Приложение. Безразличие к миссионерству – отречение от Православия

Вопрос внешней православной миссии официально заложен в программу Элладской Церкви, и каждый год по всей стране проходит «Неделя внешней миссии». Но насколько реалистично мы сегодня оцениваем подобное начинание? Этот вопрос, который, на первый взгляд, кажется таким серьезным и трезвым, будучи изучен более внимательно в свете православного Предания и на основании логики Священного Писания, обращается другой стороной: возможно ли сегодня, чтобы Элладская Православная Церковь не заботилась о миссии?

Исторические, внешние для Церкви причины вынудили православных в последние века разбежаться «во своя си» ради укрепления веры и создания закрытых поместных кругов. Эта тактика, оправданная и, может быть, во многих случаях необходимая, естественно, привела к опасной ситуации, к изоляционистской тенденции и религиозному провинциализму. Однако сегодня как никогда ясно, что продолжение безразличия и бездействия в области вселенской миссии означает отречение от самого Православия. Возможно, эта фраза на первый взгляд покажется гиперболой. Но позвольте более подробно остановиться на четырех из многих сторон этого вопроса, базируясь не на общих, культурологических, религиоведческих или социологических критериях, но преимущественно на православной богословской мысли.

1.

Первое, что должен помнить каждый, это то, что вселенскость и апостоличность представляют собой существенные элементы православной экклезиологии. «Верую во едину, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь...» – повторяем мы непрерывно на наших богослужениях. Нам это представляется самоочевидным, и мы к этому постоянно апеллируем в наших разговорах о Церкви. Но если это действительно так, как мы – клирики и миряне – можем мыслить, судить и принимать решения, беря за критерий лишь наш собственный приход, епархию, наши нужды? Цельное видение Единой Церкви и совокупности ее проблем должны непрерывно находиться в поле нашего зрения и составлять критерий наших желаний и действий.

Эгоистичный уход в личные и поместные нужды, безразличие к более жизненно важным нуждам других показывали бы, что наша вера в «единую Церковь» является лишь формой речи. Когда мы говорим «наша Церковь», мы обязаны, если искренне хотим быть православными, думать о Церкви «от конец даже до конец вселенныя», как мы ее поминаем за Божественной литургией свт. Василия Великого. Не существует различных Православных Церквей, но одна Православная Церковь, которая пребывает в Константинополе, Александрии, Элладе, Румынии, России, Уганде, Японии и т.п., согласно библейскому выражению апостола Павла: «Церкви сущей в Коринфе» (1Кор.1:2; 2Кор.1:1). Православие – это не конфедерация Церквей, но «едина, Святая, Соборная и Апостольская Церковь», которой Господь вверил продолжение Его искупительного дела, спасения «всего мира», на всех географических и духовных широтах и долготах земли. Церковь является апостольской не только в смысле апостольского преемства, но также и потому, что в ней сохраняются апостольский дух и апостольское горение и жажда проповедовать Евангелие «всей твари» (Мк.16:15).

Осознание того, что в планах Божиих – спасение всего мира, вынуждает верующего незамедлительно разорвать оковы своего замкнутого поместного мышления и начать жить с той перспективой и с тем желанием, чтобы «все возродилось во Христе» (Ефес.1:10): глубоким желанием, которое не может оставаться на поверхности чувств и упований, но выражается в деятельном соучастии живой клетки в деле непрестанного разрастания таинственного Тела Христова до размеров вселенной. Таким образом, тема всемирной миссии является для православного не чем иным, как непосредственным следствием центрального положения его Символа веры, основополагающим элементом его представления о Церкви. Без этого следствия Православие такого человека стоит под большим вопросом.

2.

Вторым пунктом является то, что невозможно представить себе подлинного Православия без интенсивной жизни вселенской миссии, поскольку невозможно помыслить о Православии, центром которого не являлось бы Воскресение Христово. А Воскресение и вселенская миссия связаны самым тесным образом. Заповедь «шедше, научите все народы...» (Мф.28:19; Деян.1:8 и 15:8), переплетена с триумфом Господним, Которому дана «всяка власть на небеси и на земли» (Мф.28:18) и Который должен быть проповедан «всем народам», «всей твари» (Мк.16:15). До Воскресения, до завершения дела спасения ученикам не дозволяется переходить пределы израильские: «На путь к язычникам не ходите и в город самарянский не входите» (Мф.10:5), – увещевает их Господь. Но после Воскресения им больше не дозволяется ограничивать свою проповедь этими пределами: «Шедше, научите все народы».

Воскресение Господне является отправной точкой для распространения миссии из Израиля на всю вселенную. Те, кто продолжает пребывать исключительно в границах Израиля – пусть даже и нового, благодатного Израиля, установленной Церкви – все равно, что остаются жить в дни... до Воскресения. Вся воскресная гимнография, являющаяся стержнем православного богослужения, движется вокруг перспективы спасения всего мира, пронизана идеями вселенского искупления и миссионерскими следствиями этого события.

Известное песнопение воскресной утрени воспевает:

«Приидите, вси язы́цы, уразумейте страшныя тайны силу: Христос бо Спас наш, еже в начале Слово, распятся нас ради и волею погребеся, и воскресе из мертвых еже спасти всяческая. Тому поклонимся».

Итак, спрашивается, как возможно нам столь активно размышлять, воспевать и чувствовать Воскресение и при этом оставаться столь вялыми на призыв ко вселенской миссии? Как может существовать православная перспектива Воскресения, у которой отсутствует осознание долга каждого верующего проповедовать триумф Христов, искупление человеческой природы «всем народам», «всякой твари»?

3.

Третий пункт. Последние годы много говорится о «православной духовности», которая любой ценой должна сохраняться на греческой земле. Существенное утверждение в увещании Спасителя: «пребудьте во Мне, и Я в вас» (Ин.15:4), «если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей» (Ин.15:10), – не перестают признаваться главной целью православной духовной жизни. Но жить «во Христе» означает, кроме всего прочего, рассуждать, чувствовать, желать то же, что и Он; означает иметь «ум Христов» (1Кор.2:16), сердце Иисуса Христа. Но как Господь взирает на мир? Неужто Его интерес ограничен нашим городом, нашим народом, так называемым христианским миром? Не создал ли Он «от одной крови всякий народ человеческий» (Деян.17:26)? Не желает ли Он «всем человекам спастися и в разум истины приити» (1Тим.2:4)? Ему безразличны миллионы людей, которые живут «чуждыми заветов обетования, не имея надежды и будучи безбожниками в мире» (Ефес.2:12)? Итак, если Господь не остается безразличным к этой трагедии человечества, как мы можем оставаться бесчувственными к этому, если мы действительно живем «во Христе»? Какого рода православная духовность может расцвести без этого труда, без этого пространства кафоличности нашей Церкви?

Апостол Павел, основатель Церкви в Элладе, когда познал Воскресшего Христа, удалился на продолжительное время в Аравийскую пустыню; но после этой подготовки он не остался на одном месте, чтобы думать о Нем или воспевать Его. Его знакомство с живым Господом настолько потрясло его, что немедленно направило его в новые области, в новое окружение. «Если я благовествую, то нечем мне хвалиться; потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую!» (1Кор.9:16). Пафос его миссионерства среди язычников не был основан на ложном ощущении, что миссионерская работа в израильском народе завершена. Он просто знал, что «таинство Христово» (Ефес.3:3–4) состоит в том, чтобы язычники стали «сонаследниками и сотелесниками и сопричастниками обетования Его во Христе Иисусе посредством благовествования» (Ефес.3:6), и чувствовал, что он – должник «эллинам и варварам, мудрым и неразумным» (Рим.1:14): должник в том, чтобы передать то бесценное, что получил сам – живой опыт Воскресшего Христа, «жизнь во Христе Иисусе». Это непрерывное жительство во Христе, это «живу уже не я, но живет во мне Христос» (Гал.2:20) было стержнем духовности апостола Павла. Оно остается стержнем и критерием для всей православной духовности, согласно многовековому православному Преданию.

4.

Что касается внутренних проблем, на которые постоянно ссылаются некоторые, я напомню лишь о том, что в Церкви никогда не прекращались внутренние нестроения и, кажется, никогда не прекратятся. Когда апостолы направились к «языкам», т.е. к нашим предкам, проблемы Палестинской Церкви вовсе не были решены. Когда Афанасий Великий интересовался христианизацией Эфиопии, Златоуст – Финикии и множества других мест, Мефодий, Кирилл и Фотий – славянского мира, страшные внутренние проблемы сотрясали Церковь. Между тем, они им не помешали проявить личную энергичность в деле просвещения других стран.

Интерес к внешней миссии основан не на отсутствии внутренних нужд, но на прямой уверенности, что без этого элемента невозможна подлинная христианская жизнь. Миссионерское сознание означает согласование души с духом апостолов и святых, с «умом Христовым», чтобы поистине пребывать «в Нем». Проблема эта не нравственного характера, еще более – не разновидность церковной «роскоши», она носит существенный характер. Речь не идет об одном лишь долге. Речь идет о чем-то более внутреннем, сокровенном, вытекающем из слов Спасителя: «Если возлюбите Меня, заповеди Мои соблюдете» (Ин.14:15), «все что Я вам заповедал» (Мф.28:20). Особенно же – последнюю заповедь, заключающую Евангелие: «Шедше, научите все народы».

Итак, миссионерство это не что иное, как неодолимая внутренняя необходимость каждого верующего, а наипаче – Церкви. Вот почему в самом начале было подчеркнуто, что дальнейшее безразличие и бездействие в области вселенской миссии означает отречение от самого Православия.

5.

Наконец, событие Пятидесятницы, день рождения Церкви, непрестанно напоминает о миссионерском, вселенском ее измерении. Отличительным знаком сошествия Святого Духа было то, что «явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них, и исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать» (Деян.2:3–4). Таким огненным способом Он упразднил все национальные и языковые преграды и провозвестил, что горизонтом христианской проповеди будет не Иудея, а весь мир. Событие Пятидесятницы величественным образом проявляет вселенский характер Церкви.

Из этого немногого легко понять, какое чудовищное противоречие представляет собой Церковь, которая, с одной стороны, продолжает считать себя по преимуществу Церковью Пятидесятницы, а с другой стороны, остается запертой в клетях страхов и нерешительности перед своей вселенской ответственностью, а в своей практике усваивает себе местнический, провинциальный характер. Церковь, которая на практике отрекается от самых непосредственных последствий Воскресения и Пятидесятницы, как может быть уверена в том, что она православна? Именно поэтому реалистический на первый взгляд вопрос: «Может ли Элладская Церковь думать сегодня о внешней миссии?» – для всякого, кто желает мыслить православными критериями, неминуемо превращается в риторический вопрос: «Возможно ли, чтобы Элладская Церковь не думала о внешней миссии?»

«Вернии об оглашенных помолимся».

Горячие мольбы за «оглашенных», которые мы недавно возносили, влились раскаленными в уши, в сердце и в ум; и какая-то дрожь охватила меня: «Мы говорим неправду! Мы молимся лживыми словами!.. У нас нет никаких оглашенных, – думал я. – Правильнее сказать, мы не заинтересованы в том, чтобы они были!.. Наше вечернее моление психологически не соответствует древней Церкви. Оно опустилось до бездушного воспоминания». Я почувствовал некую боль, некую вину и трепет.

Церковь – и столько уже веков без оглашенных; она та, кто владеет богатством веры только для самой себя, не беспокоясь о том, что другие народы рождаются, дышат и умирают в удушье, – т.е. Церковь, у которой нет чувства всемирной любви и правды, – может ли она вообще быть действительно православной?

В последнее время все говорят и пишут о глубокой православной «духовности». Но как трудно осознавать, что «духовность», у которой отсутствует вселенский элемент, переживание и борьба за спасение «всего мира», является ущербной духовностью. Потому что, действительно, когда мы говорим о духовной жизни, что мы имеем в виду? Что мы считаем ядром православной духовности? По общему признанию, «жизнь во Христе». Не просто знание о Христе, не просто связь с Ним, безграничная близость с Ним. Но единение со Христом. Квинтэссенцией православной духовности является «живу уже не я, но живет во мне Христос» (Гал.2:20), непрерывное «во Христе Иисусе» апостола Павла.

Однако, братия мои, неужели интерес Христа ограничивается исключительно Афинами, Элладой, Европой, христианами? Миллионы людей в Африке, в Азии, которые ни разу не слыхали о Его имени, о Его искупительном деле, оставляют Его равнодушным? «Некоторые из вас не знают Бога, – воскликнул бы в наш адрес апостол Павел, – к стыду вашему говорю» (1Кор.15:34).

* * *

Давайте не будем обманывать самих себя. Наша духовная жизнь никогда не приобретет должной горячности, широты и подлинности, если мы будем продолжать рассматривать наше христианство в узких границах общины, к которой мы принадлежим, забывая о его всечеловеческой перспективе. Пусть даже этой нашей общиной будет целый город или наша родина. Такой угол зрения не позволяет нам увидеть христианство во всем его объеме. Как «кафолическая» наша Церковь по определению обнимает собой весь мир. «Духовность», у которой нет этого вселенского сознания, у которой ничто не откликается в связи с вопросом разрастания «мистического Тела Христова» до вселенских размеров, – позвольте мне выразиться жестко, – не соответствует наименованию «Православной».

Без труда и усилий по расширению Царства Божия, Царства любви до размеров всего мира, т.е. без миссионерского сознания проблематично и проникновение Царства Божия во все утолки нашего личного внутреннего мира. Отсюда же и другая проблема – может ли произойти глубокое внутреннее возрождение нашей Церкви?

* * *

Атмосфера Литургии Преждеосвященых Даров особенно способствует размышлению и молитве о внешней миссии, является наиболее подходящим климатом и почвой для развития вселенского миссионерского духа нашей Церкви.

Поскольку, во-первых, она дает нам мистическое, молитвенное прикосновение к жизни древней Церкви с забытыми ныне разрядами «оглашенных» и ненавязчиво, но в глубине своей – убийственно обнажает перед нами великую беспечность и ответственность нашей Церкви перед современной эпохой.

Во-вторых, поскольку вся ее атмосфера пульсирует чувством покаяния и сокрушения перед Крестной Жертвой, на которую ориентирована вся Великая Четыредесятница. Во вдохновляющем свете этого периода легче распознать широту страдания нашего Спасителя. С высоты Своего Креста Он взирает на миллионы тех, кто еще не слышал ни слова о всей истории Любви и Искупления. Его измученный и страдающий взгляд вопросительно падает на ответственных, которые не исполнили поручения. Под Его Крестом уже нет стражи из воинов и врагов Его, теснятся лишь Его сторонники. Только и они уже пристрастились к крикам и бросанию жребия...

Может быть, и мы относимся к этой категории, Господи. Прости нас. Мы не хотим так... Дозволь, чтобы несколько капель Твоей Крови – в час Божественного Причащения, который скоро наступит, – снова проникли в нас. Чтобы они очистили наши мысли, наши желания и чувства, чтобы мы стряхнули с себя нашу леность и формализм. Чтобы мы ощутили Твою боль за все человечество. Чтобы мы согласовали наше сердце с Твоим сердцем. Чтобы мы поистине жили «в Тебе».

«Ибо один хлеб, и мы многие одно тело» (1Кор.10:17)

1.

Евхаристическое восприятие Православной Церкви является силой, преодолевающей национальные границы, поскольку «кровные узы», которые создает Кровь Христова, сильнее всех других кровных уз. Вместе с тем, это евхаристическое устроение Православия является критическим препятствием для перехода вероисповедных границ. Божественная Евхаристия для православного является центральным нервом всякого воззрения на Церковь и на православную миссию.

(В этом пункте подчеркнута связь между православной верой и Евхаристией, различия и специфические оттенки подходов христиан к Таинству Троичного Бога, живительный православный опыт переживания Таинства нашего спасения.)

Для православного сознания наиболее критической проблемой является не просто возвещение Евангелия, но живое свидетельство об Иисусе Христе везде и всегда: как нам жить «во Христе Иисусе». Мы уверены, что «быть во Христе» – это не значит только думать о Нем, разговаривать о Нем, употреблять Его имя; это не есть что-то, что ограничено лишь мыслительной сферой. Это некая глубокая связь всего человека со Христом, личная связь, преображающая все наше существование. Это действительно – жизнь во Христе.

Но как возможна эта новая форма жизни, «новая тварь» (Гал.6:15)? Господь сказал ясно: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни... Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как поспал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин.6:53, 56–57). Необходимо подчеркнуть эту непосредственную связь между «вкушением» и «посланием». Христос – это не просто какой-то пророк или какая-то теория. Он есть сама жизнь. Передача этой жизни осуществляется не столько словами, идеями, воззрениями. Она достигает своей полноты в Божественном Причащении. Каждая часть нашего существа, человеческого существа, тело и душа, должна освятиться. Для того мы принимаем Кровь и Тело Его, чтобы всё внутри нас преобразилось, и мы стали «причастниками Божеского естества» (2Пет.1:4). Чтобы Тот, Кто сказал: «приимите, ядите, сие есть Тело Мое», – взирая на нас в нашей повседневной жизни, мог бы сказать каждому приближающемуся к нам: «Обрати внимание на жизнь этого человека. Он поистине член Моего Тела. Послушай его: его слова – это слова из Моих уст. Вся его жизнь отражает Мою жизнь. Он пребывает во Мне и Я в нем».

2.

Все это отнюдь не означает бегства от мира, характерного для мистицизма. Напротив, духовность такого рода ориентирована на сегодняшнюю жизнь. Она глубочайшим образом связана с миссионерством. Невозможно сознательно участвовать в христианском богослужении без непосредственной связи со всемирной миссией, как невозможно и участвовать в истинно православной миссии без сознательного участия в Божественном Причащении. Ибо что есть миссия? Господь в Своей первосвященнической молитве перед Страданием молился Своему Отцу: «Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир» (Ин.17:18). А после Воскресения Он сказал ученикам Своим: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (Ин.20:21). Следовательно, наша миссия есть продолжение живого присутствия Христа в мире. Это – соучастие в жизни нашего Спасителя, «давшего нам служение примирения» (2Кор.5:18). Эта истина освещает две жизненно важные стороны нашей темы и раскрывает связь между миссионерской деятельностью и Божественной Евхаристией.

А. Мы не можем жить подлинной духовной жизнью во Христе и поистине служить Ему, если жажда спасения «всего мира», возрождения всего «во Христе» (Ефес.1:10) не будет непрестанно пламенеть внутри нас и не будет выражаться на практике в распространении Царства Божия на земле.

Весьма сомнительно, если мы можем участвовать и действительно жить Божественной литургией, но при этом не чувствовать во всей глубине, что жертва Господня и Его искупительное дело, – которое таинственно снова происходит при совершении Таинства Божественной Евхаристии, – принесены не ради нескольких миллионов христиан, а ради всего мира. Столь же сомнительно, если мы считаем для себя правильным участвовать в Вечери Любви, но при этом оставаться безразличными к тому факту, что столь многие наши неведомые братья рождаются, живут и умирают, не познав Истины.

Б. Но и обратное истинно. Напрасно мы будем разговаривать о миссии, и при этом не желать быть в постоянном сущностном «общении» со Христом. Миссионер – это «посланный», «апостол (то есть посланец – М.А.) Иисуса Христа волею Божиею» (Ефес.1:1). Имеет значение не то, что он сам от себя скажет или сделает, но что Господь скажет или совершит через него (ср.: Деян. гл. 15,17,18). Если мы берем в сравнение глубокую связь единства и любви между Сыном и Отцом, то мы лучше понимаем, какого рода «общение» требуется для посланного с Пославшим его. «Отец во Мне, и Я в Нем» (Ин.10:38), – часто повторял Господь. Именно чтобы разъяснить это «общение», на Тайной Вечере Он столь настойчиво внушал Своим ученикам: «Пребудьте во Мне, и Я в вас... ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин.15:4–5), – и оставил им великое таинство Божественной Евхаристии, которое было им необходимо для будущего «свидетельства» и «служения». «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин.6:56).

Именно поэтому таинство Евхаристии находится в сердцевине любого нашего миссионерского начинания. За всякой Божественной литургией каждый призван приносить всего себя и всё свое дело, – чем он является, чем он обладает, в чем он трудится, – Христу. Призван всем горением души молить Господа наполнить его ум Своей истиной, его сердце Своей любовью, его волю Своей силой. Должен заботиться о том, чтобы быть «в божественном общении» с Господом, так чтобы все его существо освободилось от тесных оков эгоизма. Только тогда, с истинной и явной любовью ко всему человечеству, он сможет участвовать в жизни божественной любви, блаженной жизни Святой Троицы. Только таким образом мы сможем поистине переживать Божественное Причащение в тесной связи с миром и продолжать жить в нем в непрестанном «общении» с Главой Церкви, Иисусом Христом. Еще раз подчеркну: преимущественное значение имеет не то, что мы будем делать или говорить, но прежде всего – будем ли мы живым свидетельством присутствия Бога в мире.

«Вышел сеятель сеять семя свое» (Лк.8:5).

Христе мой, вижу, как Ты снова выходишь на Свое бескрайнее поле – весь мир человеческий, чтобы сеять Свое слово, чтобы проходить по проторенным дорогам или забытым тропам, по государствам и по малюсеньким деревушкам, затерявшимся в джунглях и пустынях.

За всех Ты болеешь, ибо все они – Твои для Тебя. Черные, желтые, белые – они братья Твои. Ради каждого сердца бьется Твое сердце, ибо «всем человекам желаешь спастись и в познание истины прийти».

Но, Господи, неужели и вправду глаза Твои мне кажутся влажными? Почему, Великий Сеятель?.. Скажи, Ты не видишь рядом с Собой достойных работников?

* * *

Прости нас, Господи. Это, видишь ли Ты, «разница во взглядах». Возможно, эта разница достаточно объясняет наше необъяснимое безразличие. Конечно, мы интересуемся миром. Но только наш собственный «мир» очень приземлен. Он замыкается на нашем городе, нашей провинции, максимум – на нашей стране. Если быть более честными, надо было бы сказать, что в основном замыкается на нашем маленьком «я», которое наше воображение делает достаточно великим. Но нам не хватает этой честности. Потому мы и не говорим об этом. Даже про себя...

* * *

Снова Ты, Великий Сеятель, «выходишь»: выходишь и идешь, невзирая на трудности, на палящее солнце, на дождь, на ветры.

А мы – дети эпохи, которая ищет безопасности. Как мы можем подвергать себя опасностям, как мы можем рисковать собой при внешней нестабильности? Как мы можем забросить наши хорошо устоявшиеся привычки и занятия, наши асфальтированные дороги, чтобы вымарать себя во вздыбленных бороздах, ожидающих сеяния?..

Такова наша эпоха, Господи. Не пойми нас неправильно...

* * *

Кроме того, где гарантия успеха? Тебя Самого, Великий Сеятель, не разочаровывает, что столько семян задыхается в плевелах, поедается птицами или попирается людьми.

Однако нас это-то и пугает, подкашивает нам ноги. Неужто такой труд будет потерян? Мы не выносим мысли о каком-то начинании, которому угрожают разочарования и неудачи. Мы дети «позитивной» эпохи, которая ищет безопасности. Мы предпочитаем сберегать сеяние...

Не Сам ли Ты сказал, как оно рискует увянуть или совершенно пропасть, хотя многие семена, наоборот, найдут «хорошую почву» и дадут пятидесяти- и стократный приплод? Может быть...

Господи, Ты плачешь?... Но Ты же понимаешь. Или не понимаешь разницы во взглядах?

* * *

...Да, Ты прав, Великий Сеятель. Теперь я понимаю, почему Ты плачешь. Теперь я чувствую, что плакать нужно мне: о нашем поколении, о нашем христианском «православном» поколении, о самом себе. Это не столько разница во взглядах, сколько наше убеждение, что наши черствые взгляды удивительным образом совпадают (!) с Твоими, что они даже и не отличаются (!) от Твоих, и поэтому мы перестали слышать голос Твой, Твое «не знаю вас» (может быть, потому что он стал таким тихим от непрестанных жалоб, может быть, потому, что, хоть он и силен, но он тонет в шуме нашей механизированной жизни). Теперь, Господи, я чувствую нужду в горьком плаче... Дай только, чтобы слезы эти были слезами покаяния, чтобы они промыли наши глаза и мы бы видели чисто. Так, как Ты взираешь на Свой мир и на Свой посев.