ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О ЧЕТВЕРТОМ ВСЕЛЕНСКОМ СОБОРЕ

После того как низложен был Несторий, церковию Константинопольскою управлял Максимиан, затем Прокл, и по его кончине Флавиан. Последний, в царствование Феодосия II младшего, при консулах Флавиях – Зеноне и Постумиане, т. е. спустя восемнадцать лет после Ефесского собора, созвал собор в Константинополе из 30-ти епископов для рассуждения по делу, которое возникло между Флоренцием, главным епископом (митрополитом) Лидии Сардийской, и двумя подчиненными ему епископами – Иоанном и Коссинием. На этом соборе, кроме других представителей, заседал Евсевий, епископ фригийского города Дорилеи, муж вполне знаменитый как славою учености и нравственными качествами, так и твердостию опровержения еретиков. Он донес святому собору, что Евтихий, пресвитер и архимандрит знаменитейшего в том городе монастыря, давно уже начал заблуждаться и мыслит об Искупителе и о таинстве искупления совсем иначе, нежели как предано от апостолов и отцов никейских. Ибо он учил, что Христос не состоит из двух естеств, и что Он не воспринял от Девы человеческого тела односущественного нашим телам. Но тогда как он свыше меры хотел избегнуть несторианской крайности, т. е. двух во Христе личностей, стремительно впал в противоположную ей бездну, приписав Господу Христу не только одну ипостась, но и одно естество. Затем, превратив Слово Божие в плоть, и смешав между собою два естества чрез слияние их в одно, говорил, что одно божество не истинно, а только под образом плоти, претерпело голод, жажду, утомление, бодрствование, крест, смерть, и после трех дней воскресло из гроба. Когда епископ Дорилейский сообщил о всех этих бреднях, которые Евтихий заимствовал из нор и логовищ Манихея, Валентина и Аполлинария, и рассеивал по монастырям посредством изданной им книги: то Флавиан и находившиеся с ним епископы сильно были возмущены. Собор прежде всего рассудил, чтобы Евсевий, по причине прежней дружбы, бывшей между ним и Евтихием, убедил сего последнего возвратиться к своему долгу и благочестию. Евсевий отказался от этого предложения на том основании, чтобы не пришлось ему опять слышать человека, ниспровергающего нечестивыми словами таинства Божественного домостроительства, тем более, что он уже не однажды испытал это, когда многократно убеждал его прежде, как друга, но его советы и мольбы не имели никакого действия на душу безумствующего. Поэтому посланы были пресвитер и защитник Иоанн и диакон Андрей, чтобы представить Евтихия на собор. Евтихий отказался идти на собор, говоря, что ему неприлично даже ступить ногою за стены монастыря, куда он, избегая всякого шума, заключился более как мертвый, нежели как живой. Кроме того, он сильно жаловался на Евсевия за то, что он донес на него собору более по чувству неприязни, нежели из видов благочестия. Отцы снова призывали уклоняющегося еретика соборными посланиями чрез двух пресвитеров – Маму и Феофила. Монахи, опасаясь за своего архимандрита, чтобы обмануть посланных, сказали им, что Евтихий страдает тяжкою болезнию; но, узнав от пресвитеров, что ничего нет такого, чего они могли бы чрезмерно страшиться, тотчас привели их к нему. Когда же Евтихий стал выставлять им и свою отягченную летами старость, и свой ненарушимый обет монашеского отшельничества и уединения, а также приступал к рассуждению об ереси, которой он тайно держался: послы, не успев в своем деле, возвратились. Призывали его и в третий раз чрез Мемнона, хранителя священных сосудов, и двух диаконов – Епифания и Германа. Когда эти посланные были на пути в монастырь, пришел на собор другой архимандрит, Авраам, с намерением защищать Евтихия и от его имени дать ответ на предложенный вопрос о вере. Бесстыдство Евтихия было слишком явно, потому что епископам вовсе не казалось делом справедливым то, чтобы один выставлял вместо себя другого, или чтобы кто-нибудь под предлогом благочестия не мог явиться на собор и выйти из своего места, куда сам заключился. Между тем Евтихий, по причине настойчивого требования Мемнона, и не могши представить других причин, кроме приведенных выше, обещался придти, куда его звали, но просил себе семь дней отсрочки, для поправления расстроенного своего здоровья. В это время он обратился к хитростям и коварным уловкам, в которых он был силен, изощривши ими свой ум и навык, именно: он прибег с покорнейшею просьбою к евнуху Хрисафию, который был самым приближенным человеком к Феодосию Августу и находился в самых дружеских отношениях к Евтихию, потому что был воспринят им от священной купели и напитался заблуждениями своего восприемника; ему-то и поручил Евтихий себя и свой образ мыслей, приведенный в крайнее замешательство. Кроме того, этот евнух питал немалую вражду к Флавиану за то, что, когда требовал от него какого-нибудь дара за избрание его, в знак благодарности, Флавиан послал ему чистые хлебы, а не золотой подарок, какого тот требовал, причем Флавиан сказал, что он не имеет в изобилии таких вещей, если не возьмет для этого священные церковные сосуды, которые, как очень хорошо известно, посвящены Богу и бедным. Поэтому евнух, затронутый побуждениями дружества и вражды, советовал императору, чтобы он уполномочил властию патриция Флоренция и повелел ему присутствовать на соборе, дабы Церковь не потерпела какого-нибудь вреда. Повеление государя об этом предмете представил собору великий секретарь, вместе с которым пришел и Евтихий, не как на собрание епископов, но как бы на войну, окруженный не только множеством монахов, но и вооруженными телохранителями и преторианскими воинами. Отцы приняли Флоренция с приветствием, и отнеслись с великою похвалою о Феодосии за то, что он оградил собор председательством такого знаменитого мужа, которого вера и благочестие всем известны.

Тут предложена на обсуждение вера Евтихия, и ему велели открыто произнести, как он верует относительно Христа. Евтихий сначала сказал, что он намерен теперь говорить то, чего прежде не говорил, и что он готов исполнить повеление собора. Но после того, как ему приказано было говорить более и более, он высказал, что правая вера основывается не столько на обязательности высшего повеления, сколько на внутреннем убеждении души, и тотчас изблевал скрывавшийся в нем яд, утверждая, что было два естества, прежде нежели Слово соединилось с плотию, но что сделалось одно естество, после того как божество и образ раба соединились в одну ипостась. Отцы один за другим начали увещевать его, чтобы он поверил свои мысли никейским символом, и советовали ему, чтобы он благочестиво осудил то, что́ утверждал нечестиво, – настаивали, чтобы он не отрицал по безумию того, что́ неизменно утвердила мудрость предков. Наконец этого человека, презревшего столь спасительные увещания, отлучили от священнодействия таинств, лишили управления монастырем и удалили от сообщества православных; и это запечатлели собственноручными подписями 30 епископов и 23 настоятеля монастырей.

Трудно поверить, какою злобою и каким бешенством воспламенился Евтихий. Он решился употребить все силы и ухищрения, чтобы свергнуть с себя осуждение. С этою целию он прежде всего, выставивши на перекрестках объявления, публично провозглашал, что эта совершеннейшая справедливость собора есть несправедливость. Потом писал к Римскому епископу св. Льву Великому, что в Константинополе ожила ересь несторианская, что на него напали с ложными обвинениями, что он угнетен, обижен и не был даже выслушан, когда взывал к апостольскому престолу. Эта весть смутила Римского епископа, который впрочем скоро успокоился, когда получил письма от Флавиана и все деяния собора. Затем от кафедры Римского епископа Евтихий, по своему необычайному развращению, обратился с жалобою к претории Августа, прося, чтобы император повелел переверить вновь теми же епископами, в присутствии патриция Флоренция, под председательством Фалассия, епископа Кесарии Каппадокийской, деяния собора, которые, как он утверждал, повреждены Флавианом. Феодосий, слишком снисходительный и уступчивый к ходатайству царедворцев, согласился. Таким образом собор снова начался при консулах Протогене и Астерии, в начале апреля, в присутствии трибуна Македония, в церковной крещальне. Сюда, вопреки соборному обычаю и явному воспрещению епископов, введены были три монаха, Констанций, Елевсий и Константин, которые должны были защищать Евтихия. Перечитаны прежние соборные постановления, обсуждены свидетелъства и каждое из них тщательно расследовано. Все прежнее подозрение и теперь пало на главного виновника эгого дела; ибо чем тщательнее все было разбираемо, тем яснее становилась непогрешительная вера Флавиана и открывалась низкая ложь и обман Евтихия. Этот человек, ничего не успев у законных судей, не устрашился на помощь своему делу призвать и возбудить разномыслие епископов. Он добился себе покровительства Диоскора, епископа Александрийского, отъявленного недоброжелателя Флавиана за честь Константинопольской кафедры. И немного труда стоило этому клеветнику привлечь Диоскора на свою сторону против Флавиана, так как к душе уязвленной легко прививается измышленное обвинение; в особенности же, когда Евтихий допускал во Христе одно естество, то он хотел казаться защитником того соединения (естеств во Христе), которое защищал в Ефесе св. Кирилл против несторианского разделения. Поэтому Диоскор, бывший прежде архидиаконом Кирилла, а после сделавшийся преемником его епископства, легко был обольщен именем Кирилла и некоторым пустым сходством учений. Истинно свидетельствует апостол, что те, которые отвергли добрую совесть, отпадают от веры (1Тим. 1, 19). Сию-то совесть отринул погибельный Диоскор, человек самых дерзких свойств, злословный, оригенист, обесчестивший себя прелюбодеяниями, человекоубийством и другими злодеяниями, которые однако же прежде своего избрания умел скрывать под личиною благочестия и святости. Этот-то Диоскор пораженному и лежащему Евтихию подал надежду и руку помощи, и вместе с императором настаивал чрез письма на том, что такие дела требуют вселенского собора, дабы величайшая вражда и несогласие церквей уничтожены были высшим авторитетом Церкви. Напротив Флавиан это отрицал, Лев не одобрял, и все благочестивые смущались. Но благосклонность взяла верх над благочестием.

Итак Феодосий, преданный в душе партии Диоскора, объявил второй Ефесский собор, при консулах Астерие и Протогене (в 449 г.), чрез 19 лет после первого. Туда сошлись: Диоскор Александрийский с своим Евтихием, Домн Антиохийский, преемник Иоанна, Ювеналий Иерусалимский, Флавиан Константинопольский со 130-тью и даже более епископами. Также и Лев, повинуясь воле императора, присоединил авторитет апостольской кафедры и послал легатов – Юлиана, епископа Путеольского, пресвитера Рената, диакона Илария и нотариуса Дульцития, с письмами к Флавиану и к собору, в которых ясно выражал правую веру против лжеумствования Евтихия. С своей стороны и император в то же время послал архимандрита Варсуму, чтобы он от имени всех монахов действовал против всех восточных епископов, которые осудили Евтихия, и потом Елпидия, члена священной консистории, чтобы он был блюстителем и стражем собора; при чем лишил права суда епископов, которыми судим был Евтихий.

При таких, столь унизительных и неблагоприятных предзнаменованиях, составился собор в Ефесе, в храме пресвятой Марии, четвертого числа августа. Елпидий прежде всего повелел иметь рассуждение о деяниях Константинопольского собора. Этому воспротивились римские легаты, требуя, чтобы наперед были прочитаны письма Льва. Евтихий возмутился против них, и возымел к ним подозрение и ненависть, потому что они обедали у Флавиана и слишком высказывали к нему свое сочувствие. Легаты оставили собор как потому, что письма их епископа не были приняты еретиками и даже коварно утаены, так и потому, что им не было предложено первенства на соборе ради преимущества Римской церкви; впрочем после они возвратились. Но Диоскор и Варсума, которым обычно было действовать не по правилам справедливости, а силою и войском, не полагаясь на законные рассуждения и совещания, собрали воинов и сильную партию монахов, из 300 человек, ворвались вооруженные на собор, отбили пальцы у писцов, которые записывали соборные деяния, и разбили таблицы; потом осудили и лишили епископского сана Феодорита Киррского и Иву Едесского, которые были тогда в отсутствии, – также и Домна Антиохийского, бывшего в тот день больным; Флавиана заставили молчать, а его сочленов заключили в железные цепи; у прочих епископов необычайными угрозами и страхом исторгли голоса против Флавиана, принудили их подписать чистый и белый пергамент, на котором, неизвестно им было, что́ будет написано. Римские легаты восстали было против этого; но, ничего не могли сделать, ушли под прикрытием вооруженных телохранителей и скрылись, как от битвы разбойников¹. После этого стали читать публично книгу, представленную собору Евтихием, с символом, в котором уничтожены были слова: «воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии». Диоскор с восклицанием одобрил эту книгу и объявил, что в ней содержится вера никейская. Тогда Евтихий восстановлен в свое прежнее положение; а Евсевий Дорилейский и Флавиан, под именем еретиков, заключены в оковы. Флавиан воззвал к апостольской кафедре; но когда он это сделал, Диоскор из епископа превратился в палача и так измучил его побоями и ударами своих пят, что тот, спустя три дня, скончался в заключении от жесточайших страданий. На место умершего пригласили диакона Анатолия, который был у Диоскора апокрисиарием и, как им казалось, не был чуждым Евтихию. Торжествующий Диоскор прыгал от радости, так как бы с его стороны не было сделано никакой дерзости, никакого неистовства, тогда как им было превращено все, чего требует Божеское и человеческое право. Возвратившись в Александрию, он показал новый пример злодейства, пустив стрелу анафематства и на Римского епископа Льва.

Получив горестное известие о таком бедствий чрез диакона Илария, почти невозможно выразить, с каким сокрушением духа оплакал Лев убиение Флавиана, страх и бегство епископов, разорение церквей, ниспровержение веры, торжество ереси. Чтобы облегчить этот плач и сетование, он приложил все свое старание и усилие. С этою целию он как можно скорее поспешил созвать собор в Риме, на котором осудил и отверг все, что́ было сделано в Ефесе; потом частыми письмами стал побуждать Феодосия и Пульхерию, чтобы они по единодушному согласию назначили другой собор в пределах самой Италии, который уничтожил бы бесславие и пятно, допущенное в Ефесе. Для лучшего успеха в этом своем намерении, он со многими епископами вышел на встречу Валентиниану Августу, который с императрицами, т. е. материю своею Галлою Плакидою и супругою Евдоксиею, ради благочестия путешествовал в Рим к местопребыванию апостолов. Когда Лев с горьким плачем и многими рыданиями рассказал им о злодеяниях Ефесского собора, то и у императриц извлек слезы; потом умолил Валентиниана, чтобы все они написали к Феодосию и побудили бы его вновь пересмотреть другим собором то, что несправедливо произведено в Ефесе. Август писал к Августу, писали и императрицы. Но душа Феодосия, опутанная обманами и происками Евтихия, не могла преклониться никакими письмами, никакими молениями, никаким дружеством своих. Он даже публичными законами осудил Флавиана и повелел признавать Ефесский собор равным Никейскому. И за столь великое преступление не подвергся он ни тяжкому, ни легкому наказанию! Впрочем, спустя немного времени, когда он ехал верхом, т.о., упав с коня, сильно ушибся и испустил дух, не оставив по себе никакого наследника.

Сестра его Пульхерия, по согласию сената, вступила в брак с знаменитым сенатором Маркианом, который вместе с этим получил в свою власть и восточную империю. Отличная честность Маркиана и всем известное его благочестие побудили Льва искать у него того, в чем он не мог успеть посредством писем к Феодосию. Маркиан и Пульхерия были на это согласны, и, отправив письма ко Льву, равно как получив и от него, созвали в Никею 630 епископов для собора (в 451 г.). Но римские легаты, которых послал Лев, епископы Пасхазин Лилибетанский, Луценций Аскуланский, Юлиан Цензенский и пресвитер Бонифаций, считая важным делом для соглашения вещей и прекращения волнений евтихианской партии то, когда бы на соборе присутствовал сам Маркиан, покорнейше просили его, чтобы он перенес собор на такое место, где сам он удобно мог бы посещать его. Поэтому собор перенесен был в Халкидон Вифинский, отстоящий от Константинополя на семь стадий, и открыт в восьмой день октября, при консулах Маркиане и Адельфие, в присутствии римских легатов, под председательством Анатолия Константинопольского, в храме святой Девы и мученицы Евфимии. Там присутствовали почтеннейший сенат и несколько других высших сановников, в качестве судей собора, которые однако же назначены были императором не столько для того, чтобы рассуждать о предметах, относящихся к вере и благочестию, сколько для того, чтобы своим авторитетом сдерживать шум и волнения. Ибо во втором заседании открыто признались сами судьи, что им должно учиться у епископов; а на третьем заседании, когда присутствие судей на соборе не одобрял Диоскор, епископы отвечали: если бы рассуждения велись законно, то не было бы нужды ни в каких гражданских судьях; и в этом же заседании те же епископы высказали, что одним епископам вверена Богом власть судить епископов.

Прежде всего возгласили римские легаты, что неприлично Диоскору, как виновному, имеющему быть судимым от других, заседать между епископами и судить о других. Когда этот предмет обсуживался судиями и легатами, Евсевий Дорилейский представил судьям против Диоскора записку, наполненную преступлениями и неистовствами ефесского собрания. Когда она была прочтена, Константин, бывший секретарем консистории, по приказанию судей, публично возвестил все действия соборов как Константинопольского, так и второго Ефесского, в обвинение Евтихия и Диоскора. Когда из всего этого открылись нечестивые их ереси и неслыханные примеры жестокости, отцы возроптали против Диоскора, не могли терпеть присутствия отцеубийцы, и изгнали этого человека своим видом, взорами, восклицаниями.

Спустя несколько дней началось новое заседание, на котором публично был прочтен символ Никейский и Константинопольский; потом были читаны послания Кирилла к Несторию и Иоанну Антиохийскому, далее послание Льва к Флавиану, при котором епископы восклицали: «Так сказал чрез Льва Петр; так учили апостолы!» Диоскор же, пораженный сознанием своих злодеяний, не присутствовал ни на втором, ни на третьем заседаниях; а так как он требовался к суду по поводу записки Евсевия Дорилейского, то, по приказанию отцов, был вызываем на собор чрез епископов Константина, Акакия и Аттика. На этот вызов он отвечал, что ему запрещено ликторами даже выходить из дому. Когда начальник ликторов тут же позволил ему выйти, он прямо отказался явиться на собор, на котором, как ему сделалось известно, уже не находились в ту пору ни сенат, ни судьи. После этого отправились к нему еще другие три епископа – Пергамий, Кекропий и Руфин. Он бесстыдно отказался и тут под предлогом болезни. Между тем Афанасий, Феодор, Исхирион и Софроний Александрийские, допущенные на собор, представили записки с показанием важнейших преступлений, сделанных Диоскором, именно, что им опустошены поля, пожжены угодья, похищены чужие жены, обесчещены девы, осквернены супружества и совершены другие злодеяния в этом роде. Отцы, быв возмущены всем этим, в третий раз призывали этого человека чрез епископов Франкиона, Лукиана и Иоанна. Но и на этот раз не более успели, как и прежде. Тогда римские легаты, исчислив в совокупности все его злодеяния, которыми и по свидетельству александрийских обличителей, и по актам Ефесского собора связал себя Диоскор, от лица епископа Льва объявили, что он лишается епископского сана и всех прав священнодействия. Этот приговор Анатолий, епископ Константинопольский и все прочие отцы подтвердили самыми сильными выражениями, представили его Августу и Августе, обнародовали публичными эдиктами и известили Церковь Александрийскую.

По осуждении Диоскора, опять обратились к посланию Льва, и занялись утверждением правильного образца веры. При чем весьма многие епископы восклицали, что они, притесненные Диоскором в Ефесе, вынуждены были мыслить, говорить и писать то, чего не следовало, и просили чистосердечно простить им эту погрешность. Вследствие этого им приказано было, чтобы каждый из них написал от себя особое изложение своего исповедания и веры. Они написали и, признав послание Льва за непогрешительную норму православного учения, легко получили прощение, кроме египетских епископов и некоторых архимандритов, которые впрочем просили, чтобы им позволено было дождаться нового епископа Александрийского, с согласия которого они написали бы то, что́ от них требовалось. Собор не отказал в этом, но только обязал их клятвою и свидетельством, чтобы они не отлучались из Халкидона, пока не будет им повелено это святым собором.

Затем рассуждали о составлении образца веры, чтобы совокупить во едино все церкви. Для этого положено было от каждой области избрать некоторых епископов, которые бы привели это в исполнение вместе с римскими легатами и Анатолием Константинопольским, занимаясь сим делом поодиночке, в уединенном месте церкви. Все они обратились к посланию Льва, как к образцу и утверждению веры, когда старались выразить свои мысли, и определили так: Христос Господь есть совершенный Бог и совершенный человек, состоящий из двух естеств неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно (ἀσυγχύτως, ἀτρέπτως, ἀδιαιρέτως, ἀχωρίστως), и потому Он по божеству единосущен Отцу, а по человечеству нам и, кроме греха, во всем нам подобен; причем осудили все мысли, которые в каком-либо отношении могли показаться несогласными с этим учением. Так определено было избранными отцами и после донесено Маркиану Августу, который немедленно прибыл со многими знаменитыми мужами в Халкидон восьмого числа ноября, не для показания своей власти, но для увещания всех отцов к единству правой веры. Об этом он сказал речь сперва на латинском языке, а потом на греческом. При этом такой пламень объял души всех, что после самых благожелательных восклицаний в честь императора и Августы, все приняли то исповедание, которое составили римские легаты с Анатолием и прочими его сочленами, и с полным согласием подписали. – Изложивши веру, начали рассуждать о разных несогласиях между епископами; Ива и Феодорит были восстановлены для своих церквей.

Император же Маркиан, приложив все усилие к защищению и распространению веры и Церкви, издал самые строгие законы, чтобы никто не подвергал сомнению определений халкидонских отцов. Он отменил и узаконение Феодосия против Флавиана, которого и мощи, как славнейшего мученика, с великими почестями и благоговением народа перенесены были в Константинополь. Евтихианам определил изгнание в ссылку и другие наказания и воспретил допускать их к епископскому и пресвитерскому сану, или к какому-либо обществу монахов; распространяющих же эту ересь повелел подвергать самому жестокому наказанию. Диоскора, на место которого Халкидонский собор избрал Протерия, изгнал в пафлагонский город Гангрену, где он жалким образом и умер. Приказал изгнать и Евтихия; но так как он не переставал распространять свой яд между теми, с которыми жил, то, по совету Льва и указу императора, он был заточен в более отдаленное и уединенное место.