Русская религиозная философия

Содержание

От сталинской школы к русской православной философии.

В книге Сергея Михайловича Половинкина, историка философии, исследователя и комментатора трудов П.А. Флоренского, вошли статьи разных лет, посвященные крупнейшим именам и событиям русской мысли первой половины ХХ века. Автор убежден, что русская философия – это философия православия, а христианский персонализм и соборное всеединство являются ее главными содержательными признаками.

Книга адресована всем, кто заинтересован в познании основоположений русской культуры.

От сталинской школы к русской православной философии.

В 1953 г. я окончил среднюю школу № 1 в г. Пушкино Московской области. В старших классах мне случайно попался в руки на несколько минут карманный «Философский словарь», как потом я понял – «ужаснейшего содержания», и произвел на меня неизгладимое впечатление. Я приходил в трепет от одного названия статей – идеализм, эмпириокритицизм (целая поэма в названии!), Платон, Декарт, Кант и т. д. И кто-то шептал: «Это – твое!» После этого само слово «философия» облеклось для меня ореолом сверхмудрости, которую надо постичь.

В том же 1953 г. я поступил на механико-математический факультет МГУ. На 1-м курсе я рьяно занимался математикой. Но уже на 2-м курсе меня потянуло к философии, вернее – к какой-то неопределенной, но высшей мудрости. И вот в 1954 г. я оказался в общем читальном зале Ленинской библиотеки. Откуда ко мне пришли имена Марка Аврелия, Шопенгауэра, Ницше, я припомнить не могу, но именно их книги я первыми заказал. Аврелия и Шопенгауэра я получил на общей выдаче, а получать Ницше послали к дежурному по залу. У него был вид охранника сталинских лагерей. Пошарив в нижних ящиках письменного стола, за которым он восседал, бдя, он брезгливо вышвырнул «Заратустру» перед собой на стол, с угрозой спросил мою фамилию и записал ее в какой-то кондуит. Мое поколение было поначалу почти патологически наивно в отношении органов, лагерей и прочего – родители и те, кто знал, помалкивали, а об официальной печати и говорить нечего. Позже я постиг поведение дежурного чекиста. Он еле сдерживал порывы своей души: да за один такой заказ тебя следует по этапу послать на лесоповал, а я вынужден выдавать тебе эту контрреволюционную дрянь, ты почитаешь ее и уйдешь, но мы тебя все равно достанем. Вот такая гамма чувств, по всей видимости, его обуревала. «Заратустра» привлекал тоном возвышенного одиночества обладателя высшей мудрости. С тех пор меня влекла мудрость и только мудрость, метафизические и псевдологические выкладки были малопривлекательны. Постепенно я убеждался в несостоятельности их претензий привести к Истине или хотя бы к «истине». Это убеждение было выражено в книге «Всё». Среди первых книг Ленинки оказались сборники стихов H.С. Гумилева. Казалось, что лучше этих стихов нет ничего на свете. Отсюда пошло увлечение литературой Серебряного века. Она поражала своей подлинностью и яркостью. На фоне насквозь фальшивой советской литературы (даже мы, советские школьники, чувствовали эту фальшь) виделась подлинность самовыражения настоящих писателей. Классическая литература, обильно «проходимая» в школе, воспринималась как воздух, то есть как бы и не воспринималась, хотя мы дышали ею. Большевистский идеологический гудок и барабан в одно ухо входил, а в другое выходил, хотя и пытался оглушить и задурить. Литература же Серебряного века воспринималась как целая палитра пряных и соблазнительных запахов. Я чувствовал себя как деревенский парнишка, попавший на карнавал. Позже присоединилось и увлечение философией Серебряного века.

В 1954 г. состоялось еще одно знаменательное событие в моей философской жизни. Я приобрел первые «настоящие» философские книги. Стою у философского прилавка букинистического магазина в Камергерском, и вдруг рядом тихий голос: «А вы чем интересуетесь?» Я: «Философией». Зашли в ближайший подъезд. Так я познакомился с «жучком» черного книжного рынка незабвенным Семеном. Тут же я купил у него, потратив последние деньги, 8 выпусков «Психологической и психоаналитической библиотеки», издававшейся проф. И.Д. Ермаковым, с трудами именно Фрейда. Постепенно я узнал многих «жучков» и «жуков» черного рынка и стал их постоянным покупателем. Звонят: «Сережа, приезжай!» Приезжаю, и мне указывают угол, заваленный несколькими кубометрами дореволюционных книг. Советских не брали. И я часами выбирал, в основном книги по философии. Философия тогда ценилась невысоко и была доступна даже студенту.

Посеревший фон коммунистической идеологии и бесчисленные запреты создавали тип людей с огромной жаждой знания яркого, запретного. Например, мой знакомый годами ходил в газетный зал и в общие тетради списывал целые статьи из газеты «Известия» за первые послереволюционные годы. Эти многочисленные тетради, исписанные мелким, нo четким почерком, oн давал читать избранному кругу, в том числе и мне. После этого «Краткий курс истории ВКП(б)» и прочие «Истории СССР» рассыпались в прах. Мое поколение начинало с нуля, нам никто ничего не подсказал, все находили сами, часто с большим трудом. Был запрет на множество имен, особенно на имена русских философов. Во время учебы в Университете я в основном покупал книги тех философов, которых критиковал Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» – Канта, Маха, Авенариуса и др. Появился задор обличить «великого философа всех времен и народов» в малограмотности. Уже после окончания Университета я купил по дешевке книгу без обложки «Potestas clavium» и прочел ее с наслаждением. Лев Шестов убедил меня, что Бог есть. С этой книги я стал собирать и читать книги русских религиозных философов. Поступив в аспирантуру Кафедры философии естественных факультетов МГУ, я впервые там читал в зале на Моховой, а вскоре и приобрел «Столп и утверждение Истины» о. Павла Флоренского. Флоренский убедил меня в Истине Православия. Я стал собирать материалы о его жизни и творчестве. В конце концов их все увеличивающееся хаотическое изобилие стало меня раздражать, я их расположил в хронологическом порядке и напечатал на машинке «Хронологическую канву жизни и материалы к биографии о. Павла Александровича Флоренского». Я давал читать этот том и сам читал его части и рассказывал о Флоренском в разных полуподпольных собраниях. Этот том в 1983 г. попал в руки потомков Флоренского – прежде всего в руки его внуков П.В. Флоренского и игумена Андроника (Трубачева), – и они захотели со мной познакомиться. Это знакомство переросло в сотрудничество в деле издания трудов Флоренского и исследования его жизни и творчества. Все связано со всем. Исследуя одно, приходишь к исследованию другого, потом – третьего, а в итоге – к пониманию, что пределом исследования является все. Публикация переписки Флоренского с праведным Михаилом Новоселовым привела к необходимости написать биографию св. Михаила. Написание этой биографии привело к необходимости описания «Новоселовского кружка», официально – «Кружка ищущих христианского просвещения». Публикация переписки Флоренского и о. Сергия Булгакова повлекла за собой описание семьи Булгакова (в этом деле помогла Наталья Михайловна Нестерова – вдова Федора Сергеевича Булгакова, сына о. Сергия). Необходимо стало также описать пребывание Булгакова в Крыму. Переписка Флоренского со св. Михаилом и о. Сергием привела к «имяславию». Интерес к Трубецким пробудил во мне покойный Юра Селиверстов. Он подарил мне портрет кн. Евгения Трубецкого и обязал написать о нем статью для «Литературной газеты», что и было исполнено. В написании статьи бесценными материалами помог покойный кн. Владимир Владимирович Трубецкой. По инерции вышли и воспоминания «Из прошлого» кн. Евгения. Предложили написать послесловие к собранию работ кн. Николая Сергеевича Трубецкого. Было очень интересно познакомиться с евразийством, и я написал это послесловие. Флоренский входил или просто посещал многие кружки и общества, отсюда началось у меня собирание сведений о них. Интересуют меня и подробности преподавания Флоренского в Московской Духовной академии и проживания в Сергиевом Посаде.

В связи с Флоренским возник интерес к Московской философско-математической школе с ее идеями аритмологии и монадологии. Были написаны словарные статьи ο H.В. Бугаеве, Π.А. Некрасове (плюс еще и статья), В.Г. Алексееве. Главным выразителем идей Школы был ранний Флоренский. Флоренского и всю Школу я воспринимал как окончивших мой факультет. В 1953 г. Флоренскому был бы 71 год, и он мог 6ы прийти на встречу выпускников с первокурсниками. На мехмате нам преподавали ученики H.Н. Лузина (друга Флоренского), так называемые «лузитанцы». Да и сам Лузин умер в 1950 г., и память о нем была еще свежа.

Что вызрело из всех этих интересов и стремлений, судить читателю. И «поражений от победы ты сам не должен отличать».