потом эту бумагу⁸⁰ должно развесить в комнате на тонких жердочках и таким образом хранит до двенадцатой луны (январь), когда нужно будет обмывать их соленою или известковою, водою, а потом весною опять выводить червей.

Если следовать вполне всем предложенным здесь необходимым правилам, то дело воспитания червей расцветет наилучшим образом и принесет богатые плоды. Воспитавши червей столько, чтобы в третьем возрасте было их десять чин,⁸¹ можно получить десять же чин шелку; а этого количества весьма достаточно для содержания семейства, состоящего из десяти лиц и более.

Должно защищать червей от холода. В холодное время нужно ставить в комнате жаровню с углями, засыпанными золою, и почаще переменять её, чтобы червям постоянно было тепло. Если до большого сна черви когда-нибудь зазябнут, то, достигши полного возраста, оцепенеют и не станут вить коконов. Итак должно стараться предупредить это зло.

Не кормить червей мокрыми листьями. Если на дворе пасмурно и можно ожидать дождя, то должно заблаговременно собрать листьев достаточное количество. Если же дождь идет несколько дней кряду и необходимо будет собирать листья мокрые, то должно прежде просушить их и потом уже давать червям. Если черви до большого сна были накормлены мокрым листом, то в полном возрасте непременно получат водяную болезнь и не станут вить коконов. Итак должно предупредить это зло.

Не кормить листьями, смоченными туманом. Когда будет замечено, что на дворе появляется туман, то должно тотчас затворить все двери и окна. Листья, смоченные туманом, нужно прежде обмыть чистою водою и обтереть до суха чистым полотенцем или другим чем-нибудь и потом уже давать червям. Если до большого сна черви поедят листьев, смоченных туманом, то в полном возрасте брюхо их будет наполнено белою жидкостью, ¹) и они не станут вить коконов. Итак должно предупредить это зло.

Не кормить листьями вспотевшими. Тутовые листья (сваленные в кучу) чрезвычайно способны согреваться и потеть. В первом возрасте черви едят немного: в первые три дня достаточно бывает нескольких молоденьких листиков, чтобы покормить их несколько раз; после, когда они начнут мало-помалу подрастать, все еще съедают листьев немного. Поэтому, если нужно будет запастись листьями на один или на два раза, или на ночь, то лучше срезать десяток, другой веток, поставить их в виду и только защитить от ветра. Таким образом листья будут свежи и не вспотеют, как если бы лежали в куче, а потому не будут иметь и последствий, проистекающих от потных листьев. Если черви поедят потных листьев до большого сна, то страдают такою же болезнью, как и от листьев мокрых. Итак должно предупредить это зло.

Не давать листьев, покрытых пылью. Когда замечено будет, что воздух наполнен пылью, то, собрав листьев, должно прежде перемыть в чистой воде и, просушив, давать червям. Иначе, если покормить червей листьями, покрытыми пылью, то они не станут расти, потому что у них попортятся внутренности. Итак должно предупредить это зло.

Не кормить жирными листьями. В первые дни по удобрении навозом земли, на которой растет шелковица, листья на ней делаются чрезвычайно жирными; их не должно давать червям. Если черви до большого сна поедят таких листьев, то покрываются какою-то толстою, лоснящеюся кожею (так что бывают как будто смазаны жиром), которой они не в состоянии скинуть. Итак должно предупредить это зло.⁸²

Не подвергать червей голоду. Черви, только что съедят данное им количество листа, тотчас опять хотят есть. Если не кормить их довольно долго, то они слишком проголодаются; а когда червь раз страдал голодом до большого сна, то в полном возрасте он будет с белою, полупрозрачною головою и не станет вить кокона. Должно стараться предупредить это зло.

Избегать дурного запаха. В комнате, где воспитываются черви, не должно ставить кадок с помоями, посуды с мочой, – словом не должно быть никакого дурного запаха. В продолжение всего месяца выкармливания червей должно запретить всем, кто ходит за червями, есть лук и чеснок. Шелковичный червь есть насекомое небесное; у него в природе любовь к чистоте: лишь только повеет на него дурным запахом, то здоровый, зеленовато-белый червь тотчас желтеет, перестает есть и на другой или на третий день умирает. Нужно предупредить это зло.

Удалять всякий запах. Вообще вещи даже и с хорошим, но острым и сильным запахом, не должны быть в комнате, где воспитываются черви. Если в комнате слышен какой бы то ни было запах, то черви не едят. Итак нужно избегать этого.

Осторожно обращаться с маслом. Ночью, во время кормления червей, должно ярко освещать комнату. Только нужно соблюдать при этом осторожность: если капля какого бы то ни было масла, или сала попадет на червя, и червь отведает его, то в ту же минуту умрет в конвульсиях. Итак это первая вещь, которую нужно постоянно иметь в виду при освещении комнаты, где воспитываются черви.

Не допускать посторонних людей. В доме, где воспитывают червей, должно соблюдать такие же точно предосторожности, как если бы в этом доме был ребенок в оспе. У ворот должно выставить какой-нибудь условный знак или надпись, чтобы посторонние люди не входили. Если посторонний человек войдет в комнату, или за дверью послышится крик, то черви в туже минуту приходят в видимое беспокойство, перестают есть и начинают ползать. Потому-то на юге с 10 апреля, прекращаются все тяжбы и даже людям, рассылаемым по делам службы, не позволяется останавливаться в деревнях из опасения, чтобы не причинить вреда шелководству.

Если до самого того времени, пока наступит большой сон червей, соблюдены будут все предосторожности, указанные в этой главе, то сбор коконов будет выше всех ожиданий.

Пучки соломы. В месяце феврале, или марте нужно взять рисовой или просяной соломы и, очистив листья обрезать, с того и другого конца столько, чтобы осталось длины фута полтора с небольшим. Эту солому должно разделить на небольшие пучки, связанные посредине стебельком какого-нибудь растения, полагая в каждый пучок столько соломы, сколько можно захватить рукою. Когда придет время переносить червей на коконники, то должно каждый из этих пучков соломы скрутить посредине, отчего тот и другой конец его растопырятся наподобие метелки. Тогда легко будет поставить их на приготовленные для этого полки и размещать на них червей. На каждом пучке можно поместить пригоршни червей. Следовательно для такого количества червей, которое было в третьем возрасте весом в 1 чин, потребуется от сорока до пятидесяти⁸³ пучков соломы.

Отруби. Каждый год около 25 марта нужно взять отрубей сарачинского пшена и, высушив в печи, рассыпать тонким слоем, чтобы простыли и потом хранить получше до употребления. От самого первого возраста червей и до большого сна, всякий раз, вычистив сор, нужно в корзине или в лотке насыпать слой этих отрубей и во время каждого линяния посыпать ими червей сверху. И потому это одна из самых необходимых вещей для занимающихся воспитанием червей. Нельзя положительно сказать, сколько именно должно заготовлять отрубей, главное правило: чем больше, тем лучше.

Нож для крошения листьев. Нож должен быть стальной и так остр,⁸⁴ чтобы одним разом перерезывал взятое количество листьев.

Ножницы для обрезывания ветвей, также должны быть стальные, длинные.

Корзины для листьев. Для собирания листьев сначала употребляются корзины посредственной величины, сплетенные из бамбуковых прутиков. Но когда черви вырастут и потребуют много листьев, тогда надобно будет употреблять и большие корзины, из бамбуковых дощечек или из ивовых прутьев, ничем не отличающиеся от обыкновенных корзин.

Лотки или решета делаются обыкновенно из тонких бамбуковых полосок подобно тем, какие употребляются для подсевания пшена, и внутри оклеиваются бамбуковою бумагою.⁸⁵ В них воспитываются черви, пока еще малы. Надобно всегда иметь под рукою достаточное количество подобных лотков, чтобы удобнее размещать червей при всяком выметании сора. Если воспитывается столько червей, что в третьем возрасте они будут весить до десяти чин, то нужно иметь от 4 до 5 лотков.

Плоские корзины на юге делаются из бамбуковых дощечек, сплетенных как можно чаще. Они бывают величиною в два охвата и имеют закраины, возвышающиеся почти на два дюйма. Черви перемещаются в эти корзины во время третьего сна и воспитываются в них до того времени, когда нужно уже перемещать их на коконники. В каждой может поместиться пять чин⁸⁶ червей во время большого сна.⁸⁷ На севере эти корзины плетутся из ивовых прутьев. Если черви во время большого сна размещаются на полу, то в это время корзины эти не употребляются.

Плетни делаются из обыкновенного тростника. Тростинки, по очищении от облекающих их листьев, связываются плотно одна с другой посредством тонких пеньковых⁸⁸ снурков. Эти плетни постилаются на полки, служащие вместо коконника.

Станок для разматывания коконов. Устройство его можно понять из приложенного рисунка.⁸⁹

Правило для делания кудели. Нужно взять дощечку длиною в два фута с небольшим и на обоих концах продолбить две дыры, в которые и вставить концы гибкой бамбуковой дощечки, согнутой в дугу.⁹⁰ На этой дуге растягиваются коконы, как сказано выше.

Кошки, необходимые при воспитании червей. Черви в первом возрасте легко могут быть защищены от мышей. Но после первого сна часто подвергаются их прожорливости. Мыши даже не редко проникают в самые коконники и пожирают червей, уже завивших коконы. Из этого видно, как необходимо держать кошку в доме, где воспитываются черви.

Все поименованные здесь вещи чрезвычайно необходимы при воспитании червей, а потому и должно запастись ими заблаговременно, чтобы после иметь под рукою все, что ни понадобится.

Основатель секты. Основателем секты даосов был Лао-цзюнь или Лао-Цзы. Этот философ родился за 603 г. до нашей эры – при династии Чжоу. Его отец был бедный крестьянин, который от самого детства служил работником в одном богатом доме. До 60-ти летнего возраста он жил холостяком; наконец соединился с одной 40-летней крестьянкой. Чрезвычайное назначение философа ознаменовали чудесные обстоятельства при самом его рождении. Говорят, что его мать, находясь однажды в скрытном месте, вдруг зачала по одному наитию животворной силы неба и земли; она носила плод свой 24 года. В продолжении этого времени муж её, который ей прислуживал, соскучившись от столь продолжительной беременности, выгнал её из своего дома и заставил её долго блуждать в поле. Наконец она разрешилась от бремени под одним деревом мальчиком, которого волосы на голове и бровях были белые; она его назвала было именем того дерева, под сенью которого он родился; потом, рассмотревши его, заметила, что у новорожденного уши чрезвычайно длинны и походят на сливу, и по этому назвала его Ли-фр – сливные уши; но народ, удивившись его белым волосам, переименовал его в Лао-Цзы – т. е. старик-дитя.

Ничего не повествуют о днях его детства; известно только, что когда он достиг зрелого возраста, то управлял библиотекою императора из династии Чжоу, который впоследствии наградил его званием меньшего мандарина. Его главные занятия среди книг вдохнули в него живейшую любознательность; он много читал и приобрел глубокие познания в исторических и древних обрядовых книгах; он умер в У–в глубокой старости; главные его сочинения, которые он оставил своим ученикам, заключаются в книге под названием Дао-дэ. Эта книга есть ничто иное, как собрание 5000 его мудрых нравственных изречений.

Нравственное учение и система Лао-Цзы. Нравственное учение Лао-Цзы имеет большое согласие с учением Эпикура. Оно предписывает удалять все сильные желания, обуздывать живые страсти, могущие нарушить мир и спокойствие души. Поэтому, заботы каждого благоразумного человека должны ограничиваться тем, чтобы существовать без печали и несчастий и тихо в беспечности проводить свои дни; а чтобы достигнуть этого блаженного спокойствия, он предписывает отнюдь не думать о прошедшем и не заниматься пустыми и бесполезными заботами о будущем, делать обширные предприятия, колебаться над успешным выполнением разных попечений, предаваться заботам честолюбия, искать богатства и сделаться скупым, т. е., как объясняли философы, трудиться меньше для себя, нежели для своих потомков; не безумно-ли жертвовать собственным спокойствием, личным счастьем для того, чтобы доставить благо другим, чтобы обогатить сына или следующее за нами потомство? Что касается до нашего собственного счастья, Лао-Цзы советует умеренность не только в желаниях, но даже и в действиях – как средство к достижению счастья: он не видит истинного счастья в том, что сопровождается трудами, омерзением, беспокойством.

Ученики этого философа впоследствии испортили оставленное им учение. Так как совершенное спокойствие души, которого они хотели достигнуть, как состояние страдательное, было постоянно возмущаемо страхом смерти, то они обнародовали, что можно найти состав одного питья, которое сделает человека бессмертным. Эта нелепая идея повела их тотчас к изучению алхимии, потом к отысканию философского камня, и наконец они предались всевозможным сумасбродствам магии.

Успехи этой секты. Желание и надежда избежать смерти чрез открытие вожделенного питья привлекла целые толпы сообщников новой секты; частные богачи, в особенности женщины, как более любопытные и привязанные к жизни, употребляли все усердие к изучению этой науки учеников Лао-Цзы. Практика колдовства, призывание духов, наука предсказывать будущее относительно участи человека, имели сильный успех во всех провинциях. Даже самые императоры доверяли этому заблуждению по своему легковерию, и скоро двор был наполнен бесчисленными толпами Этих ложных учителей; которые были украшены почтенным титулом тянь-сы – учителей небесных.

Император Цинь-ши-Хуаньди, известный истреблением книг и своею ненавистью к ученым, дозволил себя убедить, что существовало когда-то такое питье, которое делало человека бессмертным, и заставил долго искать эту амвросию на многих островах. У-ди, пятый император Ханской династии, совершенно предался учению даосов и с живейшею ревностью изучал их магические книги. Один, из вельмож государства, опечаленный таким чрезвычайным предубеждением государя, находясь однажды во дворце в то время, когда императору принесли таинственный напиток, схватил чашу и выпил все. Монарх, оскорбленный такой смелостью, приказал его тотчас арестовать и издал повеление предать его смерти. «Это повеление бесполезно, отвечает спокойно придворный; не в вашей воле умертвить меня, потому что я сделался бессмертным. На если смерть и теперь имеет право надо мной, то ваше величество обязаны мне награждением за открытие, – что это питье не имеет того свойства, которое ему приписывают, и что льстецы вас обманывают». Этот ответ спас ему жизнь, но нисколько не исправил монарха. Хотя он много раз употреблял напиток бессмертия, однако ж расстройство его здоровья дало ему наконец знать, что и он смертен. Он умер, оплакивая свое легковерие.

Потеря этого покровителя не ослабила успехов секты. Храмы, посвященные духам, воздвигались во всех концах империи и двое из знаменитейших даосов были уполномочены для утверждения публичного служения. В это же время были делаемы и продаваемы народу весьма дорого маленькие картины, на которых были изображаемы эти толпы людей и духов, населявших небо которых они называли сянь-жень – бессмертными. Они отдавали им почтение, как частным божествам, нисколько независящим от Существа Верховного. Многие древние государи были также преобразованы в досточтимых богов.

Заблуждение поддерживалось и Танской династией. Основатель этой династии соорудил великолепный храм и посвятил его самому Лао-Цзы; а другой император этой же династии приказал поставить великолепную статую этого философа в своем дворце.

Учителя даосов умножались и были сильны также при Сунской династии. Даже употреблялись всякого рода хитрости для того, чтобы доставить больший кредит учению и пленить в эту секту самих государей. Однажды эти льстецы, в одну темную ночь, повесили на воротах царского города книгу, содержащую в себе характер и формулы магические. С рассветом они дали знать императору о внезапном появлении этой книги и обнародовали, что эта книга упала с неба. Легковерный государь, сопутствуемый многочисленной свитой, тотчас поспешил на это место для того, чтобы принять это драгоценное издание, и, взявши с благоговением в руки, торжественно отнес сто в свои чертоги и заключил в золотом ящике. 8-й император Сунской династии покровительствовал этому суеверному поклонению из-за одного знаменитого даоса даже до того, что публично украсил его именем Шан-ди – тогда как в эту эпоху самые соучастники Лао-Цзы величали этим именем только одного Верховного Бога, с которым не сравнивали новых, меньших божеств. Это нечестие взволновало всех мудрецов народных, и они возвещали близкое падение этой династии, как заслуженное наказание.

Время, которое обыкновенно рассеивает обман и клевету, только утвердило эту секту. Из века в век она больше и больше возрастала: покровительство государей, снисхождение вельмож, удивительные или страшные сцены, которых ослепительное искусство и ловкость поражали дух народа, – все это способствовало к её распространению и умножению, не смотря на постоянные возгласы мудрецов и смелые увещания, которые они позволяли себе делать императорам.

Настоящие даосы приносят жертву духу, которого они призывают тремя родами жертв: свиньей, птицей и рыбой. Церемонии, которые употребляются при их чернокнижном искусстве разнообразны, смотря по вымыслу и ловкости того обманщика, который совершает это дело. Одни вбивают кол в землю и изображают на бумаге странные буквы и каждую черту своей кисти сопровождают гримасами и страшным криком; иные в это время производят ужасный шум, ударяя в котлы и небольшие барабаны; – чем с большею энергией они совершают свой обряд, тем он становится бестолковее, – и ничего не выходит из всего этого шуму.

Многие из даосов в Китае отправляют ремесло гадателей. Того, кто приходит к ним советоваться, хотя гадатели видят его в первый раз, они называют по имени, рассказывают подробно о всем его семействе, сколько у него детей, как их зовут, в каком они возрасте, и несколько других частностей, которые они имеют ловкость узнать подробно. Некоторые из этих прорицателей, хитрые в искусстве ослеплять народ и во всех тонкостях, умеют показывать в воздухе, среди своих призываний, фигуру основателя их секты или других божеств. Другие приказывают кистью писать о самом себе; и кисть, тотчас чертит сама собою на бумаге ответы на сделанные вопросы. Они также показывают преемственно, на поверхности бассейна, наполненного водой, как на магической картине, будущие достоинства тех, которые примут эту секту.

Начальник даосов всегда украшен достоинством великого сановника и имеет пребывание в Цзяньсийской губернии, где у него богатый дворец. Суеверие народа привлекает сюда великое число поклонников из всех провинций. Одни приходят сюда для того, чтобы найти средство от всех зол, другие для того, чтобы проникнуть в будущее и посоветоваться о своей судьбе. Тянь-сы (начальник даосов) раздает всем билеты, исписанные магическими буквами, – и они возвращаются домой довольные, нисколько не сожалея ни об усталости, ни об издержках, с которыми соединено это благочестивое путешествие.

Доклад комитета, составленного из членов верховного совета, под председательством князя И-синь Гун-цин-вана, брата императора

Исполняя высочайшее повеление, комитет представляет на благоусмотрение вашего императорского величества мнение свое о присланном в верховный совет проекте советника палаты Финансов, Ван-мао-иня, о государственных ассигнациях.

В четвертый год правления Сянь-Фын, третьей луны, 5 числа (21 марта 1854 года), в верховном совете получен следующий высочайший указ:

«Ван-мао-инь, будучи советником палаты Финансов, действует только по указанию купцов, а потому, и в докладе своем, он предлагает меры и средства, которые выгодны для купцов и совершенно бесполезны для правительства. Неужели сердце его до такой степени нечувствительно к пользам государства? И сам же еще просит судить его, думая чем оправдаться пред целым светом! Очевидно, что он не сошелся во мнениях с (министром) Ци-цзюнь-цзао и не в ладах с ним. Но человеку, изучившему творения древних мудрецов, приличен ли такой образ действий? Он говорит, что если будет и разжалован, то не посмеет роптать или раскаиваться; но если бы я, в справедливом негодовании, в самом деле отрешил его, то он тайно и чрез других станет изыскивать сотни способов вредить нашим действиям. В своем проекте, он, по-видимому, желает успешного хода государственным ассигнациям; но в сущности, думает только остановить их ход и, доведя дела до крайности, заставить, чтобы по необходимости действовали по его планам. Вот какие сети ставил он, думая, что я их не замечу! Повелеваю членам (государственного) верховного совета, рассмотрев этот проект, передать Гун-цин-вану и Цзай-цюаню, дабы они, немедленно обсудив его, представили о нем свое мнение, для предупреждения пустых толков».

Советник Ван-мао-инь в своем проекте говорит: «Со времени изобретения ассигнаций, употребление их никогда не было долговечно. При династиях Танской и Сунской существовали ассигнации под названиями: фэй-чао, цзяо-цзы, нянь-цзы, которые, судя по их названию и назначению, до тех пор пользовались кредитом, пока имели достаточные фонды. Только династия Юань совершенно запретила употребление серебра и монеты, оставив одни ассигнации: ни правительство не выпускало в народ, ни народ не представлял правительству других денег, кроме ассигнаций, и номинальные деньги заменяли действительные; но известно, что и эта система была мало-помалу изменена. При Минской династии в народ выпускаемы были одни ассигнации, а в казну принимались только монета и серебро, – отчего ассигнации, едва появились, как и потеряли всякий кредит. Такова была судьба ассигнаций при разных династиях. По этому, еще в первый год правления, я представлял проект о введении ассигнаций, которые имели бы действительные фонды. При нынешних затруднительных обстоятельствах, прежде предложенные мною способы неприложимы, и только способ, как из казны выпускать монету с ассигнациями, в известной пропорции, так и в казну принимать в той же самой пропорции, был бы хорош; но в столице расходы казны чрезвычайны, а сборы не велики; в армию лишь отпускаются деньги, а не получаются оттуда; в провинциальных городах наоборот, деньги только собираются в казну, а не выпускаются из казны. Если в этом обращении государственных капиталов не будет участвовать купечество, то и ассигнации не будут иметь успеха, а пока купечеству не доставлен будет способ, что бы оно из обращения ассигнаций извлекало выгоды, до тех пор оно не примет государственных ассигнаций в торговые обороты. Внимательно обсудив этот предмет, я предлагаю четыре способа, которые, быв, сообразны с желаниями купцов, могут дать ход и движение государственным ассигнациям».

Рассуждая о государственных ассигнациях, комитет думает, что они введены по причине чрезвычайных расходов государства, как для пользы казны, так и для выгод народа. Они могут удобно и с пользою обращаться между войсками и народом, для ежедневных их потребностей, например: всякий купец, приезжающий в столицу с известными товарами, имея возможность продать их на серебро или монету, может также продать их и на государственные ассигнации. Приобрев таким образом государственные ассигнации и возвратясь домой, может на них снова покупать товары и таким образом они пойдут в ход. Но если желательно, чтобы купечество употребляло в торговле ассигнации, необходимо, чтобы и народ, в каждой губернии, желал иметь их; а чтобы народ желал приобретать ассигнации, надо требовать, чтобы подати и все казенные повинности были взимаемы от народа, в установленной палатою Финансов пропорции, серебром и ассигнациями. Только надо непременно принимать ассигнации от самих плательщиков податей, а не от спекулянтов, наперед скупивших ассигнации. Ныне лана чистого серебра, на полный вес, по биржевому курсу меняется по 5 тысяч слишком малых чохов, а, между тем, ассигнация в 4 тысячи чохов, или ассигнация в лану серебра, ценимая палатою финансов также в 4 тысячи малых чохов, заменяет в податях лану настоящего серебра. Народ, платя часть казенных повинностей ассигнациями, может чрез то сделать большие сбережения. Почему же народу не принимать бы ассигнаций? или бояться их? А между тем, едва ассигнации были выпущены, как тотчас упали в курсе. Причина та, что, пока народ еще не ознакомился с государственными ассигнациями, и купечество еще не успело обменять на них своих товаров, спекулянты заблаговременно скупили множество ассигнаций, платя по 600 и 800 чохов за ассигнацию в 1000 чохов и отправясь с ними по городам, продавали их правительственным лицам. Неблагонамеренные градоправители при сборе податей по прежнему взимали с народа одно чрезвычайно дорогое серебро и, накупив весьма дешевых ассигнаций, представляли ими государственные подати в казначейства. Таким образом, ни правительство еще не видело наличного серебра, ни народ не облегчен в повинностях, а только доставлен случай мелким чиновникам обогатиться, и теперь никто не желает иметь ассигнаций. Поэтому главными виновниками безуспешного хода государственных ассигнаций были презренные торгаши. Следует только принять строгие меры, определив наказание за подобные злоупотребления и дела получат правильный ход. Как же советник Ван-мао-инь утверждает, что областные начальники, станут ли принимать ассигнации от подрядчиков, или от самого народа, – это будет все равно. Он сам подал мысль о введении ассигнаций, а теперь, говоря подобными образом, он полагает препятствие свободному ходу их. Это для нас непостижимо! Рассмотрев с должным вниманием все четыре статьи проекта, комитет высказывает о них свое беспристрастное мнение.

В проекте Ван-мао-иня предлагается:

1) «Дозволить владельцам государственных ассигнаций получать на них монету».

В подлинном докладе представляются следующие доводы: «Монетный двор, ежемесячно доставляли в палату Финансов по 60 миллионов чохов; а со времени введения больших монет, в 10 и 50 чохов начал доставлять около 110 миллионов чохов; теперь же, когда начали лить монету в 100 и более чохов, можно отлить её в месяц, более, чем на 200 миллионов чохов. Если палата станет, выпускать, как и в последние пред сим месяцы, только по 110 миллионов ежемесячно, то в течение трех месяцев в казначействе может скопиться более 300 миллионов чохов; или если даже увеличить выпуск против последних месяцев 50 миллионами, в таком случае, чрез 6 месяцев, в казначействе может скопиться остатков 300 миллионов чохов. При этом объявить народу, что чрез полгода он может являться с государственными ассигнациями и получать на них монету. Народ, узнав, что есть монета и что можно получать её безвозбранно, не станет и торопиться обменивать ассигнации. Естественно, когда есть монета и можно получать её всякому, никто не спешит её получением. В случае же, если бы монеты не стало, а народ продолжал предъявлять ассигнации и не было бы возможности удовлетворить всех, то и тогда ничто не воспрепятствует объявить, что в этот срок выдача приостановлена, а позволяется снова чрез полгода являться всякому за получением монеты. Народ, убедившись, что ассигнации не совершенно пустая вещь, сам собою не станет спешить меною их на монету. Это важный и необходимый способ, успокоить народное сомнение».

Комитет думает, что государственное казначейство увеличило выпуск монеты большими чехами, собственно, для пополнения недостатка серебра на жалование и провиант войскам. Вся монета, сколько её отливается, выпускается на жалование, а не сберегается в казначействе: а так как и всей монеты все еще недостаточно на текущие расходы, то по необходимости пришлось пополнять этот недостаток ассигнациями. Если убавить выпуск монеты, в каждый месяц, более чем на 100 миллионов чохов, то откуда и чем заменить этот недостаток на текущие расходы? Очевидно, что потребуется еще увеличить выпуск ассигнаций на 100 миллионов. Имея же монету, не выдавать её, а выпускать вместо её ассигнации, велев народу чрез полгода являться за монетой, и, по наступлении срока выдачи, удовлетворив одних сполна, другим велеть еще ожидать полгода, – в этом способе комитет не видит ни какой пользы. Притом же, если бы количество сбереженной монета совершенно равнялось количеству выпущенных вместо неё ассигнаций, то сумма ассигнаций, выпущенных в прежние месяцы и теперь выпускаемых в определенном законом количестве, будет превышать сумму монеты неизвестно во сколько раз? Выдавая монету за ассигнации в полгода один раз, почему знать, кому выдавать её и кому не выдавать? А между тем, с каждым годом, количество ассигнаций будет умножаться. Вообще, выдача по триста миллионов чохов в обмен ассигнаций, чрез каждые полгода, послужит народу только поводом к раздору и беспорядкам. Ван-мао-инь говорит, что это успокоит народ, а мы думаем, что это лишь поселит в народе сомнение и больше ничего. Средства предлагаемые в этой статье неудобоисполнимы, а потому и не должны быть приняты.

2) «Дозволить народу на казенные ассигнации получать серебро». Рассмотрев эту статью проекта, комитет совершенно согласен с высочайшим мнением, что она выгодна лишь купцам, а отнюдь не правительству. Например, в проекте говорится: «Если желательно, чтобы государственные ассигнации имели успех, надо стараться, чтобы они были приняты в торговле; а в торговле они будут приняты лишь тогда, когда на них можно будет получать настоящее серебро. Ныне в каждой губернии собираются подати и разные пошлины чистым серебром; но так как можно дозволить, вместо серебра, при взносе податей, представлять известную часть ассигнациями, то почему не дозволить за казенные ассигнации получать серебро, объявив купцам, что они могут являться, с имеющимися у них государственными ассигнациями, в конторы, где сплавляется податное серебро, и там обменивать их? коль скоро повсюду станут выдавать серебро за государственные ассигнации, то и самые ассигнации беспрепятственно станут приниматься».

В этой статье Ван-мао-инь предлагает, чтобы правительство выпускало чистое серебро и покупало пустые ассигнации, а также народу предоставило одни пустые ассигнации, а от него требовало настоящего серебра. Лучшего средства – отнять у народа способы его пропитания, а купцам наполнить свои мешки и кладовые, – нельзя и придумать! подати и пошлины, собираемые наличным серебром, составляют обычный государственный доход, и начальники провинций, собрав эти подати, должны их представить из плавильных контор в казначейство серебром же. Когда податей и разных сборов будет достаточно для государственных потребностей, тогда и ассигнации окажутся не нужными, – это весьма ясно: к чему выпускать повсюду на разные расходы ассигнации, когда казна богата наличным серебром? эта статья также неудобоисполнима, а потому и отвергается.

3) «Пригласить торговые дома употреблять на покупку серебра государственные ассигнации».

В этой статье говорится: «Торговые дома, сколько ни соберут частных ассигнаций, отправляются с ними ежедневно на биржу и покупают серебро; а меняльные лавки являются на биржу с серебром и покупают чохи. Не бесполезно было бы предложить бирже, чтобы она от покупающих серебро на частные ассигнации требовала в известной пропорции и государственных ассигнаций. Таким образом купцы, зная, что на казенные ассигнации можно купить серебро, без опасения станут принимать их; а коль скоро в лавках и на рынках станут принимать государственные ассигнации, то и потребители, обыкновенно разменивающие серебро на легкую монету, непременно будут представлять в лавки государственные ассигнации. При этом еще можно пригласить всех менял, чтобы они, при размене серебра, прибавляли к ассигнациям своей лавки известную часть и казённых ассигнаций, а когда меняльные лавки станут выдавать казенные ассигнации наравне со своими, то народ, меняющий серебро на частные ассигнации, без опасения станет принимать и казенные».

Рассмотрев эту статью проекта комитет находит, что все в ней сказанное может случиться уже тогда, когда ассигнации сами собой приобретут кредит. Каждый купец ведет свои дела, как сам знает: голоден, – так ест, чувствуя жажду – пьет, и нет необходимости увещевать его к этому. Предложенный способ неудобоисполним.

4) «Предложить закладным лавкам, при выпуске и приеме капиталов, прибавлять часть и казенных ассигнаций».

В этой статье докладчик рассуждает так: «Ныне, если кто уплачивает долг в закладную лавку и представляет для этого казенные ассигнации, то лавка не смеет не принять их. Но при займе денег, под залог вещей, почти никто не желает принимать казенные ассигнации, так что они только поступают в закладные лавки, а не выходят из них. Может статься, что собственный капитал лавки скоро истощится, а казенные ассигнации только сберегаются, но не поступают в оборот, и лавка по необходимости закроется; по закрытии же закладных лавок, бедным людям не останется средств доставать деньги в нужде. Посему я предлагаю пригласить закладные лавки, чтобы они впредь, как при выпуске, так и при приеме капиталов, употребляли в известной пропорции и казенные ассигнации».

На это комитет отвечает, что еще при первом выпуске ассигнаций, нарочно наклеены были повсюду объявления от палаты финансов, коими повелевалось, чтобы выпускаемые ассигнации без опасений были принимаемы не только в закладных лавках, но вообще повсюду, как между войсками, так и между народом. Посему и эта статья не может быть принята.

Советник Ван-мао-инь, служа в палате финансов и заведовая изготовлением государственных ассигнаций, не может поддержать их в полном равновесии и только заботится о выгодах купцов, а потому и весь проект его весьма неоснователен. Ныне расходы на армию чрезвычайны, и Ван-мао-инь, заведовая расходами казначейства, лучше всех знает это; поэтому он же должен бы, что есть сил, стараться придумать такие меры, которые равно были бы полезны и войску и народу. Комитет, рассмотрев, со вниманием его проект, находит, что все в нем направлено к пользе купечества и ничего нет полезного для казны, и так как Ван-мао-инь сам подал мысль о введении ассигнаций, а теперь заботится лишь о выгодах купцов, но не о пользе правительства, то очевидно, что он забыл свой долг, и потому его представления не должны быть приняты.