Елена Кузьмина

Архангельск

По стенам у нас не висело икон,

красного угла и в помине не было,

а мне в детстве приснился сон:

изба на угоре у моря Белого.

Помнится: стол, скамья под окном,

утро ли, вечер ли светлый, неважно...

Входят мужи в одеянье чудном,

сияют кресты на груди у каждого.

В горницу, полную тишины,

солнышком освещенную,

вошли и встали у дальней стены, –

радостно смотрят на меня, некрещеную,

не считавшее сие за беду.

Я книжку любила про попа и балду,

росла Марьей, родства не помнящей,

дудела со всеми в одну дуду,

кричала с друзьями на сонмище:

«Рабы – не мы!» И все же рабе

Божьей радости хватило в бездомье

оставаться памятью в той избе,

как в родовом родительском доме.

* * *

мамку глупую, красивую,

молодую, несчастливую...

За окном синички тенькали,

заливало церковь солнышком,

Венька съежился воробушком

на скамейке под иконами.

Мужики ворчали сонные:

полтора часа – не менее –

батюшка служил размеренно.

Голосок срывался слабенький,

то взлетая вверх, то падая.

Повторял слова отрадные

Веньке тайно ангел пламенный.

И какие-то мгновения

Венька видел, как воочию! –

шли блажени непорочнии

вместе с мамкой в даль весеннюю.

...И потом, уже за речкою,

на кладбищенской окраине

думал: здесь ли безконечное,

где ни слёз, ни воздыхания?!

И в своей унылой горенке,

все твердил полночи истово

те слова, что ангел горестный

подарил ему таинственно.

Марине Ганичевой

В зимней северной глуши

Занесло дороги снегом.

Монастырь моей души

Отдыхает от набегов.

Не ярится злобный тать,

Не летят зажженны стрелы.

Значит, время починять

Потревоженные стены,

Обойти с молитвой двор,

Подсчитать свои потери,

В храм заснеженный, в притвор

Отворить под вечер двери.

Пусто в храме. Полумрак.

Холод плещется волною.

И зияет – силен враг! –

Купол раною сквозною.

Вот и плачь, душа, и жди,

Повздыхай, родная, кротце!

В эту рану от Звезды

Непременно свет прольется.

Даруй, Боже, благодать,

Средь зимы – Господне лето,

В белом столбушке стоять

Немерцающего света!

Из цикла «Северные письмена»

...Он приплыл, когда север сгустил холода.

Брызги – жала пчелиного роя.

Вроде август, но темная нынче вода...

И над водами тучи – горою.

Свет не светит. Молчит приграничная Русь.

Берег моря открыт и пустынен...

И сказал: «Коли плачу я так и томлюсь,

Свет-то есть, да на горней вершине.

Высоко! Я же точно в колодце на дне...»

Помолился...

«Господь Всемогущий,

Ты же знаешь, как здесь хорошо по весне!..»

И построил для Господа кущу

Там, где остров не так продуваем и гол,

Там, где сосны и скалы оградой...

Крест из веток смолистых, да камень – престол,

Да в коричневой плошке – лампада...

Словно в Божьих ладонях, заснул на земле...

Буря ветры ломала о скалы...

Бездны Бога хвалили, и всюду во мгле

Тварь безликая трепетала:

Се, грядут времена!..

И дробить, и колоть

Будут иноки скалы упрямо...

И отдаст просветленную новую плоть

Белый остров на белые храмы.

И когда дни настанут – пусты и черны,

И падут с неба звезды...

Ликуя,

Малый камень, обломок церковной стены,

Будет петь и в огне «Аллилуйя!»

И сотрется имен и названий словарь...

Но по-прежнему верная Чуду,

«Не забуди!» – восплачет безликая тварь.

И услышит в ответ: «Не забуду».