Слово о священном безмолвии, очищающем ум и сердце

Пустыннолюбивой горлице уподобился благословенный русский иеромонах папа-Серапион, который в 1912–13 годах посетил великого затворника исихаста Каллиника и испросил его благословения выйти на поприще пустыннического жития.

Опытный учитель и искусный делатель умной молитвы старец Каллиник рассказал ему об опасностях и сетях страшного супостата, а также о прелести, к которой может привести уединенная жизнь, особенно при отсутствии руководителя. Но когда он увидел и прозрел пламенную ревность отца Серапиона и Божественное желание его «уязвленного сердца», то уступил с условием, что тот будет его слушаться.

Папа-Серапион отслужил в церкви Святого Герасима Божественную литургию и по молитвам, и с благословения своего наставника старца Каллиника отправился на вершину Афона.

С того времени прошло двенадцать лет, и вот однажды ночью, часов около двенадцати, к пустынной каливе затворника и исихаста Каллиника подошел его ученик папа-Серапион и постучал в дверь. Старец Каллиник, опасаясь диавольского обмана, прежде чем открыть дверь, потребовал, чтобы посетитель прочитал на память Символ веры. Папа-Серапион послушался, прибавил еще молитву «Отче наш» и слова: «Един свят, един Господь Иисус Христос...».

Тогда старец Каллиник открыл дверь, обнял своего ученика и спросил:

– Где же ты был, брат, столько лет? Поверь мне, что я уже считал тебя пропавшим, хотя никогда не переставал молиться о тебе. Где ты жил, чем питался?

– Отче святый, – ответил слабым голосом папа-Серапион, – когда ты дал мне свое благословение, я пошел на вершину Афона и пробыл там три дня и три ночи. Больше выдержать от холода я не мог. Тогда я спустился в Панагию. Попробовал пожить там, но не мог обрести желанного для меня безмолвия, потому что постоянно проходили паломники. Немного в стороне я нашел небольшую пещеру, где меня не могли видеть даже пастухи, пасшие лаврских коз. Я завесил вход в пещеру старой рясой, и за все это время меня не увидел ни один из людей. Для пропитания я находил в лесах каштаны, побеги растений, желуди, корни и клубни. Воду пил из колодца в домике Панагии. День и ночь моя душа исполнялась неописуемым веселием умной молитвы и созерцания. Я постоянно жил в размышлениях о тайнах нашего Бога. Прости меня, старче мой. Ты лучше знаешь, когда ко мне приходил тот неизреченный свет, который согревал и просвещал «вся внутренняя моя», и никакого другого желания не было у меня. Рай был для меня реальностью. Одного только я желал – Божественного Причащения. Для того я и пришел, чтобы взять твое благословение, потому что приближается конец моей земной жизни, и я не хочу уйти без Пречистых Таин.

В тот же день вместе с учителем и наставником они совершили Божественную литургию и приобщились Святых Таин. Затем подкрепились немногими сухарями и овощами, и сей счастливый и блаженный муж вернулся в свою возлюбленную пустыню...

* * *

Великий исихаст папа-Даниил из монастыря Симонопетр ежедневно после совершения Божественной литургии на час уединялся у себя в келье. Этот час был посвящен слезам и умилению. Он говорил: «Светильник просвещает все вокруг, но сам сгорает...».

* * *

На Святой Горе были отцы и аскеты, совершенно предавшие себя молитве и созерцанию, заключающим в себе все добродетели. И потому они получали с неба Божественные утешения, сладчайшие чувства и просвещение надмирным светом.

К таковым принадлежал и румынский пустынник Феофилакт, живший с тремя учениками в келлии Святого Василия в районе монастыря Ватопед. Часто он пребывал в пещерах, где в атмосфере безмолвия трезвящийся ум становится более ясным и высоко возносится в молитве к Богу. Он говорил, что в одной из пещер Святой Горы язычники, ее прежние обитатели, спрятали изваяние, стоявшее ранее на вершине. На голове этого идола был большой алмаз, служивший маяком для путешествующих по морю.

Однажды непрестанно молившийся отец Феофилакт не пошел по своему обыкновению в пещеру, а остался один в каливе. Когда он стоял на молитве, ему явился Ангел Господень и говорил с ним. Его ученик, возвращаясь с послушания в каливу, услышал внутри разговоры. Недоумевая о том, кто бы это мог быть, и движимый любопытством, он зашел внутрь и спросил:

– Ты здесь, отче?

– Ах, чадо мое, – ответил тогда с огорчением этот великий небошественный отец, – лучше бы ты не приходил... Я потерял великое благословение!

И он рассказал послушнику, с кем беседовал.

Именно отец Феофилакт был тем старцем, который облагодетельствовал косулю, и именно его лицо просияло от света незадолго перед кончиной.

* * *

Мы были знакомы с учеником великого делателя трезвенного²³³ созерцания на Катунаках затворника отца Каллиника. Его звали отец Христодул. В течение нескольких дней благородно оказывая мне, недостойному, гостеприимство в своем пустынном жилище, он многое рассказал о своем приснопамятном учителе. Все это мы с моим старцем поместили в третьем выпуске серии «Современные старцы Горы Афон».

Старец Каллиник был учителем умной молитвы и созерцания. Он ограничивал свою жизнь тесными рамками двора своей келлии (диаметром где-то около двадцати метров) на протяжении пятидесяти пяти лет, почему и был назван Затворником.

Родился он в 1853-м, а почил в 1930 году.

* * *

Другом и любителем безмолвия, трезвения и умной молитвы показал себя и киприот Дионисий, который после подвигов в скиту Кавсокаливия вернулся в 1875 году в монастырь Ставровуни на Кипре, где стал духовным отцом множества чад.

* * *

На треблагословенных Катунаках веет пустыннический ветерок молитвы. Там много лет назад я познакомился с одним исихастом, старцем Анфимом. Он подвизался в небольшой каливе выше братства Данилеев. Старец был молчалив, и слово его почти всегда касалось непрестанной сердечной, умной молитвы²³⁴.

«Иисусова молитва совершает обожение человека, в то время как молитва к Богородице готовит его к этому обожению», – говорил он.

* * *

Один человек рассказывал мне об отце Д. из Нового Скита, что он имел обыкновение ходить всегда босиком. В его крошечной каливе не было почти ничего съедобного, а полом служила простая земля. После Божественного приобщения, в то время как другие торопливо уходили из храма, часто шумя и обсуждая разные вопросы, старец Д. возвращался из кириакона в свою каливу молча, со скрещенными на груди руками, смотря долу и молясь.

* * *

В скиту Святого Василия жили аскеты великого воздержания. Часто милостивые отцы и братия оставляли на тропе к собору скита виноград, чтобы его могли брать желающие, но все оставалось нетронутым. Никто его не брал. Такое воздержание имели насельники скита Святого Василия.

Там много лет назад жил и знаменитый подвижник умной молитвы и трезвения великий старец Варнава. Когда отцы устраивали собрание, то по его окончании, прежде чем всем разойтись, этот великий отец приставлял палец к губам и во всеуслышание говорил:

– Убежим, братия, убежим.

– Куда убежим, авва? – спрашивали его.

– Вот этого да убежим, – повторял любитель молчания и безмолвия и указывал пальцем на уста.

Этим он призывал их избегать празднословия, пустых разговоров и многословия, от которых рождается много зла, и в молчании отходить в свои каливы, чтобы не погубить плод молитвы.

В его время, золотое для Афонской Пустыни, исихасты скита Святого Василия не пели на всенощных бдениях. Они приходили, безмолвно, с покрытыми лицами садились в свои стасидии и при тусклом свете лампад в полном молчании посредством внутреннего голоса творили по четкам умную молитву. Когда рассветало, дивный подвижник трезвения Варнава говорил: «Молитвами святых отец наших...». И после этого, указывая на уста, снова повторял:

– Убежим, братия, убежим.

Затем он посещал каливы исихастов, чтобы посмотреть, соблюдают ли они безмолвнический устав скита, утешая и укрепляя их в аскетическом делании.

Подвижнический образ жизни отцов Святого Василия походил на жительство святых Нитрийской пустыни и Фиваиды²³⁵. Вкушение сырой пищи один раз в день, и только в субботу и воскресенье, на Господские и Богородичные праздники, а также праздники почитаемых святых – две трапезы и разрешение на масло и вино.

* * *

В скиту Святого Василия я познакомился с приснопамятным старцем Дамаскином, никогда не выезжавшим со Святой Горы. Он все время пребывал в своей бедной и безводной хибарке, с дождевой водой в цистерне, несмотря на все навязчивые и скрывающие в себе тщеславие предлоги выйти за какой-нибудь надобностью в мир. Он был человеком тихим, мирным, кротким и любознательным, желал всегда учиться, хранил в своей памяти и пересказывал истории об аскетических подвигах святогорских отцов.

В том же скиту я познакомился и с ныне здравствующим духовником, бывшим игуменом Великой Лавры папа-Павлом. Избранный братией на эту должность, он послужил в ней достойным образом, мирно и плодотворно, и ушел на покой, вернувшись к своему любимому безмолвию пустыни. В своей груди старец, как он сам мне рассказывал, со времени войны носит ружейную пулю, но, несмотря на это, совершает многочасовые переходы, чтобы достичь этого крутого и удаленного места, глубочайшей пустыни Афона.

Там же я узнал и отца Максима иеромонаха, который и ныне со своим учеником упражняется в Иисусовой молитве. Он является поборником частого причащения Святых Таин. Его приснопамятный старец, известный своей ученостью и весьма уважаемый, был последователем колливадов.

* * *

Мой приснопамятный старец рассказывал:

– На Карулях, когда я впервые отправился туда, чтобы исповедаться в аскетирии Святого Георгия, я встретил пустынника Никона. В миру он был высшим офицером Российской армии. Его преподобнический, бледный лик предстал перед нами с какой-то небесной улыбкой, с неземной добротой...

В другой каливе мы нашли еще одно тайное сокровище – подвижника, проводившего там безмолвное житие. Он открыл нам дверь и молча сделал глубокий поклон в знак приветствия и благодарности за небольшое количество продуктов, принесенных нами. Мы не обменялись с ним ни единым словом. Он был погружен в молитву, в безмолвие, в молчание ума, в таинства Бога. О, как упокоивается в этом таинстве молчания Всесвятый Дух!