Письмо 126 (131). К Олимпию

Выражает скорбь, которую причиняли ему клеветы, распространяемые Евстафием, и называет сие наказанием за грехи свои; свидетельствует, что напрасно клеветы сии подкрепляют каким-то сочинением, которого часть признает он за сочинение Аполлинариево. Обещает представить подробнейшее оправдание, если будет оно нужно. (Писано в 373 г).

Слух о неожиданном действительно может сделать, что у человека «пошумит в обоих ушесех» (1Цар. 3, 11). Это случилось теперь и со мною. Ибо хотя и очень уже приученного к этому слуха коснулись сии против меня сочинения, какие ходят по рукам, потому что еще и прежде мною самим получено письмо, которого стоят, правда, грехи мои, но которого не ожидал я увидеть написанным когда-либо людьми, приславшими ко мне оное; однако же показалось мне, что последнее имеет в себе такой избыток горечи, по которому помрачает собою все предшествовавшее. И как мне было не выйти почти из ума, прочитав письмо к благоговейнейшему брату Дазину, исполненное тысячами оскорблений, несносных обвинений и нападений на меня, как будто уличен я в самых опасных замыслах против Церкви? А вскоре потом из сочинения, не знаю, кем писанного, приведены и доказательства, будто бы хулы на меня справедливы. Об одной части, скажу откровенно, дознался я, что писано это лаодикийцем Аполлинарием, и дознался не потому, что сам нарочито читал когда-нибудь, но потому, что слышал по рассказам других. Но нашел написанным тут и иное нечто, чего сам я не читал и не слыхал, чтобы читал кто другой; и этому Свидетель верный на небеси. Поэтому те, которые отвращаются лжи, научены, что любовь есть полнота закона, обещались носить немощи немощных, как дозволили взнести на меня такие клеветы и решились осуждать меня за чужие сочинения – сему, сколько ни рассуждал я сам с собою, не могу придумать причины, разве, как сказал я вначале, и причиненную мне этим скорбь признать частию наказаний, какие заслужил я грехами своими. Сперва скорбел я душой, «яко умалишася истины от сынов человеческих» (Пс. 11, 2), но потом убоялся сам за себя – не стражду ли, сверх прочих грехов, и грехом человеконенавидения, заключая, что ни в ком уже нет верности, когда таковыми оказались ко мне и к самой истине люди, которым доверял я в самом важнейшем.

Посему да будет известно тебе, брат, и всякому, кто друг истины, что не мои это сочинения и я не одобряю их, потому что написаны не по моей мысли. Если же за несколько до сего лет писал я к Аполлинарию или к кому другому, то не должно винить меня за сие. Ибо и сам не виню, если из чьих-либо друзей отпал кто в ересь (без сомнения, знаете сих людей, хотя и не называю по имени), потому что каждый умрет в собственном своем грехе.

И это отвечал я теперь на посланную книгу, чтобы сам ты видел истину и привел ее в ясность не желающим содержать истину в неправде. А если должно будет оправдываться мне в обширнейшем виде и по каждому обвинению, то, при Божием содействии, и это сделаю. Ни трех богов не проповедаю я, брат Олимпий, ни с Аполлинарием не имею общения.