Преосвященный Гавриил, архиепископ Рязанский

(17-е июля день вступления на кафедру).

Преосвященный Гавриил родился 17 апреля 1785 года в бедном селе Городкович, Спасского уезда, Рязанской губернии. Отец его Иван Яковлевич Городков был в то время пономарем, а впоследствии в том же приходе состоял священником, при рождении сына они дали ему имя Георгий. Как Иван Яковлевич, так и жена его Евдокия Филипповна, отличались богобоязненностью, простотой и, особенно, кротостью нрава. При значительном семействе и в бедном приходе, они не могли не трудиться над обработкой своей земли, которая, главным образом, и доставляла им пропитание. В таких обстоятельствах своих родителей, отрок Георгий сроднился со всеми недостатками и нуждами, ознакомился с самыми тяжелыми трудами, помогая своему отцу в полевых и других работах, даже и впоследствии, когда приезжал из семинарии на отдых от умственных занятий. Образование его шло своим чередом, и успехи в науках были ценимы начальниками тем более, что с ними соединялось отличное поведение тихого и скромного Городкова.

Перед окончанием курса в семинарии Городков получил священническое место при Касимовском соборе и познакомился с тамошним протоиереем Поликарпом, который, полюбив его за кроткий нрав, предложил ему в супружество одну из своих дочерей. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали этому делу, и между ними все уже было положено на слове, чему радовался и отец Городкова, бывший в то время священником. Но судьбы Божии устроили иначе. В 1809 г. при открытии первой по новому образованию С.-Петербургской духовной академии, вследствие требования комиссии духовных училищ, воспитанник семинарии Городков в числе других избран был к поступлению в состав студентов первого академического курса, и никакие усилия с его стороны, никакие попытки ходатайства некоторых лиц, близких к бывшему тогда Рязанскому архиепископу Амвросию, не могли отменить этого назначения. В декабре месяце 1808 года Георгий Городков отправился в Петербург, дав слово нареченной невесте возвратиться ее женихом. Но Промысл Божий, готовивший в нем сосуд особенного служения, доказал и в этом случае, что человек может только предполагать: не прошло еще и половины шести лет первого академического курса, как невеста студента Городкова, но воле ее отца, была выдана за другого, и студент Городков с того времени почувствовал в себе иное расположение, особенно просветлявшееся и укреплявшееся разумным сознанием цели, к которой человек предназначен, и с детства усвоенным благочестивым настроением души.

В 1814 году, при ректоре академии архимандрите Филарете (впоследствии митрополите Московском) и при инспекторе ее архимандрите Филарете (впоследствии митрополите Киевском) студент Городков кончил курс академического учения, со степенью магистра богословия, и в том же году назначен профессором богословских наук в Рязанскую семинарию, которая в то время была преобразована и должна была войти в округ семинарий предполагавшейся к открытию в 1816 году Московской академии, по новому положению. Этот светский профессор богословских наук ничем не отличался в образе жизни от строгого аскета и, совершенно погрузившись в изучение предоставленного ему высокого предмета, вел жизнь совершенно уединенную, в мире отшельническую, и, среди всех развлечений, требуемых мирскими приличиями, сосредоточивался в самом себе. Верный внутреннему своему обету, затаенному еще в бытность в академии, Георгий Городков, в следующем 1815 году, принял звание инока, с именем Гавриила, и пострижен был в монашество, при архиепископе Феофилакте (что был после экзарх Грузии и митрополит) ректором Рязанской семинарии архимандритом Иеронимом, в Рязанском Спасском монастыре, где проходил послушание в сане иеродиакона, потом иеромонаха, а с 1 декабря того же 1815 года получил в управление Рязанский Троицкий монастырь, и поставлен настоятелем его уже в сане архимандрита, которого удостоен был 27 февраля 1816 года, в начале же 1817 года принял должность инспектора Рязанской семинарии.

Но эти обязанности лежали на нем недолго. Комиссия духовных училищ, в которой тогда сосредоточивалось главное духовно-учебное управление, внимательно следила за ревностной и благоразумной деятельностью архимандрита Гавриила, и в следующем, 1817 году определила его ректором и богословских наук профессором Орловской семинарии, которая была назначена также к преобразованию и должна была войти в учебный округ Киевской академии. Вместе с этим, архимандриту Гавриилу надлежало управлять и Орловским Успенским монастырем, ныне обращенным в архиерейский дом. В короткое, с небольшим годичное, время управления его Орловской (бывшей тогда в Севске) семинарией, в первом по преобразовании ее курсе, приготовлены были им воспитанники богословского класса к высшему академическому образованию; и это были юноши, впоследствии сами сделавшиеся ректорами академий и потом архиереями. Из них первое место занимал студент Иван Алексеевич Борисов, знаменитый по уму, обширной учености и дару слова, впоследствии Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический, и член Святейшего Синода. В 1819 году, ректор Орловской семинарии архимандрит Гавриил из Севска переведен на те же должности в Нижегородскую семинарию, опять с целью преобразовать ее; причем надлежало ему также управлять Макарьевым Желтоводским монастырем. Таким образом, в трех семинариях был он главным деятелем преобразования, требовавшего знания, обширной опытности и разборчивости в подобных реформах. Такие достоинства привлекли к нему доверенность окружного академического управления, которое возложило на него поручение обревизовать Вятскую семинарию. Внушая подчиненным ему наставникам чувства кротости и справедливости в их отношениях к воспитанникам, он пользовался любовью тех и других, и таким сближением их в себе самом быстро вел к преуспеянию в умственном и нравственном образовании.

В 1828 году архимандрит Гавриил окончил поприще учебной своей деятельности и вступил на новое, требовавшее от него трудов епархиальных. 20 мая 1828 г. он был хиротонисан во епископа Калужского и Боровского. Калужская паства в лице нового своего святителя с умилением встретила такую кротость и благоприветливость, какая редко замечаема была в его предшественниках. Он, как добрый служитель Христа, жил, действовал и управлял своей паствой вполне согласно с наставлением апостола Павла юному его ученику Тимофею: «подобает быти епископу непорочну, трезвену, целомудру, благоговейну, чисту, страннолюбиву, учительну, кротку». Несмотря на цветущий 43-летний его возраст, все видели в нем правило веры, образ кротости, пример воздержания и прочих христианских добродетелей.

По истечении трех лет управления Калужской паствой, преосвященный Гавриил 26 августа 1831 года переведен был на кафедру епархии Могилевской и Полоцкой, куда требовался особенно мудрый пастырь, ибо предстояла великая борьба с униатством. И преосвященный Гавриил оказался здесь наилучшим деятелем. Положив в основу своей деятельности миролюбие: миролюбие в сношениях с должностными лицами, миролюбие в проповедях, в обхождении со всеми людьми и, в то же время, твердо и осторожно относясь к римскому духовенству, владыка за 5 лет своего управления Могилевской епархией приобрел для православной Греко-Российской Церкви от католиков и униатов духовных лиц и мирян обоего пола 59785 душ! Такова была сила его влияния. Даже католики, и те воздавали ему глубокое уважение и преданность. Многие униаты обратились к православию из уважения к нему. Но что всего замечательнее – самые противники креста Христова – евреи, противляющиеся Сыну Божию, свободно подчинили себя благоуважением и преданностью служителю Его и архиерею». Это они ясно выразили в своем адресе, который поднесли Владыке при переходе его на Рязанскую кафедру. Вот этот адрес:

О, пастырь Гавриил! Твое светило составляло радость Израиля: но путь твой, благословенным Богом и царем, ныне оскорбляет печальные сердца их! Увы! Ты, пастырь всех, как благодетельное солнце, изливал благотворения твои на всех, к тебе прибегающих: странный и беспомощный имел в тебе защиту, бедняк находил пропитание, вдовы и сироты, яко во дни Илиины, напитаны были из чванца муки и елея, в тебе неистощимыми, обиженный в правде не оставался в ходатайстве твоем беззащитным, но что величественнее всего, – твое премудрое руководство бывшей в руце твоей паствы гремело уже в устах наших, – а жизнь твоя святая поражала мысли каждого! И потому, дражайший пастырь, мы, будучи утешены твоим священным духом и признавая тебя, яко кроткого Ангела, утешителя всех, недостойными устами, но в пламенности сердца всего нашего общества, приносим тебе похвальное сие: «О, Боже! Ты отнимаешь от нас свои черты, и оставляешь нас во мраке бездны; Ты нам внушил рыданье, но наши слезы прекрати; днесь тех же излияние слез прими, как запах от кадил; соделай, чтобы архипастырь Гавриил продолжал одни лишь дни благие; проведи его прямым и веселым путем к стране желанного покоя, прямой стезею доведи его, и прочно счастье его устрой! Аминь.

Еще более глубокие чувства питало к преосвященному подведомственное ему духовенство, что и было выражено в различных адресах 1837 года, когда преосвящ. Гавриил был назначен архиепископом Рязанским.

Но с каким сетованием провожали преосвященного Гавриила могиляне, точно с такой же радостью ожидали и встретили родного своего, Богом указанного, архипастыря рязанцы. Где воссияла заря жизни преосвященного, там же, по-видимому, готовилось успокоение преклонных лет его. В Рязани все приветствовало преосвященного светлой радостью и живым чувством, как бы при нечаянном возвращении дорогого родственника из дальней стороны; да и преосвященный, со своей стороны, был ласков, обходителен и благолюбезен со всеми знаемыми, как и за 20 лет назад. Но при всей радостной встрече со стороны Рязанской паствы отеческое сердце преосвященного опечалено было скорбью о недавно постигшем г. Рязань несчастии. До прибытия его, в полночь под 17-е число июля, в центре города сделался пожар, который, при усилившемся ветре, истребил многие самые лучшие дома, каменные и деревянные, и лавки с товарами, тянувшиеся линией по большой Московской улице и около рыночной площади. Губительное действие огня продолжалось с великой силой до 6 часов утра, и убытка одному только торгующему сословию причинило на многие сотни тысяч рублей. Проезжая по площади к собору, архипастырь с скорбью в сердце видел еще дымящиеся развалины домов. Принимая у себя в доме, а некоторых и сам посещая, преосвященный укреплял дух их утешениями в надежде на милость Божию, и поучал путям Божественного Промышления о спасении человеческом.

«Подобные примеры посещения Божия», говорил он с ними в беседе: «бывают или за грехи наши, или для того, чтобы в испытуемых явились дела Божии, как и на слепорожденном, упоминаемом в Евангелии. В последнем случае, от вас зависит, любезные мои сограждане, чтоб в постигшем вас бедствии явилось преславное дело Божие. Имейте только веру Божию, моляще, просите, и даст Господь. Бывают скорби, попускаемые Промыслом Божиим, чтобы наша вера и упование на Бога были в нас действенны. Господь умеет удивить милостью Своею боящихся Его, имейте же веру Божию, держитесь крепко упования, и – потерянное возвратится с лихвою, а испепеленное воздвигнется еще в лучшем виде. Будьте только благочестны и богобоязненны, а у Господа Бога много средств, и у Него не изнеможет всяк глагол». Сими и подобными словами добрый пастырь наставлял погоревших граждан, и, вместе, утешал их любовью, тихостью и сердечным участием. И действительно, не прошло и пяти лет, как все восстановилось в обновленном, превосходном виде, раны совершенно зажили, и страшный, опустошительный пожар остался только в памяти, но не в печальных своих последствиях.

С возобновлением и новым устройством зданий на местах пожарища, быстро и почти в одно и то же время начались обновления и капитальные улучшения почти во всех храмах Божиих по г. Рязани. С этого времени начавшееся благочестивое движение продолжалось во все время, пока преосвященный Гавриил управлял Рязанской паствой. Сие движение было видимо, равным образом, по городам уездным и по селам Рязанской области, так что постройка новых церквей, распространение их, улучшение и благоукрашение, приобретение во многих городских церквах Рязани новых колоколов, от 100, до 500 пудов в каждом, – все это стоило таких капиталов, каких не было употреблено во все, в совокупности взятое, время предшествовавших ему рязанских архиереев (1817–1858), несмотря на то, что многократные неурожаи, даже голод, и военные действия, особенно в последние годы правления его, несравненно более тягостны были для народа, нежели при его предшественниках.

Начало сему благочестивому движению положил сам преосвященный Гавриил в кафедральном соборе, замечательном по его громадности и великолепию. Собор этот с наружной стороны почти никогда не был исправляем, а потому, от времени потерял прежнее благолепие, а соборная колокольня, возведенная только до двух ярусов, оставалась в таком недостроенном виде почти 50 лет, до прибытия преосвященного. Грустно смотрел он на это, но, возложив на Бога твердое упование, которому поучал, и в котором утверждал погоревших граждан, решился приступить к делу. В 1839 году он сделал воззвание ко всему Рязанскому духовенству о добровольном приношении, и о приглашении благочестивых прихожан и церковных старост к посильным пожертвованиям; в то же время, обратился он с письменными отношениями по сему предмету и к уездным предводителям дворянства, прося благочестивого их содействия к совершению своего предприятия, и независимо от того, частными письмами, искал помощи у именитых людей, живших вне Рязанской епархии, в любви коих и готовности на всякое благое дело был уверен. Словесные овцы вняли голосу доброго своего пастыря – вняли даже и те, которые не были от пастырского двора его. Пожертвованная сумма, по собственноручной записке преосвященного, восходила до 11 тысяч рублей сер., кроме 30 тысяч рублей, исходатайствованных им у Св. Синода, собственно, для довершения колокольни. Таким образом, с Божией помощью, видимо благословлявшей ревностное усердие его к престольному всей епархии храму, в течение двух лет довершена колокольня и увенчана крестом с яблоком, вызолоченными через огонь, после чего колокола перемещены на третий ярус; стены собора и кругом его терраса покрыты масляной краской, а кровля на нем, как и на пяти главах, сделана из нового железа и покрыта медянкою на масле, главы же исправлены каменным построением, усеяны по голубому полю медными золочеными звездами и увенчаны таковыми же крестами с яблоками. Обновление это дало совершенно иной вид Рязанскому храму, которому и по архитектуре, и по громадности нет подобного между древними постройками, кроме кафедрального храма Астраханского.

Едва кончилась эта забота попечительного архипастыря, как подоспела другая, для отеческого сердца его еще более чувствительная. В 1840 году настала сильная, почти все лето продолжавшаяся засуха, и вследствие того, по всей Рязанской епархии, страшный голод, который тем сильнее чувствовался, что и предшествующий 1839 г. был неурожайный. На хлебородной полосе Рязанской губернии, по правой стороне реки Оки, более бедные крестьяне ели хлеб, изготовленный пополам с мякиной, а на другой – болотистой и лесистой – употребляли хлеб, смешанный пополам с древесной корой, листьями и болотными растительными кореньями. В Рязани, где и хлебные запасы в большем пред уездными городами количестве, и доставка их из других мест удобнее, по водяному сообщению, хлеб возвысился в цене до 4 р. 50 к., по тогдашнему курсу серебра – цена, которой не могли запомнить и старожилы! При этом общем бедствии, первое свое попечение преосвященный обратил на вдов и сирот, состоящих в ведомстве духовного попечительства, повелев, кроме единовременной выдачи суммы, потребной для пропитания каждого лица, удвоить получаемое ими пособие, добавок сей немедленно разослать через сотрудников и производить его впредь до особого распоряжения. Устранив, по возможности, голодную смерть от вдов и сирот, надобно было подумать и о прочих, особенно многосемейных священно-церковнослужителях. Чтобы скорее помочь им, он предложением своим поручил консистории немедленно разослать благочинным указы, по силе которых они должны были истинно нуждающимся в насущном хлебе священно-церковнослужителям, соразмерно семейству каждого из них, выдать известное количество денег из церковной суммы, с возвращением их в течение трех благополучных годов. Сердоболие его столь же деятельно простиралось и на все народонаселение, особенно сельское. Местный, в то время, начальник губернии – Б. М. Прокопович-Антонский, из донесений чиновников знал о бедствии народа; но самая мрачная сторона этого бедствия была от него скрываема: он не видел того хлеба, которым с мучительной тоской кое-как пробавлялись несчастные. Преосвященный, которому через благочинных все было известно подробнее и вернее, со слезами показал ему вышеописанный хлеб. Содрогнулся добрый, благочестивый и человеколюбивый губернатор! В частых личных сношениях, и без этого случая всегда искренних и дружественных, оба верховные провинциальные начальники единодушно и с христианской заботливостью обсуждали меры возможного и скорого вспомоществования бедным. Вследствие этого, начальник губернии, на первый раз распорядившись зависевшими от его власти средствами, поспешил ходатайством своим о помощи у министра внутренних дел, а преосвященный обратился с молением к одному именитому боярину, Н. Г. Р-ну, который всегда уважал и высоко чтил святую жизнь его. И вот, немного спустя, на реке Оке, близ Рязани, явилась барка, нагруженная кулями с хлебом, и открыта была на ней цена ржаной муки по 50 коп. сер. за пуд. Вскоре потом страшный голод, благодаря распоряжениям министерства и деятельности местных властей и во всей губернии перестал быть страшным.

Кроме сих действий человеколюбия и милости со стороны преосвященного, у него, при архиерейском доме, открыто было каждую неделю милостинное печеным хлебом и деньгами подаяние. Откуда был этот хлеб, откуда эти деньги, ведает один Бог. Судя по скудости его средств, надобно полагать, что в этом участвовали люди, хотевшие благодетельствовать святительскими руками, чтобы не ведала шуйца, что творит десница. Мзда их, как и верного раздаятеля, написана на небеси.

В 1841 году преосвященный Гавриил был вызван на один год для присутствования в Св. Синоде. Когда владыка, при отъезде в Петербург, посещал собор и др. церкви для поклонения св. иконам, жители Рязани всех сословий и возрастов стекались в необычайном множестве и так обступили архипастыря, что он, при переходе из Архангельского собора в Рождественский и из сего последнего в Успенский, едва мог двигаться от тесноты. Всякий желал получить благословение архипастыря, как залог милости к себе Божией. Архипастырь сей благочестивой жизнью, кротким и добродушным обхождением, привлек к себе сердца всех граждан, так что почти никто без особенного душевного волнения и невольных слез не мог с ним расставаться.

По прошествии года преосвященный Гавриил был оставлен при Синоде еще на год. Эту весть епархия приняла с глубоким сожалением, да и сам владыка тяготился новым урочным временем. Душа и сердце его постоянно были в Рязани. Иногда он как будто завидовал отправляющимся на родину рязанским жителям, и, провожая некоторых, при прощании с ними, обращался к стороне рязанской, издалеча благословлял любимую свою паству и призывал на нее милости и щедроты небесные.

В 1848 году, Божиим попущением, во всей Рязанской епархии около трех месяцев свирепствовала холера. Сердобольный и попечительный архипастырь повелел, чтобы в кафедральном его городе, в определенный день, по всем церквам отправили всенощное бдение Всемилостивому Спасу и пели покаянный канон с акафистом, возбуждая всех и каждого к покаянию, а на утро, по совершении литургии, из кафедрального собора открыл крестный ход около всего города, в преднесении хоругвей и икон от всех градских церквей, совершая литии на повороте каждой улицы. Несмотря на сильную засуху, когда, при многолюднейшем стечении народа, от пыли едва можно было узнать человека в лицо, несмотря на удушливый жар, иссушавший у каждого уста, и на томительную жажду, благопопечительный архипастырь, удрученный летами, изможденный строгим постом, едва поддерживаемый поочередно иподиаконами и диаконами, сам совершил это шествие, продолжавшееся более четырех часов, и на каждой литии, во время чтения молитвы, преклоняя колена и повергаясь лицом на землю, со слезами просил Милосердого Бога о помиловании города и всей его паствы. Для поддержания покаянного и молитвенного настроения в народе и, через то, для укрепления его духа упованием и преданностью воле Божией, архипастырь вслед затем повелел из каждой приходской церкви поочередно совершать шествие, с местными иконами и хоругвями в кафедральный собор, износить из него чудотворную икону Богоматери Феодотьевской, и в приходском храме с вечера отправлять всенощное бдение в честь Богоматери, с акафистовым пением пред той иконой, по чину неседального пения, совершаемого в субботу на 5-й неделе Великого поста, – а на другой день, после литургии, совершать крестный ход около кварталов прихода той церкви и возвращаться обратно в собор дли постановления чудотворной иконы на ее место. Такое непрерывное молебное общественное богослужение по приходским церквам весьма многих расположило к говению и причащению Св. Таин, отчего видимо укрепился дух народа, и уже не так возмущался смертными явлениями холеры, которой губительное действие, между тем, со дня на день ослабевало приметно, а к исходу сентября месяца, по благости Божией, и совсем прекратилось. – Благочестивый архипастырь и в этом случае предшествовал своей пастве и возбуждал всех к излиянию благодарения благодеющему Господу. Снесшись с гражданским начальством относительно оповещения жителей, он повелел, чтобы 2-го числа октября по всем церквам г. Рязани с вечера совершено было всенощное бдение, а на утро, по совершении ранних литургий, все духовенство собралось в кафедральном соборе и, под председательством архипастыря своего, при многочисленном стечении народа, принесло благодарение Господу с коленопреклонением. При этом случае благочестивый архипастырь беседовал к народу, как отец, и указывал причину гнева Божия во всенародной греховной рассеянности, превозмогающей и самое долготерпение Божие, торжественно пред лицом всех и от лица всех исповедал грехи и беззакония народа, словами пророка: Тебе, Господи, правда, – нам же стыдение лица (Дан.9:7)! Поблагодарив паству свою за послушание гласу его, что в дни скорби и смертоносной болезни она не ожесточила сердца гордой мыслью о себе, но, смиренно исповедав правду Божию, праведно наказующую, признала свои неправды пред Богом и смирилась под крепкую руку Его; архипастырь с кротостью и любовью заметил предстоящим, что для умилостивления праведного гнева Божия недовольно одних слез и воздыханий, исторгнутых грозным бедствием, но требуется истинное и искреннее покаяние, т.е. перемена нечистого на чистое, перемена порочной жизни на добродетельную. «Если, – говорил святитель, с приметным понижением дрожащего голоса, – если спасенные десницею Божией от смерти, поминутно угрожавшей, мы предадим забвению недавно прекратившееся смертное посечение и наши обещания – жить добродетельней, то, что сотворит с нами Господь праведный и долготерпеливый за ожесточение наше – я недоумеваю... Пусть каждый сам произнесет приговор, вспомнивши притом об участи бесплодной смоковницы; а себе, за мои и ваши грехи, я буду ожидать суда без милости, наказания без помилования, гнева без конца...» и слова сии прекратились слезами и едва сдерживаемым рыданием. Наконец, заключив свое слово убеждением к благотворению и делам милосердия, особенно в дни приближающегося голода (от бывшей во все лето страшной засухи), архипастырь напоминал еще о священной милости духовной, т.е., чтобы, благодетельствуя живым, пасомые им не забывали благотворить и скончавшимся от смертоносной язвы братиям, моля Господа о упокоении их в небесном Его царствии, с приношением бескровной жертвы о душах их, и творя за них милостыню. «Опасно, – говорил архипастырь, – и недобросовестно думать, что они грешнее вас были, и повиннее смерти; ибо Сам Бог из среды живых восхитил не нас, а их, по неиспытанным судьбам Своим. Вспомните, что сказал Господь о слепорожденном: ни сей согреши, ни родителя его, но да явятся дела Божия на нем. Так и в смерти братий наших Господу угодно указать нам не на грехи их, но показать дело Божие Свое, т.е. телесной и временной смертью их вразумить и предохранить нас от смерти душевной и вечной. Почему знать? может быть, мучительная, и, можно сказать, мученическая смерть их послужила к примирению с нами раздраженного Бога и к умилостивлению правосудия Его, оскорбленного нашими грехами; они – жертва за нас!»

Попечительный архипастырь не ограничился заботливостью об одном кафедральном своем городе, но простер ее на всю свою паству, действуя на умы и сердца всех пасомых через благочинных, которым циркулярно предписал, чтобы они, между прочими потребными наставлениями, преподавали страждущим вещественную помощь, обстоятельно доносили ему, ревностно ли священно-церковно-служители исполняют свои обязанности при открывшейся эпидемии, – и благочинные постоянно доносили ему, как о начале открытия эпидемии в их округах и ее действии, так и об усердном исполнении обязанностей со стороны священников, по долгу их звания, и о совершении общественных молений по примеру города кафедрального. Между тем, архипастырь, как истинный сердобольный отец, вел собственноручно келейную запись о смерти священно-церковно-служителей своей епархии по донесениям благочинных, и запись сия остановилась на 20-м числе октября, по коей число жертв эпидемии из лиц епархиального клира простиралось до 155 человек. В этой записи показывалось имя умершего, звание его, место нахождения на службе, лета и день кончины. Кроме отеческого с его стороны призрения оставшихся в сиротстве семейств и возможного вспомоществования им, почему знать, не была ли запись эта, вместе, и домашним помянником в келейных его молитвах пред Господом.

Преосвященный Гавриил давно помышлял об учреждении в кафедральном городе училища для девиц духовного звания. При всем сознании необходимости и пользы сего учреждения, благая мысль сия оставалась без выполнения по недостатку средств. Грустное зрелище бесприютности круглых сирот, оставшихся после умерших от холеры, поразило чадолюбивое сердце архипастыря и победило нерешительность его, происходившую из строгой осмотрительности и осторожности в подобных предприятиях. Следуя живому чувству сострадательности и исполняясь упованием на милость Божию, он решился с ограниченными средствами приступить к благому началу, хотя в самом малом размере. Исходатайствовав разрешение на открытие сего училища, преосвященный 30 апреля 1852 года учредил попечительный комитет об устроении оного из избранных им лиц под непосредственным своим надзором. И не посрамилось живое упование его на невидимую помощь Божию. Не прошло и года, как училище уже было открыто в собственном двухэтажном доме. И посещение училища было любимой прогулкой преосвященного, вплоть до отбытия своего на покой. Не было нарочитого праздника, в который бы он не прислал детям какого-нибудь подарка, а в праздники Пасхи и Рождества Христова к детским подаркам прилагал еще и деньги, всякий раз не менее 15 руб. «Они – сиротки, – говаривал он: – их некому приласкать, отца и матери нету. Кто из нас не помнит детского своего возраста? Дети любят ласковое с ними обхождение, ласковость смягчает сердца и загрубелые. За это и сиротки любили его от всей детской простой души, и только что он показывался, радостно передавали одна другой: «Отец наш идет!»

В то же время неусыпной деятельностью и пастырской ревностью преосвященного Гавриила подготовлялось церковное торжество – это освящение в Зарайске единоверческого храма, в честь нерукотворного образа Всемилостивого Спаса, каковое и совершилось 25 ноября 1856 года. Зарайские раскольники, уклонявшиеся от св. Церкви и православного священства, кротким убеждением и непосредственным вразумлением доброго архипастыря Гавриила, наконец, привлечены были к святому единению. По представлению его, Святейший Синод благословил в г. Зарайске устроить благовидный храм, во вкусе древнего зодчества, так, чтобы он увенчан был пятью главами, и чтобы внутреннее устройство его приспособлено было к потребностям ревнителей старины. Поэтому иконостас со св. иконами поставлен был в новопостроенном храме тот самый, который до того находился в моленной часовне раскольников, а древняя священная утварь препровождена в дар от пресвященного Гавриила из архиерейской ризницы и крестовой церкви, как то: древний антиминс, освященный лета 7157 (1649), сребропозлащенные сосуды, устроенные лета 7161 (1653) Мисаилом, архиепископом Рязанским, потир, дискос, звездица, лжица, тарелка и ковш, напрестольный сребропозлащенный крест, устроенный лета 7132 (1624), плащаница вышитая золотом и серебром (известная Московскому обществу любителей истории и древности), устроенная лета 7020 (1512), при благоверном царе Василии Ивановиче, замышлением Солодшинского архимандрита Досифея. Вещи сии, освященные древностью, возбуждая благоговейное внимание всех, особенно ревнителей старины, приступивших к единению с матерью Православной Церковью, переносили воображение их к временам патриаршества всероссийского. Все это, накануне освящения, перенесено с крестным ходом из соборного Зарайского храма, с находящейся в нем древнейшей исторической иконой святителя и чудотворца Николая Зарайского, принесенной в Зарайск в 1224 году из Корсуня; святыня сия встречена была в единоверческом храме, прибывшим из Москвы к освящению его, Рогожской благословенной церкви священником Симеоном вместе с новопоставленным из среды их к Зарайской благословенной церкви священником Иоанном. Крестный ход приветствован был тропарем св. Николаю, который пропет, по древнему напеву, хором из единоверцев. Во время всенощного бдения старинный напев и некоторые особенности в чтении псалмов и молитв, непротивные духу истинного православия и верности церковных преданий, православные слушали без смущения духа, и каждый, по степени своего усердия, выражал сердечные чувствования усердной молитвой.

На другой день освящение началось по древнему чиноположению молебным пением с водоосвящением среди храма, а по перенесении приготовленных к освящению престола вещей и богослужебных сосудов в алтарь, двери его были затворены, и из мирян никто не мог видеть, как происходило освящение. Впрочем, оно совершалось так же, как и освящение православных храмов, с той только разностью, что действия освящающих были несравненно продолжительнее, а пение псалмов повторялось до двух раз и более. При помазании престола св. миром, и, особенно, когда древний антиминс, освященный в дни патриаршества Иосифа за 207 лет до того времени, полагаем был на св. трапезе, при многократном пении псалма: «се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе», некоторые из единоверцев не могли удержаться от радостных слез, видя освященный престол благодати, приемлющей всех заблудших. Эти слезы исторгались, быть может, и от воспоминания о прежнем самовольном их отчуждении от св. Церкви, после чего они так долго не внимали истине и не понимали высоких и поучительных слов царя пророка: се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе, – жити в единении духа, в союзе мира и любви с св. Церковью и со всеми православными ее чадами.

По освящении внутренних частей храма и по возжжении светильников пред св. престолом, совершен был ход вокруг церкви, в преднесении запрестольного креста и хоругвей с иконами и свечами. Но обхождение допущено было в направлении от западных дверей к северу, и от востока, по течению солнца, на юг и запад. Во время сего хода быть внутри храма никому не дозволялось; в нем оставались только два певца. Затворенные западные двери храма никто не должен был отверзать, кроме священнодействующего предстоятеля, который, по входе в храм, осенил всех предстоящих крестом и окропил освященной водой. Затем прочитана была благословенная грамота, данная единоверческой церкви от преосвященного Гавриила, архиепископа Рязанского, и начались, по чиноположению, часы и самая литургия. Освящение храма с литургией продолжалось более пяти часов, но, несмотря на продолжительность священнодействий, никто преждевременно не вышел. Единоверцы и православные с равным благоговением слушали чтение и божественное пение, и порядок никем и ничем нарушен не был.

Так совершилось освящение Зарайской единоверческой церкви! Архипастырю Гавриилу суждено было присоединить к единоверию отпавших от св. православной Церкви; ибо те же самые духовные доблести святительства его, которые в Могилеве привлекли к нему тысячи униатов и даже католиков, при помощи благодати Божией, и здесь победили упорство и привели к чувству сознания истины Божией так долго находившихся вне Церкви заблудших овец ее.

Разнообразные труды по епархии, вне и внутри кафедрального города, не поглощали всего внимания преосвященного Гавриила. На сердце у него издавна лежала забота ближайшая, домашняя – это возобновление крестовой архиерейской церкви, а еще более – кафедрального собора. Работа по тому и другому предмету давно уже и производилась почти невидимо, ибо предполагалась отделка внутренняя. Крестовая церковь, во имя св. первомученика архидиакона Стефана, находится в среднем этаже каменного архиерейского корпуса, под самым архиерейским кабинетом, и устроена с давних пор покойным архиепископом Симоном, соучеником и потом сотоварищем на службе в Новгородской семинарии св. Тихона Задонского. Она помещалась на пространстве не более 15 квадратных аршин, с алтарем, и отделялась от парадной лестницы холодной залой, отделявшейся от церкви капитальной стеной с небольшой дверью. В этой зале, довольно неблаговидной, с северной ее стороны, во все протяжение стены помещались сложенные в поленницы дрова. Церковь была бедна и убранством, и утварью. С самого поступления на епархию, грустно смотрел на нее преосвященный – всегдашний любитель благолепия храмов Божиих, – тем грустнее, что средств к исправлению ее в виду никаких не имелось. Но любящим Бога все поспешествует в благое – за эту боголюбивость пасомые и его самого любили, и, облегчая заботу его приношениями своими, предваряли даже невысказанные им затруднения; так что, в одно и то же время, средства лились рекою и на собор, и на крестовую, – и как там, так и здесь деятельно приготовлялось все нужное к возобновлению. Наконец, начались работы: в капитальной стене сделаны широкие арки, через что зала соединилась с крестовой Церковью, иконостас и иконы возобновлены, стены расписаны, утварь и ризница улучшены, и благолепие храма возвысилось помещением в нем икон очень хорошего древнего письма, украшенных серебряными окладами, а инде и с позолотой московской лучшей работы. Иконы и старое изломанное серебро преосвященный отыскал в значительном количестве, пересматривая кладовую архиерейского дома. Возобновленная, таким образом, крестовая стала совсем другой, сделалась и обширной и благоукрашенной; так что в ней теперь собирается к богослужению множество народа, особенно, в праздники.

Независимо от сего, в то же время, продолжалась работа и во внутренности кафедрального Успенского собора. Не было ни одного чертежа, ни одного рисунка, никакой работы, которой предварительно не осмотрел бы сам преосвященный.

Огромное и величественное это здание, превышающее третьей долей большой Успенской собор, начато постройкой в 1684 году, при митрополите Рязанском Павле Моравском, и окончено вчерне при митрополите Авраамии, около 1690 г., а в 1692 году, в ночи на 17 число апреля, разрушилось почти до основания; почему в следующем 1693 году, постройка сего храма начата вновь, по уменьшенному размеру, и в окончание приведена к 1700 году, при митрополите Рязанском Стефане Яворском.

Спустя 96 лет, по причине оказавшихся трещин в сводах и колоннах, оные поддерживающих, от высшего начальства велено было сломать храм, так как на исправление его, по смете, нужно было употребить до 80 тысяч рубл. ассигн. Но неусыпной деятельностью и ревностным старанием бывшего в то время епархиального начальника архиепископа Симона печальная необходимость эта устранена. Незабвенный для рязанцев архипастырь сей к пособиям, испрошенным у Государя Императора Павла I, присоединил свои, по возможности, епархиальные средства, но большее пособие обрел в именитых Рязанских гражданах – Гаврииле Васильевиче Рюмине и Петре Алексеевиче Мальшине, которые и по сие время достойно почитаются в народной памяти. – Основание храма почти все кругом было постепенно разобрано и вновь подведено искусством каменных дел мастера итальянца Ивана Францовича Руско, под неослабным надзором самого преосвященного, которого, по болезненному его состоянию, возили на особо устроенной тележке к самому основанию, для осмотра работ. Вместе с тем, колонны укреплены железом, исправлены лестницы и терраса кругом всего собора, а внутри стены расписаны священными изображениями. Освящение храма сего, возобновленного в основании и украшенного внутри и извне, суждено было совершить 15 августа 1804 года преемнику святителя Симона, Рязанскому архиепископу Амвросию.

С того времени, в продолжение полустолетия, храм, крепкий стенами, обветшал по виду снаружи и внутри, особенно в иконостасе. После окончания постройкой соборной колокольни, первым делом – заботливости преосвященного Гавриила было обновление храма снаружи, именно: устроение в нем новой железной кровли, покрытие масляной краской стен его, кровли и пяти глав, с положением на них бронзовых золоченых звезд, и позлащение крестов с яблоками на главах. Все это исправлено на пожертвования паствы. Деятельность его не остановилась, однако же, на наружной поправке: исправление коснулось и всех внутренностей собора. Стены от сводов до помоста, а также и четыре громадные колонны были обсечены по отвесу, потом притерты кирпичом, зашпатлеваны грунтом на масле, и, по очистке под гладь пемзой, два раза покрыты масляной, на белилах, краской. Кроме украшений в сводах и карнизах, священные изображения по стенам написаны превосходной кистью, в размере, соответствующем огромности самых стен. Пол весь вымощен вновь каменными плитами и лещедью, а чугунные плиты употреблены на вымощение всей соборной террасы, которая, так же, как и лестницы к ней, частью возобновлена, а частью вновь переделана с каменными тумбами, в коих утверждены железные перила около террасы и лестниц. Пред иконостасом, во все протяжение его в широту, устроено возвышение о двух ступенях, с утверждением литой, изящно ошлифованной под бронзовый вид, чугунной решетки с яблоками и другими позолоченными украшениями. Иконы всех четырех поясов возобновлены, а самый иконостас, имеющий в высоте и широте 32 аршина, весь вызолочен червонным золотом на полименте. Все внутреннее обновление собора в полном составе стоило до 30 000 руб. сер., большей частью пожертвованных; деньги расходовались, с утверждения преосвященного, особо учрежденным строительным комитетом, состоявшим из кафедральных – протоиерея, ключаря и старосты соборного, губернского архитектора и депутатов со стороны дворянства и купечества. К довершению благолепия, незадолго пред освящением прислано великолепное, превосходной работы, высеребряное медное паникадило (хорос), стоящее 2 000 руб. с.

Храмоосвящение совершено было со всей торжественностью. Депутация от всего торгового сословия губернского города поднесла архипастырю икону св. Архангела Гавриила, украшенную сребропозлащенной ризой и с надписью внизу: для постановления в Рязанском кафедральном соборе, благодарное общество города Рязани купцов и мещан попечительному архипастырю своему, архиепископу Гавриилу, в вечную память признательности своей к трудам о возобновлении и благолепном украшении того собора. Лета от Р. X. 1857, августа в 15 день.

Прошло два месяца после духовного празднества и торжественного изъявления преданной благодарности, и Рязань оглашена была неслыханной дерзостью полубезумного монаха... 22 октября 1857 года.

Преосвященный совершал литургию в Рязанском Явленском девичьем монастыре, по случаю празднества в оном чудотворной Казанской иконе Богоматери. По совершении оной, в сопровождении сослужащих и клира, прибыл он в покои настоятельницы, где были г. начальник губернии, вице-губернатор, полицеймейстер и другие чиновники. По приглашению игумении, преосвященный, для отдохновения, сел на софу и начал беседовать с посетителями; вскоре затем подошел неизвестный человек и, испросив благословение, неожиданно ударил его ладонью по щеке, не сказав ни слова. Человек тот в то же время взят полицией. Это был иеродиакон Александро-Невской лавры Варлаам, прибывший в Рязань и живший здесь у родного брата его, диакона Спасо-Ярской церкви.

Получив письмо преосвященного Гавриила от 23 дня, преосвященный митрополит Филарет отвечал ему с глубоким сочувствием. Он писал:

«Искренно скорблю о нанесенном вам оскорблении. Происшествие так странно, что одним вероятным изъяснением оного представляется безумие Варлаама.

Но, как бы то ни было, невольное ли это, или произвольное безумие, – вас могла обеспокоить нечаянность приключения; но с окончанием оного, беспокойство ваше должно прекратиться.

Но рассуждению древнего философа, от осла не должно тревожиться.

Вы, конечно, слышали, что покойного митрополита Новгородского Серафима, однажды, при выходе его в передние комнаты, для выезда в Св. Синод, неизвестный человек, как оказалось, раскольник, ударил по голове так, что наклонил его к стене. Владыка перенес удар и остался в покое. Безумец был задержан; не знаю, как с ним поступлено; но то верно, что на оскорбленном не осталось никакой тени.

Прощая оскорбителя, вы исполнили то, что согласно с заповедью, вашим званием и саном. Ничего лучше нельзя было сделать. Господь, да сохраняет мир души вашей и здравие ваше. Прошу молитв ваших о моей немощи и, с искренним почтением и любовью о Господе, пребываю и пр.».

Нимало не медля, от 31 октября, с. сердечным сочувствием отвечал ему и С.-Петербургский первосвятитель, митрополит Григорий. «Все, писал он, очень сожалеем о нанесенном вам несчастии. Оно очень подобно тому, какому подвергся покойный митрополит Серафим. Впрочем, вашему высокопреосвященству нет причины беспокоиться. Иеродиакон, конечно, сожнет, что посеял. Он взят в Невскую лавру покойным митрополитом (Никанором) из Московского Новоспасского монастыря, во время прошедшей коронации. Здесь вскоре был замечен в умопомешательстве и несколько времени содержался в доме лишенных ума, но оттуда отпущен, как уврачевавшийся. Потом несколько времени жил в Лавре в здравом уме и, наконец, отпущен для молитвы пред святыми мощами и чудотворными иконами».

«Душевно скорблю о случившемся с вами», писал преосвященный Иосиф, архиепископ Воронежский. «Молил и молю Господа, да даст вам христианское благодушие перенести оскорбление. Что делать? Наша природа немощна. Ветхому нашему человеку огорчения тягостны. Но смиренным Господь дает благодать переносить оные с благопокорливостью непостижимым путям Промысла Божия. Чем больше здесь потерпим, тем больше Господь вознаградит в небесном Своем царствии.

Действовавший похож, действительно, на помешавшегося в уме. А это должно служить к успокоению совести.

Невещественные заушения бывают гораздо тяжелее видимых. А кто избежит их в жизни?

Чистая совесть более всего должна успокаивать нас при встречающихся неприятностях. С полной преданностью к вам, прошу вас успокоиться. Простить виновному вам естественно. Но оскорбление сана священного должно подлежать наказанию».

Преосвященный Варлаам, тогда епископ Пензенский, потом архиепископ Тобольский, так выражал свое суждение о сем пришествии: «если в какой-либо степени верна молва, у нас носящаяся, о неслыханном событии у вас: то я крайне скорблю и соболезную о благом страстотерпце. Кто и какой дерзкий человек нашелся для такого дела? Явно, разве, помешанный и дышавший какой-либо злобой. Праведный суд достойно воздаст дерзкому, а потерпевший от такого лица еще более возвысится на свещнике Христовой Церкви».

И многие другие иерархи выразили свое соболезнование преосвященному Гавриилу.

Лучшим же выражением кроткой и благочестивой души святителя Гавриила может служить собственная его исповедь чувств своих, в письме от 28 ноября 1857 г. к первосвятителю Московскому митрополиту Филарету. «Верую», говорит он, между прочим: «что такое искушение послано мне к моему вразумлению, да внемлю себе и молю Господа, попустившего оное, да поможет мне уразуметь в нем благую о мне волю Его, – обратить оное в мое благо и памятовать всегда отеческую заповедь: какое бы ни постигло тебя искушение, не жалуйся ни на кого, кроме себя, и говори: так случилось сие по грехам моим»!

По указу Святейшего Синода и по распоряжению преосвященного Московского митрополита Филарета, следователем по сему делу назначен был о. архимандрит Иаков, настоятель Московского Данилова монастыря. Прожив по сему случаю некоторое время в Рязани, и он, при исследовании дела, изумлен был кротостью и смирением старца Божия.

Но не одни духовные лица, и из светских очень многие письменно выражали скорбь души своей от горячей любви к преосвященному Гавриилу.

При произведенном следственной комиссией дознании, иеродиакон Варлаам в показаниях своих утвердил, что он действительно ударил архиепископа по щеке, и причин к сему поступку не имел, но, что у него минутами бывает особое расположение ссориться и драться; причем комиссией замечено было, что преступник, во время деланных допросов, часто некстати улыбался и даже хохотал, обнаруживая как бы злорадство. В противоположность сему, достойны замечания младенческая кротость и ангельское смирение преосвященного Гавриила. Лица духовные и высшие чиновники, бывшие очевидными свидетелями события, рассказывали, что, «когда Варлаам неожиданно нанес удар благословлявшему его святителю, архипастырь, упав на софу в наклонном положении, тихо и кротко сказал ему только: что ты? Бог с тобою! – а мы до того были поражены неожиданной такой дерзостью, что не верили глазам своим, и на полминуты оставались без движения в каком-то оцепенении».

Иеродиакона Варлаама оставили в Рязанской градской больнице на излечение, а по выздоровлении Варлаам был отправлен в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь.

Преосвященный Гавриил с того времени стал несколько задумчив и как будто робок. Видно было по всему, что моральное потрясение сильно подействовало на его здоровье, при строжайшем воздержании и возрасте 73-летней старости, и без того весьма слабое. Иногда он проговаривал высшим духовным властям о своем намерении удалиться на покой, но, постоянно упрашиваемый послужить, оставался как бы в нерешимости. Наконец, он отправил в Св. Синод прошение об увольнении на покой.

Св. Синод, указом от 5 июня 1858 г., разрешил преосвященному испрашиваемое им увольнение и пребывание и в Ольговом монастыре с управлением его, назначив ему с Высочайшего соизволения пенсионный оклад по 2 000 руб. сер. в год. Быстро разнеслась весть сия по Рязани; да и владыка не замедлил привести в исполнение полученное им разрешение. Отбытие свое он назначил 8 числа того же месяца июня. Это было в воскресный день.

Величественное солнце, многие дни сряду задернутое густыми облаками, ливнем наводнявшими землю, взошло прекрасно. Казалось, что дневное светило, сорвав с себя мрачное покрывало и как бы излив потоки слез, явилось во всей лепоте своей, чтобы взглянуть прощальными лучами своими на духовное светило, так ярко сиявшее на тверди Церкви Бога вышнего, а теперь сходившее под горизонт смиренной келлии. Рано утром, не в час урочный, раздался на соборной башне звучный голос колокола. Одинокие звуки его уныло дрожали в воздухе и разносились тоской над Рязанью (в прочих городских церквах отпета ранняя обедня). Жители всякого звания, возраста и пола, и в экипажах, и пешком, двинулись густой, пестрой вереницей в соборную церковь в честь Успения Божией Матери, торопясь занять в ней более удобное место. И несколько минут под сводом колоссального храма собралось такое множество народа, что на помосте его не осталось даже пяди порожней. Православный люд слился в плотную, непроницаемую массу. Самые террасы, облегающий собор, были, как говорится, битком набиты. Но эта масса держала себя чинно и благообразно: какой-то дивный Ангел тишины парил над нею; какая-то глубокая, задушевная дума вязала уста молчанием. Взоры всех и каждого были обращены на северные двери храма.

И вот, на галерее, ведущей из архиерейских палат в кафедральный собор, вдоль которой по обе стороны стояли скромные питомцы духовной семинарии, хор певчих внезапно огласил слух пением священного гимна: «Днесь благодать Святого Духа нас собора», и проч.

Шествие было медленное, степенное, соответствующее скорбному настроению духа. Лицо владыки, всегда светлое и спокойное, в это время осенено было тихой, но глубокой задумчивостью.

Началась литургия. Шестнадцать священнослужителей, большей частью, почетных по своим заслугам и украшенных сединами, предстояли, во время сего священного действия, пред престолом, на котором приносился в жертву Агнец Божий, вземлющий грехи мира.

Поразительно-трогательна была и та минута, когда святитель с крестом в шуйце, с светильниками в деснице, возведши очи и воздевши руки горе́, призывал и умолял Господа призреть с небес, посетить и утвердить виноград, насажденный десницей Божией, а им столько лет возделанный, теперь же им оставляемый навсегда. Голос молящегося маститого старца дрожал от переполненной молитвенным чувством души; дивный, небесный жар сиял в светлых очах его; теплые слезы висели на ресницах; на бледных ланитах проступил легкий румянец – выражение сердца, горевшего пламенной молитвой к Богу о счастье и спасении любимой им паствы. Прекрасен был святитель Божий в сию минуту, как прекрасен Ангел его, предстоящий пред Богом. Он был весь – молитва. Пение во время литургии было как-то уныло-торжественно; в нем слышен был и вопль души, которая о чем-то, тоскует, о чем-то жалеет, с чем не хотелось бы ей расстаться, и голос сердца, с безграничной покорностью и непоколебимым основанием вверяющего себя и все ему любезное мира вседержавному Промыслу, без воли Коего и волос с головы нашей не падает, и в сем отрадном уповании обретающего вожделенное утешение и невозмутимое успокоение свое.

После литургии совершено было благодарственное, Господу Богу, молебствие, провозглашено многолетие Государю Императору, всему царствующему Дому, св. правительствующему Синоду, архипастырю и всей богохранимой его пастве.

Осенив животворящим крестом предстоящих, святитель, сложив с себя облачение в алтаре, вышел оттуда в мантии и, приняв посох, стал на амвоне. Воцарилась невыразимо безмолвная тишина; казалось, дыхание окаменело: все превратились в слух и внимание к ожидаемому последнему слову архипастыря. Трогательную беседу свою архипастырь начал словами Псалмопевца: «Помыслих дни первыя, и лета вечныя помянух, и поучахся (Пс.76:6)».

Раскрыв сначала побуждения, которые заставили его признать за благо для себя и для паствы возвратить пастырский жезл Богу и посвятить остаток дней попечению о едином на потребу, потом, выразив признательность сперва священнослужителям, которые, «и словом, и делом, назидая и утверждая пасомых в вере и благочестии, споспешествовали тем ему, немощному, в исполнении обязанностей его, и, бодрствуя неусыпно на страже дома Божия, облегчали тем его заботы и попечения о нем», – а потом и всем прочим сословиям богохранимой его паствы за их усердие, с каким созидали, обновляли и украшали храмы Божии, особенно сей первопрестольный храм, своим достоянием, за их верность к Помазаннику Божию, мирные отношения к служителям Церкви, за их милосердие к сирым и бедным, даровавшее ему средство учредить для призрения и воспитания их новое заведение, за постоянство к православной отеческой вере, архипастырь воскликнул: «О, забвена буди десница моя, аще забуду тебе, Иерусалиме – возлюбленная паства моя рязанская. Ты, может быть, принесешь мне и в пришествие Иисуса Христа радость и венец похваления».

Обращаясь к своему служению, архипастырь свидетельствовался Богом-Сердцеведцем о сердечном желании своем спасения душ паствы; но, проникнутый мыслью о великой важности и трудности пастырских обязанностей, он не дерзает похвалиться, что исполнил оные, как прилично пастырю доброму, верному рабу Христову. «Могу ли сказать о себе», говорил он: «что я взыскал погибшее, обрел заблудшее, обязал сокрушенное и укрепил немощное? Может быть, напротив того, от моей невнимательности невинные подверглись осуждению и наказанию, может быть, страждущие искали во мне помощи и утешения, и отходили от меня безотрадными; может быть, другие желали видеть во мне милующего отца, и находили судию обличающего и наказующего.

«Сознавая все сие в совести моей и прощаясь с вами, молю вас всесмиренно, братие и чада мои о Господе, простить мне немощному, бывшему вашему пастырю, все мои согрешения и слабости, которыми или кого обидел, или оскорбил и преогорчил». С сими словами смиренный архипастырь зарыдал и поклонился пастве до земли, и паства, потрясенная до глубины сердца словом и смирением архипастыря, зарыдала, и мгновенно, по какому-то тайному движению, поверглась долу. Слезы лились потоками; даже дети плакали. – Так могущественно духовное сочувствие.

«Молю вас», продолжал он, едва выговаривая слова: «не только простить мне немощи мои, но и воспоминать о моем недостоинстве в молитвах ваших, и напутствовать меня вашей, о Христе, любовью и благословениями. А и я, в уединении моем, не престану приносить недостойные молитвы мои, чтобы посреди вас процветало царствие Божие – правда, мир и радость о Дусе Святе – и призывать на любезную мне паству сию благословения небесные. Благодать Господа нашего Иисуса Христа с вами и любовь моя со всеми вами о Христе Иисусе»! Тут архипастырь снова поклонился предстоящим. После сего преподнесена была архипастырю икона Успения Божией Матери, списанная с чудотворной иконы Киевской, которую передал он градскому голове, в благословение рязанскому градскому благочестивому обществу.

На прощальное слово владыки кафедральный протоиерей и инспектор семинарии, о. Ильдомский отвечал от лица всей паствы краткой, но сильной речью. По окончании речи, протоиерей Ильдомский поднес святителю от лица городского духовенства икону Спасителя в сребропозлащенной ризе, говоря: «Прими, благий архипастырь наш, икону Спасителя, и моли Его не оставить нас Своею милостию».

Сотворив земные поклоны пред святыней и приложившись к ней, архипастырь обратился к протоиерею Ильдомскому, и сказал: «Отец протоиерей! возьми жезл сей, который вручил мне Господь Бог, и передай моему преемнику»! Какое величие христианского смирения! Какая высота в самоумалении! Какая близость к Тому, Кто взирает токмо на кротких и смиренных сердцем! – Дело самоумаления совершилось!

Хор певчих тихо запел прощальную песнь св. Богоприимца: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром». Невозможно описать, с какими скорбными чувствами, с какими искренними благословениями плачущая и рыдающая паства отпускала любимого и уважаемого своего архипастыря! Простившись с духовенством во храме и помолившись св. иконам, архипастырь оставил любезную ему святыню.

При выходе из храма градский голова с именитыми гражданами поднес ему хлеб-соль. Внезапно все пришло в изумительное, неописанное движение: в поднебесье загудело море колокольного звона; на земле толпа народа, как горный поток, прорвавший оплот, с шумом устремилась за святителем с возвышенной террасы вниз по ступеням лестницы, на значительном протяжении. Один другого отгонял, один другого усиливался опередить, чтобы принять последнее благословение благоговейно чтимого святителя. Изнуренный от сильных сердечных потрясений, теснимый теснившимися толпами, дошедши до так называемого Глебовского моста, владыка не мог далее идти и сел в карету. Карета двигалась медленно, за нею тянулись экипажи в несколько рядов. Площадь и улица залиты были народом. На тротуарах, у окон, на балконах, на кровлях домов – стояли и дети, и старцы, и богатые, и бедные, и простолюдины, и чиновники, – все почтительно кланялись архипастырю, осенявшему всех благословением своим. У Астраханской заставы экипаж остановился. Здесь ожидали святителя начальник губернии и градский голова. Простившись с ними и благословив всех, здесь стоявших, святитель, обратив прощальный взор на Рязань, выехал за заставу по Касимовской дороге – в тихую, любезную свою пустыньку Ольговскую, в два часа пополудни.

«Вот, уже и нет его, кроткого, мудрого, милосердного и боголюбивого архипастыря – отца нашего, оставил нас сиротами», говорили между собою печальные рязанцы, расходясь по домам своим.

Разлучился архипастырь с Рязанью, но жители ее, как и вся паства, духом не разлучались с ним, – любовь влекла их и в место тихого уединения его. Скромная обитель посещаема была каждодневно гражданами рязанскими, а особенно, в воскресные и праздничные дни, во все почти 4-летнее пребывание его в Ольгове. Не говоря уже о соседних по жительству лицах дворянского сословия, многие из лиц духовного звания, особенно протоиереи и благочинные, приезжавшие в Рязань по делам своим, поставляли непременным долгом нарочно побывать в Ольгове – посетить старца-архипастыря в смиренной его келлии и принять от него благословение. Всех принимал он радушно и с тою же, если не большей, любовью, принимал не как архиерей, а как собрат, как равный сослужитель, как друг. Многие, чтобы не обеспокоить своим посещением маститого и болезненного старца Божия, сознавая себя слишком умаленными пред высоким саном его, но горя любовью к нему, довольствовались и тем, чтобы по окончании богослужения, при выходе из храма Божия, видеть только ангельское лицо его и принять от него благословение. Земными поклонами ему, горящими глазами, усугубленным лобзанием благословляющей десницы его невольно выражалась вся преданная любовь, восторженная радость простых людей, радость о том, что его видели. Это так трогало чувствительное и благочестивое сердце архипастыря, что он едва сдерживал слезы, и на эти искренние знаки любви к нему отвечал дрожащим голосом и немногими словами: «Господь да благословит вас, Господь да упасет вас, чада моя возлюбленная!»

Были к нему и письменные послания от Рязанских жителей, выражавшие всю полноту преданных ему чувств.

Между прочими посетителями преосвященного Гавриила в Ольговской обители, был и преемник его, преосвященный архиепископ Смарагд. С любовью и глубочайшей благопочтительностью встретил его преосвященный Гавриил, и притом, кажется, в первый раз в своей жизни. Келейные преосвященного Гавриила рассказывали, что покойный встретил преосвященного архиепископа Смарагда среди своей залы в коленопреклоненном положении, и, конечно, смутил владыку, коего доброе и чувствительное сердце равняется его высокому уму и просвещению. Владыка поспешил своими объятиями поднять преклоненного старца. Если это справедливо, то умиленное зрелище сие достойно художественной кисти: здесь глубочайшее смирение одного иерарха не унизилось, и братская любовь другого не оскорбилась! Оба святителя с братскою любовью открыли друг другу объятия. Вскоре после того, отшельник-иерарх прибыл в Рязань отблагодарить преосвященного Смарагда за посещение, и потом, прямо от него возвратился в Ольговскую свою обитель.

В следующем 1859 году, в июле месяце, он, предварительно приглашенный, снова приезжал в Рязань на годичный экзамен любимых им сироток-девиц духовного звания. А в третий, и последний, раз видела его Рязань в августе следующего 1861 года. Как бы предчувствуя, что прежний кафедральный сей город посещает в последний раз, старец-иерарх был теперь не у одного Рязанского владыки, но от него отправился в подгородный Троицкий монастырь, где некогда сам настоятельствовал, и где на другой день, отслушав утреню и литургию, простился с настоятелем, а потом по пути заехал к приходскому священнику Симеоновской церкви, с которым отправился к некоторым его прихожанам, к настоятельнице девичьего монастыря И. Е., – к людям особенно ему преданным, которые, быв предварены о посещении его, как бы предчувствовали последнее с ним свидание, и встречали его как ангела Божия, в безмолвии, со слезами и с коленопреклонением. Смущенный архипастырь, со слезами, едва мог выговорить: «что вы со мною делаете?» В соборе монастырского храма его ожидали уже все инокини и послушницы пред чудотворной Казанской иконой Богоматери, поставленной среди церкви на аналое, у которого предстоял священник в облачении. При вступлении его в храм, клирошанки запели тропарь: Заступница усердная… – старец-святитель троекратно поклонился до земли и, приложившись к иконе, благословил всех до единой. Потом, исшедши из церкви, просил иерея совершить литию на гробе игумении Елисаветы, прежде бывшей настоятельницы, старицы, боголюбивой боярыни М. С. С-ной и одного заслуженного чиновника Н. В. В-кого, сверстника своего по воспитанию, любимого им за благочестивую жизнь. В заключение осмотрев все приделы храма и новообделанный корпус монастырской больницы, преосвященный возвратился в келлию игумении, где клирошанки, так же, как бы предчувствуя последнее лицезрение его, пропели: «Ныне отпущаеши». По окончании сей песни, старец всех благословил и отправился в уединенную свою обитель.

Некоторые черты внутренней и внешней жизни сего святителя в уединении не ускользнули от внимания сожительствовавших с ним. Первой заботой его было – приобретение колокола для обители, в которой самый большой едва ли имел 30 пудов, и первым знаком любви к нему жителей Рязанских, в его отсутствие, были усердные их приношения, на которые в том же году приобретен колокол весом около 120 пудов, тогда как преосвященный рассчитывал на приобретение только 60-ти пудового. Кроме того, любившие и посещавшие его лица стали приносить в дар обители разные ценные церковные утвари, как жертву любви, как знаки постоянной преданности его особе; так что пустынная обитель, прежде изредка кое-кем посещаемая, теперь стала процветать, будто крин сельный, и нашла нужным устроить для посетителей другую гостиницу. Кроме немаловажных улучшений в этой обители, нельзя не упомянуть, что почетный потомственный гражданин Д. И. X-в, по уважению и любви к преосвященному, заметив заботливое его желание устроить колокольню, тотчас предложил начальнику монастыря составить план и, по утверждению его начальством, выдал полную сумму на постройку. Закладка этой колокольни с молитвословием, к радости преосвященного, совершена еще при его жизни, и окончена постройкой вслед за его смертью. Личную же свою благотворительность обители преосвященный оказал тем, что для содержания себя не только ничего не заимствовал из ее доходов, но еще каждогодно выдавал от себя по 100 р. сер. на улучшение братской трапезы, и по стольку же в раздел братии, за служение ранних литургий по усопшим его родителям и сродникам, по которым в субботы иногда выходил служить панихиду.

Благотворительность его простиралась на всех. Мы уже сказали, что в капитал училища для девиц духовного звания внес он 1000 р. сер. Подобными вкладами облагодетельствованы – и Рязанская семинария (1000 р. сер.), и священно-церковно-служители кафедрального собора (660 р. сер.), и священно-церковно-служители церкви села Городкович (1600 р. сер.), и причт села Селезнева (600 р. сер.), а в церковь этого села пожертвованы им сребропозлащенные – потир с прибором, весу 3 фун. 70 зол., и осьмиконечный напрестольный крест, весу 73 зол. Многие бедные отставные чиновники приходили к нему из Рязани, и он, выслушивая их нужды, никогда не отказывал им в пособии, какое было прилично его сану и не низко для благородного бедняка. Толпа бедных крестьянок, хилых, бесприютных старух, вдов с детьми и малолетних сироток ближнего села Льгова, государственных крестьян окружала вход в келлию преосвященного, и келейный послушник в воскресные и праздничные дни оделял каждого 5-копеечной монетой, а в будни – 3-копеечной, для чего, при выдаче пенсионного оклада, нарочно получаемы были из казначейства мелкие деньги. Провидение Божие так устроило, что в первые месяцы уединения, преосвященному вышла чреда получать командирские деньги, по 500 р. на орден Св. Александра Невского, так что с пенсионом своим он получал в год всего 2500 р., что и послужило важным пособием не только к щедродательной благотворительности неимущим, но и к предположенному построению каменного храма на гробе родителей его, в селе Городковичах; ибо, по скромной жизни своей, он издерживал не более 500 р., собственно, на себя и жалованье своим келейным. Любимым его занятием было садоводство; сам он очищал дерева, прививал их, окапывал; прочищал дорожки и взрывал грядки, сколько дозволяли ему силы.

Преосвященный любил труды; сам, тайно по ночам, носил в свою келлию дрова, а днем, летней порой, нередко с ведром в руках спускался под гору и приносил к себе в келлию речную воду. Между тем, в часы досуга от молитвенных и телесных трудов, не оставлял он и умственных занятий. Кроме постоянной братской переписки со многими святителями и другими знатными особами, которые всегда везде любезно памятовали о нем, он пересмотрел и исправил 46 поучений и 4 речи, сказанные им в разное время и в разных местах, соединил их в один том, и в 1860 году напечатал в Москве.

При таких трудах, при такой строго-подвижнической и постной жизни, и при глубокой старости, болезнь в желудке и груди, которую преосвященный издавна чувствовал, видимо разрушала его. Предчувствуя близость своей кончины, он поручил начальнику монастыря заказать себе келлию близ опочивальни. Вскоре после того, назначив место погребения себя, приказал он рабочим разобрать пол церкви, вырыть могилу и выложить кирпичом для свода. Во время этой работы, преосвященный пришел осмотреть вырытое и почти приготовленное место своего покоища и, долго постояв в задумчивости, сказал работникам: «Вы видели, православные, какую честь отдают архиерею даже и во храме Божием? И вот чем оканчивается (указав на могилу) всякая почесть земная! Помните, любезные мои, что за гробом, там (указав на небо), встречены будут с почестью одни только добрые дела наши, и уж никогда не будут зарыты в землю». Растроганный сим словом, старец отошел от них со слезами. – Равным образом, к погребению своему приготовил он и все принадлежности архиерейского облачения, из шелковой материи темно-коричневого цвета, также крест и евангелие, митру и панагию, в которых и был положен.

С осени 1861 года болезнь его усилилась до того, что он с трудом мог выходить на свежий воздух, a с начала 1862 года и совсем повергла его на одр. В то же время, в этой обители тяжкой болезнью страдал и другой, подобный ему, старец, духовник его, некогда соученик по семинарии – игумен Серапион, недавно принявший схиму. С трудом, при помощи келейных, посетив болящего, чтобы проститься с ним, святитель смиренно принял от него благословение, как духовный его сын, и, отходя от него, сказал ему такие замечательные слова: «ни тебе воды, ни мне овса»! Последствие разъяснило сказанное: игумен скончался на 1-й неделе Великого поста, не видев полой воды, а преосвященный в Великую субботу (17 апреля), не видев первой зелени полей.

В день ангела своего, 26 марта, отправив келейного своего в Рязань, приказал он ему просить к себе, может быть, на последнее прощание Троицкого монастыря архимандрита о. А. и одного из душеприказчиков своих – священника С. Р., сказав, что он примет их в постели, а прочим посетителям, если какие-нибудь будут, всем, вообще, велел отказывать, по причине крайнего изнеможения. От часу более и более слабея, в неделю Ваий исповедался и причастился Св. Таин, и вслед за тем принял елеосвящение, а в Великий Четверток еще принял таинство евхаристии, на одре, с возложением на себя одной епитрахили. С сего времени келейные, по очереди, непрерывно читали у одра его, пред иконой, то акафист Иисусу Сладчайшему, то канон на исход души, то поклонение страстям Господним, сочиненное св. Димитрием, митрополитом Ростовским. С полночи Великой Субботы голос преосвященного совершенно упал, дыхание было тихое и почти неприметное, – одно только движение руки его, простиравшейся к сосуду с мелким льдом, для утоления внутреннего жара, свидетельствовало о жизни его. Наконец, после благовеста к заутрене, преосвященный, поманиванием руки призывая к себе келейного, несколько раз шепотом спрашивал, скоро ли начнут петь погребение Спасителю? И при пении еще первой статьи второго стиха: Животе, како умираеши, – незаметно, тихо отошел в вечность, – мирно почил, как объятый внезапным глубоким сном, 17-го апреля 1862 г.

В тот же день Великой Субботы, далеко до полудня, быстро разнеслась весть о смерти святителя по Рязани, и на проскомидии храмы Божии впервые огласились устами иереев: «о блаженном упокоении помяни, Господи, во царствии Твоем новопреставленного архиепископа Гавриила»!

По распоряжению преосвященного архиепископа Смарагда погребение назначено было в пяток Светлой недели. Накануне сего дня, к вечеру, несмотря на трудность пути во время только начинающегося весеннего времени, весьма многие прибыли из Рязани в Ольгов, и, так как в двух монастырских гостиницах недоставало помещения, должны были ночевать, большей частью, в соседнем ближайшем селении Льгове. На другой день, в пяток Светлой недели, в 9 часов утра прибыл из Рязани преосвященный Смарагд прямо в монастырский древнейший храм Успения Богоматери, где стоял гроб усопшего святителя. По облачении усопшего, началась панихида; затем гроб, осеняемый рипидами, в преднесении хоругвей, запрестольного креста, евангелия, иконы св. Воскресения и иконы келейной, нанесен был руками священническими и поставлен в новом монастырском Троицком соборе, где в то же время началась божественная литургия, а за литургией следовало и погребение. Пред последним целованием, сам преосвященный Смарагд произнес надгробное слово, исполненное теплотой чувства и уважения к усопшему. Сказав вкратце о высоких качествах сердца, о пастырских доблестях и о подвижнической жизни покойного, он присовокупил: «Каков был в жизни, таков и в смерти: самый гроб его благоухает святостью жизни»! И действительно: в течение 7 дней – хотя бы малейший был запах смертный, хотя бы какое изменение в лице, или какое-либо свинцовое пятно тления! – По совершении погребения, гроб, руками священников, обнесен был вокруг престола, и потом кругом всей церкви, и обратно внесен в оную, к южной ее стороне, и поставлен у могилы. В сие время протодиакон, став на амвон, велегласно прочитал заветное слово преставльшегося. С пением стихир Пасхи, руками священническими гроб опущен в могилу, при умиленных слезах предстоящих²¹.