«Ловы» Владимира Мономаха: книжные контексты одного летописного фрагмента

Пожалуй, один из наиболее ярких фрагментов «Поучения» Владимира Мономаха – рассказ князя о своих охотах, относящихся ко времени его княжения в Чернигове (1078– 1094), емко охарактеризованный Б.А. Романовым в качестве «специального охотничьего жизнеописания, статистической сводки охотничьих подвигов» [1, с. 127]. Так, если верить Мономаху, то он «конь диких своима рукама связалъ есмь въ пушах 10 и 20 живых конь, а кроме того же по ровни ездя ималъ есмъ своима рукама тъ же кони дикие. Тура мя 2 метала на розех и с конемъ, – продолжал князь, – олень мя одинъ болъ, а 2 лоси, одинъ ногами топталъ, а другый рогома болъ, вепрь ми на бедре мечь оттялъ, медведь ми у колена подъклада укусилъ, лютый зверь скочилъ ко мне на бедры и конь со мною поверже. И Богъ неврежена мя съблюде» [2, с. 104]. Картина весьма впечатляющая. Однако ничего удивительного в ней нет.

Охота была в Древней Руси не только распространенным способом добывания пищи и проведения досуга, но и служила освоению азов военного искусства, была одной из обязанностей князя [3, с. 44; 4, с. 254–255]. Об этом свидетельствует уже само начало рассказа Мономаха о «путях и ловах»: «А се вы поведаю, дети моя, труд свой, оже ся есмь тружалъ, пути дея и ловы с 13 лет» [2, с. 102]. «Ловы» для Владимира Мономаха, как отмечал В.М. Рычка, «такая же идеальная норма княжеского поведения, как и отвага на поле брани, справедливый суд, присутствие на службе Божией в церкви» [5, с. 16].

Описание пережитых князем на охоте опасностей скорее всего достоверное. В то же время есть все основания полагать определенное литературное влияние на это описание. Можно сказать, что «весь текст Мономаха балансирует на грани предельного автобиографизма и обширной литературной цитации» [6, с. 88]. Еще в XIX в. (П.А. Лавровским, а затем И.Я. Порфирьевым) было подмечено, что рассказ князя о его охотничьих подвигах сильно напоминает изображение таких же подвигов патриарха Иуды в «Заветах 12 патриархов» [7, с. 119]. Так, в «Завете Иуды» читаем: «И дасть ми Господь благодать въ всех делех моих на поли ж и в дому. Ведя, яко спостигох ланию, емь ю створих обед отцю моему. Серны имах спостизая. И все, еже беаше на нали имах. Кобылу дивию спостизая и имь укроти. Лва убивая, изях козли из зуб ему. Мечку, емь за ногу, свергох с брега. И всяк зверь, иже ся обрати на мя, растергнях, аки пса. Дивияго вепря гнав и варив его, и текох, и разстих его. Рысь в Хевроне въскочи на пса, имь за опашь, вергох и. И разбися в приделе Газы вола дивъяго, ядуща ниву: имь за рога и обертев кругом и разразив, повергох и убих и» [8, с. 184]. Несмотря на отсутствие прямых текстуальных совпадений, сходство между описанием черниговской охоты Мономаха и охот Иуды настолько разительно, что делает весьма вероятным использование в «Поучении» «Завета Иуды» как литературного образца. По мнению И.Н. Данилевского, вновь указавшего на значение этого источника Мономаха, стремление Владимира приблизить по форме свой текст к «Завету Иуды» было связано с тем, что «Иуда, как и Владимир Всеволодович, не был самым старшим в своем роду (он был четвертым сыном Иакова от Лии), однако именно ему суждено было стать правителем до Пришествия, когда Мессия-Христос примирит всех грешников с Богом и воцарится над всем человеческим родом» [8, с. 184 185]. Эта параллель между древнерусским князем и ветхозаветным патриархом может иметь и продолжение. В другой своей работе И.Н. Данилевский обратил внимание на то, что «по апокрифическому преданию, именно из колена Иуды должна была произойти Богородица», в связи с чем «(само) отождествление Владимира Мономаха с Иудой давало основания для формирования представления, что именно в роду этого князя суждено родиться новой Богородице, которая даст земную жизнь Спасителю во время Его второго пришествия» [9, с. 295–296]. Если наблюдения исследователя верны, то, возможно, именно отсюда проистекает такая любовь владимиросуздальской ветви потомков Владимира Мономаха к изображениям львов (ведь лев, как известно, был символом Иуды) и их стремление к закреплению и развитию культа Богородицы как покровительницы своего рода.

Интерпретация близости рассматриваемого фрагмента «Поучения» к «Завету Иуды», предложенная И.Н. Данилевским, достаточно убедительна и в отличие от некоторых других его построений никем не оспаривалась. В то же время к описанию «ловов» Владимира Мономаха можно привести и другие литературные параллели. Прежде всего следует заметить, что общая для обоих этих фрагментов параллель имеется в каноническом тексте Библии (1 Царств 17:34–36), на что обращал внимание и сам историк: «И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним и нападал на него и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы и поражал его и умерщвлял его; и льва и медведя убивал раб твой» [9, с. 296]. Эта параллель любопытна, с одной стороны, потому что в первой части «Поучения» Мономах, судя по текстологическим совпадениям с Псалмами Давида, ассоциировал себя прежде всего с ним [10, с. 154; 11, с. 491–492], а с другой – «именно Давиду принадлежит пророчество об Иуде; к тому же пресвятая Дева Мария, согласно новозаветной традиции, происходила из царского рода Давидова через Нафана» [9, с. 296].

Другую любопытную параллель предложил Б.А. Успенский. Он обратил внимание на сходство рассказа Мономаха о своих охотничьих подвигах с фрагментом из Второго послания к Коринфянам апостола Павла, где тот описывал страдания, которые ему пришлось претерпеть (2Кор.11:23–27): «От Июдей пять краты и четыри десяте разве единоя прияхъ. Три краты палицами бьенъ быхъ, единою каменьемъ побиша мя; три краты лодия испровьрже ся съ мъною, нощь и день въ глоубине сътворихъ. Поутьмь шьмтвьа мъножицею, беды в рекахъ, беды от разбойникъ, беды от рожениа, беды от языкъ, беды в граде, беды въ поустыни, беды в мори, беды в лъжибратии. Въ троуде и въ подвижении, въ забъдении мъножицею, въ алчи и жажи, въ пощениихъ мъножицею, въ зиме и наготе» [12, с. 44].

Сравнивая оба текста, Б.А. Успенский отмечал, что «в обоих случаях мы имеем перечисление событий – своего рода реестр – с точным указанием того, сколько раз случалось то или иное событие. Эта формальная характеристика, объединяющая данные тексты, не типична для автобиографического повествования, и мы вправе предположить, что Поучение Мономаха обнаруживает здесь влияние Послания к Коринфянам» [12, с. 44]. Добавим к этому, что и Мономах, и апостол Павел перечисляют не просто важные моменты жизни, а именно те случаи, когда смерть могла настигнуть их, но отступила. При этом, как подчеркивал Б.А. Успенский, «обращение к тексту апостольского послания ни в коей мере не означает в данном случае подражания Павлу<…> Послание Павла оказывается важным для Мономаха не в содержательном, а в функциональном (риторическом) отношении: оно воспринимается в данном случае не как модель поведения, а как образец повествования о себе самом» [12, с. 45]. Можно даже предположить, что именно под влиянием Послания к Коринфянам Владимир Мономах и отошел от схемы «Завета Иуды», несколько переделал ее на свой лад, в результате чего вместо удачных нападений на зверей в «Поучении» описываются случаи спасения от них. Так описание охот было вписано князем в поучительный рассказ о том, как Бог сохранил его невредимым.

Владимир Мономах был первым древнерусским автором, предпринявшим попытку автобиографического описания, поэтому опора на образцы не просто возможна, а весьма ожидаема. Вполне естественно при этом, что в качестве образцов для него служили в первую очередь тексты Священного писания и произведений, приравненных к нему или дополняющих его. Именно тексты такого рода, как показал И.Н. Данилевский, «являлись для летописцев основным семантическим фондом, из которого они черпали образы, с помощью которых осмысливали и описывали действительность. Аналогии с библейскими событиями в первую очередь давали летописцу типологию существенного. Именно из Св. Писания он в основном отбирал “клише” для характеристики людей и событий» [8, с. 211]. Следует упомянуть также о заметной зависимости древнерусских летописей и других оригинальных произведений от зарубежных хроник и прежде всего греческих.

Отдельные образы, впрочем, могли быть заимствованы Мономахом и из литературы, возникшей на русской почве. Так, А.П. Толочко обратил внимание, что еще одна параллель описанию черниговских охот Мономаха находится совсем рядом с его «Поучением» – в летописной статье 1074 г., представляющей собой похвалу Феодосию Печерскому. В этой статье содержится, в частности, рассказ об одном из черноризцев Киево-Печерского монастыря Исакии, который был прельщен бесами, но сумел их победить. Повествуя об этом, летописец отмечает, что бесы его «страшахуть и въ образе медвежи; овогда же лютым зверемь, ово въломъ, ово змие полозяху к нему, ово ли жабы, и мыши и всякъ гадъ. И не могоша ему ничто же створити, и реша ему: “Исакие! Победил еси нас”» [2, с. 84]. Фрагмент этот не был бы так примечателен, если бы, как заметил А.П. Толочко, в нем не перечислялось сразу «несколько животных, упомянутых также Мономахом (в Завете Иуды, например, упоминается только вепрь). Медведь и вол (у Мономаха – тур) были бы показательны. Но наиболее характерное совпадение – упомянутый “лютый зверь”» [13, с. 443]. Кто такой этот «лютый зверь», реальное это животное или мифическое, до конца не ясно. Чаще всего полагают, что под ним скрывается какой-то хищник из породы кошачьих (леопард, барс, рысь или лев) [14, с. 486; 15, с. 48–50; 16, с. 130–132; 2, с. 529, 637]. Несколько реже пишут о том, что это медведь или волк [17, с. 67; 6, с. 103– 104]. Но если Мономах опирался на описание охоты в «Завете Иуды», то медведь и волк явно отпадают, поскольку в его перечне диких животных «лютый зверь» занимает соответствующее место льва или барса у Иуды [18, с. 75]. При этом перед нами, согласимся с Ф.Б. Успенским, не просто эвфемистическое указание на конкретного хищника, но и «максимально обобщенное обозначение свирепого зверя, своего рода собирательный образ врага человека на охоте. Иными словами, Мономах обыгрывает многозначность этой конструкции; более того, благодаря своей многозначности она и попадает в текст» [6, с. 103].

Интересно, что во всей «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) «лютый зверь» встречается только в статье 1074 г. и «Поучении» Владимира Мономаха. Из других памятников древнерусской литературы данное выражение находим в «Слове о полку Игореве», где говорится о том, как Всеслав Полоцкий «скочи» ночью из Белгорода в Полоцк «лютымъ зверемъ» [19, с. 382]. Но это упоминание не столь интересно, поскольку в отличие от летописной статьи 1074 г., относится к более позднему времени, чем «Поучение», а значит послужить его источником никак не могло. Более того, как резонно заметила О.П. Лихачева, «функционально это словосочетание в “Слове” и в “Поучении” употреблено совершенно различно. В “Слове” оно играет образно-поэтическую роль, в “Поучении” – информационную» [16, с. 129]. В этом плане упоминание «лютого зверя» в летописи также оказывается значительно ближе к «Поучению» Владимира Мономаха, чем в «Слове о полку Игореве». Впрочем, в отличие от Послания апостола Павла или «Завета Иуды», первичность которых по отношению к «Поучению» бесспорна, в случае с летописной статьей 1074 г. вовсе неочевидно, какой из текстов мог послужить источником другого.

Дело в том, что оба произведения – ПВЛ и сохранившееся под 1096 г. в составе ее Лаврентьевского списка «Поучение» Владимира Мономаха практически современны. Если летопись была закончена в сентябре 1115 – августе 1116 г. [13, с. 444], то окончательное оформление «Поучения» А.А. Гиппиус отнес ко времени около 1117 г. [20, с. 91]. Впрочем, анализ композиции этого памятника и содержащихся в нем датирующих указаний привел исследователя к выводу о том, что сложение текста «Поучения» прошло три этапа. При этом «можно не сомневаться, что описание “ловов”, как и описание “путей”, читалось в ПВМ1 (т. е. исходном тексте. – А.И.) – ведь именно этот эпизод напрямую связывает “Поучение” с “Заветом Иуды” как его литературным образцом» [21, с. 144].

Этот исходный вариант «Поучения» А.А. Гиппиус датировал зимой 1099/1100 или 1100/1101 г. [20, с. 91–92]. В таком случае более ранним текстом оказывается «Поучение» и заимствование можно предполагать со стороны автора ПВЛ. Именно к такому решению склоняется А.П. Толочко. В качестве дополнительного аргумента в его пользу он ссылается на перекличку между примыкающим к «Поучению» письмом Владимира к Олегу Святославичу и помещенным в летописи под тем же 1096 г., что и сочинения Мономаха, летописным текстом. На этом основании украинский историк заключает, что летописец был знаком с литературными трудами князя [13, с. 443–444]. Мнение это, однако, не бесспорно. А.П. Толочко исходит из того, что ПВЛ была «первым опытом создания руской истории», авторским произведением игумена близкого Мономаху киевского Выдубицкого монастыря Сильвестра, писавшего свой труд, опираясь на сохраненные в устной памяти предания, известия византийских хроник и какие-то записи исторического характера, существовавшие в форме отрывочных аналистических заметок [22, с. 17, 20].

А.П. Толочко, таким образом, пересматривает утвердившееся в науке со времен А.А. Шахматова представление о том, что ПВЛ предшествовали такие более ранние летописные произведения, как реконструируемые «Древнейший свод» (1037–1039), «Свод Никона» (1073) и «Начальный свод» (1096–1099), а сама она имела по меньшей мере две редакции [8, с. 124–131]. В последнее время подобный ревизионизм, впрочем, все чаще вызывает положительные отклики. Самый серьезный из них – текстологические разыскания Т.Л. Вилкул, опровергающие одно из центральных наблюдений А.А. Шахматова, согласно которому текст «Начального свода» сохранился в составе Новгородской I летописи [23, с. 228–231].

Однако, как заметил И.Н. Данилевский, это вовсе не снимает вопроса о том, что ПВЛ предшествовал некий «Начальный» свод, тем более что другие аргументы А.А. Шахматова, которыми тот обосновывал его существование, остаются в силе [24, с. 36–37]. Едва ли ПВЛ была первым летописным произведением. В пользу этого могут, в частности, свидетельствовать явно вставные фрагменты, разрывающие прежде логичный и связный рассказ (договоры Руси с Греками, легенда о четвертой мести княгини Ольги древлянам, рассказ о выборе вер князем Владимиром, и др.), а также прямые противоречия и ссылки на отсутствующие сообщения. Рассказ об Исакии скорее всего читался уже в более раннем памятнике, чем ПВЛ, а значит, «лютый зверь» мог попасть в «Поучение» все же из летописи, а не наоборот. Поэтому даже если Сильвестр в летописной статье за 1096 г. и «цитировал письмо Мономаха», то это еще не значит, что «Поучение» первично по отношению к летописным статьям более раннего времени и в частности по отношению к статье 1074 г., содержащей упоминание загадочного «лютого зверя».

Таким образом, к числу текстов, входивших в круг чтения князя и повлиявших на описание его черниговских охот помимо апокрифического «Завета Иуды», библейского рассказа о борьбе Давида с дикими зверями и Второго послания апостола Павла к Коринфянам, может быть отнесена и повествующая об искушении киевопечерского затворника Исакия статья ПВЛ. Конечно, параллелей «ловам» Владимира Мономаха может быть и больше. Все древние рассказы об охотах или встречающиеся в агиографии перечни зверей, в образе которых монахов искушал дьявол, в чем-то схожи. Однако в отличие от рассмотренных текстов у нас нет оснований заподозрить знакомство Мономаха, скажем, с Анабазисом Ксенофонта или Житием Варлаама и Иосифа. И тем не менее очевидно, что далеко не все источники «Поучения» установлены. Поиски литературных параллелей, запечатленным на его страницах, казалось бы, совершенно житейским сюжетам, должны быть продолжены.

1. Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси. Историко-бытовые очерки XI–XIII вв. М.; Л.: Наука, 1966. 242 с. 2. Повесть временных лет / подг. текста, перев., статьи и ком. Д.С. Лихачева; под ред. В.П. Адриановой-Перетц; подготовил М.Б. Свердлов. 3-е изд., испр. и доп. СПб. : Наука, 2007. 668 с. 3. Писаренко Ю.Г. Князівські лови в традиційній свідомості давньоруського суспільства // Український історичний журнал. 1993. № 7–8. С. 44–52. 4. Долгов В.В. Быт и нравы Древней Руси. Миры повседневности XI–XIII вв. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2017. 592 с. 5. Ричка В.М. Князівські лови як соціальний феномен Киівської Русі // Соціум: альманах соціальної історії. Київ: Інститут історії України НАН України, 2002. Вип. 1. С. 13–21. 6. Успенский Ф.Б. Лютый зверь на Руси и в Скандинавии // Славяноведение. 2004. № 2. С. 88–105.

7. Орлов А.С. Владимир Мономах. М.; Л.: Издво АН СССР, 1946. 192 с. 8. Данилевский И.Н. Герменевтические основы изучения летописных текстов. Повесть временных лет. 2-е изд., перераб. и доп. СПб. : Изд-во Олега Абышко, 2019. 448 с. 9. Данилевский И.Н. Поучение Владимира Мономаха и храмовая резьба Владимиро-Суздальской земли // Вестн. истории, литературы, искусства. 2008. Т. 5. С. 286–303. 10. Лихачев Д.С. Сочинения князя Владимира Мономаха // Лихачев Д.С. Великое наследие. М.: Современник, 1979. С. 141–162. 11. Пузанов В.В. От праславян к Руси: становление Древнерусского государства (факторы и образы политогенеза). СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2017. 752 с. 12. Успенский Б.А. Владимир Мономах и апостол Павел // Вереница литер. К 60-летию В.М. Живова. М.: Языки русской культуры, 2006. С. 43–45. 13. Толочко О. Володимир Мономах і літопис // Akademia. Terra Historiae. Студії на пошану Валерія Смолія: Кн. 2: Простори історика / відпов. ред. Г. Боряк. Київ: Інститут історії України НАН України, 2020. С. 441–445. 14. Мавродин В.В. «Тур», «лютый зверь» и «пардус» древнерусских источников (К вопросу об охотничьей терминологии в Киевской Руси) // Исследования по отечественному источниковедению: сб. ст., посвященных 75-летию проф. С.Н. Валка. М.; Л.: Наука, 1964. С. 483–487. 15. Ларин Б.А. История русского языка и общее языкознание (избранные работы). М.: Просвещение, 1977. 224 с. 16. Лихачева О.П. Лев – лютый зверь // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 48. М.: Дмитрий Буланин, 1993. С. 129–137. 17. Сумникова Т.А. О словосочетании лютый зверь в некоторых памятниках восточнославянской письменности // Балто-славянские исследования. 1984. М.: Наука, 1986. С. 59–77. 18. Иванов В.В. Типология автобиографического поучения царя как жанра // Славяноведение. 2004. № 2. С. 69–79. 19. Слово о полку Игореве // Памятники литературы Древней Руси: XII век. М.: Художественная литература, 1980. С. 373–388. 20. Гиппиус А.А. Сочинения Владимира Мономаха. Опыт текстологической реконструкции. I // Русский язык в научном освещении. 2003. № 3 (6). С. 60 99.

21. Гиппиус А.А. Сочинения Владимира Мономаха. Опыт текстологической реконструкции. II // Русский язык в научном освещении. 2004. № 2 (8). С. 144–169. 22. Толочко А.П. Очерки начальной руси. Киев; СПб.: Лаурус, 2015. 336 с. 23. Вилкул Т.Л. Летопись и хронограф: текстология домонгольского киевского летописания. М.: Квадрига, 2019. 464 с. 24. Данилевский И.Н. О пользе сомнений: взгляд «изнутри» // Российская история. 2019. № 4. С. 33–41.

1. Romanov B.A. (1966). People and morals of ancient Russia. Historical and everyday sketches of 11th-18th centuries. Moscow; Leningrad: Nauka Publ., 242 p. (in Russian). 2. Tale of Bygone Years. (2007). Transl., art., com. by D.S. Lihachev. V.P. Adrianova-Peretc (Ed.). 3rd. ed. Saint Petersburg, Nauka Publ., 668 p. (in Russian). 3. Pisarenko Yu.G. (1993). Princes hunting in the traditional consciousness of ancient society. Ukrains'kii іstorichnii zhurnal, No. 7–8, pp. 44–52. (in Ukrainian). 4. Dolgov V.V. (2017). Life and customs of ancient Russia. Worlds of everyday life 16th – 18th century. Saint Petersburg, Oleg Abyshko Publ., 592 p. (in Russian). 5. Richka V.M. (2002). Princes hunting as a social phenomenon of Kievan Rus. Socіum. Al'manah socіal'noi іstorіi. Kiev, Institute of History of Ukraine Press, NAS of Ukraine, iss. 1, pp. 13–21. (in Ukrainian). 6. Uspenskii F.B. (2004). A fierce beast in Russia and in Scandinavia. Slavyanovedenie, No. 2, pp. 88–105. (in Russian). 7. Orlov A.S. (1946). Vladimir Monomakh. Moscow; Leningrad, USSR Academy of Sciences Press, 192 p. (in Russian). 8. Danilevskii I.N. (2019). Hermeneutical bases of chronicle texts studying. Tale of Bygone Years. 2nd ed. Saint Petersburg: Oleg Abyshko Publ., 448 p. (in Russian). 9. Danilevskii I.N. (2008).The teachings of Vladimir Monomakh and the temple carving of the Vladimir-Suzdal land. Vestn. istorii, literatury, iskusstva, vol. 5, pp. 286–303. (in Russian). 10. Likhachev D.S. (1979). Works of Prince Vladimir Monomakh. Great heritage. Moscow, Sovremennik Publ., pp. 141–162. (in Russian). 11. Puzanov V.V. (2017). From the Slavs to Russia: the formation of the ancient Russian state (factors and images of political genesis). Saint Petersburg: Oleg Abyshko Publ., 752 p. (in Russian). 12. Uspenskii B.A. (2006). Vladimir Monomakh and the Apostle Paul. A string of letters. To the 60th anniversary of V.M. Zhivov. Moscow, Yazyki russkoi kul'tury Publ., pp. 43–45. (in Russian). 13. Tolochko O. (2020). Vladimir Monomakh and the Chronicle. Akademia. Terra Historiae. Studies in honor of Valery Smoliy. Book 2: Spaces of the historian. G. Boryak (Ed.). Kiev, Institute of History of Ukraine Press, NAS of Ukraine, pp. 441–445. (in Ukrainian). 14. Mavrodin V.V. (1964). “Tour”, “a fierce beast” and “pardus” of ancient Russian sources (On the issue of hunting terminology in Kievan Rus). Research on domestic source studies. Col. art. to the 75th anniversary of prof. S.N. Valk. Moscow; Leningrad, Nauka Publ., pp. 483–487. (in Russian). 15. Larin B.A. (1977). History of the Russian language and general linguistics (selected works). Moscow, Prosveshchenie Publ., 224 p. (in Russian). 16. Lihacheva O.P. (1993). Lion – a fierce beast. Proceedings of the Department of Old Russian Literature. Moscow, Dmitrii Bulanin Publ., vol. 48, pp. 129–137. (in Russian). 17. Sumnikova T.A. (1986). On the phrase “fierce beast” in some monuments of East Slavic writing. Balto-Slavic studies. 1984. Moscow, Nauka Publ., pp. 59–77. (in Russian). 18. Ivanov V.V. (2004).Typology of the autobiographical teaching of the king as a genre. Slavyanovedenie, No. 2, pp. 69–79. (in Russian). 19. A word about Igor's regiment. Monuments of literature of Ancient Russia: 17^th century. (1980). Moscow, Hudozhestvennaya literature Publ., pp. 373–388. (in Russian). 20. Gippius A.A. (2003). Works of Vladimir Monomakh. The experience of textual reconstruction. I. Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii, No. 3 (6), pp. 60 99. (in Russian). 21. Gippius A.A. (2004). Works of Vladimir Monomakh. The experience of textual reconstruction. II. Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii, No. 2 (8), pp. 144–169. (in Russian). 22. Tolochko A.P. (2015). Essays on initial Russ. Kiev; Saint Petersburg, Laurus Publ, 336 p. (in Russian). 23. Vilkul T.L. (2019). Chronicle and chronograph: Textology of the Pre-Mongol Kiev Chronicle. Moscow, Kvadriga Publ., 464 p. (in Russian). 24. Danilevskii I.N. (2019). On the benefits of doubt: an “inside” look. Rossiiskaya istoriya, No. 4, pp. 33–41. (in Russian).