Из писем корейского миссионера

Настоящая брошюра составлена из тех «писем корейского миссионера», которые писались по требованию сердца, под живым впечатлением с искренним желанием поделиться своими мыслями и чувствами. Таков именно характер этих писем, что они написаны от сердца к сердцу.

Не смотря на свой сравнительно малый объем, «письма миссионера» весьма разносторонни и содержательны: читая эти письма, то путешествуешь вместе с автором по корейским горам, долинам и весям, знакомясь попутно с разнохарактерной природой страны, с бытом корейцев и отшельников–монахов, то проникаешь в миссионерские станы Южно-Уccypийского края, то переживаешь исторические моменты, предшествующие и последующие Чемульпосской битве. Вместе с автором переезжаешь на китайскую территopию в Шанхай, в Пекин, в Манчжурию и знакомишься с постановкою дела в китайской духовной миссии. Автор постоянно делится с читателем всем пережитым, своими треволнениями, надеждами и радостями, высказывая вместе с тем весьма ценные замечания и суждения относительно благовестнического дела.

Настоящие письма издаются с непоколебимою верою в то, что православная миссия в Корее должна и будет существовать, доколе не выполнит своей задачи не взирая ни на кaкие политические перевороты в Корее, ибо миссия эта есть истинное чадо православной церкви, которая может временами терпеть всяческие испытания, но не может быть ни кем побеждена.

Дело начато, семя посеяно, крест водружен. Отступать до поры – до времени еще можно, аще угодно Господу, но нельзя нам нисколько озираться вспять.

Считаем своим непременным долгом благодарить Преосвященнейшего автора за издание его писем в пользу Корейской дух. миссии, каковые письма, надеемся, возбудят желательный интерес и сочувствие в читателях к деятельности корейских миссионеров.

Помоги, Господи!

Начальник Российской Духовной Миссии в Корее, Архимандрит Павел.

(Из письма начальника миссии архимандрита Хрисанфа)

Путешествие свое по Корее на днях я окончил и теперь снова посиживаю в своей хате. Немного более двух месяцев пришлось провести в дороге и пройти расстояние около 1.300 верст. Цель моего путешествия была, главным образом, познакомиться с деревенским народом и познакомить народ с «русскою» верою.

Из Сеула я спустился на юг в так, называемые «Алмазные горы», которые есть не что иное, как «корейский Афон», в котором находится до 40 мужских и женских монастырей (буддийских). В нем я прожил восемь дней и пользовался весьма любезным гостеприимством корейских монахов (монахи, кажется, всех наций – народ очень хороший). Отсюда мы начали держать курс на север и, выйдя на берег Японского моря, шли по густонаселенной береговой полосе вплоть до границы России в Уссурийском крае.

Путешествие, в общем, понравилось и принесло немало пользы, как мне, так и корейцам, с которыми мне пришлось сталкиваться. Вам нечего описывать его, ибо вы сами много странствовали по Японии, а разницы немного. В путешествие я брал с собою двух корейцев – учителя нашей школы и еще одного, который был просто в качестве компаньона-спутника, так как он ехал на север Кореи к своей матери. Наняли мы трех лошадей, двух для вьюков и одну для меня. Корейцы, как полегче меня, могли сидеть на вьюках, а для меня потребовалась отдельная лошадь. Для трех лошадей было у нас два проводника, которые и вели лошадей. Езда здесь шагом, и лошади так приучены, что вы никакими силами не заставите ее бежать рысью. Лошадки маленькие, но ужасно злые: так и норовит схватить зубами за ногу или лягнуть, так что нужно всегда держать ухо остро и повод не пускать из рук. У меня была очень красивая белая лошадка (корейские женихи обыкновенно ездят на белых лошадях) и при въезде в каждую деревню вызывала восторги и одобрения корейцев. При остановках в деревнях или в городах к нашей фанзе тотчас же сходился весь народ от мала до велика и начинался самый тщательный осмотр; корейцы как дети, их решительно все интересует, начиная от одежды и кончая тем, как мы ходим и спим; так что все время остановок толпа неотходно стояла подле нас и все приходилось делать под внимательными взорами сотен глаз. Когда проходили первые приступа любопытства и мы (собственно – я) были достаточно осмотрены, все садились на корточки, закуривали трубки с длиннейшими мундштуками и начинали строить догадки: кто бы такой я был, к какой нации принадлежу и пр. Но тут никакие догадки не приводили их к желанным результатам до тех пор, пока я сам не говорил им, кто я такой. Все их предположения оканчивалась на том, что я, без сомнения, европеец и лицо духовное, дальше этого они не шли. Когда я им объявлял, что я русский священник, тогда они снова начинали осмотр лично меня, желая как бы поглубже запечатлеть в своей памяти внешние признаки русского священника. Уж больно смущали их мои волосы; по поводу волос моих у них просто диспуты происходили: одни говорят, что я неженатый и потому ношу такие длинные волосы, другие – напротив; споры продолжались до тех пор, пока я сам не сообщал им об обычае православных священников носить длинные волосы. Одежда моя всем корейцам нравилась и вызывала всегда одобрение: корейцы носят тоже длинные халаты, вроде наших ряс, и короткие костюмы европейцев им не нравятся. Сапоги также служат предметом удивления и тщательного осмотра. В одном корейском монастыре мне пришлось пролежать несколько дней от ревматизма; в отсутствие моих спутников на меня, лежащего недвижимо и не имеющего сил сопротивляться, нападала целая толпа монахов и подвергала меня самому тщательному осмотру, переворачивая меня с боку на бок и пр. Господи, что только они со мною не проделывали: это просто дети и притом самые наивные.

После всех предварительных историй, мы обращались к ним с проповедью православной веры и излагали им содержание «русской веры»; читали Евангелие на корейском языке и давали им списывать православные молитвы и Символ веры, приглашая их при случае побывать у нас в Сеуле, посмотреть церковь и православную службу. Там, где мы встречали внимание и готовность к слушанию слова Божия, мы оставались на более продолжительное время, а где отказ и нежелание слушать, мы уходили дальше. Нежелание слушать проповедь почти везде мотивируют тем, что, «пока-де у нас нет христиан, мы живем между собою в мире и спокойствии, а вот, мы слышим, что в такой-то провинции много христиан и они дерутся и между собою и не принявших христианство обирают». С этим, к сожалению, приходится соглашаться, ибо факты налицо. В провинции Хоан-хэ-до весь февраль и март месяцы шли ужасные беспорядки и драки между католиками и американскими христианами, попутно обирали и язычников. Дело началось с того, что католический священник, желая построить новую церковь в своем приходе, обложил денежною повинностью не только своих христиан, но и язычников и протестантов; язычники, опасаясь столкновения с европейскими миссионерами, в которых виновными всегда будут признаны они, заплатили, что нужно, а протестанты, имея за себя заступников в лице своих миссионеров, воспротивились исполнить распоряжение миссионера. С этого начался скандал, который быстро распространился по всей почти провинции и принял грандиозные размеры: начальники городов бежали, богатых грабили, чиновников били и пр. Дело дошло до Сеула и, когда все меры увещания не привели ни к каким результатам, ибо во главе стояли миссионеры, корейское правительство обратилось к французскому и американскому посланникам с требованием отозвать своих миссионеров, а туда послано было войско. Только после этих мер несколько успокоились. В этой провинции есть и наши ученики; в марте месяце я ездил туда и, к своему удовольствию, нашел, что наши ученики не принимали никакого участия в этой ужасной свалке. Вот каковы отзывы и слухи в народе корейском о христианских проповедниках. Что на это скажешь?! Проходилось разъяснять им, что это зависит не от веры, которая, конечно свята и истинных последователей своих может сделать только святыми, а не злыми.

Вся суть этой печальной действительности в том, что корейцы принимают веру по разным мирским, практическим соображениям и не для спасения своей души, а для обогащения и спасения своего тела; миссионеры тоже не менее виновны, что, гоняясь за количеством своих последователей, не заботятся об их христианском научении. Нам таких христиан не нужно, и если бы мы стремились по больше накрестить, то за три года своего существования в Корее мы могли бы накрестить десятки тысяч, ибо желающих принять «русскую веру» являлось очень много, но по тщательным справкам и строгому испытанию всегда оказывалось, что все они ищут не веры, и забота у них не о спасении души, а о том, чтобы приобрести в лице миссионера защитника для своих незаконных действий в отношении своих ближних или начальства. Если бы я крестил всех, которые ко мне являются, – как это делают мои коллеги инославные, – то теперь бы и наши православные корейцы дрались и скандалили, по примеру прочих. Что бы мы тогда делали? При боязни всяких скандалов и миролюбии характера русского человека, мы, наверное, бросили бы своих негодных овец и изгнали бы их из двора православной церкви. Все, приходившие к нам за получением крещения с нечистыми побуждениями, предсказывали нам, что если мы не будем делать так, как делают инославные миссионеры, то у нас не будет ни одного христианина, и я выражал им полную готовность лучше не иметь ни одного христианина, чем иметь много и вести их к погибели. Taкие рацеи я им произносил и, видимо, для них наши намерения и слова казались новыми и непохожими на слова других миссионеров. В одном месте мы встретили открытое враждебное отношение к миссионерам и вообще европейцам (видно, насолили им), и после увещаний мы сочли за лучшее, несмотря на то, что шел сильный дождь, уйти отсюда, отряхнув грязь от ног своих. Но это был единственный и притом не объяснимый случай. В большинстве природное добродушие и любознательность корейцев давали полную возможность сеять слово Божие; каков плод от этого получится, – не вем; во всяком случае, завет преп. старца Серафима – сеять везде: и на хорошей и на плохой почве – ободряет нас надеждою, авось где-либо и взойдет и плод принесет...

Большой и весьма чувствительный недостаток нашего миссионерствования в том, что у нас нет переводов: после устной проповеди непременно нужно оставлять книги, ибо, при любви корейцев к книжным занятиям и при всеобщей их грамотности, большую пользу могли бы принести книги в нашем деле. Теперь мы можем похвалиться только изданием «Краткого молитвослова» на корейском языке; печатался он во Владивостоке под наблюдением проф. корейского языка при Восточном институте. Теперь готовлю к печати (в Сеуле буду печатать) краткое изложение веры и нравоучения, взятое мною из брошюры преосв. Макария Томского: «Простые речи о великих делах Божиих», – речь 2-я. Постепенно намереваюсь перевести ее всю на корейский язык, во исполнение благословления преосвященного. Великая нужда в издании «Литургии» и вообще во введении богослужения на корейском языке, иначе мы совершенно отучим корейцев ходить в церковь. Когда всем этим запасемся, тогда можно безбоязненно исходить на поле миссионерского делания.

В северной, прилегающей к России, провинции (Хам- гён-до), которую я прошел всю, начиная с юга, я заметил сильное влияние России, благодаря частым коммерческим сношениям корейцев с русскими, – влияние при этом самое благотворное, ибо о русских здесь самого лестного мнения и отзывы самые хорошие. Во мне всегда узнавали русского священника и относились ко мне с видимым почтением и уважением. Некоторые из корейцев владеют русским языком, в корейских магазинах встречается русский товар, носят русские костюмы, купленные во Владивостоке на толкучке старые солдатские мундиры, шинели и блестящие цилиндры какого-либо пропившегося актера. Сочетание очень красивое и оригинальное... Без сомнения, есть здесь немало и крещеных корейцев, но, несмотря на самые тщательные расспросы, нам не удалось добиться правды, ибо христиане почему-то скрываются. Я думаю, что если бы удалось мне открыть там один или два миссионерских прихода, все крещенные явились бы; теперь же одиночество их среди языческой обстановки заставляет их скрываться, и последняя заглушает в их душах самые первые, молодые побеги христианского семени... Многие корейцы и корейки носят христианские имена, но не сознаются, что они крещены, а говорят, что их называли этими именами хозяева, у которых они служили, и этому можно поверить. Встречал я здесь несколько вполне оцивилизовавшихся на русской почве молодцов, занимающихся среди своих соотечественников применением на практике воровской науки, которую изучили они у профессоров «сахалинцев»; но этот элемент не нравится и страшит корейцев. В одной деревне останавливает нас один из таких и рекомендуется по-русски, что он «не безызвестный во Владивостоке человек» и очень сожалеет, что не может сопровождать нас до Владивостока, куда он поедет тоже, как только окончит здесь свои дела; он и остался в надежде встретиться и ближе познакомиться с нами во Владивостоке, ибо «я очень люблю русских священников». Другой такой же или подобный ему артист усиленно воспевал доброту русских, с которыми приходилось ему встречаться в Уссурийском крае, и спустя некоторое время после дифирамба попросил у меня взаймы денег, я, конечно, поспешил ему дать, чтобы не разочаровывать его в доброте русских священников. Эти господа не нравятся корейцам, и много им при их простоте приходится терпеть неприятностей от них.

Характер народа северной провинции значительно разнится от характера корейцев центральных провинций: тогда как последние производят впечатление – да и на самом деле они таковы – забитых и робких существ, первые, напротив, держат себя с достоинством и даже с некоторою гордостью. Среди корейцев центральных губерний я никогда не встречал и не слыхал никаких противоречий, и все, что говорит европеец, они принимают на веру без всяких рассуждений; корейцы Хам-гён-до, напротив, всегда, о чем бы вы с ними не заговорили, сначала обдумают, переспросят несколько раз и непременно выскажут свое мнение, а то и вступят в спор. У последних заметна сильная склонность к критическому способу мышления; у первых – легковерие и тупость. Северные корейцы характера острого, грубоватого и беспокойного; а наши мягкого, спокойного и до приторности льстивого. С миссионерской точки зрения, почва для распространения христианства среди северных корейцев гораздо лучше и плодотворнее, чем среди корейцев центральных. Корейцы северные могут гораздо основательнее и сознательнее усвоить христианство и быть хорошими христианами, а наши корейцы готовы менять веру, как перчатки; в качественном отношении успех миссионерский должен быть на стороне первых, а в количественном – на стороне вторых.

В северной провинции я встретил двух миссионеров американской пресвитерианской миссии; один из них живет более пяти лет в губернском городе Хам-хыне, имеет у себя около 100 человек последователей, а другой в порте Сиончжине и приехал вместе с перекочевавшими сюда из Фузана корейцами-христианами. Кроме этих двух миссионеров больше нигде нет и не было. При хамхынском миссионере есть фельдшерица, небольшая больница и аптека, и от многих корейцев далеко за пределами Хам-хына мы слышали самые лестные отзывы о врачебной деятельности этих миссионеров. В редком городе или деревне не обращались и к нам корейцы за врачебной помощью, как только появились мы, тотчас же приходили и приносили к нам больных, прося лекарств; но, к великому своему прискорбию, кроме хины и касторки, в нашей аптеке ничего не было. Больных очень много и особенно детей; просьбы помочь самые неотвязчивые, а потому я решил хоть чем-нибудь утешать их и начал давать им имевшийся у себя сахарный песок, разводил его в кипяченой воде и давал пить детям, и они с жадностью выпивали, а родители с благодарным чувством приносили нам подарки: то кур, то яиц и пр., которых, конечно, мы не брали, а если брали, то платили деньги. Не умею вам описать всего; скажу одно, что картины были умилительные и потрясающие. Остановились мы на одном постоялом дворе на ночлег; открываю дверь в комнату, на полу лежит полувысохший скелет человека, покашливает удушливым тяжёлыми кашлем, поворачивает с трудом голову, видит меня европейца, и лицо его сразу изменилось, а блеснула у него надежда... Он когда-то слышал, что европейцы умеют лечить всякие болезни, и вот он хриплым голосом просить у меня лекарства, просит у меня исцеления. Образ этого бедного страдальца никогда я не забуду... Что я ему дам, чем я ему помогу?! После своего разочарования он хуже, казалось мне, стал себя чувствовать; видимо, его постигло отчаяние, и он всю ночь бредил и кашлял так сильно, что по временам казалось, что он к утру умрет. По всем признакам чахотка у него была в полном разгаре, и он лежал уже года полтора. Да, современному миссионеру, не имеющему дарования целить болезни силою божественною, необходимо уметь целить земными средствами.

Уж больно грязно живут корейцы, – о той колоссальной грязи и миллионах насекомых, которые наполняют их фанзы, вы себе и представить не можете. Сколько пришлось претерпеть за дорогу всяких невзгод от грязи и насекомых, теперь страшно вспомнить. Я взял с собой большой запас антипаразитного порошка, но он приготовлен не для корейских клопов, тараканов и блох; клопов я ловил, насыпал на них порошку, но они совершенно спокойно выкарабкивались и отправлялись в дальнейший путь; тараканы, почуяв запах порошка, метались с неимоверною быстротою из угла в угол, но не дохли; блохи же еще более усиливали свою природную подвижность и скакали во всех направлениях маленькой корейской комнаты; а мы, наблюдая всю эту картину, чихали ужасно, ибо порошок и на нас производил сильное впечатление, раздражая носовую оболочку. Корейские комнаты маленькие, обыкновенный размер 8 футов во все направления, – и вот в такой комнате на горячем каменном полу мы и ночевали. Корейские печи, сделанные под полом, чтобы его нагревать, самые негигиеничные при лёгких бумажных стенах их фанз: один бок нагревается сильно, а другой совершенно стынет на холоде: стены и потолки черны от копоти, которая накопляется от лучин и ламп без стекол. Под одной крышей с одной стороны помещения для людей, а с другой – помещение для скота, посредине – кухня, необходимая как для людей, так и для скота: корейские лошади и быки едят только одни бобы и притом вареные, солому тоже варят и с водою в жидком виде подают им. Тотчас по приезде на постоялый двор мафу (конюхи) заказывают кушанья хозяйке и для лошадей и для себя, и в ожидании люди с одной стороны кухни поглядывают, а лошади с другой, и те и другие по временам торопят хозяйку. Питались мы все время корейским столе, кроме, конечно, чая и сахара. Вместо хлеба – рис. Нельзя сказать, чтобы корейский стол был вкусный: рис (пресный) составляет центральное кушанье: кроме него подаются в маленьких чашечках разные закуски: кимча – корейский салат в квашеном виде; морская капуста, редька жареная и редька соленая, еще кое какие травы, затем, непременно – соя, иногда сушеная (вонючая) рыба или свиное мясо. Вот вам и весь корейский стол, который можно встретить в каждом постоялом дворе. Если не смотреть, кто, как и в чем готовит, то кушать можно... Я могу похвалиться – не брезговал, а потому кушал все во славу Божию.

Местность повсюду гористая и есть очень красивые места; особенно восхитительные виды открываются с высоких горных перевалов. Народ деревенский повсеместно занимается хлебопашеством: сеют рис, ячмень, бобы и разные овощи; поля обрабатывают весьма тщательно; много они не сеют, но, за посеянным внимательно ухаживают; в этом отношении они не уступают японцам. Прибрежные жители занимаются рыболовством и вываркою соли и живут, видимо, богаче, чем земледельцы. В Гензане мы остановились в японской гостинице и, признаюсь, после корейской грязи, почувствовали себя как в раю, и когда подали нам безукоризненно чисто приготовленный обед, то сочли себя счастливцами. Японский стол мне не особенно понравился: у них все приправы сладкие и острого нет ничего, у корейцев же, напротив, все очень острое и стручковый перец в большом употреблении.

Был я в Уссурийском крае, проехал несколько корейских миссионерских станов; дело, по видимости, там обстоит очень хорошо: везде устроены очень хорошие церкви, прекрасные школы и помещения для причта. Только, кажется, по внешности хорошо... Служил я в Троицын день в одном миссионерском стане, – как за всенощной, так и за обедней были одни только ученики школы, взрослых же корейцев не было ни одного. В Духов день служил в другом старейшем стане, здесь и учеников не было никого. Явление в высшей степени печальное, и объяснить его можно только тем, что взрослые совершенно не понимают русского языка, а может быть и христианского учения. Все миссионеры почивают своими светлыми надеждами на молодом поколении, которое они воспитывают в строго христианском духе в образцово поставленных церковно-приходских школах. Дай Бог, чтобы их надежды не оказались тщетны! Относительно взрослых они утешают себя тем, что языческие обычаи, видимо, отживают у них свой век и шаманских радений почти не бывает; нехристиан-корейцев в Уссурийском крае теперь остается очень мало.

Хорошо бы было объединить две миссии, нашу и Уссурийскую, и начать свою деятельность от границы России, пользуясь готовым материалом для проповеди слова Божия – корейцами, которые кончают школы в Уссурийском крае. Состоялась года 2 или 3 тому назад Высочайшая воля об открытии духовной семинарии во Владивостоке, но почему-то и по сию пору никаких слухов нет. В этом году я отправляю двух корейцев в Ардонскую семинарию и надеюсь, что Господь Бог поможет воспитать из них хороших делателей. Будь бы семинария под боком, – иной разговор был бы. Через год из моей школы нужно будет послать еще двух для дальнейшего образования, но... об этих нужно крепко подумать, на какие средства их отправить. Помимо того, что это слишком дорогая затея, да и производительна ли она? Не выйдет ли из этого тоже, что у пр. Николая с академистами? Если бы была семинария во Владивостоке, то они всегда бы жили в своей среде, а во время каникул и в домах своих родителей, если же оторвать мальчика на 5 – 6 лет от своего народа, то с ним произойдет перемена во всем, до забвения своего родного языка. Теперь на Востоке все ведомства стараются как можно уютнее устроиться и пустить поглубже корни, кроме нашего ведомства. Во Владивостоке нет ни собора, ни архиерейского дома, нет ни одного духовно-учебного заведения... Ближайшая семинария в Благовещенске, но последний теперь гораздо далее от Владивостока, чем даже Петербург. Архиерей Владивостокский живет верстах в 30 от Владивостока и, конечно, не всегда имеет возможность ездить в город. Но это все не беда в сравнении с тем, что нет там семинарии или, по крайней мере, духовного училища.

Я назвал Ким-кан-сан, или «Алмазные горы», «корейским Афоном». Дикие горные ущелья, недоступность местности, удивительная красота и богатство природы с давних пор привлекали сюда буддийских аскетов, и с давних пор здешние монастыри (числом около 40) славились своими подвижниками. В период процветания в Корее буддизма, который падает на 6–8 века христианской эры, Ким-кан-сан не вмещал в себе подвижников, и монахов насчитывалось здесь несколько тысяч. Были, говорят, подвижники, кои забирались на высокие непреступные скалы, где и проводили жизнь в подвигах; теперь же, несмотря на то, что в народе все же ходят самые лестные отзывы о жизни монахов Ким-кан-сана, число и монастырей и монахов значительно сократилось: в 40 монастырях теперь едва можно насчитать около 1000 человек монахов; относительно же чистоты монашеской жизни – на каждом шагу можно встречать только отрицательные стороны. Оно и понятно. Там, где в древние времена процветала наука, искусства, и монахи были главными представителями китайской мудрости, теперь царит полное невежество, граничащее с полною неграмотностью монахов; где в период процветания буддизма хранились богатейшие книжные сокровища и редкие экземпляры произведений китайской литературы и философии, теперь – жалкие остатки, и те покрыты толстым вековым слоем пыли. – Духовная жизнь теперешних монахов довольствуется передающимися из уст в уста фантастическими рассказами о подвигах прежних героев монашеской жизни, до того изукрашенными и изуродованными вымыслами, что трудно или совершенно невозможно уловить хоть какую-либо идею или мысль. Легенды из времен древнейших, заимствованные рассказчиками из индийской буддийской литературы, еще имеют кой-какое содержание и идею, позднейшие же из времен упадка науки в буддийских монастырях – плод самой необузданной фантазии невежественных монахов. Монахи столичных (расположенных вокруг Сеула) монастырей, при всей своей нравственной распущенности, все же более образованы и начитаны, чем «афонцы», и с первыми гораздо интереснее вести беседы по религиозным вопросам, чем с последними.

Монастырь, в который мы попали, носит название Чон-ян-са. Настоятель этого монастыря считается главным начальником всех монастырей Ким-кан-сана. Начальствование его состоит в том, что через него ведут сношения с правительством настоятели остальных монастырей, ему представляют для отсылки в министерство внутренних дел, которое ведает корейскими монастырями, списки всех монахов, отчеты по хозяйственной части и др. Настоятели в монастыри назначаются сроком на один год из числа братии того же монастыря или из другого. И здесь, конечно, как и во всех ведомствах корейского государства, дело не обходится без мзды и подкупов. В одном монастыре я встретил довольно почтенного старца лет 90, который управлял монастырем двенадцать лет подряд; случай весьма редкий, если не исключительный, и свидетельствует только о том, что он имел свои деньги для подкупа чиновников.

Монастырь Чон-ян-са (по переводу с китайского – «Светозарный») красиво расположен при входе в живописное и дикое ущелье, образуемое высокими кряжами целой системы Алмазных гор, покрытых вековым сосновым и кедровым лесом. Гранитные верхушки высоких гор самых причудливых очертаний и форм местами покрыты вечными снегами, дающими в знойное лето живительную и здоровую прохладку. Внизу ущелья вечно шумит горная, с множеством красивых водопадов, река, которая во время дождей и таяния снегов обращается в ужасно грозную стихию, с неимоверною силою несущую громадные камни и все, что попадается па пути. С горных источников по бамбуковым трубам и деревянным желобам по всему монастырю проведена чудная ключевая вода. Климат Ким-кан-сана, по мнению корейцев, самый здоровый во всей Корее. Сюда выезжают знатные мандарины и богатые дворяне на летнее дачное пребывание, особенно, если в Сеуле свирепствует какая-либо эпидемия.

Ким-кан-сан от Сеула находится в 200 верстах. Горное ущелье, в котором расположены монастыри Ким-кан-сана начинается верст за 15 до первого монастыря, и дорога все-все время идет чудным сосновым и кедровым лесом, по берегу горной реки, переходя то на ту, то на другую сторону ее. Среди этого великолепного парка то там, то здесь устроены китайской архитектуры небольшие буддийские кумирни и павильоны, стены и столбы коих сплошь исписаны именами и фамилиями посетителей Ким-кан-сана. Монастырь Чон-ян-са основан в конце IV века; был несколько раз возобновляем, и теперешний главный храм, построенный более 500 лет тому назад, служит замечательным памятником китайско-буддийской архитектуры. Этот монастырь пользуется некоторым покровительством ныне царствующего императора: в прошлом году он пожертвовал 1200 дол. корейскою монетою, на которые они воздвигают громадный павильон пред входом в главный храм и новое здание для помещения братии. Таковая царская милость была оказана этому монастырю по просьбе мандаринов, которые всегда находят здесь самое широкое гостеприимство. Братия монастыря оказала и нам довольно радушную встречу и устроила нас с бо́льшим комфортом в сравнении с тою грязью и неудобствами, кои испытывали мы на постоялых дворах. Нам отвели довольно чистое и просторное помещение в одном из храмов, отделив ширмами часть большой залы. После ужасной корейской грязи и мириад всевозможных насекомых, здесь мы почувствовали себя точно в раю, а когда подали нам чисто приготовленный корейский обед, то мы сочли себя счастливыми людьми.

Жизнь монахов в монастыре проходит в исполнении различного рода послушаний: службы при храмах и по хозяйству. Службы при храмах совершаются ежедневно три раза – в 4 часа утра, в 11 часов дня и в 4 часа вечера – очередным монахом (чреда правится в течение двух месяцев). Начало службы предваряется довольно продолжительным звоном – сначала в деревянное било, затем в большой медный колокол, в который бьют деревянным бревном по наружной стороне; затем в медные тарелки и, наконец, довольно пронзительный звон в маленький медный колокольчик. В монастыре несколько кумирен, звонарь (из младших послушников) ходит по всем храмам с ужасно пронзительным звоном, и только привыкшие к этим звукам монахи могут совершенно спокойно спать; нам же всегда приходилось бодрствовать не только во время звона, но к во время службы, ибо чтение монахом нараспев богослужебных книг и земные поклоны, отмечаемые всякий раз звоном колокольчика, заставляли нас бодрствовать. Монахи и народ в службах не участвуют: когда я спросил у настоятеля, к кому относится звон, он ответил, что звоном будят богов. Конечно, все это вздор, но теперь он приобрел права гражданства и достаточно успокаивает совесть монахов. После звона монах разносит по всем кумирням и всем идолам по чашке вареного риса; затем в главном храме начинается чтение книг, которое заканчивается в другом каком-либо храме с присоединением поминовения царствующего дома и благотворителей монастыря. Весь рис по окончании службы (служба продолжается не более часа) поступает в пользу чередного монаха, часть риса он уделяет звонарю и другим прислужникам. От чреды не избавляется и настоятель монастыря, хотя время чреды у них считается выгодным, ибо в течение двух месяцев монах питается наилучшим рисом.

Отношения между братией покоятся на началах послушания: все повинуются настоятелю и младший старшему. При встречах со старшим младший первый делает низкий до земли поклон, сложив ладони рук вместе и приложив их ко лбу, так же отвечает ему и старший. Каждый вновь принятый в монастырь по распоряжению настоятеля вручается на воспитание духовному отцу, который должен заботиться о нем включительно до пищи и одежды. Если такой послушник пробудет у старца до его смерти, то он делается наследником всего его имения, хотя бы у него были родственники плотские. По корейским законам, или правильнее – потому, что монахи законом не выделяются в отдельное сословие, они имеют право приобретать как движимое, так и недвижимое имущество и распоряжаться им по своему благоусмотрению. Многие монахи, сдав свое имение в аренду, которая обеспечивает их существование, живут в монастыре как бы на покое. Выход из монастыря совершенно свободен, для перехода же из монастыря в монастырь требуется рекомендация прежнего настоятеля и назначается известный срок для испытания, выдержавший которое принимается в число братии. Для братии монастырь дает только помещение, пищу же и одежду каждый монах должен иметь свою. В известное время дня заведующий кухнею оповещает звуком трубы или колокола всю братию о наступлении времени готовить пищу, и все монахи приносят рис на кухню, где его варят весь в одном котле, и по порциям раздают монахам, которые для трапезования сходятся все в одну залу, здесь же едят и все богомольцы, и рабочие монастыря. Посетителей, если они бедные, кормят бесплатно, а состоятельные получают пищу за известную плату. Корейские монахи строгие вегетарианцы: ни мяса, ни рыбы они не едят. Кроме риса, который в корейском столе занимает центральное место, в большом количестве и разнообразии приготовления употребляются – салат, капуста, разные травы, морская капуста и морские травы. По мнению корейцев, всякая трава, растущая в мае месяце, весьма питательна и полезна, а потому весною корейцы запасают на весь год массу всевозможных трав и корней, приготовляя их то в соленом, то в квашеном, то в сухом виде. Каждому человеку подается отдельный небольшой столик (у корейцев мебели нет, сидят они на полу, а потому столики эти невысокие), на котором центральное место занимает чашка с рисом (рис варится совершенно пресным), зaтем пять или шесть маленьких чашечек с разными закусками, все с острыми приправами, и обязательно соя, приготовляемая из корейских бобов. Один стол, смотря по количеству блюд, ценится от 10 цент. до пяти и шести долларов (дворянские обеды). Рис монахи добывают путем сбора по деревням, если нет своих полей.

Народ к монахам относится почти враждебно: монахи – самые последние люди, так что в разговоре с монахом употребляется самая низкая форма выражения и, по отзывам самих монахов, 9/10 народа гонит их. Правительство также не жалует монахов и стесняет их при всяком удобном и не удобном случае. Такое отношение к буддийским монахам установилось при вступлении на престол ныне царствующей династии – с 15 века, когда родоначальник династии, поддерживаемый силою китайского оружия, начал вводить в Корее конфуцианство. Произошла борьба партий, и бонзы, сильные при дворе прежних правителей, неохотно уступали место своим соперникам, мудрецам Конфуция. Бонзы составили против короля заговор, который вовремя был раскрыть и послужил началом гонения на буддийских монахов: многих казнили, а для оставшихся издан быль строгий указ – под страхом смертной казни не отлучаться из монастырей и не являться в городах. Этот закон в полной силе существует и по сию пору для Сеула: монахи могут ходить вокруг сеульской стены, но в Сеул ни под каким видом их не пропустят.

С этого времени и начинается упадок буддизма в Корее, отразившийся и на внутреннем и на внешнем строе монастырей. Земли монастырские и имущества были конфискованы правительством; и теперь монастыри имеют сравнительно незначительное количество земли: от 2 до 15 верст в окружности монастыря. Некоторые монастыри имеют рисовые поля, пожертвованные богатыми людьми, в разных губерниях и уездах. Доходы с этих земель идут на ремонт храмов и зданий монастырских, на устройство празднеств и жертвоприношений идолам и другие расходы по монастырю. В общем, монастыри весьма обеднели и в настоящую пору, за весьма немногими исключениями представляют печальную картину: храмы приходят в упадок, здания монастырские рушатся, количество монахов с каждым годом уменьшается, а наличная братия не на высоте своего призвания, и в этом отношении монастыри служат довольно верными показателями того же явления и в жизни всего корейского народа.

Далее в глубь ущелья расположены другие монастыри Ким-кан-сана: Пхо-уонь-са, Чо-ян-са, Ю-джам-са и др. Вокруг больших монастырей в уютных местах, иногда на неприступных скалах, устроено много скитов и малых мужских и женских монастырей. Женских монастырей в Ким–кан–сане немного, и всех монахинь едва ли наберется с сотню. Все они небольшие; в самом большом женском монастыре монахинь не более 16, а обыкновенно их бывает от четырех до восьми. Корейские монахини носят мужской костюм, бреют головы, как и монахи, и по внешнему виду весьма трудно отличить монахиню от монаха, только по голосу можно кое-как узнать их пол. Службы в женских монастырях отправляются самими монахинями по тому же самому уставу, как и в мужских, употребляются при богослужении те же богослужебные принадлежности, что и в мужских монастырях, только службы отправляются в одной из комнат фанзы, нарочито приспособленной для этой цели, отдельных же храмов в женских монастырях не устраивают. Все женские монастыри основаны монахами ближайших монастырей; по имени последних они и называются. В каждом женском монастыре есть настоятельница, подчиняющаяся настоятелю мужского монастыря, имя которого носит. В женских монастырях живут старухи лет 60–80-ти. Настоятельница одного женского монастыря, старуха лет 80 подарила мне четки в 1000 весьма изящно выточенных из дерева зерен; я отдал их в миссийский музей. В общем, из восьмидневного пребывания своего в ким-кан-санских монастырях я вынес самое приятное впечатление и остался весьма благодарен за их предупредительно-любезный прием и гостеприимство. Беседовали мы с монахами и о христианской религии; рассказывали им содержание своей веры, давали читать им Евангелие на корейском языке, молитвы, свящ. историю; сообщили им об устройстве русских монастырей и пр., – но здесь мы встретили поразительное равнодушие и категорический отказ слушать христианскую проповедь. Кончилось тем, что лишь только мы заводили речь о христианстве, как все монахи уходили от нас.

Незадолго до нашего приезда в Ким-кан-сане была одна американская миссионерка с двумя корейками; прожили они здесь два дня, пели псалмы, читали Евангелие, проповедовали и... уехали. Проводы и прощание наше с монахами были самые сердечные; нас провожали далеко за монастырь с выражениями самых наилучших пожеланий в дальнейших наших странствиях по Корее.

***

Пишу из деревни Мунь-сань-пхо – верстах в 50 от Сеула, – в которой я вот уже месяц живу, служу и, как умею, благовествую Христа. Корейцы не оставляют меня своим посещением и сегодня – воскресенье – было так много, что и церковь моя не вмещала желающих молиться. Потребность помолиться у них, без сомнения, есть и с тем большим желанием, что здесь почти половину службы правлю я на корейском языке. Ектении и некоторые песнопения у нас переведены, Евангелие и Псалтирь тоже есть на корейском языке – перевод американских миссионеров, – вот из этого и составляется кое-что по-корейски, что для стоящих в храме составляет большой интерес. Особенно приводит меня в умиление то внимание и усердие, с каким они слушают и молятся за своего императора, которого поминаем на ектиниях; сегодня все сделали даже земной поклон: ужасно боятся они, чтобы японцы опять не обидели их правителя, и особенно теперь, в столь смутное время на Востоке.

Жаль, что я еще настолько малограмотен по-корейски, что не могу назидать их живою проповедью, делаю же так: читаю по ранее составленным выборкам из Евангелия и Апостола на какую-либо тему до тех пор, пока известная история не усвоится всеми. Вступать в полемику по религиозным вопросам с корейцами почти не приходится, а потому их, как детей, весьма удобно учить вере и таким способом.

Скоро (в марте месяце) будет год, как мы забрались в эту деревню. В прошлом году, вскоре по возвращении моем из России, к нам в миссию стал ходить один кореец, на вид очень приличный, серьезный и как будто из ученых. Восточные ученые, да, впрочем, и европейские тоже, имеют особый вид, – вид сосредоточенного, постоянно самоуглубленного и несколько нервного человека; показался мне и этот таковым. Для меня было это очень важно, ибо мысль о переводах ни на минуту не выходит из головы: вот, думаю, Господь посылает мне и человека, который может мне в этом помочь... Но надежды мои, и именно с этой стороны, не увенчались желательным успехом; стремления у него были более скромны, чем я ожидал; ему хотелось познакомиться с православною верою и затем креститься. Слава Богу и за это! Для ознакомления его с православною верою лучшего ничего не могли предложить ему, как «Православное Исповедание» святого Димитрия Ростовского, которое имеется у нас на корейском языке; затем, конечно, Евангелие, молитвы, Символ веры и постоянное хождение в церковь.

Прошло месяца два его исправного хождения в миссию; он вдруг заявил мне, что ему нужно отлучиться в деревню навестить семью, обещая снова скоро возвратиться к нам. Действительно, недели через две он снова явился, с заявлением, что его односельчане в количестве нескольких человек желают тоже принять православную веру и просят кого-либо из нас приехать к ним побеседовать с ними и послужить у них, для каковой цели они приготовили даже отдельный дом. В то время я не мог с ним ехать, ибо наступал как раз Великий пост; но я обещал ему на второй или третьей седмице поста обязательно приехать. Так я и сделал. На третьей неделе поста взял я с собою корейца-переводчика и отправился верхом на лошади в деревню Мунь-сань-пхо. Приехал я туда вечером; деревня очень большая – дворов около 500 – и длинной лентой растянулась она у подножия невысокой горы на берегу большой реки Им-чинь-кан. В центре деревни, на искусственно сделанной площадке – на полугорке стоит одинокая фанза – это и есть та фанза, о которой говорил кореец, как о доме, приготовленном для службы. К площадке проделаны с улицы ступени в виде лестницы, вокруг самой площадки живая изгородь из кустарника и очень красиво устроенный аркою из него же вход к фанзе. С первого же взгляда на эту фанзу я заподозрил, что это изделие рук американских миссионеров: не раз мне приходилось видеть их молитвенные дома, устраиваемые именно таким образом; когда же я вышел в фанзу, то совершенно убедился в том, что этот дом есть ни что иное, как церковь американских миссионеров. Одна комната в доме – большая предназначалась для собеседований, к ней в ряд примыкает другая – поменьше для женщин и, наконец, еще два небольших кана – помещение для миссионера на случай его приезда. Часть большой комнаты кореец отделил легкой деревянной перегородкой в виде иконостаса с царскими вратами, сделал престол, аналои, деревянные подсвечники, разукрасив все это яркими – в корейском вкусе – разными красками и сделал все точь-в-точь так, как он видел в нашей Сеульской церкви, недоставало только икон... Дом обыкновенного корейского типа, крыт соломою, а стены сделаны из тоненьких дощечек, просвечивающихся насквозь и оклеенных изнутри бумагою, между которой попадаются листы американской миссионерской газеты «Христос» и календарей их же издания. Хозяин встретил меня радушно и, видимо, искренно обрадовался моему приезду и хотел тотчас же созывать других корейцев; но, так как время было уже позднее, то я просил не беспокоить их до утра. Высказал я ему свои подозрения относительно дома, но он сначала, как и все обыкновенно делают корейцы, начал клясться и божиться, что он ничего общего с американскими миссионерами не имел и не имеет. Ложь всосалась в корейскую плоть и кровь, и сразу ни один кореец ни за что не сознается. Долго мы беседовали с ним на эту тему, пока, наконец, вынудили его сознаться: дом этот строил он лет пять тому назад по плану американского пресвитерианского миссионера доктора Рида. Миссионеры некоторое время ездили сюда для проповеди, а затем около года прекратили свои поездки по неизвестной для него причине. Причину, конечно, он тоже отлично знал, но, будучи весьма последовательным корейцем, утаивал. Впрочем, я особенно и не добивался этого, – для меня вполне достаточно было знать и то, что сообщили мне: дальнейшие сведения собрать мне не представлялось уже никакого затруднения от самих же миссионеров. Наутро собралось ко мне человек десять довольно почтенных старцев, с которыми я, после предварительного знакомства, и начал свои миссионерские беседы. Не знаю, – или беседы мои были не интересны для них, или их старческое внимание уже очень притупилось: все время они дремали, и глаза их отягощались сном. Меня это, – признаюсь, – несколько смущало, и я старался употребить все усилия, чтобы как-либо на первое время пробудить их хотя бы только от физического сна. Иное дело, – когда заведешь с ними речь о житейских делах и, особенно, о политике, – сразу все пробуждались, и наставало удивительное оживление. Три дня я по два раза в день собирал их на беседы, а во время утренних и вечерних молитв читали Евангелие, и, в конце концов, кое-чему все же успел научить их. Между прочим, и от старцев этих я старался выпытать хоть что-либо относительно этого дома, но, ни они, ни старшина деревни, к которому заходил я познакомиться, нового ничего не прибавили. Общество очень усердно стало просить меня устроить здесь церковь, для каковой цели предлагали купить эту же фанзу, обещая половину стоимости ее принять на себя. Ответа я им не дал, опасаясь попасть в какую-либо грязную историю с американскими миссионерами, и решил отправиться в город Сан-до, к тому самому американцу миссионеру, который ездил сюда проповедовать, надеясь от него получить самые подробные и верные сведения по интересующему меня делу.

Город Сан-до или Ка-сион (старая столица Кореи) находится в 40 вестах от деревни к северу; думал было я нанять лошадь, или быка, или корову (на быках и коровах здесь ездят верхом так же, как и на лошадях), но, к сожалению, ни того, ни другого, ни третьего отыскать не мог, ибо как раз в соседнем городе был базарный день и все отправились туда; тогда я решил, не теряя времени, нанять двух носильщиков для своего багажа (корейцы все тяжести переносят на спинах, приспособляя для этого особо устроенные деревянные рогульки; два – три пуда несет совершенно свободно) и отправиться пешком. Погода была великолепная, и я сделал этот переход без особого утомления. В город пришли еще засветло; народу на улицах было так много, был базарный день, – что мы с трудом пробирались в толпе, а как только останавливались, тотчас же нас со всех сторон окружала толпа зевак. Долго мы ходили по городу в поисках свободного помещения на постоялых дворах, но нигде не могли найти. Положение наше было довольно не приятное, и чтобы выйти из него, я решил обратиться за содействием к начальнику города, тем более, что в паспорте моем, выданном от корейского правительства, есть пункт, в котором говорится, что все власти обязаны оказывать мне «всякое вспоможение и воспособление». Отыскал его резиденцию и послал ему свою визитную карточку; он тотчас же принял меня и сначала вел очень любезный разговор со мною, но, когда узнал, что я пришел сюда пешим и что в моей свите кроме переводчика (по корейским понятиям чем больше барин, тем больше должно быть вокруг разной челяди) никого нет, сразу переменил тон и выказал желание поскорее освободиться от нежеланного визита, – приказал слуге нас пристроить где-либо на постоялом дворе. Мы поспешили откланяться ему и пошли вслед за слугою. Слуга тоже, как и его барин, решил, – «что не великий-де ты чиновник, что ходишь пеший», постарался поскорее свалить со своих рук нежелательную ношу, нас в какой-то ужасный притон, из которого я тотчас же бежал, твердо решив никогда не обращаться за содействием к корейским мандаринам. Нашел я за воротами города сносный постоялый двор и одну свободную комнату, в которой и поместились мы с переводчиком.

Наутро отправились в город отыскивать американскую миссию. Сан-до довольно большой город; имеет две каменные стены – одна внешняя, которая окружает самый город, и затем есть стена внутренняя, которая когда-то окружала королевский дворец со всеми постройками. Дворец и все более или менее важные дворцовые постройки были перенесены отсюда в Сеул, здесь же остались одни развалины каменных фундаментов и больших лестниц. В настоящее время и внутренняя часть доступна для поселения частных лиц, но большая часть города все же расположена в черте внешних стен. Так как было еще очень рано, чтобы идти в миссию, то я отправился осматривать достопримечательности города. Первое, что меня интересовало и о чем очень много говорят и пишут корейцы, это – небольшой, каменный мостик через прорекающий у восточных стен города ручеёк, на котором более 500 лет тому назад был убит изменниками один из принцев династии Ko-pио и на одном из камней и до сих пор видны следы крови. По мостику этому теперь не ходят и не ездят, и он сохраняется теперь, как святыня. Объяснял нам довольно симпатичный старичок-кореец и так горячо и уверенно доказывал нам, что красная полоса на камне есть действительно кровь, что мой спутник–переводчик поверил этому; но затем, когда мы проходили через восточные ворота, и я указал ему несколько камней с точно такими же красными жилами, вера у него исчезла. С возвышенного холма у Восточных ворот мы увидели в самом центре внутреннего города кирпичный дом полукорейского типа; я решил, что это обязательно должна быть американская миссия. По направлению к этому дому мы и отправились. На пути мы успели осмотреть один довольно величественный храм бога войны. При входе во двор храма под крышей ворот стоит огромных размеров статуя лошади, которую держит под уздцы с ног до головы вооруженный воин. Когда мы вошли во двор, то нас в храм не пропустили, ибо там в это время совершал жертвоприношение какой-то важный чиновник. Мы, конечно, охотно обождали окончания жертвоприношения и, когда вся церемония окончилась и этот чиновник, сопровождаемый толпою слуг, направился к воротам для принесения жертвы коню, нас пригласили войти в храм. Сапоги пришлось снять, зато шляпу не позволили снять: у корейцев – человек, снявший шляпу, выражает этим непочтение и к месту, и к лицам, окружающим его. Для меня, конечно, было гораздо легче снять шляпу, чем сапоги, но нужно было подчиниться требованиям их этикета. Осмотревши храм, в котором кроме статуи бога ничего не было, мы отправились в американскую миссию. Миссионер был дома и весьма любезно принял меня. После предварительных разговоров, я завел речь по интересующему меня вопросу. Американец этот, действительно, ездил в эту деревню проповедовать несколько лет, но потом отказался туда ездить потому, что плодов от своей проповеди он не видел; в этом смысле он донес своему начальству в Сеул, и на этом окончилось все дело с жителями Мунь-сань-пхо. О корейце, который нас приглашал, он дал самый нелестный отзыв. Побеседовал я с ним еще кое о чем и распростился очень любезно. В Сан-до у них миссия существует около 10 лет и по отзыву миссионера почва здесь для сеяния Слова Божия очень хорошая. Важно, по его мнению, то, что Сан-до, будучи расположен на границе очень богатой и густо населенной провинции Хоан-ха́-до и на дороге из столицы в провинцию Пхион-ань-до, является крупным торговым и промышленным центром, привлекая сюда из разных провинций множество народа, и особенно в базарные дни. Этими днями они с успехом пользуются для продажи религиозно-нравственных изданий своей миссии. Католическая миссия с незапамятных времен свила себе здесь довольно прочное гнездо, расположившись в центре торговой части города в черте внешних стен.

Народ здесь, видимо, зажиточный и не поражает своею беднотою, как в других городах. Сан-до является главным местом разведения очень дорогого лекарственного корня женьшеня, обширные плантации которого раскинулись вокруг города и дают прекрасный заработок как хозяину, так и рабочим. Три дня я прожил в Сан-до, знакомясь и разузнавая про житье-бытье здешних миссионеров и их деятельность, и пришел к тому убежденно, что и нам непременно нужно иметь здесь миссионера. В минувшее лето являлся к нам в миссию один очень богатый плантатор-кореец и просил прислать к ним в Сан-до миссионера, обещая устроить на свой счет фанзу для церкви. Вся беда в том, что миссионера-то нет.

Возвратился я домой и поведал обо всем бывшем братии своей и, в виду скорого своего отъезда в дальнее странствование, я поручил своему иеромонаху на свободе проехать в деревню, пожить, побеседовать и послужить там, я затем и купить этот дом. Так он и сделал. Прожил дней десять и купил фанзу пополам с обществом, уплатив свою часть 85 долл., а так как остальные обществом жертвовались на церковь, то документ-купчую он взял себе. Итак, на развалинах американской церкви мы решили создать церковь свою – православную! Выйдет ли из этого что-либо?! Один Бог ведает, наше же дело проповедовать и молиться... По приезде из путешествия я тотчас же отправил туда иеромонаха Павла – студента 4-го курса восточного института, который приехал к нам для практики в разговорном корейском языке. Лучшего места для этой цели не найти: полное уединение и жизнь среди одних корейцев дали ему возможность и попрактиковаться в языке, и присмотреться к народу, его обычаям, нравам, что для миссионера весьма важно. Прожил он там два месяца безвыездно, утешая меня по временам своими письмами... В одном письме своем он, между прочим, пишет мне: «от всей души благодарю вас за то, что, предоставив мне помещение в деревне Мун-сань-пхо, вы тем самым дали мне возможность и усидчиво заниматься своим делом, и хоть отчасти вступить на тот путь, к которому я себя готовлю. Ежедневно у нас бывают службы (часы и обедница), к которой являются постоянно человек 10 корейцев ... В службу вводим постепенно корейский язык. После службы кореец – Хан-сандарь читает по-корейски огласительное поучение»...

После отъезда иеромонаха Павла в институт, на некоторое время приезжал иеромонах Николай, а теперь живу я. Жить здесь зимою совершенно не возможно, ибо фанза, видимо, строилась для самых кратковременных приездов миссионеров: толщина бумаги отделяет меня от внешнего воздуха, а когда подует ветер, то и свеча гаснет. Морозов больших хотя здесь и не бывает, а все же по ночам! термометр падает до –5°, а иногда при ветре и до –10°R. Отопление устроено по корейским системам – под полом, так что на полу бывает иногда большой плюс, а вверху доходит до минуса. Надежда хоть чего-либо добиться заставляет нас жить и при такой обстановке Уж больно хорошие люди и жалко их оставлять. Есть у нас здесь всякого сорта прихожане, кроме чиновников, и земледельцы (большинство), и мастеровые, и купцы, и просто рабочие – всего наберется человек тридцать. Один, например, есть купец, как и полагается купцу, – очень толстый господин, благодушнейшее существо; я им часто любуюсь... На днях приходил ко мне с жалобою на свою коммерческую неудачу, от которой потерпел убытку долларов 100: купил здесь несколько мешков бобов и повез на лодке в порт Чемуль-по, намеревался продать их там с барышом, но потерпел неудачу... Но это обстоятельство не изменило его благодушия. Есть один старец лет 65 – добрейшей души человек, и много, много таких... Конечно, есть и у них пороки, и не малые, и не мало; но что же бы мы и делали, если бы к нам все шли беспорочные; наше дело в том и состоит, чтобы очищать их от пороков и воспитывать в добре... Раза два пробовали являться ко мне так называемые «угнетенные невинности» с просьбою защитить их от напрасных якобы нападок и притеснений чиновников; но в этом я неумолим... Пойдем, говорю ему, брат, помолимся Господу Богу, чтобы Он Сам защитил! тебя от всех напастей, а к начальнику твоему я не пойду: это не мое дело.

Заводится здесь небольшая школа, в которую ходит мальчиков пять–шесть. Жаль только, что они, изучив китайские знаки, переходят к чтению книг конфуцианского характера и содержания и таким образом с самого детства воспитываются в языческих религиозных понятиях. У американцев мальчики одновременно учат и христианские книги, а у католиков они о языческих книгах и понятия не имеют, ибо мальчики, воспитываемые в католических миссионерских пансионах, составляют их собственность, а потому они чему хотят, тому и учат их. Пекинская наша духовная миссия приступила к изданию своих переводов, наделяет книгами щедро и нас, а потому я и думаю вводить их в качестве учебников в школе своей. В начале, наверное, получатся недоразумения, и больше, вероятнее всего, от неудачного выбора книги, но потом Господь поможет направить и это дело. Если бы Господь послал нам такого доброго человека, который бы пожертвовал нам тысячу или полторы рублей на построение церкви-школы в Мун-сан-пхо; за такого доброго человека мы бы век молились Богу. Если бы Господь послал нам такую манну, можно было бы и дешево, и очень удобно построить полукорейского и полуевропейского типа дом, в котором могли бы поместить и церковь, и школу, и квартиру для миссионера. Европейскую постройку заводить здесь, конечно, нет нужды, да и дорого будет стоить; а корейского типа будет дешевле и удобнее, и простоит она столько же. Американцы – народ практичный – у них даже в Сеуле почти все постройки приспособлены из корейских фанз. Я с ними вполне согласен в этом: чем ни легче, ни свободнее, тем лучше. Я думаю, что для более успешного миссионерствования нужно быть совершенно свободным от всех внешних забот, даже – о том, во что одеться и что покушать. Теперешняя моя жизнь здесь как нельзя более подходит к этому: сейчас у меня все мое на мне и вокруг меня в буквальном смысле, ибо комната, занимаемая мною, размером всего 8x8 футов. Стоит стол, стул, кровать и больше ничего. Внимание мое ничем не отвлекается, мысль моя работает в одном направлении, весь я могу отдаться народу, который постоянно окружает меня. Если люди заняты, у меня есть работа в комнате; надоело, – можно пойти погулять, чудные окрестности! Достаточно подняться на любую гору, чтобы с ее вершины насладиться восхитительными картинами дивного творения Божия. А сколько при этом мыслей самых чистых, самых возвышенных промелькнет в голове; сколько самых горячих, восторженных, доходящих до небес чувствований наполнить сердце... Отдых и обновление сил, а там опять та же работа. В Сеуле, где на душе моей висит забота о каменных хоромах, да о целом дворе с хозяйством, – признаюсь, – не могу я и минуты быть спокойным: всякий шум, стук, крик меня беспокоят.

Во время служб «Господи помилуй», «Подай» и «Тебе Господи», «Символ веры», «Отче наш» поют по-корейски все. Корейцы весьма любят пение и необходимо удовлетворять их любовь общим пением. Беда с женщинами! Не идут в церковь, да и только! И не потому, что они не желают, а потому, что корейский этикет не допускает и не позволяет им ни стоять в одной комнате с мужчинами, ни тем более разговаривать с последними. У католиков и американцев есть монахини и миссионерки, которые и ведут дело проповеди среди женщин; у нас же ничего этого нет; а, между прочим, в деле религиозного просвещения в корейской семье мать – все; на ее руках вся семья и воспитание ее. Бывает так: отец идет в христианскую церковь, а мать с детьми шаманит. В Мунь-сань-пхо зло это так распространено, что не проходит ни дня, ни ночи, чтобы где-либо не раздавались шаманские бубны и барабаны. Занимаются этим исключительно женщины, мужчины же выдают на это деньги своим женам. Хорошо, конечно, было бы, если бы Господь послал нам из корейских же женщин искренно и сердечно принявшую христианство, таковая одна могла бы сделать для миссии гораздо более, чем сотни монахинь и миссионеров.

***

(сражение при Чемульпо, отъезд русского посланника из Сеула)

5-го февраля я выехал из Сеула в Шанхай, а сегодня, пользуясь гостеприимством Китайской духовной миссии, столь любезно и удобно приютившей нас, имею возможность сообщить вам несколько подробнее о всем бывшем с нами в последние дни нашего пребывания в Сеуле:

Самый страшный день был 27-го января, – день первого морского сражения в Чемульпо. На рейде нашего столичного порта Чемульпо давно уже стояли наши два военных судна – крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Не получая около недели никаких известий из Порт-Артура, наш посланник решил отправить «Корейца» с почтою в Артур 26-го января. Вечером «Кореец» снялся с якоря и только вышел в море, как к нему с обоих бортов подошли японские миноноски; командир, увидев, что с такими спутниками опасно пускаться в дальнейший путь, поворотил назад; в это время японцы выпустили три мины в «Корейца», но, к счастью, ни одна не попала в него. Войдя в порт, командир сообщил об этом на «Варяг» и остальным военным судам других наций. Ночь все провели в тревожном ожидании дальнейших действий японцев, тем более, что миноносцы и один японский крейсер вошли тоже в порт.

Утром 27-го января командир «Варяга» получил от японского адмирала письмо, в котором он извещал его об «установившихся неприязненных отношениях между японским правительством и русским правительством», а потому «почтительнейше просит» их выйти в море и принять сражение; если же они в 12 часов дня не выйдут, то он, принужден будет атаковать их в 4 часа дня и взять в плен. Под звуки музыки и самых горячих пожеланий с иностранных военных судов наши «Варяг» и «Кореец» в 11,5 часов снялись с якоря и отправились на верную смерть. Командиры ободряли свои команды речами, указав им на то, что на их долю выпало первым засвидетельствовать свою любовь к Отечеству и отдать свою жизнь за веру, Царя и Отечество. Одному из офицеров дано было «почетное поручение» на случай полного поражения взорвать крейсер со всем экипажем...

Как только показались наши суда в виду японской эскадры, состоявшей из 6 больших судов и нескольких миноносцев, японский адмирал сигналом предложил нашим сдаться без боя, но на это в ответ получил орудийный залп от «Варяга», после чего начался бой, который продолжался ровно час. Наш крейсер «Варяг», получил несколько пробоин, орудия почти все были повреждены, и вдобавок на корме загорелась палуба; видя неминуемую гибель, командир повернул назад в порт; японцы понесли тоже большие потери и так растерялись, что не преследовали наших. «Кореец» каким-то чудом остался совершенно невредим. Как только наши суда возвратились в порт, командиры иностранных (английский, французский и итальянский) военных судов, кроме американского, предложили нашим съехать на их суда. «Варяг» был объят пламенем и медленно тонул, а «Корейца» приготовили к взрыву. Около 4 часов на горизонте показались японские миноносцы, которые шли забирать трофеи своей постыдной победы, но и здесь им не удалось: «Варяг» затонул, а «Корейца» взорвали... Ужасно возмутило это японцев, и они начали требовать от иностранных командиров выдачи русских, как их военнопленных, но и здесь получили единогласный категорический отказ на том основании, что они приняли к себе на борт потерпевших в порту кораблекрушение, и они не виновны, что японский адмирал так растерялся, что не мог забрать их в плен после боя, а дал им возможность войти в порт. Пушечные выстрелы ясно доносились до Сеула, и вся русская колония во главе с посланником собралась в миссийском храме на молебствие, и все горячо и со слезами молились Господу Богу о даровании победы над врагами, столь жестоко о вероломно напавшими на беззащитных. Пред молебствием собравшимся было сказано приблизительно следующее: «Итак, братие, жребий войны брошен. Вы слышите громовые раскаты пушечных выстрелов – там бьют наших братьев... Наш возлюбленный Монарх употребил все усилия и средства к сохранению мира, но, видимо, враги наши этого не пожелали и так варварски и злодейски напали на наши суда... Помолимся же Господу Богу, чтобы Он Сам, ими же весть судьбами, сохранил наших доблестных воинов, не устрашившихся значительно сильнейшего врага, даровал победу и покорил этих ослепленных гордецов под нози нашего державного Монарха».

Все матросы, охранявшие нашу миссию, молились со слезами, и их молитвенные вздохи шли ко Господу из глубины их сердец, ибо им особенно дороги были их товарищи-сослуживцы.

Господь услышал их молитву, и не случилось того, что должно было бы случиться по всем человеческим соображениям. С нашей стороны потери сравнительно незначительны: убито 40 матросов и один офицер; ранено 70 матросов и три офицера; у японцев же потеря значительно больше, ибо у них погибли один крейсера, одна миноноска, и сильно поврежден броненосец.

Сеул в это время был уже занят японскими войсками, и на всех горах и холмах, окружающих город, шли спешные работы по укреплению их и ставились батареи. В японском квартале праздновали победу, а мы с напряженным вниманием ожидали дальнейших событий. Утром на второй день наш посланник предложил всей русской колонии на время покинуть Сеул и переехать на французский крейсера «Pascal», который и привез нас в Шанхай. На этом крейсере нашла себе приют вся команда с лодки «Кореец», офицеры и несколько матросов с крейсера «Варяг», здесь же были 24 человека раненых матросов и один офицер. Как только приехали на крейсер, я тотчас же занялся ранеными: всех исповедовал и приобщил Святых Таин, а к вечеру всех их свезли на берег в госпиталь. Из всех раненых человек восемь были совершенно изуродованы – то без ноги, то без руки... Стон и слезы этих бедных страдальцев приводили всех в ужасное состояние: без слез не возможно было смотреть на них... Только здесь можно понять, какое ужасное зло война: сколько жизней погибает, сколько уродует людей... Здесь стон и слезы, а там... дома, где остались их отцы, матери, жены и дети... Господи, Господи! да когда же прекратится все это... Наши воины действительно Христолюбивы: мне рассказывали офицеры, что в продолжение всего боя только и слышно было имя Господа, которое непрестанно призывалось матросами. Мне лично пришлось умиляться действительно сердечной и глубокою верою наших простецов-солдатиков; всем существом своим они верят, что с ними Бог, а потому идут на бой совершенно спокойно в надежде на Его всесильную помощь. Сознание своего долга ни на минуту не оставляет ни одного из них. Матросы, охранявшие миссию, со слезами жаловались мне на то, что им не придется положить душу свою за отечество свое, ибо их увезли в Сайгон, где их продержат до окончания войны.

Что теперь делается на театре войны, – ничего неизвестно, а если и есть какие известия, то все они идут из японского источника и пропитаны чудовищною ложью: по ним и Порт-Артур взят, и флот наш совершенно истреблен и прочее и прочее. Здешний военный агент не успевает печатать опровержения; беда вся в том, что их корреспонденты наперед составляют свои сообщения, так – относительно сражения при Чемульпо они заранее сообщили в свои газеты, что наши суда разбиты и отведены в один японский порт.

Еще за неделю до сражения мы были совершенно отрезаны от мира: корейский телеграф японцы уничтожали, а их телеграф работал только в их интересах; они исправно принимали от нашего посланника шифрованные телеграммы, но не передавали их. Проводы из Сеула нашего посланника японцы обставили необычайною торжественностью: дали отдельный поезд, который сопровождался японским генералом; на вокзале в Сеуле и на пристани в Чемульпо был выстроен почетный караул из роты японских солдат; в Чемульпо один солдат не сдержал своей злобы и крикнул – «арестанты»... Вся эта почетная комедия носила страшно иронический характер и производила на всех нас угнетающее впечатление. Все европейцы, не исключая и их союзников – англичан, выражали самое горячее сочувствие русским и возмущались поведением японцев. Командир и офицеры английского крейсера «Talbot» приняли часть наших матросов и окружили их самым сердечным вниманием и уходом; итальянцы – тоже; отказались одни только американцы, которые, видимо, склоняются на сторону японцев. Всех офицеров и матросов каждое военное судно свезет в свои порта, откуда они проедут в Россию.

Посланник и все частные пассажиры остались в Шанхае; сюда с разных сторон съехалось столько русских, что при здешней дороговизне начинается голодовка, и наша консулы думают отправлять их в Россию, ибо надеяться скоро попасть в Порт-Артур или Владивосток нет никаких оснований. Все, кому необходимо попасть в Порт-Артур, отправляются на пароходах в Одессу, – оттуда по железной дороге.

Я со своей братией устроился в Китайской миссии, где нашлось достаточно помещений и для нас. Из Сеула нас выехало семь человек: я, отец иеродиакон, два учителя и три мальчика из школы, которых я готовил для отправки в Россию; один из них еще не крещен, и я намеревался перекрестить его здесь в неделю православия. Два послушника певчие выехали из Сеула еще на Рождественских праздниках при первой тревоге, так как они состоят в запасе армии, то задерживать их было неудобно. Вся церковная утварь и все ценности запакованы в ящики и сданы на хранение французскому посланнику; вся же обстановка домашняя осталась в доме; дом замкнут, и ключи сданы посланнику; штат прислуги оставлен для надзора за подворьем. Долго ли продлится наше изгнание, – трудно предугадать; все же, несмотря на то, что мы устроились относительно хорошо, тоска душит и все мысли – в Сеуле... Господь послал нам испытание и надобно терпеть.

***

Шанхай, 23 февраля 1904 года.

Японцы выбили нас из нашей миссионерской колеи именно тогда, когда у нас по преимуществу все так хорошо настраивалось и так хорошо шло: 25 января пред Литургией мы крестили одну женщину-кореянку, которая ровно четыре года исправно посещала церковь и в искренности желания и глубины ее веры я нисколько не сомневаюсь. После крещения она со слезами рассказывала нам о той духовной радости и восторге, которую она почувствовала после крещения, и о том тяжелом душевном состоянии, которое испытывала она до и во время крещения: ее трясло, как в лихорадке. Господь устроил так, что первый кратковременный период существования нашей миссии окончился таким знаменательным событием, которое по справедливости можно считать только началом миссионерской деятельности ее. И я глубоко верю, что это именно так. Грустно, очень грустно было покидать свое насиженное место и особенно под давлением такой печальной необходимости, но я ни на минуту не сомневаюсь в том, что Господь послал нам столь тяжелое испытание для нашей же пользы: для того, чтобы возбудить в нас любовь к этому несчастному народу, которого давят со всех сторон, вселить в нас надежду на более светлое будущее и усилить в нас энергию и ревность к св. служению. Когда живешь спокойно или прочно владеешь каким-либо предметом, то чувство к нему настолько притупляется, что обращается или в полное равнодушие, или в безразличие; но попробуйте нарушить покой или лишиться этого предмета, явятся совсем другие чувства, предмет приобретет совсем иную ценность, и то, что казалось нам ненужным, а иногда и тягостным, составляет как бы часть нашего существа и безболезненно не может быть отнято от нас. То же испытываем теперь и мы, те же болезненные чувства переживаем и мы, сидя на реках Ян-Сикианга – в чуждой нам стране. И та жалкая, несчастная Корея, из-за которой рекою льется человеческая кровь, для нас стала так мила, так родна, что при одном мимолётном воспоминании сердце болезненно сжимается и слезы, наполняют глаза. Только и разговора у нас: а что теперь делается в Сеуле, что станется с нашей церковью, миссией, что будет с Никитой, что будет с нашим привратником Кису, который остался охранять миссию, – и много, много у каждого из нас таких «что», ибо у всех есть привязанности, у всех остались друзья и все мы в горести молим Господа, чтобы Он Сам сохранил все и всех цело и невредимо. Почему бы не оградить какими-либо строгими законами неприкосновенность духовных миссий? Ведь миссионеры – это не чиновники, которые могут совершенно спокойно покинуть свое место и уехать за тридевять земель, не вспоминая никогда о прошлом; миссионер выше всяких формальных отношений; в миссии человек сходится с человеком не на внешних каких-либо связях, а на внутреннем, духовном, сердечном; здесь люди устанавливают или, по крайней мере, стараются установить отношения на взаимной связи душ и сердец.

Преосв. Николай остался в Японии; я никогда и ни на минуту не сомневался в том, что он примет именно такое решение, и не верил, когда говорили и писали в восточных газетах, что он на время войны оставляет Японию. Я не верил этому потому, что для него отъезд был бы горше смерти. Мы, выезжая из Кореи, не оставляли никого, и то переживаем тяжелые, грустные и тоскливые минуты, – что же бы чувствовал преосв. Николай, если бы он оставил 30 тысяч им самим рожденных духовных детей?!..

Господь не оставить и нас. Он послал нам испытание. Он же и вознаградит нас сторицею. Мы и теперь – в изгнании – облагодетельствованы: живем в таком же рассаднике православия, в такой же дух. миссии, как и наша, только среди китайцев... Нас весьма удобно и прекрасно устроил у себя заведующий шанхайским отделом православ. миссии в Китае, весьма радушный и гостеприимный хозяин ее о. иером. Симон. Здесь мы с первого же момента почувствовали себя в родной обстановке и в миссионерской атмосфере.

Русско-китайская миссия в Шанхае, столице Востока, возникла в недавнее время: сюда решил преосв. Иннокентий, начальник пекинской миссии, перенести главный миссионерский центр пекинской миссии после боксерского разгрома в Пекине в 1900 г., когда погибла вся наша пекинская миссия с обширной и богатой библиотекой. Тогда же преосв. Иннокентий решил найти для миссии место, которое могло бы быть совершенно гарантировано от таких случайностей, и он совершенно справедливо остановился на Шанхае, как на городе интернациональном и имеющем за собою, по крайней мере, 90 шансов за то, что миссия, библиотека и другие ценности ее не могут быть так жестоко истреблены, как в Пекине.

Имея в виду эту мысль, преосвященный в то же время не забыл и главную, чисто миссионерскую цель, а потому он постарался приискать место для миссии не в самом городе, а на окраине, поближе к китайским деревням, которые густою каймою окружают Шанхай. От центра города по прекрасной шоссейной дороге езды в экипаже не более получаса. Можно проехать и по железной дороге, ибо мимо миссии проходит железная дорога, и первая от города стация находится близ миссии. Очень выгодно купил преосвященный у одного американца хороший двухэтажный кирпичный дом с кухнею и небольшим двором. С прошлого года приступлено к постройке кирпичного храма. Очень красивая, небольшая, человек на 150 – 200, церковь и теперь в не отделанном виде привлекает внимание не только китайцев, которые едва не по целым дням любуются ею, но и европейцев. Архитектура и рисунок выбран действительно удачно, так как построек такого именно стиля на Востоке совершенно нет. В настоящую пору церковь вчерне почти готова; покрыта она белым оцинкованным железом, которое при ярких лучах солнца издает ослепительный блеск, и церковь видна издалека; внутри приступлено к оштукатуренью; иконостас делается китайцами, которые большие мастера делать всякую резьбу по дереву; иконы пишутся в Пекине помощником, при начальнике миссии арх. Авраамием, художником-академистом. По предположению преосв. Иннокентия, которое он высказал мне еще в прошлом году, церковь должна быть освящена в день Св. Троицы во имя св. богоявления. Преосвященный предполагал на торжество освящения пригласить преосв. Николая из Японии, просил и меня к этому времени приехать, намереваясь по освящении храма устроить несколько заседаний чисто миссионерского характера для решения некоторых недоумений и вопросов, касающихся миссионерского служения, и здесь же условиться относительно повторения таких съездов и в будущем. Мысль прекрасная и вполне выполнимая! Мало того, что эти съезды объединили бы всех нас в нашей деятельности под главенством апостола Японии, но, без сомнения, оживляли бы и ободряли всех тружеников на ниве Божией. Такие съезды существуют во всех инославных миссиях, и польза их всеми признана. Они вносят в тяжелую, одинокую среди инородцев жизнь миссионера большое оживление и обновление сил. Представьте себе миссионера-европейца, живущего среди инородцев, в тяжёлых жизненных условиях, где-либо в дебрях Китая; естественно, что он мало-помалу слабеет духом; неудачи в миссионерских предприятиях, препятствия, встречаемые на каждом шагу, порождают в нем уныние, тяжелые и мрачные думы и тоскливое состояние духа, иногда граничащее с полным отчаянием. Поделиться с кем-либо своими сердечными скорбями и открыть свои душевные боли является органическою потребности каждого миссионера. И вот тут-то съезды и незаменимы: слово искренней любви и полного сочувствия, благодушие и нравственное мужество пред самыми трудными жизненными обстоятельствами, и огромный миссионерский опыт такого гиганта духа, как преосв. Николай, сразу ободрит страдальца, сразу уничтожит угнетенность духа, рассеет мрачные тучи на душе его; он снова оживет, снова светлый луч надежды озарит его будущее, он обновится, отдохнет душою и телом, почувствует новый прилив энергии и с запасом этой жизнерадостной бодрости снова возвратится к трудам и подвигам благовестия Евангелия. Дай Бог, чтобы мысль преосв. Иннокентия осуществилась, ручательством за что, впрочем, может служить энергия и всецелая преданность преосвященного делу миссии. Сохрани Господи на многие и многие лета на пользу нам – меньшим и авву преосв. Николая!

Кроме церкви, в прошлое лето преосв. Иннокентий выстроил здесь большой трехэтажный кирпичный дом, в нижнем этаже которого помещается школа для детей-китайчат; в школе две очень просторных комнаты, соединенные между собою широкою раздвижною дверью. В верхних этажах помещаются учителя школы и некоторые ученики, дома которых находятся далеко от миссии. Рядом с этим домом находится старый полукитайский, полуевропейский двухэтажный дом, который был занят под склад разных хозяйственных принадлежностей; в настоящее время о. Симон устраивает в нем школу для китайцев, в которой будут учиться ученики только китайскому языку по православно-христианским книгам, – это, по моему мнению, будет ничто иное, как катехизаторская школа, где будут учиться китайцы всякого возраста исключительно православной вере. В школе обучается у них около 30 мальчиков. Все они учатся русскому языку до обеда, а после обеда китайскому. О. Симон преподает Закон Божий по учебникам китайским. В настоящее время со старшими учениками он проходит катехизис преосв. Филарета, а с младшими свящ. историю Нового Завета по Евангелию.

Почти 200-летнее существование пекинской миссии не прошло бесследно; трудами знаменитых синологов Иакинфа, Палладия и др., с успехом пользуются теперь миссионеры и весьма разумно прилагают их к делу: переводы богослужебных и религиозных учительных книг введены теперь в их школах, по ним учатся языческие мальчики православной вере. Это громадная помощь для миссионера; помог бы Бог и нам поскорее обогатиться таким сокровищем для Кореи. Я как-то писал, что я замыслил ввести в своей школе обучение мальчиков по переводам пекинской миссии; дело начало настраиваться, я нашел хорошего знатока из корейцев – учителя, и мы приступили к делу, избрав для этой цели краткую свящ. историю на китайском языке, но к великому сожалению война прервала наши начинания в самом корне.

Мальчики шанхайской школы производят очень приятное впечатление, и приходится удивляться, что даже такие ученики не заинтересовывают наших миссионеров и не удерживают их от бегства из миссий; многие из них крещены, а некоторые только готовятся ко Крещению. Утром в 7 часов бывает общая молитва, – читают и поют все на китайском языке; по окончании утренней молитвы одним из старших учеников прочитывается одна глава из Евангелия, а после вечерней – одна глава из Псалтири на китайском языке. Для церкви отведена очень хорошая комната в доме, в которой и совершается по праздничным и воскресным дням неопустительно служба. Во время службы чтение и пение почти все на китайском языке; поют не особенно стройно, по если принять во внимание то обстоятельство, что учеников никогда не учил пению специалист-регент, а они переняли на слух от послушников, исправляющих обязанности псаломщиков, то можно только удивляться замечательной способности их к пению; три-четыре китайца-мальчика, более или менее усвоившие мотивы, руководят пением; они начинают, а потом к ним постепенно присоединяются и остальные. Наверное, преосв. Иннокентий отправит в Россию из этой школы двух-трех мальчиков для продолжения образования и непременно для основательного обучения церковному пению. Слух у них есть, голоса чистые и приятные, легкие, видимо, тоже не в плохом состоянии, а с такими дарованиями легко выучить их пению и регентскому искусству. После каждой Литургии о. Симон через переводчика обращается к китайцам со словом назидания, объясняя им Евангелие или апостольское чтение, или же событие праздника. Вместе с мальчиками иногда приходят в церковь и их родители, братья и сестры и таким образом знакомятся с православною верою. О. Симон очень любит детишек, и его смирение и любовь – верные ручатели за успех дела.

Присоединился и я с своею братиею к ним; во время службы и мои корейчата читают по-корейски, и вот служба у нас идет на трех языках: славянском, китайском и корейском. В неделю православия я крестил здесь одного своего ученика, которого не успел окрестить в Сеуле. Интересное совпадение: мальчуган этот, будучи корейцем, крещен в китайской миссии, св. миро и елей при Крещении и Миропомазании были совершенно непредвиденно употреблены из миссии японской, – их сдал сюда на хранение из нагасакской церкви один священник.

В Шанхае есть человек около 10 русских, от которых мне неоднократно приходилось слышать сетования на то, что преосв. Иннокентий совершенно пренебрег религиозными потребностями русской колонии: слишком далеко строит церковь и им невозможно бывать в церкви. Я, конечно, не против того, чтобы удовлетворять религиозные потребности русских православных, – это необходимо; но был всегда против того, чтобы соединять это с миссионерством. Личный опыт достаточно меня убедил в том, что эти два дела совершенно несовместимы: ожидать исправного и ревностного отношения к своим религиозным обязанностям со стороны русских, живущих за границей, совершенно невозможно; если же они будут неисправны, и будут только по-модному исполнять христианский долг молитвы, то они в миссию кроме вреда и разлада ничего не внесут; они совершенно спокойно будут разрушать то, что с большим трудом созидает миссионер. Миссионер, напр., говорит своим слушателям-инородцам, что всякий христианин обязан свято исполнять долг молитвы, неопустительно посещать церковь Божию в праздничные и воскресные дни, являясь к началу вечерних и утренних богослужений. Инородцы слушают миссионера и исправно ходят; но тут же они видят, что для русских это как будто необязательно: к вечерней службе они не ходят совсем, – это, говорят, нужно для духовных, а не для мирян, – к Литургии раньше херувимской песни никто не является. И вселяется в душу инородца сомнение и недоверие к словам миссионера; начинает проделывать то же и он, и тут уж никакими резонами не убедишь его не обращать внимания на русских, а быть самому исполнительным... Я беру один пример, но можно привести больше и несравненно хуже. Инородцы, стоя в церкви, внимательно следят за всеми русскими и перенимают от них решительно все до мельчайших подробностей. Лучше, по моему мнению, удовлетворять религиозным потребностям русских совершенно отдельно от инородцев, и это весьма возможно: у дипломатических консулов обыкновенно бывают отличные помещения, и в них всегда найдется комната, в которой можно с удобством устраивать службы для всех русских интеллигентов, – о простом же народе я не говорю, ибо он и здесь столь же предан храму Божию, как и в России, и с его стороны помехи д.ля миссии не может быть никакой. Я вполне соглашаюсь со взглядом на это дело преосв. Иннокентия и очень рад, что он устроил миссию в Шанхае именно в таком месте, где всякий миссионер может спокойно и плодотворно вести свое святое дело.

Ляоян, 27 марта 1904 г.

10 марта я выехал из Шанхая в Манчжурию и сейчас нахожусь на станции Ляоян, где остановился послужить с благословения преосв. Иннокентия на время Страстной и Пасхальной седмиц. По пути в Манчжурию заезжал в Пекин, где ознакомился с нашею духовною миссию. Приехал я в Пекин по железной дороге из Тонку, куда прибыл из Шанхая на английском коммерческом пароходе. Живя в Шанхае, нам прошлось получать сведения о положении дел на театре войны из самого грязного источника – английских и японских газет; по ним весь наш флот дважды уже был уничтожен, Порт-Артур взят и пр. и пр. Со дня на день ожидали высадку японского войска в Китае и захват им китайской железной дороги, после чего проезд из Шанхая в Манчжурию должен был совершенно прекратиться. Имея в виду это обстоятельство, я и решил заблаговременно пробраться в Манчжурию, где, без сомнения, я буду полезнее, чем в Шанхае. Дипломатическая миссия тоже выезжает в Манчжурии, а всех русских, которых собралось из разных концов более 500 человек, отправили в Россию на французском коммерческом пароходе через Одессу, так что в настоящее время Шанхай совершенно очистился от русских. Из Китая все время получались самые неутешительные сведения: японцы, путешествуя в разных местах, сеют крамолу и возбуждают китайцев против русских, распространяя между ними в зажигательных выражениях описания своих побед над русскими, иллюстрируя их возмутительными картинами. Китайцы им верят и производят манифестации в пользу японцев, украшая фанзы японскими флагами, устраивая шумные процессии и пр.

В глубине южного Китая, по среднему течению Янсикианга, в нескольких деревнях мирно и довольно успешно проповедовал православную веру диакон-китаец Сергий, посланный туда преосвященным Иннокентием после того, как он сам был там и положил начало оглашения св. верою многих китайцев из разных деревень; продолжал его дело некоторое время иеромонах Симон, а затем несколько месяцев тому назад посланы был диакон Сергий, дабы окончательно приготовить всех желающих, которых оказалось около 400 человек, к принятию Святого Крещения. Жена диакона – китаянка усердно помогала мужу, оглашая женщин и занимаясь в школе с девочками. Дело шло у них очень хорошо, получали самые утешительные сведения и приближалось то время, когда воды китайского Янсикианга должны были получить свыше благословение Иордана и принять в себя крещаемых; но исконный враг человеческого рода, сильно действующий на Востоке, воспротивился и воздвиг гонение против верующих. Отчасти слух и агитация японцев, а отчасти постоянный антагонизм между самими христианами разных исповеданий, поддерживаемый миссионерами-фанатиками, возбудили против мирного труженика на ниве Божией китайцев-христиан какой-то англиканской миссии, которые сначала разного рода угрозами требовали, чтобы диакон удалился от их пределов, а затем, когда слова их не подействовали, они, вооружившись палками и кольями, напали на фанзу, в которой оглашаемые собирались на молитву, и разогнали всех: некоторых изранили, иконы изорвали, а диакон с женою, спасаясь, едва успел переправиться на лодке через реку и скрыться. Так грустно окончилась обещавшая многий плод проповедь Слова Божия! О. диакон, впрочем, не унывает и говорит, что это верный признак того, что православная вера обильно распространится в той местности... Сейчас он временно выехал в Шанхай, а затем, когда все утихнет, снова отправится туда, но уже с миссионером русским. Как ни печален этот факт, но он меня окончательно убедил в том, что в Китае и у нас в Корее еще рано отправлять на проповедь одних туземцев, но необходимо, чтобы при них обязательно находился миссионер–европеец. Последний одним своим присутствием парализует подчас горделивые и нетактичные выходки инородца-проповедника, а с другой стороны другие иноверцы и язычники не рискнут на какой-либо поступок в присутствии европейца. Знакомый несколько с характером китайцев, я склонен в подобных историях часть вины, хотя и незначительную, возлагать на самого проповедника... Придавать же какое-либо особенное значение этому факту и выводить из него принципиальное положение о ненависти китайцев к русским, как это сделали шанхайские газеты, я совершено отказываюсь и глубоко убежден в том что, если бы не было войны и японцы так нагло не возбуждали китайцев против русских, то ничего подобного не могло бы быть; даже при всем этом, если бы был там с о. диаконом русский миссионер, этого не случилось бы. В 1901 году, когда у меня умер псаломщик, а иеродиакон уехал в отпуск, случилась аналогичная история в городе Cиo-хынге, вестах в 150 от Сеула; там было оглашено нами несколько человек корейцев, которые каждый воскресный день собирались в одну фанзу для чтения Евангелия и молитвы; однажды в эту фанзу с шумом ворвалась толпа корейцев-католиков и заявила собравшимся, что русских миссионеров в Сеуле больше нет: один умер, а остальные уехали, а потому идите к нам молиться; когда же они отказались, то буяны избили корейцев, изорвали икону, которая у них была, и разогнали их. После этого разгрома три корейца, выборные от общества, являлись ко мне с жалобою на действия корейцев-католиков. Фанатизм католиков, заметный в отношении к миссионерам других вероисповеданий, почему-то особенно проявляется в отношении к нам – православным, с чем постоянно приходится считаться. Отчеты католических миссионеров испещрены сообщения об их победе над миссионерами других исповеданий. Враг рода человеческого не стесняется никакими средствами, чтобы сеять раздор и крамолу; только тогда может быть все тихо и спокойно, когда миссионеры ничего не делают, а как только они выступили на проповедь Слова Божия, тотчас же должна возникнуть и борьба. И я совершенно согласен с замечанием о. диакона, что если возникла борьба, то это верный признак, что православие там распространится.

Из Шанхая мне рекомендовали отправиться в Тянь-Цзинь на английском пароходе, – так я и сделал. Утром 10 марта я распростился с добрым и гостеприимным хозяином миссии о. иером. Симоном и с его учениками – китайчатами, которых благословил и пожелал им быть хорошими христианами и каждому привести ко Христу столько же своих единоплеменников, сколько их в школе. Ученики вышли за ворота миссии и здесь еще раз простились: хорошие мальчики, дай Господи, чтобы они и сердцем восприняли то учение, которое так ревностно насаждает добрый о. Симон и которое так основательно они воспринимают своим умом!

Пароход, на котором я должен был ехать, отходил в 2 часа пополудни. Не особенно большой, но довольно чистенький; единственно, что было плохо на нем, так это отвратительный английский стол, состоящий из массы скрупулезных блюд самого ужасного приготовления. Классные места были все заняты иностранцами разных наций: одни ехали в Вей-ха-вей, некоторые в Чифу, а некоторые в Тянь-Цзинь. На пароходах, плавающих между китайскими и корейскими портами, европейцам выдают билеты только 1-го класса, ниже ни под каким видом билеты не выдаются; цены берут очень дорогие: от Шанхая до Тянь-Цзиня трое суток пути, и билет стоит 61р. Когда мы вышли из Вей-ха-вея в Чифу, то нас все время конвоировал китайский военный крейсер и вошел с нами в порт, а когда мы шли Печилийским заливом, где в настоящее время хозяйничают японцы, то нас часов в 12 ночи освещали боевыми фонарями и подходило к пароходу военное японское судно: следят все за русскими и не пропускают ни одного судна без осмотра. В Тонку мы пришли в 2 часа пополудни и остановились на внешнем рейде, довольно далеко от берега, ибо был как раз отлив и наш пароход не мог подойти ближе; пришлось ночевать еще раз на пароходе и уже на другой день, в 8,5 часов, нас на катере отправили на берег. Катер довез нас до города и остановился у пристани против вокзала железной дороги. Когда подъехали к берегу и вошли в реку, то увидели направо и налево разрушенные китайские форты, где ровно четыре года тому назад лилась кровь русская, как теперь льется она в Порт-Артуре, и Корее. Тогда русские очень дружили с японцами: и в Тонку они вместе воевали, и на Пекин шли вместе. В это время мне пришлось жить у преосв. Николая в Токио, и я живо припоминаю, какой взрыв энтузиазма царил в японском народе и какие манифестации и празднества устраивались в честь русско-японской дружбы в столице Японии – Tокио. Дружественно и любовно протянутая рука могучей державы воскресила в них искреннее, непритворное чувство взаимности и, казалось, все было забыто, и Япония счастливо почивала надеждою на постоянное дружество России. Японский микадо посылал целую депутацию с подарками в Нагасаки в русский лазарет к раненым офицерам и матросам, поздравляя их с победою и выражая им самые искренние пожелания скорейшего выздоровления. Я очень хорошо помню радость нашего маститого апостола Японии, преосв. Николая, который с каждым днем все более и более укреплялся в надежде на возможность искренней и сердечней дружбы между Японией и Россией. И лучшие люди Японии сохранили это настроение до самого начала войны, и вся ответственность за это зло падет на воинственную партию разгордевшихся русофобов, поддерживаемых англичанами и американцами, которые поставили в необходимость и правительство стать на этот скользкий и опасный для Японии путь. Жаль, что так все кончилось, жаль и русских, жаль и японцев: ведь и они люди... Сколько, сколько погибнет народа и за что? Из-за одной гордости и пустого самомнения японцев.

Из Тонку в Тянь-Цзинь и Пекин нужно было ехать по железной дороге. На вокзале мы встретили солдат японских, французских, австрийских и др., которые охраняют линию железной дороги до Пекина и затем до Шанхай-гуаня. Кроме солдат других наций к приходу поезда выстраивалось несколько человек китайских солдат. Пока едешь до Пекина, можно совершенно свободно изучить военную форму всех наций. Наших русских солдат по станциям нет, а есть охрана в 250 человек в Пекине. Местность до Пекина низменная и ужасно унылая: при полном отсутствии растительности вся равнина сплошь подвержена действию сыпучих песков, которые при ветре образуют густые облака пыли, закрывая свет солнца. Китайцы–хлебопашцы борются с этим бичом, рассаживая параллельными рядами деревья и разного рода кустарники. От Тонку до Пекина поезд идет 6 с небольшим часов. Пекин представляет собою огромных размеров совершенно национальный город, окруженный довольно внушительной стеною с большими воротами и башнями по углам, китайской архитектуры. Стена представляет собою довольно основательную крепость и во время боксерского восстания много пришлось потрудиться и потерпеть европейским войскам, пока взят был город. Весь город разделяется на две части: манчжурский и китайский, тот и другой имеют стены, только стены последнего не поддерживаются, а потому по местам совершенно разрушены; стены манчжурского города в довольно хорошем виде потому, что в центре этого города находится дворец богдыхана, окруженный высокою каменною, выкрашенною в красный цвет, стеною. После усмирения боксеров линия железной дороги доведена до южных ворот города, а раньше поезд останавливался довольно далеко от города. У южных ворот расположены европейские посольства и их охраны. Духовная миссия находится в противоположной части города, в северном углу городской стены; от вокзала до миссии нужно проехать через весь город, – считают верст восемь, и мне пришлось ехать туда на рикше часа 1 ^½. Духовная миссия в Пекине по сию пору находится в периоде возобновления после боксерского разгрома 1900 года; в настоящее время выстроен довольно обширный братский корпус, церковь, усыпальница для убитых во время восстания, помещение для владыки, с домовою церковью при нем (дом китайской архитектуры), прекрасная колокольня при входе в миссии и затем много китайских фанз для школ, типографии, мастерских и для помещения сестер женской общины. Весь участок, занимаемый миссией, равняется 16-ти десятинам земли. В самом северном углу его отделен участок для женского монастыря; где заложен корпус для монахинь, а над усыпальницей убитых будет выстроен храм для них. Управляет миссией в отсутствие владыки архим. Авраамий, довольно бегло говорящий на китайском языке и проводящий все время в неустанных трудах по устройству миссии, изданию и печатанию переводов пекинской миссии. Хозяйство весьма обширное, и недостаток людей весьма чувствительно отзывается на всем. Кроме архимандрита я застал в миссии одного священника, одного иеромонаха и несколько человек послушников. Службы совершаются неопустительно со строгим соблюдением устава ежедневно; в будничные дни вечерние службы начинаются в 6 часов вечера, а утренние в 6 часов утра, после них вся братия расходится каждый на свое дело. При миссии существуют две школы – мужская и женская, которые я с большим интересом осмотрел. Первая школа, в которую мне пришлось попасть, была женская, помещающаяся в одной из фанз женской общины; в эту школу я пошел потому, что первый урок по окончании службы в ней давал свящ. о. Николай Шастин; мне тем интереснее было ознакомиться с его методом преподавания Закона Божия, что о. Николай хорошо владеет китайским языком и любитель школьного дела. В школе за длинным столом по обе стороны его сидело 12 девочек-китаянок разного возраста, начиная от 7 лет до 15, посредине с одного конца стола сидел сам батюшка, а в противоположном конце – учительница-китаянка лет 20, – круглая сирота: лишилась своих родителей во время боксерского восстания. Все дети крещеные, некоторые из них живут при миссии, а другие приходящие. Девочки ужасно застенчивы, и мой приход страшно смутил их, так что урок они отвечали буквально шепотом; но интерес дела заставил меня пренебречь этим и промучить их некоторое время своим присутствием.

О. Николай вел дело преподавания видимо с большою любовью и знанием; преподавание Закона Божия ведется им по св. Евангелию: девочки читают по-китайски и потом переводят на русский язык, заучивая в то же время и слова. Одна из сестер женской общины преподает церковное пение и управляет небольшим женским хором, состоящим из девочек школы. В первый же вечер моего приезда мне удалось попасть в церковь к концу всенощной, и здесь я услышал довольно стройное, истинно ангельское пение девочек-учениц, которые чистыми детскими голосами пропели сугубую и просительную ектении. Дай Господи здоровья и еще большого успеха этим самоотверженным труженицам на ниве Божией, этим пионеркам миссионерского служения среди языческого народа Дальнего Востока! По окончании урока Закона Божия я с о. Николаем прошел к настоятельнице общины монахине Евпраксии. Всех сестер в общине пока вместе с настоятельницей пять; приехали они сюда по приглашению преосв. Иннокентия из красноярского женского монастыря около года тому назад. Поселились они здесь пока в китайских, не блещущих своею внешностью, фанзах, и во время зимы пришлось им пережить много неудобств и претерпеть довольно сильный холод от пронизывающего сквозь щели фанзы ветра, от которого нигде не было спасения. Теперь солнышко ярко светит и греет, и сестры после пережитого, видимо, наслаждаются и работают в своем дворе, вскапывая землю для посева овощей и цветов. Сама матушка Евпраксия и две сестры занимались рукоделием в отдельной комнате фанзы, где у них устроена моленная для совершения дневных служб. Мне показывали работы и свои, и китаянок–девочек, которых приучают к рукоделию: здесь и шьют, и вяжут, и вышивают, есть и золотошвейная; я с большим удовольствием осмотрел образцы работ китаянок, и особенно св. плащаницу, вышиваемую золотом по красному бархату. По отзыву монахинь, девочки-китаянки удивительно способны и восприимчивы ко всяким рукодельным работам. Дай Господи этим труженицам, покинувшим свою родину ради несчастных, сидящих во тьме, язычниц, еще большего успеха, а главное – решимости навсегда и безраздельно отдать себя этому великому подвигу. Тяжело, правда, здесь живется, и тоска редко кого оставляет в покое, но Господь милостив, – поможет им укрепиться и полюбить этих милых детишек.

В мужской школе, которая также помещается в китайской фанзе, обучается 25 мальчиков разного возраста. Мне пришлось быть в школе на уроке китайского языка, который преподает молодой китаец; изучение идет по книгам издания пекинской миссии и при мне мальчики читали краткий катехизис. Закон Божий преподает сам о. архимандрит, русский язык один из послушников монастыря; мальчики школы обучаются также церковному пению и поют в церкви отдельным хором; над этим с большою любовью трудится довольно опытный в регентском искусстве послушник. Вся миссия во всех своих отправлениях на полном ходу, и дай Господи, чтобы не ослабевала, а главное не прерывалась, – хотя зловещие признаки этого уже есть: ходят слухи о новом грандиозном восстании подстрекаемых японцами китайцев, и европейцы, как из Пекина, так и из Тянь-Цзиня начали выезжать.

Окончивши осмотр миссии, я, по предложению о. архимандрита, поехал за город на православное кладбище, на место допроса, казни и погребения православных китайцев во время боксерского восстания в 1900 году и на миссийские кирпичные заводы. Дорога на кладбище идет через северные ворота города, мимо знаменитой монгольской кумирни Юн-хо-гунь, в которой после мятежа некоторое время пребывала наша духовная миссия. На кладбище мы поехали в китайской двуколке, которую, по справедливости, можно назвать «орудием пытки»: по ужасной дороге бросает ее во все стороны, и всякий раз приходится получать такие неожиданные толчки и удары, что тотчас же появляются синяки. Мой спутник привык к ним и находил их лучше всяких рессорных экипажей, ибо, как он выражался, всем существом своим чувствуешь, что едешь; я же, проехавши в этой ужасной кибитке с четверть часа, сжалился над собою и пошел пешком. Кладбище собственно отстоит недалеко от миссии, и мы бы совершенно свободно могли пройти до него пешком, но зато кирпичные заводы миссии, которые мне хотелось осмотреть, отстоят в довольно порядочном расстоянии, и о. Авраамию, с утра до ночи занятому делами, было тяжело совершить прогулку верст в 15–20 в общем.

За аньдин-мынскими воротами в недалеком расстоянии, влево от дороги, на невысоком холме, стоит небольшая кумирня, окрашенная в красный цвет, с небольшим двориком, окруженная невысокою стеною; здесь во время боксерского восстания чиновники-китайцы производили допрос христианам, судили их и после ужасных пыток предавали смертной казни; трупы казненных выбрасывали вниз с холма, откуда их убирали и недалеко, в самом углу, при раздвоении калганской дороги, их зарывали в землю; и то, и другое место преосв. Иннокентий приобрел в собственность миссии. Затрудняюсь описать свои чувства при осмотре этих достопримечательных в истории пекинской миссии мест; душу мою волновали не выразимые словом чувства. Здесь, на этом месте, повторились первые века христианства; здесь допрашивали и разными ужасными пытками добивались отречения от Христа, и верные обетам св. Крещения китайцы твердо стояли в св. вере и получали неувядаемые венцы мучеников. В сердце моем, попеременно сменялись самые противоположные чувствования: то глубокая скорбь об ужасных зверствах, произведенных палачами над людьми, виновными только в том, что они веруют во Христа, Вечную Истину; то светлая радость наполняла сердце при глубокой непоколебимой вере в то, что мужественные мученики вошли в радость Господа своего, а кровь, пролитая ими за св. веру, послужит обильным семенем для будущих христиан.

Немного далее по дороге в Калган, на горке, находится русское православное кладбище, окруженное высокою кирпичною стеною. Во время боксерского восстания и оно подверглось разгрому: все мраморные памятники были ниспровергнуты и разбиты, деревья повырваны с корнем, некоторые могилы разрыты. Кладбище это теперь возобновляется, памятники делаются новые, точно такие же, с теми же надписями, а в центре кладбища строится храм. Когда читаешь надписи на памятниках, то в воображении воскресает целая 200-летняя история нашей духовной миссии в лучшей своей части: имена таких миссионеров, как Иакине, Петр, Гурий, Исаия и др., многое говорят сердцу. Слава Богу, что замысел некоторых уничтожить здесь духовную миссию не осуществился. Вырвать и уничтожить духовную миссию, имеющую столь продолжительную историю, конечно, не так-то легко и безболезненно.

С кладбища мы отправились на кирпичные заводы, – расстояние довольно порядочное, но в разговорах, воспоминаниях о прошлом миссии и рассказах о минувшем восстании время прошло незаметно, и мы подошли к миссийскому кирпичному заводу, который пролегающею дорогою делится на две части, в каждой из них по две огромных печи для обжигания кирпича. Здесь живут два русских человека, которые наблюдают за рабочими-китайцами. В одной из фанз устроена церковь, в которой по праздникам бывают службы. После осмотра, завода и огорода при нем мы потрапезовали с братией. Заводы эти приобретены преосв. Иннокентием года два тому назад для потребностей миссии; дело весьма выгодное, и теперь стоимость его почти окупилась. Обратный путь в миссии был неудачен: подул сильный ветер и поднял целые тучи пыли, которая засыпала глаза, и мне волей-неволей пришлось сесть в кибитку, закрытую со всех сторон, и всю дорогу испытывать довольно чувствительные толчки и удары в бока, в спину и в голову. В город мы въехали в восточные ворота, от которых недалеко было до миссии.

Итак, слава Богу, искреннее мое желание исполнилось! Я познакомился с нашею древнейшею на Востоке миссией. С большим интересом, приятностью и пользою провел я здесь день; в такой короткий срок города я не мог осмотреть, кроме того, что я видел, проезжая по одной улице на расстоянии 8 верст от южных ворот до северных. Редкостей здесь много, но признаюсь, они меня неизмеримо меньше интересовали, чем духовная миссия, а потому я и не сожалею об этом. Оставаться дольше я не мог, ибо не сегодня-завтра мог быть прерван путь в Манчжурию. Наутро о. архимандрит наш проводил меня на вокзал; выехали мы из миссии в 5 часов утра и приехали на вокзал за полчаса до отхода поезда.

Сел я в вагон, распростившись с о. Авраамием и пожелав ему полного успеха в его миссионерских трудах. В Пекине он живет 6 лет и так ему здесь нравится, что он решил никогда уже не расставаться с миссией. Беда вся в том, что миссионеров нет; жатва многа, а делателей мало.

Из Пекина я отправился по китайской железной дороге до Ньючуанга, где я должен был переехать на лодке через довольно широкую реку Ляо-хэ, чтобы попасть в Инкоу, где уже начинается Манчжурия под русским владычеством. Здесь уже русский градоначальник, и сосредоточено множество русских войск, так как со дня на день ожидают высадку здесь японских войск. Укрепления сделаны довольно солидные, и наши безбоязненно ожидают врагов. С этого места я попал в самой центр предполагаемых военных действий и средоточие главных сухопутных войск, во главе с главнокомандующим Куропаткиным. От Инкоу на юг к Артуру и на север к Харбину везде наши войска.

Вот где я насмотрелся на наше христолюбивое воинство, каких родов оружия здесь только нет! Все солдатики выглядят очень бодрыми, веселыми и с неимоверным воодушевлением готовы постоять грудью за матушку Русь. Расквартированы войска по китайским городам и деревням, китайцы относятся к ним очень хорошо и, как мне говорил градоначальник Инкоу, уступают им самые лучшие фанзы и кумирни. Продовольствия вполне достаточно, и те сведения, которые так усердно распубликовывали японцы в шанхайских газетах о недостатке продовольствия в наших войсках, чистейшая ложь. Из Инкоу я отправился по железной дороге, имея намерение пробраться к Страстной седмице в Харбин к преосв. Иннокентию, но движение частных поездов столь неправильно и так задерживается воинскими поездами, что я рисковал почти всю Страстную неделю пробыть в дороге, а потому решил на время праздников остановиться в Ляояне, где при железнодорожной церкви служит бывший член корейской миссии о. иеромонах Николай, у которого я теперь и живу и с благословения преосвященного служу. В Ляояне живет главнокомандующий армией Куропаткин и здесь сосредоточено все управление действующей армией. Здесь еще больше военных. Все военные говеют, исповедуются и приобщаются св. Тайн. Духовенства командировано сюда достаточно. Простые солдатики по обыкновению проявляют умилительный дух религиозности и преданности св. Церкви: весьма трогательно наблюдать их высокие и сердечные чувства глубокой веры и преданности воле Божией.