При свете Вифлеемской Звезды

Когда Творец пожелал призвать из небытия к бытию первого человека, благодатный свет Эдема озарял всю землю. Сам Бог в славе Своей приходил в сад Эдемский беседовать с человеком. А Бог есть Свет (1Ин.1:5). И слава Божия, – как огонь, – почему и является только в облаке для немощных глаз человека. В саду Эдемском или в Царстве Божием было только добро, и одно райское блаженство испытывал живший в нем первый человек.

Но вот гаснут райские светы. В мир входит зло. Мир погружается во тьму. Все плотнее она окутывает землю темным покровом своим, как бы скрывая скверну зла, вдруг поразившего жизнь. И стоим мы перед великой трагической загадкой: откуда же зло явилось, как оно произошло?

Возникновение зла невозможно понять, если считать человека порождением одних лишь природных процессов. С природой он связан со всех сторон и во всем. Это бесспорно. Но как бы ни была велика зависимость его от природной среды, он должен быть выше ее.

Вникая в суть всех существующих учений о человеке, можно видеть, что если эти учения не ставят человека между Богом и природой, то ставят его между культурой и природой, т. е. все же качественно выделяют его из природы.

Совершенно бесспорно, что человек есть существо разумное, развивающееся и социальное, что особенно характерно для него. В то же самое время это – существо, страдающее от тяжелых конфликтов сознания с инстинктами. Но во всех антропологических построениях человек неизбежно признается возвышающимся над природой, как и в религиозном учении о человеке, которое уже решительно ставит его выше природы, между Богом и природой.

И это объясняет происхождение зла. Космическая катастрофа становится объяснимой, когда мы поймем человека, как совершенно новую стадию миротворения, потому что человек – это не только дитя природы, но и дитя Божие. А это значит: дитя, входящее в порядок сверхприродной свободы, которую получил от Бога, как Образ Божий, той свободы, в которой пребывал в Боге и отпал от Бога, свободно отвергнув первозданную гармонию и целостность жизни в одном добре. Именно таким представляется религиозному сознанию момент катастрофического отпадения от Добра или конец богообщения, когда вдруг померк свет Рая, когда вошло в мир зло, как грех.

И печальный опыт свидетельствует о силе зла, распространившегося по всей земле. Оно наполнило жизнь неисчислимыми конфликтами, внесло в нее вражду, злобу, все расстроило и все разделило. Это оно рассекло надвое существо человека, привело к утрате первозданной ее целостности, ее целомудрия. Жгучими словами говорит об этом великий сердеведец: «Не еже бо хощу доброе, творю; но еже не хощу злое, сие содеваю» (Рим.7:19).

Однако, опыт, выраженный этими словами Апостола, свидетельствует не об одной только силе зла. Тьма, объявшая падшего человека, не была непроглядной тьмой. Среди тьмы не переставала излучать в природу свет, пусть самый слабый, одна светящаяся точка. Этой точкой было не затемнившееся до конца хотение добра, притом Добра Вечного и Безусловного. Поэтому зло, во всех его эмпирических проявлениях, человек переживал всегда очень остро. Подавленный злом, он никогда не переставал им терзаться.

Религиозное сознание придает исключительное значение никогда не умиравшему в нас «естественному» исканию добра, тоске и муке по нем. Тоскуя, человек устремляется душою в высь и мучится оттого, что эта высь потеряна, что он ниспал с нее. Вот почему еще в Ветхом Завете в святых снах является человеку отверстое небо и лествица, по которой ангелы нисходят и восходят (Быт.28:12), сближая горний мир с дольним, алчущим этой близости.

Но тогда близость была внешней, через алкание сердец, через глаголание уст, и такой оставалась до той поры, пока безмерной Божественной любовью совершилось сокровеннейшее таинство сближения, даже до соединения Творца с творением, Бога с человеком, пока Бог не стал человеком, соединив Свое Божество с нашим человечеством связью столько же непостижимой, сколько и нерасторжимой в святом Своем Воплощении, в пресвятом Своем Рождестве.

«Бог любы есть» (1Ин.4:16). Поэтому рождается Пресущественный, яко младенец. Поэтому в вольном самоистощании приемлется Богом зрак раба (Флп.2:7). Поэтому Бог вочеловечивается, возвращая нашу природу к утраченному богообщению и призывая отвечать на Свою любовь к человеку и миру – «тако возлюбил Бог мир, яко и Сына Своего Единородного дал есть» (Ин.3:16) – не страхом одним, не трепетом перед величием совершившегося, но радостью любви. И в том, что Слово стало плотью (Ин.1:14), содержится действительно высочайшая радость нашей веры.

Созерцая явление Бога во плоти, верующее сердце и верующий ум наш всё же объемлется благоговейным трепетом, хотя и сказано «не бойтесь» (Лк.2:10). Совершившееся богоявление все исполнено величайшей тайны (1Тим.3:16). Как же вместить ее смысл, когда мы знаем о несоизмеримости Творца, пребывающего в ослепительном царстве велелепной славы (2Пет.1:17; 1Пет.5:10; Рим.15:17), с так далеко отстоящим от этой славы творением?

Опасно богословствование, которое отрывается от библейской почвы, делая человеческий ум мерой вещей божественных. Но учение Церкви, содержащееся в предании, догматическое ее самосознание, богодухновенны, потому что принадлежат благодатной полноте жизни церковной.

И вот, – свидетельства Церкви о Воплощении Бога-Слова совершенно определенны. Святоотеческая традиция здесь непоколебимо едина. Никакие различия школ, начиная с Александрийской и Антиохийской, не нарушили общего согласия «во всеобъятном и всестороннем» раскрытии всего спасительного смысла дела Господня, начавшегося с Воплощения, в раскрытии, данном еще самим Апостолом Павлом в знаменитом христологическом отрывке из послания к Филиппийцам (Флп.2:5–11). Вочеловечивается Бог Рождающийся в Вифлееме Иисус Христос, Бог-Слово становится Богочеловеком, Сын Божий сыном человеческим бывает.

И никто под зраком раба не узнает Господа сил, потому что в Воплощении произошло уничижение Слова (Флп.2:7). Это значит, что перед нами теперь не новое бытие, но новый способ богоявления. Будучи соприсущей Единородному от Отца, Слава Божия теперь уже не всегда будет обнаруживаться; она будет проявляться время от времени в чрезвычайных знамениях и в таких событиях, как например, Преображение (Лк.9:22; 2Пет.1:17).

Конечно, уничижение имеет свои цели и соответствует спасительным для нас намерениям Божиим (Евр.2:9–10). Уничижение славы оказывается богоустановленным путем к Славе (Евр.2:9–10): «всяк смиряйся вознесется» (Лк.14:11,18,14), и в славе Спасителя, увенчавшей Его земной подвиг, будет участвовать уже все человечество, потому что в Воплощении Его человечество воспринято Им, как Свое, в ипостасное с Ним единство и уже отныне нераздельно и неразлучно соприсуще Ему во всем Его блистательном прославлении: в Воскресении, Вознесении, даже в седении одесную Отца. Это означает полное и окончательное преодоление разделения земного и небесного.

«Сын Божий стал сыном человеческим, чтобы и человек стал сыном Божиим», говорит св. Ириней. Человеческой природе возвращено благословение Божие, отнятое силой греха. Она обновлена вочеловечением Бога-Слова. Она воссоздается восприятием Божественной жизни и тем спасается. В святом Воплощении, в пресвятом Рождестве Господа нашего Иисуса Христа начинается наше спасение, как искупление, начинается освобождение человеческого естества от скверны зла, преображение этого естества до обожения сверхъизбыточным излиянием Божественной благодати. В этом сокровенный смысл великой благочестия тайны, содержащейся в Откровении о Рождестве Христовом.

Это Откровение не позволяет видеть в человеке только существо, упавшее с высоты или совсем утратившее в грехопадении первозданную свою богоподобность, сообразность свою с Богом. В нашем представлении о человеке идея греха не может подавлять идею Образа и Подобия Божия, дарованных человеку при сотворении (Быт.1:27). В человеке есть глубина, которая никогда не была заполнена до конца грехом, та глубина, где человек соприкасается с Богом. У человека есть совесть. В ней с особой силой обнаруживает себя присущий человеку Образ Божий. Многие считают совесть как бы воспоминанием о высоте, с которой человек ниспал. Он помнит совестью «другую жизнь и берег дальний...»

Безусловно, совесть в человеке есть высшее духовное начало, сохранившее связь с Божественным миром и в грехопадении, потому что она неотразимо влечет человека к добру. И как память, как отсвет высшей жизни, которой он жил, совесть, этот Образ Божий в человеке, есть неуничтожимое злом радикальное добро в человеке.

Но это добро в нас больше, шире и глубже совести; оно проявляется во всем извечном томлении человека о Бесконечном, в неутомимом искании Бога. Эти влечения человека не могут быть поняты иначе, как выражение его сверхприродного начала, как неотъемлемо присущий человеку Образ Божий. Об этом и говорит Божественное Откровение о Рождестве Христовом. Оно свидетельствует о том, что в Воплощении природа человека воспринята в ее первозданной чистоте, т. е. в том, что составляет в человеке Образ Божий. В Воплощении вземлется естество, «кроме греха».

Хотя человеческое естество соединяется с Богом и освящается этим в лице одного Господа Иисуса Христа, Бого-человека, но это освящение распространяется на всех людей, потому что Образ Божий в человеке присущ ему отнюдь не в отдельности его от человеческого рода. Об этом с особой выразительностью и силой учит св. Григорий Нисский: «...не в части естества образ и не в ком-либо одном из усматриваемых таким же благодать, но на всех равно простирается таковая сила, а признаком всему то, что всем равно дарован ум, все имеют способность размышлять, наперед обдумывать и все прочее, чем изображается Божие естество в созданном по Образу Его»¹

И так мы приходим к принятым Святою Церковью догматическим обобщениям. Вот они: Господь Иисус Христос, в домирном Своем бытии Бог-Слово, имея все преимущества богоравного достоинства, как бы отказывается на время от присущей Ему Божественной Славы, уничижаясь в вочеловечении, спасения нашего ради, в Рождестве Своем; в вочеловечении совершается соединение Божественной природы с природой человека, не утратившей до конца первозданной сообразности Богу, и этим соединением она не только возвращается к богообщению, бывшему до грехопадения, но приемлется в ипостасное единство с Богом-Словом; так что вследствие вочеловечения Бога-Слова в лице Иисуса Христа природа человека получает новую, благодатную силу и каждый из людей теперь может спастись от силы зла и преодолеть страшную в себе раздвоенность.

Но может остаться и во зле: благодать не насилует свободы. Она способна освятить каждого из нас и вознести к Славе Божией. В этом полнота Откровения о Рождающемся в храмине (Мф.2:11) Боге, пришедшем к людям, и о человеке, идущем к Богу. В этом смысл величайшего таинства, которое содержит в себе неистощимый источник самой высокой, самой чистой радости христианской веры.

Рождающийся в Вифлееме Младенец в одном Лице соединяет две природы: Бога и человека. Это определяет христианство, как религию Богочеловечества, и Церковь, основанную Богочеловеком Господом Иисусом Христом, как Богочеловеческий организм.

В Церкви действует Божественная благодать и человеческая свобода. Церковь существует в исторических условиях, хотя и как духовное Тело Христово. Это и ставит перед церковным сознанием проблему взаимоотношений Церкви и мира, религии и жизни.

Решение этого вопроса определяется учением о Бого-человеке, о человеке и об Образе Божием в человеке. Православие твердо верует в Богоподобие человека при всей несоизмеримости Творца и творения. На высочайших вершинах православно-христианского сознания открывается, что человек, даже в падении своем, не утратил в себе образа Божия. Православное учение о Рождестве Богочеловека возвышает человека, утверждает его высокое достоинство, возносит на необыкновенную высоту, велит его любить и уважать.

На Западе католическое и протестантское учения о человеке принципиально иные. Они принижают человека. И это начинается там с блаженного Августина, который рассматривал различия между Творцом и творением по признаку неизменяемости (Творца) и изменяемости (творения), считая, что человек, как существо изменяющееся, может изменяться только к худшему, почему и произошло грехопадение. Но еще более унижает человека Фома Аквинат и вышедший из него томизм. Согласно с этим католическим учением, человек в сущности сотворен животным, т. е. существом только природным. То, что в нем добро зело, не присуще его природе: это чрезвычайный благодатный дар (donum superadditum), извне сообщенный, как бы приставленный к человеческой природе при сотворении и отнятый после грехопадения. Утратив его, человек остался самим собой, и если он оказался страстным, злым, порочным, то все это, по католическому учению, вполне соответствует природе человека².

В протестантском учении человек оказывается падшим существом, в котором грехопадение совершенно извратило и уничтожило первозданную природу. Разум помрачен, свобода отнята, жизнь поставлена в безусловную и исключительную зависимость от благодати. Это учение тоже унижает человека.

Вот почему господствующие формы религиозного сознания западного христианства всегда благоприятствовали разного рода насилиям и принуждениям в практических отношениях Церкви и мира, религии и жизни. Злого человека по природе своей и невозможно привлечь в Царство Божие или обратить к добру, иначе, как силой, как принуждением. Этим игнорируется, что Бог ждет свободного ответа от человека на Свой призыв, ждет ответной любви на Свою любовь. Не с этим ли связана трагедия и позор инквизиции, всяческих крестовых походов, и даже многих, столь недостойных христианства, форм так называемого миссионерства? Слишком часто отношение Церкви и мира оказывались исполненными гордости и горделивой властности. Верно то, что слишком часто христиане в отношении своем к нехристианам чувствовали себя как богатые буржуа, якобы владеющие большими имениями в духовной жизни, которые «возвышают» их над остальным миром. Как далеко отстоит все это от дивных знамений Вифлеемской пещеры! (Лк.2:12).

Всемогущий – в образе беззащитного Младенца в яслях холодного сарая. Творец мира – в лице Дитяти – в зимнюю стужу без крова над Собой, в крайнем уничижении. Вот оно – самосвидетельство Высшего и безусловного Добра, пришедшего «победить мир» Самим Собой, а не силами этого мира. Не в напыщенности и не в горделивом надмении, а в глубочайшем смирении, и нищете, и сокровенности рождается Великое.

Об этом так важно напомнить христианам в наши дни, когда христианский мир наполняется зловещей суетой вооружений и перевооружений, когда в нем иссякает стремление самоотверженно служить благу ближних по примеру Родшегося в Вифлееме Господа. Не забывает ли христианство, что именно в этом примере содержится залог должного, нормального церковного развития?

А вот другое знамение. Из людей при святейшем сокровеннейшем таинстве Рождества Христова присутствуют только двое: Сама Таинница Пренепорочная Мать-Дева и праведный старец Обручник, олицетворяя в этом предстательстве весь человеческий род. Это знамение свидетельствует о той же, спасительной для всех людей, силе Вочеловечения: о существенном единстве естества человека и всего человеческого рода. Потому-то Пресвятая Дева Мария, Святая Святых человеческого рода, и могла, в Своей чистоте и праведности, предстательствовать за чистоту, за праведность, за все то добро, которое присуще естеству человека, т. е. всему человеческому роду, а Иосиф Обручник – за всю ту верность этому добру, которое сохранялось в благочестии Ветхого Завета.

Пусть же приблизится к Вифлеемской пещере и ко всем ее священным знамениям весь христианский мир, идя к ней не по земным дорогам, а по свету звезды, велением Божиим ставшей вверху, идеже бе Отроча. Дабы все могли приобщиться великой радости Рождества Христова и вместе с ангелами в небесах воспевать и возносить славу в вышних Богу из глубины сердец, исполненных истинным о Господе Иисусе благоволением.