IV. Приложение. Духовные наставники схиархимандрита Зосимы

Протоиерей Димитрий Стефанович Песков родился в семье крестьянина 8 сентября 1905 года в деревне Ванское бывшей Новгородской губернии, ныне Устюженском районе Вологодской области.

Мать его звали Ксенией. Когда она была беременной, в ту местность приезжал отец Иоанн Кронштадтский. Очень много людей встречали всероссийского батюшку. Казалось, к нему невозможно будет подойти. Но вдруг святой Иоанн Кронштадтский сам оказался возле Ксении и, благословив ее, подарил большую служебную просфору. «Это предзнаменовало то, что я, ее сын, буду совершителем Евхаристии», – объяснял отец Димитрий.

«На Рождество Пресвятой Богородицы забили в колокола к обедне, и родился я, грешный, в этот мир. Мать назвала меня Димитрием», – рассказывал батюшка.

Отец его утонул в реке еще до рождения сына, так что батюшка был сиротой с самого рождения. Люди привезли его уже мертвым, а в сапоге были заработанные деньги. «Никто и не подумал взять. Вот какие были тогда честные люди»,– замечал отец Димитрий.

Когда он был еще совсем маленьким, умерла мать. Старшая сестра была замужем, имела своих детей и забрала маленького Диму. Начальное образование он получил в церковно-приходской школе.

В 1914 году началась война с немцами. Мужчин забрали в армию. Свекровь и раньше была недовольна, а теперь прямо говорила, что ей не нужен лишний рот. Сестра вынуждена была, из-за постоянных ворчаний, избавиться от брата. Она привела его в Свято-Николаевский Моденский монастырь. Обитель стояла на правом крутом и песчаном берегу Мологи в окружении сосновых боров. Многие насельники монастыря были родом из их деревни Ван- ское. Договорилась, чтобы его взяли на воспитание. Монах завел в келью: «Будешь здесь жить». А монах был не простой, а отставной генерал, который овдовел и ушел в монастырь. Дима очень любил сестру, называл ее мамой, как и ее дети. Первое время часто плакал: «Где моя мама, хочу к маме». В обители к мальчику-сироте отнеслись очень хорошо, его жалели. Так что вскоре он привык к своей новой жизни и с тех пор рос и воспитывался в монастыре. Было ему тогда 9 лет. Занимался Дима в основном чтением и пением на клиросе, пыль вытирал с икон.

Уже перед кончиной батюшка рассказывал: «Я воспитывался в монастыре. Всему нас обучали. Проходили послушание на клиросе, на кухне. Были у нас кожевенный цех, кузня, мельница, земля, пруды, где разводили рыбу, разные мастерские.

Когда я неправильно читал какое-либо слово на клиросе, старенький уставщик поправлял: «Если будешь неправильно читать, я тебя вот так, вот так», – и едва касался епитрахилью щеки».

Так и жил Дима вместе с генералом. Благодаря занятиям по различным школьным предметам с племянницей генерала Александрой Павловной Кедровой, а также наличию большой библиотеки, которую Дима почти всю прочитал, в монастыре он получил неплохое образование.

В ноябре 1929 года Николо-Моденский монастырь был закрыт «для церковного богослужения». Но, возможно, кто-то из прежней братии оставался там и продолжал служить. Оставался там до конца 1930 года и послушник Дмитрий Песков.

«Пришла советская власть, подошли 70 подвод, забрали всё, что было. Закрыли монастырь. Пошли монахи кто куда. Молодые пошли на заводы устраиваться, кто поехал к родственникам. Самые старые сидели на берегу и со слезами пели: «На реках Вавилонских...» – рассказывал отец Димитрий.

Куда идти старым немощным монахам, не могущим ничего делать, дряхлым телом? Многие умерли. А судьба других ему была неизвестна.

«Когда монастырь разоряли, убегать пришлось ночью, без паспорта. Через лес шел. К физическому труду непривычен был. На речке работа была – бревна багром из воды вытаскивать. А у меня не было такой сноровки. Господь послал парня, который мне помогал: и за себя и за меня доставал бревна».

По документам, после закрытия монастыря в 1930 году Дмитрий Песков поступил на бумажную фабрику имени Ленина в г. Ленинграде «Дубровка», где работал до 1935 года в качестве чернорабочего.

В послужном списке отца Димитрия за 1931/1934 гг. значится также: «псаломщик Свято-Георгиевской церкви с. Понизовье Костромской области».

В 1935 году, в ноябре месяце, он переехал в Донбасс, в г. Лисичанск Ворошиловградской области. Там устроился на стекольный завод, где и работал с 1935 по 1942 год в качестве чернорабочего.

Одна из духовных чад отца Димитрия вспоминает его рассказ: «Когда убегал из монастыря, многие попали на стекольный завод. Там принимали без паспортов, так как работа была вредная. Много было священников, монахов. Там тоже следили, и приходилось Пасху встречать в туалете. Об этом батюшка не мог вспоминать без слез. Они включали какие-то машины, для шумового прикрытия, и пели пасхальную службу в туалете».

В 1936 году Дмитрий Песков был повенчан с девицей Верой Филипповной, урожденной Марченко. У них была одна дочка, которую назвали Надеждой.

В 1942 году ввиду остановки завода во время военных действий, Дмитрий перешел на работу псаломщиком в церковь Архангела Михаила в селе Ново-Краснянка Ворошиловградской области, где служил до 8 марта 1943 года.

В марте 1943 года он был мобилизован в ряды Красной Армии, где и находился по 25 сентября 1944 года.

Батюшка рассказывал: «Забрали меня на фронт. Направили в штрафной батальон. В штрафные батальоны направляли преступников, священнослужителей, монахов, чтоб их не расстреливать: «Тратить на вас ещё пули», – говорило командование, отправляли на передовую без оружия. Во время боя все погибали.

Сидим в окопе, идет сильнейшая стрельба. Нам говорят: «Идите». Я оградил себя не спеша крестным знамением, взывая к Богу со словами: «Огради меня, Господи, силою Честнаго и Животворящего Креста и сохрани меня от всякаго зла». Встал и пошел. Люди как снопы падают справа и слева, а я иду. Остался жив. Вот видите, какая сила в крестном знамении».

В боях Дмитрий был ранен и по болезни он получил увольнение.

После прибытия с фронта в 1944 году, 11 ноября, Дмитрий Песков был рукоположен в сан диакона архиепископом Никоном Донецким и Ворошилов- градским и 15 ноября им же был рукоположен в сан иерея.

Рассказывает монахиня Феврония:⁴⁶⁰ «Когда его комиссовали с войны по причине очень больного желудка (у него была язва), он пришел к владыке Никону. А у владыки как раз умерла мама. Дмитрий приехал на прием в день ее смерти и принял участие в общей молитве над ее гробом, читал над ней Псалтырь, пел. Владыка зайдет, посмотрит, выйдет, опять зайдет. А потом вышел и сказал: «Мне о тебе Господь открыл. Побудь здесь, я тебя буду рукополагать».

Владыка рукоположил его на следующий день в дьякона и через три дня во священника. Дал небольшой храм в Луганске.

Пришел отец Димитрий туда в военной гимнастерке, в галифе. А там ни одного человека нет. Владыку все очень любили и ходили именно к нему на службу. И в храме отца Димитрия не было ни единого человека.

«А я как начну служить, как начну петь: пою, кричу, служу. И так этому рад, такой довольный». С монастыря службу знал хорошо. Служит, служит – обернется – бабка стоит и не уходит. То идут, заглянут только и бегут к владыченьке на службу. Служит, служит каждый день с утра до вечера – еще одна бабка, и не уходит, до конца стоит. Так и «наслужил» полный храм народу.

Рассказывает дочь отца Димитрия, Надежда Дмитриевна Пескова:

«Времена тогда очень тяжелые были. Постоянно вызывали в КГБ и агитировали, склоняли к тому, чтобы доносили друг на друга. Многие священники не выдерживали и в заштат уходили, потому что предать для них было хуже смерти. Уходили в заштат и жили потом в нищете. Я помню, у нас за рекой священник был. Мизерную пенсию получал, в страшной нищете жил, и папа помогал ему... Однажды и моего папу вызвал какой-то начальник из КГБ: «Отец Димитрий, я за вами давно наблюдаю. И я вижу, что вы очень порядочный человек. Мой вам совет: как можно быстрее уезжайте. Я вас предупредил, но взамен вы должны меня повенчать». После этого разговора папа всю ночь молился и думал: «Или заберут меня, или действительно он хочет венчаться». Под каким-то предлогом взял у старосты ключи от храма. Они договорились о встрече с начальником на четыре часа утра. Свет не включали, только свечи зажгли. И отец Димитрий их повенчал. После венчания тот человек ему повторил: «Уезжайте». А уехать тогда было не так просто. Пошел папа к владыке Никону и все ему откровенно рассказал. Однако владыка тоже не мог его просто так перевести, но он был очень мудрый человек и придумал такой способ. Был праздник какой-то, служил владыка, а при нем много священства, среди них – и отец Димитрий. И владыка назначал папу проповедовать после Евангелия. А папа очень красноречивый был. Вышел он, сказал проповедь такую, что весь храм плакал. Возвращается в алтарь, а владыка при всех: «Что, отец Димитрий, два архиерея в одном городе не могут служить». Сделал вид, что считает отца Димитрия своим конкурентом и из зависти переводит его в другой город».⁴⁶¹

Монахиня Феврония так передает слова владыки Никона: «Вызывает его владыка: «Два медведя в одной берлоге не могут быть. Я тебя убираю. А то ты у меня всех перехватишь.» И перевел его в Донецк. В храме было несколько священников, которые его притесняли. Пошлют его соборовать или причащать. А там бедные – он с них денег не берет. Приходит, с него денежку спрашивают. «А я с нее денег не взял, потому что она бедная, ей нечего дать.» А они наказывали его за это. Там ему было не очень-то хорошо.

Потом его перевели в Авдеевку. Там он был уже постоянно.

В 1947 году отец Димитрий на «отлично» окончил пастырско-богословские краткосрочные курсы. Их устроил владыка Никон, чтобы хоть немного повысить образовательный уровень духовенства. Отцу Димитрию очень помогла его монастырская школа – те знания и умения, которые он вынес с детства.

В 1959 году Святейшим Патриархом Алексием отец Димитрий был награжден саном протоиерея. К этому времени среди верующих людей Донбасса он уже был известен как священник ревностный, обладающий особыми благодатными дарами утешения и прозорливости.

Инокиня Олимпиада вспоминает, что познакомилась с отцом Димитрием в 1956 году, когда поехала к нему как прозорливому священнику.

С 1960 года началось служение отца Димитрия в качестве настоятеля Свято-Николаевской церкви г. Авдеевки Донецкой области. В это время из разных уголков Донбасса потянулись к пастырю жаждущие духовного окормления словесные овцы. Это были люди всех возрастов и сословий. Всех принимал добрый пастырь с любовью, сердечным расположением. За каждого молился и чувствовал глубокую ответственность перед Богом.

В 1979 году Святейший Патриарх Пимен наградил отца Димитрия митрой, в 1983 году – правом служения литургии с открытыми царскими вратами до Херувимской песни.

Указом митрополита Одесского и Херсонского Сергия, управляющего Ворошиловградско-Донецкой епархией, от 19 февраля 1985 года он был назначен духовником Донецкого округа.

В декабре 1985 года отец Димитрий подал прошение о выделении ему священника в помощь в связи с болезнью и нуждой длительного лечения.

Резолюция митрополита Сергия гласила: «30 января 1986 года. Благословляю освободить от служения прот. Д. Пескова и уволить за штат с представлением к пенсии. Он неоднократно сам заявлял о желании уйти за штат. За его многолетнее примерное пастырское служение выражается ему наша архипастырская благодарность. Послушание духовника Донецкого благочиннического округа за ним остается... М. Сергий».

В последние годы своей жизни отец Димитрий служил и исповедовал на Ларинке, в кафедральном соборе г. Донецка.

Эти годы были его настоящей голгофой, потому что именно тогда ему пришлось претерпеть особенно много разных притеснений, наветов и клеветы от завистников и недоброжелателей. Но «сила Божия в немощи совершается». И немощный старец силою Христовой победил лукавого духа лестчего, взойдя безропотно на свою голгофу. Он до конца дней сохранил мирность духа и любовь ко всем. В эти последние годы его часто видели плачущим. Он плакал о своей пастве, о тех, кого вручил ему Бог, за кого он будет давать перед Ним ответ.

Старец мирно отошел ко Господу в 1990 году на 85 году жизни.

«В начале 70-х годов Людмила Михайловна Маевская (сестра матери), работавшая массажисткой в Шлаколечебнице, принимала участие в лечении о. Дмитрия. У него в то время было обострение артрита. Поскольку тетушка была очень верующей, а в силу обстоятельств (инвалид 1 гр.) храм посещать не могла. Единственная церковь в то время была на Ларинке, где было очень многолюдно. Эта встреча была как чудо Божие. С тех пор не только она, но и вся большая семья обрели духовного наставника. Была еще одна причина, по которой мы имели возможность бывать в Авдеевке, где о. Дмитрий в то время жил. У него были серьезные проблемы со зрением, несколько внутриглазных кровоизлияний на фоне диабета, и моя мать, врач-окулист Галина Михайловна Маевская, постоянно его наблюдала. Эти поездки (а я часто ее сопровождал) были очень приятны и назидательны благодаря беседам с о. Дмитрием в теплой домашней обстановке. Разумеется, были встречи в храме во время богослужения и после него. В храм мы ездили довольно часто – всей семьей с отцом Матвеевым Андреем Григорьевичем и братом Андреем. Возможность поехать в храм, где было маловероятно встретить случайных знакомых или сослуживцев (которые вполне могли «стукануть» куда следует) и спокойно, не оглядываясь, помолиться, в те времена была редкой удачей. Тем более, когда службу вел такой замечательный человек, каким был о. Дмитрий. Его службы были наполнены истинным горением, способным поколебать неверие многих. К сожалению, это, как и многое в жизни, понимаешь слишком поздно, хотя слава Богу, что вообще понимаешь. К тому же мне тогда было 20±5 лет и среда вокруг была довольно нетерпимая к религии. Естественно, сейчас мне кажется, что если бы вернулось то время, то с нынешним моим багажом я бы там дневал и ночевал. Но Господь нам дает столько, чтобы нам было где приложить свои силы побороться с искушениями и постараться выполнять Его заповеди.

Во всяком случае я не перестаю про себя повторять: слава Тебе, Господи, что мне довелось встретить о. Дмитрия, который очень сильно помог мне не свернуть с дороги к храму.

Ко времени нашей встречи о. Дмитрий был далеко не молодой человек, имевший, как и многие в таком возрасте, проблемы со здоровьем. Но в отличие от многих, использующих эти свои проблемы для потакания своим слабостям, лености, унынию и т. д., о. Дмитрий силой своего духа непрерывно боролся со своими немощами и побеждал их.

Ему было очень тяжело стоять во время служб, особенно длительных, но редкие из стоящих в храме прихожан это чувствовали. В последние годы зрение ухудшилось настолько, что, по его собственным словам, он читал святые тексты больше по памяти, которая никогда его не подводила. Однако духовное зрение позволяло ему видеть гораздо дальше и глубже, чем нам – смотрящим и не видящим.

Вопрос об истинности и нелицемерности веры в Бога для него был определяющим. Исповедь он всегда начинал вопросом: «Веруешь ли ты в Бога?», понимая, что ничего важнее этого вопроса не существует. Можно сколь угодно исполнять форму служения, но содержанием наполняет его вера в Бога. О его духовном зрении помнят очень многие, его знавшие, – я не буду повторяться. Возвращаясь к его самоотверженному служению – ему были категорически противопоказаны физические нагрузки из-за угрозы кровоизлияния в сетчатку и полной потери зрения. Несмотря на это, о. Дмитрий ездил по жаре на грузовиках или другом случайном транспорте на требы. Безропотно! Настоящий воин Христов! Со слов Нины – свечницы в храме Св. Агапита Печерского, акафисты, заказанные в его храме, вычитывал, вставая в 3 часа ночи.

Как-то перед важным экзаменом, находясь в несколько нервозном состоянии, я затеял разговор о том, что мы молимся Господу, а результат неизвестен. То ли нас слышит, то ли нет. На это о. Дмитрий прочитал строку из «Отче наш»: «Господи, да будет воля Твоя!» После чего объяснил, что иногда мы сами не знаем, чего просим, а Господа надо славить за все. И вся его жизнь была воплощением строки «Господи, да будет воля Твоя!»

Был еще один эпизод, связанный с вопросом о Промысле Божием. Я задал о. Дмитрию вопрос: почему страдают младенцы, которые и нагрешить не успели и вразумления не воспримут. Он рассказал то ли историю, то ли притчу, как Ангел, будучи в одном доме, забрал жизнь младенца. На вопрос «почему, за что?» было отвечено, что этот младенец, повзрослев, принес бы много горя в этот мир и Господь, забрав одну жизнь, сохранил множество. Теперь я понимаю, что человек с его двузначной (да-нет) ограниченной логикой не в состоянии постичь Промысла Божия и взамен ему дана вера в Господа и Его благость.

Году в 1974–75-м в разговоре о традициях русской православной веры о. Дмитрий достал солидный фолиант, явно изданный очень давно. Найдя нужную страницу, он показал храм Христа Спасителя в Москве, взорванный большевиками, прочитал текст – описание и историю создания храма. В его голосе были и восторг от величия этого храма, и теплота, когда он говорил о всенародности этого строительства (сбор средств, общий народный подъем), и страшная горечь от варварского, богоборческого разрушения этой святыни. Надо ли говорить о произведенном на меня впечатлении! Это был не единственный разговор о методах борьбы государства с Церковью. Кое-что я уже знал и из других источников и имел собственный опыт общения с комсомольскими атеистическими патрулями. Видел и заколоченный храм Спаса на Крови, и какую-то атеистическую главконтору в Казанском соборе в Ленинграде, но разрушение такого храма поразило меня чрезвычайно. Мы тогда находились в тине коммунистической идеологии, и мозги нам промывали весьма основательно. Во всяком случае сведения подобного рода были совершенно недоступны, и когда они все-таки доходили, это сильно изменяло взгляд на новейшую нашу историю. До сих пор славлю Господа, что о. Дмитрий вовремя открыл глаза и сориентировал, что есть истинное, а что ложное в этом мире.

По благословению о. Дмитрия одна из его прихожанок смогла добраться до Святой Земли и принять постриг в Горненском монастыре вблизи Иерусалима. Мы приехали к о. Дмитрию, когда он получил весточку от м. Февронии – письмо, несколько фотографий и ладан. Он с восторгом нюхал этот ладан, рассказывал об истории Иерусалима и других святынь Палестины. Казалось, что он готов лететь туда на крыльях. К сожалению, в те времена это было невозможно, но думаю, это было одним из самых сильных его желаний.

«То время (десять лет), что я провела возле батюшки, это были самые лучшие и незабываемые годы в моей жизни.

Проповеди батюшки незабываемые. Я слушала с открытым ртом, пока замечание не сделали. Так рассказывал, как будто мы там все находимся. Он говорил с амвона: «Если б у меня были руки подлиннее, я бы вас всех обнял.» Часто повторял: «Добрый пастырь положит душу за овцы своя. Если нужно будет, я ее отдам.» И он всю жизнь, здоровье отдавал нам. Он жил нами. Люди после службы побежали на автобус, скрываются в «яме.» Он выйдет на крыльцо и вслед их крестит, благословляет и так от души молится. Слов я не помню. Чтоб с нами было все благополучно.

Службы у батюшки были долгие. Люди говорили: по-монастырски служит. С утра читали утренние молитвы, полунощницу, в 8 часов – часы. Далее батюшка выходил на исповедь. И мы читали 3 канона, акафист Иисусу Сладчайшему, канон ко причащению, молитвы ко причащению. А иногда батюшка подойдет и скажет: «Ирина Николаевна, читайте акафист Матери Божией и какому-нибудь святому».

Мне так стыдно было, что он меня, такую молодую, наравне с бабушками-хористами величает по имени-отчеству. Он был уважителен ко всем. Всех называл по отчеству. Настолько был любвеобилен, никогда никому не сказал обидного слова, ни намека, никогда не повысил голоса. Я никогда не слышала.

...Одно время меня сильно мучили головные боли. Сказала батюшке. Он говорит: «Иди в больницу, врачи тоже от Бога.» Пошла. Невропатолог мне говорит:

«Нужно больше развлекаться, вести интенсивную жизнь, ездить на турбазы, любить и т. д.».

Батюшка спрашивает: «Ну что?» Я ему пересказала. Он ухмыльнулся:

– Сейчас не врачи, а грачи. Помолимся Иоанну Предтече. Он помощник и врач при головных болезнях.

Прочитали с Анной Васильевной акафист. Как пришли боли, так и ушли.

Многим батюшка помогал советом, предрекал, исцелял недуги. Просил никому не говорить. Но люди все равно по секрету друг другу рассказывали. Слава шла по людям.

Стою я рядом с батюшкой, закончилось соборование. Подходит женщина и говорит батюшке: «Помолитесь за меня, я очень болею, приехала из Донецка.» Батюшка: «А в Донецке разве нет священников, что вы аж сюда приехали?!»

– А вас все хвалят, посоветовали к вам приехать.

– А хвалят только дураков.

И пошел от нее.

Другая женщина пришла за советом, говорит: «Батюшка, мне сказали, что вы прозорливый, я хотела бы у вас спросить, как мне поступить... Батюшка: «Да нет, я не прозорливый, а прожорливый.»

В 70-е годы была среди верующих паника, как в наши дни против ИНН. Так тогда была – против паспортов, профсоюзных билетов. Якобы в паспорте есть водные знаки со словами об отречении от Бога. Сильно все переживали. Под воздействием этой паники люди выбрасывали документы, сжигали. Я похвальные грамоты спалила, а что делать с паспортом и профсоюзным билетом?

Выбрала момент, прорвалась к батюшке (народу всегда у него во дворе было много с разными вопросами, советами). Задала ему этот вопрос. Он говорит: «Что такое паспорт – это документ, удостоверяющий личность. Профсоюзный билет – по нему оплачивается бюллетень, выдают путевки на лечение. И все. Какой дракон там спрятан!? Возьмем деньги, там тоже есть изображение Ульянова, как на документах, но мы их не выбрасываем. Божие Богу, кесарево кесарю.

Есть научный фанатизм, но в наше время присутствует религиозный фанатизм. А это большой грех».

Часто на проповедях о. Димитрий говорил: «Спешите делать добро. Время бежит быстро. Никто не знает, когда его Господь позовет. Ничего не возьмете с собой, все останется. Только дела пойдут с вами.

Прекратите верить в суеверия, а имейте крепкую веру. Мне жалуются, то им насыпали, подбросили, кошка дорогу перешла. Если поп встретился – нужно вслед ему плюнуть, чтоб неудачи не было, и т. д. Нужно иметь, мои дорогие, веру в силу крестного знамения. И ничто не должно вас страшить. Оградим себя крестным знамением, на вас уже находится духовная броня, и идите с Богом. Если вам повстречается сам диавол, он вам ничего не сможет сделать.

Насыпали вам под дверь (мне тоже такое делали), перекрестись с молитвой, на лопатку, и в печь.

Мне в просфоры иголки вкладывали, а я перекрестил с молитвой, иголки в печь, а просфоры съел.

Трижды меня земле предавали. Ну, и что. Я жив и перед вами сейчас стою. Запомните, выше Бога никого нет. Что мне может сделать человек, когда со мною Бог. «С нами Бог, разумейте, языци, и покаряйтеся, яко с нами Бог!!!»

Дорогие мои, вы мне говорите: некогда молиться. А вы утром встали, пока одеваетесь, читайте «Отче наш.» Пищу готовите, читайте «Иисусову молитву.»

Идете на ферму – «Да воскреснет Бог,» псалмы 50-й, 90-й. Доите корову – «Богородице, Дево, радуйся» ит.д.""

Многому нас учил батюшка. После чтения Евангелия расскажет, о чем читалось в Евангелии. Перед причастием – о причащении. Перед тем как дать крест – о жизни святого, почитаемого в этот день (тогда книг о жизни святых не было и нам так дороги были сведения о них). И в конце ответы на житейские вопросы.

Батюшка говорил: «Мои дорогие, слушайте, внимайте, никто вам столько рассказывать не будет».

У меня иногда столько возникнет вопросов, как же их задать батюшке, то к нему на прием в выходные дни не попадешь, может только к ночи. Но его надо же щадить. А он на проповеди во время службы или в конце начинает говорить и отвечает на мои вопросы. И так постоянно.

Батюшка всех помнил по имени. Одна женщина пришла к нему, рассказала про свое горе, про сына. Всего раз у него была. Прошло время. Приходит на исповедь, а батюшка говорит: «Марфа, ну как твой сын?» Она после службы восхищалась: «Ну надо же, батюшка всех и все помнит».

О. Димитрий службы служил по памяти, молитвы, ектении наизусть все читал, т. к. плохо видел.

Читает кто на клиросе и делает ошибки, казалось бы, батюшка занят своим делом, не слышит. А он из алтаря поправляет. Ревностно относился к проведению службы. Мне казалось, как батюшка служит, никто так не служил. Все было чинно, четко. Все пелось, все читалось, ничего не опускалось.

Много денег батюшка жертвовал на монастыри (в то время их было мало). Я недоумевала, в монастырях этих он не был, а его там знают.

Батюшка говорил: «Ходите чаще в храм, пока есть такая возможность. Пока поют «Символ веры», «Херувимскую песнь». Если их петь не будут, благодати в храме нет. Будет время, загонять вас будут в храмы палкой, а в них заходить будет нельзя». Я думала: неужели такое может быть? Когда в храм мы ходили, это было преступлением. А тут даже загонять будут.

У батюшки был диабет, язва двенадцатиперстной кишки, осколки в костях ног (ходил круглый год в валенках), оставшиеся от войны. Они ему не давали покоя. Он говорил: «Не шумите в храме, я всю ночь не спал, такая боль, как зубная, и постоянная».

За пять лет до ухода батюшки за штат было ему очень плохо. После службы так говорил, как будто последний раз. Просит прощения, прощается с нами. Мы сначала не поняли, а потом начали все (кто в храме находился) плакать. Прихожане просили Господа, чтоб батюшка еще пожил. Я плакала, а в душе вопила к Господу: «Господи, оставь его нам еще послужить. Что я буду делать без него? Ведь я погибну духовно и физически. Я еще не окрепла в вере. Это крах для нас всех».

Дома, на работе постоянно взывала к небу: «Сжалься, Господи, пусть он поживет немного». Батюшка ожил. Вид у него стал бодренький. Мы все возрадовались. Ух, пронесло!

Потом, когда прошло пять лет, батюшка снова занемог. Стал просить прощения по-особому, начал собираться в тот мир. И в конце сказал: «Отпускайте меня, я уже не в силах».

Я поняла в буквальном смысле и говорю: «Ну, не задерживайте батюшку, быстрей подходите к кресту».

А потом на работе сижу и думаю, почему он так сказал. Т. е. своими молитвами и мольбами, мы удерживаем его».

«Таких батюшек нет и, наверное, не будет. Настолько был любвеобильный. Многое хотелось бы рассказать. Но памяти нет и говорить мне тяжело. Если б лет пять назад вы пришли.

Батюшка никого никогда не обидел ни словом, ни делом. Он настолько следил за своей речью, чтоб человека даже намеком не обидеть.

Однажды я прихожу в сторожку, а батюшка говорит: «Я не начинаю службу из-за вас. Не имею права сделать возглас, не попросив у вас прощения. Я все обдумал и решил, что был неправ в недавнем нашем разговоре. Поэтому сижу и жду вас, чтобы попросить прощения и начинать службу.""

«О. Димитрий был большой молитвенник. На работе у меня должна быть ревизия. Было много пробелов, не по моей вине. Мне грозило много неприятностей. Долго рассказывать. Я прибежала к батюшке, все ему рассказала. Он говорит, сейчас помолимся Верховному Судье. Помолился. Все прошло благополучно.

Батюшка – это наша опора была, защита. Чуть что, бежим до батюшки. Нагружаем его своими проблемами, невзгодами. А он терпеливо все нес, вымаливал нас. Всего, конечно, не припомню.

Нам если хорошо стало, то сразу забываем. Одно хочу сказать, любили мы своего пастыря как никого. Память о нем незабываема. Много людям помогал. Царствие ему Небесное со всеми святыми».

«Батюшка был прозорливый. Моя мама пошла с женщиной в лесопосадку за водой. Говорят, в том месте очень вкусная вода. Идем дорогой обратно мимо церкви и думаем: «Вот бы нам водичку эту освятить.» Зашли в храм приложиться к иконам. Выходит из алтаря о. Димитрий, говорит: «Вот и посвятим вам сейчас водичку.» Мы оторопели.

Захотелось моей дочери воды попить. Батюшка сказал монахине Порфирии подать воды. Матушка была в алтаре (только ей батюшка разрешал заходить в алтарь), вышла и подала маленькой девочке кружку. У меня появилась мысль: «Как это женщина нарушает закон.» Многого я ведь не знала. А батюшка: «А ты не думай плохо. И пейте воду.»

В 1989 году, в январе, моя мама умерла. Дочка уже выросла. Надо ей сдавать экзамены. Плохие сны ей снятся, что за батюшкой должна и мать пойти. Знакомая женщина говорит: «Давайте поедем к о. Димитрию.» Приехали. Начали разговаривать. В заключение батюшка говорит: «Ты не переживай, я немного прозорливый (в шутку). Мама твоя еще лет 30 проживет.» Благословил сдать экзамены. Экзамены сдала на 5. А я еще живу».

«Отцу Димитрию я очень благодарна. Он много сделал для моей семьи советами, молитвами. В любое время к нему приедешь, он всегда рад, окажет тебе внимание, выслушает. Хотя сам очень больной, немощный. Не жалуется. Только если спросишь, как самочувствие».

«Однажды дочка моя на работе сделала аварию. Последствия непредсказуемые. Я к батюшке со слезами: что делать? «Будем молиться». Акафист читали, долго батюшка молился. Все обошлось нормально.

Всегда находила у о. Димитрия утешение. Все проблемы семейные он решал и помогал нам. Батюшку вспоминаю каждый день, ему жалуюсь, рассказываю, как прежде. Светлая ему память. Нет слов таких, чтобы его охарактеризовать. Это действительно был последователь о. И. Кронштадтского, как он предрекал его матери Ксении. И проповеди пламенные произносил с амвона. И такой же щедрый был. Одну бабушку исповедовал, спросил, как у нее материальное положение. И тайком сунул ей 10 рублей (в советское время это были немалые деньги).

Анатолий, многодетный, рассказывал: «Приду до батюшки со своими проблемами. Он выслушает, посоветует, наложит целую сумку продуктов (что с панихиды ему давали), выпустит через потайной ход, чтоб никто не видел, вдогонку: «Никому не говори.» А иногда и денег даст. «Неси все это детям.»

Мне внучка Ксения, когда была маленькой, говорила: «Дедушке столько вкуснятины дадут, несут в дом. Я прихожу – ничего нет. Куда оно девается?»

Щедрый был о. Димитрий. Всех жалел, за всех переживал, кому нужно было – помогал чем мог. Чужая боль была его болью».

«Незадолго до смерти о.Димитрия пошла на Ларинку в собор. Батюшка тогда был за штатом, исповедовал священников в соборе. После службы выходит, взял меня под руку, провел до калитки. По дороге говорит: «Последний раз я веду тебя под руку, и последний раз ты меня видишь.» Я не придала словам значения. Потом сообщили печальную новость.

Дома давал указания. Дрова, которые лежали во дворе: «Уберите или накройте чем-нибудь, скоро у нас будет много людей.» Спустя несколько дней пророчества его сбылись. Много людей прибыло, чтоб проститься с дорогим батюшкой.

После похорон приехали к нему домой, спрашиваем у матушки Веры: «Не снится батюшка?» – «Да, почти каждый день. Перед смертью патриарха Пимена вижу сон» – прибежал о. Димитрий: «Дай мне самый красивый цветок, какой у тебя есть. Меня благословили встречать очень важного гостя». Я ему дала и проснулась. Наутро сообщили, что умер Патриарх всея Руси Пимен».

«Батюшка приезжал к нам в больницу, где я работала массажистом, и домой я к нему приходила делать массаж.

Батюшка нам был как отец. Со всеми проблемами бегу к нему. Помог нам деньгами, дал 50 рублей на холодильник (в это время это были большие деньги).

Однажды внучка проглотила фольгу с конфет, которая попала в бронхи. Ей грозила смерть. Прибежала, плачу: «Батюшка, умирает внучка». – «Пусть умирает, будем молиться». Врачи говорят: «Мы сделали все, что могли. А дальше не знаем.» Батюшке передала слова врачей, а он: «Не плачь, еще замуж ее выдашь».

Когда я писала эти строки, к нам зашла внучка, сияющая, прекрасная девушка, вымоленная о.Димитрием».

Далее Пелагея Игнатьевна рассказывает: «Дочке ее молодой человек предложил замуж выйти. Я сказала батюшке, а он: «Зять-то будущий – не крещенный. Будем молиться». И точно не крещенный. Через год он крестился.

Потом дала ему записку с именами родителей зятя, только прочитал имена и говорит: «Они не крещенные.» И точно.

Маленькая внучка (4 годика) увидела фотографию батюшки и говорит: «Это наш дедушка (батюшка)?» – «Да!» – «Какой он красивый!! Весь светится!»

Перед смертью говорит мне: «Игнатьевна, я скоро вас брошу.»

Кто бы до батюшки ни пришел, он обязательно его выслушает и накормит. Сам голодный, а человека накормит и уже вечером, еле живой, скажет: «Надежда (жена), накорми меня, пожалуйста». И если провожает кого, то обязательно до самой калитки, а потом сам идет домой.

Александра Павловна мне рассказывала со слов батюшки. «Пригласили причастить старого человека. Прихожу к ним. А он сам вышел навстречу. Я подумал – мог бы и сам придти и причаститься. Когда я все совершил, этот человек лег и скончался. Так я пал на колени и со слезами просил прощения"».

«Пришел я к батюшке в 1966 году и был с ним по 1985 год. Привел меня к о.Димитрию Иван Терентьевич, который работал со мной на Путиловском заводе и был пономарем в Авдеевке. Мне трудно было вступать в беседу с батюшкой, я только взирал, наблюдал за ним. Во мне было такое борение. Полностью менялась вся жизнь. Меня он переродил, родил к новой жизни, снял с меня всю тяжесть жизненных ситуаций.

А как совершал батюшка литургию!! Я забывал, где находился. Сила батюшкиного духа меня возродила. Где бы я ни был, везде со мной батюшка, слышу его голос.

Батюшка любил петь. Говорит: «Если вам тяжело, Владимир Григорьевич, садитесь за пианино, играйте и пойте.»

Батюшке я сослуживал в алтаре, полностью отдавался, «выползал» из храма. А как он мне радовался! Я как собачка был предан ему, везде его сопровождал, по пятам ходил.

Батюшка говорил: «Вы еще дома, а я уже знаю, с чем вы придете». Про меня говорил, когда на меня нападали: «Он блаженный, вы его не трогайте.»

О. Николаю Голембиевскому (покойному теперь) говорил: «Нужно гореть, но не коптить,» когда тот нехорошо себя вел, имел пристрастие сильное к спиртному.

Батюшка хоть и плохо видел, но все знал и предупреждал и видел того, кого мы не видели. Однажды говорит: «У меня глазки маленькие, но я все вижу». А вдали (потом, когда мы разглядели) стоял представитель исполкома.

Следили за батюшкой и в дом ломились, который при церкви. Рядом жила Пелагея Лазаревна, ночью она ходила вокруг дома, охраняла батюшку.

О. Александр Шокало, секретарь епархии, раньше говорил: «Он единственный у нас остался молитвенник, держитесь его». И в конце он его предал. Поступил с ним нехорошо.

О. Зосима часто приходил к о.Димитрию. Мама его пекла просфоры, когда он учился в семинарии. Каждый год на каникулы он приезжал домой. Батюшка служил у престола, а он стоял рядом в алтаре, не высовывался, т. к. следили за всеми и спрашивали: «Кто этот молодой человек?»...

В 1989 году, когда началось возрождение Православия, о.Димитрий сказал: «Это на короткое время». В 1990 году его не стало».

«Если хочу от батюшки что-нибудь скрыть, обязательно он меня обличит. Куда ни поеду и хочу скрыть от батюшки, всегда скажет, где была.

На работе неурядица, какие-то неполадки, молчу, ничего не говорю. А батюшка расскажет, что на работе было. Все знал и подсказывал, как лучше поступить.

Раба Божия Анна пришла до батюшки и говорит, что сын с будущей невесткой решили пожениться. А невестка не нравится, вижу, что жизни не будет. Батюшка: «Анна, не волнуйся. Они сами разберутся. Давай помолимся». Прихожу домой, а будущая невестка говорит: «Я передумала. Свадьбы не будет».

Собираюсь я в отпуск, у батюшки беру благословение, а он: «Любовь Ивановна, береги кошелек». И точно. Стою среди людей и чувствую, в карман полезли. Я быстро спохватилась и осталась с кошельком.

Прибежала: «Батюшка! Племяннику 2,5 месяца от рождения, заболел, сейчас в морге. Что делать? Он же не крещенный».– «Ну, привози». Привезла до батюшки, чтоб его крестить, без признаков жизни. Занесли в крестилку. Младенец задышал. Начал батюшка крестить. Малыш открыл глаза и за батюшкой следил, что тот делает. В конце батюшка сказал: «Ну, Любовь Ивановна, еще на свадьбе гулять будешь. Службу отслужит и женится». Вырос, пошел в армию. После армии поступил в летное училище. Я ему говорю: «Не закончишь летное, батюшка не говорил». И точно. Начались летные учения, а у него проблемы с дыханием. И отчислили.

Я регистрировала в церкви детей при крещении. Батюшка крестил и говорил, кто кем будет (ученым, летчиком, шахтером и т. д.) при помазании. Я мамам говорила, но они не обращали внимания. Про кого я знала, то пророчество сбывалось.

Двум прихожанкам батюшка сказал день кончины. Харитоновне – «на Благовещение умрешь.» Ольге Федоровне – «на пасхальной седмице на 85-м году жизни.» Все сбылось.

К о.Димитрию пришла Ольга Ивановна (ныне монахиня Олимпиада). Ранее ходила к баптистам. Потом пришла к матушкам огород сажать за плату. Матушки молятся, а она отворачивается. Когда узнали, что она посещает баптистов, направили к батюшке. Пришла и начала танцевать. Так ее в кадушку с водой. После батюшкиных молитв стала к нему ходить. Заболела, признали рак матки. Батюшка:"Ты каждое воскресенье причащайся. Ты еще меня переживешь!» Батюшка молился, и она исцелилась. Врачи назначали уколы, она от них отказалась. Говорит: «Я хочу помучиться.» Врачи говорят ей: «Вы не знаете, какие это боли. А туда дальше люди не выдерживают. Бывает одного укола недостаточно, чтоб уменьшить боль». – «Не буду, не хочу. Я полагаюсь на Божию волю.» Раздала все свое имущество (жила она с подселением). И «буду умирать.» Врач: «Любовь Ивановна, вы на нее как-то подействуйте, ведь она живет у вас пока.» Никуда я ее не водила. Ничего она не принимала. Батюшка исцелил.

Потом спустя время Ольга Ивановна попадает в аварию, шла в церковь. Я ее привезла в больницу. Врачи установили – 4-я стадия, операции не подлежит. Взяли анализы, а у нее раковые данные. Спрашивают: «А как она живет?» «Да так и живет,» – я им отвечаю. Заключение: на ноги не станет. Отец Димитрий говорит: «Ничего, ты исцелишься.»

Возили Ольгу Ивановну в церковь, она усердно молилась, о.Димитрий молился. Ольга Ивановна в результате стала ходить. Когда я привела ее в больницу, врачи настолько удивились, их изумлению не было границ. Проверили анализы. Они такие же остались. Спрашивали, чем лечилась. Она: «Молилась!» Они на колени: «Ольга Ивановна, помолись и за нас!!»

Ольга Ивановна долго жила у меня. Сколько мы анализы ни сдавали, они были такие же. Врачи пожимают плечами, говорят: «Это чудо! Чтоб с такими анализами жил человек, такого в практике еще не было.» И постоянно задают вопрос: «А как она живет?» По-моему, у нее и сейчас такие же анализы. Я давно ее водила в больницу. Сейчас она живет при храме Св. Архистратига Михаила в Авдеевке, ослепла, память уже ослабла. Приняла монашеский постриг с именем Олимпиада».

«Папа никогда не навязывал свое мнение. Говорил всегда тихо, спокойно: » я бы так поступил...» И всегда получалось так, как он говорил. Батюшка находился в тени, никогда не высовывался. Если к моему отцу деньги попадали, то тут же уходили. Сколько он их раздал!!!

О. Зосиме предлагали возглавить епархию. Батюшка не благословлял: «Ты дальше архимандрита не ходи, иначе много дров наломаешь,» – зная его твердый и настойчивый характер.

Папа всегда держал спокойствие, но однажды одна женщина его так достала, что он не выдержал: «Да, пошла бы ты к Савватию, он тебе все расскажет.» В тот период служения в Александровке о.Савватий мог хорошо накричать, а если заслужишь – так и стукнуть.

В последние дни жизни я спросила у папы: «Папенька, когда вы умрете, как мне вас поминать, как скажете, так я исполню.»

Батюшка: «Ты не сможешь меня поминать так, как люди будут меня поминать.»

Люди спрашивают: «Батюшка, нужно обязательно зажигать лампаду свечой?»

– Хоть лучиной, лишь бы с верой вы это делали».

«У моего отца зрение упало. На грани слепоты. Сказали, срочно делать операцию. Прибежала до батюшки: что делать?

– Пусть идет на операцию.

Когда отцу делали операцию на глазах, батюшка говорит: «Пошли в церковь, помолимся». Молились усердно и снова просили святителя Николая. Операция прошла благополучно. Отец очень хорошо видел потом.

После смерти моего отца я потеряла сон, т. к. отец каждую ночь снился и я была в страхе. Терпения не хватало, я снова обратилась к о.Димитрию: «Батюшка, родной, помоги, я уже не могу.»

Батюшка вышел после службы:

– Иди, больше он тебе не приснится.

С этого дня он больше мне не снился.

Батюшка никогда никого не отпустит не напоив чаем, не утешив человека. Ко всем относился с отцовской любовью, невзирая ни на ранги, ни на положение в обществе.

Отцу Геннадию (ныне покойному) говорит: «Хоть на костылях, но приходи ко мне на похороны.» О. Геннадий в недоумении, что это он такое говорит, вроде бы я при здравии.

Умирает батюшка, о.Геннадий ломает ногу. С палочкой приходит на похороны».

«Я, раба Божия Анастасия, хочу написать об о. Димитрии, о его святых словах, вразумлениях.

Я узнала его по благословению схиархимандрита Серафима (Тяпочкина), который жил в Белгородской области, село Ракитное. Поехала к о.Серафиму с сыном, т. к. был болен. Батюшка нас принял, конечно, но сказал: обратитесь к отцу Димитрию, у вас там есть свой старец. Мы стали спрашивать, где же этот о.Димитрий. Нам объяснили, что в Авдеевке. Ехать нужно автобусом до Мельницы, а там найдете. Поехали мы с другой по Христу сестрицей, тоже Анастасией. Подходим к храму Архангела Михаила, выходит к нам о.Димитрий и спрашивает:

– Откуда вы?

Мы: – Из Донецка.

– А чего вы ко мне?

Анастасия отвечает: «Нас благословил о.Серафим.»

Батюшка говорит: «Знаю его. Я так не знаю, но по духу знаю его.» Мы рассказали о сыне. Он сразу предложил отслужить молебен Николаю Угоднику.

Это первый раз мы побывали у него в 1972 году и потом мы ездили, пока он не отошел ко Господу. Это был необыкновенный священник, прозорливый. Однажды приехала ко мне моя сестра Пелагея из Саратова (сейчас она уже покойная) и говорит мне: «Нет ли у тебя знакомого старца?»

Я ей говорю – есть, но он живет где железнодорожный вокзал. Едем к нему. Вот она дорогой рассказывает свою жизнь.

Заходим в его келью, поздоровались, а он сразу Пелагею спрашивает: «Ну что, Пелагея (называет ее имя, хотя первый раз ее видит), тебе Анастасия не рассказывала, а как она живет?»

Одним словом, он знал, о чем мы говорили дорогой.

А еще приходилось с батюшкой беседовать по семейным ситуациям.

Как-то говорю: «Муж выступает на меня, что иду в церковь.»

– Что, он не верит?

А я говорю: «Да вроде верит, но непонятно.»

Батюшка говорит: «А ведь он знает молитвы Символ веры и „Отче наш«». Я даже не знала, а потом в разговоре пришлось, муж говорит: «Я знаю „Верую...» и «Отче наш.»"

Ну, думаю, батюшка все видел и знал, Господь дал ему этот дар.

Много событий было, пока он был жив. Я жила его молитвами, а сейчас остались только воспоминания (что он говорил, то все исполняется).

Ушел наш батюшка. Принимал он всех днем и ночью, откуда бы ни приехали, никогда не отказал ни в чем, был очень ласковый. Всегда встретит и проводит своими святыми молитвами.

Как-то приехала в храм, как раз был праздник Почаевской иконы Божией Матери. Я стою впереди, недалеко от алтаря, и думаю, как бы поехать в Почаев. Батюшка выходит из алтаря и говорит: «Пора, пора тебе, Анастасия, съездить в Почаев.»

Что вы думаете? Я мечтала, а он прочитал мои мысли и в этом году он меня благословил, и поехала, как раз попала на Преображение Господне.

Грехи мои обличал все, все видел и все знал.

В Почаевской лавре стою возле алтаря, где опускают икону Успения Божией Матери, там стоял монах и спросил: «А как ваш светлейший батюшка?» Он видел, что я приехала по благословению нашего батюшки, и в духе видел его».

«Первая встреча с о. Димитрием состоялась на Ларинке, где служил мой муж, отца Димитрия тогда поставили духовником. О. Геннадий утром говорит мне: «Сегодня приедет отец Димитрий, чтоб обязательно взяла благословение, и Леночку подведи обязательно, ей же в школу идти.»

Вот на Ларинке стоят люди, и я вместе с ними, ждем батюшку Димитрия. Подъехала машина, остановилась недалеко от меня. Бабушки ринулись вперед, чтоб попасть к батюшке под благословение. Я с дочкой поодаль стала, дала возможность бабушкам первым получить благословение.

О. Димитрий вышел из машины и ласково говорит: «Сестрички! А ну-ка расступитесь. Матушка, идите сюда, я Леночку в школу благословлю. Будешь учиться хорошо,» – и поцеловал ее в головку. Действительно, дочка училась хорошо.

Но ведь он впервые нас видел!! Пришли домой, я все рассказала о.Геннадию. Он говорит: «Я же тебе говорил, он прозорливый!»

У о. Геннадия был день Ангела. Я накрыла стол для всех тогда служащих на Ларинке священников, в общем был узкий круг присутствующих. Сделала салат из кальмаров, который всем нравился. Когда попробовала, а кальмары переваренные, вкус никакой. Что делать? Решила не выбрасывать, а поставила на край стола, чтоб никто не попробовал, кроме нас, близких. Сама переживаю.

О. Димитрий говорит: «Матушка, а что это у вас за салат, который стоит самый последний?»

Я ему: «Батюшка, это неудавшийся салат, поэтому я его не предлагаю.»

– Ну, дайте попробовать. Попробовав: «Какой чудный салат» Потом решили все попробовать. Тарелка оказалась пустой.

Батюшка так все расхваливал, благодарил. Поднял мне настроение.

Батюшка Димитрий говорил священникам: «Читайте по книге, не дерзайте наизусть, чтобы не возгордиться. Ибо так может лукавый запутать и ввести в соблазн.» Хотя сам читал Евангелие и молитвы наизусть из-за слепоты.

Он был прекрасным пастырем и проповедником.

Отцу Геннадию он как-то ласково сказал: «Ты, батюшка, когда я умру, приходи ко мне на похороны, хоть на костылях, но приходи.»

28 января состоялся разговор, 1 февраля батюшка ломает ногу выше колена, а 3 февраля умирает о.Димитрий. Действительно, он прибыл на похороны на костылях. Оставив костыли и опираясь на мое плечо, подходил прощаться с дорогим наставником.

После смерти о. Димитрия отец Геннадий чаще общался с о.Зосимой. Советовался с ним, видел в нем ту же прозорливость.

Во время разговора как-то отец Зосима говорит о. Геннадию: «Извини, но я не смогу быть на твоих похоронах (в то время о.Геннадий сильно болел), но мы с тобой обязательно встретимся у Престола Божия, так дней через 20, 30... 50. А сын твой, когда подрастет, будет за нас молиться у престола... Он еще и владыкой станет.»

29 августа о. Геннадий, ввиду болезни еле передвигавшийся, прибыл на похороны о.Зосимы, а в ноябре этого же года его самого не стало.

О. Геннадий говорил моей подруге (ныне покойной Тамаре Семеновне Лыковой): «Придет время, отца Димитрия канонизируют, он будет местночтимым святым.»

«Возле отца Димитрия я находилась много лет. Я ему обязана жизнью. Он для меня столько сделал!! Я ведь сирота. Он мне помогал деньгами, одеждой, продуктами. Никогда не отпустит, чтоб не накормить и что-то дать.

Одним словом, это был Божий слуга. А какие проповеди и наставления!!

Возле него находиться – одно блаженство. Сколько любви у него было к людям. У него не было плохих и хороших. Учил любви нелицемерной. Призывал к деланию добрых дел.»

«У покойной мамы Анастасии духовным отцом был батюшка Серафим (Тяпочкин) из с. Ракитное Белгородской области.

В начале 80-х годов ввиду слабого здоровья батюшки попасть к нему на прием становилось все труднее. Однажды батюшка сказал: «Поезжайте в Авдеевку, там служит о.Димитрий, я его не видел, но духом друг друга знаем, благословляю.» С тех пор вся наша большая семья в любое время дня и ночи ехала к батюшке Димитрию за помощью и советом. Батюшка обладал даром прозорливости. В 1984 году в беседе о будущем он мне сказал, что очень скоро большая наша страна распадется и будем жить материально беднее, но духовно богаче.

В квартире у меня в те годы профорг с работы увидела иконы. И на предприятии началась травля. И вот я еду к батюшке с мыслью: может, мне поставить иконы в шкафчике, чтобы закрывались?

Батюшка встретил нас очень тепло, угостил чаем с медом и пряниками. И вот сидим за столом, беседуем, а батюшка еще ничего о иконах не слышал и говорит: «А иконы, Павлуша, в шкаф ставить не надо.» У меня – мороз по коже.

Молитва батюшки была очень сильная. У моей сестры Любови в Запорожье родилась дочь, и мама решила ей на первых порах помочь. Собралась и поехала, а там ее парализовало. После того как мы ее привезли домой, приехал к нам батюшка.

Поисповедовал и причастил. А через месяц мама была уже на ногах.

В 1986 году я ехал с мамой из больницы от брата, и на перекрестке в нас влетает пьяный водитель на «Москвиче» который оказался работником ГАИ, и разбивает наш «Запорожец». Маму в тяжелом состоянии отправляем в больницу.

Все говорили, что в такой ситуации обязательно обвинят меня, т. к. работники ГАИ всегда правы. Я поехал к батюшке, все рассказал, и по его молитвам меня признали правым и машину отремонтировали.

Когда я тяжело заболел желудком, врачи ничем не могли помочь, а батюшка помолился и говорит маме: «Анастасия, а врач-то его – вот» – и показывает на святой угол.

От батюшки мы всегда уходили с радостью на душе, окрыленные его участием, добрым словом и молитвой о нас грешных. В памяти батюшка остался добрым пастырем, мудрым наставником и любящим отцом».

«Я отца Димитрия знаю, когда он еще служил на Трудовских. В том районе одни шахты, прихожане, следовательно, шахтеры. Время было трудное, денег мало платили. С отцовским терпением батюшка всех выслушивал, входил в положение каждого. Всех жалел, помогал чем мог. Были люди плохие, но он находил к ним подход, и эти люди перерождались. Еще как!

Была Люба, такая языкатая. С ней невозможно было найти общий язык. После бесед с батюшкой эта женщина стала другим человеком, да еще другом семьи».

«В 1978 году, работая в торговле (начальником КРУ была на тот момент), попадаем мы под суд. По делу проходил 101 человек. Мне грозило 15 лет лишения свободы. Можете представить мое состояние (тогда была молодая – 30 лет). По доносу или по зависти началось громкое дело.

Что делать? Не могу доказать свою невиновность. Знакомая Серафима привозит меня к о. Димитрию. Батюшка: «Нина! Ничего не бойся, в тюрьме сидеть не будешь. Нужно молиться Николаю Угоднику.»

Очень часто я к нему ездила. Как выпустят из КПЗ (а меня то сажают, то выпускают), я сразу к батюшке. А добираться было долго и далеко. Ведь живу на Объединенном, это час езды до центра и час до Авдеевки (2 часа в один конец).

Мы с ним долго молились. Он со слезами читал акафисты от начала до конца (а я их заказывала по 5–6). Следующий раз приезжаю, заказываю молебен с чтением акафистов, и снова пять или шесть.

С левой стороны в храме все время стояла одна монахиня (имя ее не помню), однажды она не выдержала и говорит: «Ну что ты мучишь нашего батюшку.» Батюшка стоял всегда в валеночках, смиренно со слезами взывал к Богу о моем спасении. Как я ему благодарна!! Только благодаря ему я осталась на свободе. Три раза суд выносил приговор. Сколько пережито! Сколько выстрадала. Первый раз суд объявил мне 15 лет тюрьмы. Потом приостановили, пошли на пересуждение. Второй раз – 8 лет. И третий раз – я иду как свидетель. Батюшка снова повторяет: «Нина, ты в тюрьме никогда не будешь.»

Пока шел суд, от меня уходит муж. Я решила повеситься.

Написала завещание. Дала распоряжение о похоронах. Купила бархат на гроб. Все было готово, осталось осуществить задуманное. Приехала к батюшке, все ему рассказала. После беседы во мне все переродилось. Я больше к этой мысли не возвращалась.

Затем спрашиваю у батюшки: «Он (муж) ко мне вернется?» Ничего не говорил, а только с улыбочкой: «Нина, все будет хорошо!» Теперь я понимаю, что правду он не хотел говорить, чтоб не омрачить меня, а неправду сказать не мог.

Спустя время умирает мой отец. Я любила по гадалкам ездить. После беседы с батюшкой – на машину, и поехала к гадалке. Всех гадалок области объездила. Сколько денег отвезла! Две новые машины проездила.

Батюшка: «Нина! Не езди по гадалкам.» Да куда там. Характер-то какой был! Батюшка скорбел, наставлял. Ни разу не поругал, даже голоса не повысил.

Не знаю как, но все это исчезло, как будто в землю все ушло.

Однажды батюшка говорит: «Нина, дай обет, что ты что-то полезное сделаешь.»

– Какой?

– А пообещай, что ты поедешь в три святых места (Почаев, Печоры Псковские, Сергиев Посад). Молись за него (мужа) Богу, он не виноват.

Уговорила мужа, садимся в машину и едем в Почаев. Дали обещание, что мы повенчаемся. Приехали. Подошла к старцу на исповедь, а он мне: «А я тебя исповедовать не буду, потому что ты не венчанная.»

– Вы меня поисповедуйте, и мы с ним повенчаемся.

– А где он? В машине сидит?

– Да.

– Иди за ним.

А сам развернулся и ушел. Пошла я за мужем. Он надевает новую рубашку. Заходим в храм. Муж зашел и вышел. Не выдержал святости. Я это так поняла, что мы с ним вместе не будем.

Проходит 15 лет. У меня из головы не выходит батюшкина фраза: «Нина, все будет хорошо.» А сама думаю, как дальше жить. Батюшки нет, посоветоваться не с кем. Мысленно обращаюсь к батюшке как скажешь, так и будет. Беру попавшуюся книгу «Дорога к старцу» и читаю. Попадается в книге такой эпизод, который соответствует полностью моему случаю.

Женщина в такой ситуации пришла к своему старцу и просит совета. Он говорит ей: «А теперь пойди к своему мужу и скажи – возвращайся ко мне.»

Та женщина пришла к мужу в кабинет (он, как и мой муж, занимает высокую должность), посмотрела, и у нее возник вопрос: «Зачем он сейчас мне нужен?» Прошло время, мы стали духовно совсем разными людьми.»

Сначала решили брать измором и бюрократическими мытарствами, вызывали то в один кабинет, то в другой, то в милицию, то в местное КГБ. На одного человека набрасывалось несколько человек, чаще всего сильно выпивших, с криком, матом, оскорблениями, угрозами, а иногда и с кулаками: мол, время вашего мракобесия кончилось, монастыря уже, считайте, нет, уходите, пока не посадили. Чуть кто опоздал (все вызовы, как правило, по утрам, во время богослужений), как уже раздается топот сапог по коридору, милиция врывается в келью, опечатывает, вешает замок или устраивает засаду прямо в келье. К игумену Иосифу, семидесятилетнему старцу, прожившему в лавре более сорока лет и после всех угроз так и не пожелавшему из нее уйти, ворвались однажды 16 человек в милицейской форме и штатском, схватили за руки и за ноги и потащили. Отец Иосиф закричал, что из лавры никуда не уйдет, так ему зажали горло, так что он не мог ни кричать, ни дышать. У ворот лавры стояла уже «скорая помощь,» о. Иосифа бросили внутрь и отвезли в психиатрическую больницу в город Буданов. Там его насильно постригли, побрили и стали вводить психотропные средства, от которых распухло все тело, особенно ноги, так что он уже был не в состоянии ходить, и это продолжалось почти полгода. Отпустили о. Иосифа лишь по ходатайству родственников и после протестов верующих, но, отпустив, пригрозили, чтобы в лавре он больше не появлялся, иначе из больницы ему не выйти. Это называлось тогда в официальных отчетах проведением разъяснительной работы в индивидуальном порядке», вняв которой насельники покидали лавру как бы добровольно.

Может быть, лавра переживала и худшие времена в своей истории, но никогда давление на нее не было столь упорным, циничным, систематическим. Цинизм его объясняется тем, что оно было с правовой точки зрения беззаконным. Дело в том, что в советской Конституции существовала знаменитая 124 статья, гарантировавшая свободу совести, свободу слова, свободу собраний. Однако в советском Уголовном кодексе существовала другая статья, обещавшая три года лагерей каждому, кто станет распространять заведомо ложные измышления о советском общественном и политическом строе, т. е., скажем, утверждать, что Конституция не исполняется. В советской же практике существовала система прописок, полным хозяином которой была милиция или КГБ, так что любой гражданин, живший у себя дома или в монастыре, но прописки не имеющий или ее лишенный, тотчас становился злостным нарушителем паспортного режима, и в этом качестве к нему могли быть применены меры административного или уголовного воздействия. Вот между этими тремя углами или точками: где-то висящей в безвоздушном пространстве и безжизненной Конституцией («Конституция написана для коммунистов, а вы все – лишенцы,» – как сказал один милицейский чин выгоняемому монаху), уголовной статьей и пропиской осуществлялась стратегия гонений в те дни.

«Жаль, не даны нам такие права, – вторили милиции работники КГБ,– как в первые годы революции, мы бы с вами и разговаривать не стали, под линеечку всех бы из пулемета перестреляли.»

Конституция гонению с пулеметом все же мешала. Но издевательствам с пропиской, волокитой, угрозами и Уголовным кодексом – нисколько. Лишали прописки – монахи не уходили. Увозили насильно – как правило, все возвращались. Брали подписки о выезде из лавры – они не действовали. Тогда заводили административные и уголовные дела и стали давать по году лагерей за нарушение паспортного режима. А жалобы в высшие инстанции могли приравнять к «заведомой клевете».

Таким образом пересудили монахов: игумена Вячеслава (Пассамана), прожившего в лавре 40 лет, иеромонаха Амвросия (Довганя), иеромонахов Сергия (Соломку), Валериана (Поповича), Дионисия (Комонюка), Владимира (Солдатова), иеродиаконов Антония (Корыстелева), Аппелия (Станкевича), Андрея (Щура), Гавриила (Углицких), монаха Нестора (Онука), Даниила (Клюткина), Григория (Унука) и др.

Помимо судов, был и другой вид репрессий: медицинское обследование. Особенно любили обследовать психическое здоровье иноков, коль скоро вера в Бога считалась пережитком прошлого, и уж если ею «болеют» молодые, стало быть, с психикой у них не все в порядке. Некоторых из монахов прямо из лавры отправляли в соседнюю психиатрическую больницу, ту, что находилась за ее стенами, один из них – Голованов – умер от этого лечения в возрасте 35 лет. Молодые монахи и послушники, не прошедшие службу в армии и получившие ранее на медкомиссии «белый билет» (у одного из них был перебит позвоночник, а другой был почти совершенно слеп), переквалифицировались новой медицинской комиссией и посылались в т. н. стройбат, откуда, впрочем, их скоро отпускали, но в лавру вернуться они уже не могли. Был там и такой сюжет: от имени одного бывшего послушника лавры Иосифа Байдука стали писать атеистические статьи с клеветой на лавру, а когда Иосиф вздумал протестовать, его арестовали, а затем направили в Винницкую психбольницу.

Вот это вместе и по отдельности: издевательства, лишение прописки, медицинские комиссии (помимо психиатрии очень любили органы проверять также на дизентерию и для того насильно забирали в больницы), побои и, наконец, суды и сроки – все это было лишь половиной дела. Другая часть единого, кем-то, вероятно, заранее разработанного плана по закрытию лавры, и даже, пожалуй, более обширная и беспощадная, но куда менее известная, касалась рядовых верующих, богомольцев, защитников монастыря.

После того как милиция и КГБ высадили свой «десант» прямо в алтарь Успенского собора (о чем рассказывается в письме архимандрита Самуила), люди, выгнанные милицией из монастырского двора, увидев монахов, которых выволакивали из храма и келлий, попытались броситься к ним на защиту. У Святых ворот стоял наряд милиции, который никого не пропускал, тогда люди, обойдя лавру, попытались войти в нее со стороны хозяйственного двора. Но и там ворота были заперты, однако можно было видеть несколько грузовиков, приготовленных, очевидно, для вывоза братии. Толпа стала стучать в ворота, но тут подкатила пожарная машина и на людей обрушились потоки грязной воды. Наконец с помощью скамейки ворота были сломаны, защитники лавры ворвались во двор, но смогли увидеть лишь последнего монаха, которого заталкивали в грузовик. Здесь их ждала милиция, многие после этого были избиты так, что их сразу пришлось отправить в больницу.

С богомольцами было расправляться легче уже потому, что у них не было жилья. Строжайше было запрещено проводить ночь в монастыре, исключения, и то лишь начиная с 70-х годов, делались лишь для богослужений. Еще в 1985 году старенький иеромонах целыми ночами то служил полунощницу, то читал акафисты в храме прп. Антония и Феодосия, где повсюду спали люди, так, чтобы на случай прихода милиции всегда можно было сказать, что идет служба. В 60-е годы милиция обыскивала квартиры, где останавливались богомольцы, врывалась в дома. За такими домами была установлена слежка, за приют, оказанный богомольцам, можно было поплатиться и штрафами, и увольнением с работы.

Натиск, а лучше сказать, погром лавры, происшедший летом 1963 года, повторился еще раз в ноябре декабре 1964 года (т. е. уже после снятия Хрущева) и продолжался, хотя и со слабеющей интенсивностью, до самого тысячелетнего юбилея Крещения Руси.

В 1961 году в Почаевской лавре было 140 монахов, через несколько лет их осталось только 35. И все же монастырь выстоял. В эпоху, когда храмы закрывались сотнями (были периоды, когда по стране было закрыто 150 церквей ежедневно), когда душили монастыри, когда не постеснялись превратить в музей даже великую Киево-Печерскую лавру, колыбель древнерусского христианства, Почаев со всеми потерями, муками, избиениями, бесчестиями, даже убийствами, сумел выдержать многолетнюю осаду, хотя и находился вдалеке от всяких центров, в украинской «глубинке,» иностранцами посещался мало и, должно быть, уже мысленно расталкивался и ставился на дележ любителями превращать храмы в зернохранилища, кинотеатры или колонии для малолетних преступников. В чем же дело? Вопрос этот, вероятно, не раз возникнет перед будущими историками, которые будут изучать историю Русской Церкви в нашем уходящем веке. Как мог тогда уцелеть Почаев?

Мы не можем оценить силы молитв или заступничества Матери Божией; это входит в тайну Промысла, которую людям знать до конца не дано. Но говоря о человеческой стороне дела, следует прежде всего помянуть мужество и смиренную стойкость монахов, не уступавших, не принимавших покорно наглости творящегося над ними насилия. Почти все, кого выгоняли или с побоями выволакивали из лавры, в конце концов возвращались. Был арестован даже наместник лавры архимандрит Севастиан и долгое время провел под домашним арестом во Львове. И все же лавра стояла. «Наши старички говорили: надо держаться, – рассказывал архимандрит Аппелий (Станкевич), имевший три судимости за то, что не хотел уходить из лавры. – И мы держались. Хотя тогда никто и не думал, что лавра останется».

Лавра осталась, еще раз защищенная от враждебных сил покровом Матери Божией и верой живущих в ней молитвенников. Хотя, надо сказать, не было уже того сатанинского натиска на Церковь, что пришелся на первые четверть века после Октябрьского переворота. Гонители действовали скорее по инструкции, по бумажке, по телефонному распоряжению, чем по «вдохновению» и личной злобе, хотя всячески и распаляли себя. Если после революции налетчики на Церковь, как правило, хватали через край и делали больше того, что им приказывали, то в 60-е годы делали уже меньше и без души. «Я не от себя, мне приказано,» – можно было слышать от рядовых милиционеров, а те высокие чиновники в Москве, куда насельники лавры изредка добирались с жалобами, старались, как правило со лживой, трусливой официальностью, отправить их в другой кабинет. Были, конечно, «энтузиасты» гонений, садисты и насильники по природе, но были и те, в ком тайно подавала свой голос совесть, и их-то, наверное, было большинство.

Конечно, и для монахов не прошло это время даром. Много было душевных потерь и физических мук, немало было потом и преждевременных смертей, не говоря уже об украденных часах молитвы. Один старый архимандрит, фронтовик с боевыми орденами, прошедший войну от Луцка до Берлина, сказал: «Я прошел всю войну, был под обстрелом много раз, был под бомбами, всякое видел, со смертью встречался сколько раз, но здесь, я вам скажу точно, здесь было хуже. На сердце хуже было.»

В 1965 году на празднование обретения честных мощей преподобного Иова лавру посетил митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен. Он подарил обители список с Владимирской иконы Богоматери, покровительницы Москвы. Этот дар был знаком или вестью о том, что Матерь Божия, явленная в Своих чудотворных иконах и простирающая Свой покров над Церковью, сбережет и Почаевскую лавру, поможет ей выстоять, как помогла три века назад во время «агарянского нашествия»...

Высокопреосвященный архиепископ Ермоген⁴⁶³ (в миру Алексей Степанович Голубев) родился 3 марта 1896 года в Киеве в семье профессора Киевской духовной академии и Киевского университета, доктора церковной истории С. Т. Голубева. Призванный служить Богу и Его Святой Церкви, Алексий Голубев с юных лет развивал свои богатые дарования. В 1915 году он с серебряной медалью окончил гимназию и поступил в Московскую духовную академию, которую окончил в 1919 году со степенью магистра богословия. После окончания академии молодой богослов решил всецело посвятить всю свою жизнь Богу и поэтому не замедлил принять монашеские обеты.

25 августа (7 сентября) 1919 года в Даниловом монастыре Москвы монах Ермоген был рукоположен во иеродиакона и вскоре был переведен в качестве миссионера в Киево-Печерскую лавру. В 1921 году, в праздник Успения Божией Матери, иеродьякон Ермоген Святейшим Патриархом Тихоном был рукоположен в сан иеромонаха, а в 1923 году был удостоен сана архимандрита. В этом же году архимандрит Ермоген был привлечен к уголовной ответственности и был выслан на два года из Киева.⁴⁶⁴ В 1926 году архимандрит Ермоген, по возвращении в обитель, был избран братией настоятелем лавры. Количество братии Киево-Печерской лавры в то время было более шестисот человек.⁴⁶⁵

Время правления архимандрита Ермогена монастырем было тяжелое. Все лаврские храмы были заняты обновленцами, поэтому богослужения приходилось совершать в Ольгинской церкви города Киева.

В 1931 году будущий архипастырь был арестован и судим за контрреволюционную деятельность (за «создание подпольной организации, ставившей целью свержение советской власти»).⁴⁶⁶ Вероятно, срок заключения архимандрита Ермогена длился до 1945 года, ибо никаких сведений о его деятельности в этот период нет.

С марта 1945 года о. Ермоген проходил пастырское служение на приходах Астраханской епархии, одно время был настоятелем кафедрального собора и благочинным астраханских церквей. С сентября 1948 года по январь 1953 года архимандрит Ермоген был настоятелем Покровского собора в Самарканде.

С начала 50-х годов о. Ермоген приложил немало трудов по реставрации и постройке в епархии новых храмов. Так, например, его стараниями был построен кафедральный собор в городе Ташкенте.⁴⁶⁷ 1 марта 1953 года в патриаршем Богоявленском соборе в Москве Святейшим Патриархом Алексием, митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем и архиепископом Можайским Макарием архимандрит Ермоген был рукоположен во епископа на Ташкентскую кафедру. При наречении во епископа архимандрит Ермоген говорил: «В глубоком смирении склоняю свою главу пред державною волею Божиею и вашим избранием и прошу Его помощи, прошу Его милости и ваших святых молитв... Я рад, что могу свидетельствовать не только перед Вами, но и пред Всею Церковью, что мое прошлое – в Боге. Для Господа я еще в дни своей юности отказался от многого... Ему я отдал свое сердце, для Него работала моя мысль. Ему служила моя воля. И если я как человек согрешал, то никогда от Него, своего Господа, не отступал, всегда был верен Святой Его Церкви"… ⁴⁶⁸

После епископской хиротонии владыка Ермоген усугубил усилия по строительству храмов. С этого времени государственная власть, и ранее смотревшая на деятельность этого подвижника Церкви с большим опасением, начинает сначала скрыто, а затем и явно преследовать его. В отчете в Москву ташкентский уполномоченный сообщал, что епископ Ермоген, получив отказы на строительство храмов, под видом ремонта фактически сумел построить несколько новых и развернул широкую благотворительную деятельность.⁴⁶⁹ Помимо управления своей обширной епархией, владыка Ермоген до 1958 года окормлял и соседнюю Алма-Атинскую епархию.

В 1958 году владыка был возведен в сан архиепископа. Во время хрущевских гонений на Церковь архиепископ Ермоген проявил достаточно мужества и усердия в деле защиты своей паствы. Благодаря этому безбожным властям не удалось закрыть ни одного храма в его епархии.⁴⁷⁰ Архиепископ Ермоген, «являясь одним из реакционных приверженцев РПЦ, принимает активные меры к укреплению материальной базы Церкви и распространению религиозных воззрений на сознание советских людей», – так охарактеризовал владыку Совет по делам РПЦ при Совмине СССР. В 1959 году уполномоченный по делам религии Узбекской ССР писал: «Наблюдение за деятельностью... архиепископа Ермогена убедило меня в том, что он весьма враждебно настроен к советской действительности. Не довольствуясь ролью, которая определена советским государством Церкви, Ермоген в своей деятельности грубо попирал социалистическую законность. Будучи приверженцем врага советского строя – бывшего патриарха Тихона, этот прожженный церковник стремится крестом и рублем укрепить устои РПЦ...» Такие «похвалы» богоборцев надо было все-таки заслужить. Что же так тревожило власти? Прежде всего необходимо вспомнить, что конец 50-х – время возобновления гонений на Церковь, закрытия храмов, преследования активных проповедников Православия. А здесь, в Ташкенте, этом «образцово-показательном» символе социалистической Азии, вдруг возводится огромный, вмещающий до 4000 молящихся Успенский кафедральный собор. Само собой разумеется, что разрешение на такое строительство получить от властей было невозможно. Тогда Владыка идет на хитрость. Он берет разрешение на реставрацию старой церкви, находящейся в приспособленном здании, и тут же начинает стремительное строительство собора. Храм возводился вокруг старой церкви, и до конца строительства здесь шли ежедневные службы. Власти опомнились, начались запросы, выяснения, согласования. Пока громоздкая бюрократическая машина со скрипом двинулась и строительство запретили, было уже поздно – храм стоял. Так же стремительно был построен и храм в Самарканде. Прекрасно знающий светские законы и принципы работы советской бюрократии, владыка Ермоген нередко ставил местные власти в тупик.

Кроме вышеназванных храмов, под руководством архиепископа Ермогена были построены новый собор в Ашхабаде, большая каменная крещальня в г. Фрунзе (современный Бишкек), отреставрированы и восстановлены храмы Самарканда, Красноводска, Мары. В результате бескомпромиссной позиции правящего архиерея влияние и авторитет РПЦ в Средней Азии значительно укрепились. «Подобная деятельность Ермогена не могла не привести к укреплению в республике позиций Церкви и духовенства, чего нельзя было допускать в современных условиях», – констатирует узбекский уполномоченный. Начинается последовательная травля, усиливается неприкрытое давление на руководство Церкви. В результате в 1960 году архиепископ Ермоген снят со Среднеазиатской кафедры и отправлен «в отпуск»... «Отпуск» затянулся на 1,5 года, и владыке пришлось писать лично Хрущеву, чтобы Совет перестал противиться его назначению на новую кафедру».⁴⁷¹ Этот «отпуск» владыка отбывал сначала в Белорусском Жировицком, а затем Одесском монастырях. Закончился он только в 1962 году, когда Святейший Патриарх Алексий I (Симанский), который по всей видимости симпатизировал и покровительствовал гонимому подвижнику (о чем говорят и доклады уполномоченных), возводит его на Омскую кафедру.

В 1961 году, когда подготавливалась к принятию новая радикальная реформа приходского управления, архиепископ Ермоген высказал свое несогласие с ее проектом, и поэтому, как епископ, от которого можно было ожидать возражений и критических выступлений, не был приглашен на Архиерейский Собор 18 июля 1961 года. Несмотря на это, владыка Ермоген все равно прибыл в Троице-Сергиеву лавру, но на заседания собора допущен не был.

13 июня 1962 года Высокопреосвященный архиепископ Ермоген был назначен управляющим Омско-Тюменской епархией.⁴⁷² По вступлении в должность и ознакомлении с делами в епархии архиепископ Ермоген посетил уполномоченного Совета. В личной беседе с ним владыка сообщил, что в вверенной ему епархии много беспорядков, но он приложит все силы, чтобы в рамках законодательства о культах упорядочить все дела. Также архипастырь выразил свое несогласие с существующей практикой контроля за деятельностью духовенства и Церкви в целом. Особое его возмущение вызывало то, что священнослужителям во всех вопросах приходилось зависеть от уполномоченного. (Доходило до того, что без разрешения уполномоченного заштатный клирик не имел права надеть в храме облачения, не говоря уже о совершении им богослужения. – Примеч. авт.). Владыка Ермоген заявил, что он не за дух закона о религиозных культах (т. е. не за содержание, которое можно толковать по-разному), а за букву (т. е. за прямой смысл толкования, толковать как написано) и что нужно добиться, чтобы декрет В. И. Ленина выполнялся неукоснительно.⁴⁷³ Нужно отметить, что архиепископ Ермоген специально изучил сочинения классиков марксизма-ленинизма по вопросу религии и постоянно ссылался на них, тем самым показывая, как противоречит окружающая действительность их содержанию.

Владыка сообщил уполномоченному, что он написал на имя Председателя Совета Министров СССР товарища Н. С. Хрущева обстоятельную докладную записку, в которой сообщил все положения советского законодательства, с которыми был не согласен.⁴⁷⁴

Вот как описывал эту беседу и свои первые впечатления об архипастыре уполномоченный Совета Бутюгов И. в отчете в Москву: «... Из текста своей докладной записки он цитировал места, явно односторонне освещающие вопрос отделения Церкви от государства. В конечном итоге он договорился до того, что надо очень серьезно посмотреть, кто проводит партийную линию в вопросе контроля деятельности Русской Православной Церкви и нет ли тут вредительства. На протяжении всей беседы он подтасовывал те положения, которые были выгодны в деле укрепления позиций Русской Православной Церкви. Привел он также цитату из статьи в журнале «Коммунист» № 5 за 1962 г. Философские заветы В. И. Ленина.

Из бесед с архиепископом я пришел к выводу, что он один из иерархов, который ведет наступательную политику, он теоретически подготовлен, это «опытный волк,» который знает, на какую педаль нажать в любом вопросе укрепления позиций Православной Церкви, он далек от безоговорочного выполнения установленных положений о культах, он явно реакционен».⁴⁷⁵

Первые два месяца после прибытия в епархию владыка Ермоген находился в поездках. За это время он посетил некоторые приходы епархии и Москву.⁴⁷⁶

В конце июля 1963 года в епархии была закрыта еще одна церковь – в селе Чуртан Викуловского района Тюменской области. Причиной закрытия храма послужило решение верующих закрыть храм. По этому же решению все ценности храма были переданы государству. (Конечно, сейчас уже трудно установить истинную причину закрытия храма. Амбициозные статьи прессы тех лет вполне могли скрывать под благовидными выражениями примененные на деле насильственные методы, которые предпринимались атеистами для достижения желаемой цели. – Примеч. авт.).⁴⁷⁷ По решению Викуловского райисполкома здание Покровского храма было передано под чайную.⁴⁷⁸ Также в 1962/1963 годах в епархии были закрыты храмы в селе Пятково Упоровского района⁴⁷⁹ и в селе Слобода- Бешкиль.⁴⁸⁰

Архиепископ Ермоген, видя беззаконие и произвол властей, допущенные в деле закрытия храмов, попытался путем сбора подписей жителей вышеуказанных сел организовать подачу протеста в центральные вышестоящие инстанции и добиться открытия церквей. Для достижения этой цели владыка уполномочил некоторых прихожан закрытых храмов обойти жителей. Вот как были описаны действия архипастыря и тех верующих в тюменской прессе: «... Гермоген и его приспешники, преследуя корыстные цели наживы, разработали «операцию» по сбору списков. Чтобы создать видимость массового ходатайства об открытии церкви, гонцам епархии был дан наказ собирать «списки» по всему району, не указывая местожительство граждан,– будто люди проживают в Чуртане и являются прихожанами этой церкви. Организаторы операции знали, что местным властям известно действительное положение дел в Чуртане. Было решено ввести в заблуждение центральные органы, представив туда фальшивые списки и жалобы, и, таким образом, незаконно открыть церковь. Подобная же идеологическая диверсия, по наущению архиепископа Ермогена, была предпринята и в Ялуторовском районе – по открытию церкви в селе Слобода-Бешкиль... Но и эта операция провалилась. Зачинщики похода, сеятели темноты и невежества, фальсификаторы заявлений-жалоб разоблачены и привлекаются к уголовной ответственности».⁴⁸¹

В октябре 1962 года архиепископ Ермоген предпринял вторую поездку в Москву. ⁴⁸²Целью поездки было посещение председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Куроедова В. А. При июльской с ним встрече в Москве владыка высказал намерение направить в форме письма на имя председателя Совета ряд мыслей и соображений в связи с проводимой в то время научно-атеистической пропагандой. К осени архипастырь завершил этот труд, в котором ярко описал грубые ошибки и перегибы атеистов.⁴⁸³ Это письмо владыка лично отвез В. А. Куроедову.

11 мая 1963 года «в ознаменование 50-летия служения Святейшего Патриарха Святой Православной Церкви в епископском сане и в память совместного церковного служения» архиепископ Ермоген указом Святейшего Патриарха Алексия, наряду с другими епископами Русской Церкви, был награжден правом ношения креста на клобуке.⁴⁸⁴

29 мая 1963 года последовало Синодальное распоряжение, по которому архиепископ Омский Ермоген переводился в Калужскую и Боровскую епархию.⁴⁸⁵

В то время Калужская епархия представляла собой безрадостную картину: после очередной волны гонений на Церковь здесь сохранилось только 28 храмов; 12 районов области не имели храмов вообще. С приходом владыки Ермогена богослужебным и духовным центром епархии фактически становится Никольский храм, где и настоятель отец Яков Володин и староста Чеботарева оказались с новым архиепископом очень близкими по духу и убеждениям. Вскоре архиерейские богослужения в «Николе» перестали быть редкостью, совершались они с глубоким благоговением, сопровождались проникновенными поучениями и потому привлекали массы народа. Совет по делам РПЦ начинает проводить «нейтрализацию» непокорного архиерея. Применяется и прямой нажим на самого владыку, заключавшийся в постоянных вызовах «для бесед,» «указаний на недопустимость...» строгих предупреждениях и т. д. Одновременно идут попытки его изоляции – через удаление от него верных ему священнослужителей и мирян, через попытки компрометации самого владыки в глазах верующих. Организуются «жалобы прихожан» на правящего архиерея и близких ему «неблагонадежных» священнослужителей. «Следует также указать, что архиепископ Ермоген расходует деньги епархии для благотворительных целей, что делать воспрещается», – строчит донос уполномоченный.

Владыка отвечает поддержкой бедных приходов, уменьшением в два раза «добровольно-принудительного» взноса в Фонд мира, оживлением и укреплением приходской жизни, ремонтом обветшавших храмов, привлечением в епархию молодых активных священнослужителей, имеющих духовное образование, для проживания которых в двух частных калужских домах была организована своего рода подпольная гостиница. Кроме того, он начинает отправлять за штат священнослужителей, скомпрометировавших себя небескорыстными «заигрываниями» с советской властью. Когда уполномоченный на очередной «беседе» указал на недопустимость таких увольнений, владыка Ермоген с иронией заметил, что, конечно, в интересах антирелигиозной пропаганды такой поп является весьма полезной фигурой, но его, как православного архиерея, такие горе-священники совсем не удовлетворяют.

В противовес подобной принципиальности непокорного «церковника» власти начинают лихорадочно создавать комиссии «по контролю за соблюдением законодательства о культах» для «изучения контингента лиц, посещающих церкви, пресечения незаконного крещения детей, выявления активных членов общин» и т. д. В июле 1963 года Калужский облисполком принимает решение «Об ограничении деятельности церковников», а с 1964 года начинается позорная борьба с церковным звоном. Вдруг оказывается, что церковный звон «отрицательно сказывается на психике,» «нарушает педагогический процесс,» «нарушает быт граждан,» «мешает труду молящихся» и т. д. По всей области разворачивается массовое чтение пропагандистских антирелигиозных лекций (в 1965 году их было проведено 2768, в среднем по 7 лекций в день), создаются школы научного атеизма. Но все эти огромные затраты не приносили результата.

В 1965 году уполномоченный Калужской области бьет тревогу: «Усиливается влияние православия на население. Практически во всех церквах имело место увеличение доходности и обрядности, что в свою очередь свидетельствовало о большей посещаемости храмов верующими». В Козельском районе открыто крестилось 60% детей и в Малоярославецком – до 87%, причем ежегодно крещений становилось все больше. Резко возросло количество верующих.

Летом 1965 года архиепископ Ермоген составил проект петиции на имя Патриарха, в которой выразил свое несогласие с решениями Архиерейского Собора Русской Православной Церкви от 18 июля 1961 года, касающимися реформы приходского управления. Владыка Ермоген предложил внести в устав некоторые поправки, в частности ввести настоятелей в состав приходского совета в качестве председателей. Архипастырь считал, что настоятель храма не должен оставаться посторонним наблюдателем, а быть активным участником как в духовной, так и в хозяйственной жизни своего прихода.

Такое предложение архиепископа Ермогена поддержали некоторые архиереи (одним из них был бывший Омский архипастырь архиепископ Иркутский Вениамин (Новицкий).– Примеч. авт.), но путь к изменению принятого на Соборе положения был закрыт.⁴⁸⁶

Результатом этой смелой попытки было увольнение архиепископа Калужского Ермогена на покой (25 ноября 1965 г.). Ему было определено жить на покое в числе братии Жировицкого монастыря с правом служения в нем и находиться в ведении епископа Минского и Белорусского.⁴⁸⁷ Но архиепископ Ермоген, неутомимый борец за церковную правду, на этом не успокоился и продолжал письменно обращаться к патриарху, в Синод, а также и к другим архиереям со своими предложениями по разным церковным вопросам.

В декабре 1967 года владыка составил и направил патриарху документ, озаглавленный «К 50-летию восстановления патриаршества. Историко-каноническая и юридическая справка,» в котором подверг резкой критике строй высшего церковного управления, установленный Поместным Собором 1945 года, предлагая вернуться к той схеме высшего управления, которая была разработана на Соборе 1917/1918 годов.⁴⁸⁸ «Горечь и боль за Церковь, попираемую внешними врагами, вольными, а чаще невольными помощниками которых в силу различных причин становились и церковные люди, толкали архиепископа Ермогена на крайне жесткие и, может быть, не вполне справедливые характеристики своих собратий» (Справка владыки Ермогена затрагивала разные стороны церковного управления: избрание патриарха, Синода, порядок поставления архиереев, а также и самую больную тему – приходское управление).⁴⁸⁹

Вскоре после этого архиепископ Ермоген был вызван в Синод, который, после длительных бесед с архипастырем, своим постановлением от 30 июля 1968 года признал его деятельность «неполезной для Церкви» и осудил ее особым определением.⁴⁹⁰ Архиепископ Ермоген был строго предупрежден, что если он будет продолжать вредную для мира церковного деятельность, то к нему будут применены меры прещения.⁴⁹¹ Кроме того, Синод посчитал, что назначение архиепископа Ермогена в данное время на епископскую кафедру является невозможным и неполезным, и благословил ему дальнейшее проживание в Жировицком монастыре.⁴⁹²

Здесь владыка продолжает жизнь настоящего монаха и молитвенника и вскоре приобретает огромный духовный авторитет у насельников. Предчувствуя близкую кончину, владыка завещает похоронить его в родном Киеве. На праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, 7 апреля 1978 года, в день смерти Святейшего Патриарха Тихона, владыка Ермоген предал свою душу Господу, служению Которому он посвятил всю свою жизнь. Даже мертвое его тело вызывало опасение у властей, которые почти две недели не давали разрешения на перевоз его в Киев. Несмотря на столь длительный срок, тело архипастыря, по воспоминаниям очевидцев, не только не подверглось тлению, но и источало благоухание. В настоящее время его прах покоится на Корчеватском кладбище города Киева, среди могил своих родных и близких.⁴⁹³

Архиепископ Павел – в миру Евгений Павлович Голышев родился 6 (19) сентября 1914 года в городе Екатеринославе (сейчас Днепропетровск) в семье местного помещика – инженера Павла Кирилловича Голышева. В конце 1918 года семья Голышевых эмигрировала за границу: сначала в Турцию, затем во Францию и окончательно поселилась в Бельгии. Евгений с отличием окончил местный колледж. И вот как он сам писал о дальнейшем выборе своего жизненного пути: «Богу было угодно, чтобы еще в детстве я был воспитан в страхе Божьем, в любви, послушании и преданности Православию, и это воспитание определило во мне стремление к богословскому образованию. Мое поступление в Русский Парижский Богословский институт было несомненным произволением Божием о мне». Вспоминая о времени своей учебы в институте, владыка Павел всегда тепло и с любовью отзывался о митрополите Евлогии (Георгиевском), основателе и попечителе этого учебного заведения. Митрополит также полюбил Евгения и часто приглашал его в свои покои для непринужденных бесед. По окончании института Евгений принял монашество с именем Павел и вскоре был рукоположен в иеродиакона, а затем и в иеромонаха. Первые шаги своего пастырского служения иеромонах Павел сделал в Парижском Александро-Невском соборе, а затем по поручению митрополита Евлогия в разных приходах французских городов: в Туре, Тулузе, Нанси, Тулоне и др. Владыка вспоминал: «Бывало, пригласит меня к себе митрополит Евлогий и скажет: вот там-то проштрафился священник, и приход опустел, поезжай, мой милый, туда, устрой там все как следует, и я, конечно, ехал. Такой разговор с митрополитом Евлогием повторялся, и я опять отправлялся туда, где нужно было кого-то заменить, что-то наладить и устроить. Можно сказать, я был на положении посла и от этой обязанности никогда не устранялся».

Во время Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована фашистами, иеромонах Павел служил в церкви города Тулона. Он часто посещал размещавшийся здесь лагерь военнопленных, где очень много было пленных из России. И здесь он беседовал с ними, причащал больных запасными Дарами. Такая его связь с лагерем показалась вредной местным властям, и иеромонах Павел был арестован и доставлен в Париж. К счастью, арест этот длился всего 2 дня, и он был освобожден. В 1946 году скончался благодетель иеромонаха Павла митрополит Евлогий. В том же году скончался его отец.

Митрополит Евлогий перед своей смертью призывал свою эмигрантскую паству к возвращению домой:

«Мать – Святая Церковь Русская зовет нас к возвращению в лоно свое. Уклонимся ли мы от этого материнского призыва? Довольно настрадалась душа наша в изгнании на чужбине. Пора домой. Высшая церковная власть обещает нам спокойное развитие церковной жизни. Хочется облобызать родную русскую землю. Хочется успокоения в лоне родной Матери-Церкви и нам, старикам, чтобы найти последнее упокоение, а молодым и зрелым – чтобы поработать над возрождением Родины, залечить ее зияющие раны. Без страха и сомнения, без смущения войдем в родную землю: она так хороша, так прекрасна...»⁴⁹⁴

Владыка Павел так рассказывал о посещавших его в то время мыслях: «Мы остались втроем – три брата; двое обзавелись семьями – им было не до меня – одинокого монаха. Мысль, что я должен вернуться на родину и послужить русскому православному народу, владела мною давно, и вот теперь, когда многие из эмигрантов потянулись в родные края, я понял, что наступила и моя очередь увидеть свою Родину, жить и трудиться для верующего народа, и я поехал».

По возвращении на Родину, уже в сане игумена, отец Павел был принят в число братии Троице-Сергиевой лавры, исполняя там послушание казначея. Затем он был назначен преподавателем Одесской духовной семинарии, откуда переведен на ту же должность в Ленинградскую духовную семинарию и Духовную академию. Некоторое время он состоял в должности секретаря учебного комитета Патриархии, затем служил на приходах г. Георгиевска и Кисловодска. Отсюда же он и был призван к епископству.

7 июля 1957 года в Москве, в церкви Петра и Павла, что у Преображенской заставы, состоялась хиротония архимандрита Павла во епископа Пермского и Соликамского. Хиротонию совершали митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич), архиепископ Финляндский Павел (Ольмари) и епископ Чкаловский Михаил (Воскресенский).

Назначение епископа Павла в Пермь совпало с началом широкого наступления на религию в СССР. Его первый этап исследователи связывают с постановлениями Совета Министров СССР от 16 октября 1958 года «О налоговом обложении доходов предприятий епархиальных управлений, а также доходов монастырей», или, как его еще называют, «О свечном налоге,» и «О монастырях в СССР,» имевших целью подорвать материальное положение Православной Церкви и максимально сократить численность ее монастырей.

После временного снижения темпов антирелигиозной кампании гонения на Церковь продолжились с новой силой. На состоявшемся в январе 1959 года XXI съезде КПСС был одобрен семилетний план развития народного хозяйства СССР. Некоторые исследователи предполагают, что после него было также принято секретное постановление ЦК КПСС, предписывавшее «в основном решить судьбу Церкви за годы выполнения семилетнего плана».

В целях ограничения единовластия настоятелей и принижения авторитета духовенства 22 апреля 1959 года Совет по делам Русской Православной Церкви направил своим уполномоченным инструктивное письмо «О введении регистрации членов исполнительных органов и ревизионных комиссий приходских церквей». В подобном письме от 12 июня того же года требовалось прекратить благотворительную деятельность религиозных организаций, принять меры к полному прекращению ходатайств об открытии храмов. 29 августа последовал указ об ограничении совершения треб духовенством в домах верующих.

Новой жесткой мерой в борьбе с Церковью стало постановление ЦК КПСС от 13 января 1960 года «О мерах по ликвидации нарушений духовенством советского законодательства о культах.» Власти окончательно утвердились в желании максимально быстро уничтожить Церковь и решили вмешаться в ее внутреннюю жизнь. В постановлении отмечалось сосредоточение в руках священнослужителей руководства приходами и использование ими этого обстоятельства для укрепления и распространения религии.⁴⁹⁵

Епископ Павел прибыл в Пермь на самолете 9 июля 1957 года. По воспоминаниям очевидцев, встречавших удивило отсутствие у владыки чемоданов. Епископ вышел из самолета с одним портфелем. На вопрос епархиального секретаря протоиерея Михаила Лукканена: «Владыка, где же ваши вещи?» Преосвященный Павел ответил: «Я монах, все мои вещи здесь». В тот же вечер владыка возглавил всенощное бдение в соборе. Личность нового Пермского архиерея-репатрианта, выросшего в эмигрантской среде и имевшего большие связи за рубежом, вызвала у местных властей нескрываемую тревогу. Председатель Совета Г. Г. Карпов в письме от 29 сентября 1958 года дал письменную инструкцию уполномоченному П. С. Горбунову и Пермскому облисполкому относительно взаимоотношений с епископом: «Павел долгое время находился за границей, недавно посвящен во епископа, и некоторые вопросы ему мало знакомы. Ваши рекомендации надо делать умело и осторожно, чтобы они не воспринимались им отрицательно и не нарушали сложившихся взаимоотношений в работе». Такая установка Москвы несомненно связывала руки П. С. Горбунову. Пермские советские чиновники боялись утечки политического негатива за рубеж, и это стало на некоторое время серьезным тормозом в наращивании антирелигиозной работы в области.

Еще в 1948 году, написав в ЖМП восторженную статью о своем пребывании в СССР, тогда еще игумен Павел заключил ее следующим обращением к своей бывшей заграничной пастве:

«Вы меня хорошо знаете. Знаете, что я не люблю кривить душой. Некоторые из вас сами некогда меня предупреждали, чтобы я был поосторожнее в тяжелые дни немецкой оккупации. Вспомните мои с вами разговоры. Я никогда не боялся высказывать то, что я думаю. За это, вы сами знаете, я в свое время и поплатился, когда немцы меня выслали после допроса в «гестапо» во Францию. Поверьте, что если бы хоть немного что-либо мне не нравилось бы у нас, на моей общей с вами Родине, то вы не читали бы в настоящее время этих моих строк, я их не написал бы».⁴⁹⁶

Конечно, властям не хотелось, чтобы владыка Павел резко поменял мнение об СССР и взял свои слова обратно.

Епископ Павел умело воспользовался сложившейся ситуацией. С первых дней пребывания на кафедре ему удалось развернуть активную деятельность по укреплению церковной жизни епархии, о чем свидетельствуют документы уполномоченного за 1958–1959 годы.

Одним из приоритетов работы епископа стала забота о благолепии храмов, благоустройстве церковных зданий. В одном из отчетов в Совет по делам Русской Православной Церкви уполномоченный писал: «Епископ требует ремонта церквей, реставрации живописи, создания в них пышности... При его давлении почти все церкви отремонтированы и ежегодно на них тратятся большие суммы... В соборе и кладбищенской церкви печное отопление заменено паровым. В собор, архиерейский дом и дом секретаря проведены канализация и водопровод».

В том же году в кафедральном соборе кресты на куполах и запрестольные иконы были покрыты сусальным золотом. Во Всехсвятском храме в Кунгуре золотом была покрыта голгофа. Для золочения богослужебных предметов церковные советы скупали золото в ювелирных магазинах. Вслед за собором хотели позолотить кресты на Всехсвятской церкви в Перми. Однако уполномоченный категорически отказал в этом, заявив членам приходского совета, что «эти обычные кресты стоят 150 лет и золотить их незачем.»

По указанию епископа вместо позолоты один из крестов отникелировали, а в храме золотом покрыли икону. В поселке Кирова Кировского района Перми епископ Павел организовал нелегальную иконописную мастерскую. В ней работали четыре человека, которые писали иконы для церквей епархии. Материалы приобретались через Третьяковскую галерею, а также в других местах. Мастеров епископ привез из Одессы.

В 1958 году по приглашению владыки Павла в Пермь прибыли реставраторы из Третьяковской галереи, чтобы спасти от гибели иконы Иоанно-Богословского храма в городе Чердыни. «Стараниями» уполномоченного и областного управления культуры московские специалисты не были допущены к реставрации.

В 1943 году в епархии была открыта мастерская по производству церковных свечей при Всехсвятской церкви в Перми. В 1958 году епископ Павел поставил перед Московской Патриархией вопрос о реализации свечей в пяти епархиях. Согласие было получено, однако уполномоченный категорически протестовал и запретил областной пчелоконторе поставлять воск в епархию. Пришлось сырье для изготовления свечей закупать в Москве.

С выходом в октябре 1958 года постановления правительства «О свечном налоге» материально-финансовая база Русской Православной Церкви была существенно подорвана. За свои свечные мастерские Московская Патриархия теперь должна была платить 540 тысяч рублей в день. Налог на свечи возрос более чем в 70 раз. Особенно тяжело эта акция безбожной власти отразилась на епархиальной и приходской жизни. По свидетельству митрополита Николая (Ярушевича), увеличение налога привело к тому, что епархии и приходы находились в тяжелейшем материальном положении. Некоторые храмы были вынуждены распустить церковные хоры, так как нечем было платить певчим.

Как свидетельствуют документы, 4 ноября 1958 года в Пермском Епархиальном управлении появился начальник городского сектора по налогам и объявил епископу Павлу о доначислении за истекший квартал налога на сумму 409 тысяч рублей. Епископ категорически отказался платить, заявив: «Это незаконно. Где епархии взять такие суммы? Мы будем жаловаться!» Через некоторое время выяснилось, что Святейшему Патриарху Алексию I было категорически отказано в отмене постановления. Налог пришлось заплатить.

Несмотря на все трудности, епископ Павел постоянно требовал от настоятелей пополнения церковной утвари в храмах. Ее запасы создавались в епархии. Из Москвы в Пермь было привезено большое количество икон разных размеров, сосудов, венцов, лампадок. Пермская епархия продолжала материально поддерживать общецерковные структуры. В 1959 году на содержание Московской Патриархии было перечислено 1 миллион 500 тысяч рублей, на духовные учебные заведения – 365 тысяч рублей, в пенсионный фонд – 25 тысяч рублей. Всего – 1 миллион 890 тысяч рублей.

В Свято-Троицком кафедральном соборе Перми владыка Павел тайно заменил иконостас, вызвав бурю негодования уполномоченного. По этому поводу уполномоченный П. С. Горбунов был вынужден оправдываться перед Советом: «В соборе иконостас был очень приличный, а они с 6 по 12 декабря вместе с настоятелем собора Орестом Бычковским съездили воровским путем от меня в Оренбург и там заказали новый резной и золоченый иконостас».

С назначением епископа Павла в епархии резко улучшилось качество богослужений. Епископ сам за каждым богослужением говорил проповеди и требовал того же от всех священнослужителей. Богослужения в соборе совершались торжественно, с многочисленным клиром. Для обновления облачений в храмах Перми в январе 1958 года на Антиохийском подворье в Москве была закуплена большая партия серебряной и золотой парчи.

Владыка добивался от настоятелей создания при храмах хоровых групп, состоящих из молодежи. Требовал, чтобы пение было стройным и по возможности антифонным. Архипастырь не раз говорил: «Не жалейте денег на певчих. Оплачивайте хорошо, и певчие будут. Не жалуйтесь, что молодых голосов нет, а старые умирают. Если не учить петь молодежь, скоро некому будет петь».

Чтобы укрепить религиозное чувство местных жителей, епископ Павел стремился к возрождению в епархии широкого почитания святителя Стефана Великопермского, просветителя пермяков. В 1958 году владыка освятил в честь святителя Стефана приставной престол в кафедральном соборе.

В августе того же года в богослужение городских храмов было введено новшество. В соборе по четвергам преосвященный Павел дал указание читать акафист святителю и чудотворцу Николаю, в воскресенье вечером – акафист Божией Матери. Во Всехсвятской кладбищенской церкви было введено чтение в среду акафиста святителю Стефану Великопермскому. Совершение акафиста было организовано следующим образом. В назначенные дни вечером все священнослужители и певчие собирались в храме, выходили на солею. Верующие, которые не знали акафиста, стояли в храме с текстом в руках, который они переписывали друг у друга. Богослужение длилось около часа. Певчие, священники и все молящиеся пели хором. Пение акафистов привлекало народ в храмы, способствовало пробуждению интереса к богослужебному пению. Епископ лично присутствовал на чтении всех акафистов.

Уполномоченный был недоволен этим распоряжением архиерея. С тревогой и раздражением он писал по этому поводу в Совет по делам Русской Православной Церкви, председателю Г. Г. Карпову: «Мне кажется, что пение акафистов не следует практиковать. Оно может принять широкий характер, будет способствовать активизации верующих и разжиганию религиозного фанатизма. Я дважды говорил об этом с Павлом, но он доказывает, что нового в этом ничего нет. В Ленинграде и других епархиях это практикуют давно».

Сложившееся положение требовало от архиерея и духовенства крайнего напряжения сил. Энергичность и жесткость епископа по отношению к приходскому духовенству, особенно к нерадивым, вызывала неудовольствие среди коренных уральских священников, прослуживших в епархии не один десяток лет. В условиях разворачивающихся гонений на Церковь епископ Павел в своей кадровой политике опирался на молодое поколение священнослужителей. К пожилым и заслуженным предъявлялись те же высокие требования. Теперь все служители, независимо от возраста и стажа службы, должны были ежедневно находиться в храме, прилагать все силы к тому, чтобы ни один верующий не ушел неудовлетворенным. К пастырям и своим духовным чадам епископ постоянно обращался с призывом «идти тернистой дорогой, посещать храм Господень, ревностно относиться к своему служению, невзирая на трудности и болезни. Господь поможет и исцелит от всех недугов.» Забота архипастыря проявлялась и в назидании молодых, не имеющих опыта священнослужителей. Не проводя больших собраний, епископ часто вызывал их к себе на индивидуальные беседы.

Анализируя состояние Пермской епархии, уполномоченный невольно отмечал преимущества молодого духовенства: «Молодое духовенство читает церковную литературу, отправляет требы дешевле, а некоторые совсем не берут за обряд, в быту ведут себя скромно, не курят, не пьют, а больше находятся в церкви... Не считаясь с погодными условиями, в дождь и ночью идут исполнять тот или иной обряд на дом к верующим...»

В 1958 году в штате епархии числилось 85 священников и 24 диакона. Молодое духовенство составляло 30 процентов общего состава епархии, в 1959 году – уже 45 процентов. Из них окончили академию 6 человек, семинарию – 17 человек, учились в 1–3 классе семинарии – 15 человек, заочно обучались в семинариях и академиях – 6 человек.

Епископ Павел постоянно информировал Московскую Патриархию о нехватке священников, малообразованности пермского духовенства. Втайне от уполномоченного преосвященный Павел проводил семинары с малограмотными священнослужителями и кандидатами на посвящение в сан, вызывал их группами по 8–10 человек и устраивал трехдневные занятия по катехизису.

Для подготовки молодежи к поступлению в семинарии епископ Павел приближал к себе молодых людей, определял их на хозяйственные и церковные должности и платил им хорошую зарплату. Когда молодые люди женились и изъявляли желание принять священный сан, владыка жертвовал деньги на свадьбу.

В 1958–1959 годах хиротонии были нередки. За каждого кандидата приходилось биться с уполномоченным, который досадовал: «Павла надо постоянно сдерживать от посвящения молодежи».

В годы управления преосвященного Павла в Пермской епархии стали нормой частые визиты епископа на приходы. П. С. Горбунов с удивлением констатировал: «Павел, несмотря на частые отлучки в Москву, за границу, болезнь, успевает много бывать на приходах, в том числе расположенных в самых дальних районах: Ныробском, Красновишерском, Чердынском и других, где проехать вообще довольно трудно». За два года епископ посетил 29 приходов. Многие из них многократно. В некоторых церквах верующие удивлялись и говорили, что «в их церкви и в старое, дореволюционное время никогда не бывал епископ, а вот сейчас Бог послал святителя».

Местные власти и уполномоченный не стеснялись в средствах, чтобы предотвратить поездки епископа по епархии. Характерный случай приводил сам уполномоченный П. С. Горбунов: «Когда я узнал, что епископ со свитой, на двух машинах хочет ехать в Усть-Гаревую (туда попасть можно только через водохранилище на пароме), я зашел к секретарю райкома КПСС т. Ракланову и рассказал о намерениях Павла. Тот вызвал начальника пристани и сказал ему: «Если к вам обратятся церковники насчет паромной переправы, вы сделайте так, чтоб катер оказался неисправным.» А тот отвечает: «У нас паром сегодня не работает. Выходной день. Колхозные машины и то не перевозим.» Тов. Ракланов говорит начальнику пристани: «А вы идите и все-таки проверьте.» Начальник ушел и через некоторое время звонит Ракланову и говорит: «Моих купили. Паром погрузил машины с попами и ушел до места. Там подождал и обратно привез.""

Во время посещения епископом храмов епархии местные власти следили за ним, ища повод для его дискредитации. После поездки епископа в Кизел секретарь местного горсовета докладывала уполномоченному: «Установлено, что на прием епископа Павла со свитой кизеловской церковью израсходовано около 10 тысяч рублей. На приеме было около 25 человек, прислуживали 5–6 послушников из молодежи. Сам епископ Павел не пьет, поэтому и другие воздерживались».

Немногочисленность доверенных лиц архиерея, довольно замкнутый образ жизни затрудняли наблюдение за его деятельностью и жизнью епархии. Власти испытывали информационный голод. П. С. Горбунов признавался: «В настоящее время узнать, чем занимается епископ, мне и другим довольно трудно. Он в руководство подобрал всех своих ставленников, привезенных им. Секретарем – его духовный сын Дашевский, помощник секретаря – иеромонах Абрамов, келейником – Иван Скорняков. Собралась такая братия, ничего не узнаешь...».

В течение 1958–1959 годов на приеме у уполномоченного епископ побывал двадцать раз, однако их отношения явно не складывались. Самостоятельность и стремление епископа к единовластию в церковных делах не давали уполномоченному покоя: «Павел совершенно нетерпим... Ни с законодательством, ни с разъяснениями ему – ни с чем не хочет считаться, делает все по-своему... На него много пишут жалоб, обращаются и в Совет, но Патриарх его защищает... На личном приеме у председателя Совета Г. Г. Карпова ему было запрещено на соборе золотить кресты, однако он заставил, и кресты и луковицы позолотили... Этот самодур Павел в соборе правит сам со своим секретарем... Постоянно вбивает служителям, что в храме хозяин во всем настоятель, а исполнительные органы – это исполнители воли настоятеля...»

Несмотря на жалобы П. С. Горбунова, в Совете по делам Русской Православной Церкви не спешили предъявлять ультиматум епископу и сдерживали ретивого уполномоченного. Такая политика Совета была обусловлена частыми поездками епископа Павла за рубеж в составе церковных делегаций. Вместе со Святейшим Патриархом Алексием I в 1957 году епископ Павел ездил в Югославию, где Иосиф Броз Тито лично подарил ему портфель.

Осенью 1959 года здоровье владыки Павла ухудшилось. Уральский климат вызвал обострение туберкулеза. Даже это обстоятельство епископ использовал в церковных интересах и, требуя от уполномоченного зарегистрировать покупку епархией нового архиерейского дома, объяснял: «У меня две небольшие комнаты. Я задыхаюсь и без этого болею. Мне врачи говорят, что нужно больше находиться на воздухе... Вы знаете и видели, что епархиальное управление стеснено и негде принять посетителей».

Отказ уполномоченного на эту просьбу привел к неожиданным последствиям. В своем письме к Г. Г. Карпову П. С. Горбунов докладывал: «Павел особенно начал настаивать на купле дома после того, как узнал, что поедет в Бельгию... Уехав от меня, он сразу же связался с Патриархией, с кем, я не знаю. Меня по телефону вызвал член Совета В. И. Васильев и говорит: «Что ты там с епископом не ладишь, не разрешаешь купить дом... Пусть покупает. Как хочешь, наладь с ним взаимоотношения... Он нам нужен для более важных дел. Состоялось решение в верхах, в ноябре Павел поедет за границу, в страну, где много нашего советского имущества, и чтоб он там о нас не наболтал, что ты не понимаешь нашей политики.» Раз дело приняло такой оборот, я выдал епископу разрешение на куплю дома для его квартиры».

В ноябре 1959 года власти готовились снять с регистрации церковь в селе Лекмортово, поэтому уполномоченный отказал епископу в просьбе направить в этот приход священников на церковные праздники Рождества и Крещения. Епископ ответил жалобой в Совет. Телефонный звонок из Москвы вновь вынудил П. С. Горбунова отменить свое решение и уступить епископу. Благодаря мудрым и решительным действиям владыки в период с 1957 по 1959 год властям не удалось снять с регистрации ни одного храма. По данным на 1 января 1960 года, в Пермской епархии по-прежнему числилось 63 действующие церкви: в 14 из них богослужение совершалось ежедневно, в 9 церквах – 2–3 раза в неделю, в 36 – по воскресным и праздничным дням.

В 1959 году вышло новое постановление ЦК КПСС, в очередной раз унижавшее верующих и ущемлявшее их свободу совести: «О ликвидации так называемых разных святых источников.» В ходе его исполнения власти закрыли на территории Пермской епархии 11 посещаемых верующими святых мест.

До 1959 года единственным уцелевшим местом массового паломничества верующих в Пермской епархии оставался источник в селе Кольцове, посвященный святителю и чудотворцу Николаю. Ежегодно 24 июля, в праздник чтимой чудотворной иконы святителя Николая, сюда стекалось свыше трех тысяч верующих. В документах уполномоченного П. С. Горбунова борьба с кольцовским приходом и его настоятелем протоиереем Григорием Ахидовым занимает особое место. Сведения о церковной жизни села Кольцова собирались уполномоченным двенадцать лет.

В 1958 году уполномоченный отчитывался о своей деятельности: «Зная о празднестве заранее, я 27 июля пригласил к себе бывшего секретаря епископа Бориса Попова и предупредил его, чтоб в Кольцово из духовенства никто не ездил. Однако Попов не только не предупредил, но и сам туда выехал. Я от него потребовал объяснений. Он сказал: «Владыка Павел мне поручил съездить.» Я вызвал настоятеля церкви села Кольцово Ахидова и строго предупредил его, что, если еще в последующем будет приглашено такое количество священнослужителей, он немедленно будет снят с регистрации и вновь никогда зарегистрирован не будет. Ахидов о моем внушении передал епископу. Тот на очередном приеме с гонором говорит: «Вы стращаете иереев, обещаете снять со службы. Они там служили с моего благословения!» Я ему ответил, что у него есть распоряжение, где сказано, что все разъезды преосвященных с большой свитой, а равно и духовенства в сельскую местность во время летне-полевых работ не должны иметь места». На этот раз отец Григорий избежал мести уполномоченного заступничеством архипастыря. Но ненадолго.

Через год, 5 августа 1959 года, воспользовавшись отъездом архиерея, уполномоченный П. С. Горбунов снял протоиерея Григория Ахидова с регистрации.

После устранения отца Григория источник был осквернен и зарыт. Однако верующие продолжали посещать его. В 1960 году источник пытались уничтожить бульдозером, вырубили вокруг деревья, выкорчевали пни, на которых отдыхали паломники.

После разорения кольцовского прихода главной целью уполномоченного стало лишение епископа Павла кафедры. Уполномоченный явно стремился к неограниченной власти в епархии и не собирался мириться с противодействием архиерея. В своих докладах в Совет Горбунов настойчиво требовал смещения неудобного архипастыря: «Я работаю уже с пятым епископом. Четверо из них были иного склада. С ними можно было договориться по любому вопросу. Но с этим вообще невозможно договориться. Он в епархии все перевернул и сделал больше в укреплении Церкви, чем его четыре предшественника за пятнадцать лет... Павел обнаглел, и о нем следует Совету решить... Полезно было бы таких управляющих чаще перемещать, не давать им возможности обрастать активом и сколачивать вокруг себя ядро».

В феврале 1960 года ситуацию изменили крупные перемены, произошедшие в руководстве Совета по делам Русской Православной Церкви. После ухода с должности председателя лояльного к Церкви Г. Г. Карпова его место занял В. А. Куроедов. В апреле на Всесоюзном совещании уполномоченных В. А. Куроедов предложил перейти к плановому сокращению числа церквей, монастырей, духовных учебных заведений и духовенства, епархий и епархиальных центров. Для осуществления намеченного плана было решено подавить сопротивление ряда иерархов, противодействующих новой религиозной политике власти. Теперь у П. С. Горбунова появился шанс свести счеты со строптивым епископом.

Документы епархии и уполномоченного с мая по сентябрь 1960 года рисуют драматическую картину борьбы епископа Павла с властями за сохранение ее приходов и самих канонических основ церковной жизни.

Чтобы удержать позиции Церкви и укрепить приходы, которым грозила опасность закрытия, епископ сосредоточил свое внимание на формировании их исполнительных органов, стремясь пополнить церковные советы и «двадцатки» наиболее энергичными верующими людьми, того же постоянно требовал от благочинных и настоятелей. В ответ там, где это удавалось, уполномоченный умышленно отменял принятые решения, избранные члены исполнительных органов не регистрировались. Только в первой половине 1960 года уполномоченный полностью или частично снял с регистрации исполнительные органы в восьми церквах.

В ответ на новый натиск властей епископ Павел в пасхальную ночь 1960 года организовал праздничное богослужение под открытым небом, которое совершалось игуменом Серафимом (Барановым) параллельно со службой в кафедральном соборе. На претензии уполномоченного епископ ответил: «Я лично не нахожу ничего противозаконного. Верующие просили, и я заставил служить. Это мое право и долг.»

Несмотря на требования уполномоченного, запрещавшего пышные соборные богослужения, 9 мая, день памяти святителя Стефана Великопермского, просветителя пермяков, в 1960 году праздновался особенно торжественно. Богослужение вместе с епископом совершали 24 священника и 6 диаконов.

Не прекращалась благотворительная деятельность епархии. В 1959 году было роздано разным лицам 654 тысячи 417 рублей, в первой половине 1960 года – свыше 400 тысяч рублей. Большая помощь оказывалась учащимся в семинариях. Приезжавших на каникулы студентов владыка определял на практику на приходы и заставлял настоятелей выплачивать им ежемесячно по 1000–1500 рублей. Лично жертвовал учащимся на приобретение одежды и других вещей большие суммы. В 1960 году на обратную дорогу семинаристам было выдано 47 тысяч рублей.

Оборонительная тактика преосвященного Павла оставалась прежней. Как и при Г. Г. Карпове, он продолжал писать жалобы в Совет по делам Русской Православной Церкви. В письме к В. А. Куроедову от 31 мая 1960 года владыка Павел сообщал о грубых и незаконных действиях уполномоченного: «Необходимость заставляет меня еще раз обратиться к вам, Владимир Алексеевич, за разъяснением некоторых вопросов, касающихся церковной жизни и церковного управления. После неправильного указания о способе пополнения церковных двадцаток, уполномоченный П. С. Горбунов запрещает теперь вообще пополнять двадцатки в церквах, где они неполные. Он также предупредил меня, что собрания церковных двадцаток должны происходить не с разрешения правящего епископа, как это было до последнего времени, а с разрешения горисполкома или сельсовета.

Уполномоченный снял с регистрации многих членов церковных советов и ревизионных комиссий из личной мести – за то, что они обращались непосредственно в Совет в Москву, когда не получали удовлетворительного ответа в Перми. Уполномоченный Горбунов всячески пытается меня дискредитировать в глазах духовенства, а иногда и настроить против меня, критикует перед членами клира мои действия в деле управления епархией. В то же время позволяет себе постоянно кричать на посетителей в священном сане.

Во время моего недавнего посещения Горбунов мне сказал, что восемнадцать церквей Пермской епархии подлежат лишению регистрации, а одному из священников заявил, что надо вообще ликвидировать Пермскую епархию... Горбунов единолично, не советуясь со мной, решает, нужен ли второй или третий священник к той или иной церкви, какую церковь снять с регистрации, дает указания священникам, когда и как служить в церкви...

Прошу упорядочить отношения П. С. Горбунова с правящим епископом в Пермской области, так как уполномоченный совершенно игнорирует меня как управляющего епархией и продолжает вмешиваться во внутренние дела Церкви».

В ответном письме председателю Совета П. С. Горбунов докладывал: «Когда Павел был у меня на приеме, я с ним просматривал все указания патриарха, где сказано, что приходы, которые не могут самостоятельно существовать, нужно объединять с более

сильными, и назвал те общины, которые намерен снять с регистрации. Павел говорит: «Я сообщил патриарху, что в Пермской епархии нет приходов, которые нужно объединять. Слава Богу, все живут самостоятельно, и посмотрим, как вам удастся снять с регистрации общины. Мне известно, что кое-где пытались снять, но заставили восстановить...» Когда я бываю на приходах, Павел по моим следам посылает приверженцев с целью организации ходатайств против снятия с регистрации церквей. Этот факт установлен через работников КГБ... Этот иезуит вместо того, чтобы требовать от духовенства соблюдения законодательства, сам их нарушает... как советские, так и высшей духовной власти. Совет обязан помочь Павла поставить на место или убрать его. Так дальше не может быть терпимо».

В 1960 году по причине частых отъездов в Москву и длительного лечения в Ялте владыка Павел присутствовал в епархии всего два месяца. За это время он успел посетить семь приходов, некоторые из них по два-три раза. В том году 21–22 мая епископу удалось побывать даже в селе Егва Кудымкарского района, куда пришлось добираться спецрейсом на самолете.

В отсутствие владыки Павла пермские пастыри, в особенности молодая плеяда священнослужителей, его духовных чад и ставленников, продолжали неутомимо трудиться на ниве Божией и доставляли немало хлопот уполномоченному, о чем говорят рабочие записи П. С. Горбунова.

«Священник Борис Бартов церкви в Кунгуре, любимец Павла, разъезжал с требами в далекие населенные пункты, постоянно занимался нелегальной подготовкой юношей к семинарии, разрешал заштатным служителям служить в церкви и ходить с требами по домам. Мной Бартов не раз вызывался и предупреждался, но Павел Бартова защищал».

«Священники Патласов церкви в селе Троица, Оборин в селе Добрянка, Габов в селе Пыскор, Богдан в селе Ильинское с благословения Павла пытались подчинить себе исполнительные органы и неугодных им лиц и некоторых членов двадцатки заменить новыми. Мной они были вызваны и все их действия были отменены».

«Священник Дмитрий Пределин, настоятель церкви в Кунгуре, пользуясь поддержкой Павла, чтобы лучше привлечь верующих, начал вводить монастырское служение в церкви: каждодневное служение всенощных, полунощниц, акафистов... Привлекал к прислуживанию в алтаре детей... Павел таких служителей всегда поддерживал и внушал, что воля настоятеля храма для всех остальных в храме закон».⁴⁹⁷

В Епархиальном управлении у епископа Павла по-прежнему были надежные помощники. Перед отъездом владыки на лечение уполномоченный затребовал данные из годовых отчетов епархии за 1958–1959 годы. Приехав в епархию, епископ сказал бухгалтеру, чтобы с отчетами не спешили, а за 1958 год вообще не составляли никаких отчетов для П. С. Горбунова. Когда уполномоченный спросил исполняющего обязанности секретаря епархии священника Германа Бирилова, почему до сих пор отчеты не предоставлены, тот ответил: «Владыка в Ялте. Без него давать какие-либо сведения запрещено. Вот приедет преосвященный с курорта и объяснится с вами.»

Уполномоченный от подобных действий епископа Павла и сотрудников Епархиального управления приходил в ярость. В письмах в Совет П. С. Горбунов не стеснялся в выражениях в адрес епископа: «Павел во всех вопросах ведет себя неправильно, постоянно лжет, все факты старается извратить. Беспощаден к местному духовенству, под всякими предлогами гонит его, постоянно занимается перемещением, без всякой необходимости... Павел стремится делать все втайне. О своих выездах никогда не сообщает. В начале мая ездил в Москву – мне не сказал. 6 мая с секретарем уехал на курорт, а в соборе говорили, что уехал по приходам епархии. Павел такой же, как Казанский епископ, надо полагать, ни в чем не отстал. Если он такой умник и в Патриархии его ценят, то пусть они заберут его себе... Павлу – не место управляющим епархии. Его место в келье, в монастыре...»

Развязка ожесточенного противоборства епископа Павла с уполномоченным П. С. Горбуновым наступила осенью 1960 года. Под давлением Совета по делам Русской Православной Церкви Священный Синод 15 сентября 1960 года принял решение о переводе епископа Павла (Голышева) в Астрахань и назначил его епископом Астраханским и Енотаевским. Добившись своего, П. С. Горбунов праздновал победу.

Но подлинная духовная победа несомненно была на стороне епископа и его соратников. По данным Совета по делам Русской Православной Церкви, в 1958–1960 годах, вопреки огромной антицерковной работе, проделанной местной властью, количество верующих не уменьшилось. Это говорит о том, что под духовным и административным руководством епископа Павла (Голышева) Пермская епархия выстояла в трудные годы хрущевских гонений на Церковь, а ее пастыри и прихожане были едины в защите святого Православия на Пермской земле.

Три года пробыл епископ Павел на Пермской кафедре, а 15 сентября 1960 года он был переведен на кафедру Астраханскую и Енотаевскую. Здесь 25 февраля 1964 года владыка Павел был удостоен сана архиепископа.

В Астрахани архиепископ Павел пользовался большим авторитетом. Астраханцы любили его истовые и частые богослужения, во время которых храм всегда был переполнен молящимися. Они любили и его проповеди, которые он говорил за каждой своей службой, в них он неизменно призывал к миру между людьми и любви к ближнему. Астраханцы ценили его святительские качества и монашеские добродетели: его мистический склад души, аскетизм, незлобие. На любовь к нему верующих владыка сам отвечал глубокой любовью и преданностью, той преданностью, что соединяла его со своей паствой воедино, так что явно в этом единении ощущалось биение одной духовной жизни.

Астраханцы до сих пор вспоминают его с любовью. В их глазах остался его милый облик – высокая худощавая фигура, дышащая какой-то неземной легкостью, так что казалось, владыка сейчас взлетит под порывом ветра. Был он всегда бледен, что во многом объяснялось его болезненностью, его постоянно мучили и приводили в бессилие ужасные головные боли. Иной раз к нему по ночам по 2–3 раза вызывали «скорую помощь. «Врачи утоляли боль сильно действующими лекарствами и уезжали, чтобы вскоре опять вернуться. Утром владыка появлялся в храме на службе измученный, но удивительно собранный, будто готовый к бою. По сути своей вся его жизнь превратилась в постоянную духовную брань, и не только внутреннюю, но и внешнюю «с властями и миродержателями века сего.» Причина этой брани скрывалась в самой натуре архиепископа Павла – прямой, открытой, преданной Православию, не идущей ни на какие уступки и компромиссы. Такая жизненная позиция в условиях советской действительности, и особенно в период начавшихся «хрущевских гонений» на Церковь, была по сути своей подобна добровольному пути мученичества. Владыка Павел претерпел очень много различных невзгод от местных астраханских властей. Доморощенных богоборцев сильно тревожила проповедь торжествующего Креста, которую нес владыка астраханцам, и не менее сильно их тревожила любовь верующих к своему архипастырю. Чтобы возбудить в среде верующих недоверие к архиепископу Павлу, а также ослабить его влияние на паству, местные власти прибегали к самым недостойным приемам. Через местную прессу владыку поливали грязью, приписывали ему лицемерие, ханжество и прочие низменные качества, обвиняли его в присвоении церковных денег. Конечно, власти этим ничего не достигли: верующие слишком хорошо разбирались в том, где правда, и еще теснее стремились к владыке. Сам же владыка сильно переживал все эти грязные нападки. Когда в местной газете появилась клеветническая статья, приписывавшая архиепископу Павлу присвоение 10 000 рублей церковных денег, владыка не выдержал и поехал к редактору газеты. Он пытался добиться напечатания в газете опровержения этой клеветы, но безуспешно. Редактор так и не принял владыку – «был занят.» На вопрос, когда он сможет принять, секретарь ответила: «Никогда» – и торопливо захлопнула дверь. Архиепископ Павел пытался обращаться за защитой в центральные газеты, в Комитет по делам религий, в Патриархию, но ничего не добился.

Начало 60-х годов XX столетия было отмечено особым натиском на Церковь. Власти запрещали крестные ходы, колокольный звон на праздники. Особенно местные органы раздражал праздник, посвященный священномученику Иосифу, митрополиту Астраханскому, проводившийся в Астрахани торжественно и при большом стечении народа. Власти требовали от владыки Павла запретить проведение этого праздника, но архиерей мужественно защищал память астраханского угодника. Вместе с владыкой стали заставлять и церковный совет Покровского собора отменить торжества. Вызывали к уполномоченному старосту собора Павла Рябых и требовали от него отменить праздничный колокольный звон. Члена церковного совета Ольгу Михайловну Чекалину заставляли вынести из храма икону священномученика Иосифа, но она твердо отвечала: «Делайте со мной что хотите, а икону я из храма выносить не буду.» Так что, несмотря на все усилия властей, праздник состоялся – был и колокольный перезвон, и торжественное архиерейское богослужение, и праздничный крестный ход вокруг Покровского собора. За это церковную двадцатку собора разогнали. На место Павла Рябых поставили старостой совершенно неверующего человека и в двадцатку набрали по большей части подобных ему людей. На самого владыку также завели уголовное дело о даче взятки должностному лицу, воспользовавшись вот каким случаем. После приезда архиепископа Павла в Астрахань вышло постановление, чтобы все кружки для сбора пожертвований в храмах вскрывались особой комиссией, состоящей из представителей церковной двадцатки и одного представителя от райисполкома. С этим человеком у владыки Павла были хорошие отношения – они давно знали друг друга, и архиерей очень его уважал. Однажды, в день рождения этого человека, владыка решил сделать ему подарок. Взял коробку шоколадных конфет и вложил туда 200 рублей не для каких-либо корыстных целей, а чтобы сделать ему приятное. На дне рождения собралось много высокопоставленных людей, и некоторые из них видели, как хозяин открыл подаренные владыкою конфеты и вложенные в них деньги. По этому случаю и завели дело.

На праздник святых апостолов Петра и Павла владыка служил в Петропавловском храме пос. Свободного. В конце службы он вышел на амвон говорить проповедь. Владыка чувствовал себя плохо, поэтому стоял опершись на аналой, а рядом стояли иподьяконы. Вдруг неожиданно из толпы выскочили несколько человек (видимо, подосланных) и кинулись на архиерея. Они стали кричать на него и с бранью срывать с него облачение. Люди в храме ужаснулись. Вместо того чтобы броситься на помощь владыке, они в панике устремились из храма на улицу. В то же время иподьяконы Георгий и Владислав вместе с протодьяконом Виктором стали стеной вокруг архиерея, которому стало совсем плохо, и он еле стоял на ногах, судорожно цепляясь руками за аналой. Еле-еле отбились от яростных нападок богохульников. Сразу же после службы владыку Павла увезли из храма на «скорой помощи.»

Много всяческих невзгод пережил архиепископ Павел и от нового церковного совета Покровского собора, члены которого не столько управляли приходом, сколько дискредитировали приходскую жизнь постоянными ссорами, враждой, драками. Владыка не мог спокойно смотреть на такие бесчинства и пытался принимать меры к усмирению «разбушевавшейся» двадцатки. Но ее члены всякий раз, пользуясь покровительством местных властей, не давали архиерею ничего сделать.

Владыку Павла постоянно окружала молодежь. Ее влекли к архиерею его незабываемые духовные качества, его доброта и простота, искренняя вера и желание помочь ближнему. Сам владыка очень любил молодежь, он организовал при архиерейском доме нечто вроде воскресных чтений и лично занимался с ребятами. По своей доброте владыка Павел всегда помогал неимущим, нищим, обитавшим у церковной ограды. Помогал он всем – независимо от того, действительно ли человек нуждается или он прикрывается нуждой для обмана. Рассказывали о таком случае. Однажды владыку остановил один такой «нищий,» который не просто просил милостыню, а требовал ее с какой-то дерзкой настойчивостью. Владыка, не обращая на это внимания, подал ему, а на вопрос: «Зачем такому подавать?» отвечал с незатейливой простотой: «Раз просит, значит надо подать.» Действительно, простота владыки подчас поражала окружавших его людей, как и то, что в жизни он был совершенно непрактичен и наивен, как ребенок. Но вся эта непрактичность и наивность в делах духовных покрывалась пламенной молитвой и удивительным упованием на помощь Божию, отчего все у владыки спорилось и получалось успешно.

23 июня 1964 года архиепископ Павел решением Священного Синода был назначен на Новосибирскую и Барнаульскую кафедру. Это известие опечалило и самого владыку и, конечно, всех верующих астраханцев. Владыка полюбил свою астраханскую паству и не хотел с нею расставаться. Как только было получено это известие, астраханцы начали толпиться у архиерейского дома. В соборе составили петицию на имя Патриарха об отмене указа, и некоторые прихожане вызвались лично поехать в Москву с ходатайством об оставлении владыки в Астрахани. И сам владыка послал об этом прошение Патриарху. Вслед за прошением, архиепископ Павел вылетел на самолете в Москву и там имел аудиенцию у Святейшего Патриарха Алексия I. Но патриарх не отменил своего решения.

3 июля 1964 года архиепископ Павел совершил в Покровском соборе прощальную литургию, по окончании которой со слезами сказал свое прощальное слово. Всеобщий плач и искренние слезы, трогательные напутствия, пожелания и разнообразные знаки сердечной любви и признательности – всем этим одарили верующие астраханцы своего архипастыря при расставании.

На протяжении почти девяти лет окормлял Новосибирскую епархию архиепископ Павел. Несмотря на то, что всякая серьезная церковная инициатива в те годы считалась идеологической диверсией, он старался улучшить жизнь приходов, добиться разрешения отремонтировать и переустроить храмы. Он стал обращать в священный сан людей с высшим образованием, что очень не одобрялось коммунистическим руководством области. Среди таких молодых людей около владыки Павла в конце 1967 года оказался и Иван Сокур, будущий схиархимандрит Зосима.

В 1970 году умер Святейший Патриарх Алексий. В Москве началась подготовка к Поместному Собору Русской Православной Церкви. Главным делом Собора было избрание нового патриарха. Собор должен был также принять синодальные постановления 1961 года, навязанные коммунистами и очень ущемляющие интересы Церкви. Одним из главных бескомпромиссных противников принятия на Соборе этих постановлений был архиепископ Павел. Очевидно, что власти очень не хотели видеть его на Соборе, так как боялись его резкого выступления и непредсказуемых последствий этого. И им удалось добиться своего: владыка Павел не присутствовал на Соборе.

Вот что вспоминает по этому поводу архиепископ Василий (Кривошеин):

«Мне пришлось тогда же в Москве услышать любопытную версию о причинах отсутствия на Соборе архиепископа Новосибирского Павла.

Как известно, официальная версия, которая мне была преподнесена митрополитом Никодимом, заключалась в том, что владыка Павел будто бы обварился кипятком. То ли сам обварил себе руки или ноги и поэтому не смог приехать на Собор, то ли его обварили. Он прислал письмо, официально оглашенное на Соборе, что голосует за кандидатуру митрополита Пимена. И вот теперь мы сидели на знаменитой «колокольне» у о. Всеволода Шпиллера в Москве, удалившись ото всех, чтобы побеседовать, и вот что он мне сказал: «Все гораздо хуже и серьезнее с владыкой Павлом. Он сам был у меня и рассказал, как было все на самом деле.»

Рассказ архиепископа Павла: «Я должен был садиться в этот день на самолет. Все было готово, билет взят, вещи уложены, когда мне позвонил оперуполномоченный и попросил незамедлительно зайти к нему по срочному делу. Я ответил ему, что очень тороплюсь, так как улетаю на Собор и боюсь, как бы мне не опоздать на самолет. Оперуполномоченный продолжал настаивать, что дело очень важное, неотложное и что это касается именно моей поездки на Собор... Пришлось поехать. Ввели меня к нему в кабинет, он сажает меня в кресло, начинает говорить о всяких пустяках и ничего существенного, ничего серьезного. Так проходит полчаса, я удивлен, смущен, ничего не понимаю, потом опер со мной прощается, и я ухожу в полном недоумении.

Только вернулся домой, опять телефонный звонок, и на этот раз из горсовета. Просят приехать незамедлительно. Опять начинаю возражать, говорю, что окончательно опоздаю на самолет. Но вынужден был подчиниться и поехать! Картина повторяется: сажают в кресло, начинают говорить о ерунде, не относящейся к делу, после получаса опять отпускают... Спрашиваю себя: а зачем два раза вызывали и ничего не сказали?

По возвращении домой, не успел я уехать в аэропорт, у меня начались сильнейшие ожоги и боли в задних частях тела и на спине, как раз там, где я сидел и соприкасался с креслами. Пришлось вызвать врача, он вызвал еще двух других, из лучших медицинских учреждений города. Они констатировали, что у меня сильнейшие ожоги по всему телу, вызванные химическими веществами, употребляемыми во время войны. Это вещество невидимо простому глазу и действует через одежду.⁴⁹⁸ Я попросил составить протокол, врачи его составили и подписали. По моей просьбе дали мне официальную копию. Впоследствии, как мне стало известно, главный врач, выдавший мне эту копию, был уволен со службы. Боли у меня были такие сильные, что несколько дней я не мог двигаться. Конечно, о поездке на Собор не могло быть и речи».

Этот рассказ владыки Павла, переданный мне о. Всеволодом Шпиллером, показался мне маловероятным в своих фантастических подробностях и ненужной сложности. Неужто у чекистов не было более простого и менее «пинкертоновского» способа не пустить владыку Павла на Собор? И зачем весь этот шизофренический детектив? Неужто владыка Павел представлял такую опасность для избрания патриарха Пимена?

Обо всем этом я рассказал через несколько дней А. В. Ведерникову, добавив, что я сомневаюсь в достоверности рассказа. На что он мне ответил, что «вполне вероятно, это правда, и такие случаи у нас могут быть.

Мои попытки встретиться с архиепископом Павлом во время моего пребывания в Москве в июле 1972 года оказались неудачными. Я послал ему заранее письмо, извещая, что буду на праздник преподобного Сергия в лавре. Но он на мое письмо не ответил и на праздник не приехал.

Вскоре я встретился в Ленинграде, в Духовной академии, с архиепископом Антонием Минским и передал ему рассказ о «креслах.» Владыка Антоний решительно высказался против вероятности версии об отравлении.

Если бы власти действительно захотели не допустить владыку Павла на Собор, они могли бы сделать это гораздо проще. Например, вызвать его свидетелем по делу его секретаря, который был под следствием по обвинению в хозяйственных злоупотреблениях. Или придумать какой-нибудь другой административный предлог и просто не разрешить ему поехать в Москву. Не было никакой необходимости сажать его в «кресла.» Тем более, что им был известен характер владыки Павла, что он не успокоится, будет кричать на весь свет, что его усадили в кресла и обожгли. Произошел бы громадный скандал, а это властям нежелательно.

Да, Вы рассуждаете логично. Именно зная характер владыки Павла, его бесстрашие, со стороны властей не нужно было этого делать, но с другой стороны – их пугало его выступление на Соборе. И потом, ожоги были! Об этом на Соборе официально говорил сам митрополит Никодим, возразил я.

Я думаю, продолжал архиепископ Антоний, что многое объясняется тем, что архиепископ Павел давно страдает тяжелыми головными болями. Для лечения он пользуется очень сильными лекарствами. От болей это помогает, но он ими злоупотребляет, и это вредно отражается на организме. Вызывает нарывы на теле, подобные ожогам... Вероятно, так было в данном случае.

«Но почему же все произошло именно накануне отъезда на Собор, где его присутствие было для многих нежелательно? – спросил я.– И почему на Соборе говорили об ожогах кипятком?»

Искренне скажу, что вся эта история с «креслами» и ожогами мне казалась долгое время неясной и, скорее, комичной. Более того, даже маловероятной!⁴⁹⁹ И в Новосибирске в конце концов местные власти решили избавиться от «неудобного» архиепископа. По проискам и требованиям уполномоченного по делам религий города Новосибирска 13 января 1972 г. он был перемещен архиепископом Вологодским и Великоустюжским. С этим решением он не согласился и 11 октября 1972 г. был уволен на покой.

Осенью 1975 года, благодаря личному вмешательству президента Франции Ж. Помпиду, владыка Павел получил выездную визу и покинул СССР. Сначала жил во Франции у своего брата Кирилла Павловича Голышева, а затем в Бельгии, где окормлял приходы, находившиеся под омофором Константинопольского Патриархата.

Управлял русскими приходами во Франции, Голландии и Бельгии, читал лекции в ряде университетов. Скончался владыка Павел 21 января 1979 г. в городе Брюсселе и похоронен на русском кладбище в Париже.

В памяти верующих всех своих епархий архиепископ Павел (Голышев) навсегда остался постником, трезвенником, молитвенником, аскетом, стойким защитником Церкви.

В миру схиигумена Валентина звали Семисал Василий Касьянович.⁵⁰⁰

Родился он 11 ноября 1884 года в деревне Добреньки Полтавской губернии Константиновского уезда (ныне – село Добреневка Красноградского района Харьковской области).

Известно, что у него были три родные сестры.

Образование получил он в церковно-приходской школе.

С 1905 по 1909 год Василий Семисал проходил действительную военную службу на Кавказе.

Когда Василий был в армии, то писал оттуда своим сестрам, чтобы они замуж не спешили выходить, а подождали его возвращения из армии. Сестры его послушали. И когда он вернулся, то все они ушли в разные монастыри города Киева.

В 1909 году, после увольнения с воинской службы, Василий поступил послушником в Киевский Троицкий монастырь, основанный преподобным старцем архимандритом Ионой, который почил в 1902 году. Сестры Василия поступили во Флоровский женский монастырь.

В 1919 году, в самый разгар революционных событий, послушник Василий принял постриг в мантию с именем Варлаам. В 1920 году он был рукоположен в иеродиакона, а еще через два года – в иеромонаха. Оба рукоположения были совершены в Михайловском монастыре города Киева.

В те годы в Ионинском монастыре жили несколько известных схимников и духовников, у которых окормлялись как братия обители, так и многие жители Киева. После закрытия в декабре 1924 г. Киево-Печерской лавры и передачи ее обновленцам в Свято-Троицкий монастырь вернулся один из последних келейников преподобного Ионы, который после смерти отца Ионы в 1902 году переехал в лавру и там в 1915 году принял постриг с именем Дидим, а в 1922 году схиму с именем Дамиан. Он и в 1940/1950-х годах был почитаемым лаврским старцем.

Как и все другие монастыри, Ионинский монастырь вынужден был в 1922 году организовать «церковно-религиозную общину». В дальнейшем до своего закрытия монастырь продолжал существовать под видом общины.

Во время особенно активных действий обновленцев и автокефалистов братия монастыря 28 декабря 1922 года приняла твердое решение «совершать богослужения на церковнославянском языке, подчиняться экзарху Украины митрополиту Михаилу (Ермакову)», назначенному на эту должность Святейшим Патриархом Тихоном.

Весной 1927 года, выдержав очередной натиск обновленцев, не допустили им захватить храм.

После национализации монастырских земельных угодий была организована сельскохозяйственная артель, состоявшая из мирян, а также монахов, которые были записаны в списки рабочими и чернорабочими. Арендовали как свои, так и другие земли. Постепенно хозяйство наладилось и приносило даже неплохой доход, который полностью шел на нужды общины. До революции Ионинский монастырь был единственной общежительной обителью на территории Киева. Все другие монастыри и лавра общежитием не были.

В 1924 году по хозяйству общины советская власть нанесла еще один мощный удар: у монастыря отобрали весь инвентарь, коров и лошадей.

Приспосабливаясь к все более ужесточавшимся условиям, в 1926 году артель была преобразована в садово-огородническое товарищество. Заново покупали скот и инвентарь. В частности, отец Варлаам покупал в Борисполе лошадь. Все имущество записали в собственность послушников и послушниц. В 1927 году после новой перерегистрации вошли в состав «Плодосбыта».

Осенью 1928 года на межрайонной сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке Киевская монастырская артель «Хлебороб» получила диплом 1-й степени «за культурне ведения промислового городничества, парникового господарства та технику переробки городини».

В 1928 году власти требуют закрыть артель. В сентябре 1929 года отбирают из аренды так называемый хутор Васильчикова, но артель на других землях все равно продолжала существовать.

От осведомителей в НКВД поступает информация, что монастырь «вагонами грузит с/х продукцию в Ленинград, Харьков и другие города, продает в Киеве на Бессарабском рынке».

После этого НКВД принимает решение об аресте руководителей артели. Одного из них, иеромонаха Арефу (Синькова) объявили в «розыск... по СССР.» Остальных успели арестовать. Из 5 арестованных – 4 монаха и председатель артели Когтев Григорий, 1878 г. р. (гражданское лицо).

Со всех арестованных взяли подписку о невыезде. Затем они содержались в Киевском ДОПРе.

Иеромонах Варлаам (Семисал) был арестован 14 января 1930 г.

В следственном деле указано, что о. Варлаам был членом Духовного Собора монастыря. Арестован за «нарушение правил регулирования торговли и проводил антисоветскую агитацию с использованием религиозных предрассудков масс».

С этой формулировкой протокол № 209/539 особого совещания при коллегии ГПУ УССР от 6 ноября 1930 года Когтев Г. А. и монахи Евтихий (Оробей), Илия (Терещенко), Даниил (Васянович), Варлаам (Семисал) осуждены по ст. 54–10 и 135 УК УССР на три года концлагерей каждый.⁵⁰¹

Сколько лет провел в лагерях отец Варлаам, нам точно неизвестно. В 1940-е, 1950-е годы не принято было об этом писать в анкетах. Указывали либо так: «занимался сельхозработами на родине», как это записано в одной из анкет отца Варлаама, либо что-нибудь подобное.

С 1941 года отец Варлаам остается на оккупированной немцами Украине и ведет здесь активную церковную жизнь.

В 1942 году он был награжден саном игумена.

В 1943 году игумен Варлаам был некоторое время секретарем Управления Донецкой епархии.⁵⁰²

С 1944 по 1954 годы он служил в сельских храмах Винничины. В приходском служении ему помогали родные сестры – монахини. В это время отец Варлаам уже был почитаемым духовником, за советом и с просьбами о молитве к которому шли многие люди.

С 1944 по 1947 год он был настоятелем церкви в селе Горышковка Томашпольского района Винницкой области.

В 1947–1954 гг. – приходским священником села Шура-Копиевска Тульчинского района Винницкой области.

В 1954 году игумен Варлаам переезжает в Киев и становится насельником Киево-Печерской лавры, где он несет разные послушания: записчика, смотрителя богадельни. Отец Варлаам принимает в эти годы великую схиму с именем Валентин, становится духовником семинарии, неся это послушание вплоть до ее закрытия в 1960 году. Вскоре после этого была закрыта и лавра.

После закрытия лавры на некоторое время отец Валентин уезжает в Почаев, но вскоре опять возвращается в Киев, где поселяется во Флоровском женском монастыре, в котором он проживал до своей праведной кончины.

Преставился схиигумен Валентин 25 марта 1975 года (по ст. ст.), в день Благовещения Пресвятой Богородицы, и похоронен на Зверинецком кладбище города Киева. Рядом с его могилкой находятся могилки двух его сестер: схимонахиня Ксении и схимонахиня Афанасии.

***

Вспоминает монахиня Маргарита (Флоровский монастырь, г. Киев): «... Я пришла с матушками в 1955 году, поставили на просфорню. Их вообще было четверо: три сестрички и он. Когда он был в армии, то написал сестрам: «Сестрички, не выходите замуж, пока я не приеду.» Когда приехал, говорит: «Сестрички, я иду в монастырь, и вы пойдемте со мною». И вот на Зверинецком кладбище, там батюшка похоронен, в одной оградке схимонахиня Афанасия и схимонахиня Ксения – родные сестры его. И еще была монахиня Паисия, но я ее никогда не видела, наверное, она раньше умерла.»

Так вот в те годы на просфорне мы вместе трудились, а потом переселили батюшку в Почаев. Он там немного пожил. Ему уже было под 80. Ножечки у него были опухшие, в ранах. Матушки его с игуменьей поговорили, и она разрешила его взять в нашу обитель, так чтобы он из келлии не выходил, потому что тогда Советы дышать не давали. За нами, молодыми, следили тоже... Было такое... Когда скажут, что будут ходить, матушка нам говорила: «Вы закрывайтесь и не пускайте.» А они ж стучат. Не на кровати лежишь, а фуфайку кинешь на пол, и вот так подкидывает тебя, трусит всю! Нервы не выдерживают. Нам пошили платьица такие вот, длинненькие цветные. Большие розы на них. Чтобы если попадешься в монастыре, то сказать, что приехала откуда-то...

Батюшка много претерпел в жизни своей. В ссылке был. Матушка Иринархия рассказывала, что когда он был на приходе, приходили батюшку искать. А он был в поле и залез под стог сена. Они подошли и штыком или винтовкой давай тыкать. Батюшка читал святителю Николаю «Правило веры.» До того страшно, говорил, что ничего не соображал. Весь дрожит. А они штыком покололи в сено и ушли. До самой смерти батюшка читал в благодарность за спасение акафист святителю Николаю.

Перед смертью батюшка всех своих духовных чад старался поисповедовать. И меня грешную. И я батюшечке от всей души, от всего сердца благодарна за его любовь. «Приди, детка, я тебя поисповедаю,» – говорил. У кого сейчас так поисповедаешься, как у батюшки?

Матушка Иринархия, она уже была старенькая, уже пятый год, как она преставилась, говорила: «Смотрите, смотрите, вон батюшка мой стоит, отец Валентин.» Потом матушки говорят про причастие, а она: «Так я ж причащалась, вот был батюшка, меня причастил.» Великий был старец отец Валентин.

Батюшка перед смертью говорил, чтобы все его духовные чада поисповедались. Была одна женщина, врач. Она пришла, батюшка поисповедовал. Она уже собиралась уходить, а батюшка говорит: «Евдокия, а что это у тебя сзади младенец висит на спине?»

Она:

– Батюшка, я все исповедовала, что у меня было.

А он говорит:

– Ну, ты иди домой и хорошо-хорошо все-все обдумай.

– Да, батюшка, я все рассказала.

Потом пришла домой, молилась, просила: «Господи, Ангеле Хранителю, напомни мне.»

И вспомнила. Она была врач на войне. Уже вечером прибегает к ней в кабинет старший лейтенант, весь дрожит: «Евдокия Васильевна, помогите мне, спасите меня от смерти.» – «Что такое? В чем дело?» Медсестра в положении. А был приказ, что таким расстрел. А она ей ничего не делала, а совет дала: «Ты то да то сделай...»

Вот такая прозорливость старца была, что он все видел, что у тебя. Как говорится в Писании, что не только делом, а и сказали слово, посоветовали – уже грех. И батюшка видел! Она потом пришла к нему, рассказала обо всем.

– «Вот, деточка, теперь у тебя уже нет младенца. Не висит у тебя младенец»...

Вспоминает монахиня Мариам (Флоровский монастырь, г. Киев):

«Когда я пришла в монастырь, матушка игумения поставила меня поваром. А я ж не умела ничего. Говорю: «Матушка, я все буду делать, но поваром я не умею». Я не варила дома. Варила мама, а я ходила на работу. Была одна раба Божия, она ходила к отцу Валентину в келлию, а я стеснялась ходить – тогда только пришла. Говорю: «Олечка, ты спроси у батюшки, а то меня матушка ставит варить, а я ничего не знаю, ничего не умею.» Боялась я туда идти. Она только зашла, через порог переступает, а он говорит: «Будет варить, будет варить. У нее вкус есть...» Вот так его молитвами и научилась, и варила».

Рассказывает архимандрит Поликарп (Киево-Печерская лавра):

«В 1966 году безбожники начали вскрывать склепы в Ионинском монастыре, в Троицком храме, и там кощунствовали над мощами преподобного старца Ионы. Покойный схиархимандрит Иов, тогда архимандрит Игорь, занялся этим делом, попросил у властей разрешение, чтобы перезахоронить останки старца Ионы, и еще был там похоронен в Ионинском монастыре епископ Виталий, бывший Калужский, который в свое время отпевал прп. Амвросия Оптинского. Власти сказали, что могут дать разрешение только ближайшим родственникам. И отец Валентин написал, что он якобы является племянником прп. Ионы. Ему разрешение дали, перезахоронили, и до 1993 года прп. Иона находился на кладбище. После открытия монастыря мощи перенесли обратно в монастырь, а после прославления поставили для открытого поклонения верующих».

Реалии современности ставят перед верующими много вопросов. И Господь воздвигает пастырей, которые, как маяки, указывают правильный путь в духовной жизни. Одним из таких пастырей и явился замечательный человек, уникальное явление в церковной жизни конца XX – начала XXI века – схиархимандрит Зосима (Сокур; 1944–2002). Данный сборник материалов о нем приурочен к десятой годовщине его кончины.