Архимандрит Антоний, наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры

(Память 12 мая)

Отец арх. Антония Гавриил Иванович Медведев и мать Ирина Максимовна были вольноотпущенные графини Екатерины Ивановны Головкиной. Медведев служил в Лыскове у князя Грузинского вольнонаемным поваром, когда у него родился младший из детей и единственный сын Андрей (в иночестве Антоний). Это было 6 октября 1792 года; 17 октября был день его тезоименитства. На пятом году жизни Андрей лишился своего отца, о нежных ласках которого сохранилось впрочем у него полное любви воспоминание. Мать свою он называл женщиною строгою. Она умерла на 95 году жизни. Оставшись вдовою с малолетними детьми Ирина продолжала жить в Лыскове, где муж ее успел уже приобрести свой дом, и кормилась трудами рук своих. После обучения грамоте Андрей отдан был матерью в ученики аптекарю при больнице в Лыскове Полидорову. В то же время состоял он и в певческом хоре, поя альтом. Приглашенный князем Грузинским в домашние врачи и для заведывания больницею, француз, доктор Дебше полюбил Андрея, взял его к себе и заставлял под своим надзором прислуживать больным, знакомил и со средствами врачевания и, умирая, отказал ему все свои книги. Живой и восприимчивый юноша скоро приучился так успешно помогать больным, что когда заступивший место Дебше врач не понравился князю, он Андрею Медведеву поручил заведывание всею больницею.

Несмотря на молодость, к фельдшеру Андрею Медведеву многие обращались за врачебною помощью, – и не без пользы. За недостатком врачей, прикомандированный к готовившемуся в 1812 г. Нижегородскому ополчению он получил формальное дозволение на врачебную практику. Немало врачебной практики доставляла ему Макарьевская ярмарка, которая была в пяти верстах от Лыскова. Купцы московские, которых лечил Медведев, звали его в Москву. Проезжавший по Волге мимо Лыскова князь Кочубей должен был обратиться за врачебною помощью для больной своей дочери к Медведеву и, когда он облегчил ее страдания, приглашал его сопутствовать ему в Крым, обещая после свое покровительство. Но Медведев на опыте испытал, как тяжело покровительство вельмож, и охотнее склонился на приглашение московских купцов. Вообще переменить свое положение было его желание, но всего менее приходил на мысль тот путь, на котором суждено было получить ему известность.

Но сначала бессознательно для него самого душа его подготовилась и как бы случайными впечатлениями и самыми обстоятельствами жизни к новому направлению. Однажды случайно забрел он ночью в нижний этаж княжеского дома, всегда открытого для странствующих монахов. В одном углу его, освещенном лишь лампадой, увидал он послушника, стоящего на коленях и молящегося. Завязался разговор. Медведев полюбопытствовал узнать, в чем состоит келейное монашеское правило. Странник предложить совершить его вместе. Душа Андрея усладилась именем сладчайшего Иисуса многократно повторяемым и в каноне и в акафисте.

Последовавшее вскоре за этим случаем знакомство с настоятельницею Арзамасской Алексеевской общины Ольгою Васильевною Стригалевой имело более определенное и решительное на него влияние.

По врачебной практике Медведев бывал и в Арзамасе. Раз из одного дома он приглашен был подать помощь тяжко болевшей Ольге Васильевне, подле изголовья которой провел он несколько часов и немало выслушал духовного и назидательного. Ему удалось облегчить болезненное состояние Ольги Васильевны. От нее приглашен был он к болящей блаженной Елене Афанасьевне из рода дворян Дертьевых.

Елена встретила Медведева словами: «Ныне начах: сия измена десница Вышняго» (Пс.76:11), потом, взглянув на его мирскую одежду, сказала: «Хорош паренек, да одежду нужно подлиннее, до самых пяток». Лекарство принимать какое-либо она отказалась. Не понял тогда Медведев слов блаженной, но после видел в них проречение об его иночестве и указание на то, что знакомство с Ольгою Васильевною было началом для него нового поворота в его жизни.

Как в Лыскове, так и в ближайших к нему местностях, особенно по левому берегу Волги, было многочисленное население из раскольников. Многие и из купцов московских, которых случалось лечить во время ярмарки Медведеву, принадлежали к расколу. Пропаганда, свойственная расколу, не опустила случая коснуться и даровитого юноши. Православные из простого народа доказывали истину своей веры преимущественно тем, что в православной церкви много мощей, а у раскольников их нет. Поэтому раскольники старались подорвать доверие и уважение к св. мощам, чествуемым православными. Много таких внушений пришлось выслушать и Медведеву. Не видав дотоле мощей св. угодников, Андрей при первом представившемся случай отправился в Муром и Владимир, где были св. мощи.

Посещение мест, где почивают угодники Божии в нетлении своих мощей, рассеяло те внушения, какие сделаны были раскольниками. Особенно сильно поразило его нетление мощей во Владимире.

С этого времени яснее и определеннее стала возникать у него мысль об иноческой жизни. Во впечатлительной душе раз возникшая мысль усиливалась более и более. Ольга Васильевна снабжала его духовными и святоотеческими книгами, в которые он дотоле не заглядывал. В подвале того дома, где жил Андрей, отыскал он уголок, куда по временам иногда на день, иногда на два удалялся он так, что не знали, где он был. Здесь приучался он к молитве и собранности духа. Исполнение служебных обязанностей при больнице в Лыскове при князе Грузинском, хотя добром, но своенравном, тяготило его давно. Он желал другого места, но оказалось важное препятствие.

Три года мать Андрея просила отпустить сына, но князь не соглашался, и когда она настаивала на возвращении вольной ее мужа, объявили ей, что вольная сгорела. При дальнейшей просьбе князь уже грозил, что отдаст в солдаты Андрея. В этом затруднительном положении помог Андрею секретарь Макарьевскаго магистрата Соловцев. Он помог достать копию с вольной и метрическое свидетельство и на основаны этих документов приписаться в мещане города Арзамаса. Во время этих хлопот, чтобы не подвергаться какому-либо тяжелому действию вспыльчивого князя и вместе с тем подготовиться к иноческой жизни, мысль о которой стала преобладать теперь в душе Медведева, он прибыл в Арзамас, надел лапти, худую одежду и бедным странником отправился в Саров и в осеннее дождливое время в рубище нищего явился в обитель (в 1817 году) и первого встретившегося ему послушника спросил, к кому следует ему обратиться с просьбою о принятии его в число братства. Вопрошаемый подозрительно осмотрел его с ног до головы. Заметив, что грязное рубище слишком противоречить всему прочему, послушник, считая его обманщиком и подозревая худые намерения, сказал, что в святой обители нет места таким шатунам, и прибавил, чтобы он поскорее убирался из обители, грозя призвать сторожей, чтобы выпроводить его. Далеко еще не нищий духом, мнимый нищий запальчиво стал обличать послушника за несообразное с его званием лицеприятие и тем еще более убедил послушника в справедливости родившегося в нем подозрения. Но дальнейшие объяснения прерваны были появлением монаха, который, подозвав к себе послушника, увел его для исполнения спешного послушания. Проходящий монастырский работник указал страннику вход к казначею, но и тем он был принять сурово. Медведев, глотая слезы, направился к выходным воротам, с твердым намерением не бывать впредь в Сарове. За воротами ему встретился отец Марк. Блаженный в одной рубашке с обнаженною грудью и веткой в руках остановил бежавшего из обители и, положив ему руку на плечо, с улыбкою вперив на него взор, произнес: «Не искушай Господа Бога твоего». Уразумел Андрей смысл обличения от старца Марка, понял, что Господь попустил быть ему искушенным таким неприязненным приемом в обители за то, что сам приходил искушать иноков. Со слезами раскаяния пал он к ногам блаженного. «Прости меня, батюшка, – говорил он рыдая, – и помолись о мне Господу, согрешил я». Старец улыбнулся, перекрестил его и сказал: «Смиряйся и спасешься. Иди с миром. Не убо прииде еще час. Господь управит путь твой в место сие».

Из своего путешествия Медведев возвратился в Лысково, но с твердою решимостью оставаться там недолго.

Мать неохотно давала согласие на поступление его в монастырь, и это на время остановило его. Но уже 27 июля 1818 г. Медведев снова пришел в Саров с просьбою о приняты в монастырь. Игумен Нифонт принял его внимательно и дал ему особую малую келлию. Поступив в Саровскую обитель, Медведев старался приучить себя к разным иноческим послушаниям, между прочим пел на клиросе и был чтецом. Будущий архимандрит о. Антоний не мог пользоваться советами и наставлениями великих подвижников Сарова Марка и Серафима. Марк скончался 4 ноября 1817 года, а Серафим был в затворе с 1810 года до 1825 года, и до 1820 года сохранял обет молчания. Никакому старцу в послушание и не был поручен ищущий иночества. Но Медведев имел мудрую руководительницу к духовной жизни в настоятельнице Алексеевской общины. Болезненное состояние Ольги Васильевны, которую Медведев чтил, как духовную мать, доверявшую врачебному искусству Андрея Гавриловича, подавало повод к частым посещениям, во время которых, врачуя ее телесно, сам врачевался от нее духовно.

В первое время пребывания своего в Сарове Медведев не встречал препятствий к посещению ее, но потом стали отказывать ему в дозволении на это, так как отлучка из обители по правилам монастырским возбранялась. При этих обстоятельствах пребывание в Сарове для молодого человека, не покорившего воли своей безропотному послушанию, казалось тяжело.

Пробыв около полутора года в Сарове Медведев возвратился в Арзамас – недалекий от мысли совсем отказаться от монашеской жизни.

Ольга Васильевна своими убеждениями рассеяла его колебание и убедила его поступить в Высокогорский монастырь, находящийся верстах в четырех от Арзамаса. Живя в этой пустыни он мог пользоваться советами и наставлениями Ольги Васильевны и вместе быть ее врачом. Медведев пришел в Арзамас как бы для того, чтобы принять последнее благословение от блаженной Елены Афанасьевны.

Высокогорская пустынь, в которую поступил Медведев, была скудна и средствами материальными, и числом братства. На нового послушника, который и здесь еще немало времени оставался не зачисленным формально в братство, может быть, по причине неполучения увольнительного свидетельства от общества, возложена была обязанность пономаря. Имея свои средства, Медведев каждый день для служения доставлял свежие просфоры и нескудно уделял вино. Поэтому служащие были очень довольны им. Он продолжал заниматься и врачеванием, и многие обращались к нему за врачебною помощью.

Наконец, в 1822 году официально зачислен был он послушником пустыни и вслед за тем пострижен в монашество 27 июня с именем Антония, в честь преподобного Антония Печерского. Недостаток в иеромонахах и способности нового постриженника побудили начальство вскоре же после пострижения рукоположить его в священный сан. Июля 20 он был рукоположен в иеродиакона, а 22 –- в иеромонаха.

Со времени поступления своего в Высокогорскую пустынь о. Антоний находился под непосредственным духовным руководством Ольги Васильевны. Она приучала его к подвигам иноческим, отсекая всякое излишнее желание. Раз, будучи у Ольги Васильевны, сказал он ей, что купил очень хороший себе тулуп из овчин калмыцких. Ольга Васильевна призвала купца, продавшего тулуп, и велела возвратить данные деньги, сказав: «С тебя достаточно и простой овчины для защиты от холода».

Не оставлял о. Антоний и общения с саровскими старцами, для которых путь в Москву или Нижний был чрез Арзамас. По временам бывал в Сарове и сам о. Антоний. После того, как в 1820 году, о. Серафим разрешить свой обет молчания, он пользовался его советами и наставлениями. Князь Грузинский примирился с тем, что Медведев оставил его, и даже с доверенностью обращался к нему за содействием в своих семейных делах. Одно такое поручение подало повод или вызвало окончательно решимость о. Антония предпринять путешествие к святым русским местам даже до Киева. Это было в 1824 году.

В Нижнем о. Антоний должен был прожить довольно времени в ожидании сына князя Грузинского, которого он должен был сопровождать в Белбашский монастырь. Это замедление было причиною нового смущения для о. Антония. Вот что он пишет: «В Нижний прибыл П. А. Об. и умолял меня возвратиться в Арзамас для пользования привезенной им жены, бывшей в чахотке, в надежде моего на это согласия».

15 мая выехал о. Антоний из пустыни: наступило 4 июня, а он был еще в Нижнем. В этот день приехала в Нижшй начальница Арзамасской общины Ольга Васильевна и остановилась в девичьем монастыре у игуменьи Дорофеи Мартыновой – умной, духовной старицы, много испытавшей в жизни и всегда назидательной в беседах ее. К ним отправился о. Антоний просить совета для разрешения смущавших его помыслов.

«Думали, пишет он, говорили и извлекали из примеров и наконец единогласно решили, что Бога ради можно и то и другое делать. Но как лечение не собственное дело монаха, то предпочли, что лучше Бога ради для назидания душевного видеть отцов, видеть их жизнь и собрать полезное для своей души. Случившийся тут же духовный отец монастыря прочитал молитву и благословил меня в путь предлежащий. После сего решения я совершенно ожил от развязки совести и мышления. Теперь и сам я видел, что путь имеет для меня пользу, а потому столько и препятствий встречалось. К двум старцам присоединилась еще духовная старица Ев. Л., и каждая из своего садоделания износила в беседу, кто как учился вскапывать, кто поливать, кто блюсти, чтобы не росло терние на ниве сердца. Заключение беседы было такое, что к спасению душевному при помощи Божией благодати надо во всем понуждать себя».

Между тем князь Грузинский все не приезжал. Скука стала одолевать о. Антония, но он нашел врачевство от нее в довольном запасе отеческих книг, которые он взял с собою в путь.

Наконец, 8 июля приехал князь, и с ним чрез Хатунки и Пучеж отправился о. Антоний в Белбашский монастырь.

Чрез Кострому и Ярославль он проехал в Сергиеву лавру, где, как он вспоминал, братия обошлась с ним грубо. В Москве он останавливался в Симонове монастыре и по совету жившего в Симонове на покое бывшего наместника сего монастыря иеромонаха Иосифа, проходившего подвижническую жизнь, и схимонаха Павла, 95-летнего старца, о. Антоний представился тогдашнему архиепископу Московскому Филарету. Преосвященный Филарет не малое время беседовал с Антонием. Беседа сначала была о Сарове и его подвижниках, но потом перешла к библейским обществам и тогда господствовавшему мистическому направлению. Антоний прямо высказывал мысли неблагоприятные и для библейских обществ, и для модного тогда духовного направления и довольно настойчиво спорил с архиепископом Московским. Отпуская от себя, Филарет сказал Антонию, чтобы он на обратном пути зашел к нему опять. Но о. Антоний не исполнил этого желания митрополита, чтобы опять, как он говорил, не вступить с ним в прение. На впечатлительную душу Филарета эта встреча имела, как он сам после говорил, довольно сильное впечатлите. Он нередко вспоминал об иеромонахе высокогорском Антониии.

Преосвященный Моисей Нижегородский, рукоположивши его во иеромонаха, любил о. Антония. Неоднократно он ездил в Нижний по вызову преосвященного и немалое время в предсмертную болезнь его провел при нем: на его глазах и скончался преосвященный Моисей 10 января 1825 года.

В 1826 г. 2 апреля строитель Высокогорской пустыни переведен был в настоятели Оранского монастыря. На его место строителем преосвященный Мефодий Орлов, особенно сблизившийся с князем Е. А. Грузинским, назначил 9 июля 1826 г. о. Антония. Может быть, на него обратил внимание и Московский архиепископ, который рукополагал Мефодия 28 февраля 1826 г. в епископа.

Вместе с назначением строителем о. Антоний назначен был и присутствующим в Арзамасском Духовном Правлении. Эта должность могла познакомить его с канонами Церкви. Первоприсутствующим в Арзамасском Духовном Правлении был тогда Александр, архимандрит Арзамасского Спасского монастыря – муж духовного настроения. Хотя не сохранилось сведений о близости о. Антония к о. Александру, но служебное сближение не могло остаться совсем без влияния на о. Антония.

В сентябре того же года о. Антоний награжден набедренником, а в 1828 г. палицею уже от нового епископа Нижегородского Афанасия, ученика митрополита Филарета.

Под управлением нового строителя быстро стала процветать и прославляться Высокогорская пустынь. Она обновилась и улучшилась во многих отношениях. Личность настоятеля, его служение, его дар слова привлекали из Арзамаса и окрестностей в праздничные дни многих посетителей. Многие обращались к нему с просьбою иметь его себе отцом духовным. Строгая мать о. Антония, нередко приезжавшая в обитель, смотря иногда на наполненную после обедни приемную строителя различными посетителями, вслух говорила: «Это ли удаление от людей? Это ли отречение от мира?» Церкви украсились, установилось благолепное служение, введено благоустройство во всем. Братии в пустыни при вступлении о. Антония в звание строителя было 20 человек, при переходе его в наместника Лавры в ней считалось 90 человек. Для помещения иноков воздвигались новые корпуса. Ольга Васильевна и для строителя Антония была такою же духовною матерью, как и для Андрея Гавриловича, и продолжала назидать его мудростью своих духовных наставлений. Но в 1828 г. она отправилась на богомолье в Киев и там скончалась.

Несколько раз в год ездил о. Антоний в Саров для беседы с опытными старцами и особенно с о. Серафимом. Старцы саровские любили его, уважали и нередко навещали сами. Один из уважаемых старцев Сарова Арсений умер на его руках в Высокогорской пустыни в 1830 г.

В 1831 г. февраля 23 скончался наместник Сергеевой лавры архимандрит Афанасий. Митрополит Филарет, получив известие о сем, озабочен был выбором ему преемника. Мысль его между прочим остановилась на настоятеле Высокогорской пустыни о. Антонии. Но, как сам он рассказывал: «Не хотелось мне брать человека из чужой епархии, тогда как много их в своей. Но в это время явился странник, который и назвал мне наместником Лавры о. Антония. В этом указании, совершенно совпадавшем с моею мыслью, я видел указание Провидения». Митрополит спешил пригласить о. Антония в наместника Лавры. С тем же, кажется, самым странником, который указал на о. Антония, он от 26 февраля послал ему письмо.

Еще за два месяца до назначения Антония в наместника Сергиевой лавры, когда жив был прежний наместник и не было речи О его замещении, преп. Серафим предсказал это назначение. Рассказ об этом предсказании записан самим о. Антонием и с его записки напечатан в жизни преп. Серафима.

В январе 1831 г. о. Антоний отправился к о. Серафиму в Саров для совета по случаю сильно смущавших его неотвязчивых мыслей о смерти. Приехавши в Саров вечером и никуда не заходя, Антоний пошел прямо к келлии старца Серафима. Не доходя до нее, он встретил не которых из братии Саровской пустыни, которые сказали ему, что о. Серафим в монастырь не возвратился еще из своей пустыни. Было уже около пяти часов вечера и темнело. Приехавший остановился в раздумье: идти ли ему куда или тут дожидаться? В это время стоявшая с ним братия, завидев издали грядущего старца, повестила: «Вот о. Серафим идет. Старец шел в обыкновенной своей одежде с мешком за плечами, опираясь на топор. О. Антоний тотчас подошел к нему и поклонился обычно.

– Что ты? – спросил его старец.

– К вам, батюшка, со скорбною душою, – отвечал Антоний.

– Пойдем, радость моя, в келлию, приветливо сказал старец.

В келлии наедине Антоний умолял старца Серафима сказать ему откровенно: совершится ли с ним то, что внушают ему скорбные помыслы? Не приближается ли в самом деле смерть его? «Сижу ли я в келлии, – говорил Антоний, – выйду ли на монастырь, мне представляется, что последний раз вижу обитель. Из сего я заключаю, что скоро умру, и потому указал уже и место могилы для себя. Желаю знать о своей смерти единственно для изменения моей жизни, чтобы, отказавшись от должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманию. Извещение о смерти, – прибавил Антоний, – не будет страшно для меня.

О. Серафим слушал рассказ, не изменяя положения и держа за руку Антония. Когда же сей окончил, блаженный старец, взирая на него с любовно, сказал: «Не так ты думаешь, радость моя, не так: Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру».

О. Антонию подумалось, что старец Серафим желает развлечь его от скорбных мыслей, посему, прерывая речь его, сказал: «Батюшка! Это не успокаивает меня, не усмирит моих помыслов; я умоляю вас: скажите мне прямо: мысли мои о смерти не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину? И в таком случае я буду просить молитв о душе моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мне хочется встретить час смерти с должным приготовлением». О. Серафим с ангельской улыбкою отвечал: «Неверны твои мысли, я говорю тебе, что Промысл Божий вверяет тебе лавру обширную» и, к большему удивленно Антония, преп. Серафим стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, кто придет в лавру, или кого он пришлет.

О. Серафим, как будто идя по одной и той же дороге, сказал: «Не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время».

Не выдержал строитель Антоний и в порыве беспредельной любви и уважения к старцу бросился к нему, обнял его и долго плакал. Не понимая значения сказанных слов, он остановился вниманием своим на слове «сирот»; ему казалось, что старец говорит о скорой своей кончине. Блаженный Серафим продолжал: «Поминай моих родителей Исидора и Агафию». Затем стал советовать покоряться во всем воле Господней, быть прилежну к молитве, строго исполнять свои обязанности, быть милостивым и снисходительным к братии: «Матерью будь, – говорил он, – а не отцом к братии, и вообще ко всем быть милостивым и по себе смиренным. Смирение и осторожность, – говорил он, – есть красота добродетели». Потом о. Серафим несколько раз обнял строителя, благословить висевшим на груди его крестом и сказал: «Теперь гряди во имя Господне. Время уже тебе; тебя ждут».

Во время возвратного пути Антоний слышит, что едущий с ним монах начал плакать. «О чем ты плачешь?» – спросил Антоний. ИНОК отвечал, что по приезде в Саров он встретил преп. Серафима возвращающегося из пустыни в монастырскую свою келлию, который сказал ему: «Ну вот и вам предстоит разлука с вашим строителем».

Между тем время шло: прошел январь, февраль, наступил март и Великий пост. На 2-й день этого месяца в понедельник первой недели поста, отправив чреду неусыпаемого чтения Псалтири, отправляемую каждым братом по два часа, строитель стал на свое место. Здесь подали ему письмо от митрополита Московского. О. Антоний пошел в свою келлию. При письме, приглашающем Антония в наместника Сергиевой Лавры, приложен был конверта к Нижегородскому преосвященному Афанасию о скорейшем увольнении о. Антония от должности строителя Высокогорской пустыни и отправлении его в Москву.

По получении письма митрополита Филарета о. Антоний немедленно отправился в Нижний и, представив преосв. Афанасию отношение митрополита Московского, 4 числа получил увольнение от должности настоятеля Высокогорской пустыни; 5 и 6 сдал монастырь казначею; 7 в субботу первой недели совершил литургию и, причастив св. Таин братию, простился с нею и, проехав в Арзамас, простился со знакомыми; 10 числа прибыл в Москву и остановился в Симонове монастыре, и в тот же день явился митрополиту. В домовой церкви митрополита приведен был к присяге на служение в должности наместника; 15 посвящен в сан архимандрита Вифанского монастыря; 19 числа в четверток во время часов приехал в Лавру и прямо вошел в алтарь без всякой встречи, одетый по пустынному в манатейную рясу, с которою не скоро расстался и на новом месте служения.

Выбор митрополита был весьма счастливый, а поддерживать избранных им лиц он умел.

О. Антоний 39 лет в полной крепости сил душевных и телесных вступил в должность наместника Сергиевой лавры и более сорока шести лет проходил эту должность.

Он застал в Лавре менее ста монахов и послушников; доходы простирались до ста тысяч ассигнациями. Как ограда, так корпуса и храмы требовали немедленных исправления; в задних углах монастыря везде свален был сор. Из благотворительных учреждений существовала одна женская богадельня в монастырском корпусе, примыкающем к каменным лавкам на горе. В ней призревалось до 60 старух с порядочным помещением, но каждая из них должна была готовить пищу сама для себя. Иконописное мастерство держалось еще по старому преданию, но убогую мастерскую посещали только два-три человека, которые, равно как и другие иконописцы, пропитание себе добывали более малярною работою.

Не без страха и смущения отправлялся о. Антоний к месту нового своего служения. Но скоро он освоился со своим положением.

По уставу Лавра управляется духовным собором, которого наместник есть только первый член. Предшественник Антония архимандрит Афанасий не имел расположения, может быть, и способности взять на себя все бремя управления Лаврою. Он охотно надзирал за поведением монашествующих, но немного занимался наблюдением за всем управлением Лаврою. Главным распорядителем в Лавре был казначей Арсений, двадцать лет занимавший эту должность и в 1829 г. переведенный в настоятеля Иверского монастыря. Хотя заменивший его иеромонах Мельхиседек и не был способен поддержать прежнее значение казначея, но и Афанасий не высказывал желания увеличить свое влияние в Лавре, и делами Лавры управлял собор. Митрополит Филарет вообще не любил коллегиального управления, при котором нет прямо ответственного лица. Потому он желал, чтобы под его надзором управление в Лавре сосредоточено было в лице наместника. В этом отношении Антоний вполне удовлетворял его желанию.

Напитанный чтением аскетических сочинений и житий древних подвижников, лично обращавшись с замечательными подвижниками Сарова, зная частию лично, частию по рассказам близких к ним лиц всех современных подвижников, и все читанное и слышанное сохраняя в своей счастливой памяти, о. Антоний услаждал митрополита своими увлекательными рассказами. Порывами духа своего он и сам часто стремился сблизиться с этим миром избранных подвижников, идти их путем к царствию небесному. Здесь он совершенно сходился с Филаретом. В многочисленных твердо памятуемых им наставлениях опытных в жизни иноческой отцов имел он всегда готовые и сильные, как из опыта взятые, ответы на предлагаемые митрополитом вопросы. Внимательно следил он за особыми опытами духовной жизни и проявлениями благодати Божией в Сергиевой Лавре, и делился своими наблюдениями с митр. Филаретом, сочувствовавшим глубоко всем таким явлениям. Монастырские письма, по желанию митрополита напечатанные, отчасти знакомят с этою перепискою, но здесь помещена только некоторая часть сказаний, сообщенных о. Антонием. Митр. Филарет, обыкновенно уничтожавший письма им получаемые, часто касавшиеся важных церковных вопросов, потому, как он говорил, что не нашлось бы места хранить их, долго хранил письма о. Антония о замечательных явлениях духовной жизни.

Эти сношения, этот обмен мыслей о близком для сердца обоих предмете так сблизили митрополита с о. Антонием, что он избрал его своим духовным отцом.

Но при всей дружбе, при всей доверенности, при всем почти сыновнем уважении к о. Антонию митр. Филарет, неизменный в правилах своего действования начальнического, настойчиво требовал, чтоб о. Антоний без его ведома и предварительного разрешения не делал ничего, подвергал подробному обсуждению всякое его предположение, противореча большею частью проектам нововведений, требуя в делах соблюдения формальности, которой не любил и с которой даже мало был знаком о. Антоний.

Требуя от наместника Лавры, чтобы он при всякой постройке или переделке и при всяком из обычного порядка выходящем предприятии предварительно испрашивал его разрешения, в текущих делах по управлению монастырем он предоставлял наместнику полную власть, не желая знать других членов собора. О. Антоний действительно был полным хозяином Лавры. Он обставил себя людьми, которые беспрекословно ему повиновались. Сам он входил во все подробности управления Лавры, так что буквально ни одного гвоздя нельзя было вбить в Лавре без его дозволения. Неутомимо он выслушивал донесения по всем отраслям хозяйства и управления лаврского, делал немедленно распоряжения; сам наблюдал за исполнением их. Немыслимо было, чтобы его приказания не были исполнены. Хотя сам он чувствовал себя связанным слишком строгим контролем митрополита, но для подчиненных он представлялся единственным начальником Лавры.

Расположив к себе митрополита своею любовью к иночеству и духовным рассуждениям и внимательным твердым управлением Лавры, о. Антоний приобрел любовь и уважение посетителей Лавры заботливостью о благолепии ее, сановитостью совершаемого им богослужения и своим да ром слова.

Церковное служение о. Антония при его сановитой наружности, уменье держать себя, неспешное и немедлительное, всегда в нарядом облачении, было величественно.

В церковной службе он был неутомим; только по особо уважительной причине он опускал какую-либо службу, а то ходил за все службы и в будничные дни. К утрени, которая начинается в три часа, он почти всегда приходил до благовеста. Служение сам совершал очень часто.

Давно уже у него открылась рана в ноге, и он сильно страдал, особенно когда приходилось ему стоять долго. Конечно он мог присесть иногда в церкви, но случалось неподвижно стоять на одном месте часа два, например, при чтении Евангелия на Страстной неделе. Он сам обыкновенно в один раз прочитывал Евангелие от Матвея, на что требовалось не менее двух часов. «Как вы выносите со своею больною ногою эти стояния?» – спросили его однажды. «У меня есть секрет, – отвечал он, – я поставлю больную ногу и не шевельну ею все время; сначала больно, а потом она одеревенеет так, что и боль неслышна». Застав раз его по возвращены от службы сильно страдающим от боли ноги некто сказал: «Вы бы дали себе отдых хотя недели на две и погодили бы ходить по крутым лестницам и выстаивать долгие службы». – «Боюсь разлениться, отвечал он, неделю прогуляешь, а там родится желание еще отдохнуть. Хожу и буду ходить, пока есть какая-нибудь возможность». И действительно, он ходил в церковь до последней возможности; потом стали его носить в нее.

Для торжественности богослужения необходимо и приличное облачение и благолепие храмов. Много потрудился и для сего о. Антоний при вступлении в Лавру.

До наместничества о. Антония в Лавре теплые церкви были только трапезная и больничная Зосимы и Савватия; прочие церкви были без печей. Зимою в Троицком соборе на чугунный пол стлали сено, чтобы не так холодно было ногам. Но неохотно посещались эти холодные церкви. О. Антоний, не без противоречия со стороны митрополита, сделал теплыми Троицккий собор, Никоновскую церковь, Сошественскую и Смоленскую, и число богомольцев в храмах в зимнее время значительно умножилось.

Все церкви были возобновлены и благолепно украшены. Варваринская церковь вновь устроена; в Смоленской приложением паперти теплой увеличена поместительность церкви. Серапионовская палатка, служившая складом разной рухляди церковной, приведена в тот вид, какова она ныне.

При о. Антонии много приезжало богомольцев в Великий пост, особенно в первую, пятую и Страстную седмицу поста. Привлекая поклонников в Лавру своим совершением богослужения, о. Антоний привязывал к себе тех, которые искали беседы с ним. Он обладал увлекательным даром слова, и в своих беседах обнаруживал обширные сведения и мудрость суждений. Близость к митрополиту делала ему известными все церковный дела и открывала ему возможность получать мудрое решение на самые разнообразные вопросы. Сближение со старшею братиею Академии давало ему случай знакомиться и с движением духовных наук; беседа с посетителями Лавры всякого рода сообщала ему многообразный сведения о движении жизни вообще в государстве. Конечно, невозможно было для него беседовать со многими из посетителей Лавры, но все интересное даже из быта простого народа передавалось ему служащими при разных послушаниях иноками. Из бесед как с временно приезжающими иноками, так и с приходящими жить в Лавре или скиту он знал состояние всех замечательных монастырей и имел подробное сведение о всех замечательных подвижниках. Много он и сам читал и отеческих книг и духовных журналов, иногда заглядывал и в светскую литературу.

Преследуемый потребностью отрешаться от времени до времени от забот управления и тягости приемов и в безмолвном уединении искать обновления и освежения духовно-нравственных сил и не находя для этого удобного места, он думал совсем оставить службу и удалиться в какую-либо пустынь; когда же ему не удалось этого сделать, тогда у о. Антония родилась мысль устроить скит под ведением Лавры, где бы могли жить ревнители безмолвной жизни, и где бы для него самого было убежище для безмолвия. Живя в Вифании, он слышал рассказы современников митр. Платона о том, что Корбуха была излюбленным местом святителя. Это-то место и было избрано под скит Гефсиманию.

К осени 1844 г. готова была церковь с пристроенным к ней домом, в котором устроено помещение для митрополита и 12 человек братии, готов был и дом для о. наместника. 28 сентября совершено освящение храма и скита. Устав для скита заимствован частию из Афонских, частию из Молдавских монастырей, и в руководители жизни иноческой приглашены были питомцы монастырей основанных Паисием Величковским. В уставе и учреждении скита Гефсиманского хотелось о. Антонию собрать все лучшее, что он сам знал или о чем слышал в других монастырях. Так ему хотелось, чтобы в Гефсиманском скиту усвоены были некоторые напевы любезной ему Саровской пустыни, для чего и просил содействия Саровскаго игумена Исаии.

Скит быстро начал возрастать. Являлись из разных монастырей ревнители подвижничества, то желавшие одиночества и более отдаленного уединения, то ищущие совершенного безмолвия, то желавшие проводить жизнь в жестоком посте и лишении всякого успокоения. И на всякий такой благочестивый призыв стремительно и без всякой недоверчивости к просящему отзывалась любвеобильная душа о. Антония. Одна за другою возникли уединенные келлии в лесу, и в них совершались подвиги поста, молитвы, молчания. В каждое из этих духовных деланий старался он влить свое одушевление, вникая во все и руководя всем.

В общем числе постоянно умножавшейся братии приходилось встречаться со многими тяжелыми недостатками. Твердо смиряя непокорных и нераскаянных, он был снисходителен с раскаивающимися, постоянно памятовал он заповедь о. Серафима: будь не отцом, а матерью монахов, и охотно следовал наставлению о. Серафима не бранить за порок, но исправлять его, представляя красоту добродетели и раскрывая гнусность порока.

Руководя иноков своими советами и распоряжениями для возбуждения и поддержания духа истинного монашества, о. Антоний собирал переводы аскетических сочинений Паисия Величковскаго, содействовал изданию первого жизнеописания старца Саровскаго Серафима, для чего, как видно из переписки его с митр. Филаретом, требовалось победить немало препятствий. Оптинским инокам помогал он также в издании их полезных для иночества книг. По поручению митрополита просматривал перевод Исаака Сирина и Лествичника, когда приготовлены были писания этих отцов к печатанию при Моск. дух. академии. Получив записки о жизни и наставлениях о. Назария Валаамскаго, он просил одно лицо привести их в порядок для издания. Он напечатал сокращенные правила монашеского жития.

В душе о. Антония рядом шли два стремления, – стремление к созерцательной жизни и стремление к широкой общественно-благотворительной деятельности.

Согласно Серафимову завету, благотворительность и милостыню о. Антоний понимал в самом обширном смысле, разумея дела милосердия духовного и телесного. С самого переезда своего в Лавру о. Антоний при всяком случай, когда только открывалась возможность, старался оказывать вспоможение нуждающимся. Но, не приведя еще в порядок лаврское хозяйство, он ограничивался личною благотворительностью. В 1833 г. по случаю дороговизны, он поспешил запасти для Лавры значительное количество хлеба, в целях помощи нуждающимся. Остатками от братской трапезы, для сего в большем количестве приготовляемой, кормил он нуждающихся. С сожалением он видел, что заповедь преп. Серия о принятии и питании странных в Лавре тогда не исполнялась. Лаврские власти и даже митр. Филарет опасались, что средств Лавры недостаточно для исполнения этого завещания преп. Серия. О. Антоний с 1831 г. начал по временам предлагать трапезу странным, в следующем году начал устроять больницу для призрения заболевавших странных. В 1839 г. по случаю дороговизны хлеба он испросил у митрополита разрешение купить до 1000 пудов муки для раздачи нуждающимся и для кормления голодных. О. Антоний выжидал удобного случая к расширению благотворительных учреждений Лавры: этот случай представил пожар в 1838 г., истребивший старую гостиницу. На месте сгоревшей он при помощи благотворителей решился устроить дом призрения с тем, чтобы перевести сюда содержавшихся в прежней Лаврской богадельне старух, устроить при сем домовую церковь и больницу как для призреваемых, так и для приходящих заболевающих богомолок. В 1840 г. после двухлетних хлопот пред начальством открыто было в Лавре училище для детей мужеского пола. В 1846 г. открыта была школа иконописания сначала в Донском корпусе, потом под келлиями наместника.

Заботами о. Антония постоянное питание странных утверждено было прочно на особую назначенную сумму для этого. Не одни странники – богомольцы пользовались от Лавры, но и другие нуждающиеся. Проходили переселенцы из Псковской губернии. Проходили воинские команды; среди них развивались болезни, и все больные принимались в Лаврскую больницу на полное содержание Лавры; прочие получали в благословение крестики, иконы, снабжались пищей и, если нужно, теплой одеждой.

Содержимым в Посадской тюрьме он часто делал приношения. Всего же он истратил на тюрьму не менее семидесяти тысяч, при которой устроил церковь в честь иконы Божией Матери: «Утоли моя печали».

Собиравшиеся на площадь пред Лаврою крестьяне для торговли и проходящие нуждались в воде. Для них ископан колодезь с такою обильною водою, что она никогда не истощается. Для облегчения пользования водою в Лавре, гостиницах, доме призрения устроена водоподъемная машина, снабжавшая эти места водою.

Но о. Антоний много благотворил и лично частным лицам. Собственные средства его были ограничены и не давали бы возможности для широкой благотворительности; но многие, зная и любовь его к благотворительности и уменье благотворить, давали в личное его распоряжение значительные суммы для дел благотворения. Кроме временных вспоможений он выдавал многим нуждающимся постоянный пособия в виде пенсии; ходил он всегда с кошель ком полным мелкого серебра и оделял им встретившихся просителей. Случалось, что он благотворил и сам не зная, что давал. Раз после поздней обедни приходит к нему священник из Тульской губернии, лишившийся дома и всего имущества от пожара. У о. Антония своих денег оказалось только десять рублей. Он отдал их просителю; но, вполне чувствуя, что подобное вспоможение не облегчит его бедственного положения, велел побывать ему после вечерни. О. Антоний хотел переговорить с казначеем, не найдет ли возможность оказать священнику более существенную помощь. Между тем после обедни пригласила к себе о. Антония графиня Татищева. Указывая на мешок, лежавшей у нее на столе, она сказала: вот крестьяне привезли мне оброк и все платиною; терпеть не могу этой монеты. Возьмите мешок и куда хотите, девайте его. – Не без труда поднял о. Антоний в руки этот мешок, и донес его до своего экипажа, размышляя о том, куда полезнее употребить эти деньги. Среди этой думы он и забыл о священнике. Но когда после вечерни явился священник, о. Антоний увидал здесь указание, на что прежде всего употребить данные ему монеты. Подозвав священника, он велел держать ему пригоршни и насыпал полные платиною. Священник завязал в платок и по спешил в Троицкий собор, чтобы поставить свечу, преп. Серию на один из данных ему, как он думал, двугривенных. Только тогда, когда свечник спросив, в какую цену ему свечу нужно, стал отсчитывать сдачу, он узнал, что у него пригоршни трехрублевых монет.

Если дело благотворения зависело не лично от о. Антония, но просили его ходатайства пред другими, он не отказывал в такой просьбе.

Как ни обширна была благотворительность внешняя о. Антония, но духовная его благотворительность была еще обширнее – в руководстве к жизни благочестивой, в врачевании болезней греховных, в поддержании мужества среди искушений, в утешении скорбящих. Для многих он был отцом духовным. М. Филарет, сам избравший его в духовные отцы, нередко посылал к нему людей нуждающихся в назидании или утешении, и уведомлял потом, что такие лица возвращались утешенными.

Вообще все наставления о. Антония дышат снисходительностью и любовью. О. Антоний не был чужд сознания высоты своего положения, и порою давал это чувствовать; но обычное благодушие брало в нем скоро верх. Мелкого самолюбия, которое бы оскорблялось всяким непохвальным об нем отзывом, в нем не было. Случалось не раз, что кто-либо высказывал в кругу близких к нему людей неодобрение того или другого его поступка. Узнав о сем, при встрече он только говаривал, улыбаясь: «Что ты ругаешься?» – «Видно, заслужили этого». – «Ну вот: и заслужил!» Тем дело и кончалось. За действительные даже оскорбления и скорби, наносимые ему, он старался воздавать благодеяниями.

И ему самому приходилось иногда испытывать тяжелые искушения. В 1847 г. недобрые люди распространили о нем недобрую молву на всю Россию. Но он мужественно терпел.

В марте 1856 г. исполнилось 25-ть лет служения о. Антония в должности наместника Лавры. Митрополит Филарет желал выразить свою благодарность ему достойным его служения образом.

26 августа в день коронования Государя Императора, при котором удостоился присутствовать о. Антоний, получил он панагию. Так митрополит почтил службу своего верного сотрудника по управлению Лаврою и друга по сердцу. Доверенность митрополита к о. Антонию постоянно возрастала, и он стал обращаться за советом к нему во всех важнейших вопросах и случаях своей жизни и деятельности.

В 1863 г. о. Антоний был сопричислен к ордену Владимира 2-й степени большего креста.

О. Антоний имел крепкое здоровье, которое поддерживал деятельною жизнью, умеренностью в пище и питии и недолгим сном. Но он не берег своего здоровья. На какие-либо работы, для какого-либо осмотра он шел, утопая в грязи или увязая по колени в снегу, продолжал выстаивать все службы церковные, и это делал до тех пор, пока уже не мог ходить.

Хотя по преклонности лет митрополита Филарета всегда можно было ожидать его кончины, и сам о. Антоний, конечно, в ожидании этой горестной для него потери, 24 июля 1867 г. сделал письменное предложение митрополиту о том, чтобы, вместо скита, где приготовлена была могила для него, избрал себе место вечного упокоения в Лавре, на южной стороне Сошественской церкви, но все-таки кончина митрополита, последовавшая 19 ноября 1867 г., как внезапный удар поразила о. Антония. Со всем усердием и любовью он отдался воздаянию последнего долга – заботам о погребении своего благодетеля и друга, и, проводив его в вечный покой, не мог не чувствовать своего сиротства.

Со времени кончины митрополита Филарета заметно было, что у о. Антония не стало той бодрости духа, той деятельности, которые составляли отличительную черту его натуры.

М. Филарет неохотно отпускал о. Антония из Лавры даже на короткое время. Между тем о. Антоний имел давно желание посетить место своей родины и место своей первоначальной иноческой жизни. Испросив дозволение у нового митрополита, летом 1868 г. он чрез Ярославль проехал в Кострому, чтобы видеть и благословить труды по воссозданию и управлению Богоявленским монастырем его духовной дочери, руководимой им в иноческой жизни игумении Марии. По Волге он прибыл на свою родину в Лысково, отсюда в Арзамас, где он застал еще в живых старшую сестру свою Екатерину. После писал он настоятельнице Арзамасской общины о получении благодатного утешения от иконы Божией Матери – Утоления печали, находящейся в сей обители. «Мне представилась, пишет он, Матерь Божия олицетворенная, и я едва устоял на ногах. Я не хотел никому тогда сказать о сем даре ко мне грешному». Узнав заботу общины об устройстве водопровода, он в конце 1868 г. и в 1869 г. переслал настоятельнице для этого более 1500 руб., прислал мастера, знающего это дело, входил во все подробности, давая свои опытные наставления.

Проехав из Арзамаса в Высокогорский монастырь, он увидел, как дурна туда дорога, и на улучшение ее выслал 400 рублей. Это путешествие несколько ослабило грусть о. Антония о кончине м. Филарета. Новый митрополит оказал ему полное уважение и нисколько не стеснял его в управлении Лаврою. Но сношения о. Антония с новым настоятелем Лавры ограничивались только официальными бумагами; частной переписки наместника Лавры уже не было.

10 марта 1871 г. исполнялись сорок лет служения о. Антония в Лавре: его лета (79 л.) и его здоровье не давали и возможности думать о том, что он доживет до пятидесятилетия службы Лавре. Посему братия Лаврская захотела почтить особым празднеством 10 марта, имея в виду пример празднования сорокалетия службы в московской епархии м. Филарета. К лаврскому братству присоединилось академическое братство и посадское общество и некоторые из московских жителей. Принять участие в этом торжестве пожелал и митрополит Иннокентий, приславший на благословение о. Антонию икону, и исходатайствовал вместе с тем благословение св. Синода о. наместнику. Таким образом частное, домашнее празднество приняло характер общественный.

Более шести лет прожил о. Антоний после празднования его сорокалетнего служения, но это были уже годы болезни, а не прежней неутомимой деятельности. В 1872 г. 23 февраля, в четвертом часу пополудни был с ним припадок – предвестник возвратной горячки. Его крепкая натура и на 80 году жизни вынесла возвратную горячку, но болезнь оставила сильные последствия. Физически он одряхлел, а в нравственном отношении заметнее всего обнаружилось в нем ослабление воли, до тех пор крепкой.

Сознавая, что при этом болезненном состоянии не может проходить свою должность так, как привык проходить, он, дождавшись приезда митрополита в Лавру, просил себе увольнения от должности. Митрополит отклонил эту просьбу, а на указание о. Антония на его немощь, заставляющую его лежать в постели, отвечал поговоркою: «Хоть лежа, да в корню оставайтесь». Воротясь в свою келлию, Антоний пал на колени пред иконою и сказал со слезами: «Да будет воля Твоя, Господи!» и решился оставаться уже до конца жизни на месте служения. В 1873 г. был у него легкий нервный удар, после которого он еще более ослабел и он оставался прикованным к своей постели; не только ходить, но и сидеть для него было тяжело. Изредка еще решался он сам совершать литургию; но нужно было, чтобы его постоянно поддерживали двое диаконов. Управление Лаврою передано было духовному собору; к о. Антонию обращались за советом в более важных делах.

0. Антонию, привыкшему ежедневно быть за службою, тяжело было лишение за болезнью этого утешения, поэтому митрополит благословил при его келлиях устроить домовую церковь, которая и была сооружена на средства усердного помещика О. П. Тюляева.

Свои физические страдания переносил он всегда благодушно, но нередко со слезами говорил о том, что не имеет сил к долгому вниманию в молитве. Но потом он успокоился несколько видением, как он говорил, митрополита Филарета, который сказал ему: «Читай: Христос воскресе из мертвых».

С половины Великого поста 1877 года остальное время жизни о. Антония было борьбою крепкой его натуры с смертью; силы его постоянно ослабевали. Но всегда с любовью и ласковым взором встречал он тех, которые приходили его навестить, и продолжал делать, кому мог, личные благодеяния. 7-го мая после всенощной совершено было над о. Антонием таинство елеосвящения. 12-го числа с полудня началась предсмертная агония; он лежал с закрытыми глазами, редко дыша: в семь часов вечера тихо скончался.

Он умер на 85-м году своей жизни, как и митрополит Филарет; одинаково с митрополитом 46-ть лет послужил Лавре преподобного Серия, и согласно изъявленному им желанно, положен в притворе той церкви, в которой похоронен святитель⁶.