Галина Климова

* * *

о. Валентину (Дронову)

пока я еще рядом,

и гордость

престольным возносится градом,

названным Москва – Третий Рим.

Как жарко очами горим, говорим,

впадая не в милость,

в безумие, в прелесть,

дрожа над стихом,

разжигающим ересь

на бойком языке огня.

Молись за меня.

Помолись

со слезой вифлеемских свечей,

чтобы строк не померкли зарницы

пред улыбкой великой блудницы,

ее душных и грешных ночей,

до которых святым недосут.

Светает. Это Страшный суд

во всей прямоте невечерних лучей.

1997

* * *

ни щели, ни лаза.

Слеза устремленно ведет протокол

из левого глаза.

Трава подстрекает.

Подводит тропа,

сто верст пешком до небес.

И что теперь плакать,

и что роптать,

как дремуч мой путь

через крестный лес.

И язык мой,

возлюбленный враг,

предрекая неравную битву,

дальше Киева доведет враз,

лишь Иисусову вспомню молитву.

1997

* * *

чтоб сад не занемог.

Псалмы читайте на ходу

споткнувшихся дорог.

Кто одичал или продрог

и сам себе не по нутру,

молитесь на ветру.

Через две тыщи грешных лет

вам отзовется Назарет,

преуспевающий на вид.

Возможно, звездный Вифлеем

в решении земных проблем

при жизни вас усыновит.

Иерусалим благословит.

1999

По норовистым рытвинам, да с понтом,

чем так бахвалится родное бездорожье,

на попутке поспешали к Ферапонтову

на Рождество Небесной Матери Божьей

не чужие, не родные, не случайные:

отец Валентин, Евдокимов да я.

Высоко – тишина, или песня величальная,

и восторг в виду монастыря.

Минут тридцать у нас все-таки было.

Но тут – крестный ход с батюшкой

(во, верзила!),

ризы, песнопения, поклоны...

Где тут фрески Дионисия? Где иконы,

художества неземные, земляные краски,

тертые его рукой из камней, и глин, и ряски

на берегу озера Бородавочного,

нашего с Дионисием знакомца давешнего?

И пока отец Валентин распевал тропари

как малый сий без подобающего убранства,

скульптор Евдокимов и молитву сотворил,

и радугу в рамке праздничного пространства.

А я просительно заглядывала в глаза Богу,

о своем сыне умоляла Матерь Деву,

речного жемчуга браслет купила на руку левую

и упала поперек крестного хода,

подвернув ногу

Ох, грехи мои тяжкие...

А шофер вовсю сигналил из ближайшего кювета.

Прихожане отзывались, кто стараньем, кто советом,

оттого еще труднее с Ферапонтовом прощаться,

к бездорожному несчастью общей жизни

возвращаться.

Вот и Рождество, и праздник по новому стилю!

И коровки весело вслед благовестили.

2000

* * *

не последней, но крайней,

меж любовью и долгом

мне зализывать раны.

Между Богом и ближним

для битья или битвы

мне – зачем – третьим лишним

поперхнуться молитвой,

не насытившись хлебом,

захлебнуться облыжным

обложным нижним небом

между Богом и ближним.

И без реанимаций,

лишь бы духом и махом,

и всевидящим страхом

только бы оклематься.

2002

* * *

как только пришлый день раскинет сеть,

вожу по строчкам пальцем, силюсь петь

псалмы и тропари...

Я к Божьей Матери напрашиваюсь в дочки

с домашней живностью, со всей своей семьей,

с потомками борцов за справедливость,

юристами, врачами...

Сделай милость,

прими Ты, гордых нас, как травостой,

как тот полынный жухлый из пустыни

и тот – стеной степной – из ковыля.

О Мати Дево,

всех, кто без руля и без царя,

пригрей отныне...

Такие завернули холода,

что воробьи скукожились на ветке.

На подоконнике крещенская вода,

«Бон Аква», если верить этикетке.

2003

Радуйся, имени своего отрекшаяся,

себя же умершей именовавшая.

Радуйся, в юродстве имя мужа

твоего Андрея принявшая. Радуйся,

именем мужеским назвавшись,

немощи женской отрешившаяся.

Из акафиста св. блаженной

Ксении Петербуржской

Строчу ей записочку: по-мо-ги!

А с боку печатными:

«КСЕНИЯ, ЖЕНО,

БЫЛА ЛИ ХОТЬ СЧАСТЛИВА? НЕ СОЛГИ!»

Она мне: И днесь, и присно блаженна!

Зеленая юбка, красная кофта, отречься

от имени жутко и просто, вроде бы

Ксенья во мне померла:

я – Андрей Феодорович! Божьи дела.

Зеленая кофта, красная юбка,

а сердце шатко, на слезы падко,

в мужнином платье иная повадка:

...и сам я – певчий из здешних мест,

Андрей Феодорыч...

А вдовий крест –

не подвиг, не пытка, не однопутка,

лишиться мужа страшней, чем рассудка,

и мнимым безумием тихо сиять,

синичкина песенка мне – благодать.

Впору картуз, башмаки на берёсте,

мне б погостить у тебя на погосте,

тут на Васильевском, где весела

чернорабочей сновала пчела.

Вверх по лесам на себе кирпичи

с молитвой носила, с поклоном клала,

новую церковь растила в ночи,

спала по сугробам, не на печи,

любовь как милостыню раздала...

О Петербург, Петроград, Ленинград,

ты Ксении – кто?

Не супруг и не брат.

Синей жилой в гранитах все туже Нева,

и Ксения, Ксюша твоя жива!

2004