Игумения Севского Троицкого девичьего монастыря Паисия

(Память 30 июля).

В Черниговской губернии, Новгородско-Северского наместничества, недалеко от самого города Чернигова, в одном зажиточном мещанском семействе от благочестивых христианских супругов родилась в 1740 году дочь Параскева (так во святом крещении была наречена будущая инокиня, в честь преподобной Параскевы пустынножительницы, 14 октября). Воспитанная в страхе Божием, юная отроковица прилежно училась русской грамоте и, читая жития святых, в семнадцатилетнем возрасте она испросила благословение своих родителей, и девицей посвятила себя на служение Богу под руководством честных стариц в Севском девичьем монастыре, и ни разу не отлучалась из него для посещения своих родителей. Наружный вид ее был столько же скромен, сколько приятен, и выражал во всех поступках ее благонравие. Сухость телесного сложения усвоилась ей от всегдашнего поста и внимания к своему делу. Она не заботилась о временном и суетном упражнении в делах житейских, но и не была беспечна.

В монастыре ей дано было послушание читать и петь на клиросе, и она исполняла то и другое с большой охотой и всегдашним прилежанием, так что в непродолжительном времени была отличена тогдашней настоятельницей за примерное свое трудолюбие. Кроме таких отличных способностей, для всех было приятно ее целомудрие, за что она удостоена быть уставщицей на клиросе, и старшие сестры с любовью стали повиноваться ей, называя ее своей матушкой. Несмотря на ее молодость, многие добродетели казались в ней естественными, потому что главнейшая – смирение – облекала все дела ее самым приятным видом уважения к каждому, к кому она с чем-либо относилась.

Иногда речь заходила о посте и разрешениях, и к ней, как уставщице, обращались с вопросами. В таких случаях она, обыкновенно, объясняла, что сказано в церковном уставе, и иногда говаривала: «поститься со смирением всегда хорошо. За разрешение самовольное Адам изгнан из рая. А мы, монахини, за малое воздержание надеемся получить рай. К тому же, брашно не оправдает нас пред Богом; но смирение и любовь соделают нас наследниками царства небесного». Кроме должности псаломщицы, или уставщицы, она исправляла должность ризничей и была любима при всех своих должностях. Достигши сорока лет, она сподобилась принять большой постриг – мантию. Пострижение над нею совершено было в Севском Троицком монастыре 13 мая 1779 года, когда наречена она Паисией. А по смерти настоятельницы монастыря игумении Евпраксии, она единогласно избрана на место ее и посвящена во игумении 26 апреля 1791 года преосвященным Аполлосом, епископом Севским и Брянским, в Севском Спасском монастыре, как местопребывании преосвященного.

По любви к церковному пению, игумения Паисия не переставала участвовать в нем и при настоятельской должности. Она становилась, обыкновенно, на первом месте правого клироса вместе с певчими, и при ней всегда лежал церковный устав.

Любимые сотрудницы ее были монахини Маргарита и Мариамия. Обе достойны уважения по своим прекрасным качествам и духовным подвигам. Особенно первая была всю жизнь искренним другом игумении Паисии, и усердием своим, и достаточным состоянием содействовала всем благим намерениям ее о благоустроении монастыря. Родственники монахини Маргариты, помещики Вязьмитины, живя по соседству в Севском уезде, были первые благотворители монастыря. У них бывала и сама игумения, и всегда пользовалась их уважением. Родной брат Маргариты получил графское достоинство и, занимая должность Обер-Прокурора Св. Синода, считал для себя величайшим утешением сделать что-либо полезное для Севского девичьего монастыря. Домовая святыня их, особенно чтимая святая икона Дубовицкой Божией Матери, передана монастырю с обеспечением капиталом, из процентов с которого положено быть неугасимой свече на службах и лампаде пред этой святой иконой. Риза на ней серебряная, вызолоченная и украшена в венцах дорогими каменьями. Самая икона хорошей живописи и большого размера.

Также благотворителями монастыря и усердными почитателями достойной игумении Паисии были и другие лица, из коих отличались богатые помещики Череповы. От них часто присылали милостыню в монастырь. Общая молитва за таких благодетелей, при жизни и по кончине их, возносилась к Богу целые десятки лет с горячим усердием и благодарностью. Были и в городе многие усердные благотворители. Одна замечательная христолюбица, Мария Афанасьева, до самой кончины своей ежедневно выпекала на долю монастыря первую печь белых калачей и посылала их всегда рано утром к игумении для раздачи сестрам. Сначала она была небогата, но Бог благословил дом ее большим изобилием впоследствии и даровал ей мирную жизнь и мирную христианскую кончину посреди многочисленного семейства. При свете духовного разума, одаренная крепостью телесной, игумения Паисия охотно принимала участие в общественных монастырских послушаниях и примером своего неизменного трудолюбия поощряла прочих. Если случалось заметить игумении монастырские мостики нечисто подметенными или нужду в воде для церкви и келлий; то, не сказавши никому, сама принималась за веник и начинала мести, или бралась за ведра и спешила с ними на воду. Таковой пример действовал на сестер сильнее всяких слов и внушений, так что они старались вперед не доводить игумению до исправления работ своею оплошностью и нерадением. Будучи для сестер своей обители примером в исполнении монастырского устава, игумения старалась о соблюдении его между сестрами. Оттого, между ними заметна была строгая подчиненность. Ни одна из них не смела нарушать монастырской заповеди или вмешаться самовольно в чужое послушание. Скромность и молчание были лучшим их украшением. Некоторые решительно держали себя так, как будто их нет в монастыре; ни рассказов о себе, ни расспросов о других у них никогда не было слышно; а вместо того, по монастырскому преданию, дело было в руках, а молитва в устах. Выходя из церкви, они шли, не останавливаясь, каждая в свою келлию, а там продолжали хранить богомыслие и молчание, давая совершенный покой друг другу. В среду и пятницу монастырские ворота не отпирались. Одна калитка около церкви была отперта для приходящих, и там постоянно сидела вратарница, которая могла возвестить, о чем кому нужно спросить в монастыре. Строгая ответственность за каждую вину способствовала не только внешнему порядку в монастыре, но и самые чувства сердца обучала кротости, терпению и взаимному уважению друг друга; мирные отношения утверждались сами собою и способствовали прекрасному духовному образованию сестер. По этим качествам везде можно было узнать Севскую монахиню, и они легко уживались в других монастырях. Но это были сладкие плоды нелегких трудов. И поныне хранится в монастырской ризнице медный параман с таким же крестом и цепочками, более фунта весом. Сказывают, что в этом парамане кающиеся сестры исправляли епитимии церковных и особо назначаемых поклонов, от десяти до ста. Поклоны назначались игуменией по мере сил и погрешностей того лица, кто требовал исправления, и духовное врачевство это было очень действительно. Были также устроены в церковной трапезе две небольшие темницы, украшенные изображениями страждущего Спасителя на кресте в темничном заключении, в багрянице и терновом венце. В другой, такие же трогательные изображения из жизни святого Иоанна Предтечи и его усекновение. Пред ними горели лампады. В этом уединенном и безмолвном месте назначалось схимницам стоять во время богослужений. Они приходили, обыкновенно, ранее всех и уходили после всех; так что немногие и монастырские жительницы видали их в полном схимническом одеянии. Это истинное утаение от людей много содействовало к их душевной пользе. Иногда эти малые темницы служили и для другого назначения, а именно: когда кто требовал усиленного подвига покаяния и смирения, тогда в одну из них приносился высокий крашеный стул с подножием и на нем замыкали небольшой цепью кающуюся подвижницу и оставляли так иногда на сутки и более. После вечерни подавали ей хлеб и воду; но кающиеся иногда и эту скудную трапезу оставляли не тронутой, обливаясь слезами раскаяния, и все это происходило с такой скромностью и состраданием, что не только вне монастырских стен, но даже и в келлиях новоначальных не было известно. Сказывают, что это сильное врачевство было весьма полезно для кающихся и изменяло самые грубые натуры. Великодушные постницы охотно покорялись такой строгости монашеского устава, сами открывали свои немощи и принимали с любовью попечительные заботы духовных матерей своих, с твердой надеждой, что временные страдания послужат им в очищение души и благоприятный ответ на страшном суде Христовом. На стенах церковной трапезы были также прекрасные изображения живописью монашеских подвигов и самого пострижения монахинь в лицах. Все это наглядно располагало юных желать монашества и благоговеть пред его высоким значением, и прежде получения пострига полагать в сердце основание доброй жизни.

Любя уединение и сохраняя твердо монашеские правила, игумения Паисия не жалела трудов и иждивений для пользы своих сестер и для благолепия храма Божия, но к постройкам в монастыре приступала только по необходимости и то с небольшой охотой. Ей казалось так, и очень справедливо, что многолюдство и молва житейских попечений разнесет, развеет монашеские добродетели, которые только и могут совершенствоваться в уединении, в глубине души, как сладкий мед внутри своего улья. На этом основании она почти не отлучалась из монастыря. Бывали у нее выезды к епархиальному архиерею и к некоторым благотворителям, и то весьма редко. Постоянное занятие ее было чтение отеческих книг и молитва. Иногда она прослушивала сама клиросных учащихся церковному чтению, которыми, обыкновенно, занималась монахиня Мариамия и, поощряя их, всегда требовала, чтобы чтение их было громкое и внятное. Для этого объясняла им самый смысл и содержание церковных служб с большой удовлетворительностью и высоко ценила тех, кои внимательно проходили клиросное послушание. Обыкновенно, все дела у нее кончались до звона к вечерне. Отслушав вечерню, она уходила в свою уединенную особенную келлию и до полуночи никому не являлась. Полуночное правило она любила совершать в церкви и часто, никого не беспокоя, даже из своих келейных, одна уходила туда и проводила около часа в усердной молитве; а иногда в это время она обходила несколько келлий, наблюдая, кто из живущих в них чем занимается, и душевно радовалась, если случалось заметить ей в какой-либо келлии выполнение полуночного правила, о чем иногда намекала другим.

Большие сени отделяли ее половину от живущих с нею, и те были разделены надвое, в одной стороне был очаг и хозяйственные помещения, а другая, чистая и опрятная, как зала, служила для входа в настоятельскую келлию и вводила прямо в приемные комнаты. В этой же половине была монастырская канцелярия и сохранялись церковные ключи, которые она сама принимала и отдавала с должным благословением. На церковные службы выходила всегда в полном монашеском облачении и от других требовала того же, кроме больных, которым дозволялось сидеть и одеваться, как могли, по состоянию своего слабого здоровья, лишь бы только не опускали божественной службы. Пищу употребляла дозволенную уставом святой Церкви один раз в сутки, и то с умеренностью и благодарением всех благ Подателю. Чай иногда подавали ей и два раза в день, когда случались посетители или свои, монастырские, сестры по какому-либо делу. В беседах своих она повторяла изречения святых отцов, приличные времени и образу мыслей посетителя. Иногда скажет: «молчание помогает посту, а когда нужно беседовать, то необходимо разрешить и на пищу». И при этом, бывало, угощает из своих рук. А маленьких гостей любила еще и подарить чем-нибудь, чтобы помнили, что были в монастыре. На этот счет у нее всегда был запас поясков с молитвою, вместо узора, или ложечки пу́стынного изделия, которыми часто усердствовали ей Площанские монахи. Многих маленьких девочек-сироток она воспитала в своей келлии, выучила их грамоте и монастырскому рукоделию (мирских рукоделий она не любила и не дозволяла работать их по найму), помогала им обзаводиться одеждой и всем нужным и, когда видела их благонадежность, устраивала на жительство в монастыре.

Современные подвижницы немало удивлялись, что игумения Паисия в нестарых еще летах достигла совершенного бесстрастия, между тем, она открывала им, что и в самой цветущей молодости почти не знала естественной брани, и объяснила это тем, что никогда не допускала себе вольных или осудительных помыслов, или шуток и насмешек над другими, или бесполезных разговоров с мирскими, особенно с мужчинами. Когда же, страждущие такой бранью просили у нее совета и молитв, она с живым участием убеждала их терпеть мужественно приключившееся искушение и молить Бога о своем спасении.

Игумения Паисия всегда любила Киев и в жизни своей несколько раз посещала его и посылала туда стариц из своего монастыря заимствовать порядок службы и послушать добрых советов схимонахов Михаила и Вассиана, и других богомудрых старцев. По этой причине многие обычаи Киево-Печерской лавры вошли в употребление в Севском монастыре и составляют в нем некоторую особенность против чиноположения в других девичьих монастырях. Первый из таковых обычаев есть полный обряд воздвижения Честного Креста посреди церкви, совершаемый 14 сентября, тогда как в других церквах бывает только поклонение кресту, выносимому на середину церкви, и употребление при этом душистой травы васильков, которую нарочно сеют и берут для освящения, укладывая ее под святым крестом в большом количестве, во все дни в году, когда по уставу святой Церкви бывает поклонение кресту, и потом раздают эту траву для пользования больных и недужных. Бывали примеры исцеления, бывали и наказания Божии за пренебрежение этой освященной травой.

Однажды монастырский священник Иоаким Филиппов небрежно взял веточку травы и, положив в свою табакерку, забыл о том. В ночь он почувствовал сильные лихорадочные припадки. Познав свое согрешение, он понудил себя прийти в церковь и, исповедав пред всеми свой поступок, приложился ко кресту и тут же получил исцеление. Он любил вспоминать и рассказывать об этом случае для пользы других. О. Иоаким священствовал при церкви Троицкого девичьего монастыря более 40 лет. В старческой простоте своей он был любим и уважаем всеми. Не только монастырские сестры, но и городские семейства, приезжие, монахи и священники имели его духовником своим. Он всегда молился с особенным чувством о упокоении души Императора Александра I, поминая часто его смирение, как Его Императорское Величество, целуя крест, поцеловал и у него руку, когда при проезде своем в Таганрог в 1825 году принимал встречу у святых ворот монастырских. Каждый раз слезы навертывались на глазах старца, когда он рассказывал кому-либо об этом. Скончался он в 1856 году 8 апреля, напутствованный всеми христианскими таинствами, с упованием на Бога.

На каждой службе, по прочтении отпуста священник благословляет рукой предстоящих в церкви. На Страстной неделе обносят плащаницу вокруг церкви на вечерне Великой Пятницы. При перенесении Святых Даров, во время Великого входа, священник прикасается святой чашей к преклоненным главам предстоящих. В Похвальную субботу пятой недели Великого поста ставят посреди церкви особенный убор для иконы Божией Матери и пред нею совершается торжественное богослужение. Все эти обычаи, как видно, заимствованы из Киево-Печерской лавры.

Смиренная старица навыкла считать каждого выше себя и всем предоставляла первенство, а себе – последнее место. Отсюда она наблюдала, чтобы никто из многочисленных гостей ее не был забыт, но, чтобы все были угощены и успокоены. Ученики богословия в Севской семинарии, по назначению ректоров, нередко произносили по праздникам в монастырской церкви проповеди, и ни один из проповедников, по окончании богослужения, не оставался неприглашенным в настоятельские келлии, где игумения Паисия, сделавши каждому самый ласковый привет, угощала их чаем и завтраком, а при прощании предлагала им на память платочек, в узелке коего почти всегда оказывалась рублевая монета. Милостивое сердце ее не знало любостяжания. Она была скупа только к себе самой; и, хотя одежды ее были очень просты, но благолепие внутреннего человека привлекало к ней сердце каждого. Бывали случаи, что душеполезные ее беседы сильно изменяли душевное настроение слушателей.

В то время около монастыря было немного городских построек. При входе в святые ворота, на улице, свободно росли высокие клены; под сенью их были устроены скамьи для отдохновения богомольцев и странников, которые с ранней весны начинали ехать и идти в Киев и потом, возвращаясь, никогда не миновали Севского монастыря. Тут же был и колодезь под крышей, в виде часовни; но вода в нем, как и на всем Севском грунте, невкусна. Монастырь весь был засеян благовонной травой тмином и зеленел как мягкий луг. Около келлий росло множество цветов. Между роскошными цветниками и высокой зеленью тмина извивались чистые тропинки по направлению от каждой келлии к храму Божию. Вокруг церкви и до настоятельской келлии простирался широкий дощатый мосток, который был содержим в чистоте. Бросить или вылить что-нибудь на монастыре почиталось противным совести и требовало неотложного исправления.

Монастырская ограда охватывала только 65 сажен в длину и 40 сажен в ширину; далее был сад и монастырский огород, обнесенные частоколом; а еще далее старинный крепостной вал, или ров, непригодный для постройки на нем зданий. Живущих в монастыре было немного: с престарелыми и новоначальными не более пятидесяти монахинь. Но все они горячо любили свой монастырь, оберегали его от всякого неприятного слова, и свято хранили заведенный в нем порядок.

В монастыре бывали гости – духовные старцы из Площанской пустыни, которая отстоит от Севска в 50 верстах. Из них были особенно замечательны о. иеросхимонах старец Василий, схимонах Афанасий и ученик его иеросхимонах Макарий, который, по особенной способности руководить, поставлен был от преосвященного Никодима духовником и руководителем Севского девичьего монастыря и потом переселился в Оптину пустынь.

Оживленные рассказы о назидательных примерах духовной жизни и поучительные изречения старцев поддерживали дух истинного монашества и знакомили прочих с духовной жизнью. Чтение отеческих книг и переписывание их уставным письмом под наблюдением опытных, было, равным образом, в употреблении как в Площанской пустыни, так и в Севском монастыре.

Книга св. Иоанна Лествичника была знакома даже малолетним девочкам. Самый язык монашеский от частого употребления книжных изречений и некоторых символических слов был языком особенным, мало понятным для мирских людей. Очевидное покровительство Божией Матери проявлялось в монастыре довольно часто, как в исцелении больных, так и в прочих знамениях. Вот, что сказывала монахиня Мариамия, – та самая, которая пользовалась особенной доверенностью игумении Паисии и была замечательна своей ревностью к монашеству. «Недавно поступили к нам в монастырь две молодые девицы, родом из дворян Смоленской губернии, двоюродные сестры: Мария Ивановна Длотовская, в монашестве Магдалина, была игуменией (1847–1857 г.) в том же Севском монастыре. Умерла на покое схимницей 22-го апреля 1864 года, в час пополуночи, и, в то же время, являлась во сне одной духовной особе, входящей в рай. И Дарья Михайловна Лыкишина, в монашестве Досифея; умерла в том же монастыре 20 августа 1863 года. Обе приехали к нам по благословению известного старца Зосимы и других старцев, Рославльских пустынножителей. Когда въезжали в город по Орловской дороге, то, еще спускаясь за рекой Морицей с горы, думали, что подъезжают к монастырю. Так явственно видели пред собою большую церковь, подобную Киево-Печерской Лаврской, и за ее святыми воротами собрание монашествующих, осеняемых покровом или омофором Царицы Небесной. Они полагали, что такое изображение сделано живописно на ограде церковной, и благоговейно помолились на храм Божий и на святое изображение. Видели то же самое и прислуги, бывшие с ними, и так же молились и удивлялись необыкновенной красоте монастырского здания. Потом видение скрылось. Они подъехали к монастырю и не верили глазам своим. Когда же вошли в церковь, то вдруг познали, что это им было знамение, чтобы искать здесь спасения душам своим. С радостью поклонились чудотворной иконе Молченской Божией Матери и остались в монастыре. В то время жила еще столетняя монахиня Ева, которая помнила исцеление странника сухорукого и много других исцелений.

Еще сказывали достойное замечания о весьма старой монахине Евнике, которая была слепа несколько лет, но имела послушание вратарницы и была очень внимательна к своему делу. Сидя в Караулке за святыми вратами, ежедневно с утра и до вечера она принимала малое подаяние в пользу монастыря от проходящих и пребывала в этом послушании безропотно и в холод, и в зной. В утешение, часто поминала труды великого угодника Божия Николы Святоши, князя Черниговского, бывшего вратарем святой Киево-Печерской лавры, и примером его подвига укрепляла свою душу. Так прожила она в монастыре до глубокой старости и трудилась в этом послушании с той же ревностью. Привычка к месту и тонкий слух заменяли ей зрение, а более того, благодать Божия укрепляла и сохраняла ее. И кроме ее духовной сестры монахини Паисии, едва ли кто мог удостовериться, что она, будучи слепая, несет такой подвиг. Так она была скромна и смиренна в своих действиях!

Впрочем, надо сказать к похвале и остальных сестер, они избегали любопытства, как тяжкого вреда для души своей, и потому каждая могла совершать свой подвиг, не быв замеченной другими. Но вот, какое чудо Бог сотворил с этой слепой: в одно утро, мимоходом, один неизвестный странник беседовал с ней в ее караулке и, уходя, бросил ей в кошелек серебряную монету; она звонко упала на кирпичный пол мимо кошелька и укатилась, а странник ушел. В испуге старица вскрикнула: «батюшка, странничек! я слепа. Пропадет твоя милостыня, я ее не найду...». Найдешь, отозвался уходящий. И старица увидела его вдали, похожим на святителя Николая. С тех пор она прозрела и жила долго, говорят, – более ста лет. Обе они – Евника и Паисия жили богоугодно, во взаимной любви и духовном согласии. В праздники они имели обычай ходить в пустыню за Спасский монастырь. Там был святой колодезь, с превосходной целебной водой, над ним теперь устроена часовня, и в ней хранится резной образ Спасителя, сидящего в темнице. Там они молились усердно Сладчайшему Иисусу и, почерпнув в колодезе святой воды, заходили в семинарию и, называя своими родственниками некоторых учеников, приветствовали их небольшими гостинцами; а между тем, поучали их, что они не простые школьники, но люди, посвященные Богу, которые готовятся быть служителями алтаря Господня, и потому должны хранить чистыми свои уста и сердце, чтобы привлечь к себе благодать Духа Святого. Этот рассказ подтверждал и один почтенный старец священник. Он сам был из числа этих семинаристов и свидетельствовал по священству, что слова этих стариц запечатлелись у него в сердце и послужили ему назиданием во всю жизнь. «Я поминаю, говорил он, имена этих монахинь каждый раз, когда Господь удостаивает меня священнодействовать при бескровной жертве, и не могу довольно воздать им, моим благодетельницам, за их материнские милости, оказанные мне в юности.

Там жила еще смиренная монахиня Епафродита, которая никому не дозволяла видеть полузакрытого лица своего и, при встрече с кем бы то ни было, утаивала его глубоким и продолжительным поклоном и, таким образом, миновала каждого. В то же время жила в великом терпении болезненная рясофорная монахиня Виталия Армянинова. Никогда не просила она помощи ни у родных, ни у знакомых, хотя работать ничего не могла, и чиноположение монастыря необщежительного давало ей на то полное право; но она предпочитала с терпением переносить нужду и никогда не отлучалась из монастыря. Кончина ее была ознаменована явлением на небе особой большой звезды, стоявшей над ее келлией день и ночь до самого погребения. Казалось, она провожала ее за город на монастырское кладбище, и тогда уже скрылась, когда окончилось погребение.

Несколько старее этих была достойная вечной памяти схимонахиня Ксенофонта Соковнина. Умная, великодушная, скромная постница, от юности посвятившая себя Богу и со времени вступления своего в монастырь даже до кончины своей не употреблявшая даже масла постного, отличалась бодростью и здоровьем до глубокой старости. Сказывают, что к ней приехал однажды родной племянник, сын ее брата, с намерением принять благословение от уважаемой его родителями старицы; разыскал ее в церкви и дождался окончания службы; она молча взглянула на него и пошла в свою келлию. Племянник последовал за нею. Она поклонилась ему с порога своей келлии и, затворив за собою дверь, никому ничего не сказала. Внимательная игумения Паисия знала строгую жизнь схимницы и тотчас послала пригласить к себе молодого гостя ее и, видев смущение, успокоила его тем, что обеты схимонахини очень велики; и, если бы Ксенофонта стала беседовать с ним в церкви, то это было бы ей крайне неприлично. А ввести его в свою келлию она тоже не смеет, но молитвы ее ему будут в помощь, потому что он оказал ей долг любви и уважения, которого она никогда не забудет.

Рядом с Ксенофонтой жили еще три единодушные старицы-схимонахини: Евгения, Евсевия и Ксанфия. Все три из богатых дворянских семейств. Они согласились вместе поступить в монастырь и жили в удивительном единомыслии. Одна из них – Евгения – была слабого здоровья и на боку имела широкую золотушную рану, которая часто разболевалась; но терпеливая труженица с постоянным веселием духа заботилась не отставать от своих матерей ни в каких духовных подвигах. Едва двигаясь, выходила она к церковным богослужениям и выстаивала их до конца, остальное же время в келлии проводила в постели, на которой, вместо одеяла, служила ей льняная постилка деревенского изделия. Между тем, родственники их присылали им хорошее содержание; но каждая из них не только не называла его своим, но и просила старшую из них, Ксанфию, предпослать все в вечную жизнь, оставляя на общую потребу одно необходимое. Таким образом, вся жизнь их проходила в большой простоте, любви и смирении. Лучшим примером подражания служили для них жизнеописания святых подвижниц, прославленных святой православной Церковью, а утешением в скорби – обетование вечных благ за терпение. Служившая у них келейница, из крепостных, неграмотная девица, столь преуспела в послушании, что при кончине своей всех удивила своими возвышенными мыслями и речами; и, наконец, при самом исходе души, воспела: «Святому Духу, всякая всеспасительная вина: аще коему Сей по достоянию дхнет, скоро вземлет от земных, восперяет, возращает, устрояет горе». После такого радостного исхода от жизни временной, можно ли сомневаться, что она получила там награду своих трудов и вечное блаженство? От этих благочестивых подвижниц заимствовала свое благое направление схимонахиня Варвара Пушкарева, которая впоследствии была и для прочих хорошей руководительницей. Глубокая преданность ее к блаженному старцу Оптиной пустыни иеросхимонаху Льву положила основание в Севском монастыре жить под руководством старцев и, по наставлению их, иметь ежедневное откровение помыслов духовным матерям, уполномоченным на то от такого же духовного старца с благословения настоятельницы.

Труды подвижнические и преклонные лета игумении Паисии часто напоминали ей о тщательнейшем приготовлении себя к вечной жизни. Она давно предположила в сердце своем сдать настоятельскую должность и водвориться в тишине уединенной келлии, вдали от всех беспокойств и бесед человеческих; но не знала, как это устроить ко благу ввереной ей обители. Всматриваясь в способности своих монахинь, она по справедливости отличала известную нам Мариамию, скромную, умную и неусыпную в заботах о монастырских нуждах. Уже несколько раз приходилось ей беседовать об этом предмете со своей любимой сотрудницей Маргаритой и слышать ее одобрения на то и на другое предположение. И сама Маргарита охотно желала принять великий Ангельский образ – схиму и удалиться от всех беспокойств, сопряженных с должностью благочинной, которую всю жизнь свою проходила по усердию к своей доброй настоятельнице, не быв обязана к тому указным определением от Епархиального начальства, как это впоследствии установилось в девичьих монастырях. Неожиданный приезд высокочтимого ими игумена Глинской пустыни отца Филарета, проезжавшего тогда по делам своей обители в С.-Петербург, решил окончательно их сомнения. Духовно опытный старец дал совет и благословение обеим приступить к необходимой развязке временных обязанностей с тем, чтобы точнее исполнить монашеские обеты. Казалось, надежды их были самые основательные и намерение богоугодное. Но дивный и непостижимый в судьбах Своих Промысл Божий устроил иначе. Крепкая сложением и никогда не болевшая, 70-летняя Маргарита вдруг захворала, и болезнь ее продолжалась два года. В это время многое изменилось, и предначертанный план не мог прийти в исполнение. Напутствованная всеми христианскими таинствами, Маргарита отошла к Господу, Которого от юности возлюбила всем сердцем и усердно служила до последнего вздоха. Общее сожаление давало знать, какой подпоры лишилась обитель, и мужественная игумения Паисия глубоко скорбела, не зная, как приступить к дальнейшему исполнению своего предположения, и почти находилась в необходимости продолжать свое управление монастырем по заведенному порядку. Но время не стоит, и события подвигаются не по нашей воле. Предназначение монахини Мариамии стало обнаруживаться для всех, и для нее самой сделалось весьма понятным.

Строгие меры бдительной Маргариты заменились слабым влиянием казначеи Евстолии, которая почти ни во что не входила. Бывало, Маргарита заметит между сестрами шептание, сейчас подойдет и скажет свое оригинальное поучение: «да, да! И мы были козы, и у нас были роги! Да вот, милостию Божиею пришли в монастырь, и нас учат быть овцами... Займитесь-ка, матушки-сестрицы, своим делом». И как рукой снимет всякое пустословие. В то время и Мариамии легко было идти по стопам такой влиятельной старицы; а теперь всюду встречала ее самая лестная предупредительность, на которую оставалось отвечать одной вежливостью.

Попечительная игумения Паисия на закате дней своих с юношеской бодростью напрягала остатки сил к облегчению для будущей преемницы своей тех дел, которые считала еще не доконченными в обители, для полного ее благоустроения. Поэтому, чтобы более утешить своих чад духовно, она приберегла небольшой капитал на прибавочный штат 10 манатейных монахинь к прежним 17 положенным по штату 3 класса. Святейший Синод утвердил ее ходатайство.

Наступил 1829 год, в котором игумении Паисии исполнилось 40 лет ее управления Севским монастырем, и ей казалось уже необходимым как можно скорее сложить с себя это тягостное бремя. Но, едва огласился достоверный слух о том, что она подает на покой и преемницей ее действительно назначается монахиня Мариамия, как все изменилось, и спокойствие всего монастыря поколебалось... Никто не мог сказать, чтобы Мариамия была недостойна такого избрания; и к тому это дело зависело еще от благосклонного воззрения Владыки и утверждения Святейшего Синода; но смятенные умы ничему не внимали и ясно выражали одно общее неудовольствие. Зависть возбудила злоречие, которое, разжигая страсти, делало недовольными всех, беседующих об этом предмете.

Не успели еще послать нужные бумаги касательно этого дела, как возникло другое обстоятельство, которое, при возбужденном внимании населения, сделалось находкой для недоброжелателей; хотя, в сущности, было достаточно одного кроткого вразумления для неопытных, послуживших причиной беспокойства всему монастырю. Некто, сын богатых родителей, несовершеннолетний юноша, юнкер квартировавшего в городе полка, вознамерился венчаться с молоденькой девочкой сиротой, только что вступившей в монастырь и находившейся в настоятельской келлии. Он ничего не успел, но громкая и весьма преувеличенная молва навлекла серьезное следствие от Губернского и Епархиального начальства, и подвергла весь монастырь большому потрясению. Не скоро уяснилось полное дознание о невинности тех лиц, на кого падало тайное донесение, по обычаю лжи, сделанное будто бы от лица всех монашествующих, оскорбившихся таким соблазном и в безымянных письмах своих, не скупившихся наставлениями и самому Епархиальному Архиерею. Дело дошло и до Св. Синода. К счастью, из Петербурга и из Орла командированы были чиновники примерного благочестия, которые старались кроткими мерами успокоить умы и нашли в монастыре более действительно хорошего, нежели, что было сказано от недоброжелателей. Между тем, такие клеветы и возмущения по Севскому монастырю поставили в необходимость, заслуженную и всеми уважаемую старицу игумению Паисию, дать место гневу, чтобы поспешно удалиться на покой, не представляя уже никаких человеческих соображений касательно управления монастырем, но, единственно, возлагая все упование свое на Бога. В октябре 1829 года игумения Паисия просила о своем увольнении преосвященного Никодима, что, «находясь немалое время в управлении вверенным ей монастырем, по старости лет своих и слабости здоровья, чувствует в силах изнеможение и более управлять монастырем не может». На прошении этом 29 октября последовала резолюция Преосвященного: «игумению Паисию от должности настоятельницы уволить, оставив ее на покое в том монастыре, и объявить ей, за долговременную ее службу, пастырскую благодарность, а об исходатайствовании ей пенсии представить Св. Синоду». 2 ноября от преосвященного Никодима дано было предложение об определении настоятельницей на место Паисии монахини Евстолии, которая 21 ноября 1829 года и была посвящена в Орловском Введенском женском монастыре. Таким образом, вместе с игуменией Паисией, монахиня Мариамия и все прочие монахини и послушницы, находившиеся в настоятельской келлии и проходившие разные послушания, вдруг были удалены от всякого участия в дальнейших судьбах воспитавшей их обители. После уже Епархиальное начальство, по рассмотрении всех обстоятельств, облегчило эту внезапную скорбь, и добродетельной игумении Паисии за долговременную и беспорочную службу была выражена признательность Святейшего Синода, и назначена из государственных сумм пожизненная пенсия в сто рублей ежегодно, которой она пользовалась до самой своей кончины. И другие все, находившиеся при ней, монахини и послушницы были также оставлены при занимаемых ими послушаниях. Но такие дни и недели потрясений равняются многим годам.

Заштатная игумения-подвижница жила тихой, скорбной жизнью. Она жила в бедности. Одна заячья шубка, надетая в один рукав, служила ей день и ночь, зимою и летом, потому что и кровь не грела ее, и жесткая постель не успокаивала многолетней труженицы. Иногда, забытая всеми, она подолгу проливала слезы и глубокими воздыханиями облегчала свое сердце, приучая его смотреть в будущность с беспристрастным самоосуждением, и нередко, в полночь, по обычаю своему, уходила в церковь на молитвенное свое правило. Там, во святом алтаре, полагая бесчисленные поклоны, утешала душу свою неземной отрадой; недавнее, прекрасное и достохвальное, как будто давно прошло и забылось; не находилось даже случаев приятно вспомнить сорокалетнее безукоризненное управление монастырем и множество заслуг блаженной игумении Паисии. Напротив, все спешили все преобразовать, как отсталое и ни к чему не годное... Это тайна Креста!

Понимала это великодушная старица Паисия и мужественно пила ежедневно чашу незаслуженных порицаний то за одно, то за другое, и претерпевала еще множество поношений за свою бедную Мариамию, которая в это время подпала гнету уныния, но в молчании день от дня углублялась все более и более сама в себя и навыкала в смирении духа умной и сердечной молитве.

Наконец, по воле Божией, постигло ее новое, тяжкое испытание: от многих и непрестанных слез темная вода приступила к светлым очам ее: зрение ее померкло. И ночь, и день сделались для нее равно темны и продолжительны.

В это скорбное время некоторые начали приходить к блаженной игумении Паисии и находили ее столько покойной, что и сами заимствовали от нее успокоение своим взволнованным мыслям. Она обращала внимание в скорби их на чудотворную Молченскую икону Божией Матери и советовала прибегать к Ней.

Никакие перемены в монастыре уже не волновали ее окрепшую душу.

В 1837 году, проездом из Петербурга, посетил Севский монастырь Киевский митрополит Филарет и выразил глубокое уважение свое к игумении Паисии. Вспоминал много прежнего и с сердечным участием обласкал болящую монахиню Мариамию, чего она не могла забыть до самой кончины своей и, поминая это, глубоко задумывалась.

Так, незаметно прошло девять лет со времени водворения игумении Паисии на безмолвие, и приближалось ей время блаженного переселения в вечность. Прозирая чистым оком ума в будущее, она благодушно готовилась к этому желаемому часу и, проразумевая, что он уже недалек, пожелала, чтобы еще раз было совершено над нею таинство елеосвящения, к которому она и прежде прибегала в случавшихся недугах. И вот, в один из таковых дней, по желанию ее, принесена была с утра в ее келлию чудотворная икона Молченской Божией Матери. С чувством живой веры взирая померкшими очами к Богоматери, и лобызая Ее святую икону, старица несколько раз преклоняла молитвенно голову и, отпустив от себя икону, воззвала вдруг громким голосом: «идет Сама Царица Небесная!» Лицо молящейся игумении просветилось неземной радостью, и в ту минуту она прозрела. Монахиня с иконой стояла в благоговейном трепете, и все присутствующие исполнились радости. Болящая продолжала молиться; наконец, она тихо поднялась на одре своем и поклонилась Пришедшей невидимо посетить умирающую верную рабу Свою. Все безмолвствовали от удивления, но, по обычаю человеческому, опять скоро засуетились около одра болящей; тогда она, снова возвысив голос, сказала: «Слава Тебе, Господи! Се день и час, его же возжелала душа моя на всякое время! Пресвятая Богородице, не остави мене! Помоги мне, Владычице моя!» И с этими словами она посмотрела весело вокруг себя, и говорит: «я вижу святую чудотворную икону и всех вас». Тогда снова поднесли к ней святую икону, и она, облобызав ее, просила поспешить елеосвящением.

Все было готово, и некоторые старицы собрались участвовать в богомолении, и, когда по тамошнему обычаю на помазывании хор певчих уныло возглашал особые припевы: «Услыши ны, Господи! Услыши ны, Владыко! Услыши ны, Святый!» тихие слезы катились по лицу блаженной старицы, но вид ее был светел и благолепен, как вид Ангела Божия. Наконец, кроткое прощание ее было обращено ко всем предстоящим; с необыкновенной любовью все подходили к ней; и это прощание происходило более часа. Некоторые плакали, другие спешили в церковь к божественной литургии, по окончании которой священник со Святыми Дарами прямо пришел к умирающей. Она в полной памяти и с глубоким смирением исповедалась и причастилась Святых Божественных Таин, в напутие жизни вечной. Тот же священник начал читать канон на исход души. Казалось, старица отдыхала, слушая умилительные молитвы к Пречистой Деве Богоматери и Сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу, и только несколько глубоких воздыханий были убедительным признаком ее сознательного внимания; потом и их не стало слышно. Чистая душа многолетней старицы незаметно и безболезненно разрешилась от тела, оставив самый умилительный отблеск радости на охладевшем челе ее.

Так совершилась кончина блаженной старицы игумении Паисии. Она скончалась 30 июля 1838 года, а погребена 1 августа близ монастырской церкви⁴¹.