Константин Бальмонт

Бальмонт Константин Дмитриевич (1867–1942) – поэт, прозаик, критик. Начинал как поэт «усталого» поколения 80-х годов, проникнутого «надсовщиной». В 90-е годы за ним закрепилась слава «стихийного гения». Был самым читаемым и почитаемым из символистов. «Вслушиваясь долго и пристально в разные звуки, – писал он, – всматриваясь любовно в отдельные буквы, я не могу не подходить к известным угадываниям, я строю из звуков, слогов и слов родной своей речи заветную часовню, где все исполнено углубленного смысла и проникновения». Его стихотворение «Чуждый чарам черный челн...» стало классическим примером звукоряда в поэзии. «Я показал, что может сделать с русским языком поэт, любящий музыку», – утверждал он.

Бальмонт приветствовал Февральскую революцию, вместе с Гречаниновым создал «Гимн Свободной России». О том, что было дальше, можно судить по воспоминаниям Гречанинова: «Но недолго продолжалось опьянение свободой, – показались признаки кровавой революции, приближался Октябрь. Наконец, он наступил, а вместе с ним пришли холод, голод и почти полное исчезновение духовной жизни». Вскоре оба они окажутся в Париже. Но вне России он был не нужен даже русскому зарубежью. Тщетно пыталась в 1936 году Марина Цветаева помочь больному поэту, взывая к соотечественникам: «Если эмиграция считает себя представителем старого мира и прежней Великой России – то Бальмонт – одно из лучших, что напоследок дал этот старый мир. Последний наследник. Бальмонтом и ему подобными, которых не много, мы можем уравновесить того старого мира грехи и промахи». О последних годах его жизни можно судить по молитвенным стихам, посвященным Ивану Шмелеву, строки из которых

В слове – в лампаде – лучистая грусть,

Русь, как молитву, тверди наизусть –

и стали, по сути, его духовным завещанием.

Одними из лучших стихотворений и песен о старом мире суждено было остаться его «Молитве» (музыка С.И. Танеева) и «Благовещенью в Москве» (музыка С.В. Панченко). Эта же тема зазвучит в его поздних молитвах о России «Паломники», «Покаяние».

Господи Боже, склони Свои взоры

К нам, истомленным суровой борьбой;

Словом Твоим подвигаются горы,

Камни, как тающий воск, пред Тобой.

Тьму отделил Ты от яркого света,

Создал Ты небо и небо небес,

Землю, что трепетом жизни согрета,

Мир, преисполненный скрытых чудес;

Создал Ты рай – чтоб изгнать нас из рая,

Боже, опять нас к Себе возврати,

Мы истомились, во мраке блуждая,

Если мы грешны, прости нас, прости!

Не искушай нас бездельным страданьем,

Не утомляй непосильной борьбой,

Дай возвратиться к Тебе с упованьем,

Дай нам, о Господи, слиться с Тобой!

Имя Твое непонятно и чудно,

Боже Наш, Отче Наш, полный любви!

Боже, нам горько, нам страшно, нам трудно,

Сжалься, о, сжалься, мы – дети Твои!

1894

* * *

Что можно молиться Кому я молюсь!

О, только бы в мыслях, в желаниях слиться

С тем чистым, к чему я так жадно стремлюсь!

И что мне лишенья, и что мне страданья,

И что мне рыдающих струн трепетанья, –

Пусть буду я ждать и томиться года,

Безумствовать, падать во тьме испытанья, –

Но только бы верить всегда,

Но только бы видеть из бездны преступной,

Что там, надо мной, в высоте недоступной,

Горит – и не меркнет Звезда!

Господь, Господь, внемли, я плачу, я тоскую,

Тебе молюсь в вечерней мгле.

Зачем Ты даровал мне душу неземную –

И приковал меня к земле?

Я говорю с Тобой сквозь тьму тысячелетий,

Я говорю Тебе, Творец,

Что мы обмануты, мы плачем, точно дети,

И ищем: где же наш Отец?

Когда б хоть миг один звучал Твой голос внятно,

Я был бы рад сиянью дня, –

Но жизнь, любовь и смерть – все страшно, непонятно,

Все неизбежно для меня.

Велик Ты, Господи, но мир Твой неприветен,

Как все великое, он нем,

И тысячи веков напрасен, безответен

Мой скорбный крик: «Зачем? Зачем?..»

(1894)

Романс А.А. Виноградова (1910).

Из Библии

Пусть кимвалы поют,

Пусть тимпаны звучат,

Богу нашему гимн,

Стройный гимн возгласят.

Пойте священные песни

В честь Вседержителя-Бога,

Он за народ Свой смиренный

Поднял десницу Свою.

С северных гор, из далекой земли,

Полчища вражьи Асура пришли,

Как саранча, не десятки, а тьмы,

Конница их заняла все холмы.

Враг грозил, что пределы мои он сожжет,

Что мечом моих юношей он истребит,

И о камень младенцев моих разобьет,

И расхитит детей,

И пленит дочерей,

Дев прекрасных пленит.

Но Господь-Вседержитель рукою жены

Низложил всех врагов Иудейской страны.

Не от юношей пал Олоферн-великан,

Не рукою своей с ним сражался титан.

Но Юдифь красотою лица своего

Погубила его.

Громче звените, кимвалы,

Пойте звучнее, тимпаны,

Господу нашему Богу

Песнь вознесем до Небес.

1894

Ночь ночи открывает знанье,

Дню ото дня передается речь.

Чтоб славу Господа непопранной сберечь,

Восславить Господа должны Его созданья.

Всё от Него – и жизнь, и смерть.

У ног Его легли, простерлись бездны,

О помыслах Его вещает громко твердь,

Во славу дел Его сияет светоч звездный.

Выходит Солнце – исполин,

Как будто бы жених из брачного чертога,

Смеется светлый лик лугов, садов, долин,

От края в край небес идет его дорога.

Свят, свят Господь, Зиждитель мой!

Перед лицом Твоим рассеялась забота.

И сладостней, чем мед, и слаще капель сота

Единый жизни миг, дарованный Тобой!

(1895)

Тот, пред Кем, Незримым, зримо

Все, что в душах у людей.

Тот, пред Кем проходят мимо

Блески дымные страстей, –

Кто, Неслышимый, услышит

Каждый ропот бытия,

Только Тот безсмертьем дышит,

В нераздельно-слитном Я.

Тот, в Чьем духе вечно новы

Солнце, звезды, ветер, тьма,

Тот, Кому они – покровы

Для сокрытого ума, –

Тот, Кто близко и далеко,

Перед Кем вся жизнь твоя

Точно радуга потока, –

Только Тот есть вечно – Я.

Все закаты, все рассветы

В Нем возникли и умрут,

Все сердечные приметы

Там зажглись, блистая – тут.

Все лучи в росе горящей

Повторяют тот же лик,

Солнца лик животворящий,

В солнце каждый луч возник.

Все, что здесь, проходит мимо,

Словно тень от облаков.

Но очам незримым – зрима

Неподвижность вечных снов.

Он живет, пред Кем проводит

Этот мир всю роскошь сил,

Он, Единый, не уходит,

В час захода всех светил!

Иногда в пустыне возникают голоса,

но никто не знает, откуда они.

Слова одного бедуина

1

О Господи, молю Тебя, приди!

Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю,

Уж тридцать лет ношу огонь в груди,

Уж тридцать лет Тебя я ожидаю.

О Господи, молю Тебя, приди!

Мне разум говорит, что нет Тебя,

Но слепо я безумным сердцем верю,

И падаю, и мучаюсь, любя.

Ты видишь: я душой не лицемерю,

Хоть разум мне кричит, что нет Тебя!

О, смилуйся над гибнущим рабом!

Нет больше сил стонать среди пустыни.

Зажгись во мраке огненным столбом,

Приди, молю Тебя, я жду святыни.

О, смилуйся над гибнущим рабом!

2

Только что сердце молилось Тебе,

Только что верилось темной судьбе, –

Больше не хочет молиться и ждать,

Больше не может страдать.

Точно задвинулись двери тюрьмы, –

Душно мне, страшно от шепчущей тьмы,

Хочется в пропасть взглянуть и упасть,

Хочется Бога проклясть.

3

О Даятель немых сновидений,

О Создатель всемирного света,

Я не знаю Твоих откровений,

Я не слышу ответа.

Или трудно Тебе отозваться?

Или жаль Тебе скудного слова?

Вот уж струны готовы порваться

От страданья земного.

Не хочу славословий заемных, –

Лучше крики пытаемых пленных,

Если Ты не блистаешь для темных

И терзаешь смиренных!

4

О, как Ты далек! Не найти мне Тебя, не найти!

Устали глаза от простора пустыни безлюдной,

Лишь кости верблюдов белеют на тусклом пути

Да чахлые травы змеятся над почвою скудной.

Я жду, я тоскую. Вдали вырастают сады.

О, радость! Я вижу, как пальмы растут, зеленея.

Сверкают кувшины, звеня от блестящей воды.

Все ближе, все ярче! – И сердце забилось, робея.

Боится и шепчет: «Оазис!» – Как сладко цвести

В садах, где, как праздник, пленительна жизнь молодая.

Но что это? Кости верблюдов лежат на пути!

Все скрылось. Лишь носится ветер, пески наметая.

5

Но замер и ветер средь мертвых песков,

И тише, чем шорох увядших листов,

Протяжней, чем шум океана,

Без слов, но слагаясь в созвучия слов,

Из сфер неземного тумана

Послышался голос, как будто бы зов,

Как будто дошедший сквозь бездну веков

Утихший полет урагана.

6

«Я откроюсь тебе в неожиданный миг –

И никто не узнает об этом,

Но в душе у тебя загорится родник,

Озаренный негаснущим светом.

Я откроюсь тебе в неожиданный миг,

Не печалься, не думай об этом.

Ты воскликнул, что Я безконечно далек, –

Я в тебе, ты во Мне безраздельно.

Но пока сохрани только этот намек:

Всё – в Одном. Все глубоко и цельно.

Я незримым лучом над тобою горю,

Я желанием правды в тебе говорю».

7

И там, где пустыня с лазурью слилась,

Звезда ослепительным ликом зажглась,

Испуганно смотрит с немой вышины, –

И вот над пустыней зареяли сны.

Донесся откуда-то гаснущий звон,

И стал вырастать в вышину небосклон,

И взором открылось при свете зарниц,

Что в небе есть тайны, но нет в нем границ.

И образ пустыни от взоров исчез,

За небом раздвинулось Небо небес.

Что жизнью казалось, то сном пронеслось,

И вечное, вечное счастье зажглось.

1897

Между Временем и Вечностью,

Как над брызнувшей водой,

К нам заброшен безконечностью

Мост воздушно-золотой, –

Разноцветностью играющий,

Видно, только для того,

Кто душою ожидающей

Любит Бога своего, –

Кто, забыв свое порочное,

Победил громаду зол

И, как радуга непрочная,

Воссиял – и отошел.

1899

Из Эдгара По

1

Слышишь, сани мчатся в ряд,

Мчатся в ряд!

Колокольчики звенят,

Серебристым легким звоном слух наш сладостно

томят,

Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят.

О, как звонко, звонко, звонко,

Точно звучный смех ребенка,

В ясном воздухе ночном

Говорят они о том,

Что за днями заблужденья

Наступает возрожденье,

Что волшебно наслажденье – наслажденье

нежным сном.

Сани мчатся, мчатся в ряд,

Колокольчики звенят,

Звезды слушают, как сани, убегая, говорят,

И, внимая им, горят,

И мечтая, и блистая, в небе духами парят;

И изменчивым сияньем,

Молчаливым обаяньем

Вместе с звоном, вместе с пеньем

о забвеньи говорят.

2

Слышишь: к свадьбе звон святой,

Золотой!

Сколько нежного блаженства в этой песне

молодой!

Сквозь спокойный воздух ночи

Словно смотрят чьи-то очи

И блестят,

Из волны певучих звуков на луну они глядят,

Из призывных дивных келий,

Полны сказочных веселий,

Нарастая, упадая, брызги светлые летят,

Вновь потухнут, вновь блестят

И роняют светлый взгляд

На грядущее, где дремлет безмятежность

нежных снов,

Возвещаемых согласьем золотых колоколов.

3

Слышишь: воющий набат,

Словно стонет медный ад!

Эти звуки в дикой муке сказку ужасов твердят.

Точно молят им помочь,

Крик кидают прямо в ночь,

Прямо в уши темной ночи

Каждый звук,

То длиннее, то короче,

Выкликает свой испуг, –

И испуг их так велик,

Так безумен каждый крик,

Что разорванные звоны, неспособные звучать,

Могут только биться, виться и кричать, кричать,

кричать!

Только плакать о пощаде

И к пылающей громаде

Вопли скорби обращать!

А меж тем огонь безумный,

И глухой и многошумный

Все горит,

То из окон, то по крыше

Мчится выше, выше, выше,

И как будто говорит:

Я хочу

Выше мчаться, разгораться –

встречу лунному лучу, –

Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца

взлечу!

О, набат, набат, набат,

Если б ты вернул назад

Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд,

Этот первый взгляд огня,

О котором ты вещаешь с плачем, с воплем и

звеня!

А теперь нам нет спасенья:

Всюду пламя и кипенье,

Всюду страх и возмущенье!

Твой призыв,

Диких звуков несогласность

Возвещает нам опасность, –

То растет беда глухая, то спадает, как прилив!

Слух наш чутко ловит волны в перемене

звуковой,

Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий

прибой!

4

Похоронный слышен звон,

Долгий звон!

Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни

кончен сон,

Звук железный возвещает о печали похорон!

И невольно мы дрожим,

От забав своих спешим

И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим.

Неизменно-монотонный

Этот возглас отдаленный,

Похоронный тяжкий звон,

Точно стон –

Скорбный, гневный

И плачевный –

Вырастает в долгий гул,

Возвещает, что страдалец непробудным сном

уснул.

В колокольных кельях ржавых

Он для правых и неправых

Грозно вторит об одном:

Что на сердце будет камень, что глаза

сомкнутся сном.

Факел траурный горит,

С колокольни кто-то крикнул, кто-то

громко говорит.

Кто-то черный там стоит,

И хохочет, и гремит,

И гудит, гудит, гудит,

К колокольне припадает,

Гулкий колокол качает, –

Гулкий колокол рыдает,

Стонет в воздухе немом

И протяжно возвещает о покое гробовом.

1900

Мелодекламации С.Д. Волкова-Давыдова (1903),

Ф.А. Боброва, Е.В. Вильбушевича (1908). Музыкальная

поэма С.В. Рахманинова «Колокола» для оркестра, хора

и голоса (1914).

Благовещенье и свет,

Вербы забелели,

Или точно горя нет,

Право, в самом деле?

Благовестие и смех,

Закраснели почки,

И на улицах – у всех

Синие цветочки.

Сколько синеньких цветков,

Отнятых у снега!

Снова мир и свеж и нов,

И повсюду – нега.

Вижу старую Москву

В молодом уборе.

Я смеюсь, и я живу –

Солнце в каждом взоре.

От старинного Кремля

Звон плывет волною.

А во рвах живет земля

Молодой травою.

В чуть пробившейся траве

Сон весны и лета.

Благовещенье в Москве –

Это праздник света!

(1903)

Вербы овеяны

Ветром нагретым,

Нежно взлелеяны

Утренним светом.

Ветви пасхальные,

Нежно печальные,

Смотрят веселыми,

Шепчутся с пчелами.

Кладбище мирное

Млеет цветами,

Пение клирное

Льется волнами.

Светло-печальные

Песни пасхальные,

Сердцем взлелеяны,

Вечным овеяны.

Лицо его было как Солнце –

в тот час, когда солнце в зените,

Глаза его были как звезды –

пред тем, как сорваться с небес,

И краски их радуг служили –

как ткани, узоры и нити

Для пышных его одеяний,

в которых он снова воскрес.

Кругом его рдянились громы

в обрывных разгневанных тучах,

И семь золотых семизвездий,

как свечи, горели пред ним,

И гроздья пылающих молний

цветами раскрылись на кручах,

«Храните ли Слово?» – он молвил,

мы крикнули с воплем: «Храним».

«Я первый, – он рек, – и последний»,

и гулко ответили громы,

«Час жатвы, – сказал Звездоликий. –

Серпы приготовьте. Аминь».

Мы верной толпою восстали,

на небе алели изломы,

И семь золотых семизвездий

вели нас к пределам пустынь.

(1907)

Кантата для мужского голоса и оркестра Игоря

Стравинского (1913).

Святый Боже,

Святый крепкий,

Святый безсмертный,

Помилуй нас.

Трисвятая это песнь

Душе явилась

В великий час.

Там, в Царьграде,

В час как с Проклом

Толпа молилась,

Земля тряслась.

Отрок юный

Духом чистым

вознесся к небу

И слышал глас;

Святый Боже,

Святый крепкий,

Святый безсмертный,

Помилуй нас.

В Небе Ангел

Пел с другими,

Сияли хоры,

Горел алмаз.

Юный отрок

Всем поведал,

И песнь ответно

С земли неслась.

Чуть пропели,

Стало тихо,

Земля окрепла

В великий час.

Святый Боже,

Святый крепкий,

Святый безсмертный,

помилуй нас.

Публикуется по первому нотному изданию.

Музыка П. Г. Чеснокова, смешанный хор (1910).

Свете чистый пречистыя славы негасимых

сияний Отца,

Свете тихий, сияй нам, сияй нам, свете тихий,

сияй без конца.

Мы пришли до закатного солнца, свет вечерний

увидели мы,

Свете тихий, сияй нам, сияй нам, над великим

разлитием тьмы,

Свет вечерний увидев, поем мы – Мать и Сына

и Духа-Отца,

Свете тихий, Ты жизнь даровал нам,

Свете тихий,

сияй без конца,

Ты во все времена есть достоин в преподобных

хвалениях быть,

Свете тихий, сияй нам, сияй нам, научи нас

в сияньях любить

Свете тихий, весь мир Тебя славит, Ты, сияя,

нисходишь в псалмы,

Ты спокойная радуга мира, над великим

разлитием тьмы.

Свете тихий, закатное Солнце, свет вечерний

дневного Отца,

Свете тихий, сияй нам чрез ночи, Свете тихий,

сияй без конца.

День погас, и ночь пришла.

В черной тьме душа светла.

В смерти жизнь, и тает смерть.

Неба гаснущая твердь

Новой вспыхнула красой:

Там серебряной росой,

В самой смерти жизнь любя,

Ночь усыпала себя.

Ходят ангелы во мгле,

Слезы счастья шлют земле,

Славят светлого Творца,

Любят, любят без конца.

* * *

Тихо склонялся Он, тихо шептал;

Лучшей надеждою, думой единственной,

Светом нездешним во мне трепетал.

Ждал меня, звал меня долгими взорами,

К небу родимому путь открывал,

Гимны оттуда звучали укорами,

Сон позабытый все ярче вставал.

Что от незримых очей заслонялося

Тканью телесною, грезами дня,

Все это с ласкою нежной склонялося,

Выше и выше манило меня.

Пали преграды, и сладкими муками

Сердце воскресшее билось во мне,

Тени вставали и таяли звуками,

Тени к родимой влекли стороне.

Звали Эдема воздушные жители

В царство, где Роза цветет у Креста.

Вот уж я с ними... в их тесной обители...

«Где же я медлил» – шептали уста.

На деревне, далеко, прерывный напев петухов.

Скоро будет к заутрени благовест литься

тягучий.

Я устал размышлять о сплетенье лучей и грехов.

Как ни есть, я таков. Я в неслышащем мраке

певучий.

Помолиться хотел. Я не знаю молитв никаких.

Отче Наш. Богородица. Детская.

Светы лампадки.

А откуда же посвисты вражьи набегов лихих?

Будет детям в беде только

Мачеха строить загадки.

Загадает, как можно волков накормить,

сохранив

Серебристых ягнят. Как построить твердыню

из праха.

Как поднять золотые колосья растоптанных

нив.

Как убийство убить, не коснувшись всеокого

страха.

Я горю и не сплю. Неоглядна бездонная ночь.

Колокольная медь задрожала растущею силой.

Всескорбящая Мать, или ты мне не можешь

помочь?

Дай увидеть твой взгляд, и в мгновениях

черных помилуй.

9 сентября ( 1921 )

И. С. Шмелеву

Доброму другу от чистой души,

Крепкое слово: Дыши и пиши,

Все твои чувства – как Русь, хороши.

Если судьбинно тоскуешь ты, – пусть:

В слове – в лампаде – лучистая грусть,

Русь, как молитву, тверди наизусть.

Если пронзен острожальной стрелой

Долю свою и в недоле открой,

Срезан камыш? – ты в тростинку запой.

Порознь мы молимся – близко – всегда,

Та же нам вечером светит звезда,

Нетовцев нет в нас, в нас вечное Да.

Ранен и я острозубой стрелой,

Молния в часе, затянутом мглой,

Любящим, нам вся земля аналой.

Русь позовет нас, опомнясь в судьбе,

Тронутся льды в многогудной гурьбе,

Вскликнем мы к Вышнему: Слава Тебе!

Час поджидая, в котором заря,

Будем как свечи, спокойно горя,

Место твое – пред лицом алтаря.

Когда паломники, пустынники святые

Еще ходили по земле,

В их лицах, в старости, светились молодые

Глаза, как звезды в синей мгле.

И голос их звучал таким успокоеньем,

Что в Море умирялся вал,

И птицы в их уют летели с звонким пеньем,

С поклоном голубь ворковал.

В то время, как в миру дела свершались злые

И меч неправый шел на меч,

С зверьми паломники, отшельники, святые

Имели радость мирных встреч.

Кто холит в сердце свет, ему все в мире зримо,

Он – притяженье в мире зол,

И лев с занозою к ногам Иеронима

За врачеванием пришел.

Наш Сергий, ведавший, что звон лелеют сосны,

Молитве строил терема,

Его, молельника, не только грели весны,

Его жалела и зима.

В пустыне Саровской, пред ликом Серафима,

Слетались сонмы белых птиц,

И приходил медведь дохнуть святого дыма,

Ворчал и мирно падал ниц.

Когда же кто из тех, кто жаждал только Света,

Был поражаем лезвием,

Вставал из крови цвет, расцветы первоцвета,

Мы до сих пор тот цвет поем.

Доколе будет кровь распятия России?

Уж всей земле бы расцветать!

Молитесь же, – молю, – паломники, святые,

Чтоб вышла к свету наша Мать!

8 января 1930

Камбретон

Отцу и Сыну и Матери Божьей

Весь пламень молитвы. Лучится лампада.

Но в Сыне есть строгость. Отец еще строже.

Лишь в Матери Божьей вся ласковость взгляда.

Да буду прощен я. От детства в том грешен,

Что сердце не там, где возможности гнева.

Одна мне услада, Кем вечно утешен,

С лицом материнским, Пречистая Дева.

13 ноября 1931

Кампретон