Вопрос 77. О ПРИЧИНЕ ГРЕХА СО СТОРОНЫ ЧУВСТВЕННОГО ЖЕЛАНИЯ

Далее мы рассмотрим причину греха со стороны чувственного желания, а именно то, может ли душевная страсть обусловливать грех, под каковым заглавием наличествует восемь пунктов: 1) может ли страсть чувственного желания подвигать или склонять волю; 2) может ли она побороть разум вопреки его знанию; 3) является ли последующий страсти грех грехом по слабости; 4) является ли страсть себялюбия причиной любого греха; 5) о трех причинах, упомянутых в первом послании Иоанна, а именно о «похоти очей, похоти плоти и гордости житейской» (1Ин. 2, 16); 6) уменьшает ли грех обусловливающая его страсть; 7) может ли страсть оправдывать грех в целом; 8) может ли совершенный из-за страсти грех быть смертным.

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что воля не подвигается страстью чувственного желания. В самом деле, любая пассивная способность подвигается не чем иным, как только своим объектом. Но воля – это одновременно активная и пассивная способность, поскольку, как говорит Философ о желающей способности вообще, она и движима, и движет⁴⁷⁶. Таким образом, коль скоро объектом воли является не страсть чувственного желания, а установленное разумом благо, то похоже на то, что страсть чувственного желания не подвигает волю.

Возражение 2. Далее, более возвышенный двигатель не приводится в движение менее возвышенным; так, душа не движется телом. Но воля, которая является разумным желанием, соотносится с чувственным желанием как более возвышенный двигатель с менее возвышенным, в связи с чем, по словам Философа, «разумное желание подвигает чувственное желание подобно тому, как в случае небесных тел одна сфера подвигает другую»⁴⁷⁷. Следовательно, воля не может быть подвигнута страстью чувственного желания.

Возражение 3. Далее, то, что нематериально, не может быть подвигнуто материальным. Но воля – это нематериальная способность, поскольку она, как сказано в третьей [книге трактата] «О душе»⁴⁷⁸, находится в разуме и не использует телесный орган, в то время как чувственное желание, пребывая в органе тела, является материальной силой. Следовательно, страсть чувственного желания не может подвигать умственное желание.

Этому противоречат слова [Писания]: «Похоть развратила сердце твое» (Дан. 13, 56).

Отвечаю: страсть чувственного желания не может непосредственно понуждать к действию или подвигать волю, но она может делать это опосредованно, и притом двояко. Во-первых, посредством своего рода отвлечения. В самом деле, коль скоро все душевные способности укоренены в единой сущности души, то из этого необходимо следует, что когда одна способность сосредоточена на своем акте, другая способность ослабевает или даже полностью утрачивает возможность действовать – либо потому, что энергия в целом утрачивает силу вследствие разделения, либо потому, что, будучи сосредоточенной на одной вещи, она не способна отвлекаться на другую, поскольку душе в ее деятельностях необходимо некоторое внимание, и если оно уделено чему-то одному, то всему прочему его уделяется гораздо меньше. Таким образом, когда движение чувственного желания обусловлено какой-либо страстью, любое надлежащее движение разумного желания или ослабевает, или полностью утрачивает возможность действовать посредством своего рода отвлечения.

Во-вторых, это может случаться со стороны желаемого объекта, который является схваченным разумом благом. В самом деле, суждение и схватывание разума может встречать препятствие со стороны страстного и неупорядоченного схватывания воображения и мнения оценивающей способности, что хорошо видно на примере полоумных. Но очевидно, что схватывание воображения и мнение оценивающей способности последуют страсти чувственного желания подобно тому, как приговор вкуса последует расположению языка. Действительно, мы не можем не заметить, как трудно отвлечь воображение того, кто охвачен какой-либо страстью, от объекта его эмоции. Вследствие этого суждение разума часто последует страсти чувственного желания и, следовательно, последует ей и движение воли, поскольку воля по природе склонна следовать за суждением разума.

Ответ на возражение 1. Хотя страсть чувственного желания и не является непосредственным объектом воли, тем не менее, как было показано выше, иногда происходит своего рода подмена в суждении относительно объекта воли.

Ответ на возражение 2. Более возвышенный двигатель не движется менее возвышенным непосредственно, однако он может быть движим им опосредованно, о чем уже было сказано.

Подобным же образом можно ответить и на возражение 3.

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что страсть не может побороть разум вопреки его знанию. В самом деле, тот, кто слабей, не может побороть того, кто сильней. Но знание благодаря своей несомненности является тем, что в нас сильнее всего. Следовательно, оно не может быть преодолено страстью, которая слаба и недолговечна.

Возражение 2. Далее, воля стремится только к благу или к тому, что кажется таковым. Но когда страсть склоняет волю к тому что действительно является благом, она не влияет на разум вопреки знанию, а когда она склоняет ее к тому, что только кажется благом, хотя и не является таковым, она склоняет ее к тому, что кажется благом разуму. Но то, что находится в разуме, находится в знании разума. Следовательно, страсть никогда не влияет на разум вопреки знанию.

Возражение 3. Далее, если нам скажут, что она склоняет разум вопреки его знанию о чем-то общем путем формирования противоположного суждения о чем-то частном [этого общего], то мы получим противопоставление общего и частного суждений, причем противопоставление, основанное на взаимном отрицании, например, «всякий человек» и «не всякий человек». Но если два мнения отрицают друг друга, то, как сказано в [книге] «Об истолковании»⁴⁷⁹, они противолежат друг другу. Таким образом, если кто-либо, зная о чем-то общем, в частном случае [этого общего] выразит противоположное суждение, то у него будет два противолежащих мнения одновременно, что представляется невозможным.

Возражение 4. Далее, знающий универсальное также знает и частное, а именно как такое, которое содержится в универсальном; так, знающий, что любой мул бесплоден, знает, что это вот конкретное животное бесплодно, если он знает, что оно – мул, как это явствует из сказанного в первой [книге] «Второй аналитики». Но тот, кто знает нечто общее, например, что «всякое прелюбодеяние беззаконно», также знает, что это общее суждение содержит некоторое единичное суждение, например, что «это вот акт прелюбодеяния». Следовательно, похоже, что его знание простирается на частности.

Возражение 5. Кроме того, согласно Философу, «слова выражают мысли ума»⁴⁸⁰. Но часто случается так, что человек, находясь в состоянии страсти, тем не менее, сознает, что избранное им в данном конкретном случае является злом. Следовательно, он обладает знанием даже о частном.

Таким образом, похоже на то, что страсти не могут склонить разум вопреки универсальному знанию, поскольку невозможно иметь одновременно знание об общем и противоположное ему частное суждение.

Этому противоречит сказанное апостолом: «В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного» (Рим. 7, 23). Но находящийся в членах закон суть вожделение, о котором мы уже рассуждали выше. И коль скоро вожделение – это страсть, то похоже на то, что страсть склоняет разум вопреки знанию.

Отвечаю: по словам Философа, Сократ утверждал, что знание никогда не может быть преодолено страстью, поскольку, по его мнению, всякая добродетель есть своего рода знание, а всякий грех – своего рода неведенье⁴⁸¹. В этом он был отчасти прав: действительно, коль скоро объектом воли является благо или то, что кажется таковым, она никогда не подвигнет к злу иначе, как только если то, что не есть благо, не представится разуму благом в некотором отношении, то есть воля никогда бы не склонялась к злу, если бы в разуме никогда не было никакого неведения или заблуждения, в связи с чем читаем [в Писании]: «Не заблуждаются ли умышляющие зло?» (Прит. 12, 22).

Однако опыт показывает, что многое делается вопреки имеющемуся знанию, о чем свидетельствует и авторитет Святого Писания, в котором читаем: «Раб же тот, который знал волю господина своего... и не делал по воле его, бит будет много» (Лк. 12, 47); и еще: «Кто разумеет делать добро и не делает, тому – грех» (Иак. 4, 17). Следовательно, Сократ не был абсолютно прав, и нам, как указывает Философ, необходимо проводить различение⁴⁸². В самом деле, коль скоро человек определяется к правильному действию двояким знанием, а именно универсальным и частным, то изъяна в любом из них может оказаться достаточно для того, чтобы, как было показано выше (76, 1), воспрепятствовать правоте воли и поступка. Ведь бывает же так, что человек, обладая неким знанием об общем, например, что любое прелюбодеяние беззаконно, тем не менее в конкретном случае может не знать, что этот вот акт, который является прелюбодеянием, никоим образом нельзя исполнять, и этого оказывается достаточно для того, чтобы воля не следовала универсальному знанию разума. Опять же, должно иметь в виду, что ничто не препятствует тому, чтобы вещь, которая известна по навыку, не подвергалась при этом актуальному рассмотрению, и потому человек, обладающий правильным знанием не только об общем, но также и о частном, вполне может не рассматривать свое знание актуально. И в таком случае отнюдь не кажется нелепым, что человек может действовать наперекор тому, что он не рассматривает актуально. Затем, то, что человек подчас не подвергает частному рассмотрению известное ему по навыку, может происходить вследствие простого недостатка внимания; так, например, знаток геометрии может не уделять внимания исследованию геометрических заключений, которые он готов исследовать в любое время. Иногда же человек оказывается не в состоянии актуально рассматривать известное ему по навыку из-за некоторого сопутствующего препятствия, такого, например, как какая-то внешняя занятость или телесная немощь, и в таком случае находящийся в состоянии страсти человек может оказаться неспособным рассматривать в частности то, что он знает в общем, а именно настолько, насколько этому рассмотрению будет препятствовать страсть, каковое препятствование может происходить трояко. Во-первых, посредством отвлечения, о чем было сказано выше (1). Во-вторых, посредством противоположения, поскольку страсть часто склоняет человека к чему-либо вопреки его универсальному знанию. В-третьих, посредством телесного превращения, в результате которого разум оказывается так или иначе скованным и неспособным действовать свободно, как это бывает во сне или в состоянии опьянения, когда определенные телесные изменения препятствуют пользованию разумом. То, что подобное имеет место в случае страстей, очевидно из того факта, что иногда, когда страсти накалены до предела, человек полностью утрачивает способность использовать разум; так, многие сошли с ума из-за избытка любви или гнева. Таким вот образом страсть может склонять разум к частному суждению, которое противоположно его универсальному знанию.

Ответ на возражение 1. Обладающее наибольшей несомненностью универсальное знание в случае действия не является определяющим – скорее таковым является частное знание, поскольку действие связано с единичностями. Поэтому нет ничего необычного в том, что когда во время действия рассмотрение частного знания оказывается недостаточным, страсть противостоит универсальному знанию.

Ответ на возражение 2. То, что нечто представляется разуму неким частным благом, не будучи при этом таковым, является следствием страсти, и при этом указанное частное суждение противоположно универсальному знанию разума.

Ответ на возражение 3. Невозможно в одно и то же время обладать актуальным знанием или истинным мнением относительно универсального утвердительного суждения и ложным мнением относительно частного отрицательного суждения, или наоборот. Но нет ничего несообразного в том, что человек обладает истинным знанием по навыку относительно универсального утвердительного суждения и актуально ложным мнением относительно частного отрицательного, поскольку акт непосредственно противоположен не навыку, а [другому] акту.

Ответ на возражение 4. Тот, кто обладает знанием об общем, может столкнуться со страстью, препятствующей ему рассуждать об этом общем с целью получения заключения, и он рассуждает в отношении другого общего суждения, предложенного склоняющей страстью, из которого он и выводит свое заключение. В самом деле, как говорит Философ, у силлогизма невоздержанного человека есть четыре посылки, две частные и две общие, и одна из каждых двух принадлежит разуму, например: «Всякое прелюбодеяние беззаконно», а другая – страсти, например: «Нужно преследовать непосредственное удовольствие»⁴⁸³. Таким образом, страсть сковывает разум и препятствует ему рассуждать и приходить к заключению согласно первой посылке, и пока длится эта страсть, разум рассуждает и приходит к заключению согласно второй.

Ответ на возражение 5. Как пьяный подчас придает большое значение произносимым им словам, хотя его опьянение препятствует ему выносить о них верное суждение, точно так же и тот, кто охвачен страстью, действительно может на словах осуждать свои действия, но при этом его внутренняя мысль подсказывает ему, что нужно их продолжать, о чем читаем в седьмой [книге] «Этики»⁴⁸⁴.

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что совершенный из-за страсти грех не должно называть грехом по слабости. Ведь страсть, как уже было сказано (1), это неистовое движение чувственного желания. Но неистовость движения свидетельствует скорее о силе, чем о слабости. Следовательно, совершенный из-за страсти грех не должно называть грехом по слабости.

Возражение 2. Далее, наиболее слабо в человеке то, что наиболее преходяще. Но такова плоть, в связи с чем читаем: «Он помнил, что они – плоть» (Пс. 77, 39). Следовательно, грехами по слабости должны быть [названы], пожалуй, те [грехи], которые следуют из телесных изъянов, а не те, которые совершаются из-за страсти.

Возражение 3. Далее, похоже, что человек не является слабым в отношении тех вещей, которые подчинены его воле.

Но будет ли человек делать или не делать то, к чему его страсть склоняет его, зависит от человеческой воли, согласно сказанному [в Писании]: «Желание твое влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним»⁴⁸⁵ (Быт. 4, 7). Следовательно, совершенный из-за страсти грех не является грехом по слабости.

Этому противоречит мнение Цицерона, который полагал страсти болезнями души⁴⁸⁶. Но слабость – это другое имя болезни. Следовательно, тот грех, который последует страсти, можно называть грехом по слабости.

Отвечаю: причину греха надлежит усматривать со стороны души, в которой по преимуществу и коренится грех. Затем, душе можно усваивать слабость по аналогии со слабостью тела. В самом деле, о человеческом теле говорят как о слабом тогда, когда оно повреждено или встречает препятствие на пути выполнения надлежащего действия вследствие некоторой неупорядоченности его частей, а именно когда жидкости и члены человеческого тела перестают подчиняться своим управляющим и движущим силам. Таким образом, [тот или иной] член [тела] называется слабым, когда он не способен исполнять функции здорового члена, например, глаз – когда он не может ясно видеть. Поэтому и слабость души проявляется в том, что душа встречает препятствие на пути выполнения надлежащего ей действия вследствие неупорядоченности в ее частях. Далее, как о частях тела говорят как о находящихся вне порядка тогда, когда они оказываются не в состоянии подчиняться порядку природы, точно так же о частях души говорят как о неупорядоченных тогда, когда они не подчиняются порядку разума, поскольку разум является управляющей силой частей души. Поэтому когда вопреки порядку разума на вожделеющую или раздражительную способность воздействует какая-либо страсть, то в результате этого на пути выполнения надлежащего человеку действия возникает препятствие (а как именно – об этом уже было сказано), что и принято считать грехом по слабости (в связи с чем Философ сравнивает невоздержанного человека с эпилептиком, члены которого движутся вопреки его намерению⁴⁸⁷).

Ответ на возражение 1. Как в случае тела – чем сильнее противное порядку природы движение, тем слабее оказывается [тело], точно так же чем сильнее противное порядку разума движение страсти, тем слабее оказывается душа.

Ответ на возражение 2. Грех надлежит усматривать в первую очередь в акте воли, для которого слабость тела не является препятствием; в самом деле, слабый телом может быть готовым к действию со стороны воли, хотя при этом и наталкиваться на препятствие со стороны страсти, о чем уже было сказано (1). Поэтому когда речь идет о грехах по слабости, то в первую очередь надлежит обращать внимание на слабость не тела, а души. Впрочем, порою слабость души называют слабостью плоти, а именно постольку, поскольку она является следствием состояния плоти – ведь страсти души возникают в нас через посредство чувственного желания, которое является использующей телесный орган способностью.

Ответ на возражение 3. Соглашаться или нет на то, к чему склоняет нас страсть, зависит от воли, и в этом смысле о нашем желании говорят как о том, над чем мы господствуем; однако это согласие или несогласие воли может встречать препятствие, а как – уже было разъяснено (1).

С четвертым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что себялюбие не является первопричиной всякого греха. В самом деле, то, что само по себе благо и правильно, не может являться надлежащей причиной греха. Но любовь к себе сама по себе блага и правильна, по каковой причине человеку предписывается любить ближнего своего как самого себя (Лев. 19, 18). Следовательно, себялюбие не может являться надлежащей причиной греха.

Возражение 2. Далее, апостол сказал: «Грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание» (Рим. 7, 8), каковые слова глосса разъясняет так: «Закон благ, ибо, запрещая вожделение, он запрещает всякое зло» – ведь вожделение является причиной всякого греха. Но вожделение, как было показано выше (3, 2; 23, 4), является отличной от любви страстью. Следовательно, себялюбие не является причиной всякого греха.

Возражение 3. Далее, Августин, комментируя слова семьдесят девятого псалма: «Он – пожжен огнем, обсечен» (Пс. 79, 17), говорит, что «любой грех возникает или из побуждающей нас к неупорядоченной страсти любви, или из причиняющего ложное смирение страха». Следовательно, себялюбие не является единственной причиной греха.

Возражение 4. Далее, как время от времени человек грешит вследствие неупорядоченной любви к себе, точно так же он порою грешит вследствие неупорядоченной любви к своему ближнему. Следовательно, себялюбие не является единственной причиной греха.

Этому противоречит сказанное Августином о том, что «любовью к себе, дошедшею до презрения к Богу, создается город Вавилон»⁴⁸⁸. Но человек становится гражданином Вавилона через посредство любого греха. Следовательно, себялюбие является причиной любого греха.

Отвечаю: как уже было сказано (75, 1), надлежащую и непосредственную причину греха должно усматривать со стороны стремления к преходящему благу, в каковом отношении всякий греховный акт проистекает из неупорядоченного желания некоторого временного блага. Но то, что кто-либо желает временное благо неупорядоченно, является следствием неупорядоченной любви к себе, поскольку желание кем-либо некоторого блага обусловливается любовью к себе. Следовательно, очевидно, что себялюбие является причиной любого греха.

Ответ на возражение 1. Правильно упорядоченная любовь к себе, посредством которой человек желает приличествующего себе блага, права и естественна, но причиной греха является не она, а, как говорит Августин, дошедшее до презрения к Богу неупорядоченное себялюбие.

Ответ на возражение 2. Вожделение, побуждающее человека желать себе блага, восходит к себялюбию как к своей причине, о чем уже было сказано.

Ответ на возражение 3. О человеке говорят как о любящем, имея в виду как любящем благо, которое он желает себе, так и любящем самого себя, как того, кому он желает благо. Та любовь, которая обращена к объекту желания (как, например, когда человек любит вино или деньги), допускает в качестве своей причины страх, который связан с уклонением от зла, поскольку любой грех возникает или из неупорядоченного желания некоторого блага, или из неупорядоченного опасения некоторого зла. Но то и другое сводится к себялюбию, поскольку именно из-за любви к себе человек желает благих вещей и избегает злых.

Ответ на возражение 4. «Друг – это иной я сам»⁴⁸⁹, и потому грех, совершенный из любви к другу, похоже, совершен из любви к самому себе.

С пятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что «похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую» неправильно указывать в качестве причин греха. В самом деле, апостол сказал, что «корень всех зол есть корыстолюбие»⁴⁹⁰ (1Тим. 6, 10). Но гордость житейская не является алчностью. Следовательно, ее не должно полагать причиной греха.

Возражение 2. Далее, похоть плоти побуждается по преимуществу тем, что увидено глазами, согласно сказанному [в Писании]: «Красота прельстила тебя» (Дан. 13, 56). Следовательно, не должно отделять похоть очей от похоти плоти.

Возражение 3. Далее, как уже было сказано (30, 2), вожделение – это желание удовольствия. Но объекты удовольствия воспринимаются не только зрением, но и другими чувствами. Следовательно, было бы нелишним указывать также на «похоть ушей» и других [органов] чувств.

Возражение 4. Далее, как было показано выше (3), грех в человеке возникает или из неупорядоченного желания некоторого блага, или из неупорядоченного опасения некоторого зла. Но [в приведенном перечислении] не упоминается ничего, что имело бы отношение к избеганию зла. Следовательно, причины греха представлены недостаточно.

Этому противоречит сказанное [в Писании]: «Все, что в мире – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (1Ин. 2, 16). Но о чем-либо говорят как о том, что «в мире», по причине греха, в связи с чем читаем: «Весь мир лежит во зле» (1Ин. 5, 19). Следовательно, указанные три суть причины греха.

Отвечаю: как уже было сказано (4), причиной любого греха является неупорядоченное себялюбие. Но себялюбие подразумевает неупорядоченное желание блага, поскольку человек желает блага тому, кого он любит. Поэтому очевидно, что причиной любого греха является неупорядоченное желание блага. Затем, благо может выступать в качестве объекта чувственного желания, в котором коренятся являющиеся причиной греха страсти, двояко: во-первых, непосредственно и само по себе, и таким образом оно является объектом вожделеющей части; во-вторых, под аспектом трудности, и таким образом оно является объектом раздражительной части, что было разъяснено нами выше (23, 1). Со своей стороны, как уже было сказано (30, 3), двояко и вожделение. Одно является природным и направлено к тем вещам, которые поддерживают природу тела в том, что касается или сохранения индивида, а именно к пище, питью и тому подобному, или сохранения вида, например, к соитию, и неупорядоченное желание таких вещей называется «похотью плоти». Другое вожделение носит духовный характер и направлено к тем вещам, которые не связаны с сохранением или удовольствием телесных чувств, но услаждают со стороны схватывания, воображения или какого-либо иного способа восприятия, и таковы деньги, одежды и тому подобное. Такое духовное вожделение носит название «похоть очей», притом оно взято или со стороны самого зрения, органом которого являются очи, и обозначает при этом, как говорит Августин⁴⁹¹, всякое [пустое и жадное] любопытство, или же оно указывает на вожделение вещей, которые предлагаются извне нашим очам, и, как указывают другие [авторы], обозначает при этом алчность.

Неупорядоченное же желание трудного для достижения блага принадлежит «гордости житейской», поскольку гордость – это неупорядоченное желание превосходства, о чем речь у нас впереди (84, 2; II-II, 162, 1).

Из сказанного очевидно, что все страсти, которые являются причиной греха, могут быть сведены к этим трем; в самом деле, все страсти вожделеющей части могут быть сведены к первым двум, а все раздражительные страсти – к третьей, которую не разделяют на две потому, что все раздражительные страсти связаны с духовным вожделением.

Ответ на возражение 1. «Гордость житейская» входит в состав алчности, поскольку последняя означает любой вид желания любого вида блага. А каким образом алчность, будучи особым пороком, известным под именем «корыстолюбие», является корнем всех грехов, будет разъяснено нами ниже (84, 1).

Ответ на возражение 2. «Похоть очей» в данном случае не означает вожделения всего, что можно увидеть глазами, то есть [она означает] вожделение не того, что доставляет чувственное удовольствие со стороны ощущения, а только того, что представлено со стороны виденья, точнее, любой схватывающей способности.

Ответ на возражение 3. Чувство зрения превосходит другие чувства и, как сказано в первой книге «Метафизики», охватывает большее количество вещей⁴⁹², по каковой причине его имя усваивается всем остальным чувствам и даже, согласно Августину, некоторым внутренним восприятиям.

Ответ на возражение 4. Как уже было сказано (25, 2; 39, 2), избегание зла обусловливается желанием блага, и потому вышеупомянутые страсти, которые подвигают к благу, являются причинами тех, которые обусловливают неупорядоченное избегание зла.

С шестым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что страсть не может отчасти оправдывать грех. В самом деле, возрастание причины ведет к возрастанию следствия; так, если нечто теплое обусловливает таяние, то еще более теплое делает то же еще интенсивней. Но, как уже было сказано (5), страсть является причиной греха. Поэтому чем интенсивней страсть, тем больший и грех. Следовательно, страсть не уменьшает, а увеличивает грех.

Возражение 2. Далее, как добрая страсть относится к заслуге, точно так же злая страсть – к греху. Но добрая страсть увеличивает заслугу; так, похоже, что человек заслуживает тем больше, чем большее сострадание подвигает его на оказание помощи бедным. Следовательно, злая страсть тоже скорее увеличивает, чем уменьшает грех.

Возражение 3. Далее, похоже на то, что чем с большим желанием грешит человек, тем тяжче его согрешение. Но подвигающая волю страсть усиливает интенсивность ее склонения к греховному акту. Следовательно, страсть отягчает грех.

Этому противоречит следующее: страсть вожделения называется похотью плоти. Но, как указывает Августин, чем большую похоть превозмогает человек, тем менее тяжек его грех⁴⁹³.

Отвечаю: сущность греха заключается в акте свободной воли, которая является способностью воли и разума, в то время как страсть есть движение чувственного желания. Затем, чувственное желание может соотноситься со свободной волей и как то, что предшествует [ей], и как то, что последует. Предшествовать страсть чувственного желания может в той мере, в какой она, как было показано выше (1, 2; 10, 3), подвигает или склоняет разум или волю, а последовать – в той, в какой движения более возвышенных способностей воздействуют на более низкие; в самом деле, практически невозможно, чтобы воля интенсивно подвигалась к чему-либо без того, чтобы не пробудить в чувственном желании страсть.

Таким образом, если речь идет о страсти, которая предшествует греховному акту, то она необходимо уменьшает грех, поскольку акт является греховным настолько, насколько он произволен и подчинен нашему управлению. Но о вещи говорят как о подчиненной нашему управлению в той мере, в какой она подчинена разуму и воле, и потому чем больше разум и воля делают что-либо не по влечению страсти, а по собственному почину тем больше в этом произвольности и подчиненности нашему управлению. Итак, в указанном отношении страсть уменьшает грех в той мере, в какой она уменьшает произвольность.

С другой стороны, последующая [греховному акту] страсть не уменьшает, а увеличивает грех или же, так сказать, обозначает его тяжесть, поскольку демонстрирует силу стремления воли к греховному акту; но очевидно, что чем с большим удовольствием или желанием совершается грех, тем более он и тяжек.

Ответ на возражение 1. Страсть является причиной греха со стороны того, к чему обращается грешник. Но тяжесть греха определяется со стороны того, от чего он отвращается, а это – акцидентное следствие его обращения (акцидентное постольку, поскольку не входит в его намерение). Но следствие возрастает в связи с возрастанием не акцидентной, а непосредственной причины.

Ответ на возражение 2. Та добрая страсть, которая последует суждению разума, увеличивает заслугу, но если она предшествует ему, то есть в том случае, когда человек подвигается к доброму делу не столько разумом, сколько страстью, то такая страсть уменьшает добродетельность и похвальность его действия.

Ответ на возражение 3. Хотя движение побуждаемой страстью воли отличается большею силой, однако собственного движения воли в нем меньше, чем в том случае, когда [она подвигается] к греху исключительно одним только разумом.

С седьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что страсть может оправдывать грех в целом. В самом деле, то, что обусловливает непроизвольность акта, оправдывает от греха в целом. Но похоть плоти, каковая суть страсть, обусловливает непроизвольность акта, согласно сказанному [в Писании]: «Плоть желает противного духу... так что вы не то делаете, что хотели бы» (Гал. 5, 17). Следовательно, страсть может оправдывать грех в целом.

Возражение 2. Далее, выше было показано (2; 76, 3), что страсть обусловливает неведение в отношении некоторых частных вещей. Но, как уже было сказано (6, 8), неведенье частных вещей оправдывает грех в целом. Следовательно, страсть может оправдывать грех в целом.

Возражение 3. Далее, душевная болезнь тяжелее телесной. Но телесная болезнь оправдывает грех в целом, как это имеет место в случае безумцев. Следовательно, тем более это может делать и являющаяся болезнью души страсть.

Этому противоречит сказанное апостолом о страстях как о «страстях греховных» (Рим. 7, 5), что может быть объяснено только тем, что они обусловливают грех, чего бы никогда не было, если бы они освобождали от греха в целом. Следовательно, страсть не оправдывает грех в целом.

Отвечаю: акт, который по своему роду зол, не может быть прощен от греховности в целом иначе, как только если он является полностью непреднамеренным. Следовательно, если страсть такова, что приводит последующий [ей] акт в состояние полной непреднамеренности, то она полностью оправдывает грех, в противном же случае – не полностью. При рассмотрении этого вопроса надлежит учитывать два момента. Во-первых, что вещь может быть произвольной либо «в самой себе», то есть когда воля непосредственно стремится [именно] к ней, либо же «в своей причине», то есть когда воля стремится к причине, а не к ее следствию, как это имеет место при умышленном пьянстве, поскольку в таком случае то, что делается в состоянии опьянения, полагается делаемым произвольно. Во-вторых, следует иметь в виду, что вещь бывает произвольной «непосредственно» и «опосредованно»; непосредственно, если воля непосредственно стремится к ней, а опосредованно, если воля могла бы предотвратить ее, но не предотвратила.

Исходя из этого, нам должно проводить различение, поскольку порою страсть бывает столь сильна, что полностью устраняет возможность пользоваться разумом, как в случае тех, кого любовь или гнев делает безумными. Если такая страсть с самого своего начала была произвольной, то акт полагают греховным, поскольку он произволен в своей причине, что было разъяснено нами выше на примере опьянения. Однако если причина была не произвольной, а естественной, например, если кто-либо из-за болезни или чего-либо иного попал под влияние лишившей его возможности пользоваться разумом страсти, то его акт считается полностью непреднамеренным и он полностью оправдывается от греха. Подчас же страсть не лишает возможности использовать разум в целом, и потому разум может, обращаясь к другим помыслам, или [совсем] избавиться от страсти, или, по крайней мере, смягчить ее последствия, поскольку члены не подвигаются к действию иначе, как только в случае согласия на то разума, о чем уже было сказано (17, 9). Поэтому такая страсть не оправдывает грех в целом.

Ответ на возражение 1. Слова «так что вы не то делаете, что хотели бы» относятся не к внешним поступкам, а к внутреннему движению вожделения, поскольку человек никогда не желает зла, в каковом смысле должно понимать сказанное [в Писании]: «Злое, которое не хочу, делаю» (Рим. 7, 19). Или же они могут относиться к предшествующей страсти воле, как это имеет место в случае невоздержанного, который из-за вожделения поступает вопреки своему решению.

Ответ на возражение 2. Извинительное в целом неведенье частного является неведеньем обстоятельства, которое человек не способен знать даже в том случае, когда он предпринял все необходимые для этого меры. Но от той страсти, которая обусловливает неведенье закона в частности путем препятствования приложения универсального знания к частному акту, разум способен избавиться, а этот случай мы уже рассмотрели.

Ответ на возражение 3. Телесная болезнь непреднамеренна; впрочем, аналогия возможна в тех случаях, когда она произвольна, как это было показано нами на примере опьянения, которое в некотором смысле является телесной болезнью.

С восьмым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что совершенный из-за страсти грех не может быть смертным. В самом деле, простительный грех противоположен смертному Но совершенный по слабости грех простителен, поскольку непосредственно в нем самом уже заложено основание для прощения. И коль скоро совершенный из-за страсти грех является грехом по слабости, то похоже на то, что он не может быть смертным.

Возражение 2. Далее, причина сильнее следствия. Но страсть не может быть смертным грехом, поскольку, как было показано выше (74, 4), смертный грех не может находиться в чувственности. Следовательно, совершенный из-за страсти грех не может быть смертным.

Возражение 3. Далее, как уже было сказано (2), страсть препятствует разуму Но обращение к Богу, как и отвращение от Него, что является сущностью смертного греха, принадлежит разуму Следовательно, совершенный из-за страсти грех не может быть смертным.

Этому противоречит сказанное апостолом о том, что «страсти греховные... действуют в членах наших, чтобы приносить плод смерти»⁴⁹⁴ (Рим. 7, 5). Но именно смертный грех приносит нам плод смерти. Следовательно, совершенный из-за страсти грех может быть смертным.

Отвечаю: как уже было сказано (72, 5), смертный грех состоит в отвращении от нашей конечной цели, то есть от Бога, каковое отвращение принадлежит обдумывающему разуму, одной из функций которого является определение к цели. Поэтому то, что противоречит конечной цели, может оказаться не смертным грехом только тогда, когда обдумывающий разум не имеет возможности действовать свободно, как это бывает в случае внезапных движений. Но когда кто-либо из-за страсти приходит к греховному акту или к обдуманному согласию [на такой акт], то это происходит не внезапно, и потому в этом случае обдумывающий разум способен действовать свободно и может избавиться от страсти или, по крайней мере, смягчить ее последствия, о чем уже было сказано. Поэтому если он не освобождается [от страсти], то налицо смертный грех, и это мы можем наблюдать на примере тех многочисленных убийств и прелюбодеяний, которые совершены из-за страсти.

Ответ на возражение 1. Грех может быть простительным трояко. Во-первых, благодаря своей причине, то есть в связи с наличием причины, которая заслуживает прощения, и такая причина уменьшает грех; так, грех, который совершен по слабости или неведенью, полагают простительным. Во-вторых, по своему итогу; так, любой грех может стать простительным, то есть получить прощение вследствие раскаяния. В-третьих, по своему виду например празднословие. И этот вид простительного греха является единственным видом, который противоположен смертному греху в то время как в возражении речь идет о первом из приведенных видов.

Ответ на возражение 2. Страсть обусловливает грех через посредство обращения к чему-то. Но смертный грех является таковым через посредство отвращения, которое, как уже было сказано (6), акцидентно последует обращению. Следовательно, приведенный аргумент неубедителен.

Ответ на возражение 3. Страсть не всегда препятствует акту разума в целом; следовательно, разум сохраняет свободу воли, необходимую для отвращения от Бога или обращения к Нему Если же использование разума становится полностью невозможным, то в таком случае вообще нет никакого греха – ни смертного, ни простительного.