Четвертый член Символа веры

Распятого же за ны при Понтийстем Пилате,

и страдавша, и погребенна

У креста

Вокруг креста толпа стояла,

И грубый смех звучал порой...

Слепая чернь не понимала,

Кого насмешливо пятнала

Своей бессильною враждой...

Что сделал Он? За что на муку

Он осужден, как раб, как тать,

И кто дерзнул безумно руку

На Бога своего поднять?

Он в мир вошел с святой любовью.

Учил, молился и страдал –

И мир Его невинной кровью

Себя навеки запятнал...

С. Надсон

Распятие Иисуса Христа

День, с утра знойный и погожий, к полудню начал хмуриться. С северо-запада плыли тучи, темные или красновато-медного цвета, небольшие, но густые, словно чреватые грозой. Между ними еще просвечивала глубокая лазурь неба, но можно было предвидеть, что тучи вскоре сольются и окутают весь горизонт. А пока солнце окаймляло их зазубрины огнем и золотом. Над самым Иерусалимом и прилегающими к нему пригорками еще расстилалась полоса ясного неба, внизу воздух был неподвижен.

На высоком плоскогорье, называемом Голгофой, там и здесь стояли небольшие кучки людей, которые поспешили занять места раньше, чем шествие с осужденным на распятие Господом двинется из города. Солнце освещало широкое каменистое пространство, пустое, бесплодное и печальное. Общий однообразный, серовато-жемчужный тон нарушала только сеть расщелин и обрывов, тем более черная, чем более яркими лучами солнца освещалось плоскогорье. Вдали виднелись высокие холмы, одинаково бесплодные, окутанные голубой дымкой дали. Ниже, между стенами города и плоскогорьем Голгофы, лежала равнина, усеянная скалами, но уже не такая пустынная. Там из расщелин, в которых скопилось сколько-нибудь плодородной земли, выглядывали фиги с редкими и жалкими листьями. И там и здесь виднелись постройки с плоскими кровлями, прилепившимися, словно гнезда ласточек, к каменным стенам, и сверкающие своей белизной гробницы.

Ныне, по случаю приближающихся Иудейских праздников и наплыва жителей провинций, около стен выросло множество шалашей и палаток – целый табор, кишащий людьми и верблюдами.

Отдельные кучки людей, с утра поместившихся на Голгофе, то и дело обращались к Иерусалиму, откуда шествие должно было выступить если не сейчас, то через несколько минут. Наконец оно показалось, направляясь прямо к Голгофе. Толпа была огромная, но и она, казалось, таяла среди простора каменистой пустыни. Из открытых городских ворот выплывали все новые и новые волны людей, а по дороге к ним присоединялись те, которые ожидали за воротами. По сторонам народного потока сновали рои детей. Шествие меняло свой цвет и пестрело белыми одеждами мужчин и красными и синими головными уборами женщин. В середине сверкали мечи и копья римских воинов. Шум смешанных голосов доносился издалека и становился все более и более ясным.

Наконец громадная толпа приблизилась к самой Голгофе. Первые ряды людей начали всходить на пригорок. Толпа спешила, чтобы занять места поближе, не пропустить ничего из подробностей казни Христа, вследствие чего отряд воинов, сопровождавший трех осужденных, сильно отстал.

Первыми появились дети, преимущественно мальчики, полунагие, перевязанные куском тряпки вокруг бедер, с остриженными головами, за исключением двух локонов у висков, смуглые, с голубыми глазами и пронзительным говором. За детьми на пригорок хлынул первый отряд разнокалиберной толпы. Лица всех горели от движения и от надежды на любопытное зрелище. Между тем, из города наплывали все новые и новые волны народа. В толпе виднелись зажиточные люди Иерусалима, которые держались в стороне от жалкой голытьбы предместий. Появились и крестьяне-землепашцы, которых предстоящие праздники привлекли в город с их семьями и котомками за плечами, добродушные и удивленные пастухи, в одеждах из козьих шкур. Ряды женщин перемешивались с рядами мужчин.

Наконец появился и Синедрион, а посреди него Анна, старик с лицом коршуна и красными веками, и тучный Каиафа в двурогой шапке, с золоченой таблицей на груди. Вслед за ними шли фарисеи: одни из них волочили ноги, умышленно натыкались на ходу на разные препятствия; другие были с окровавленными лбами, которые также нарочно бились головой о стены, или сгорбленные, как будто готовые принять на свои плечи грехи всего народа. Угрюмая важность и холодная свирепость резко отличали их от шумливой толпы простого народа.

Вдали шум усилился, раздался свист, вой, потом все сразу стихло. Послышались бряцание оружия, тяжелые шаги воинов. Толпа всколыхнулась, расступилась, и отряд, сопровождавший осужденных, медленно продвигался к Голгофе. Впереди, по сторонам и сзади ровным шагом шли солдаты, посредине видны были три перекладины крестов, которые, казалось, сами плыли в воздухе, потому что люди, несущие их, совсем сгибались под своей ношей. Легко можно было подумать, что между этими тремя людьми не было Христа: лица двух осужденных носили явные следы порока и преступления.

Господь шел за крестом в сопровождении двух стражников⁸. Он был в пурпурном плаще, накинутом сверху одежды, а на голове Его был терновый венец, из-под шипов которого показывались капли крови. Одни медленно стекали по Его лицу, другие засыхали на челе, наподобие ягод дикого шиповника или зерен коралловых четок. Христос был бледен и двигался медленно, неверными, ослабевшими шагами. Он шел среди издевательств толпы, как будто погруженный в задумчивость, заходящую за пределы видимого мира, словно уже оторванный от земли, не слыша криков ненависти, со всепрощением, переходящим меру человеческого прощения, с состраданием, превышающим меру человеческого сострадания, уже облеченный бесконечностью, вознесенный над уровнем земного зла, кроткий и скорбящий великой скорбью всего мира.

Толпа, рвущаяся к Господу, тесным кольцом окружила солдат, и они должны были сомкнуть свои луки, чтобы охранять осужденного от ярости народа.

Повсюду можно было видеть простертые руки со стиснутыми кулаками, глаза, чуть не выходящие из орбит, сверкающие зубы, растрепанные бороды, пенящиеся уста, извергающие проклятия. А Он, оглянувшись вокруг, как будто хотел спросить: «Что Я вам сделал?» – поднял к небу глаза и молился. Осужденного повели вперед, на место, где в расщелине скал уже были укреплены три столба, которые должны были служить основаниями крестов. Римская стража пустила в ход свои палки, чтобы отогнать на приличное расстояние толпу, мешающую исполнению казни. Начали привязывать двух разбойников к боковым крестам. Третий крест стоял посредине, а на верхушке его была прибита белая таблица, которую колебал все более и более усиливающийся ветер. Когда солдаты, приблизившись к Назорею, стали снимать с Него одежду, в толпе раздались крики: «Царь, Царь! Не поддавайся, Царь!.. Где же Твои полчища?.. Защищайся!

По временам раздавались взрывы смеха, казалось, вся каменистая площадка вдруг разражалась порывом могучего хохота. А Осужденного тем временем повергли навзничь на землю, чтобы, прибить Его руки к поперечине креста и потом вместе с ней поднять на главный столб.

Солдаты, приставив к рукам Господа гвозди, начали ударять по ним молотками. Послышался тупой звук железа о железо, который сменялся более ясным звуком, когда острия гвоздей, пройдя сквозь тело, начали углубляться в дерево. Толпа стихла. Христос оставался безгласен, и на верхушке площадки раздавались только зловещие и страшные удары молотка.

Наконец работа была окончена, и тело Казнимого вместе с поперечиной поднято кверху. Римский сотник певучим однообразным голосом отдавал надлежащие распоряжения. Один из солдат начал прибивать к столбу стопы Господа.

Потом распяли двух преступников: одного по правую, а другого по левую сторону. Над головами распятых поставили дощечки с обозначением их имени и преступления. На дощечке, прибитой к кресту Господню, Пилат написал: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский». Эта надпись была сделана на еврейском, греческом и римском языках. Судя по ней, приехавшие на праздник еврейской Пасхи, особенно чужестранцы, могли подумать, что Распятый на кресте был действительно царь иудейский. Первосвященники поняли, что это сделано им в насмешку, и просили переменить надпись. «Напиши, – просили они, – не царь иудейский, а выдававший себя за царя», – но Пилат ответил: «Что я написал, то написал».

Между тем, воины, окончив распятие, поделили между собой одежды Христа, причем хитон Спасителя достался одному из них по жребию. Так исполнилось пророчество Священного Писания: «Делят ризы Мои между собою, и об одежде Моей бросают жребий» (Пс. 21:19). Окончив раздел, солдаты стали подле крестов стеречь распятых.

– Отче! Прости им, ибо не знают, что делают, – послышалось с креста.

Было около шести часов дня⁹. Облака, которые с утра клубились на небе, теперь закрыли солнце. Отдаленные пригорки и скалы, до сих пор горевшие нестерпимым блеском, сразу угасли. Свет начинал меркнуть. Зловещий медно-красный сумрак окутывал всю окрестность и сгущался все более и более, по мере того, как солнце глубже заходило за громадные тучи. Казалось, кто-то сверху сыплет на землю тяжелую, подавляющую темноту. Жгучий ветер рванул раз-другой и потом стих. Воздух становился невыносимо душным.

Вдруг и эти красноватые отблески потухли среди царящей тишины. Те, которые пришли вместе и затерялись в толпе, начали окликать друг друга. И там и здесь раздавались встревоженные голоса:

– Ой-ах! Не правого ли это человека распяли?

– Он проповедовал истину... Ой-ах!

Кто-то крикнул:'

– Горе тебе, Иерусалим! Вдруг вся земля затряслась...

Поток молний вырвался из глубины туч, наподобие толпы огромных огненных фигур. Голос народа стих, или, вернее, затерялся среди свиста вихря, который с неслыханной яростью поднялся разом и начал срывать с людей одежды и разбрасывать их по равнине.

– Земля трясется! – опять слышалось в толпе. Одни бросились бежать, других страх приковал к месту, и они стояли, остолбеневшие, без мысли, с одним только смутным сознанием, что совершилось что-то страшное. Но к девятому часу мрак вдруг начал редеть. Вихрь гнал тучи, развивал и свивал их, и разрывал вновь, как гнилые лоскутья. Свет усиливался все более, наконец темная завеса туч разорвалась, сквозь образовавшуюся расщелину на землю хлынул поток солнечных лучей... и все проявилось: и пригорок, и кресты, и испуганные лица людей.

– Отче! В руки Твои предаю Дух Мой...

Г. Сенкевич. «Пойдем за Ним»

Крестные страдания Иисуса Христа

Вися на кресте, Иисус Христос испытывал самые страшные мучения. Он не мог двинуть ни одним членом. Гвозди с каждой минутой все более и более раздирали язвы на Его руках и ногах. Иудеи своими насмешками еще более усиливали предсмертные муки Божественного Страдальца. Любопытные толпами стекались к кресту Иисусову, читали прибитую на нем надпись и, кивая головой, говорили: «Эй! Разрушающий храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого. Если Ты Сын Божий, сойди с креста».

Первосвященники с книжниками и старейшинами, наслаждаясь подле креста мучениями своей жертвы, со злобным торжеством говорили: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти. Если Он царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него. Уповал на Бога, пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему, ибо Он говорил: «Я – Божий Сын».

Увлекаясь общим примером, воины также ругались над Иисусом Христом. Даже один из распятых с Ним злодеев, убийца, и тот, в последний мучительный час свой, нашел в себе довольно силы, чтобы также укорить невинного Страдальца. «Если Ты Христос, – говорил он, – спаси Себя и нас». Впрочем, другой из распятых разбойников не был похож на этого ожесточенного изверга, напротив, он даже унимал своего товарища и говорил ему: «Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? Мы осуждены справедливо, потому что приняли достойное нашим делам, а Он ничего плохого не сделал». И потом, обратясь к Иисусу Христу, сказал с чувством глубочайшего благоговения: «Помяни меня, Господи, когда придешь во Царствие Твое». На такое трогательное выражение искреннего раскаяния и крепкой веры Господь отвечал каявшемуся разбойнику: «Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мною в раю».

В то время, когда бессмысленная толпа и злобные враги старались насколько возможно усугубить страдания Господа в последние горькие минуты, Пресвятая Дева и любимый ученик Христов Иоанн, Мария Магдалина, Саломия и многие другие преданные Ему женщины из Галилеи стояли вдали и смотрели на Него с безмолвной горестью. И какова должна быть скорбь Богоматери при виде такого незаслуженного позора, таких страшных мук Ее Божественного Сына. Теперь-то оружие пронзало Ее материнское сердце, как некогда предсказывал Ей Симеон Богоприимец. Иисус Христос, и среди мучений не переставая заботиться о Своей Матери, с креста поручил Ее защите и попечению любимейшего Своего ученика. Чтобы передать им Свою мысль, не обнаруживая их присутствия перед Своими врагами, Господь обратился к Своей Матери и, взором указывая Ей на Иоанна, сказал: «Жено! Се, сын Твой». Потом, посмотрев на ученика и указав ему на Марию, сказал: «Се, Матерь твоя!» Иоанн понял желание своего Учителя, последняя воля Его была для него священной. Он взял Богоматерь в свой дом и, подобно сыну, с нежностью заботился о Ней до самого дня Ее блаженного успения.

Протоиерей А. Рудаков

Смерть Иисуса Христа

Иисус Христос мучился на кресте от двенадцати до трех часов пополудни. В третьем часу, когда страдания Его достигли высшей степени, Он воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил!» На еврейском языке «Боже Мой, Боже Мой» звучало: «Или! Или!». По сходству слов «Или» и «Илия» некоторые из стоявших у креста с насмешкой говорили: «Вот, Илию зовет!»

Между тем, у Иисуса Христа появилась сильная жажда, предвестница близкой смерти для распятых. «Жажду!» – произнес Он в смертельном томлении. Этот жалобный вопль тронул одного из стоявших на страже воинов, он омочил губку в сосуде с уксусом и, укрепив ее на трости, поднес к запекшимся устам Иисуса и напоил Его. Иудеи и в этот момент показали свое бесчеловечие. «Постой, – кричали они с досадой тому воину, – посмотрим, придет ли Илия спасти Его». Иисус, вкусив уксуса, воскликнул громким голосом: «Совершилось!.. Отче, в руки Твои предаю дух Мой!» – после этих слов Он преклонил голову и испустил дух.

Еще со времени распятия Спасителя солнце померкло и густая тьма распространилась повсюду.

В минуты же Его смерти потряслась земля, разодралась с верхнего края до нижнего церковная завеса, разселись каменные утесы, раскрылись находившиеся в них гробовые пещеры и многие усопшие воскресли. Выйдя из гробов, они вошли в святой град и явились многим. При этих знамениях все, кто был на Голгофе, затрепетали и, ударяя себя в грудь, с поникшими головами разошлись по домам. Вокруг почившего Иисуса воцарились тишина и безмолвие. Сотник и прочие стражи, стоявшие подле креста, видя происшедшее, говорили с трепетом: «Воистину Он был Сын Божий!»

Протоиерей А. Рудаков

***

Лукаво выданный Своим учеником,

Он был жестокому подвергнут поруганью:

Увенчан тернием, и предан бичеванью,

И осужден на смерть неправедным судом,

И был Он на кресте позорно пригвожден.

Обагрена земля божественною кровью,

Но с высоты креста изрек прощенье Он,

Учивший воздавать за зло любовью.

А. Круглов

Искупление

Представьте себе, что кто-нибудь из вас попал в плен – и в такую землю, где пленников продают, как невольников. И вот этот несчастный очутился в руках жестокого хозяина, который мучает пленного тяжкими работами и морит голодом.

Так проходят долгие годы. Наконец весть о пленнике доходит до его родины, и там больше всех принимает в нем участие один добрый человек. Этот человек, желая спасти пленника, продает все свое имущество и отправляется в далекий край, чтобы выкупить несчастного у жестокого рабовладельца. Но хозяин ни за какие блага не хочет расстаться с пленником. Тогда добрый человек решается сам сделаться невольником, лишь бы только пленник получил свободу. Под таким условием с пленника снимают оковы и надевают их на его искупителя, а пленник возвращается домой. Очутившись на родине, освобожденный скоро забывает о своем благодетеле. Он почти не вспоминает о нем, не пишет ему и даже не питает чувств любви и дружбы к его домашним, родным и близким.

Теперь смотрите, как рассказанное прилагается к людям. Все мы, до пришествия Христа на землю, были во власти греха и погибали в греховном плену. Господь наш Иисус Христос, по воле Отца Своего Небесного и по Своей любви к людям, пришел к нам в этот грешный мир и искупил наши грехи, проклятие и смерть Своей кровью, приняв позорную смерть на кресте.

Хранитель-крест

Мой крест, хранитель мой, с молитвой, с упованьем,

С живейшей верою тебя я берегу.

Тебе лишь одному – и пред тобой не лгу –

Я исповедуюсь и мыслью, и желаньем...

Когда в скорбях земных душой изнемогу,

Когда терпение и бодрость потеряю,

Когда отчаянья всю горесть я узнаю,

Ты подкрепишь меня.

Е. Растопчина

Сила креста Господня

В смутные времена самозванцев на Руси злонамеренные люди силой принуждали святейшего Патриарха Гермогена согласиться, чтобы на Всероссийский престол вступил сын польского короля. Святитель Гермоген не убоялся угроз и не согласился. Видя его непреклонную волю, один из вельмож устремился на архиерея Божия с кинжалом. Гермоген тотчас оградил его крестным знамением и едва сказал: «Буди на тебе сила крестная», – как оружие выпало из рук убийцы. Злоумышленники хотя и были вне себя от гнева, но на этот раз прикоснуться к человеку Божию не осмелились.

Крестное знамение

Осеню я себя благодатным крестом,

Освящу им чело богомольно,

Чтоб по небу родному могучим орлом

Мог я думой носиться привольно.

Освящу им я грудь, там, где сердце живет,

Этой жизни родник сокровенный,

Чтоб не билось в оковах ничтожных забот,

А горело любовью священной.

Освящу им я руки, чтоб силу им дать

Лишь на доброе, правое дело,

Чтоб на каждом труде лишь Господня печать

Почивала открыто и смело.

Священник К. Образцов

Сила крестного знамения

Святой Прохор, ученик Апостола Иоанна Богослова, рассказывает, что тот однажды встретил на дороге больного человека и исцелил его крестным знамением.

А вот и еще случай, рассказанный святым Прохором. Жил один бедняк-христианин, который, не зная чем расплатиться с заимодавцами, решил покончить с собой и с этой целью пошел к одному волхву. Тот дал ему какого-то яда, и несчастный, придя домой, растворил его в сосуде с водой. Потом он перекрестил этот сосуд крестным знамением и выпил... Яд не подействовал. Тогда он снова пошел к знахарю и стал просить яда посильней. Знахарь очень удивился, что христианин остался жив, и дал ему новой, сильнодействующей, отравы, которая и в самом небольшом количестве должна была вызвать немедленную смерть. Бедняк опять перекрестил сосуд и, когда проглотил содержимое, снова остался жив. Приходит он опять к волхву и начинает бранить его. Тот не верит своим глазам.

– Да не делал ли ты чего, когда пил отраву? – спросил знахарь.

– Ничего особенного, – отвечал христианин, – я только каждый раз осенял сосуд с ядом крестным знамением.

Удивленный знахарь дал того же яда собаке, и собака тотчас пала. После этого оба отправились к святому Иоанну Богослову и рассказали о случившемся.

Уверовавший в силу крестного знамения волхв крестился, а бедняк-христианин, по приказанию святого, принес вязанку сена, которое Апостол Иоанн сейчас же превратил крестным знамением в золото.

Погребение Господа

(И погребенна)

Был уже седьмой час. Затмение солнца кончилось, и оно спускалось к западу. Наступил вечер, канун Великой Субботы. Евреи просили Пилата, чтобы тела казненных были убраны с крестов до наступления полночи и кровавое зрелище не омрачало бы светлого праздника. Палачи получили приказание перебить у распятых голени и тем ускорить их смерть. Они так и сделали с двумя разбойниками, но когда подошли к Христу, то увидели, что Он уже мертв.

«Может быть, Он только так... обмер», – подумали они, так как распятые на кресте часто впадали в обморочное состояние. Тогда один из стоявших около креста воинов пронзил копьем левый бок Господа, и из раны истекли кровь и вода. И не тронули палачи Господа, так как убедились, что Он уже мертв.

Таким образом, сбылись два древних пророчества: одно в книге Исход гласит: кость... не сокрушится (Исх. 12:46), – а другое – пророка Захарии: воззрят на Него, Которого пронзили (Зах. 12:10).

Матерь Божия, Магдалина, мать Иакова и Иосии, мать сыновей Заведеевых и многие другие женщины, пришедшие с Иисусом из Галилеи, молча стояли, смотрели на Господа и тихо плакали. Вместе с ними стоял и Иосиф из Аримафеи. Это был человек добрый и правдивый. Он был богат, известен в Иерусалиме и всеми уважаем. Иосиф был член Синедриона, но он не присутствовал на том неправедном судилище, которое осудило Господа на смерть, так как был тайным учеником Его, но скрывал это от иудеев, боясь их злобы. Когда умер Христос, он пошел в Иерусалим, во дворец к Пилату, и просил его, чтобы он дозволил ему снять с креста тело Господа. И Пилат распорядился отдать Иосифу тело Господа.

Уже совсем смеркалось, когда Иосиф снова пришел к кресту, на котором висело остывшее тело Иисуса Христа. Он пришел со слугами и привел вместе с собой Никодима, который приходил к Господу ночью, чтобы поучиться у него божественной мудрости. Никодим был, как и Иосиф, человек богатый.

Иосиф принес чистые, новые пелены, чтобы обвить ими тело Иисуса, а Никодим захватил состав из пахучей смирны и алоэ, чтобы помазать Пречистое тело. К ним подошли все женщины, которые стояли у креста. С плачем, рыданием и благоговением сняли они Пречистое тело Господа. Выдернув гвозди и тихо опустив Его на землю, они обернули Его полотном, подняли и понесли. Медленно шли они среди наступавшего ночного мрака. В ночной тиши раздавались плач и стоны. Они несли тело Господа в сад Иосифа Аримафейского, который был недалеко от Голгофы. Там, в скалах, была пещера, а в ней – нововысеченный гроб. Здесь-то они и положили Святое тело на чистые полотна, расстеленные по земле, и, умастив Его смирной и алоэ, повили Его, по обычаю иудеев, в длинные и узкие полотнища. Все женщины стояли и смотрели на этот тяжелый обряд. Затем они подняли спеленутое тело Господа и опустили в гроб, а вход в пещеру завалили камнем. Окончив положение во гроб Божественного Учителя, все в тяжкой тоске разошлись по домам.

Памятный вечер

Ветер бил дождем в окна. На дворе было темно, сыро и холодно. Но в большой городской чистой комнате – тепло и уютно. Светло горит лампа на круглом столике перед мягким большим диваном. Тихо теплится лампада перед распятием, что висит в углу над диваном. Распятие старинной работы из слоновой, уже пожелтевшей, кости. Ровный свет лампадки пробегает легкими, нежными бликами по всей иконе и мягким светом освещает голову Распятого. И все Его изображение резко отделяется от креста из черного дерева.

– Мама! – обращается шестилетний ребенок к матери, которая сидит на диване и быстро вяжет длинный теплый шарф. – Мама! Ведь это Христос распят?

– Да, Христос, – и она мельком оглядывается на распятие и снова погружается в свою работу.

– Как же Он распят? Расскажи мне, мама, что значит «распят»?

– Это значит, что Его прибили гвоздями к кресту.

– Как прибили гвоздями?

– Так... – Мать оставляет работу и берет за ручки ребенка. – Приложили Его руки вот так к деревянному кресту, в каждую руку вбили гвоздь молотком, гвозди прошли сквозь тело и вошли в дерево; потом в каждую ногу тоже вбили по большому гвоздю. Потом крест врыли в землю, и так висел Он на этом кресте целый день, пока не умер.

Ребенок побледнел. Его чуткое, восприимчивое воображение живо нарисовало весь ужас страшной кровавой казни.

– Мама! Ведь Ему было очень больно, – сказал он, стараясь не верить своему впечатлению. – Больно... до крови?

– Да, очень, очень больно.

– Зачем же это с Ним сделали. Разве Он был злой?

– Нет, Он был добрый, очень добрый. Он был добрее всех людей, которые были и будут когда-либо на земле, потому что Он был не только человек – Он был Бог.

– Зачем же Его так убили?

– Затем, что Он всем желал добра. Он говорил, что Бог, Его Отец, добр и для того послал Его на землю, чтобы все узнали, как Он добр. И Он делал много добрых дел, и много народа ходило постоянно за Ним. А злые люди завидовали Ему. Он уличал их во лжи, зависти, в злых делах. И вот за это Его схватили и казнили. Впрочем, Он Сам, желая спасти людей от грехов, желая пострадать за них, добровольно согласился отдаться своим врагам, принять муки, и притом самые ужасные, за всех людей.

– И за это Его убийцам ничего не сделали?.. – И на лицо мальчика набежала краска, и слезы засверкали в его глазах. – Я бы их всех прибил гвоздями к деревьям, – и он сжал маленькие кулаки.

– Зачем же? – говорит мама. – Ты сделал бы очень дурно. Никогда не должно платить злом за зло. Это говорил Он, Христос, и когда Его распяли, как ни больно было Ему, Он, умирая, молился за тех, которые Его распяли, молился, потому что Он любил всех людей – и добрых, и злых...

Мальчик долго смотрит на распятие, на полуоткрытые уста Господа, которые, казалось, шептали молитву и повторяли то же великое слово любви к человечеству.

– Мама! – говорит мальчик, – и я буду любить всех: и добрых, и злых.

Из письма Клавдии Прокулы, жены Пилата

Клавдия Прокула – Фульвии Герсилии привет!

Ты просишь меня, мой верный друг, описать тебе события, совершившиеся со дня нашей разлуки... Повинуюсь твоему любезному призыву.

Ты знаешь, что с наступлением моей шестнадцатой весны я была соединена узами брака с римлянином Понтием, потомком древнего и знаменитого дома. Первые годы моего супружества прошли спокойно. Небо даровало мне сына. Ему минуло пять лет, когда Понтий, по особой милости императора, был назначен проконсулом Иудеи.

Здесь-то мне и довелось стать живой свидетельницей величайших событий, связанных с именем Иисуса Назарянина.

Как-то за вечерним столом Понтий спросил меня:

– Ты видела Иисуса Назаретского? Это – предмет ненависти фарисеев, саддукеев, партии Ирода и гордых левитов храма. Каждый день увеличивается эта ненависть, и мщение их висит над главой Его, а, между тем, речи Назарянина суть речи мудреца, и чудеса Его – чудеса Истинного Бога.

– Но ты будешь защищать Его! – вскричала я с жаром.

– Моя власть не что иное, как призрак перед этим народом... А, между тем, я бы душевно страдал, если бы должен был пролить кровь этого Мужа. – С этими словами Понтий встал и вышел, погруженный в глубокую думу.

Приближался день Пасхи... Как-то я легла рано спать. Но едва склонила голову на подушку, как таинственные грезы овладели мной. Я видела Иисуса. Его лик блистал, как солнце. Он парил на крыльях Херувимов, пламенных исполнителей Его повелений. Остановясь на облаках, Он казался готовым судить народы, собранные у Его подножия. Мановением Своей десницы Он отделял добрых от злых; первые возносились к Нему, сияющие божественной красотой, вторые низвергались в бездну огня. Лишь только заря зарумянила вершины храмов, я встала с сердцем, еще сжатым от ужаса, и подошла к окну, чтобы подышать свежим утренним воздухом. Вдруг мне показалось, что смертоносный рев выходил из центра города: крики, проклятия, более ужасные, нежели гул взволнованного океана, доходили до меня. Я прислушалась, сердце страшно билось, чело обливалось ледяным потом, и вот слышу – этот гул приближается все более и более; слышу, что под гнетом бесчисленной толпы стонет мраморная лестница, ведущая в преторию. Мучимая неизвестностью, я взяла сына и побежала к мужу. Дойдя до внутренней двери судилища и слыша за ней голоса, я не осмелилась войти, а приподняла только пурпурную завесу. Какое зрелище, Фульвия!

Понтий сидел на своем троне из слоновой кости во всем великолепии, которым Рим окружает своих представителей. Перед ним со связанными руками, в изодранной насилием одежде, с окровавленным челом стоял Иисус Назаретский, спокойный, неподвижный. В Его чертах не было ни гордости, ни страха. Он был тих, как невинность, покорен, как агнец, но Его кротость наполняла меня ужасом, потому что мне слышались еще слова моей грезы: «Воздайте кровь, которую Я пролил за вас». Вокруг Него бесновалась толпа, привлекшая Его на судилище. К ней с дерзкими взглядами и криками присоединилось несколько стражей, духовенство и фарисеи. Последних легко было узнать по пергаментным табличкам с начертанием различных текстов закона, которые они носили на лбу. Все эти лица дышали ненавистью. По знаку Понтия водворилось молчание.

– Чего вы от меня хотите? – сказал он.

– Мы требуем смерти этого человека! – отвечал один из священников от лица народа. – Ирод посылает его к тебе для произнесения приговора.

– В чем же состоит Его преступление?

При этом вопросе снова раздались крики:

– Он предсказывает разрушение храма! Он называет себя Царем Иудейским, Христом, Сыном Божиим! Он оскорбляет архиереев, сынов Аарона, – говорили левиты.

– Распять Его, распять! – повторял народ в ярости.

Ах, Фульвия! Эти вопли до сих пор раздаются в ушах моих, и образ непорочной жертвы с той минуты беспрерывно представляется глазам моим! Понтий возвысил голос и, обратясь к Иисусу, ласково сказал Ему:

– Итак, Ты – Царь Иудейский?

– Ты говоришь это, – отвечал Он.

– Ты ли Христос, Сын Божий?

Иисус не отвечал ни слова. Вопли возобновились пронзительней прежнего.

– Отдай Его нам! На крест Его!

Понтий заставил их, наконец, замолчать и сказал:

– Я не нахожу ничего преступного в этом человеке и хочу отпустить Его.

– Отдай Его нам, распни Его!

Я не могла слушать далее, позвала невольника и послала его к моему мужу, прося у него минуту свидания. Понтий оставил судилище и пришел ко мне, я бросилась перед ним на колени.

– Ради всего, что тебе дорого и свято, – говорила я, – ради ребенка, священного залога нашего соединения, не будь участником смерти этого Праведника, подобного бессмертным богам. Я видела Его в эту ночь в чудном сне, облеченного Божественным величием. Он судил людей, трепетавших перед Ним, и между тенями несчастных, низвергнутых в бездну пламени, я узнала тех, которые теперь требуют Его смерти; берегись же поднять на Него руку. О! Верь мне, одна капля этой крови запечатлеет навеки твое осуждение!

– Все, что делается, ужасает меня самого, – отвечал Понтий, – но что я могу сделать?.. Римская когорта очень немногочисленна и слаба против этого народа. Гибель угрожает нам. Суд этот является таким судом, от которого ждут не правосудия, а мщения. Но успокойся, Клавдия, иди в сад, займись там нашим сыном, твои глаза не созданы для этих кровавых сцен. – С этими словами он вышел.

Оставшись одна, я предалась отчаянной горести. Иисус был еще перед судом. Понтий в раздумье возвратился на свое седалище. При его появлении крики «смерть! смерть!» раздались оглушительнее прежнего.

По освященному временем обычаю, правитель на праздник Пасхи освобождал всегда одного из осужденных на казнь, в знак благотворения и милосердия. Видя в этом обстоятельстве возможность спасти Иисуса, Понтий сказал громким голосом:

– Которого отпустить вам на праздник, Варавву или Иисуса, называемого Христом?

– Отпусти Варавву! – крикнула толпа.

Варавва был грабитель и убийца, известный всей окрестности своими жестокостями. Понтий снова спросил:

– Что же мне делать с Иисусом Назаретским?

– Да будет распят!

– Но какое же зло Он сделал?

Увлеченная яростью толпа повторяла:

– Да будет распят!

Понтий опустил голову в отчаянии. Беспрерывно возраставшая дерзость черни, казалось, угрожала его власти, власти римского имени, которой он так дорожил и которая в Иерусалиме не имела другой защиты, кроме своей славы, ибо весьма немногие воины присягнули орлам нашим. Волнение увеличивалось с минуты на минуту, спокойствия не было нигде, оно обитало только на величественном челе жертвы. Оскорбления, пытки, приближение позорной и мучительной смерти – ничто не могло отуманить этого небесно-ясного взгляда. Эти очи, возвратившие жизнь дочери Иаира, обращались на своих палачей неизъяснимым выражением мира и любви... Претория была наводнена народом. Он стремился – этот бурный поток – от вершин Сиона до подошвы судилища, и каждую минуту новые голоса присоединялись к этому адскому хору. Муж мой, утомленный, испуганный, уступил, наконец. О! Вечно пагубный час! Понтий встал, символическим жестом он омочил руки в урне, полной воды, и воскликнул:

– Я невиновен в крови этого Праведника!

– Да падет она на нас и детей наших! – завопил безумный народ, и, столпясь вокруг Иисуса, палачи повлекли Его.

Я провожала горькими слезами Жертву, уже ведомую на заклание... Вдруг глаза мои помутились, колени подогнулись, сердце судорожно сжалось. Казалось, что я рассталась с жизнью... Опомнилась я уже на руках моих женщин, подле окна, выходившего на двор судилища. Заглянув туда, я увидела следы пролитой крови. «Здесь бичевали Назарянина», – сказала одна невольница. «А там венчали Его тернием», – сказала другая. «Воины насмехались над Ним, называя Его Царем Иудейским, и били Его по ланитам, а теперь Он распят на кресте», – сказала третья служанка. Каждое из этих слов, подобно кинжалу, пронзало мое сердце. По невыносимой боли я чувствовала, что было нечто сверхъестественное в событиях этого злополучного дня... Город, столь шумный в продолжение дня, был угрюм и безмолвен, как будто смерть распростерла над ним свои черные крылья.

Невыразимый ужас приковал меня к одному месту. Прижав к груди дитя мое, я чего-то ждала, сама не понимая предмета моего томительного ожидания. К девятому часу дня мрак сгустил воздух, ужасное сотрясение всколебало землю, все затрепетало. Можно было подумать, что мир разрушается, я припала к земле. В это время одна из моих женщин, иудеянка по рождению, вошла в комнату, бледная, с блуждающими глазами. Она вскричала:

– Настал последний час! Бог возвещает это чудесами! Завеса храма распалась надвое. Горе месту святому! Говорят, что гробы открылись и многие видели восставших праведников, пророков и священников – от Захарии, убиенного между храмом и жертвенником, до Иеремии, предсказавшего падение Сиона. Мертвые возвещают нам гнев Божий! Кара Всевышнего разливается с быстротой пламени... При этих словах я встала и, едва передвигая ноги, вышла на лестницу. Здесь я встретила сотника, участвовавшего в казни Иисуса. Он был расстроен, как бы изнемогая от мук раскаяния. Я хотела расспросить его, но он прошел мимо меня, повторяя вполголоса:

– Тот, Кого мы умертвили, был истинный Сын Божий...

Я вышла в большую залу. Там сидел Понтий. Закрыв лицо руками и подняв голову при моем появлении, он сказал в отчаянии:

– Ах, зачем я не послушался твоих советов, Клавдия? Зачем я не защищал этого Мудреца ценой жизни моей?..

Что мне было отвечать, когда у самой не было утешения для этого несчастья, навек запечатлевшего нас печатью погибели?.. Молчание прерывалось только раскатами грома, страшно отдававшимися под сводами дворца. И в эту самую бурю какой-то старик явился у входа в наше жилище. Он со слезами бросился к ногам моего мужа.

– Имя мое Иосиф Аримафейский, я пришел умолять тебя дозволить мне снять с креста тело Иисуса и погребсти его.

– Возьми, – отвечал Понтий, не поднимая глаз. Старец вышел. Так кончился этот роковой день!

Иисус был погребен в пещере, вырытой в скале. У входа в пещеру поставили стражу. Но, Фульвия! В третий день Он, сияющий славой и победой, явился над этим гробом!.. Он воскрес, исполнив Свое предречение, и, торжествуя над смертью, предстал перед Своими учениками, друзьями и, наконец, перед многочисленным собранием народа. Так свидетельствуют о Нем ученики, утверждая это своей кровью перед тронами князей и судей. Но лучшее о том свидетельство есть учение Иисуса. Оно уже распространяется по всей империи. Новая вера возрастает, как тенистое дерево, которое покроет имя, религию и голову римлян... Я узнала, что Апостолы, прощаясь друг с другом перед отправлением на проповедь Евангелия, начертали в изъяснение своей веры следующие страшные слова: «Он распят за нас при Понтийском Пилате»... Ужасное проклятие, которое будут повторять века и века!..

Прощай, Фульвия! Пожалей обо мне, и пусть Бог дарует тебе все счастье, которого некогда мы желали друг другу. Прости¹⁰.

Обретение и Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня

Благочестивая царица Елена, мать императора Константина Великого, отправилась в Иерусалим, чтобы отыскать Крест, на котором был распят Господь Иисус Христос. Царице рассказали, что Крест Христов был зарыт в землю и на том месте построен языческий храм. Когда сломали здание и стали рыть землю, то нашли три креста и подле них дощечку с надписью: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский». Чтобы узнать, который из трех крестов Господень, стали возлагать их на умершего. От возложения двух крестов не произошло никакого чуда, когда же возложили третий крест, умерший воскрес, и таким образом узнали Крест Господень. Всем присутствовавшим хотелось видеть святой Крест. Тогда Патриарх Иерусалимский Макарий и царица Елена встали на возвышенном месте и воздвигали (поднимали) Крест, а народ поклонялся ему и восклицал: «Господи, помилуй!»

Крест в жизни христианина

Усталый шел крутой горою путник,

С усилием передвигая ноги,

По гладким он скалам горы тащился

И, наконец, достиг ее вершины.

Великое светило последними лучами озаряло мир,

И был покой повсюду несказанный.

Прочел вечернюю молитву странник и потом

На благовонном лоне муравы

Простерся, и сошел ему на вежды

Миротворящий сон. И Господа увидел старец,

И к Господу воскликнул он: «Отец!

Не отвратись во гневе от меня,

Когда всю слабость грешныя души

Я исповедую перед Тобою.

Я знаю: каждый, кто здесь от жены

Рожден, свой крест нести покорно должен,

Но тяжестью не все кресты равны.

Мой слишком мне тяжел, не по моим

Он силам: облегчи его иль он

Меня раздавит и моя душа

Погибнет». Так он Всевышнего молил.

И вот себя в храмине он увидал,

Где множество бесчисленное было

Крестов. И он потом услышал голос:

«Перед тобою все кресты земные

Здесь собраны, какой ты сам из них

Захочешь взять, тот и возьми».

И начал Кресты он разбирать, и тяжесть их

Испытывать, и каждый класть на плечи,

Дабы узнать, какой нести удобней.

Но выбрать было нелегко. Один

Был слишком для него велик, другой

Тяжел, а тот, хотя и не велик,

И не тяжел, но неудобен, резал

Краями острыми ему он плечи.

И, словом, ни одного креста не мог он выбрать.

Снова уж начинать хотел он пересмотр,

Как вдруг увидел крест...

Был он нелегок, правда, но зато как будто

По мерке для него был сделан.

И он воскликнул: «Господи! Позволь мне

Взять этот крест!» И взял. Но что же? Он

Был тот самый, который он уж нес.

В. Жуковский