Обязанности русского государства по обращению раскольников и иноверцев к Православной Русской Церкви

Давно уже так называемая либеральная печать, а за ней и часть консервативной, требуют сдачи борьбы с расколом и с иноверием исключительно на руки церкви. Либеральная печать, без сомнения, руководится в этом случае своей известной нелюбовью к вере и церкви; потому все, что может вредить той и другой, всегда находит в ней защиту. В Англии, представительнице истинного либерализма, либеральная партия есть преимущественно христианская партия, а глава ее один из религиознейших людей Англии. Она либеральна, потому что во имя религии стоит за интересы низшего класса народа против угнетения высшего, владеющего почти всей землей в соединенном королевстве. У нас, напротив, считается несовместным с либерализмом веровать в Бога и особенно любить и чтить свою церковь и всякий, потерявший веру, потому сам уже считает себя за либерала, хотя бы на самом деле был эгоист и совершенный деспот. Православная вера им ненавистна по самой своей истинности, как обличение их собственного неверия. Но на сдачу на руки одной церкви борьбы с расколом и иноверием начинает соглашаться и благонамеренная печать, даже духовная в некоторых из своих журналов. Происходит это частью от уступчивости единодушному крику либеральной прессы, а еще более от непонимания дела. Всякому, не имевшему лично дела с расколом и иноверием, кажется, что достаточно заблуждающемуся представить истину в надлежащем свете, и он непременно обратится к истине. Взгляд рационалистический. Опыт не оправдывает этого. Сила доводов составляет все в науке, но не в вере. Веры нельзя вынудить у человека никакой ясностью, никакой силой доводов, если он не способен к сердечному влечению к оной, если сердце его окаменено для понимания истины (Мк.6:59). В этом случае, чем яснее и сильнее доказательства, тем упорнее его ожесточение против истины. Еще труднее по убеждению расположить человека самим делом обратиться к вере. Борьбу с расколом ведут ныне миссионеры вполне подготовленные, некоторые сами вышли из раскола, с детства знакомы с ним и в ревности не уступят самым лучшим проповедникам. В отношении метода убеждения, православные миссионеры применяются к обычаю самих раскольников, все доказывать от писания и не просто доказывают, а можно сказать, пальцем указывают истину православия. Но, наглядность и сила доказательств повела только к тому, что раскольнические лжеархиереи запретили «христианам» вступать в споры с православными миссионерами (Церк. Вестн. 1881 г., №39). О сибирских инородцах-язычниках известно, что они вполне верят в превосходство христианства пред своей верой, ходят на молитву в православные церкви, ставят пред иконами свечи, служат молебны и т.п. Но, когда дело коснется присоединения к православию чрез таинство крещения и они становятся иногда упорны не менее раскольников.

Где же причина этого упорства?

Не будем говорить о тех нравственных причинах неверия, которые делали бессильной проповедь самих Апостолов. Никто же может прийти ко Мне, говорит Господь, аще не Отец, пославый Мя, привлечет его (Ин.6:44). В России есть на это еще свои русские причины, устранение которых во власти человеческой. Эти причины обусловливаются той связью, в которую исторически стала у нас церковь с государством и подобной которой не представляет нам история. Эта связь характеризуется тем, что вселенское православие в России существует, как русская вера и только тот называется русским, кто православный. Римско-католик, лютеранин, еврей, магометанин, язычник дотоле остается поляком, немцем, татарином или бурятом, пока он не православный¹. Православие всех их ровно делают русскими и каждый из них почтет для себя оскорблением, если по принятии православия его назовут нерусским. Таким образом, в отношении к иноверцам, православие должно вести борьбу не просто с чужой верой, но и с чужой национальностью, с нравами, привычками и всей обстановкой обыденной жизни инородцев, убеждать их в превосходстве русского национального быта, чтобы сделаться им не по вере только, но и по национальности русскими. Эта перемена в их глазах, есть такое условие, без которого нельзя быть настоящим православным христианином. «Я бы крестился, говорит, например, убеждаемый в истинности православия язычник, да у меня нет избы, а русскому (православному) в юрте жить грех». Другой ссылается на то, что плохо говорит по-русски, не умеет пахать землю. Больше же всего ссылаются на то, что нет царского указа на принятие русской веры. Если бы, говорят они, царь хотел, чтобы мы были русскими, прислал бы указ об этом. При своем взгляде на веру, они чутьем понимают, что обращение к русской вере дело не церковное только, но и государственное.

Русские раскольники, не отличая себя от православных национальностью, относятся к последним, как старая, допетровская Русь к новой, послереформенной Руси. Русский раскол старообрядства есть протест не религиозный только, но и бытовой, протест старой Руси против совершенной Петром реформы. Православные ненавистны раскольнику не потому только, что крестятся троеперстно, троят аллилуйя, не ходят посолон при совершении таинств, но и потому что «табашники, бритоусники», исказители образа Божия. В Никоне главари раскола видели ересиарха и предтечу антихриста², а в Петре – самого антихриста. Что больше отвращает их от православия, – новшества ли Никона или новшества Петра, трудно сказать. Для соединения с нами в вере, они требуют ни более, ни менее, как возвращения всей современной России к допетровской Руси, требуют похерить двести лет из истории России. Поэтому, в отношении к расколу, православный миссионер должен вести борьбу не против обрядовых только отличий старообрядства, но и против предубеждения раскольников относительно современной русской жизни, должен спорить и о табаке, и бороде, и даже о пище и одежде.

Таким образом, миссия православия, по отношению к инородцам, есть вместе с тем миссия обрусения; миссия православия среди раскольников есть в тоже время миссия современного просвещения. Польза такой двойной миссии и для церкви, и для государства очевидна. С переходом инородцев к русской национальности, раскольников к быту современной Руси, измена тех и других православию становится немыслимой, они будут держаться его не по убеждению только в его истинности, но и как русские русской веры. Но за то, эта двойная выгода саму миссию делает вдвое труднее.

Сибирский инородец, не умея отличить внешних обычаев обыденной жизни от веры в собственном смысле и при убеждении в догматах православия, боится сделать такой важный шаг в жизни, как отречение от прежнего инородческого быта, – что, как мы заметили, по его убеждению, должно быть необходимым условием принятия православия. Он с недоверчивостью смотрит на уверения самого миссионера, что можно быть православным, оставаясь по внешней жизни инородцем. И чем больше развито национальное самосознание в известном народе, тем труднее обращение его к православию; потому что он тем упорнее стоит за свою национальность, а с ней и за веру, даже при убеждении в ее несостоятельности. Думаем, что по этой причине и поволжские новокрещенные татары, неуспевшие обрусеть, отпадают в магометанство, потому что и у них взгляд на православие остается тот же, то есть, как на русскую веру, в противоположность магометанству, читающемуся национальной татарской верой. Одними доказательствами истинности догматов православия не остановить этих отпадений, главный источник которых национальное чувство. Злонамеренно распространяемые слухи о царском указе, повелевающем татарам держаться своей татарской, то есть магометанской веры, при таком понятии о вере, сильнее будут всяких доводов в пользу православия, как вселенской веры.

Еще труднее в этом отношении борьба с расколом. С какой наглядностью и силой ни доказывай раскольнику правильность обрядовых отличий православия, какие льготы и уступки ни делай самому старообрядчеству и при убеждении ума, чувство его не легко мирится с новшествами современной общественной жизни. Мы знали старообрядцев, которые, при всем убеждении в истинности православной церкви, много лет оставались вне ее, не имея решимости присоединиться к ней по чувству отвращения к быту современного православного общества; потому что в деле веры чувства всегда берут верх над убеждениями ума.

Несчастные последствия для православия реформы Петра обнаружились тем еще, что как низший, необразованный класс народа, живущий доселе жизнью дореформенной Руси, потому самому сочувствует расколу, этому искаженному представителю допетровской Руси, так высший, образованный класс, оторванный от родной почвы западным образованием, в большинстве потерявший уважение ко всему национальному, ищет и религиозных идеалов на западе. Не имея понятия о православной вере и даже считая излишним знать ее, как веру простонародья, наш высший класс менял свои религиозные убеждения сообразно тому, как менялись они на западе: то увлекался он философией энциклопедистов, то переходил к масонскому мистицизму, то делался прозелитом иезуитизма. Не по другой причине и теперь бежит он от кафедры Исаакиевского собора на проповеди Лорда Редстока, при нечистоте учения, не отличающегося и даром слова. Нам случалось встречаться с людьми образованными, которые никак не могли представить себе, чтобы у образованных французов могла быть вера хуже русской.

Подобные люди, сами нуждаясь в обращении к православию, вредно действуют на обращение к нему других иноверцев. Потеря национального самосознания, потеря уважения к своему русскому ведет к тому, что они готовы уважать всякую чужую веру, только не свою русскую, стоять горячо за неприкосновенность жидовства, магометанства и даже идолопоклонства, и в тоже время не пропускают случая оскорбить свою православную веру. Если бы не это нежное сочувствие образованного класса ко всему чужому, при нескрываемом пренебрежении к своему, мы уверены, давно большинство наших инородцев, теперь также начинающих искать образования, сделалась бы православными и вместе с тем русскими. Теперь же магометанин, язычник, получивший высшее образование, остается при своем магометанстве или идолопоклонстве, потому что надеется пользоваться большим уважением от самих русских, нежели по принятии православия. Священник Павел Савабе, известный православный проповедник в Японии, пока был языческим бонзой, с уважением был принимаем в доме русского консула; но лишь только принял православие и крестился, тотчас получил отказ в приеме. Тоже, читали мы об отношениях к принимающим православие магометанам местного начальства на Кавказе и в Крыму. Ни в одном европейском государстве нельзя встретить подобного явления, хотя религия там, в большем упадке, чем в России; потому что отечественную церковь не считают чужой, а своим всем дорожат, как своим, не стыдясь за свою национальность. Потому что там образование не отвне пришло, а развилось на своей почве и не оторвало, как у нас, образованный класс от своего народа.

При таком положении дела сдавать исключительно на руки церкви борьбу с расколом и иноверием было бы и несправедливо, и не под силу русской церкви, и вредно для самого государства. Несправедливо и не под силу церкви, потому что само государство исторически поставило церковь в то исключительное положение, в каком она стоит ко всем не принадлежащим к ней, чем главным образом и парализуется проповедническая деятельность ее между ними. Вредно для самого государства, потому что повело бы к раздроблению его, чего кажется, больше всего и добиваются наши, так называемые либералы, считающие коренным свойством настоящего либерализма стоять за все, что только может расшатывать организм государственный³ *). Если бы правительства России, со времен св. Владимира, водились стремлениями наших либералов поддерживать различие племен, населявших Россию и с принятием православия исчезнувших в господствующем русском народе; то она не только никогда бы не сделалась могущественной монархией, но пожалуй распалась бы на множество слабых отдельных княжеств. Только православие могло все слабые чудские и тюркские племена слить в один могущественный славяно-русский народ и образовать из него одно великое государство. В свою очередь, усиление раскола было бы смертью для гражданского развития государства, возвращением десятков миллионов русских в допетровскую Русь с упорной остановкой всякого движения вперед, Стоит только представить себе Россию царством раскола, чтобы понять то состояние оцепенения, в котором бы очутилась она. Еще вреднее, на гражданском благосостоянии России, отразилась бы та вражда, которую бесчисленные раскольнические толки и согласия питают друг к другу и которая не позволяет им ни есть, ни пить вместе. Теперь мирит их общая вражда к православию и сдержка правительственная; тогда же, при полной свободе, между ними открылась бы настоящая междоусобная война. Думаем, что самые крайние славянофилы, видящие идеалы государственной жизни в допетровской Руси, не пожелают видеть в современной России раскольническое царство; тем страннее либералам западникам стоять за обращение России в такое царство.

Что же должно делать русское государство для обращения, как раскольников, так и иноверцев к православной русской церкви?

Убеждение неверующего или сомневающегося есть исключительно дело церкви. Государство в этом случае может помочь ей только материальными средствами на учреждение миссий. В России много епархий с иноверческим и раскольническим населением доселе остается без миссий, единственно по неимению материальных средств, так что нужду для церкви государственной помощи излишне было бы доказывать, – она слишком очевидна. Но одного убеждения для обращения неверующего недостаточно; от убеждения до обращения, как мы видели, слишком далеко, гораздо дальше, чем от знания закона Божия до исполнения его. Обращение есть подвиг нередко, смотря по обстоятельствам, слишком тяжелый. В России много убежденных иноверцев остается вне церкви единственно вследствие этих обстоятельств.

Мы выше заметили о сибирских инородцах, с каким уважением относятся они к православной вере. Между русскими католиками нам случалось встречать людей, которые вовсе не верят в основной догмат католицизма – папство и вообще по убеждениям своим ближе к православию, сем к католицизму. Знали мы и между лютеранами благочестивых христиан, благоговейно чтущих православных святых и молившихся, и просивших православное духовенство молиться за умерших сродников. Из раскольников, мы видели, как выше замечено, много лет носивших в душе своей убеждение в истине православия без присоединения к православной церкви. По отношению к таким людям православной миссии, можно сказать, нечего делать. Приводить доказательства в подтверждение того, в чем они и так убеждены, значило бы напрасно тратить слова. Действие слова на нерешительную волю, где нет других препятствий, может еще иметь успех; но если есть препятствия, где слово бессильно, там помощь государства церкви существенно необходима. Мы указали уже эти препятствия. Они, главным образом, обусловливаются связью русской церкви с русским государством или православия с русской народностью в современном ее состоянии. Что стоит в противоречии с интересами русского государства и русской народности, то служит препятствием и к соединению с русской церковью, не принадлежащих к ней. Ни какой инородец не будет уважать народа, который сам себя не уважает. Насколько интересно всякому инородцу в глазах людей, не уважающих себя, выставляться с своей, хотя бы самой грубой народностью и верой, на столько же опасно переходом к православию уронить себя в глазах таких «православных». Следовательно, для обращения инородцев первой мерой должно быть обрусение самих русских, которое не иначе может совершиться, как вполне русским православным воспитанием и такой же внутренней политикой правительства. Эта мера еще необходимее для примирения старообрядцев с православной церковью. Если мы не можем возвратиться в допетровскую Русь, где все идеалы их, то, по крайней мере, не должны соблазнять их отступничеством от своей веры и русской народности. Знатоки раскола давно твердят, что для обращения к православию нужно прежде самим православным сделаться настоящими православными, научиться уважать уставы своей церкви. Раскольников слишком соблазняет «немецкая» жизнь современного образованного общества, чтобы расчитывать на присоединение их к церкви этого общества одним оправданием обрядовых разностей православной церкви.

С другой стороны, к обрусению инородцев и к сближению раскольников с современным православным обществом, необходимо и для них правильно, в этих видах, поставленное просвещение. Главным условием такого образования должно быть то, чтобы оно было общее для всего русского народа образование, без всяких исключений для инородцев и раскольников. Особое образование, с исключительными льготами и почтительными отношениями к инородцам, поведет только к развитию в них национального самосознания и еще к большему отчуждению от русских. Пора перестать смотреть на них, как на детей, нуждающихся в поблажках. Вредные последствия таких исключительных отношений к инородцам, мы сами видели на сибирских инородцах, получивших высшее образование. Если принятием православия, заранее не входили они в русскую семью, из них выходили не только не полезные, но положительно вредные люди и в общественном, и политическом отношении. К сближению раскольников с православными общее образование еще необходимее. Так как, Россия не может вернуться ко временам царя Алексея Михайловича, для примирения раскольников с православной церковью, то попятно, что для этого нужно самих раскольников поднять в образовании до уровня православного общества. Либеральная пресса и в этом отношении винила правительство, что будто бы оно отказывало в общем образовании раскольникам, жаждущим такого образования. Не знаем, где открыты ей такие раскольники и как велико число их; но мы имеем пред глазами следующий факт. Бывший забайкальский губернатор Е. М. Жуковский, открывший школы почти по всем деревням в Забайкалье, сколько ни бился с раскольниками, число которых там свыше сорока тысяч, не мог открыть у них ни одной школы, хотя бы для обучения одному чтению и письму. Что общее образование имело бы важное значение в деле примирения раскольников с церковью, доказательством может служить то, что раскол не прививается к православному населению там, где оно живет новой жизнью. Например, там же за Байкалом, пропаганда раскола между православным населением не имеет никакого успеха, потому что сибиряк в обыденной жизни гораздо развитее великоросса средних губерний и всего менее способен возвратиться к старине, в которой живут его соседи раскольники. Опасаются, что общее образование уничтожит в старообрядцах религиозность, которой они будто бы отличаются. Что общее образование откроет им глаза и даст понять, что не всякая буква обряда есть «великий и премудрый догмат», то справедливо. Но будет ли потеря такой веры ущербом для религиозности? Их религиозность похожа на религиозность иудеев времен апостольских, которые верили только в букву убивающую, без духа животворящего. Строгое соблюдение уставов церкви важно, как средство к религиозному воспитанию, но когда оно само становится целью, заменяя собой религию, тогда оно положительно вредно. Сила раскола не столько в религиозности, сколько в упорстве отрицания без положительного учения. Отнимите эту силу и он останется ни с чем. И сплоченность раскольников, представляющая действительную жизненную силу, держится тем же самым упорством отрицания православной общественной жизни и тотчас уничтожится, как только не станет причин к отрицанию. Как достигнуть того, чтобы раскольники, особенно женский пол, который самих мужчин держит в расколе, согласились на принятие образования, предоставляем судить поставленному на то учебному ведомству.

Между тем и само законодательство об инородцах, вырабатывавшееся под влиянием взглядов образованного общества на чужие народности, ведет к поднятию не русского национального самосознания, а скорее инородческого, потому что дает инородцам такие льготы и преимущества, каких не имеет господствующая русская нация.

При таких льготах и преимуществах, переход к православию и русской народности был бы для них наказанием. Сибирский инородец христианин, при оседлом водворении, платит особо за землю, которую пашет, от чего избавлены кочевые и остается под гнетом прежнего языческого начальства и общества. А если он, для освобождения от этого гнета, переходит в русское крестьянское или мещанское общество, то теряет и прочие льготы, какими пользовался в язычестве.

Пора покончить со льготами и преимуществами инородческого населения России, которыми оно пользуется в обременение и обиду господствующему племени, пора, т. е., подчинить инородцев общим законам империи; но еще необходимее освободить православных инородцев от гнета языческого начальства и общества, чрез введение в личный состав инородческой администрации христіанскаго элемента в таком числе, чтобы он был преобладающим, как элемент, способный вести инородцев к обрусению. Все это дело в руках правительства и может быть сделано без всякой обиды, в силу простой справедливости, для защиты угнетенных.

Раскольник, при переходе в православие, не теряет, по-видимому, ничего, но, оставаясь, по-прежнему, среди раскольнического общества и он терпит не менее того. Все крики об угнетении раскольников, повидимому и поднимаются для того, чтобы меньше слышны были их собственные угнетения православных. Кто живал среди раскольников, тот знает, как тяжело жить между ними православному, особенно обратившемуся из раскола. Составляя сплоченные общины, они силой держат друг друга в расколе и горе тому, кто решится изменить ему. Предоставить полную свободу расколу значит дать ему безнаказанно угнетать православие. Раскол не себе только ищет свободы, а стремится вытеснить православие и заменить его собой. Их ложные архиереи, титулуясь московскими, владимирскими, казанскими и проч., этим самым дают знать, что они призваны заменить настоящих православных архиереев, совративши их паству в свой раскол. Такие претензии не могут оставаться без соответствующих правительственных мер⁴.

Столько же, если не более, необходим пересмотр законов, касающихся религий не христиан. По смыслу основных законов русского государства, все такие религии только терпимы, как зло неизбежное; между тем, частные постановления берут религиозные суеверия под прямое покровительство закона. Ошибка в том, что русское законодательство относится к ним не отрицательно только, что требуется правом свободы совести, а положительно, регламентируя суеверные обычаи язычества или магометанства, причем, по незнакомству с такими религиями, к ним применяются понятия свойственные только христианской религии. Например, ни у евреев, ни у магометан, ни у язычников вовсе нет духовенства, а есть только – у первых учители (раввины и муллы), не обязанные никакими, так зазываемыми требами, а у вторых аскеты (ламы), не имеющие никаких религиозных отношений к мирянам; а между тем, в нашем законодательстве, те и другие, приравнены к христианскому духовенству, причем за служение суеверию, им предоставлены права, возвышающие их над прочими единоверцами, которые закреплены за ними, как прихожане за духовенством. Вследствие этого, они считают свои суеверия утвержденными царем и в силу закона, обязывают подведомых им, к исполнению их требований при посредстве русских властей. Подобные постановления идут прямо в разрез с свободой обращения иноверцев к православию. Не говорим уже о том, как противно, христианской совести русской власти, поддерживать суеверие языческое, магометанское или еврейское. Кому неизвестны случаи, как евреи, при содействии христианской власти, не допускают своих единоверцев принимать христианство? Еще обиднее и унизительнее для православной церкви, изданные в 1861 г. правила о приготовлении иноверцев не христиан к принятию православной веры и совершении над ними таинства св. крещения, которыми суеверие обставлено такими гарантиями, что как-будто православное правительство больше всего боялось уничтожения его, и только по нужде соглашалось допускать присоединение не христиан к православию⁵. Если нужны законодательные меры относительно иноверия, то не противореча христианской совести, они могут быть только чисто отрицательные, то есть, предоставивши свободу лжеверию, как злу неизбежному, должны ограждать только от влияния его православие и самих иноверцев от вредных последствий, какие могут происходить от суеверия для их гражданского быта. В этом духе изданы в 1858 г. Высочайше утвержденные наставления относительно действия на раскольников. Ограничивая вредные действия раскольников на православных, они в тоже время дают понять, что православное правительство не считает нужным мешаться во внутренние дела раскола.

Наконец, осмеливаемся прямо спросить, справедливо ли было бы со стороны русского государства, в виду изложенных обстоятельств, оставить церковь без прямого содействия в деле обращения раскольников и иноверцев? Вопрос этот соблазняет многих, потому что при этом непременно представляют насилие полиции, нарушение свободы совести и т. под. Св. Владимир, почтенный церковью наименованием равноапостольного, крестил Русь, объявивши всем, что кто не крестится, тот не люб ему будет. И русский народ шел тысячами в воды Днепра и крестился, потому что умственно стоял выше своей прежней веры, а за превосходство новой ему ручался, пример князя и бояр. В гораздо лучшем положении, относительно православия, находится большинство наших сибирских инородцев. Мы видели, как они относятся к христианской вере; по убеждениям их и теперь можно назвать христианами, только не крещенным. Для крещения, они ждут царского указа или авторитетного слова, что царь и правительство, действительно желают и ждут их крещения. Подобное объявление не было бы никому насилием совести, но оно могло бы вывести многих из нерешительности. Они убеждены умом, но воля их бессильна, чтобы сделать важный шаг, согласный с убеждением. А тут еще, для отдельных лиц встречается множество препятствий в языческом начальстве и обществе, в семейном положении и разных обстоятельствах обыденной жизни. Какой сильный властью человек скажет им, что они будут любы ему и не оставлены в этих затруднениях? А сказать это следовало бы по одной любви христианской. Если в первенствующей церкви быстро распространилась св. вера, то, потому что жива была эта любовь и в ней новые христиане находили гораздо больше издержки, чем ныне в мертвой букве закона. И между раскольниками есть убежденные, но остающиеся в расколе, потому что сами бессильны побороть свою нерешительность, а отвне не видят помощи. Нам самим случалось слышать такой ответ от них на приводимые доказательства: все это мы знаем, да что же нам делать, когда вокруг нас все живут по старой вере, а бабы наши и слышать не хотят о перемене веры? Скажи, человек, с авторитетом власти, ласковое слово, ободри колеблющегося и это слово, это ободрение, подействует на него сильнее всяких доказательств, в которых он и не нуждается. Думать же, что это дело не светских людей, значить светских людей не считать христианами.

Московские старообрядцы, в адресе в Боге почившему Государю Императору, писали: «в твоих новизнах, нам видится наша старина». Настоящее царствование, поводимому, должно составить эпоху, которая должна закончить, так называемое западническое направление реформы Петра и положить начало вновь самобытной жизни России, прерванной этой реформой. Соединение современной новизны с допетровской стариной не послужили и к примирению с церковью, разъединяющихся с ней? Теперь представители допетровской Руси винят современную русскую церковь в измене старине, увлечении западными новшествами; западники упрекают ее же в отсталости, неподвижности и мертвенности. Когда же новизны наши соединятся с стариной, когда русское национальное самосознание снова пробудится с прежней силой, тогда православие для всех равно будет русской верой, залогом единства русского народа и крепости государственного организма.

В. А. И.