Преподобноисповедник Оптинский Никон (Беляев)

*26 сентября 1888 – †25 июня/8 июля 1931

Прославлен на Архиерейском Юбилейном Соборе 2000 г.²¹⁸

Память празднуется 25 июня/8 июля (преставление), 11/24 октября (Собор преподобных Оптинских старцев) и в первое воскресенье после 25 января/7 февраля (Собор новомучеников и исповедников Российских)

В повседневной жизни наших мучеников ХХ столетия присутствовало много сурового, возникавшего прежде всего от того, что над каждым днём их жизни в те годы нависала угроза ареста, судебной расправы и чрезвычайных страданий. Самой тогдашней государственной системой они уже были приговорены заочно за разномыслие и разноверие с ней, только приговор осуществлялся для каждого из них в разные годы и дни. Если и не принадлежавшие к Церкви люди, зная об идущих повсюду арестах, тяжело приковывались мыслью и чувством к возможному своему аресту, то тем более поставленные вне закона члены Русской Православной Церкви принуждены были думать о нём. Это постоянное переживание приговорённости приводило иногда к такому перенапряжению, что человек приобретал хроническую болезнь; так болел после лагеря преподобноисповедник Севастиан Оптинский, Карагандинским лагерем награждённый болезнью и по месту страданий и подвигов названный Карагандинским. Каждый стук в дверь, всякое появление на службе в храме незнакомого человека и тем более человека в военной форме вызывали у него тяжёлые переживания и мысли о возможности полной перемены судьбы. Жить можно было в те годы, лишь приобретя страх Божий в предстоянии чистой совести Богу, как бы ежедневно готовясь от земных дел идти на суд Божий. И на этом фоне суровости жизни ХХ века жизнь преподобноисповедника Никона ощущается лугом духовным – потому ли, что сам он был с чуткой и нежной душой, или потому, что рядом с ним был старец, богатый духовно и одарённый многоразличными талантами, преподобный Варсонофий Оптинский, или потому, что это была Оптина пустынь, многие насельники которой ревностно стремились привиться веткой живой на лозе Христовой. Сам быт семьи, в которой в 1888 году родился преподобноисповедник Никон (в миру Николай Митрофанович Беляев), несколько напоминает быт, описанный в книгах писателя Ивана Шмелёва, впрочем, может быть потому, что и Николай родился в семье небогатых московских купцов.

Семья Беляевых имела благочестивые устремления, но не особенно была просвещена церковно, как в то время уже многие городские семьи, где не было понимания церковной жизни и важности её, не придавалось значения и постам, почти не было представления о духовной литературе и вообще о том, что кроме внешнего соблюдения обрядов, столь же важно для человека внимание к своему внутреннему духовному миру, который требует о себе попечения значительно большего, чем попечение о плоти. Глава семьи, Митрофан Николаевич Беляев, по воспоминаниям сына Ивана, “церковь… любил. Но он любил её так, как большинство мирян того времени. Он не вникал в глубину христианского вероучения. Ходил во храм все праздники, наслаждаясь пением и диаконскими голосами”.

Случилось, однако, чудо, и Николай попал в Оптину пустынь и был определён в скит послушником. Сам Николай писал тогда в своём дневнике: “Я прежде совсем не давал себе отчёта, что такое монашество, потом осуждал всех монахов вообще; потом, за несколько месяцев до приезда в Оптину в первый раз, я начал сомневаться в монашестве – богоугодно ли оно? И сомневался до последнего времени, до самого поступления в скит, и, вероятно, даже по поступлении были сомнения. Теперь, слава Богу, всё затихло, и истина доказывается моим собственным опытом, чтением книг и тем, что вижу и слышу. Как благодарить мне Господа? Какого блага сподобил меня Господь! Чем я мог заслужить это? Да, здесь исключительно милость Божия, презревшая всю мою мерзость. Действительно, как я сам мог прийти в скит, не веря в идеал монашества, не имея положительно никакого о нём понятия, осуждая монахов, живя самой самоугодливой жизнью, не желая подчинять свою волю никому из смертных, не молясь ни утром, ни вечером (правда, ходя довольно часто в церковь), читая исключительно светские книги (исключая книгу епископа Феофана перед самым отъездом в Оптину), думая даже о браке? Один ответ: Господь привел…”.

Наставляя Николая перед принятием в скит, скитоначальник игумен Варсонофий сказал ему: “Духа надо держаться. Дух животворит, буква умерщвляет. Если видеть в монашестве одну форму, то жить не только тяжело, но ужасно. Держитесь духа. Смотрите, в семинариях духовных и академиях какое неверие, нигилизм, мертвечина, а всё потому, что только одна зубрёжка, без чувства и смысла. Революция в России произошла из семинарии. Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, стать в сторонке, поплакать, умилиться, – ему это дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом. Буква убивает”.

И послушания достались Николаю в соответствии с его созерцательным характером – в скитском саду, в библиотеке, как бы представляющей из себя сад духовный, и секретарское, у самого старца Варсонофия, живого насаждения этого сада духовного, который опытно мог наставить в истинах и предметах духовной жизни. И этот опыт жизни в скиту губкой впитывающего положительный опыт послушника с самого начала оказался для него очень существенным. Через год после прихода в обитель послушник Николай записал в дневнике: “Все мои познания приобретены в скиту, вся формировка в нечто определённое моих убеждений и понятий произошла здесь, в скиту. Здесь, в скиту, я приобрёл более, чем за всю мою жизнь в миру, более, чем в гимназии и университете. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что там я почти ничего не получил, хотя в миру от рождения прожил 19 лет, а в скиту не живу ещё и года”.

В Великую Пятницу, 16 апреля 1910 года, Николай был пострижен в рясофор, 24 мая 1915 года пострижен в мантию с именем Никон в честь мученика Никона, 10 апреля 1916 года – хиротонисан в иеродиакона, 3 ноября 1917 года – во иеромонаха.

Преподобноисповедник Оптинский Никон (Беляев)

Начиналась эпоха гонений на Церковь, умирали и арестовывались Оптинские старцы. В 1920 году скончался скитоначальник схиигумен Феодосий, в 1922 году скончался иеросхимонах Анатолий, в том же году был арестован и выслан старец Нектарий, благословивший своих духовных детей обращаться к отцу Никону. Так что постепенно ему пришлось воспринять и тяготу послушания старших – принимать всех приходивших тогда в Оптину пустынь. Но отец Никон и при этих обстоятельствах не терял своего созерцательного, радостного духовного настроя.

В 1922 году он писал матери: “Гордость человеческая говорит: мы сделаем, мы достигнем, – и начинаем строить башню Вавилонскую, требуем от Бога отчёта в Его действиях, желаем быть распорядителями вселенной, мечтаем о заоблачных престолах, – но никто и ничто не повинуется ей, и бессилие человека доказывается со всею очевидностью горьким опытом. Наблюдая опыт сей из истории и древних, давно минувших дней, и современных, прихожу к заключению, что непостижимы для нас пути Промысла Божия, не можем мы их понять, а потому необходимо со всем смирением предаваться воле Божией.

Затем второе: никто и ничто не может повредить человеку, если сам себе он не повредит; напротив, кто не уклоняется от греха, тому и тысяча спасительных средств не помогут. Следовательно, единственное зло есть грех: Иуда пал, находясь со Спасителем, а праведный Лот спасся, живя в Содоме. Эти и подобные этим мысли приходят мне, когда поучаюсь я в чтении святых Отцов и когда гляжу умственно на окружающее.

Что будет? Как будет? Когда будет? Если случится то и то, куда приклониться? Если совершится то и то, где найти подкрепление и утешение духовное? О, Господи, Господи! И недоумение лютое объемлет душу, когда хочешь своим умом всё предусмотреть, проникнуть в тайну грядущего, не известного нам, но почему-то страшного. Изнемогает ум: планы его, средства, изобретаемые им, – детская мечта, приятный сон. Проснулся человек – и всё исчезло, сталкиваемое суровой действительностью, и все планы рушатся. Где же надежда? Надежда в Боге.

Господь – упование моё и прибежище моё. В предании и себя и всего воле Божией обретаю мир душе моей. Если я предаю себя воле Божией, то воля Божия и будет со мной совершаться, а она всегда благая и совершенная. Если я Божий, то Господь меня и защитит, и утешит. Если для пользы моей пошлётся мне какое искушение – благословен Господь, строящий моё спасение. Даже при наплыве скорбей силён Господь подать утешение великое и преславное… Так я мыслю, так я чувствую, так наблюдаю и так верую…

Сейчас я пришёл от всенощной и заканчиваю письмо, которое начал ещё перед всенощной. Господи, какое счастье. Какие чудные глаголы вещаются нам в храме. Мир и тишина. Дух святыни ощутительно чувствуется в храме. Кончается служба Божия, все идут в дома свои. Выхожу из храма и я.

Чудная ночь, лёгкий морозец. Луна серебряным светом обливает наш тихий уголок. Иду на могилки почивших старцев, поклоняюсь им, прошу их молитвенной помощи, а им прошу у Господа вечного блаженства на небе. Могилки эти много вещают нашему уму и сердцу, от этих холодных надгробий веет теплом. Пред мысленными взорами ума встают дивные образы почивших исполинов духа”.

В 1927 году отец Никон был арестован и приговорён к трём годам заключения в концлагерь, которое был отправлен отбывать в Соловки. Но когда этап прибыл в Кемь, то навигация была уже закрыта, и свой срок отец Никон был оставлен отбывать на материке, в Кеми, – под крик чаек и шум волн сторожить бараки на суровом и прекрасном морском берегу. В 1930 году без всякого следствия, за одно только монашество и священство иеромонах Никон был приговорён к трём годам ссылки в Северный край и отправлен в деревню неподалеку от города Пинеги в Архангельской области. Здесь он тяжело заболел, но и тогда не потерял того внутреннего оптинского христианского настроя, который столь привлекал его в старце Варсонофии, и в своём последнем предсмертном письме дорогим и близким писал: “Преподобный Феодор Студит, сам бывший в ссылке, ликует и радуется за умирающих в ссылке. И мне приходила мысль, что мы, иноки, отрекшиеся от мира, и ныне, хотя и невольно, проводим мироотреченную жизнь. Так судил Господь. Наше дело – хранить себя в вере и блюсти себя от всякого греха, а всё остальное вручить Богу. Не постыдится надеющийся на Господа…”.

И вот как бы вернулся, соединившись с началом, – оптинский сад, монастырская библиотека с дорогими сердцу духовными книгами, благодатное секретарское послушание у преподобного Варсонофия, и незадолго перед кончиной он попросил листок бумаги и на нём написал: “Какая красота в духовных книгах”.

8 июля 1931 года преподобноисповедник Никон причастился Святых Христовых Таин и в тот же день мирно отошёл ко Господу – уже в иные небесные сады, к живым творцам духовных книг, которыми он столь восхищался, радовался, наставлялся и утешался в земной этой жизни.

Милостив Господь к праведникам и исповедникам имени Его святого среди грешного мира, но ещё более многомилостивость Его ощущается, когда Он проявляет её ко грешнику кающемуся. Два брата пришли тогда в Оптину одновременно – Николай и Иван Беляевы. Один остался, а другой ушёл на страну далече, отказавшись и от заветов Оптиной, и от Бога, проблуждав по этой стране почти сорок лет, когда уже во святых упокоился его брат-исповедник, а многие подвижники и мученики Оптиной пустыни стали уже не только бескровными мучениками по избранному ими пути, но и мучениками по Промыслу Божию, пролив кровь за Христа.

Впоследствии, на склоне лет и разбитой, исковерканной жизни, пытаясь разобраться в причинах происшедшей с ним беды, Иван Митрофанович писал: “…Горе моё началось с того, что я никому (даже и старцу) не говорил о некоторых своих искушениях. Правда, я был чист, но служил соблазном другим… Оно могло бы быть для меня и безгрешно, если бы я не осуждал и не зазирал других и притом не малых людей. А кого в чём осудишь – неизбежно в том же осуждён будешь!..”.

Во время своей поездки на Афон Иван был пострижен келейно в монашество. Презрев данные им обеты, он ушёл в мир и женился на девушке, которая если и имела вначале веру, то быстро потеряла её. Отвернувшись от Христа и от Церкви, Иван всецело погрузился в мирские заботы, стремясь достигнуть материального благополучия, добиться успехов в карьере. Он стал выступать с атеистическими лекциями, и если обычный лектор мог удерживать внимание слушателей не более 10–15 минут, то Ивану удавалось занимать их внимание по целому часу. Икон в доме не было и книг духовных также. Ехавшая к отцу Никону в 1931 году женщина зашла к Ивану Митрофановичу спросить, не хочет ли он помочь брату, но Иван тогда настолько уже духовно ослеп, что встретил её холодно, с каменным сердцем, подав в помощь лишь несколько рублей. Случайная встреча с одетым в монашеское человеком, знакомым по Оптиной, во дворе дома на глазах соседей привела Ивана Митрофановича в ужас, обнаружив всё его тогдашнее малодушие.

Но всё возвращается на круги своя. Как бы человек ни загораживался и ни отказывался от Бога, как бы ни затирал и ни затаптывал заповеди Божии, прописанные в его сердце, они огненным пламенем проступали и жгли, как будто неугасимый огонь геенский уже начинал охватывать душу. Когда Ивану Митрофановичу перевалило за шестьдесят, он снова вернулся к Богу, но как горько и мучительно было осознавать, что сорок лет прошли даром, были наполнены исключительно грехом и страстями. И как умолить Бога о прощении за жизнь, столь долго оскорблявшую Бога. Будучи уже стариком, он восстановил отношения с духовными детьми отца Никона.

Он писал им: “…Мой страшный провал, который был в моей жизни, ужасно мучает меня. Много я сам до сих пор не понимаю из того, что было в то время этого пленения вавилонского… Тяжело мне! Правда, я искренне, горячо и честно принёс покаяние Господу Милосердному, и поистине я ощутил, что получил прощение, но это не всё… ведь всякий грех, всякое преступление, долго владевшее сердцем и умом, тем и страшнее, что оставляет след по себе, такие страсти, что они яко бремя тяжкое отяготеша на мне… Теперь как-то особенно я скорблю, что я отошёл от тех людей, тех праведников, которые были мне когда-то самыми дорогими в моей жизни. Я говорю о брате отце Никоне и об отце Кирилле Зленко. Дороже их у меня в жизни никого не было. И тем не менее я совершенно оторвался от них. Это меня страшно мучает! Всё, что связано с их памятью, мне ныне стало так дорого!..”.

“…Жизнь моя так изуродовалась, что я не могу даже часто переписываться с близкими сердцу моему. А ведь душа тогда, как птица в клетке, так и рвётся к воздуху духовному, к беседам сердечным в Господе…”.

“…долго я бродил в стране далече, уязвихся, уранихся… И как трудно исцелиться от поистине неисцельных язв! Трудно и от себя самого, трудно и от той обстановки, в которой приходится жить. На конверте я поставил адрес (на который и прошу писать мне) одной Божией старицы, а не свой домашний, так как письма, приходящие на моё имя, если только не попадают прямо в мои руки, то вообще до меня не доходят. Этим путём мои домашние хотят оградить меня от общения с верующими. Только когда дома никого нет, я свободен. Но как? Икон повесить нельзя (не говоря уже о лампаде!); книжки духовные держу не дома, а у друга, так как боюсь их уничтожения (что уже и было)… Между тем мне очень хочется жить как следует, и в частности восстановить то оптинское, что я так безумно утратил!..”.

“…Моя Н. Н. [супруга Ивана Митрофановича Надежда Николаевна], к скорби моей, всё больше отходит от Бога под влиянием чтения и телевизора…”.

“…И каждый день приносит новые болезни, новые грехи, бремя увеличивается, а время сокращается. Страшно и подумать, сколько драгоценного времени погублено для вечности, сколько за это время укоренилось страстей и как мало осталось времени для покаяния!..”.

“…Моя жена, которая лучше всех знает мои недостатки, часто бранит меня. Иногда за дело, а то и так – отводит на мне все свои невзгоды и по службе, и по дому. Бывает это и невтерпёж. А как поразмыслю серьёзно, то вижу, что только она одна воздаёт мне должное в это время (почти каждый день)…”.

В конце концов жена Ивана Митрофановича, доставлявшая ему в последние годы много переживаний, умерла. Но её смерть принесла ещё горшие страдания, потому что и в безбожестве жены он также был виноват. Омрачённый малодушием и поглощённый тёмной пучиной страстей, он ведь ничего и не сделал для пробуждения в её душе веры. Он писал духовным детям отца Никона: “…Прожил я со своей женой почти пятьдесят три года. Была она человеком слишком прямым и потому часто грубым, но она всегда была честной и искренней. Ей задурили голову безбожием… С каждым днём я всё больше и больше убеждаюсь, что Надя веровала сердцем всегда, и всё больше и больше чувствую я свою вину перед ней, что не сумел раздуть в ней искорку веры в пламень. А ведь он горел в ней в её юности! Теперь это моё постоянное горькое, тяжкое и скорбное, и покаянное (запоздалое!) чувство…”.

Возвращению Ивана Митрофановича в Церковь послужил и преподобноисповедник Рафаил (Шейченко), который в 1957 году писал ему: “Желание Ваше знать о многом общем, дорогом нашим сердцам побуждает мою к Вам любовь просить Вас пожаловать под кров моего недостоинства в любое время, где мы уста ко устом вспомним былое и выскажем свои думы. Я буду весьма рад заключить Вас в свои объятия как собрата о Христе и брата ближайшего из всех оптинских иноков, дорогого и незабвенного батюшки отца Никона… Да дарует и нам Господь покаянное сердце Закхея мытаря, возвращение, яко евангельского блудного сына, в объятия Отча и милость прощения”.

Полный текст жития преподобномученика Никона (Беляева) опубликован в книге “Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Июнь”. Тверь, 2009.

От редакции. Порядок публикации в выпусках “Патерика” вынужденным образом произволен: тексты публикуются в том порядке, в каком поступают в редакцию материалы.

Общее руководство подготовкой “Патерика” осуществляет архимандрит Макарий. Текст подготовил игумен Дамаскин (Орловский).

Из определений Священного Синода

В заседании Священного Синода 26 декабря 2001 года под председательством ПАТРИАРХА

Слушали: Доклад митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, Председателя Синодальной комиссии по канонизации святых, о поступивших в Комиссию материалах, касающихся прославления новомучеников и исповедников Российских, пострадавших в различных епархиях Русской Православной Церкви.

Постановили:

1. Одобрить доклад митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия.

2. Включить в Собор новомучеников и исповедников Российских ХХ века следующие имена:

от Астраханской епархии: архиепископа Астраханского Митрофана (Краснопольского; 1869 – 6 июля 1919);

<…>

3. Сообщить имена этих святых Предстоятелям братских Поместных Церквей для включения их в святцы.

Патриарх Московский и всея Руси

АЛЕКСИЙ