Путем познания своей немощи

Иногда совершенно необъяснимыми кажутся причины народной любви, памяти, сохраняющейся в сердцах людей о том или ином и человеке. К примеру: в Саратовской епархии существует особое почитание епископа Вениамина (Милова) (†1955). Это очевидный, никем не оспариваемый факт: из всего сонма подвижников, пастырей и архипастырей, несших свое служение на саратовской земле, Владыка Вениамин – самый известный и любимый. Ежегодно в день его памяти, 2 августа, у могилы на Воскресенском кладбище собираются люди, до позднего вечера почти непрерывно служатся панихиды и литии. Место упокоения Владыки остается самым посещаемым на этом кладбище и в течение всего года, сюда приходит множество саратовцев: помолиться не только о самом Владыке, но и ему – попросить его молитвенного предстательства, потому что многие уверены в его святости.

А ведь на Саратовской кафедре Епископ Вениамин прослужил всего полгода. Со дня его кончины прошло более полувека, и уже, наверное, совсем немного осталось людей, которые видели его лично. Почему же со временем не только не умаляется, но и возрастает эта любовь?

Можно без преувеличения говорить о том, что пастырское служение Епископа Вениамина – все, от рукоположения до кончины – пришлось на один из самых страшных периодов в истории России и Русской Православной Церкви. Внешнюю канву его жизни можно проследить по немногочисленным сохранившимся документам; опубликованы воспоминания людей, которые были рядом с Владыкой в годы его служения в Троице-Сергиевой Лавре. Но есть и еще один важнейший неподдельный документ, повествующей о том, что обычно скрыто, – о внутренней жизни сердца, о пути, возрастании души. Это записи архимандрита Вениамина, опубликованные издательством Лавры в 1999 году под названием «Дневник инока»¹. Записи датированы периодом со 2 января 1928 по 1 февраля 1933 г. и, строго говоря, не являются дневниковыми: отец Вениамин вспоминает в них, как правило, уже прошедшее, те события, которые повлияли на него с духовной точки зрения.

«Дневник инока» – совсем небольшой по объему, но поразительно глубокий и обжигающе искренний документ, более напоминающий исповедь, чем дневник: «Необходимостью дать отчет в земной жизни Богу связана душа моя. Поэтому мысли часто обращаются к протекшим дням, начиная с первых проблесков сознания, и выискивают ошибки поведения, по моим представлениям, огорчавшие Бога». (С. 25)

Признание собственной немощи и греховности и всецелое упование на милосердие Божие, на благой Промысл о каждом из нас – вот те основы, на которых, согласно тысячелетней святоотеческой традиции, должна строиться духовная жизнь христианина. Несмотря на кажущуюся простоту этих основ, в реальной жизни они оказываются труднодостижимыми вершинами. Вот почему и «Дневник инока» иногда читать нелегко: автор совершенно беспощаден к себе, его умение видеть и признавать свою немощь создает то напряжение духовной жизни, которое так трудно воспринять современному (даже верующему) человеку. Дело еще и в том, что то в!идение, понимание человеческой природы, происходящих событий, которое дано было Владыке Вениамину, судя по его дневнику, пришло к нему после того, что сам он называл «сердечным переворотом». А сам переворот этот был по сути своей обретением живого и острого покаянного чувства и, по большому счету, подлинным обретением веры.

Перелистаем страницы «Дневника инока» для того, чтобы хотя бы немного понять (а может быть, попытаться воспринять) душевное устроение этого удивительного архипастыря, полностью предавшего себя в руки Божии.

Виктор Дмитриевич Милов – будущий Владыка Вениамин – родился в городе Оренбурге 8 июля 1887 года. Несмотря на то, что он появился на свет в семье священника, много раз в своем дневнике он подчеркивает, что не получил в семье церковного воспитания. Не было и привязанности к отцу: «Отец нами мало занимался. При глубокой религиозности он был вспыльчив, раздражителен и грубоват… Напротив, мать всегда была с нами» (С. 29).

Россия конца XIX – начала XX переживала отход от веры и Православия. Ни в начальной школе, ни в Яранском духовном училище, ни в Вятской духовной семинарии юноше почти не встретилось ни преподавателей, ни товарищей с живой верой. «Какое грустное время! – отмечает отец Вениамин.? В древности блаженные язычники знали больше, чем знал я или вообще христианские юноши моего поколения» (С. 66).

О себе в юности он вспоминает без снисхождения: «Ко времени окончания семинарии я все же представлял собой духовно болезненную натуру, полную недостатков. Пусть смягчалось зло моего сердца воздействиями Церкви, плачем умиления во время литургии, но страсти, несмотря на светоносную помощь Божию, держались цепко в моем сердце, доставляя мне немало страданий. Сколько я претерпел внутренних плотских борений, ведает один Бог. Погоня за высокими баллами и ответами на уроках, боязнь потерять первенство среди товарищей сделали меня пустым честолюбцем, мечтавшим о духовной или светской карьере, об учении в Духовной академии на казенный счет. С товарищами я обходился желчно, сухо, сторонился их, любви к ним не испытывал и с их стороны не чувствовал симпатии к себе. Между тем в глубинах моей души жила сильная жажда общения, неясная чувствительность с примесью, пожалуй, слащавого сентиментализма. При малейшем проявлении к себе невнимания со стороны окружающих я сгорал от обидчивости, упрямства и своеволия. Недаром мама часто говаривала мне: ?Из тебя выйдет строптивый монах?». (С. 56–57)

Обещание Богу стать монахом Виктор Милов дал после своего чудесного спасения, когда он с товарищем, катаясь на ялике, чуть не утонул в половодье на реке Вятке. Очень важны были для него и посещения монастырей ? Яранского Вятской епархии и Белогорского недалеко от Перми. Рассказывая о «милых, светлых иноках» отец Вениамин подчеркивает, что они не были людьми какого-то особого духовного устроения, руководимыми старцами исключительных дарований – просто монашеская жизнь того времени строилась в русле традиций, сложившихся веками.

Дело Божие делалось незаметно: молодой человек, по его собственным словам, «прилеплялся к Богу», возрастала любовь к Церкви, которая определила его жизнь: «Нет ничего прекраснее, чище, полезнее, сладостнее Святой Церкви. Целовать хочется стены и пороги каждого храма, радоваться при виде церковных куполов, высящихся к небесам и освящающих все окрест». (С. 46)

Наконец, в Казанской Духовной Академии, куда Виктор Милов поступил в 1916 году, ему удалось встретить преподавателей, в которых глубокая ученость сочеталась с личным монашеским подвигом и миссионерским горением, однако уже через год из-за разразившейся революции он вынужден был покинуть Казань.

Монашеский постриг будущий Владыка принял в Московском Даниловом монастыре на Благовещение 1920 года³. Общеизвестен факт, что благословение на монашество он получил в Саратове, где некоторое время в счет военной службы работал в красноармейской канцелярии. Затворник саратовского Преображенского монастыря иеромонах Николай отправил Виктора с рекомендательным письмом в Данилов монастырь со словами: «Я бы у себя оставил тебя, раб Божий, да ты очень высок, пожалуй, меня укусишь…». Обычно эти слова прозорливого старца расценивают как указание на будущее архиерейство, однако, по-видимому, он заметил и ту «строптивость», о которой говорила и мать будущего инока.

В Москве отец Вениамин получил возможность продолжить образование в Духовной Академии. В продолжение 1920 года он был рукоположен во иеродиакона, затем во иеромонаха. В 1923, также в день Благовещения, возведен в сан архимандрита и назначен наместником Покровского мужского монастыря.

Жизнь в Москве складывалась очень непросто. «При пострижении монахи обычно предостерегаются от смущения последующими искушениями и скорбями. В час пострига подобные слова кажутся простым обычаем повторять фразы, издревле положенные в чине отречения от мира. На самом деле они – выражение горькой жизненной правды. Скорби жгучие посетили меня в первый же год пребывания в Покровском монастыре… Слиться душевно с покровскими иноками мне было трудно. Слишком уж разными людьми были мы в смысле интересов и жизненных задач. Много безотрадных минут связано с моими неуравновешенностью, обидчивостью, нетерпением, раздражительностью,? снова в первую очередь самого себя обвиняет архимандрит Вениамин.? Например, у меня заходилось сердце, когда преосвященный Гурий⁴ просил добавить в ектению какие-либо слова, а иеродиакон с раздражением рвал бумажку и бросал ее мне чуть ли не в лицо. Нелегко было бороться с распущенностью иноков в ношении иноческой одежды – хождение без ремней, с непокрытой головой, без священнических крестов, – а также с опозданием к началу служб, колкостью и грубыми выпадами». (С. 92–93).

Одной из причин видимого упадка монашеской жизни в обители были церковные нестроения, в первую очередь – обновленческий раскол, который провел резкую черту разделения не только между священнослужителями, но и между группами прихожан. Существование в условиях страшной послереволюционной разрухи, массовых арестов и расстрелов, конечно же, тоже накладывало свой отпечаток на внутренний мир и взаимоотношения людей. Обо всем этом лишь вскользь упомянул отец Вениамин, отчасти потому, что вообще не хотел никого осуждать, отчасти из опасения, что дневник попадет в чужие руки и послужит косвенным доносом.

В течение нескольких лет, при отсутствии транспорта в Москве, он был вынужден совершать длительные многокилометровые передвижения из монастыря до академии. Здесь обострилась тяжелая болезнь ног, которая преследовала его всю жизнь. Однако иеромонах Вениамин (Милов) все же окончил МДА со степенью кандидата богословия, присужденной ему за сочинение «Преподобный Григорий Синаит. Его жизнь и учение», при подготовке которого были переведены с древнегреческого пять книг творений преподобного.

В Покровском монастыре он ежедневно служил и проповедовал, управлял народным хором, лично обучал прихожан церковному пению. Уже здесь между молодым наместником и паствой возникли самые добрые отношения: «С богомольцами у меня была близкая связь и любовь. Она выражалась в соборной молитве, сострадании и сорадовании. Любил я всех очень, но никого не выделял, относился к прихожанам ровно, от души желал спасения, прилепления ко Господу» (С. 119).

Рука об руку идут радость и скорбь монашества: «При голоде, недостатках в одежде и средствах к жизни Господь влагал такую чуткость в души богомольцев, что моя скудость с избытком восполнялась трогательной заботой покровских прихожан. Одиночества я тогда почти не чувствовал. Душа, наоборот, ощущала незримое покровительство Божией Матери, Ее ласку, снисхождение к моим великим немощам» (С. 91–92).

Источником же постоянной тревоги было для отца наместника наблюдение, что монастырь приближается к своему концу: «Сначала отняли колокольню и снесли ее, церкви отгородили забором от жилых зданий. Потом закрыли Покровский собор, снесли часовни на кладбище, закопали могильные памятники в землю при расчистке площади кладбища под парк. Последним ликвидировали Воскресенский обительский храм. Как болезненно встречало сердце всякую такую утрату! Какая тревога и мука сжимали душу при каждой неудачной попытке отстоять закрываемые монастырские здания!» (С. 101)

В течении нескольких лет архимандрит Вениамин не позволял себе даже короткого отдыха. Ежедневное служение Божественной литургии, молебна с акафистом Божией Матери были утешением в глубоком горе, которым охвачена была его душа: «Думалось, человеческому организму износа нет, казалось, благодать Божия способна восполнить естественную скудость человеческих сил. Между тем у Господа другой закон помощи людям. Он требует беречь здоровье, щедроты изливает чудесно только на смиренных и в меру смирения. Я же, невзирая на частые служения, до сих пор преисполнен глубокой сокровенной гордыней. <…> Молитвенные подвиги не только безвредны, но и цельбоносны лишь при смирении, когда Господь отверзает сердце молящегося и облегчает труд молитвы сердечным расширением. У меня же этого не было вследствие моей самонадеянности. И что же произошло? От неприятностей и постоянного напряжения, без нормального отдыха я дошел до такой неврастении, что впал в двухлетнюю бессонницу, сделался необычайно нервным и от переутомления потерял способность читать и писать… Неимоверная тяжесть, подобно раскаленному шлему, стесняла мое темя. Для меня стал невыносим сам процесс мышления». (С. 102)

Такого рода болезнь могла стать настоящей внутренней катастрофой для того, кто решил посвятить всю свою жизнь служению Церкви и богословской науке.

В те дни душевное состояние архимандрита Вениамина было крайне скорбным: «Господи! Почти десять лет безвыходно прожил я в монастыре, растратил неразумием свое здоровье и стал теперь никому не нужной развалиной. Тебе непотребен по причине грехов, людям – по бессилию помочь. Оскудела, Боже, память моя, связан поток слова, в крайнюю нищету пришло мое сердце» (С. 105).

Ради некоторого укрепления отец Вениамин старался заниматься физическим трудом: убирал территорию монастыря и кладбища, совершал длительные прогулки по монастырскому погосту. По некоторым упомянутым в записках приметам времени, можно догадываться, что болезнь эта была достаточно продолжительной. О чем он молился тогда? В дневнике об этом говорится, и несколько раз – только «об обращении души к покаянию».

«Однажды зимней порой, когда уже смеркалось, я с глубоким чувством сокрушения сердца проходил по кладбищенской дорожке… Вдруг вижу в стороне от тропинки среди снежной нетронутой белизны что-то засверкало. Останавливаюсь, насколько могу при своей близорукости, напряженно всматриваюсь во мглу, чтобы разглядеть странный блеск… И что же вижу? На одном полузанесенном памятнике огненным светом высветились слова псалма: ?Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею и той несть со мною? (Пс. 37, 11). Кто погребен был под этим памятником, глаза мои не могли разобрать, но эта надпись пронзила мое сердце. Я почувствовал близость смерти, необходимость немедленного покаяния.

Смерть я приготовился встретить подробной исповедью. Пригласил к себе на квартиру духовника из Симонова монастыря – игумена Севастиана и постарался раскрыть всю свою духовную жизнь, полную немощей, с самого детства. Хотелось лечь в могилу с мирной совестью. Исповедь, наподобие холодной воды в знойную пору, освежила мою душу, в высшей степени успокоила щепетильную совесть». (С. 103–104).

В Православии настоящее чудо всегда глубоко сокровенно. Это, прежде всего, чудо преображения верующей души, ясно переживаемое самим человеком. Толчком к нему может послужить даже некоторое «внешнее» событие, которое, однако, будет при этом незаметным ни для кого из окружающих. Примечательно, что к вечеру того же дня, уже после принесенного покаяния, отец Вениамин вернулся «подробнее рассмотреть поразительную могилу» – и ничего особенного не увидел: в ней погребен был некто Горшков, буквы на мраморном памятнике полиняли и, казалось бы, никак не могли сверкать… «Оказывается, Господь, присутствующий около сердца каждого человека, наблюдал за моим душевным состоянием, очей Божественных не опуская. Он, имеющий для каждого человека свою модель воспитания, имел план обращения к Себе и моей окаяннейшей, адовой души. Как только я сердечно смирился, почувствовал собственное нищенство, Господь поспешил со Своим богатством благости к моему недостоинству». (С. 105)

После исповеди, следующей составляющей «сердечного переворота» архимандрита Вениамина стало чтение Священного Писания и святоотеческих книг, в том числе, творений святителя Феофана, Затворника Вышенского. Физическая немощь, препятствовавшая чтению, исчезла: «…Сердце восторженно кричало: ?Господи! Сегодня я был в раю?… Что ни прочтешь, все новое, еще не слышанное. Хочется кричать от восторга, и пламеннная, снедающая душу жажда богопознания могучим напряжением, не давая роздыха, влекла меня, грешного, все к новым неизведанным глубинам сердечного знания». (С. 105–106)

Эта внутренняя перемена не осталась незамеченной братией и прихожанами монастыря: в это время проявился проповеднический дар будущего Владыки. О том, какой должна быть проповедь в храме, он много размышлял с самого начала своего священнического служения, всегда готовился к проповеди: «Каких только проповеднических сборников я не пересмотрел! Отсутствие смирения, молитвы к Богу, напряженной собранности души мешало постижения истинного проповедничества. Неоднократно я говорил Преосвященному Гурию: ?Владыко! Поступить бы мне в театральную школу и усвоить приемы произношения слов. Может, Может быть, хотя бы внешне улучшится мое учительство?. Владыка обычно отвечал: ?Будет тебе говорить глупости?». (С. 125)

Отец Вениамин принадлежал, конечно, к так называемому «ученому монашеству». Совершенно неожиданный пример проповедничества ему преподал иеромонах Покровского монастыря Александр (Малинин), впоследствии епископ Нолинский: «Говорил он под нос, чуть слышно, дикцией не занимался. Но людская тяга к нему как к проповеднику была огромная. Железным, плотным кольцом окружал его народ, когда он выходил говорить поучения. Женщины освобождали уши от платков, чтобы расслышать тихо произносимые фразы. Секрет его успеха заключался в необыкновенной детской простоте слова, в темах, взятых буквально из жизни, в искреннем христианском сочувствии горю и нуждам предстоящих». (С. 125)

По словам Владыки, лет двенадцать он не имел возможности нащупать твердую почву в деле служения людям церковным словом, и в жизни «идеального проповедника» так и не встретил, горько заметив: «Никто так скверно не говорил и не говорит, как священники». Первым и любимым его чтением после «сердечного переворота» стали «Толкования Посланий Апостола Павла» святителя Феофана, причем по-настоящему поразило его замечание святителя о том, что «Спаситель, посылая Своих учеников на благовествование, запретил им говорить мудрено, изысканно, а повелел проповедовать просто, чтобы действенность слова проистекала всецело от благодати Божией». (С. 126–127) По мнению Владыки Вениамина, более всего этому требованию отвечали речи святителей-миссионеров Иннокентия, митрополита Московского, Николая, архиепископа Японского, Макария, митрополита Московского, апостола Алтая. Духовное чутье не подвело Владыку: все они, уже в наше время, в конце ХХ века, были прославлены в лике святых, и их труды остаются непревзойденными примерами проповедничества и миссионерства.

Уже после своего изгнания и ареста, ликвидации Покровского монастыря Владыка пишет в «Дневнике инока», что скучал и скучает по этому монастырю: «Он – колыбель моя по монашеству, родина сердца. Я воспринял в нем два величайших урока: урок благоговения перед Божией Матерью и урок проповедничества». (С. 120).

В дальнейшем, где бы ни служил в течение своей жизни Владыка Вениамин, за каждой литургией он неизменно проповедовал. По воскресениям в Троице-Сергиевой Лавре он произносил по две проповеди – во время ранней и поздней обедни. По воспоминаниям прихожан, проповеди эти были яркими, образными, сильными – и многие приходили на них с тетрадками, чтобы записать хотя бы самое главное.

Ночью 28 октября 1929 г. архимандрит Вениамин одновременно получил две повестки: одну – о закрытии последнего монастырского храма (монастырь к тому времени официально был закрыт уже около двух лет), и вторую – об аресте. 24 ноября был объявлении приговор: высылка в Соловецкий лагерь сроком на три года.

О кошмаре пути и лагерной жизни автор записок вспоминает сдержанно и скупо. Собственно, пыткой был уже сам способ доставки арестованных к месту ссылки: восемь суток без движения на трехэтажных нарах, головой к конвою, в мучениях от голода и жажды. В пункте, куда была доставлена партия арестованных – эпидемия тифа, холод, скученность, невозможность отдыха хотя бы на короткое время. Тогда, наверное, первый и последний раз в жизни Владыка обратился в молитве к Богу… с требованием: «Господи, если сегодня, в эту же ночь, Ты не выведешь меня отсюда, я умру. Спаси меня, Господи!.. Силы угасли. Я изнемог». (С. 136)

В ту же ночь он был отправлен по этапу в другое место.

Несмотря на крайнюю сдержанность Владыки в его записках, можно проследить такую закономерность. До этого момента два плана описываемых событий – внешний и внутренний – совпадают. Скорбные происшествия (что кажется нам естественным и закономерным) приносят печаль, тяжелое душевное состояние, добрые изменения – подают облегчение, радость. В воспоминаниях о первой ссылке противопоставление этих двух планов исчезает! Нет, скорби из жизни Владыки никуда не ушли, сам он говорит: «Лагерем не кончился мой крест, а начался». (С. 140) Но, кажется, что его духовные силы от этого только укрепляются и возрастают – в искреннем благодарении Богу за попущенные испытания.

Он вернулся к своим записям 6 августа 1932 г.: «Сколько пережито, выстрадано за это время, ведает один Господь. Ему принадлежит план моего воспитания, и Он благоволил ввергнуть меня в горнило всевозможных злоключений, очистить скорбями, обогатить жизненным опытом, ибо неискушенный неискусен. Смотрю я на пережитое и ни в чем не могу пожаловаться на Бога. Все допущенное в отношении меня посильно, крайне нужно и явно преследовало цель исправления слабых сторон моей грешной души…

Жестоких людей, по милости Божией, я не встречал в лагере. И Ангела смерти Господь не послал ко мне за это время для исторжения моей души, еще не готовой к загробной жизни. Он только научил меня – сибарита и любителя спокойной жизни – претерпевать тесноту, неудобства, бессонные ночи, холод, одиночество, общество чуждых мне людей, показал степени человеческого страдания, несколько освободил меня от склонности к сентиментализму, научил ценить Свои милости, долготерпение Свое и благость…

Неуместно сейчас заниматься подробным описанием моей личной лагерной жизни. Наверное, это составило бы обстоятельный труд. Но пока за лучшее считаю предаться молчанию о прошлом и исканию трех жизненных благ: мудрости, благочестия и добродетели. Только три эти спутника последуют со мной по смерти в вечность». (С. 133, 139)

Последняя запись в «Дневнике» датирована 1 февраля 1933 года. Дальнейший жизненный путь Епископа Вениамина выглядит так: до 1937 года – служение в Никитском храме города Владимира; новый арест и десятилетняя ссылка на Север; в июне 1946 года – поступление в число братии только что вновь открывшейся Троице-Сергиевой Лавры и преподавание в Московской Духовной Академии. Это был наиболее плодотворный период для него как ученого-богослова, когда за короткий срок им был создан целый ряд значительных работ по литургическому и пастырскому богословию. В июле 1948 года архимандрит Вениамин защитил диссертацию «Божественная любовь по учению Библии и Православной Церкви»⁵, получив степень магистра богословия, и был утвержден в звании профессора кафедры патрологии МДА.

В июне 1949 отца Вениамина попросили зайти по какому-то маловажному делу в отделение милиции Лавры. Назад он уже не вернулся: без суда и следствия был отправлен в Казахстан на положении ссыльного. Снова усталость, болезни, голод, отсутствие постоянного крова над головой стали его уделом на целых пять лет. Достаточно упомянуть, что в начале этой ссылки шестидесятидвухлетний священнослужитель был назначен землемером в тракторную бригаду, где вынужден был в течение всего дня пешком обходить колхозные поля… Однако душа его более, чем болезнями и усталостью, была измучена невозможностью молитвы, участия в Таинствах, интеллектуального труда. Вообще, ссылка в целинный Казахстан для духовенства была особо продолжительной изощренной пыткой, и Владыка Вениамин в то время ? в отдаленных казахских поселках – был страшно, неописуемо одинок. Свидетельство об этом периоде его жизни ? письма к семье Т.Т. и Т.Б. Пелих⁶.

В октябре 1954 года Патриарху Алексию I удалось вызволить архимандрита Вениамина из ссылки. 4 февраля 1955-го в Богоявленском кафедральном соборе он был рукоположен во епископа Саратовского и Балашовского. Во время хиротонии Владыка сказал, что переживает уже единонадесятый час своей жизни, и она стремительно идет к своему Рубикону. Патриарх ответил: «Что я могу тебе сказать? Ты лучше меня все знаешь».

Скоропостижная кончина Епископа Вениамина (Милова) последовала в день памяти святого пророка Божия Илии – 2 августа 1955 года.

Без сомнения, епископ Вениамин (Милов) оставил свой след в истории Церкви как богослов и исповедник веры. Вместе с тем он был замечательно глубоким, внимательным к людям духовником, и тому есть множество свидетельств.

Отношения с некоторыми духовными чадами длились в течение десятилетий: бывало, что батюшка был духовным отцом для нескольких поколений одной семьи. Сохранились воспоминания таких людей, записанные ими проповеди будущего владыки и, самое главное,– письма, в которых он дает наставления, отвечает на вопросы, делится пережитым.

Известно, что в 1948 году архимандрит Вениамин стал восприемником при постриге монаха Саввы – будущего известного духовника и духовного писателя схиигумена Саввы (Остапенко)⁷. Именно архимандрит Вениамин, видя горение духа и глубокое внутреннее благочестие своего духовного сына, его ревность о спасении людей, благословил его записывать духовные наставления для назидания паствы.

Схиигумен Савва стал автором множества духовных книг, которые издавались многократно и всегда пользовались любовью церковного народа.

В последний раз епископ Вениамин и схиигумен Савва встретились в Троице-Сергиевой Лавре незадолго до смерти владыки. Отец Савва говорил, что духовник оставил ему четыре завета:

1. Для того чтобы руководить народом, быть мудрым и опытным наставником, надо читать много святоотеческих книг.

2. Никому, даже родственникам, на житейские темы писем не писать.

3. Быть среди священнослужителей последним, то есть презреть честолюбие, не стремиться к наградам, почестям и повышению сана.

4. Нести свой крест благодушно.

Находясь в Саратове проездом, отец Савва посещал могилу своего наставника. Панихиду об упокоении он служил на дому у духовных чад, так как на кладбище служить не разрешалось.

Большая часть сохранившихся писем епископа Вениамина (Милова) была адресована двум семьям: московского потомственного художника Π. П. (при публикации он пожелал не раскрывать своего имени) и протоиерея Тихона Пелиха, который, в свою очередь, стал одним из самых известных и любимых паствой духовников советского времени. В этих семьях письма батюшки Вениамина передаются из поколения в поколение. «Для нас отец Вениамин стал больше чем родным»,– писал Π. П.

Почему слово его было «с солью» и почему его письма и наставления и по сей день производят столь глубокое впечатление на тех, кто их читает (а об этом говорят очень многие люди)? Нет сомнения в том, что его наставления находятся строго в русле православной традиции духовничества, и в то же время – это плод собственной напряженной внутренней христианской жизни, видения своих немощей и исправления себя.

Важно подчеркнуть, как происходило общение членов двух этих семей со своим духовником: в 1930–40-е годы за ним следили, и все связи были крайне затруднены. В семье П.П. архимандрит Вениамин находил приют в 19351937 годах, когда жил во Владимире на положении ссыльного. Связь не прервалась и после второго ареста и ссылки. Дочь Π.П. вспоминает: когда будущий владыка стал насельником Троице-Сергиевой Лавры, он «наказал папе каждое воскресенье обязательно приезжать к нему. Папа садился на первую электричку, успевал к концу ранней Литургии, которую всегда служил владыка и на которой всегда проповедовал. Потом оставался в Трапезном храме на позднюю Литургию и слушал еще одну проповедь, потому что владыка по воскресеньям проповедовал дважды. И потом у них была возможность пообщаться».

А вот как вспоминала о встречах с будущим владыкой дочь батюшки Тихона Пелиха Екатерина Тихоновна Кречетова: «В 1948 году в Лавре открылись семинария и Академия, но еще до этого в Москве работали богословские курсы, и батюшка Вениамин там преподавал. Два раза в неделю он ездил в Москву на электричке. Маме он сказал: «Садитесь в соседний вагон и, когда проедем Хотьково, переходите в тот, где еду я. Если я один, садитесь напротив, и мы с вами побеседуем». Так вот и бывало». Семья Пелихов взяла на себя заботу о батюшке в годы тяжелейшей для него казахской ссылки.

Нет сомнения, что глубокое духовное общение с батюшкой было необходимо его духовным чадам как воздух: они встречались с ним и заботились о нем, несмотря на то что в годы массовых арестов это было небезопасно. И главное – они были полны решимости жить по-христиански, исполнять на деле то, чему учил их духовный отец.

Усердие в самоисправлении – первое, чего требовал отец Вениамин. Исправляет нас только Господь, но Он помогает нам в ту меру, в которую мы сами прилагаем усилия к исправлению, писал будущий владыка.

«Надо спешить исправляться. Хотя в деле преобразования грешной души большая часть и принадлежит благодати Божией, тем нс менее и на пашу долю остается многое: нужно непрерывно понуждать себя к деланию добра, бороться со своими немощами до самозабвения. Спасает Господь лишь самоотверженных, лишь мучеников Небесной Отчизны ради».

Владыке, как и всем верующим людям, было знакомо чувство внутреннего охлаждения, когда «все духовное кажется чуждым, вкуса к нему нет». «Это – явление временного порядка и плод нашей греховности», – считал он. С этим чувством необходимо бороться: «Погибать легко нравственно, но стоять в Боге мысленно и деятельно можно только при непрерывном личном напряжении. Хотя бы это было по инерции ума». За «недостаток борьбы» приходится платить «сердечной тоской, мраком души и обострением нервности. А если все совершаемое молитвенно и без настроения продолжать в периоды сокрытия от нас благодати, тогда Бог вернет дух радости, сделает опять и людей приятными нам, а духовные упражнения легкими».

«Душа должна всегда находиться на распутье между упованием на милосердие Божие и страхом вечной гибели за нерадение»,– учил владыка. Это его наставление очень схоже с правилом преподобного Силуана Афонского: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся»...

По мнению владыки, исключительное значение в деле спасения человека принадлежит церковным Таинствам: «Для силы благодати мы, пока не отрешились от греховных расположений, представляем закопченное стекло. Протирается это стекло понуждением себя к молитве, чистой исповедью, слезами сокрушения и действием Святых Даров».

«Навсегда вошло в душу его отношение к исповеди: он требовал готовиться к каждой исповеди с мыслью, что она может стать последней в жизни, что за нею – смерть и ответ пред Богом»,– вспоминал духовный сын владыки. Именно ему и его семье впоследствии и было адресовано удивительное письмо архимандрита Вениамина о сути покаяния: «Сокрушение – дар Святого Духа, а чистосердечие исповеди зависит от нас. Суть исповеди – это попрать гордость, которая сжимает душу и мешает ей быть откровенной. Ч го касается перемены на лучшее после исповеди, то она вытекает из меры нашего смирения... Как только натерпимся мы своей нищетности для добра, исстрадаемся в своем бессилии измениться и как только беззвучно, но пронзительно для Неба закричим: «Боже! Нет мне от дел моих спасения. Я без Тебя погиб. Чуда жду. Оживи меня Твоею силою! Спаси по милости Твоей!” – тогда-то приходит неизвестно откуда Божия благодать и переплавляет всю нашу греховность. Начало же спасения, безусловно, в чистой исповеди».

Так же как и святитель Игнатий (Брянчанинов), владыка часто говорил о том, что современные христиане немощны и настало время, когда люди спасаются только терпением скорбей: «...Ο скорбях нужно помнить, что это зов, самый сильный призыв Господа. Потому что как море взбаламученное выбрасывает из себя ил и песок, так и душа, стесняемая скорбями и испытаниями, выбрасывает то гнев, то злобу, то несовершенство, и отверзается в ней сокрушение, раскаяние – начинает плакать душа. А это самое дорогое, что можем принести мы Богу. Поэтому на скорби нужно смотреть как на милость Божию, как на зов Его, ибо без скорби никто не спасся бы, потому и сказано, что святые досадами совершаются. А Господь – милосердный. Он все скорби посылает потому, что любит всех,– ведь и солнце светит на всех, и дождь Его падает и на грешного и на праведника».

Скорбь претворяется в радость, когда мы укоряем себя, молимся и всю жизнь свою обращаем к Богу, учил владыка. Без сомнения, человек, проведший более 16 лет в лагерях и ссылках, имел внутренний опыт преодоления скорбей. Прислушаемся к его советам.

«Когда приходят скорби, будем ожидать радости, когда люди обижают – себя осуждай, когда грехи мучают – укоряй себя каждый день и сокрушайся в грехах своих. И если будем так поступать, то Господь исполнит и над нами слово Свое: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам⁸, и посетит душу тихим благодатным покоем, и даст ей нерушимый мир вовеки».

«Всякий раз, как что бы то ни было скорбное ни посетило вас, укорите себя за саможаление, превратите свои думы в молитву о помощи свыше. Короче, от самоукорения чрез молитву порывом воли устремляйтесь к делу».

«Творец изливает на каждого человека только любовь. И беспросветно скорбно становится лишь тем, кои сами вырываются из одеяния Божественной любви, не хотят признавать Бога и полагаются более на свои собственные разум, опыт, дарования».

Поразительно чувство близости Божией, которое испытывал владыка Вениамин, без ропота перенося те скорби и болезни, которые были дарованы ему в изобилии: «Бог близок всегда к нам. Все слышит, всегда отвечает на молитвы не только сменой наших внутренних состояний, но и кризисами в наших внешних положениях. Почему Он попускает нам пребывать в горниле разных искушений, это мы узнаем после».

«Каждый из нас вёдом Богу, и Бог поразительно близок к человеку – так близок, что внемлет всякому слову молитвы его и с нежностью выше материнской утешает его». Но вот важное дополнение: «Сила не в простом зове, а в сердечно-смиренном зове, в зове, усиленном делами доброты, делами смирения. Тогда не успеет человек устно произнести имя Божие, как Господь осиянием души благодатию без слов, но самым действием Своим говорит: “Вот – Я!”».

Владыка подчеркивал, что нужно стараться исправлять прежде всего свое внутреннее, а «внешнее все приложится».

«Знайте, что счастье наше вот в чем: когда к человеку приходит сила Божия и напоит его, как губу, живой своей водой, тогда он, упоенный, насыщенный, ничего уже не желает: ни телесных удовольствий, ни сладкой пищи, ни земных удобств, ни зрелищ, ни сладких чувственных впечатлений вообще... Вот этого-то упоения действием Божиим я и желаю вам».

В письмах к семье Пелихов владыка часто спрашивает о детях, и многие свои наставления адресует им. Однако эти строки важно запомнить не только детям, но и взрослым. Выделенное подчеркнуто самим владыкой.

«Родным моим деточкам желаю в наступающее лето провести каникулы в сдержанной осторожности и серьезности души, чтобы чем-нибудь не огорчить папу и маму. Покой родителей есть и ваш покой. Если вы сохраните к родителям бережение их покоя, то в этом найдете и свой покой и счастье. Иначе и на каникулах не отдохнете. Господь да сохранит всех вас и благословит».

«К[ате] и С[ереже] желаю успехов, а С[ереже] отдельно молитвенно желаю, чтобы он порадовал папу и маму безупречностью обращения и скромностью. Он – виноградная веточка, а Господь Спаситель – лоза. Если дорогой мальчик молитвой привьется к Спасителю, научится терпеть молитву, чувствовать ее слова, сила молитвы облагородит его сердечко. Без Иисуса Христа мы не можем исправиться – не умеем, не хотим и бессильны. Здесь тайна перерождения каждого сердца».

«Деткам желаю успехов в учебных занятиях, но прежде того – успехов в послушании папе и маме и в исполнении молитвенного долга пред Богом. Теперь сознание этого долга не стоит ли на втором плане, если только не на третьем у деток? А надо, чтобы Бог – Источник всего святого в нас – был на первом плане всегда».

Во все времена, даже при самой благоприятной семейной ситуации воспитание детей – особый, чрезвычайно ответственный подвиг. Сердце матери всегда болит о детях. Зная об этом, владыка так старался утешить и укрепить Татьяну Борисовну Пелих (супругу батюшки Тихона) в ее трудах: «Ваша участь по дому – нести покорно крест печалования о детях с надеждой на Бога. Человечески мы хотели бы, чтобы детки сразу сделались ангелами. Но характер их и недостатки в своем исправлении подчинены судьбам Промысла Божия. Богу возможно их сразу исправить промыслительными воздействиями. Т[атьяне] Б[орисовне] же, как хананеянке, предлежит вопиять и вопиять к Богу. Господь всегда Вас видит и слышит Ваши молитвы. Нужно только смиреннейше и непоколебимо продолжать молиться, нести подвиг состраждущей любви и мужественно с верой стоять в ходатайстве пред Богом за детей».

«Главными врагами нашими ныне являются самолюбие, нечистота и забвение Бога»,– говорил владыка. Необходимости борьбы со страстью гордости он уделял особое внимание: его «Дневник инока» показывает, что сам он в молодые годы был весьма подвержен этой страсти, а потому понимал и ее опасность, и ее коварство. О гордости и ее противоположности – добродетели смирения – владыка часто говорил и в личных беседах, и в проповедях: «Когда на человеческом теле появляется опухоль, тогда к больному месту без страданий нельзя и прикоснуться. Подобно этому, когда в душе, по выражению преподобного Нила Синайского, появляется опухоль от гордости, тогда, дотронется ли кто до нас обидой – болит сердце, назовут ли нас как-нибудь – не терпим, укорят ли – ропщем, не исполняются сердечные молитвы наши – отчаиваемся и ропщем. Кто же не излечит души от этой страшной опухоли, тот не наследует Царства Небесного. В наше время, по пророчеству святого Нифонта Цареградского, люди будут спасаться в безызвестности, без частых поразительных знамений благодати Божией и спасутся, именно уничтожив опухоль гордости смирением сердца».

«И от нашей гордости, от нашего самомнения у нас нет покоя на душе, нет радости. Душа неспокойна – и нервы болят от этого, мы тревожны, постоянно волнуемся, раздражены» – наверное, многие узнают себя в этих словах владыки, увидят, в чем корень их проблем...

«Надобно еще приходить к Богу с делами смирения. Тяжело нам сейчас жить, тяжело терпеть скорби от близких, от родных, но надобно бороться с собой и смирять себя. Нас все раздражает, все возмущает, но не надобно доводить себя до раздражения, а если по немощи и согрешим, то сейчас же нужно исправлять сделанное, просить прощения у окружающих, хоть сто раз просить прощения, сто раз стремиться к исправлению, сознавая себя грешным и окаянным».

«В знак смирения пред делами и при совершении их призывайте на помощь благословение и силу Божию с чувством раба ничтожного, ничего не стоящего по грехам своим. Так смиряется душа пред Богом. Смириться же пред людьми – значит κροτκο и в простоте переносить все, что ни случится скорбного, и всем бескорыстно, насколько возможно, оказывать любовь».

В духовной жизни не бывает мелочей, наставлял владыка. Нужно хранить постоянно внимание к себе, к движениям своей души, и особенно – в отношении к ближним, к людям, которые находятся рядом с нами: «Мы должны стараться избегать ссор с ближними, должны побеждать эти искушения, молясь за ближних, которых должны любить, ибо в сердце, чуждое любви, не может войти Господь».

Нужно беречься даже малейшего проявления недружелюбия к кому бы то ни было: «Удаляющийся от человека – удаляется от Бога».

«...Необходимо пред началом всякого дня молиться Господу о том, чтобы Он положил печать силы Своей на все, что мы мыслим, говорим и делаем. Например, можно молиться такими словами: “Господи Боже! Даруй мне в наступающий день Твою силу и положи ее как печать на мой ум, сердце и волю. Даруй мне благодать обращения со всеми, чтобы я не огорчил Твою святую любовь своими грехами”».

«Мы спасаемся чрез доброе отношение к другим и чрез строгое отношение к себе благодатию Христовою»,– говорил владыка. Несмотря на то что внешне он выглядел строгим, люди всегда чувствовали его любовь, тянулись к нему и раскрывались в ответ. Научиться такой любви – долг христианина, цель христианской жизни. Владыка предупреждал, что это трудно, но необходимо и возможно: «Без труда не делаются люди святыми и без горечи не достигают покоя и на земле. Не станем же ожидать благодарности и памяти о себе людей, а, помня о своих великих немощах, будем бескорыстно изливать лучи добра на тех, кому можем оказать благодеяние. Его запишет Бог, совесть наша и совесть облагодетельствованных лиц, и, когда Господь придет на землю для суда над живыми и мертвыми, представят Ангелы-хранители наши память пред Богом о наших делах, и тогда по заслуге каждому будет похвала от Бога. Смиримся же под крепкую руку Божию. Взыщем от Бога, Помощника и Покровителя нашего, благодатной силы во спасение и покажем друг другу бескорыстную любовь, которая, по апостолу, никогда не перестает (1Кор. 13: 8)».

Владыка Вениамин совершил в своей жизни самый незаметный подвиг – стяжал добродетели терпения и смирения. Именно об отсутствии смирения в молодые годы как о своей главной немощи и причине многих скорбей говорил он в своем «Дневнике инока».

Что знаем мы о добродетели смирения? Она есть одеяние Божества (прп. Исаак Сирин); неизреченное богатство, Божие именование и подаяние (прп. Иоанн Лествичник). Смирение – свойство Самого Бога: научитесь от Меня,? призывает Господь,? ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим (Мф. 11, 29).

С дивным единомыслием святые отцы говорят о смирении как об основе всех добродетелей, привлекающей дары Божии. Самый совершенный из этих даров – любовь, и ее сверхъестественная сила – в Самом Источнике любви. Приближается ли смиренный к людям,? говорит преподобный Исаак,? и внимают ему, как Господу.

К выводу о непостижимой и неразрывной связи смирения и любви пришел и Владыка Вениамин во время работы над своей диссертацией «Божественная любовь»: «На основании библейских данных мы, созерцая действия в человечестве Святой Троицы, видим в Боге Отце Ревнителя нашей чистоты, изумляемся смирению до Креста Сына Божия и усматриваем в излиянии на людей благодати елей милующей силы Духа Святого. Здесь с поразительной неожиданностью открывается состав нашего личного настроения любви – именно в выражениях смирения, милосердия и ревнования о чистоте…

Милостивые действительно таят свои преданные любимым чувства и расположения в глубине смирения и широте чистоты от страстей самолюбия. В свою очередь, смирение и чистота имеют какой-то неподдающийся описанию элемент или оттенок любви. Смиренный, любя всех, взаимно любим всеми и свободно извлекает из других тоны любви, как из клавиатуры музыкального инструмента».

А то, что проистекает от бесконечного Источника любви, не оскудевает со временем.