Аполлон Григорьев

Григорьев Аполлон Александрович (1822–1864) – поэт, критик. В 1838–1842 годах учился в Московском университете вместе с А.А. Фетом, который почти весь студенческий период жил во флигеле дома Григорьевых на Малой Полянке. «Связующим нас интересом оказалась поэзия», – вспоминал Фет. Тогда же Аполлон Григорьев, Фет и еще один их сокурсник Яков Полонский (так, по словам Аполлона Григорьева, образовывались связи «на жизнь и смерть») опубликовали свои первые стихи в «Москвитянине», издателем которого был их университетский профессор истории М.П. Погодин. Круг замкнется, если добавить, что лекции по литературе в университете читал С.П. Шевырев, ведущий критик и идеолог «Москвитянина». В 1850-е годы Аполлон Григорьев вновь сближается с «Москвитянином», возглавив вместе с А.Н. Островским его «молодую редакцию». В москвитянский период 1850–1856 годов появились его наиболее яркие критические статьи. При всем неприятии западников он не принадлежал, по его признанию, ни к какому «приходу», имевшему «партийный оттенок». Называл свою критику органической, защищая в искусстве «мысль сердечную», а не «мысль головную». В начале 1860-х годов выразил идеи почвеничества, ставшие программой журналов «Время» и «Эпоха» братьев Достоевских. Для композитора А.И. Дюбюка, близкого к кругу «молодой редакции», написал тексты двух цыганских романсов, и сам был подвержен «гитарной страсти». В рассказе Фета «Кактус» описан приезд Аполлона Григорьева в московский хор Ивана Васильева и исполнение им цыганских романсов. Стихотворение «Цыганская венгерка» самого Аполлона Григорьева, созданое на основе «таборной» цыганской песни, в свою очередь тоже стало популярнейшим романсом.

Но цыганская тема – далеко не единственная в его поэзии. В 40-е годы он, выходец из духовной семьи, пережил глубочайший духовный кризис, о котором писал в воспоминаниях: «Отчего ж это, бывало, в пору ранней молодости и нетронутой свежести всех физических сил и стремлений, в какое-нибудь яркое и дразнящее и зовущее весеннее утро, под звон московских колоколов на святой – сидишь весь углубленный в чтение того или другого из безумных искателей и показывателей абсолютного хвоста... сидишь, и голова пылает, и сердце бьется – не от вторгающихся в раскрытое окно с ванильно-наркотическим воздухом призывов весны и жизни... а от тех громадных миров, связанных целостью, которые строит органическая мысль, или тяжело, мучительно роешься в возникших сомнениях, способных разбить все здание старых душевных и нравственных верований... О! эти муки и боли души – как они были отвратительно сладки! О! эти безсонные ночи, в которые с рыданием падалось на колена с жаждою молиться и мгновенно же анализом подрывалась способность к молитве, – ночи умственных беснований вплоть до рассвета и звона заутрень...»

В подобных умственных беснованиях он не был одинок, но, вернувшись в «Москвитянин», обрел, по его словам, «веру в грунт, почву, народ». «Я оживал душою, – признавался он, – я верил... я всеми отправлениями рвался навстречу к тем великим откровениям, которые сверкали в начинавшейся деятельности Островского... со мной заговорили вновь, и заговорили внятно, ласково, и старые стены старого Кремля, и безыскусственно высокохудожественные страницы старых летописей...»

Молитва

По мере горенья

Да молится каждый

Молитвой смиренья

Иль ропотом жажды,

Зане, выгорая,

Горим мы недаром

И, мир покидая

Таинственным паром,

Как дым фимиама,

Все дальше от взоров

Восходим до хоров

Громадного храма.

По мере страданья

Да молится каждый –

Тоскою желанья

Иль ропотом жажды!

1843

Молитва

О Боже, о Боже, хоть луч благодати Твоей,

Хоть искрой любви освети мою душу больную;

Как в бездне заглохшей, на дне все волнуется в ней,

Остатки мучительных, жадных, палящих страстей...

Отец, я безумно, я страшно, я смертно тоскую!

Не вся еще жизнь истощилась в безплодной борьбе:

Последние силы бунтуют, не зная покою,

И рвутся из мрака тюрьмы разрешиться в Тебе!

О, внемли же их стону, Спаситель! внемли их мольбе,

Зане я истерзан их страшной, их смертной тоскою.

Источник покоя и мира, – страданий пошли им скорей,

Дай жизни и света, дай зла и добра разделенья –

Освети, оживи и сожги их любовью своей,

Дай мира, о Боже, дай жизни и дай истощенья!

Май-декабрь 1845

К Лелии¹⁰⁹

Я верю, мы равны... Неутолимой жаждой

Страдаешь ты, как я, о гордый ангел мой!

И ропот на небо мятежный – помысл каждый,

Молитва каждая души твоей больной.

Зачем же, полные страданья и неверья

В кумиры падшие, в разбитые мечты,

Личину глупую пустого лицемерья

Один перед другим не сбросим я и ты?

К чему служение преданиям попранным

И робость перед тем, что нам смешно давно,

Когда в грядущем мы живем обетованно,

Когда прошедшее отвергли мы давно?

Хотела б тщетно ты мольбою и слезами

Душе смирение и веру возвратить...

Молитва не дружна с безумными мечтами,

Страданьем гордости смиренья не купить...

И если б даже ты нашла покой обмана,

То верь, твоя душа, о гордый ангел мой,

Отринет вновь его... И поздно или рано –

Но мы пойдем опять страдать рука с рукой.

1845

Подражания

1

Песня в пустыне

Пускай не нам почить от дел

В день вожделенного покоя –

Еговы меч нам дан в удел,

Предуготованным для боя.

И бой, кровавый, смертный бой

Не утомит сынов избранья;

Во брани падших ждет покой

В святом краю обетованья.

Мы по пескам пустым идем,

Палимы знойными лучами,

Но указующим столпом Егова

Сам идет пред нами.

Егова с нами – Он живет,

И крепче каменной твердыни,

Несокрушим Его оплот

В сердцах носителей святыни.

Мы ту святыню пронесли

Из края рабства и плененья –

Мы с нею долгий путь прошли

В смиренном чаяньи спасенья.

И в бой, кровавый, смертный бой

Вступить с врагами мы готовы:

Святыню мы несем с собой –

И поднимаем меч Еговы.

2

Проклятие

Да будет проклят тот, кто сам

Чужим поклонится богам

И – раб греха – послужит им,

Кумирам бренным и земным,

Кто осквернит Еговы храм

Служеньем идолам своим

Или войдет, подобный псам,

С нечистым помыслом одним...

Господь отмщений, предков Бог,

Ревнив, и яростен, и строг.

Да будет проклят тот вдвойне,

Кто с равнодушием узрит

Чужих богов в родной стране

И за Егову не отмстит,

Не препояшется мечом

На Велиаровых рабов,

Иль укоснит изгнать бичом

Из храма торжников и псов.

Господь отмщений, предков Бог,

Ревнив, и яростен, и строг.

Да будет трижды проклят тот,

Да будет проклят в род и в род,

Кто слезы лить о псах готов,

Жалеть о гибели сынов:

Ему не свят святой Сион,

Не дорог Саваофа храм,

Не знает, малодушный, он,

Что нет в святыне части псам,

Что Адонаи, предков Бог,

Ревнив, и яростен, и строг.

1852

Гимны

* * *

Еще Бог древний жив,

Который над звездами

Господствует мирами

И внемлет наш призыв,

Пославши ль нам покой,

Любовно ли смирив

Отеческой рукой.

Еще Бог древний жив!

Еще Бог древний жив!

Прочь трепет малодушный:

Вперед, Ему послушны,

Идите, – Он не лжив.

И пусть борьбы путем

Ведет к Нему порыв, –

В борьбе мы не падем:

Еще Бог древний жив!

Еще Бог древний жив,

Жить будет безконечно,

И будет столь же вечно

В дарах своих правдив,

Послав ли радость нам,

Десницею ль смирив.

Доверье к небесам,

Зане Бог древний жив!

Дружеская песня

Руку, братья, в час великий!

В общий клик сольемте клики,

И, свободны бренных уз,

Отложив земли печали,

Возлетимте к светлой дали,

Буди вечен наш союз!

Слава, честь и поклоненье

В горних Зодчему творенья,

Нас сотворшему для дел.

Разливать на миллионы

Правды свет и свет закона –

Наш божественный удел.

Вы, о мужи Божьей рати,

На востоке, на закате,

Вы на всех земли концах!

Вечной истины исканье,

Благо целого созданья –

Да живут у нас в сердцах.

Похоронная песня

Из Гете

На пустынный жизни край,

Где на мели мель теснится,

Где во мрак гроза ложится,

Цель стремленью поставляй.

Под печатями немыми

Много предков там лежит,

И холмами молодыми

Вместе прах друзей сокрыт.

Вразумись! да прояснится

И в эфир, и в ночь твой взор,

Да светил небесных хор

Для тебя соединится

С цепью радостных часов,

Что проводишь с безпечальным

Кругом близких, к вечным дальным

Отлететь всегда готов!

* * *

Судия, духов правитель,

Мириад миров строитель,

Преклони на нас твой взор!

Мы во страхе ожидаем:

Что во тьме мы созидаем

Да не будет нам в укор.

В горних стройными кругами,

Бесконечными мирами

Ты достойнее хвалим.

Но и в храмах сокровенных,

Бледным светом озаренных,

Имя мы Твое святим.

О, воззри же на служенье

И пошли благословенье

На союзный труд наш Ты!

Для земли досель сокрытый

Да восстанет он открытый

В блеске вечной красоты.

Жить Твоею лишь хвалою

Мудрым целию одною

Неизменной предстоит.

На хваленье дух и силы

Посвятим мы до могилы:

Там нас смерть возвеселит!

Из книги «Гимны» (СПб., 1846), в которую вошли песнопения и молитвы в переводах с немецкого Аполлона Григорьева. В издании не указывалось их масонское происхождение.

К Мадонне Мурильо в Париже

Из тьмы греха, из глубины паденья

К Тебе опять я простираю руки...

Мои грехи – плоды глубокой муки,

Безвыходной и ядовитой скуки,

Отчаянья, тоски без разделенья!

На высоте святыни недоступной

И в небе света взором утопая,

Не знаешь Ты ни страсти мук преступной,

Наш грешный мир стопами попирая,

Ни мук борьбы, мир лучший созерцая.

Тебя несут на крыльях серафимы,

И каждый рад служить Тебе подножьем.

Перед Тобой дыханьем чистым, Божьим

Склонился в умиленье мир незримый.

О, если б мог в той выси безконечной,

Подобно им, перед Тобой упасть я

И хоть с земной, но просветленной страстью

Во взор Твой погружаться вечно, вечно.

О, если б мог взирать хотя со страхом

На свет, в котором вся Ты утопаешь,

О, если б мог я быть хоть этим прахом,

Которым ты стопами попираешь.

Но я брожу во тьме безбрежной,

Во тьме тоски, и ропота, и гнева,

Во тьме вражды суровой и мятежной...

Прости же мне, моя Святая Дева,

Мои грехи – плод скорби безнадежной.

16 июля 1858

Париж