Иоанн Итал.

Иоанн Итал родился в Италии около 1025 – 1030 -х гг. В 1038 – 1042 гг. Иоанн воевал вместе с отцом на стороне сицилийцев против Византии; возможно, в это время Итал получил военное образование. Однако после того как полководец Георгий Маниак захватил Сицилию, отец Иоанна вместе с ним бежал в Аомбардию. Затем около 1049 г. Иоанн прибыл в Константинополь, чтобы получить образование, где стал учеником знаменитого византийского ученого, ритора и философа Михаила Пселла (1018 – конец 1070-х или начало 1080 -х гг.). Итал был самым даровитым из учеников Пселла. Известно, что он часто с ним полемизировал и даже критиковал за то, что тот двигается вперед в преподавании слишком медленно. В свою очередь Пселл отмечал, что для своеобразного стиля Итала характерно то, что он не блещет красотой речи, но «как бы насильно покоряет рассуждениями»⁵⁷³. Итал был искушен в философии, но не очень хорошо разбирался в других областях византийского тривиума – риторике и грамматике. Если подход Пселла к наукам проявляется в его универсальности и, соответственно, эклектичности, то Итал был менее универсальным по своим интересам, но благодаря этому более оригинальным мыслителем, чем Пселл. Благодаря своим успехам Итал был приближен к царскому двору; к нему благоволил император Михаил VII Дука. Около 1070 г. Михаил Дука во время войны Византии с норманнами послал Итала в Аомбардию в качестве своего представителя; после того как Итала обвинили в предательстве, он вынужден был бежать в Рим, но затем он прибыл с покаянием к императору и в конце концов был прощен.

Во второй половине XI в. в Константинополе имела место заметная тенденция в сторону пристального изучения платонических и неоплатонических философских текстов (в первую очередь – Платона, Плотина, Порфирия, Ямвлиха, Прокла). Эта тенденция, вообще характерная для поздневизантийской культуры, была названа современным исследователем о. Герхардом Подскальски византийским «проклренессансом»⁵⁷⁴. В случае Итала это проявлялось в том, что неоплатонические философские категории использовались для решения христианских догматических вопросов (что и послужило, в частности, к его осуждению). Преподавание философии было упрочено созданием должности «ипата философов» – должности, примерно соответствующей в Византии министру высшего образования. Итал сменил на этой должности Михаила Пселла (1075 г.); после Итала этот пост занимал Феодор Смирнский. Ученики Пселла и Итала становились епископами или правительственными чиновниками. Итал преподавал своим ученикам учение Платона, Порфирия, Ямвлиха, Прокла, а также «Органон» Аристотеля.

Приход к власти Комнинов повлек за собой недовольство правящих лиц относительно той эллинизации византийской культуры, яркими представителями которой были Пселл и Итал. Еще в 1076/77 г. император Михаил Дука из-за недовольства в высшем обществе Византии деятельностью и взглядами Итала составил главы, содержащие его учение; в итоге девять глав были анафематствованы, однако без упоминания имени Итала, и для Итала это не имело последствий. Итал составил свое изложение веры, но его делу не был дан ход. Чтобы избавиться от обвинений в уклонении от православия, Итал в 1082/83 г. обратился к симпатизировавшему ему патриарху Евстратию Гариде, чтобы тот вновь рассмотрел его дело. Итал составил новую записку с изложением своего учения. Из-за волнений, вызванных фигурой Итала, Евстратий передал ведение дела Итала недавно вступившему на престол императору Алексею Комнину, который произвел судебное разбирательство над Италом. Во время следствия поступил донос на Итала, который, как выяснилось, был написан начальником флота Михаилом Каспаки, в котором, помимо утверждения о принадлежности Италу прежних анафематствованных положений, говорилось про богохульство Итала по отношению к иконе Христа. В итоге Итал был признан еретиком и сослан в монастырь.

В числе анафематствований на Итала осуждаются положения о безначальности материи и идей, о самостоятельном существовании материи, о перевоплощении и другие положения, характерные для нехристианского платонизма. Вероятно, не все анафемы, вынесенные в результате дела Итала, непосредственно соответствуют учению последнего. Также формулировки, осуждающие учение Итала, включают такие анафематство-вания, как анафема на тех, кто изучает языческие учения не только ради обучения, но и верует в них как в истинные (анафема 7), и анафема на тех, что считают, что языческие философы и осужденные Церковью еретики и в этой жизни, и на будущем суде лучше православных, пусть и прегрешивших по страсти или неразумению (анафема 3). То есть в анафемах, вынесенных в деле Итала, анафематствуются не только богословские заблуждения и даже не только определенные философские положения, но и вообще увлечение христиан язьиеской (и шире – нехристианской) духовностью, выходящее за рамки изучения ее ради образования.

Анна Комнина. Алексиада⁵⁷⁵.

5.8. Когда Алексей⁵⁷⁶ прибыл туда⁵⁷⁷, он застал в беспорядке церковные дела и не позволил себе даже кратковременного отдыха. Он был истинным апостолом и, найдя Церковь взбудораженной учением Итала, не пренебрег вопросами догмы, несмотря на то что собирался выступить против Бриена (это тот кельт, который, как уже говорилось, завладел Касторией). В это время большое распространение получила ересь Итала, которая приводила Церковь в сильное замешательство. Этот Итал (о нем нужно рассказать с самого начала) происходил из Италии и долгое время прожил в Сицилии, на острове, расположенном вблизи Италии. Сицилийцы отделились от Ромейского государства и, готовясь вступить с ним в войну, пригласили в качестве союзников италийцев, среди которых был отец Итала. При нем находился его сын, который, хотя и не вступил еще в возраст, пригодный для военной службы, тем не менее прыгающей походкой следовал за отцом и изучал, как это принято у италийцев, военное искусство. Так прошли ранние годы Итала, такова была основа его образования. Когда же во время царствования Мономаха знаменитый Георгий Маниак⁵⁷⁸ поднял восстание и захватил Сицилию, отец Итала с трудом спасся вместе с сыном⁵⁷⁹. Оба беглеца отправились в Аонгивардию, находившуюся еще под властью ромеев.

Оттуда Итал, не знаю каким образом, прибыл в Константинополь – город, который не испытывал недостатка в просвещении и словесности. Ведь наука, которая, начиная с владычества Василия Порфирородного⁵⁸⁰ и до самого царствования императора Мономаха, находилась в пренебрежении у большинства людей, хотя и не исчезла вовсе, в правление императора Алексея расцвела, поднялась и стала предметом занятий просвещенных людей. До этого же времени большинство людей предавались роскоши и забавам, занимались из-за своей изнеженности ловлей перепелов и другими постыдными развлечениями, а науку и образование считали чем-то второстепенным.

Такого типа людей застал Итал в Константинополе, где он стал вращаться в кругу ученых мужей, обладавших грубым и суровым нравом (и такие были тогда в царственном городе). Приобщившись с их помощью к литературному образованию, он позднее стал учеником знаменитого Михаила Пселла. Этот Пселл мало учился у мудрых наставников, но достиг вершин премудрости и, тщательно изучив греческую и халдейскую науки⁵⁸¹, прославился своей мудростью благодаря природному таланту, острому уму, а также и Божией помощи (его мать⁵⁸², не смыкая глаз, постоянно обращалась с горячими мольбами к святой иконе Богоматери в храме Кира и, обливаясь горючими слезами, просила за сына). С ним-то и вошел в общение Итал, однако из-за своей варварской неотесанности он не смог проникнуть в глубины философии, ибо, исполненный дерзости и варварского безрассудства, не выносил учителей, у которых учился, считал, что превзошел всех еще до начала обучения, и с первых уроков стал противоречить самому Пселлу⁵⁸³.

Проникнув в глубины диалектики, он ежедневно вызывал волнение в местах большого стечения народа, перед которым он разводил свои словеса и, изложив какую-нибудь софистическую выдумку, доказывал ее такого же рода аргументами.

С Италом вступили в дружбу царствовавший в то время Михаил Дука^{584 –585} и его братья⁵⁸⁶. Отдавая предпочтение Пселлу, они тем не менее любили Итала и использовали его в словесных состязаниях: ведь Дуки – как братья самодержца, так и сам император – были очень просвещенными людьми. Итал смотрел на Пселла горящими, безумными глазами и, когда тот орлом налетал на его софизмы, приходил в волнение и неистовство, горячился или огорчался.

Что же произошло дальше? Латиняне и италийцы возгорелись желанием вступить в войну с ромеями и замыслили захват всей Лонгивардии и Италии⁵⁸⁷. Император отправил в Эпидамн Итала, полагая, что он свой человек, честен и хорошо знаком с положением в Италии. Говоря коротко, Итала изобличили в том, что он в Италии предает нас, и был послан человек, который должен был его оттуда изгнать. Но Итал, узнав об этом, бежал в Рим. Затем он раскаялся (такова уж его натура!), обратился с просьбой к императору и по его приказу прибыл в Константинополь, где ему были для местожительства определены монастырь, известный под названием Пиги, и церковь Сорока святых. А когда Пселл после пострижения покинул Византий, Итал был назначен учителем всей философии в должности ипата философов и ревностно занимался толкованием книг Аристотеля и Платона. Он казался чрезвычайно образованным человеком и более чем кто-либо другой был искушен в сложнейшей перипатетической философии и особенно диалектике. В других областях словесности он не имел больших дарований⁵⁸⁸: хромал в грамматике и не вкусил сладости риторики.

Поэтому его слог был лишен гармоничности и изящной отделки, имел характер грубый и неприкрашенный. Речь у него была хмурой и язвительной. Его писания были исполнены диалектическими доводами, а речь загромождена эпихейремами, впрочем больше в устных выступлениях, чем в письменных сочинениях. Он был настолько силен и непобедим в диспутах, что его противники оказывались беспомощными и сами собой замолкали. Своими вопросами он рыл для собеседника яму и бросал его в колодец трудностей. Этот муж был настолько опытен в диалектике, что непрерывным градом вопросов буквально душил спорящих с ним, а их ум приводил в замешательство и смущение. Никто не мог, раз встретившись с ним, пройти сквозь его лабиринты. Вообще же он был совершенно невоспитан, и гнев владел его душой, а если он и приобрел благодаря науке какую-нибудь добродетель, то его злой характер уничтожил ее и свел на нет.

Этот муж спорил как словами, так и руками и не дожидался того момента, когда собеседник попадет в безвыходное положение; он не удовлетворялся тем, что зажимал рот противнику и осуждал его на молчание, – рука Итала тотчас обрушивалась на бороду и волосы собеседника, и обида следовала за обидой; свои руки, так же как и язык, он не мог сдержать. Только одна черта Итала была чуждой философам: ударив противника, он переставал гневаться, обливался слезами и проявлял явные признаки раскаяния.

Может быть, кому-нибудь захочется узнать о его внешности? У него были большая голова, открытое лицо, выпуклый лоб, широко раздувающиеся при дыхании ноздри, окладистая борода, широкая грудь, крепкое телосложение. Роста он был не слишком высокого. Произношение у Итала было таким, какое можно ожидать от латинянина, который уже в юношеском возрасте прибыл в нашу страну и выучил греческий язык: говорил он не очень чисто и, случалось, съедал отдельные слоги. Неясность его речи и беззвучное произношение окончаний не были незамечены большинством, а более искушенные в риторике люди называли его произношение «деревенским». Поэтому и сочинения Итала, хотя и были насыщены диалектикой, тем не менее не были свободны от бессвязного построения и рассеянных там и сям солецизмов⁵⁸⁹.

5.9. Итак, Итал стал главным философом⁵⁹⁰, и юношество стекалось к нему. Он раскрывал молодым людям учения Прокла, Платона и двух философов: Порфирия и Ямвлиха⁵⁹¹, а главным образом истолковывал желающим труды Аристотеля и его «Органон»; этим последним он особенно кичился и более всего занимался. Итал не мог, однако, принести большой пользы ученикам, так как этому препятствовали его вспыльчивость и непостоянство нрава. Давайте посмотрим на его учеников: Иоанна Соломона, Ясита, Сервлия и других, по-видимому, ревностных в учении его последователей. Большинство из них нередко являлось во дворец, и я сама позже видела, что они никакой науки не знали досконально, но тем не менее изображали из себя диалектиков, делая беспорядочные жесты и дико кривляясь. У них не было никаких здравых представлений, но они в туманных выражениях развивали теории даже о метемпсихозе⁵⁹² и других чудовищных вещах подобного рода. А кто только из причастных к науке людей не был в то время допущен во дворец, если святая чета дни и ночи проводила в изучении Священного Писания (я говорю о своих родителях – императорах⁵⁹³)? <...>

Итал, процветая среди упомянутых выше учеников, относился ко всем презрительно, многих глупцов побудил к бунту и воспитал из числа своих учеников немало тиранов. Я бы многих из них могла привести в пример, если бы время не стерло из моей памяти их имена. Все это, однако, было до того, как мой отец взошел на престол. Он застал здесь все просвещение и словесность в жалком состоянии (наука же исчезла вовсе), поэтому, если где-нибудь под золой тлела какая-либо искорка, он старался ее раздуть и не уставал побуждать к учению тех, кто имел склонность к наукам, а таких было немного, и стояли они лишь в преддверии аристотелевской философии; притом он поощрял их больше к изучению священных книг, чем эллинской культуры.

Император нашел, что Итал кругом сеет смуту и обманывает большое число людей, и потому поручил испытать его севастократору Исааку⁵⁹⁴, который был весьма просвещенным и талантливым человеком. Исаак нашел, что Итал именно таков, каким его представляли, и публично изобличил его, а затем по приказу брата-императора передал в руки Церкви⁵⁹⁵. Так как Итал не мог скрыть своей невежественности, он и там разразился проповедью чуждых Церкви догм, продолжая открыто издеваться над высшими чинами Церкви и совершать другие поступки, свидетельствовавшие о его невежественном и варварском нраве. Главою Церкви был тогда Евстратий Гарида⁵⁹⁶, который задержал Итала в зданиях Великой церкви в надежде изменить его к лучшему. Но, как говорят, он скорее сам готов был приобщиться к его нечестию, нежели обратить Итала к истинному учению; последний совершенно склонил на свою сторону Гариду. Что же произошло в результате? Все жители Константинополя собрались к церкви, требуя Итала. И его, возможно, даже сбросили бы с высоты на пол церкви, если бы Итал тайком не поднялся на крышу божественного храма и не спрятался в укромном месте.

Император сильно терзался душой, так как лживое учение Итала было подхвачено многими придворными и немало вельмож было введено в заблуждение его губительными догмами. И вот лживое учение Итала было изложено в одиннадцати пунктах⁵⁹⁷ и отправлено императору. Самодержец приказал Италу на амвоне Великой церкви предать анафеме эти пункты в присутствии всего народа, который должен был, стоя с непокрытой головой, слушать и прибавлять: «анафема». Однако и после этого Итал не смирился, вновь открыто в присутствии многих людей проповедовал то же самое и в своей варварской необузданности отказывался слушать увещевания императора. Тогда и сам Итал был предан анафеме, хотя позже, когда он вновь раскаялся, проклятие было смягчено.

Михаил Пселл. Похвала Италу⁵⁹⁸.

Слава Италу, а если хочешь, то Латину и Авзону! Правильно начал он, умело действовал и завершил искусно. Одного лишь не потерпел – отторжения от Бога, хотя бы на словах. С кротостью перенес он все, не впал в уныние от оскорблений и злословия снес мудро, но когда его укорили в ереси, то рассвирепел и, став необычайно дерзким от такого удара, метнул в ответ обидчику речь вместо копья. Он принялся за дело, избрав форму, не соответствующую предмету, чтобы поразить и остаться неузнанным. Именно так поступали искуснейшие из риторов и превосходнейшие из философов. Первые ловко переходили в своей речи от низкого предмета к важному, а вторые таинственно прикрывали этим покровом то, что нельзя выразить словами. Так и Платон в «Тимее» прибегает к описаниям, да и все философы после него делали то же. Один, пообещав, как будто, говорить про сон, повел речь о воображении, другой, сделав надписание «О человеческой природе», составил рассуждение об одушевленности. С ними соревнуется и этот италиец, отдавая предпочтение тому, чему не очень хотел бы отдавать: сначала он выставил целью своей речи опровержение и установил некоторые новые подходы к предмету, а затем как бы исподволь повернул речь туда, куда ему хотелось. На оскорбления он не стал отвечать оскорблениями, не стал повторять ругательств, которыми его осыпали, и новых не стал произносить. Своим дивным защитником от обвинения он выставил догмат. Его он изложил и в речи, словно в зеркале, явил лицо свое украшенным красою веры.

Если человек красив, но прячет свою красоту и терпит насмешки, как будто он урод, то, чтобы прекратить их, ему бывает достаточно показать себя таким, как он есть. Так и Итал, раскрыв прикровенный облик своей души, показал его оскорбителям и, как принято, посвятил им часть своего опровержения, доказав собственным примером, что он сам – воплощение красоты. Он завел речь об эллинской мудрости и с сокрушением заговорил о том, что, хотя наследовать словесные богатства должны потомки, сокровище мудрости воспринято теми, кому оно не принадлежит по праву – варварами, иноземцами, а Эллада между тем, вместе с ионийскими поселенцами, отстранилась от отцовского наследия, оно перешло к ассирийцам, мидянам, египтянам. Все настолько переменилось, что эллины ведут себя по-варварски, а варвары – по-эллински. <...>

Речь Латина в немногих словах показала, что он взялся за дело как мастер. Не следует удивляться тому, что не блещет он словесным искусством и речь его не ритмична, а сочетания не источают сладости. Ведь виды речей многообразны и редко у кого бывают собраны в них все достоинства. Случается, что один позаботился о ясности и чистоте, но не придал речи великолепия, а другой достиг пышности, но пренебрег ясностью, у иного речь сияет естественным блеском, а иной любит больше искусственную красоту. Лисий хорош в своей простоте, а Исократ приукрашивается. Слишком напыщена речь у Фукидида, у Геродота же этого нет, и изящество его беспредельно. Поэтому пусть простится Италу, если он прекрасен не во всем: он мастер своего дела, но красота не дается ему.

Он небрежет о слушателе, его откровенная речь неприятна, ведь она приготовлена и составлена из предисловий, тогда как речь тщательно отточенная не бывает нестройной и сбивчивой. И речь его не льет усладу в душу, но заставляет размышлять и держать в уме сказанное, она убеждает не болтовней, не наслаждением (не уловляет она харитами), не пленяет красотой, не увлекает сладостью, но как бы насильно покоряет рассуждениями⁵⁹⁹. <...>

Пусть и Итал получит право быть своеобразным, пусть и он, и всякий другой ученик мой сохраняют, полагаю я, им одним присущие черты. Мне приятны придуманные вами новые слова. Ведь это я родил вас, и я, ваш праотец, не стану ненавидеть потомка, каким бы он ни был, даже если у него голова приплюснутая, рука согнутая, колено вывихнутое, радушно приму я поскользнувшегося и приложу к речи свое повивальное искусство, обмою и сразу «вылеплю», как сказали бы вы по-ученому. <...>

Никита Хониат. История⁶⁰⁰.

При царе Алексее жил в царственном городе некоторый муж, происходящий из Италии, горячий любитель философии. После знаменитого Пселла, вождя всей мудрости и знатока всякой словесной науки, он думал создать себе величие на аристотелевской риторике, почему привлек к себе всю жаждавшую образования молодежь. Он надменно хвалился знанием того, в чем совсем не смыслил, и утверждал, что раскусил не только всю внешнюю науку, но и Священное Писание, так что ему нет ничего темного в Писаниях отеческих о Боге. Почему, составив одиннадцать глав о вере⁶⁰¹, совратил многих из своих слушателей и заразил их ядом, одного же из них, по прозванию Сервлия⁶⁰², прямо совратил в эллинство, почему он, в глухую ночь став на скалу и произнеся слова: «Прими меня, Посейдон», – бросился в глубину. Когда же о развратном учении Итала дошло до сведения царя и патриарха Евстратия Гариды, они сильно вознегодовали. Приглашенный в Великую церковь и допрошенный по поводу его положений, он сначала пытался оправдываться со свойственной ему варварской необузданностью; когда же мнения его подвергнуты были отлучению, то пришел в сознание долга и раскаялся и стал просить прощения. Его погрешности заключались в следующем: он учил о переселении душ, не воздавал должного почтения святым иконам и принимал платоновские идеи. Кроме того, умышленными и коварными вопросами наводил на сомнение, как обожествлена плоть Господня, по положению или по природе⁶⁰³, и, ставя своих слушателей в затруднение, приводил их к сознанию невозможности дать ответ, между тем как Церковь установила и определила, что обожествление человеческого бдения было не по положению или природе, но сверхъестественно и чудесно.

Иоанн Итал. О том, что космос подвержен гибели⁶⁰⁴.

...Мы утверждаем, что материя от себя имеет небытие, от Бога же украшена бытием и приведена в лучший вид. Итак, мир состоит из не-сущего и из сущего, вследствие чего он в то же время сущее и не-сущее, сущее же – не имеющее быть, не-сущее же – имеющее быть. Но, может быть, кто-нибудь недоумевает, каким образом мир может быть по числу единым, ибо погибающее и вновь рождающееся не остается неизменным, точно так же как движение, пресекающееся и вновь являющееся, не есть едино и одно и то же, ибо оно должно быть от того же самого, в том же самом и тем же самым, так и погибнувшее и возродившееся не будут тем же самым, следовательно, мир, погибнув, не будет единым и тем же самым, но более чем единым и тем же самым. Если не по числу, то по виду мир един, а это и есть истинное едино, ибо едино по числу приписывается материи, но это не свойство материи, а свойство не-сущего, нечто же происходящее через несущее не может быть названо ни единым, ни сущим, едино это несложное по виду, вследствие чего этот мир един. Так как достаточно сказано о мире, что он не может не погибнуть, будучи видом вещественным, вместе с тем ясно, что он произойдет вновь, ибо гибель его не окончательная и не в чистое небытие, но некое физическое изменение и превращение, приобретенное чрез прегрешение, и вновь должно произойти нечто и явиться сущее, так как причина находится постоянно в движении и двигает, и не допускает, чтобы было что-нибудь пустое, нерожденное и не имеющее вида, и это не беспредельно, ибо беспредельного нет⁶⁰⁵. Так как мир должен погибнуть и возродиться и не беспредельно быть и погибать, ибо напрасно было бы постоянное возрождение при постоянной гибели, ясно, что некогда он будет пребывать, освободившись от прежнего зла (первородного греха), который он претерпел чрез нас.

Иоанн Итал. Изложение различных предметов 5⁶⁰⁶.

Дело обстоит так. Роды, как утверждают, трояки. Во-первых, это роды до многого, чистые от материи и не обусловленные здешними вещами бестелесные логосы сущего, которые, по нашему мнению, не определяются здешними телами, качествами, количествами или чем-нибудь иным. Во-вторых, говоря в терминологии Аристотеля, роды есть абстрактные сказуемые. Действительно, душа, подобно Богу, поскольку является Его образом, освобождаясь от материи, определенным образом содержит в себе идеи сущего, как и образец образа – Бог. Различие между родами до многого и только что упомянутыми состоит в том, что первые находятся в Боге, а вторые – в человеческой душе. Одни, по словам эллинов, являются изначальными причинами, а вторые – производными и абстрактными сущностями. Одни – обособленны и безотносительны, а вторые занимают некоторое промежуточное положение. В самом деле, в душе они обособлены, а в вещах – нет. То, что существует необособленно в каждом из индивидуумов, называется родом-во-многом. Ибо жизнь, разумное, или тело в Сократе не то же самое, что в Платоне. Ибо каждое из них существует в том, в чем оно начало быть. Это и есть роды-во-многом, сообразно которым происходит разделение и обособление. Род же после многого существует не так, но остается одним и тем же и сам по себе, и соотносясь со многими вещами⁶⁰⁷.

Защитительное послание Итала к архиерею, или патриарху⁶⁰⁸.

Бог Вседержитель во спасение множества праведно в него верующих, поставил тебя⁶⁰⁹ представителем и спасителем сего богохранимого града и всех вкупе христиан православных, для коих являешься ты руководителем не только в нуждах их, но и в потребностях духовных, ты тайновидец божественного учения и благочестивейший сокрушитель всех, словно тати на Церковь наступающих. И гул речей об этом возвеселил и оживил людей благочестных, не только ближних, но и вдали живущих и на краю света обитающих, вместе с коими и я, единый от сонма их, верил и крепко убежден был, что Бог воззрел на народ свой, даровав ему столь благого и достойного пастыря и наставника, и надеялся, что познает меня твое великое святейшество и что через посредство его войду я в единение с лучшим, освободившись от мирского и от тягот внешних. Но, не знаю как, утратил я надежду сию в убеждении, что обстоятельства переменились, так как ведь я, хотя не знаю характера своего обвинения и того, кто такие обвинители наши, оказываюсь пред тобой на положении обвиняемого, и удивляюсь я [этому] по той причине, что Бог сделал тебя представителем слабых и обездоленных, а не сильных и не даровым слушателем людей, завидующих и ненавидящих, равно как зло умысляющих и Бога перед очами не имеющих. И в самом деле, кто не знает нынешних обстоятельств и повсюду всплывающего тумана и смятения, благодаря коим ложь приманивает к себе толпу, а истина, как это по большей части бывало, утаивается? Если бы всё, что кто ни скажет, например, и всё, про меня недавно говоренное, было бы бесспорным и несомненным, то законы и законодатели, судьи и судилища оказались бы бесполезны для живших до нас. Но коль скоро неопределенно все в пользу или во вред говоримое или, скорее, с ложью, но вовсе не с истиною граничащее, то разве я, обижаемый, разве я, по беспомощности своей посрамляемый и по слабости своей попираемый, по слабости, представителем коей надежды мои считали тебя, – разве я ныне неожиданно не оказался лишенным их? Но чтобы не затронуть слишком многого, я [ограничусь тем, что] доведу свои образ мыслей до всеобщего сведения, ибо если обвинители наши обвиняли нас в нашем отсутствии, то мы не будем защищаться не в их присутствии.

Протоколы царского и соборного следствия во дворце и в святейшей Божией Великой церкви по делу Иоанна Итала⁶¹⁰.

Месяца марта 20-го, индикта 5-го, под председательством Евстратия, святейшего нашего владыки и вселенского патриарха, в катихумениях⁶¹¹ пред часовней Св. Алексея⁶¹², в присутствии боголюбезнейших митрополитов Фефила Ираклийского и проедра, Михаила Никомидийского и протопроедра, Иоанна Мокисийского⁶¹³, Никифора Адрианопольского, Льва Камахийского⁶¹⁴, Анфима Келцинского, Никиты Керасунтского, Иоанна Евханийского, Христофора Дристхарского, Евстратия Христианопольского, и ректора, и архиепископов – Врисса, Фулл, Руссия, Деркон, – прочитан августейший указ державного и святого нашего царя следующего содержания: Святейший владыко! Царство мое, предпочитая всему прочему и ставя на первое место благочестие, недавно предприяло расследование по делу Иоанна Итала, частью побуждаемое к тому собственным усердием и ревностью о божественных и правых догматах нашей непорочной и православной веры, частью же благоговейно исполняя волю вашего Святейшества. В присутствии боголюбезнейших митрополитов, призвав означенного Иоанна и тщательно разобрав обвинения против него и находя, что некоторые его положения, выражающие его мнение и учение о Боге, не согласны с церковными и до известной степени уклоняются от обычного святоотеческого учения и церковного предания, мы приказали составить о них акт, поскольку твое Святейшество более имеет склонности к умственным занятиям, и предпочитает спокойствие и тишину шумным тревогам, и посвящает внимание одному Богу, которому издавна чисто служит и угождает. Каковой акт, представленный твоему Святейшеству и священному и божественному Собору, будучи рассмотрен и прочтен во всеуслышание, ясно и подробно все выясняет: и тот трактат, в котором изложены обвинительные на Итала пункты, и к какой цели направлены его спорные положения, и каким наказаниям, налагаемым авторитетом царской власти, он подлежит, дабы на будущее время в чистое жито не попали зараженные плевелы. Ныне же, исполнив как должно благочестивый сей путь и совершив до конца твои боголюбезные заповеди, царство мое все внимание перенося на мирские дела и обращаясь к возложенному на него долгу попечения о государстве, поручает все остальное врачевание божественной добродетели твоего Святейшества и просвещенному и твердому душеводительству. Тебе принадлежит отсель поступить согласно канонам и по отношению к нему и ко всем, кто бы оказался разделяющим его мнения и учения, и всех их привести в согласие со здравой политией и поведением, ибо тебе свыше поручено врачевать душевные болезни и раны, и как превосходный духовный врач ты можешь на болеющие души прикладывать приличные лекарства, доколе не освободишь их от действительной или кажущейся болезни и не представишь их Богу чистыми и здравыми, не имеющими ни одной язвы и шрама незаживленного. Ибо преимущественному попечению твоей святости принадлежит исправление душ и твое дело исследовать состояние их и давать надлежащие распоряжения и прилагать приличные врачевания. Это составляет важную твою заботу не ныне только, когда ты принял патриарший престол, но уже и ранее, в чем убедилось доподлинно царство мое.

Канон не нуждается в прямоте и искусному нет нужды в приложении искусства: так и ты, как иерарх божий и пастырь духовнейший, сам отделяешь мякину от зерна и козлов от избранных овец и последних сопричисляешь к возлюбленному стаду, а первых отделяешь в сторону, руководимый и направляемый в этом божественным духом, живущим в тебе. Мирянин ли будет нуждаться во врачевании или клирик, или монах – всякому твое мудрое искусство, и многоопытная рука согласно правилам предпишет или облегчение от болезни, сулящее счастливую перемену и посредством целительных пласты реи или повязок ослабление затверделой болезни, или горячее и раскаленное железо и отсечение сгнившего органа после того, как употреблены были все медицинские средства и не осталось более никакой надежды на улучшение, и наша держава никогда уже более не будет потревожена никаким подобным делом. Месяца марта, индикта 5-го [подписано] красными чернилами державным нашим царем.

Определено оповестить всех высокопреосвященных архиереев, дабы собрались завтра судить дело об Итале. По силе же настоящего питтакия⁶¹⁵ и прежде данного царского указа честнейший хартофилакс повелел сей питтакий внести в священный приказ хартофилакия. Месяца марта 21 -го, индикта 5-го. Под председательством Евстратия, святейшего нашего владыки и вселенского патриарха, в катихумениях перед церковью Св. Алексея, в присутствии боголюбезнейших митрополитов Феофила Ираклийского и протопроедра, Никиты Анкирского и протосинкелла, Иоанна Сардского, Михаила Никомидийского и протопроедра, Льва Халкидонского, Иоанна Сидийского и протосинкелла, Григория Неокесарийского и протосинкелла, Иосифа Карийского, Михаила Лаодикийского и протопроедра, Михаила Синадского и протосинкелла Исаии Иконийского и протопроедра, Георгия Антиохийского и протопроедра, Иоанна м окисийского, Льва Камахского, Константина Котиэйского и протосинкелла, Василия Евхаитского и протосинкелла, Иоанна Колонийского, Льва Хонского и протопроедра, Иоанна Евханийского, Анфима Кельцинийского, Никиты Керасунтского, Агапита Апамийского, Христофора Дристрского, Евстратия Христианопольского и ректора, и архиепископов Врисийскаго, Фулльского, Русийского и Дерконского, при участии и царских архонтов, вновь прочитан заслушанный вчера божественный и царский питтакий. И поскольку нам предлежало дело об учениках Иоанна Итала и предстояло тщательно исследовать, кто из них разделяет его нечестивое учение и кто хотя и был его слушателем, когда он состоял профессором философии, но не уклонился от благочестия и совсем не получил повреждения, отводящего от непорочной и чистейшей христианской веры, и поскольку возникло подозрение, что некоторые из представителей священного сана и клира великой Божией церкви ведут между собой тайные переговоры и колеблются в своих мнениях об Итале и говорят, что нехорошо и неправильно производить судебное следствие против этого человека, определили: кто отныне будет порочить или клеветать приговор и решение державного и святого нашего царя кир Алексея, произнесенный при участии и в присутствии преосвященнейших архиереев, или кто будет порицать состоявшееся по этому делу анафематствование, тот подлежит анафеме. Представлены же и присланные державным и святым нашим государем и царем письменные акты чрез Иоанна Севастофора Пепагомена и ближнего человека его с тем, чтобы они внесены были хартофилаком в священный приказ хартофилакия. Это были: вышеупомянутый указ, скрепленный печатью державного и святого нашего царя, и представленное Михаилом Каспаки донесение, о котором упоминает указ. Определено отложить разбор дела об учениках Иоанна Итала. Приказали предъявить записку Итала об его вере, дабы по прочтении ее разобрать и все остальное по порядку; объявить повесткой всем преосвященным архиереям, дабы они присутствовали при означенном следствии. Что же касается записки Каспаки, то ввиду того, что она оказалась неподписанной, хартофилак в том же заседании возвратил ее Севастофору с тем, чтобы она подписана была подателем и представлена вновь в хартофилакий.

Царский указ. Стала ходить недобрая молва про Иоанна Итала, имевшего многих учеников и преподававшего им свое учение, что он внушает им мнения, Святою Божией и кафолической церковью давно отвергнутые и анафематствованные, и таким образом увлекает неопытных к погибели. Бывший тогда царь кир Михаил Дука не пожелал довести до публичного расследования это дело, но заблагорассудил в частном совете составить несколько положений и послать их в Святую Божию церковь на рассмотрение и на решение согласно правилам и мнению божественного и святого собора.

Означенные положения составлены были без упоминания лица, ибо в документе не названо было ни имя виновника изложенных в акте мнений, ни учителя. Ввиду сего божественный собор хотя подверг отлучению распространяющих те положения и согласных с ними, но лишь в общем смысле, не называя ничьего имени; и ничего другого не было разбираемо по этому делу и не расследуемо, так что по отношению к этим положениям Иоанн остался свободен от всяких неприятностей, потому что даже и имени его там не упомянуто. Но он, когда огласился факт анафематствования, укоряемый ли собственным сознанием или имея какие свои цели и соображения, стал употреблять старания снять с себя навлеченное им на себя подозрение в нечестии, и обратился к тогдашнему патриарху, и, вручив в собственноручной записке свое исповедание веры, просил назначить следствие по его делу. Но патриарх не произвел расследования, и дело об Иоанне осталось невыясненным. Но на этом дело не остановилось, так как Богу, как видно, не угодно было покрыть молчанием таковое чрезмерное нечестие. Недавно [Итал] обратился к святейшему и вселенскому патриарху и дерзновенно стал просить заняться его делом и выяснить, здравы ли и правильны ли его мнения о божественной вере или нет, дабы не быть ему предметом праздных подозрений. И поскольку святейший патриарх усматривал в этом вопрос об обращении души к Богу и видел, что Иоанн болеет и страдает из-за этого, решился назначить расследование по обвинениям против него на тот конец, что если вера его правильна и такою будет признана святым и освященным собором и его святейшеством, то он перед всеми будет признан безукоризненным, если же нет, то или пусть примет благочестивое учение, или, если будет упорствовать, да отторгнется от православной части. Иоанн без замедления снова излагает исповедание своей веры и не уклонился от следствия. Но прежде чем собор приступил к разбору его записки, святейший патриарх с архиереями обратился в присутствии Иоанна к исследованию прежде анафематствованных положений и слегка лишь коснулся следственного дела. На другой день, когда снова был созван собор и когда прибыл и Иоанн со своими последователями в святейшую церковь, принеся с собой и книги, чтобы дать всестороннее расследование вопроса, против него обнаружилось сильное движение в народе, вследствие чего поднялся большой шум и крик в великом приказе от сборища сбежавшихся, почему, за не состоявшимся тогда следствием, святейший патриарх предоставил царству нашему попечение об этом деле, дабы посредством разбора всех обстоятельств самой державной властью познана была истина и устранено всякое недоразумение. Итак, в присутствии приглашенных преосвященнейших митрополитов Феофила Ираклийского, Иоанна Сардского, Льва Хадкидонского, Феофана Севастийского, Иосифа Карийского и Исаии Иконийского и в присутствии Никиты, великого эконома великой Божией церкви, Иоанна, магистра риторов, и Михаила, патриция и грамматика святейшего патриарха, которые по патриаршему приказу участвовали в заседании вместе с преосвященными митрополитами, в присутствии и следующих членов сената: логофета секретов Сергия, иканата Варды, протасикрита Иоанна, протопроедра Константина и протонотария дрома Хиросфакта, вестарха Иоанна и протовеста Никиты Ксифилинов, Николая Адрианопольского и Григория Аристина – разбиралось дело об Итале, который, стоя на ногах, защищал изложенные им мнения. Записка его заключалась в следующем: «Верую в Отца безначального и Сына собезначального и, опять, не безначального не временем, но причиной, единосущного вместе и единосильного, от Отца прежде веков рожденного и в Нем пребывающего и к нему возвращающегося ( ἐπικτρέφοντα), ибо не иной есть по существу, хотя по ипостаси стал ( γέγονεν⁶¹⁶) иной». Таково слово в слово содержание записки. Слушателям сейчас же показались нелепостью следующие два обстоятельства: с одной стороны, он вводил возвращение Сына к Отцу в первом и безначальном рождении, с другой же – в приложении к ипостаси Единородного употребил глагол γέγονεν, приличествующий одним тварям. Когда ему предложили объяснить, как он понимает это и в каком смысле включил в свое богословие, ответил: выражение ἐπικτροφή я нашел в сочинении Григория Богослова, где он излагает учение об агнце⁶¹⁷, значение же слова γέγονεν в «Сокровищах» святого Кирилла, пользующегося именно этим выражением по отношению к единородному Слову Божию⁶¹⁸, – ив разъяснение своих слов стал делать ссылки на книги, но оказался в том и в другом случае злым мыслителем и толкователем. Ибо, тогда как наш толкователь выражение ἐπικτροφή принял в двойном значении то есть в отношении к Богочеловеку-Слову, и понял и истолковал это выражение не относительно первого рождения, но последующего, святой же Кирилл и многими другими доказательствами утвердил, что выражение γέγονεν по отношению к существу Единородного совершенно недопустимо с православной точки зрения⁶¹⁹ и чрезвычайно несовместимо с толкованием апостольского изречения, говорящего: «будучи столько превосходнее ангелов, сколько славнейшее пред ними наследовал имя»⁶²⁰, выражение γέγονεν отнес к ипостаси Сына, доказав отсюда, что не таково его собственное мнение⁶²¹, ибо уже другими прежними положениями выяснил, что выражение γέγονεν не должно никоим образом относиться к Божественной природе Единородного, но что, хотя бы и к существу Единородного прилагалось это слово у хулителей, это не делает никакого вреда по безразличию самого выражения⁶²². Итал же, оба выражения злоумышленно понимая, старался личиной благочестия покрыть свое нечестие, но при свете истины мрак быстро рассеялся и в особенности ввиду того, что и относительно бесспорного значения слова ἐπικτροφή он оказался умышленным злодеем. Тогда как Григорий, великий в богословии, во Втором слове на Пасху⁶²³, ведя высокую беседу об Агнце для законной Жертвы как прообразе новозаветного Агнца⁶²⁴, к предыдущему присоединил слово в слово следующее: «Единолетнего же⁶²⁵ как Солнце правды⁶²⁶, или свыше стремящегося, или описанного по видимым частям и к себе возвращающегося» – Итал утверждал, что не к себе Сын возвращается чрез двойное обоих, что, конечно, благочестиво и потому невозбранно⁶²⁷, а имел неосторожность утверждать, что Сын сделал возвращение к Отцу⁶²⁸, следуя Проклу и Ямвлиху – виновникам погибели его. Ибо учение этих философов состоит в мысли: все сущее произведено, согласно лжеучению их, богами, от них происходит, в них утверждается и к ним опять имеет возвращение. От этих-то учителей почерпнув опьяняющий напиток безумия, он изблевал нечестивые слова: τὴν ἐπικτροφή и το γέγονεν, каковыми словами не постыдился сына Божия лишить божественного достоинства с великой дерзостью. Когда это ясно было расследовано, вполне обнаружился еретический образ мыслей Итала.

Ибо на основании этих изречений и то, что прежде сказано им как правильное, то есть «собезначальный», «единосущный» и «единосильный», и что согласно и с нашими христианскими воззрениями, и это понято им неправильно, подобно как до него понималось и принималось у ариан, считающих Сына особенным созданием, чрез Которого произошло и все прочее, и самая вечность. Доведенный до крайности очевидной истиной и не имея на что опереться в подтверждение своих слов, Итал признался, что допустил в этом случае ошибку, и искренно просил прощения, говоря, что признает эту ересь и анафе-матствует ее. Далее в записке Итала читалось: «Верую в Отца несозданного и Сына несозданного и Духа несозданнаго, и как не сотворен Отец, Сын и Дух, так и непостижим Отец, Сын и Дух, равно и неделим Отец, Сын и Дух и вечен Отец, Сын и Дух, и посему не три вечны, но один вечный, как и не три несозданные, и не три непостижимые, но один несоздан-ный и один непостижимый». Так сказано в записке. И в этих словах заключался большой соблазн нечестия. Ибо по христианскому учению несозданное, непостижимое и вечное, с одной стороны, прилагается к Каждой из трех ипостасей, причем при Каждой ипостаси называется имя, с другой стороны, единой и единственной природе Божества, между тем как Итал утверждает: «Один непостижимый, и один вечный, и один несозданный» без упоминания имени Бога, а это совсем несогласно с церковным преданием. Ибо одно Божество несозданное и мыслится, и принимается, и один Бог в трех ипостасях и признается, и мыслится, так как тождество существа то и другое показывает; выражений же: один несозданный или один вечный без присоединения слова «Бог» Священное Писание не знает. Ибо слово Бог, прилагаемое в том и другом случае, показывает, как объяснено, тождество существа, выражение же «один несозданный» или «один вечный» соединяет три в одно, а это и есть ересь Савеллия, и в этом его самое злое еретичество.

Не менее зловредно и следующее: перечисляя три ипостаси и называя несозданным Отца и Сына и Духа, он принимает также непостижимость Отца и Сына и Духа, а что неделим Отец, Сын и Дух – это явное нечестие и чуждо христианскому и православному учению. Неделимость и делимость – как одно, так и другое, имеет приложение к Божеству триипостасному, деление приписывается Лицам, нераздельность же прилагается к единичной природе Божества, и ни одно из этих выражений не употребляется само по себе и безотносительно, без присоединения другого слова, специально прилагающегося к Божеству, но с одним другое, как и Григорий Богослов учит, что Божество неделимо в разделенном⁶²⁹. Итал, перечисляя Лица, то есть ипостаси, назвал неделимым Отца и Сына и Духа, что представляет полную нелепость, ибо, упоминая ипостаси и Каждую из них называя отдельно, он ввел нераздельность. Уже самые эти выражения – Отец, Сын и Дух – вводят делимость, и если это не бессмысленно, то во всяком случае нечестиво и склоняется к ереси Савеллия. И поскольку подсудимый не мог избежать обличения из самой истины, должен был признать свое заблуждение и изъявить готовность предать анафеме свое учение.

Далее читалось положение: «Верую во единородного Сына Божия, неизреченно рожденного от Отца прежде веков и в последние времена принявшего от Девы Марии плоть и разумную душу, то есть плоть, одухотворенную разумной душой, и Бога, и человека вместе и одну ипостась из двух естеств, из коих одно имел всегда, другое же воспринял». И здесь оказалось несогласие с нашим учением. Ибо, когда Итал говорит об естествах Христа, что одно Он имел, а другое воспринял, выражение имел – ἔσχεν – прямо привносит мысль о Сыне как втором после Отца, каковую мысль святая и кафолическая Церковь предала анафеме как нелепую и причастную арианской ереси, ибо никогда, ни даже в самую малую частицу времени, мы не считаем Сына рожденным после Отца, но всегда Отцу собезначальным и совечным. Хотя Итал присоединил к слову ἔσχε слово ἀεί, дабы отвлечь от понимания простейших, но от более совершенных не скрылось его заблуждение, ибо чрез выражение ἔσχε он показал рождение в позднейшее время и иносущность, а чрез слово ἀεί выставил в Сыне постоянство и непреложность дарованного Ему, по его странным понятиям, Божества, что, отвергая, мы веруем во единого в двух естествах Сына Божия, сохранившего естество, которое было, и воспринявшего другое, которого не было.

И другая еще глава, заключающая в себе верх нечестия, читалась так: «Верую в Сына Божия, не в человека простого и не в Бога бестелесного, не призрачно видимого или осязаемого, не в человека простого, рожденного и впоследствии обожествленного, но в Бога вочеловечившегося, и не в человека Богоносного, но в Бога плотоносного». То самое учение, которое давно уже Григорий Богослов отверг как безумное или, лучше, нечестивое, введенное Аполлинарием⁶³⁰, наш новый учитель принял в целости и признал за свое собственное, а как и доказательства были тут же налицо, то он не мог сослаться ни на какое облегчающее обстоятельство, но имел против себя осуждение от самой истины. Ибо, когда были прочитаны изречения Богослова, находящиеся в упомянутой главе, они очень обуздали его дерзость. Место Григория Богослова читается дословно так: «Убежденные в этом, пусть они не предаются негодованию, но да постыдятся; пусть не одолевают нас ложью, но да сделаются более скромными, да изгладится на воротах великая эта и удивительная программа и проповедь православия, которою они встречают входящих, расспрашивая и расследуя насчет слов – должно поклоняться не человеку богоносному, а Богу плотоносному. Что может быть бессмысленней этого? Хотя с этим изречением много носятся наши новые глашатаи истины и хотя оно при быстрой перестановке слов имеет некоторую софистическую приманку и сходство с фокусом, который может забавлять простецов, но на самом деле оно представляет собой смешную и глупую вещь. Ибо если кто переменит слово ἄνθρωπος и слово σάρξ на слово Θεὸς (одно принимаем мы, другое они), то что он получит при посредстве этой странной и богопознательной перестановки? Должно поклоняться не плотоносному, но Богу человеконосному. Какая нелепость! Так ныне возвещают нам скрытую после Христа мудрость, о чем прилично проливать слезы. Ибо если за тридцать лет началась вера и почти четыреста лет прошло после явления Христа⁶³¹, то тщетно в такой промежуток времени Евангелие наше, праздна и вера наша и напрасно мученики приняли страдания, напрасно народу предстоятельствовали таковые и толикие предстатели, это есть предмет поэзии, но не веры!»⁶³². Так как великий богослов заклеймил позором и отверг эту еретическую программу, которую ныне Итал принял в изложение своей веры, то и царство наше, не нуждаясь более в дальнейшем расследовании, сейчас же признало достойным осуждения как учителя, так и его учение.

И другое, более смешное или нечестивое, или, лучше сказать, и то, и другое вместе. Итал выразился: «Верую в святую деву Марию, что она есть истинная Богородица и что после рождества пребыла девой». Но великий богослов учит, что иное есть веровать во что и иное верить в кого [о ком] и что первое относится к Божеству, второе же ко всему прочему. Итак, если Итал сказал, что он верует, что Богородица есть дева и Богородица в собственном смысле, то в этом нет вины; но поскольку он признал, что верует в Богородицу, а это приличествует лишь божеству и никому другому, как показал великий учитель вселенной, то для него не осталось никакого оправдания.

Последнее еретическое положение заключалось в следующем. Он сказал, что служит иконе воплощенного Сына Божия, среди теней не пребывая, но первообразу славу вознося, что вместе с другими его положениями признано несогласным с православной верой⁶³³. Ибо λατρεία в собственном смысле относится к Божественному существу и мы называемся οἱ λατρευταἰ по отношению к Богу, иконам же приличествует почитательное поклонение ради чести, воздаваемой первообразу [прототипу], между тем Итал привнес латрию иконе воплощенного Сына Божия, чего Божественное Писание вообще об иконах никогда не допускало. Ибо если бы мы были λατρευταἰ – служители икон, то нам приличествовало бы то имя, которое иконоборцы дали православным. Но мы никогда не исповедовали латрии по отношению к святым иконам, равно как не приняли этого из канонов святых отцов, да и в синодике о святых иконах ни в одном месте не употреблено о них это выражение, отдаем же им единое поклонение и почтение и кланяемся им σχετικῶς – относительно, отдавая чрез них честь первообразу. Итал же воспользовался умышленно или по безумию именно этим выражением в изложении указанной главы и, хотя пытался подтвердить некоторыми изречениями применение значения латрии к поклонению и настаивал на разных смыслах этого слова, но говорил не дело. О святых иконах было уже большое состязание, и поклонники святых икон подвергались клевете от иномыслящих как ико-нолатры, когда наконец с большим трудом по промыслу Божию препобедила честь святых икон и им отдано было поклонение и почитание, термин λατρεία к иконам не прилагается, дабы вследствие безразличности выражения не произошло вреда для простых от еретичествующих. Ибо мы не приписываем иконам божественной чести и не обоготворяем их, и посему термин «латрия» не может иметь к ним приложения, но поклоняемся им из почтения к прототипу.

Итак, по расследовании этих положений, когда Иоанн, уличенный в мнениях, изложенных им в противность церковной точности, доведен был до полного безгласия и пред всеми сознался и изъявил полную готовность предать их анафеме, царство мое определило: все произведенное и изложенное в настоящем указе сообщить святейшему патриарху Евстра-тию и всему священному и божественному Собору для публичного прочтения в присутствии Иоанна и учеников его, дабы в присутствии всех как он, так и те из его учеников, которые заразились той же ересью, отреклись от нечестивых мнений и предали их проклятию, приняв христианские догматы. Да будет же ведомо и всем православным, как тем, которые живут в простоте веры и не в состоянии понимать глубину божественных догматов, так и более совершенным, что от настоящего времени воспрещается принимать к себе ради учения как Итала, так и тех его учеников, которые заведомо слушали его уроки продолжительное время и заразились его учением, равно как всеми средствами удерживаться от догматических споров. Ибо возможно, что, прикрываясь имеющим вскоре последовать раскаянием, и принесут большой вред своим собеседникам, и передадут им заразу чрез обращение с ними, откуда произойдет гораздо большее зло, так как под благочестивой личиной, прикрываемой раскаянием, многие бессознательно примут от них соблазн нечестия. Дабы этого не случилось, определяем: всякий, кто примет в собственном доме ради преподавания Итала или тех его учеников и приверженцев их, которые святым и великим Собором изобличены будут как его преимущественные ученики, или кто будет посещать их дома ради учения, какого бы ни был он состояния, немедленно подвергается изгнанию из царствующего города⁶³⁴ на вечные времена, причем всякий имеет право доносить на таких лиц царству моему, ибо мы решились прекратить или, лучше, вполне уничтожить нечестие и с этой целью приказываем подвергать изгнанию вместе с началом следствия. Так тому быть.

Поскольку же во время настоящего делопроизводства, прежде закрытия заседания, царству моему были сообщены десять иных глав⁶³⁵, полных эллинского безбожия, и из них девять Итал признал сейчас же по прочтении и не дожидаясь исследования их, выражающими его мнение, ибо сказал, что придерживается такого учения и считает его здравым и доныне верит в истинность высказанного в означенных главах учения, от последней же главы отказался, а в ней были крайняя обида и поругание, нанесенное святой и поклоняемой иконе Господа нашего и Бога, в которую Итал бросил камнем, как под присягой утверждал тот, кто составил упомянутые десять глав, – царство мое определило препроводить означенную записку святейшему и вселенскому патриарху кир Евстратию и священному собору, дабы по прочтении ее на соборе по отношению к каждой из девяти глав Иоанн выразил сознание и произнес анафематствование в присутствии учеников, которые должны принимать участие в анафеме. Относительно же последней главы сделать ему допрос, и, если признается ввиду доказательств, пусть поступлено будет с ним по божественным и священным канонам, если же до конца будет отрицать, то приступить к следствию по законам и при бесспорных уликах подвергнуть его должному наказанию. Следует знать и то, что если он и не рукой нанес оскорбление, а дерзнул на нечестие языком, называя изображения святых икон только статуями и рукотворными идолами и воздаваемое им поклонение считая заблуждением, то и это уже пагубно, и если он прежде возбуждения расследования не сознается в своей ереси, но будет до конца запираться, пока не приведены будут улики, то он получит законное наказание. Ибо по справедливости закон допускает снисхождение к раскаявшимся, для тех же, кто упорно остается в своей злобе, приличное лекарство есть строгое наказание.

Настоящий указ царства моего включить в соборный акт анафематствования еретических мнений Итала и его учеников, имеющий состояться как против его злоумышленных мнений, так и против предъявленных на него оовинении в эллинских и безбожных догматах, в которых он открыто признался, и которых, по его собственным словам, он придерживался доныне, и которые считает согласными со своими убеждениями и не может никоим образом отречься или раскаяться, как он в том признался пред царством моим, – положить то и другое в священный приказ скевофилакия великой церкви и предоставить право всякому желающему брать с него копию, дабы было известно всем и на будущее время, что предпринято было для спасения и безопасности христиан, и дабы не увлечены были неопытные такими пустословиями и нелепостями; к означенному указу повелеваем приложить и поданную против Итала записку, которая также имеет быть прочитана на соборе. Настоящий указ заверен и издан месяца марта, индикта 5-го.

Месяца апреля 11 -го, индикта 5-го. Под председательством святейшего нашего владыки в катихумениях против часовни святого Алексея, в присутствии Евфимия, святейшего патриарха Иерусалимского⁶³⁶, и боголюбезнейших митрополитов Ираклии, Анкиры, Еизика, Сард, Никомидии, Халкидона, Севастии, Неокесарии, Еарии, Лаодикии, Мокиса, Навпакта, Адрианополя, Еолонии, Еамаха, Хон, Тивериуполя, Гермий и Авида – прочитан присланный к нашему смирению указ державного и святого нашего царя от прошедшего месяца марта, индикта текущего, в каковом указе месяц и индикт нрописаны красными чернилами императора. И поскольку означенный указ содержит, что богохранимое царство его, побуждаемое заботами о военных и мирских делах, возложило на нас попечение и расследование по делу об Иоанне Итале и его учениках и поручило произвести разыскание согласно нашему разумению и силе канонов и уврачевать обнаруженные в деле Иоанна занозы и поранения, то самого Иоанна не пригласили на собор, так как не было в том необходимости ввиду его полного признания и обличения. Итак, осужденный пред державными и святыми нашими царями и нашим смирением и священным синодом в то самое воскресенье, в которое было торжество православия в великой церкви, за то, что был увлечен эллинскими мнениями и прилежал к ним, Итал сослан в монастырь⁶³⁷ на приличное исправление. Из учеников же его, имена которых он назвал в записке, приглашены были благочестивейшие диаконы Михаил Мацу и одноименные с ним Доксопатри, и Цир, и Иоанн Гагрон, и Евстратий, бывший проксимом школы св. Феодора Сфоракийского. Михаил Мацу, представ пред священный собор, объявил, что он не имеет ничего общего с Италом и не может быть обвиняем вместе с ним, ибо хотя был учеником Итала прежде еще назначения его профессором философии и слушал его уроки по логике, но потом, будучи назначен блаженным патриархом Иоанном в экзархи западных монастырей, с тех пор он не беседовал с этим человеком и не обращался с ним и ни в чем другом не имел с ним общения за все то время, пока тот был магистром философов, подвергся обвинению и лишен этой должности, и наконец изобличен таким, каковым изобличен, и вместе с тем он призывал в свидетельство слов своих весь церковный клир. Посему определили считать его свободным от всякого позора ввиду непродолжительного и очень отдаленного времени слушания им уроков у Итала. Ближайшие же к нему ученики, когда был прочитан указ царский, утвержденный царской печатью, ясно и громогласно провозвещающий вину Итала, и они единогласно высказались, что нисколько не разделяют с ним ереси, в которой он обличен, и предали анафеме учение, изложенное в поданной им державному нашему царю записке, как необыкновенное и чуждое православной христианской церкви, а посему и они признаны были чистыми от всякой скверны и неподлежащими осуждению из-за того, что ради учения посещали Итала или что этим опозорилось имя их, но как бы ничего нового не случилось, они могут оставаться каждый в своей чести, в которой был до поднятия дела и следствия об Итале; не возбраняется им и заниматься обучением, хотя бы царский указ всех зараженных ересью Итала устранял от права учительства, ибо ясно, что царская резолюция имеет в виду тех, кто будет изобличен в согласии с ним относительно веры и в участии в той же самой ереси, и таковым угрожает лишение права преподавания, между тем упомянутые диаконы, по благодати Божией оказавшись непричастны всякого нечестивого учения и деяния, благочестиво могут учить желающих и даже проповедовать слово истины. Что же касается Каспаки, подавшего на Итала донос святому нашему царю, то определено оповестить чрез доместика Феодора и предложить ему подписать донос, представить его самого на суд и спросить его, может ли он сослаться на кого, как очевидца оскорбления, нанесенного Италом иконе Господа нашего Иисуса Христа. Если же он еще продолжает болеть и не может явиться лично, то послать к нему кого-либо из митрополитов и спросить его по означенному делу. Подпись же записки он должен сделать или пред синодом, или в присутствии имеющих быть посланными митрополитов.

Анафемы на Иоанна Итала^{638 –639} .

1. Тем, которые всемерно стараются заводить споры и толки о неизглаголанной тайне воплощения Спасителя нашего и Бога, кои силятся дознать, каким образом Сам Бог Слово, соединившись с человеческим брением, обожил принятую Им на Себя плоть, и дерзают посредством диалектических умствований и школьных оборотов слова слагать и различать преемственное соединение двух естеств в Богочеловеке, анафема.

2. Тем, которые выдают себя за православных, а между тем бесстыдно, или паче, нечестиво, привносят в учение православной кафолической Церкви нечестивые мнения греческих философов о душах человеческих, о небе, о земле и прочих тварях, анафема.

3. Тем, которые слишком высоко ценят так называемую мудрость языческих философов и вслед за ними принимают переселение душ человеческих или думают, что они, подобно душам бессловесных животных, разрушаются и обращаются в ничто, а за сим уже отметают воскресение мертвых, и суд, и последнее решительное воздаяние за дела настоящей жизни, анафема.

4. Тем, которые умствуют, что материя безначальна, равно как и идеи, или собезначальна Творцу всего Богу, которые явно, вопреки рекшему: «Небо и земля прейдут, словеса же Моя не прейдут», полагают, что небо и земля и прочие творения вечны и безначальны и останутся неизменными, тем, говорим, которые, вознося от земли такие безумные глаголы, сами наводят на главы свои проклятие Божие, анафема.

3. Тем, которые утверждают, будто греческие мудрецы и первые из ересеначальников, святыми семью Вселенскими соборами и всеми просиявшими в Православии отцами преданные анафеме как чуждые кафолической Церкви по множеству ложного и нечестивого в их мнениях, и здесь были, и на будущем суде явятся добродетельнее тех мужей, которые хотя были благочестивы и православны, но по слабости человеческой или по неведению согрешили, анафема.

6. Тем, которые вместо того, чтобы с чистой верой, в простоте сердца и от всей души признавать за несомненные события великие чудеса, совершенные Спасителем нашим и Богом, нетленно родившею Его Владычицею нашею Богородицею и прочими святыми, силятся посредством мудрований софизмов выставлять оные невозможными или перетолковывать так, как им кажется, и упорствуют в своем мнении, анафема.

7. Тем, которые слишком дружелюбно приемлют языческие науки и изучают их не для одного только образования себя, а следуют и преподаваемым в них ложным мнениям, принимая их за истинные; и кои до такой степени прилепляются к сим мнениям, как к имеющим какое-нибудь твердое основание, что увлекают к ним и других тайно, а иногда и явно, и научают тому не обинуясь, анафема.

8. Тем, которые между иными нелепыми выдумками сами от себя измышляют и образ нашего происхождения и, принимая Платоновы идеи за истинные, утверждают, что материя, как нечто самостоятельное, образовалась посредством идеи, и таким образом явно посягают на независимость власти Творца, Который из небытия все привел в бытие и как Виновник всего Сам – самовластно и господственно – положил всему начало и конец, анафема.

9. Тем, которые утверждают, что в последнее и общее воскресение мертвых люди предстанут на суд с другими телами, а не с теми, в коих проводили настоящую жизнь, потому якобы сии последние тела уже истлели и погибли, и таким образом безумно допускают сущую нелепость вопреки самому Иисусу Христу и Богу нашему и Его ученикам, и нашим учителям, учившим, что люди будут судимы с теми же телами, в коих они жили здесь, особенно вопреки великому апостолу Павлу, который в слове своем о воскресении со всей точностью изложил сию истину, объяснив ее примерами и подобиями, и думающих о сем иначе обличил как неразумных, всем таковым противоумствующим сему догмату, анафема⁶⁴⁰.

10. Всем, которые принимают и преподают другим ложные и языческие мнения, будто есть предсуществование душ и будто все сотворенное произошло не из ничего; также будто мучению грешников в будущей жизни будет конец и будто творению и человечеству предстоит вообще восстановление; и таким образом Царство Небесное представляют разрушимым и преходящим, тогда как Сам Иисус Христос и Бог наш предал им учение, что оно вечно и неразрушимо, и мы на основании всего Священного Писания, как Ветхого, так и Нового Завета, веруем, что муки будут нескончаемы и Царство Небесное вечно; тем, которые таковыми своими мнениями и себя самих погубляют, и других творят общниками вечного осуждения, анафема.

Эллинским и инославным догматам и учениям, введенным вопреки христианской и православной вере Иоанном Италом и его учениками, участниками его скверны, или противным кафолической и непорочной вере православных – анафема^{641 –642} .