Роль пророчества в истории: от средневековья к возрождению¹⁶⁵³

Робрето Рускони

Благоприятный для реформаторов исход борьбы за libertas ecclesiae (свободу церкви), стал предпосылкой того, что в XII в. размышления об истории Римской церкви начали помещаться в эсхатологический контекст, в котором нашли себе место такие важные экзегеты и богословы, как калабрийский аббат Иоахим Флорский († 1202)¹⁶⁵⁴. До этого времени пророческая тематика, по крайней мере, в западном обществе, оставалась на заднем плане, и только во второй половине X в., с появлением сочинения об Антихристе монаха Адсона Дервенского (Adso Dervensis)¹⁶⁵⁵, этот апокалиптический образ появился в латинской литературе¹⁶⁵⁶, включив также разрабатывавшуюся на Востоке тематику последнего властителя мира. В ходе борьбы, столкнувшей Римскую церковь с Германской империей, начиная с эпохи Григория VII, связанная с Антихристом лексика употреблялась, однако, только в полемических целях. Напротив, в течение XIII в. всё более распространяющееся прочтение исторических событий в эсхатологическом и апокалипсическом ключе, откроет широкое поле для использования пророчества внутри, и вне церковных кругов¹⁶⁵⁷.

В 1280-е гг. в Римской курии был сделан новый перевод «Oracula Leonis» («Пророчеств Льва Мудрого»), т. е. византийских пророчеств, составленных в XI в., и приписывавшихся императору Льву VI Мудрому (866−912). Изначально это был текст пропагандистского свойства, написанный в целях утверждения эсхатологической роли императора, в деле защиты православия в последней битве против исламских войск, победно наступавших на границы Византии. Характерным и оригинальным было и его исходное формальное устройство. На каждой странице находилось нагруженное символическими смыслами изображение, окружённое надписями, которые изъясняли его значение¹⁶⁵⁸.

Поначалу такие пророчества распространялись без указания имени автора, но впоследствии были приписаны аббату Иоахиму Флорскому и легендарному епископу Ансельму из Марсико¹⁶⁵⁹. В переводе на латынь сохранились отличительные особенности редакции ещё одного текста, названного позднее «Vaticinia de summis pontificibus» («Прорицания о высших понтификах»), т. е. иллюстрированных пророчеств о папах¹⁶⁶⁰. Над изображением в центре листа находился девиз, а внизу следовал пространный объяснительный пассаж, толковавший его значение. При переходе из мира Византии и греческого православия на латинский Запад и в Римскую церковь, обнаружилось, однако, значительное изменение в ориентированности текста. Предсказания стали относиться к превратностям церковной вертикали, и, в частности, были направлены на удовлетворение воли к избранию в папское достоинство того или иного, более или менее, отождествляемого лица¹⁶⁶¹.

Первую приспосабливающую правку можно отнести к окружению могущественной семьи Колонна, в её борьбе за первенство, против столь же могущественной римской семьи Орсини. И первое предсказание серии, действительно, представляет собой прямую полемику против кумовства «племени медвежьего» (gens dell’ursa). Общая же переработка всей серии из пятнадцати «прорицаний» («vaticinia»), вероятно, имела место во время длительного конклава, проходившего в Перудже с 1304 по 1305 г., и завершившегося избранием французского священнослужителя Бернара де Гота (Климент V; 1305−1314). По случаю этого конклава в умбрский город стеклись со всех концов западно-христианского мира разные люди, среди которых был один необычайный любитель пророчеств, эсхатологии и эзотерики, каталонский врач Арнальд из Вилановы (Arnau de Vilanova)¹⁶⁶². Встреча людей облегчала хождение пророческих текстов в международных церковных верхах, даже когда совершенно не выделялась фигура автора того или иного текста.

В первой серии «Прорицаний» («Vaticinia») правка пророчеств была осуществлена по характерному методу составления пророческих текстов. Начиная с первой картинки серии, легко отождествляемой с папой Николаем III Орсини (1277−1280), вплоть до одиннадцатой, «пророчества», были явно подправлены предсказаниями ex post (постфактум), в целях придания им значимости, которая заставила бы с бо́льшим доверием отнестись к подлинным предсказаниям, представленным четырьмя последними «прорицаниями» («vaticinia»). В них предрекалось пришествие «понтифика ангелического» («angelicus pontifex»), т. е. первосвященника свыше указанного, которому якобы предстояло преобразовать Церковь¹⁶⁶³. Что касается противоречивой фигуры отшельника Петра из Мурроне, ставшего папой под именем Целестина V (1294), то кажется совершенно невероятным, чтобы подобный род пророчеств использовался по случаю его избрания, хотя впоследствии пятое прорицание будет отождествляться с его образом¹⁶⁶⁴.

С переносом папского престола с берегов Тибра на берега Роны, т. е. из Рима в Авиньон, на Западе коренным образом преобразуется обычная картина эсхатологических ожиданий, и особенно меняется центр переработки пророческих текстов, касавшихся превратностей церковной жизни.

Следовательно, происхождение новых пророческих текстов, бытовавших в кругах, критически настроенных против папской политики того времени, следует отнести к Южной Франции. К кругам, связанным с каталонским врачом Арнальдом из Вилановы († 1315), и с радикально настроенным крылом монахов-францисканцев, восходили такие эзотерические тексты, как «Liber Horoscopus» («Книга Гороскоп») и «Liber de Flore» («Книга Цветка»)¹⁶⁶⁵, составленные в первом или втором десятилетии XTV в., но особенно новая серия «Vaticinia de summis pontiricibus» («Прорицаний о высших понтификах»), составленная в Южной Франции, а именно во францисканских кругах, противившихся авиньонской папской власти и оборонявших оказавшийся под угрозой дух бедности своего ордена. Следовавшие характерным чертам редакции первой серии предсказания новых пятнадцати «прорицаний», заканчивались образом папы-антихриста, что свидетельствовало об отрицательных ожиданиях определённых кругов, в связи с переходом папского престола к новому наследнику¹⁶⁶⁶.

В любом случае, в достаточно узких церковных кругах продолжала возникать и иметь хождение литература пропагандистская, и обладавшая ярко выраженной прикладной направленностью. Не случайно именно в Авиньоне развернулась странная история брата-францисканца Иоанна из Рупесциссы (de Rupescissa), или Жана из Роктайада (Jean de Roquetaillade). Находясь в заключении, он продолжал составлять пророческие тексты, касавшиеся будущего мира и Церкви, и пользовался необычайным вниманием со стороны авиньонских прелатов¹⁶⁶⁷.

В различных церковных кругах начала всё отчётливее оформляться идея эсхатологической связи между институтом папской власти и городом Римом. Идея возвращения первосвященника на берега Тибра и роли города, различными способами уподобляемого новому Иерусалиму, укрепилась в течение центральных десятилетий XIV в., чему способствовали также труды личностей различного характера и вдохновения: от принцессы Бригитты Шведской († 1373 в Риме), которая в собственных «Revelationes» («Откровениях») вновь связывала эсхатологическую роль Рима и Иерусалима, до римского трибуна Кола ди Риенцо († 1354), и его несчастной, но исполненной пророческого пыла политической карьеры, от таинственной жительницы Сиены Катерины Бенинказа († 1380), которой агиографическая доминиканская пропаганда пожелала приписать возвращение в Рим престола папской власти, до стихов Франческо Петрарки († 1374), чьи строки сочетали уподобление пребывания папской курии в Авиньоне вавилонскому пленению евреев с последующим призывом перенести папский престол обратно в Рим¹⁶⁶⁸.

Эсхатологическая критика папской власти, и относившиеся к нему пророческие ожидания, прокатились по церковным кругам всей Западной Европы, достигнув её крайних пределов в Богемии в эпоху Карла Люксембургского (1346−1378) и его ближайших наследников, например в писаниях Яна Милича Кромержичского (Jan Milíč из Kroměříž), вплоть до медленно тлевшего гуситского мятежа и его милленаристского апокалипсиса в движении таборитов, подавленном силой оружия в конце второго десятилетия XV в¹⁶⁶⁹.

В таком контексте церковной политики, и по-новому обрисовавшегося политического равновесия держав в Западной Европе, разразившийся в 1378 г. новый церковный раскол, которому предстояло продлиться почти четыре десятилетия, до избрания Мартина V Колонны на Констанцском соборе в 1417 г., вызвал целую волну пророчеств. В поисках критериев истолкования в эсхатологическом ключе событий настоящего, и особенно их грядущего исхода в свете прошлого, новые составители предсказаний пошли по пути широкого обращения к разработанной ранее пророческой литературе. В этих обстоятельствах среди итальянцев была осуществлена значительная переработка некоторых, имевших хождение, пророческих текстов¹⁶⁷⁰.

Около 1366 г. появился автор, скрывавшийся под псевдонимом Телесфора Козенцского. Его имя переводилось с греческого, как «к концу ведущий», а происхождение намекало на родину Иоахима Флорского, самого влиятельного автора пророчеств. Он принялся за трактат, в котором по примеру Иоанна из Рупесциссы истолковывалась история Церкви, в свете череды основных её расколов. Действительно, обнаружившийся разрыв церковного единства заставил его в 1386 г. снова взяться за собственный текст, в свете последних событий, и истолковать их в пророческом ключе, особенно подчеркнув эсхатологическую роль французской монархии. Этому могло способствовать его местожительство, вероятно, Лигурия, вооружившаяся в пользу заальпийской династии.

В ходе множества мучительных и трудных событий, в центре которых стояло восстановление церковного единства на Западе, политический кризис имел и свою интеллектуальную сторону. Он фактически открыл путь самостоятельного развития политическим прорицаниям, по крайней мере, частично свободным от религиозных перипетий и их истолкования.

Возвращение старинной традиции было, со своей стороны, представлено третьей серией «Прорицаний о высших понтификах» («Vaticinia de summis pontificibus»), выполненной в технике коллажа двух более древних серий, и с изменением их хронологической последовательности на противоположную. Последнее и ужасное предсказание второй серии, оказалось в середине ряда, который, помимо прочего, совпадал с понтификатом итальянца Урбана VI (1378−1389), с чьим избранием по смерти француза Григория XI (1370−1378) началось разногласие, приведшее к расколу, начавшемуся избранием женевца Климента VII (1378−1394). Фигуры, связанные с ожиданием «понтифика ангелического» («angelicus pontifex»), снова оказались в конце. Налицо была попытка пропаганды внутри церковных кругов, или, во всяком случае, властных элит в пользу понтификов, избранных на соборе, созванном в Пизе в 1409 г., дабы положить конец расколу (результатом его стало, однако, сосуществование трёх пап, признаваемых отдельными подчинявшимися им группами). Не случайно в этой «длинной» серии «Прорицаний о высших понтификах» и Александр V (1409−1410), и Иоанн XXIII (1410−1415) рассматривались как законные папы¹⁶⁷¹.

Если в исторических перипетиях, касавшихся церковных институтов, пророческие тексты воспроизводили отсылки, пускай неустойчивые, к более обобщённой эсхатологической картине, куда включались прошлое, настоящее и будущее Церкви, то и касавшиеся других властей предсказания, в свою очередь, включались в интерпретационную картину глубоко эсхатологического характера.

В своё время соотношение властей на Западе, отличавшееся от ситуации с преобладающей ролью византийского императора в православном мире, сделало возможным использование в интересах папы пророчества, созданного в поддержку императора, и тем самым заложило основы для разработки исключительно «политического» прорицания, сосредоточенного на роли самодержца. Иными словами, либо германского императора, либо королей различных национальных династий¹⁶⁷².

В начале этой линии прорицаний вновь находилась мифология восточного происхождения, т. е. пророчество о «последнем императоре», которому будет доверена эсхатологическая миссия – объединить род человеческий, преобразовать Церковь и отвоевать Святые Земли Палестины. Странным образом, впрочем, этот род предсказаний довольно редко появляется в связи с фигурой императора, вероятно, вследствие ослабления его роли в континентальной политике, кроме случая Карла V Габсбурга, в котором около 1530 г., даты его коронации в Болонье, слились образы самодержавного императора и национального монарха. Этот род предсказаний большей частью развивался в различных национальных монархиях.

Явное начало этому процессу положило уже пророчество «Карл, сын Карлов» («Carolus filius Caroli»), составленное в 1380-е гг. в пользу Карла VI Французского (1380−1422), и особенно распространение прорицаний на Иберийском полуострове с конца XIV в., и в ходе заключительной стадии Реконкисты, и их широкое хождение во время объединения корон Кастилии и Арагона и на пороге «открытия» индийских островов, т. е. американского континента трудами Христофора Колумба¹⁶⁷³.

Естественно, на Апеннинском полуострове эта линия развития пророчеств должна была иметь довольно ограниченное распространение, поскольку ожидания были в основном связаны именно с институтом папства, а настоящая национальная монархия отсутствовала. По этой причине то и дело возникали рефлексы прорицания в пользу императора или монарха в различных областях страны, чувствовавших склонность то к одной, то к другой политической гегемонии. Так происходило, например, в Южном королевстве, по мере смены различных заальпийских династий – сначала швабских немцев (с 1268 г.), потом анжуйских французов (с 1302 г.), и, наконец, арагонцев и испанцев, которые в начале Нового времени распространили своё владычество и на другие части полуострова, и на острова.

Потому иной оказалась феноменология пророческих текстов, и связанных с ними ожиданий в сложной системе итальянских государств, в их развитии от городов-государств позднего Средневековья к формированию государств-областей. Если в первых редкие пророческие тексты, начиная с XII и XIII вв., не могли выйти за пределы схемы противопоставления ожиданий, связанных с фигурой римского понтифика, и ожиданий, соотносимых с ролью императора, то с развитием вторых внутри них вызревала совершенно иная динамика, способствовавшая выходу на свет конкретной фигуры пророка и его роли.

Начиная с эпохи христианской старины и раннего Средневековья, как на Востоке, так и на Западе пророческие тексты запускались в оборот, с широким применением уловки приписывания их авторства персонажам древним, более или менее, знаменитым, или вовсе вымышленным¹⁶⁷⁴. В связи с их позднейшей судьбой на латинском Западе можно вспомнить, например, прорицания, приписываемые епископу Мефодию Патарскому, или те же «Oracula Leonis» (и многие другие тексты)¹⁶⁷⁵. На Западе также не было недостатка в воображаемых атрибуциях – от одной или другой Сивиллы из античного предания¹⁶⁷⁶, до «чародея» Мерлина из кельтских дохристианских сказаний¹⁶⁷⁷.

Иногда подобная традиция текстов прибегала к авторитету таких знаменитых лиц, как калабрийский монах и экзегет Иоахим Флорский (1202), который на самом деле выработал своеобразное троичное и эсхатологическое богословие, не углубляясь в мелочную практику предсказания, которое у него не шло дальше общих рассуждений об исторической и церковной роли реформированного монашества¹⁶⁷⁸. Редкие указания относительно исторических задач папы и императора, извлекаемые из написанного им, позволили, однако, некоторым его единомышленникам углубиться в область предсказаний, по большей части антиимператорских, но при этом не обязательно благоволящих папе. Они возникали, в частности, в первой половине XIII в. среди наиболее обеспокоенных членов ордена братьев-францисканцев, единодушно противившихся императору Фридриху II, в котором видели предсказанного Иоахимом Флорским апокалиптического Антихриста. В эти же годы, и в тех же кругах в Италии составлялись псевдо-иоахимовские толкования на книги Иеремии и Исайи («Super Hieremiam» и «Super Esaiam»)¹⁶⁷⁹.

Наряду с множившимися ложными атрибуциями флорскому аббату, начали также появляться и атрибуции текстов таким, в определённом смысле, современным авторам, как брату-проповеднику Роберу Юзесскому (Robert d’Uzès; † 296)¹⁶⁸⁰ в Южной Франции или же мистической духовидице Марии Робин (Robine; † 1399)¹⁶⁸¹ во времена великого раскола Западной церкви. В то же время получили хождение также пророческие стихи, приписанные терциарию Томмазуччо из Фолиньо.

В период, начавшийся в общем и в целом в последней четверти XV в., и завершившийся в третьем десятилетии XVI в., фигура пророка, напротив, сделалась особенно конкретной, начиная с некоторых странствующих проповедников покаяния, чей образ напоминал Иоанна Крестителя и, следовательно предвозвещал второе пришествие Христа в конце времён¹⁶⁸². О его близости, несомненно, заставляли думать особенно военно-политические события, охватившие Апеннинский полуостров в последнее десятилетие XV в. и породившие атмосферу нестабильности, которая продержалась, по крайней мере, до утверждения испанского владычества. В эти годы во Флоренции достиг особенной славы пророка противостоявший французским войскам Карла VIII и папской политике Александра VI брат-доминиканец Джироламо Савонарола, вознамерившийся с амвона преобразовать в апокалиптический «новый Иерусалим» уже Флоренцию, а не Рим, за что он поплатился жизнью в 1498 г¹⁶⁸³.

Если трагическая судьба монаха была, несомненно, характерным примером невозможности для «пророка» играть самостоятельно активную роль в политической жизни региональных итальянских государств, то при княжеских дворах в те же годы, на рубеже XV–XVI вв., определённую значимость получил целый ряд «пророчиц» и «пророков»¹⁶⁸⁴. Они пользовались заметным уважением со стороны современников: от «сестёр святых вживе», таких как Коломба из Риети в Перудже при Бальони и Лючия из Нарни при дворе князей Эсте, до таких отшельников как Бернардино из Паренцо во времена военных поражений Венецианской республики¹⁶⁸⁵. Известность подобных лиц была такова, что французский король Людовик XII (1498−1515) без колебаний увёз в собой во Францию отшельника Франческо из Паолы (1416−1507) именно в силу приписываемой ему известности как пророка¹⁶⁸⁶.

С появлением наборной печати в последние десятилетия XV в. и в первые десятилетия XVI в., в основных итальянских центрах книгопечатания, начиная с Флоренции до появления Савонаролы, а затем в Венеции в годы кризиса гегемонии этого лагунного города, постоянно имели хождение старые и новые пророческие тексты на латыни и на народном языке. Среди них были «Откровения» («Revelationes») Мефодия Патарского. В этой обстановке во втором и в третьем десятилетиях XVI в. несколько братьев-августинцев, снёсшись с генералом ордена Эгидием Витербоским, издали первое современное издание сочинений Иоахима Флорского, аутентичных и приписываемых ему именно в силу его славы как пророка¹⁶⁸⁷.

Крупным событиям политической истории тоже, в свою очередь, будет суждено оказать значительное влияние на положение пророка и прорицания в европейском обществе на рубеже последних лет Средневековья, и первых – Нового времени. С одной стороны, падение Константинополя в 1453 г. под ударами Магомета II, конец Византийской империи, и последующее перенесение центра тяжести православного мира в московский Третий Рим¹⁶⁸⁸ изменят природу отношений между Западом и Востоком также и в плане отношения к роли пророчества, и хождения пророческих текстов. С другой стороны, разрыв церковного единства как следствие рождения Церквей, возникших после протеста немецкого монаха Мартина Лютера в 1517 г., подорвёт основу всеобщности пророчеств, связанных с ролью Римской церкви и римского понтифика, отныне уподобляемого Антихристу¹⁶⁸⁹.

В дальнейшем пророки продолжат своё существование и перемещения, хотя их функциям и их роли, несомненно, суждено будет основательно перемениться. Можно было бы привести множество примеров, но мы, пожалуй, ограничимся показательным случаем папских пророчеств в картинках, которые явно утратили свою конкретную функцию в политической и церковной динамике, будучи связаны с механизмом указания на следующего папу, который должен быть избран. Ещё в начале XVI в. такие личности, как испанский кардинал Бернардино Лопес де Карвахаль (Carvajal; † 1523) или итальянский минорит Пьетро Галатино¹⁶⁹⁰, могли толковать предсказания средневековых пророчеств как предвестие собственного восхождения на папский престол. Начиная с первого печатного издания, а особенно с многочисленных публикаций, осуществлённых в последние десятилетия XVI в. и в начале XVII в., пророчества превратились в известия глубоко эзотерического характера, издание которых, конечно, могло связываться с текущими церковными событиями, особенно с избранием нового папы, но уже не могло оказывать на эти события никакого значительного влияния¹⁶⁹¹. Сходным образом традиция «Предсказаний Льва Мудрого» («Oracula Leonis») странно отразится в необыкновенных рукописях венецианско-критского патриция Франческо Бароцци (1537−1604)¹⁶⁹².

Что до пророчеств об императорах и королях, то, по крайней мере, на Западе, они окажутся в центре процесса переноса в область политической мифологии, и пойдут иными путями. Одним из результатов станет их связь с событиями различных мятежей, которые, особенно в первые десятилетия XVI в., как Хермании (Germanìas) на Иберийском полуострове¹⁶⁹³ или крестьянский мятеж в Южной Германии¹⁶⁹⁴, подвергнут серьёзному пересмотру властные структуры, прибегнув к теологическому и пророческому арсеналу, который будет снова привлечён и искажён при их жестоком подавлении