Лидия Алексеева

Алексеева Лидия, литературный псевдоним Иванниковой Лидии Алексеевны, урожденной Девель (1909–1989) – поэтесса, прозаик, переводчик, литературный критик. Двоюродная племянница Анны Ахматовой по материнской линии Горенко. С 1922 года вместе с родителями жила в Сербии, где окончила русско-сербскую гимназию (1929) и философский факультет Белградского университета (1934). В эти же годы дебютировала как поэтесса, во многом под влиянием Анны Ахматовой. С 1944 года жила в Австрии, с 1949 года – в США, войдя в круг наиболее известных поэтесс Русского зарубежья. Ее поэзию особо отмечали в своей переписке архиепископ Иоанн Шаховской и Дмитрий Кленовский. Юрий Иваск в своем известном обзоре «Похвала русской поэзии» писал: «Поэтика Л. Алексеевой самая консервативная. Никаких авангардных экспериментов. Но сколько свежести, новизны в образах, хотя за оригинальностью она не гонится. Простота Лидии Алексеевой имеет мало общего с простотой так называемой Парижской ноты. Ноющие поэты на Монпарнасе 30-х гг. очень уж много уделяли внимания себе. И как беден был их кофейно-парижский словарь (богатый только в фантагориях Поплавского). В простой поэзии Лидии Алексеевой столько зверей, растений, и как мало внимания она уделяет себе!.. Добро в поэзии Лидии Алексеевой – истинное, радующее разнообразием и захватывающее читателя. Ее стихи, и счастливые и горестные, слагаются в хвалебный псалом («дольнике"» с прерывистым дыханием).

Коснется нас мудрой рукой Творец –

И в жизнь облекается серый прах, –

И ты, и земля, и лист, и скворец,

Мы только глина в Его руках.

И горестно только время разлук,

И страха священного не побороть,

Когда вдохновенным касаньем рук

Нам новую Мастер готовит плоть».

В 2007 году в Москве вышел наиболее полный сборник ее стихов «Горькое счастье. Собрание сочинений». В нем наряду с авторскими стихами представлены поэтические переводы Лидии Алексеевой, в том числе поэмы выдающегося сербского поэта Ивана Гундулича (1589–1638), современника протопопа Аввакума.

* * *

И не будят тоски во мне

Спящий кот на чужом пороге

И герань на чужом окне, –

Но молюсь, как о малом чуде,

Богу милости и тепла,

Чтоб кота не вспугнули люди

И чтоб жарче герань цвела.

Арбуза розовая плоть

В седых крупинках влаги,

И хлеба черного ломоть

Над ручейком в овраге.

Короткое блаженство сна,

Горячий ладан хвои...

А с неба – зной и тишина,

Дыханье огневое.

Но Кто-то в серой синеве,

В молчаньи благосклонном,

Внимает, как в сухой траве

Сверчки исходят звоном.

Мне кажется – звеню и я,

И я – сверчок сегодня,

Вкусивший солнца бытия

Из пригоршни Господней!

Дыханьем пью твой ветер, высота,

Что облаков касается крылами...

Здесь так прозрачно солнечное пламя,

А тишина блаженна и чиста.

Лишь медный колокольчик иногда

Бренчит внизу переходящим звоном,

Там, по уступам, по зеленым склонам,

Где ползают далекие стада.

А здесь, у солнцем выбеленных пней,

Где низки травы и цветы их дики, –

Коралловые бусинки брусники

В ладони собираются моей.

И, как монах, что шепчет древний стих,

Роняя четки струйкою янтарной –

С молитвою простой и благодарной

Тебе, Господь, я посвящаю их!

* * *

И неловко присела на твердой скамье.

В голых буках звенели веселые птицы,

Бились хрупкие льдинки в холодном ручье...

Я сказать ничего не сумела Мадонне,

Подошла – и забыла святые слова, –

Но подснежник, что вянул на теплой ладони,

Положила у гипсовых ног в кружева, –

Весь зеленый и белый, с оранжевым глазом,

Удивленно расцветший над черным ручьем,

Пусть заменит он Ей своим светлым рассказом

Неумелую повесть о счастье моем.

* * *

Осколки первой тайны –

Все наши жизни и дела

Так странны и случайны.

Но как, безпомощно любя,

К Тебе вернуться снова?

Как вылупиться из себя,

Из зеркальца кривого?

Забыть, что в нем отражено,

Разбить земные меры

И снова стать с Тобой одно

В огне плавильной веры?..

* * *

Смиреннее и суше стона, –

Но кровь зеленая чиста,

А смерть легка и благовонна.

И столько мудрой простоты

В ветвях, подъятых к небу строго,

Как будто ветви и листы

Не солнцу молятся, а Богу.

Не прошу, – но за все, что дал мне,

Говорю покорно: спасибо!

За песок на прибрежном камне,

Влажно пахнущий блесткой рыбой,

За суровый берег и море,

Синий шорох Твоих сокровищ,

За слезы огневую горечь,

За живое биенье крови, –

Когда ласточкой дух – к пожару,

В облаков закатное пламя, –

И за легкий летящий парус

В ту страну, где смолкает память.

* * *

Распахнулась роща золотая

И стоит, прозрачно облетая,

Слабо и доверчиво шурша,

Словно отходящая душа.

Не прося о невозможном чуде,

Отлетая, молится: да будет

На закате стынущего дня

Воля Сотворившего меня!

Из поэмы Ивана Гундулича «Слезы блудного сына»

...Силы нет снести унынья,

сердце рвется покаяньем,

сколь велик был грех доныне –

велико теперь страданье.

Знаю – грех велик, но все же –

больше милосердье Божье!

Больше Божье милосердье

всех моих земных пороков,

Он карать не станет смертью

кающегося жестоко.

Так чего ж я жду, робея?

О душа, к Нему, скорее!

Он убогих утешенье

и прибежище для нищих,

милосердье и прощенье,

что находит тот, кто ищет.

Путь – истина – жизнь – и двери:

Божий дар смиренной вере.

Если жестче я, чем камень,

холоднее льдины белой, –

залит весь теперь слезами,

солнце милости согрело:

так вода и камень точит,

солнце в небе лед растопит.

Будет, будет! Миру воздан

темный дар в довольной мере, –

я для лучших целей создан,

чем земные. Землю – зверям,

в небесах же сердце ищет

вечное себе жилище.

Горе мне! Чтоб для утробы

я оставил пир блаженный!

Для земной и горькой злобы

хлеб небесный и нетленный,

ангельских даров избыток,

путникам святой напиток!

Небеса, росой слетите,

сердце милостью спасая,

облака, дождем падите,

праведника омывая,

о земля, раскрой глубины

и Спасителя роди нам!

Вот встаю от зла поспешно,

вот иду к Отцу родному, –

отмывая плачем грешной

жизни грязь, бегу я к дому,

и, упавши ниц, промолвлю

и с молитвой и с любовью:

Отче вечный; слов не знаю,

мой язык проклятьем связан

зла, что я припоминаю,

и о нем сказать обязан:

грешен, грешен я душою

перед небом и Тобою.

Грешен, грешен я, несчастный,

пред Твоим подобьем, Отче,

потому влачусь в ужасной

темноте кромешной ночи;

но Твоя святая милость

в покаянии открылась.