Беседа 12. На начало книги Притчей (Притч. 1, 1–5)

Хороша награда за послушание. Поэтому послушаюсь доброго отца, который из словес Духа предлагает мне нечто для упражнения, и, по примеру опытных ловцов, хочет у меня, как у молодого пса, испытать скорость бега в местах непроходимых. Предложил же он мне для истолкования вступление в книгу Притчей. Но сколько неудобопостижим смысл сего чтения, известно это всякому, даже мало сведущему. Впрочем не должно отказываться от поручения, возлагая упование на Господа, Который по молитвам Пастыря, даст «ми слово во отверзение уст моих» (Еф. 6, 19).

Всех книг премудрого Соломона знаем три: книгу сих Притчей, книгу Екклесиаста и книгу Песнь Песней. Каждая составлена с особенной целию, все же написаны на пользу людям. Ибо книга Притчей есть образование нравов, исправление страстей, и вообще, учение жизни, заключающее в себе множество правил для деятельности. А Екклесиаст касается естествословия и открывает нам суету того, что в этом мире, чтобы не почитали мы для себя вожделенным преходящего и душевных забот не тратили на суетное. Песнь же Песней показывает способ душевного усовершенствования, потому что изображает согласие невесты и жениха, то есть близость души с Богом Словом.

Но возвратимся к предположенному.

«Притчи Соломона, сына Давидова, иже царствова во Израили» (Притч. 1, 1). Слово: «притча» – у внешних употребляется в означение изречений общенародных и произносимых, всего чаще на путях; потому что путь называется у них uoimoV от чего и притчу (paroimia) определяют так: речение припутное, самое обычное в народном употреблении и от немногого удобно прилагаемое ко многому подобному. А у нас притча есть полезное слово, выраженное с некоторой прикровенностью, но как с первого взгляда заключающее в себе много полезного, так и в глубине своей скрывающее обширную мысль. Потому и Господь говорит: «сия в притчах глаголах вам: но приидет час, егда ктому в притчах не глаголю вам, но яве» (Ин. 16, 25); потому что приточное слово не имеет открыто и общевразумительно высказанного смысла, но обнаруживает намерение свое косвенным образом и только людям более внимательным. Поэтому «притчи Соломона», то есть изречения, возбуждающие внимание и доставляющие пользу на всем пути жизни.

А имя писателя наименовал с тем, чтобы знаменитостию лица привлечь слушателя; потому что достоверность поучающего как делает слово достойным вероятия, так располагает учащихся к большей внимательности. Итак, «притчи Соломона», того Соломона, которому сказал Господь: «се, дах ти сердце смыслено и мудро; якоже ты, не бысть муж прежде тебе и по тебе не востанет подобен тебе» (3Цар. 3, 12). И еще: «даде Господь смысл и мудрость Соломону многу зело, и широту сердца, яко песок, иже при мори: и умножися мудрость Соломонова… паче… всех древних человек и паче всех смысленных египетских» (3Цар. 4, 29–30). Так необходимо присовокупление имени!

«Притчи Соломона, сына Давидова». Присовокуплено и имя отца, чтобы знать тебе, что Соломон был премудр, произошел от отца также премудрого и пророка, с младенчества обучен был священным письменам, но по жребию получил власть; не силою присвоил себе царство, нимало ему не принадлежавшее; но принял отеческий скипетр по справедливому суду отца и по Божию определению.

Он был царем во Иерусалиме. И это сказано не напрасно, но главным образом для различения от других подобного имени царей, а сверх сего, и для того, чтобы пoелику он построил пресловутый храм, то и ты знал соорудителя сего храма и виновника всякого гражданского устройства, уставов и благочиния. Много же содействует к принятию советов и то, что писатель книги – царь. Ежели царская власть есть законное правительство, то очевидно, что и правила, какие дает царь, истинно достойный сего наименования, имеют великую законность, будучи направлены к общей для всех пользе, а не составлены с намерением достигнуть царю собственной своей пользы. Тем и отличается злой властелин от царя, что один везде имеет в виду свои выгоды, а другой помышляет о пользе подданных.

Но перечисляется также, какая именно польза и в какой мере приобретается из сей книги учащимися.

И во-первых, из притчей можно «познати премудрость и наказание»⁵² (Притч. 1, 2). А премудрость есть знание вещей Божественных и человеческих, также и их причин.

Посему, кто с успехом богословствует, тот познал премудрость, как и блаженный Павел говорит: «премудрость же глаголем в совершенных: премудрость же не века сего, ни князей века сего престающих: но глаголем премудрость Божию в тайне сокровенную, юже предустави Бог прежде век» (1Кор. 2, 6–7).

И кто из устройства мира уразумевает Зиждителя, тот познает также Бога из премудрости, видимой в мире. «Невидимая бо Его от создания мира творенми помышляема видима суть» (Рим. 1, 20). А к мысли о Боге приближает нас, когда говорит: «Бог премудростию основа землю»; и: «егда готовяше небо, с Ним бех; и: бех при Нем устрояя; и: Аз бех, о нейже радовашеся» (Притч. 3, 19; Притч. 8, 27–30). Ибо все сие говорит Соломон от имени олицетворенной им премудрости, чтобы доставить нам ясное о ней познание. И вообще в словах: «Господь созда мя начало путей Своих»⁵³ (Притч. 8, 22), разумеет премудрость, открывающуюся в мире, которая едва не выговаривает чрез видимое, что она произошла от Бога, и что в тварях не самослучайно сияет столько премудрости. Ибо как «небеса поведают славу Божию, и творение руку Его возвещает твердь, возвещает же не издавая гласа; потому что не суть речи, ниже словеса, ихже не слышатся гласи их» (Пс. 18, 2, 4), таковы словеса и началородной премудрости, которая при творении прежде всего другого положена в основание твари: она молча вопиет о своем Творце и Господе, чтобы ты восходил чрез нее к мысли об едином Премудром.

Но есть и человеческая некая мудрость; это – опытность в делах житейских, по которой называем премудрыми сведущих в одном каком-нибудь из полезных искусств.

Поэтому у писателя сего приглашением к премудрости и занята не малая часть книги. «Премудрость во исходех поется, в стогнах же дерзновение водит, на краех же стен проповедуется»⁵⁴ (Притч. 1, 20–21). Видя ревность людей, видя, что все мы естественным образом любим знаменитость премудрости, Соломон похвалами премудрости возбуждает души стремиться к ней без укоснения и нерадения. Говорит, что везде много о ней речей, на путях, на торжищах, на городских стенах. Для того именует врата, стогны, стены, чтобы наименованием «исходов» и «стогн» показать знаменитость премудрости, а наименованием ее стен – ее пользу и достаточность для всякой безопасности в жизни. И желая освоить нас с нею, говорит: «нарцы премудрость сестру тебе быти»; и еще: «возжелей ея, и соблюдет тя» (Притч. 7:4, 4:6). Потом, показывая общеполезность ее, и что польза от нее простирается равно на всех, говорит: «закла своя жертвенная, то есть уготовала твердую пищу для обучивших душевные чувствия долгим учением; раствори в чаши своей вино, веселящее сердце человека; а под чашею разумеет он общее и всенародное причащение благ, где всем дозволено с одинаковым правом почерпать сколько кто может, и сколько кому потребно; и уготова свою трапезу» (Притч. 9, 2). Все говорит в высшем знаменовании, под образом телесного давая нам разуметь духовное. Ибо словесную пищу души называет трапезою, к которой созывает «с высоким проповеданием, то есть учениями, не заключающими в себе ничего низкого и презренного. Иже есть безумен, да уклонится ко мне» (Притч. 9, 3–4). Ибо как больные требуют врачевания, так безумные имеют нужду в мудрости. И: «лучше бо сию куповати, нежели злата и сребра сокровища» (Притч. 3, 14). И: «честнейша же есть камений многоценных… всяко честное недостойно ея есть» (Притч. 3, 15). И: «сыне, аще премудр будеши, себе премудр будеши и искренним твоим» (Притч. 9, 12). И: сыну «же мудру благопоспешна будут дела» (Притч. 13, 14). И вообще, в истине сего слова можешь ты увериться, собрав на досуге все, что сказано о премудрости у Соломона.

Пoелику же «в злохудожну душу не внидет премудрость» (Прем. 1, 4), то прежде всего души, намеревающиеся беседовать с мудростию, очищает Божиим страхом. Ибо тайны спасения повергать пред всяким без разбора и принимать одинаково всех, даже не имеющих ни чистой жизни, ни разума испытанного и точного, походит на то же, что и в нечистый сосуд вливать многоценное миро. Посему «начало премудрости страх Господень» (Притч. 1, 7). А страх – очищение души по молитве пророка, который говорит: «пригвозди страху Твоему плоти моя» (Пс. 118, 120). Где обитает страх, там пребывает всякая душевная чистота; потому что оттуда бежит всякий порок и всякий нечестивый поступок; и телесные члены, пригвожденные страхом, не могут порываться на дела неблагоприличные. Как человек, в которого вонзены вещественные гвозди, будучи удерживаем болью, остается бездейственным, так и пригвожденный страхом Божиим, ожиданием угрожающих наказаний пронзаемый как бы некоторою болью, не может и глаз употреблять, на что не должно, и рук простирать на дела непозволенные, и вообще, ни в малом, ни в великом поступать вопреки своему долгу. Оскверненных же и подлых душою Соломон не допускает к слышанию Божественных речей, говоря: а бесстрашные во вратах водворятся (Притч. 19, 23). И: взыщете «премудрости у злых и не» обрящете (Притч. 14, 6). И еще: «взыщут мене злии и не обрящут» (Притч. 1, 28), потому что не очищены Божиим страхом. Поэтому кто намерен приступить к принятию премудрости, тот приходи, очистив срамоту греха спасительным страхом. Итак, из учения Притчей открылось нам и другое благо, а именно: восприятие страха, внушенное нам премудростию.

Вторым из обещанного было: «познати наказание». А наказание есть некоторое полезное для души образование, которое часто очищает ее от пятен греха не без труда, и в это время «не мнится радость быти, но печаль: последи же плод мирен наученым тем воздает» во спасение (Евр. 12, 11). Поэтому "познати сие наказание» не всякому уму возможно; потому что многие, отказавшись от трудности настоящего, по невежеству не ждут полезного окончания дела, но, огорчаясь суровостию прилагаемого о них попечения, остаются в недуге невежества. Потому достойны удивления слова праведных, которые говорят: «Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене» (Пс. 6, 2). Они желают избыть не наказания, но гнева. Подобно сему и следующее: «накажи нас, Господи, обаче в суде, а не в ярости» (Иер. 10, 24). И: «наказание Господне отверзает уши мои» (Ис. 50, 5). Как малые дети, нерадивые к ученью, после лоз, которыми высечет их учитель или приставник, сделавшись внимательнее, начинают понимать уроки, и то же слово, которого до побоев не слыхали, после боли от лоз, как бы чрез это отверзались у детей уши, и слухом приемлется, и удерживается в памяти: так бывает и с теми, которые не внимают Божию учению и презрительно относятся к заповедям. Когда Бог нашлет на них наказание, тогда те особенно Божия повеления, о которых всегда им было говорено, и которые всегда оставляли они без внимания, приемлются ими, как в первый раз коснувшиеся их слуха. Поэтому сказано: «наказание Господне отверзает уши мои.»..

Пoелику же наказание вразумляет бесчинного, как сделал Павел, предавший сатане как мучителю, который вывертывает члены и бичует для того, «да накажутся не хулити»⁵⁵ (1Тим. 1, 20), и пoелику мятежного возвращает оно к долгу, подобно тому, о ком сказано, что «последи пленения его покаяхся» (Иер. 31, 19), то нужно знать силу наказания, к чему оно полезно. Потому Соломон, зная пользу оного, советует: «не преставай младенца наказовати: аще бо жезлом биеши его, не умрет: ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти» (Притч. 23, 13–14). «Который бо есть сын, егоже не наказует отец?» (Евр. 12, 7). Сие наказание для рассуждающих здраво дороже множества денег. Потому Соломон говорит: «приимите наказание, а не сребро» (Притч. 8, 10), чтобы во время нужды, когда или тело больно, или домашние дела в расстройстве, не возыметь тебе лукавой мысли о Боге, но со многим терпением принимать Его удары, вразумляясь, в чем ты согрешил, и познав «наказание», говорить: «гнев Господень стерплю, яко согреших Ему» (Мих. 7, 9). И: «благо мне, яко смирил мя еси» (Пс. 118, 71). Таков был Павел, который говорит: «наказуеми, а не умерщвляеми» (2Кор. 6, 9). И: обличаемые «от Господа наказуемся, да не с миром осудимся» (1Кор. 11, 32).

Пoелику же и обучение наукам называется наказанием, по написанному о Моисее: «и наказан бысть Моисей всей премудрости египетстей» (Деян. 7, 22), то немаловажно для спасения не какими ни есть заниматься науками, но знать полезнейшее «наказание». Ибо иные упражняясь в геометрии, которую изобрели египтяне, или в астрологии, которая была в уважении у халдеев, или вообще вдаваясь в выспренные умствования об образах и тенях, презрели изучение Божия слова. А многих занимали пиитика, риторика и изобретение софизмов, для которых содержанием служит ложь; потому что пиитика не может обойтись без басни, риторика – без искусства в слововыражении и софистика – без ложных умозаключений. Итак, пoелику многие при тщательном изучении всего этого вознерадели о познании Бога, состаревшись в исследовании предметов пустых, то необходимо познание «наказания», чтобы избирать обучение полезное, избегать же обучения неразумного и вредного.

Внимательно читая Притчи и неленостно извлекая из них пригодное, можно еще «уразумети словеса мудрости» (φρονησιζ), ибо можно уразуметь полезное. Сказано: «злобою младенствуйте, умы же совершенни бывайте» (1Кор. 14, 20). О мудрости знаем, что она есть одна из родовых добродетелей, посредством которой мы, человеки, делаемся сведущими в том, что добро и зло, и что безразлично. А мудрым (φρονιμοζ), очевидно, называется человек по производству сего имени от слова: мудрость (φρονησιζ).

Но как же засвидетельствовано, что «змий бе мудрейший (φρονιμωτατοζ) всех зверей» (Быт. 3, 1)? И еще Господь говорит: «будите мудри (φρονιμοι) яко змия» (Мф. 10, 16)? И строитель неправедный назван мудрым (Лк. 16, 8)? Не видно ли из сего, что слово «мудрость» берется трояко? В одном смысле она есть охранение собственной своей пользы, соединенное со злоумышлением против ближнего; такова мудрость змеи, которая бережет свою голову. Есть еще какая-то изворотливость нрава, которая скоро находит полезное для себя и овладевает людьми простодушными; такова мудрость строителя неправедного. Истинная же мудрость есть распознание того, что должно делать и чего не должно. Кто следует ей, тот никогда не отступит от дел добродетели и никогда не будет проникнут пагубою порока.

Посему разумевающий «словеса мудрости» знает, кто лжеумствователь и обманщик и кто внушает лучшие правила жизненной деятельности. Он, как искусный «торжник», удержит у себя добротное, сам же удержится от всякого рода зла (1Фес. 5, 21–22). Сия-то мудрость созидающему «храмину свою помогает положить основание ее на камени», то есть опереться на вере во Христа, чтобы оставаться незыблемым во время дождей, ветров и устремлений речных (Мф. 7, 24–25). Ибо подобными сими словами Господь изобразил нам в притче непоколебимость в искушениях как человеческих, так и свыше посылаемых. Он же учит не нерадеть о необходимом, но, заблаговременно запасшись напутиями жизни, с готовностию сердца ожидать пришествия Жениха. Ибо сказано, что мудрые (fronimoi) девы, пoелику имели елей в светильниках, взошли вместе с женихом, а юродивые, по неготовности своей, лишены радости брачного чертога (Мф. 25, 1–12).

После сего посмотрим, что значит: «прияти извития словес»⁵⁶ (Притч. 1, 3). Истинное и от здравого разумения происходящее слово просто и единообразно, об одном и том же всегда говорит одно; а слово изукрашенное и искусственное, заключая в себе много хитросплетенного и изысканного, принимает тысячи видов и извивается в бесчисленных извитиях, будучи преобразуемо в угодность слушающим. Потому притчи доставляют нам великую пользу, делая способными крепко противостоять приражению искусственных слов. И кто внимателен к притчам и не с нерадением слушает их советы, тот, как бы вооруженный опытностию, безвредно приемлет «извития словес», не совращаясь ими и ни в чем не отступая от истины. Когда иначе вещь существует в природе, а иначе уверяет о ней слово; тогда будет это "извитие», лучше же сказать, извращение истины словом. И кто инаковым кажется, а инаков в действительности, тот употребляет «извития словес», обманывая имеющих с ним дело, как зайцы и лисицы обманывают собак, одну сторону им показывая, а в другую оборачиваясь.

И противоположения лжеименного ведения суть какие-то «извития словес». Ибо не приемлющие простоты духовного учения, изощренные же диалектикою на противоречия; правдоподобием лжеумствований превозмогают нередко твердость истины. Итак, огражденный притчами «приемлет сии извития словес». Хотя и встретит он иногда такие спорные вопросы, что доводы с обеих сторон равносильны, и трудно различить, где более вероятности; однако же ум его, как упражнявшийся в притчах, не придет в замешательство, даже когда собеседники своими доводами наносят друг другу, по-видимому, совершенно почти равные удары.

Притча дает также «уразумети правду истинную» (Притч. 1, 3). Пoелику "правда» есть способность воздавать за все по достоинству, а достигнуть сего трудно; потому что одни, по недостатку разумения, не могут дознать, как воздать каждому должное, а другие, будучи преобладаемы человеческими страстями, нарушают справедливость, как бедных презирают, а сильных обидчиков не обличают, то книга Притчей обещает ученикам своим дать ведение «правды истинной».

И пoелику многие, уловляя похвалу толпы, хотя на деле предпочитают неправду и любостяжательность, как нечто для них полезное, но по наружности и на словах хвалят равенство и правду, то обученный Притчам не останется в неведении о сих людях, но будет знать, какая правда поддельная и подложная, и какая истинная и не обманчивая.

Также, пoелику и внешние мудрецы предлагали многие учения о правде, а они своими правдоподобиями вводят в обман людей, которые, при рассуждении об этом, не способны следовать истинному учению, то книга сия обещает сделать известною «правду истинную», чтобы нам избегать вредных лжеумствований.

Даже и законы язычников, имея между собою большую разность, приводят в затруднение умы людей, не составивших себе точного понятия о правде. Некоторые языческие народы признают справедливым отцеубийство, а другие отвращаются всякого убийства как злодеяния. Одни выше всего ставят целомудрие, а другие предаются похоти с матерями, дочерями и сестрами. И вообще, многие, находясь под властию застарелых обычаев, не распознают гнусности дел своих. Но книга сия, научая «правде истинной», избавляет человека от страстей, какие в нем от неразумия.

Но как есть правда, собственно в нас находящаяся, именно: присвоение каждому должного, и хотя мы не достигаем сего в точности, однако же, поступая с самым правдивым расположением, не уклоняемся далеко от цели, так есть правда, постигающая нас с небеси от праведного Судии, – правда то исправляющая, то вознаграждающая, в которой многое для нас неудобообъяснимо по высоте заключающихся в ней определений. О ней, думаю, говорит псалмопевец: «правда Твоя, яко горы Божия» (Пс. 35, 7). Итак, книга сия обещает эту подлинно "истинную и Божию правду» представить в ясности упражнявшимся в приточном учении.

Опять, пoелику иные грехи бывают непроизвольны, а в ином случае грешим с лукавым намерением, то и определение Правосудного о сих грехах не одинаково. Ибо положим, что подвергается суду блуд и что на суде две блудницы; но одна, будучи продана содержателю развратного дома, по нужде бывает во грехе, доставляя собою прибыль лукавому господину, а другая по сластолюбию добровольно предает себя греху. Поэтому в одном случае находит себе извинение грех непроизвольный, а в другом осуждается грех худого произволения. Опять, иной согрешил, будучи сначала воспитан худо, потому что и на свет произведен родителями неправедными, и рос, слыша и видя речи и поступки беззаконные; а у другого было многое, что призывало его к добродетели – честное воспитание, советы родителей, взыскательность учителей, слышание словес Божиих, образ жизни упорядоченный и все прочее, чем душа руководится к добродетели, но и он впоследствии поползнулся в подобный грех; таковой не по справедливости ли будет признан достойным тягчайшего наказания? Один будет осужден вследствие спасительных побуждений, всеянных в умы наши, и именно за то, что не воспользовался ими здраво; а другой, сверх сего, и за то, что сделал напрасными все данные ему пособия и по невнимательности увлекся в порочную жизнь. Поэтому «уразумети правду истинную» подлинно есть дело великого ума и самого совершенного сердца.

А едва ли книга сия не обещает и того, что обучившийся притчам будет уже в состоянии заняться точным изучением богословия. Ибо истинная правда есть Христос, «Иже бысть нам премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление» (1Кор. 1, 30).

С познанием правды истинной сопряжено и то, чтобы «суд исправляти» (Притч. 1, 3). Кто не изучил предварительно справедливого, тому невозможно правильно разбирать дела сомнительные. И сам Соломон, если б не имел точных понятий о справедливом, не мог бы так правильно и удачно произнести этого всем известного определения, которым решил спор двух бесчестных женщин о младенце. Пoелику не было свидетелей тому, что говорили женщины, то Соломон обратился к природе и при ее помощи нашел неизвестное; потому что чужая женщина без сожаления соглашалась на истребление младенца, а настоящая мать по естественной любви не могла даже и слышать об его страдании. Поэтому, кто узнал «правду истинную» и чрез нее научился отдавать каждому его собственное, тот может «исправляти суд». Как стрелок направляет стрелу в цель, нимало не погрешая в стрельбе, и стрела падает ни дальше, ни ближе, ни по ту, ни по другую сторону цели, так судья отгадывает справедливое, не взирая на лица (потому что знать «лице на суде не добро») (Притч. 24, 23), и ничего не делая по пристрастию, но произнося определения правые и непревратные. И когда у него двое подсудимых: человек любостяжательный и другой, имеющий у себя мало,– судья уравнивает их между собою и столько отнимает у имеющего больше, сколько находит недостаточным обиженного. А кто не запасся у себя в душе «истинною правдою», но подкуплен деньгами, или поблажает дружбе, или мстит по вражде, или боится сильного, тот не может «суд исправляти». Ему псалом говорит: «аще воистинну убо правду глаголете, правая судите, сынове человечестии» (Пс. 57, 2). Ибо правильность суда служит доказательством правдивого расположения. Почему и сам Соломон впоследствии говорит: «вес велик и мал, и мера сугуба, нечиста пред Господем» (Притч. 20, 10), наименованием весов приточно выражая несоблюдение равенства в суде.

Полезно же сие не только судьям, но и при избрании чего бы то ни было при жизни. Пoелику в нас есть какое-то естественное судилище, на котором различаем доброе и лукавое, то при избрании того, что делать, необходимо нам составлять правильные суждения о вещах и, подобно судье, который беспристрастно и со всею справедливостию дает приговор тяжущимся, доверять добродетели и осуждать порок. Например, у тебя судятся блуд и целомудрие; высокий ум твой, которому вверено судилище, председательствует; сластолюбие защищает блуд, а страх Божий заступается за целомудрие. Итак, ежели осудишь грех и дашь победить целомудрию, то правильно рассудишь дело. А ежели, дав перевес сластолюбию, объявишь, что грех предпочтительнее, то рассудишь криво, подпав клятве сказавшего: «горе глаголющим… горькое сладкое, и сладкое горькое, глаголющим свет тму, и тму свет» (Ис. 5, 20)? Если же, по словам того же Соломона, «мысли праведных судьбы»⁵⁷ (Притч. 12, 5), то надобно стараться, чтобы внутри, в потаенном судилище помышлений, составлялись о деле суждения непревратные, а чтобы ум уподоблялся весам, неуклонно определяющим вес каждого поступка. Когда каждая заповедь судится у тебя с противоположным ей пороком, тогда закону Божию доставляй победу над грехом. Судятся ли алчность и справедливость? Произнеси осуждение на пожелание чужого, а добродетели дай одобрительный приговор. Вступают ли между собою в тяжбу укоризна и долготерпение? Постыди укоризну и предпочти долготерпение. Или препираются вражда и любовь? Вражду, предав бесчестию, гони, как можно дальше, а любовь, почтив, сделай к себе приближенною. Судятся ли лицемерие и искренность, мужество и трусость, благоразумие и неблагоразумие, справедливость и неправда, целомудрие и своеволие, короче сказать, судится ли всякая другая добродетель со всяким другим пороком? Тогда-то именно и покажи правость суда в потаенном судилище души твоей, и, заповедь соделав как бы заседающей с тобою в суде, окажи себя ненавистником лукавства, отвращающимся грехов и предпочитающим добродетели. Если сделаешь, что в каждом деле будет препобеждать у тебя лучшее, то будешь блажен "в день оный, егда судит Бог тайная человеком, по благовестию нашему между собою помыслом осуждающим или отвещающим» (Рим. 2, 16, 15), не пойдешь осужденным за преклонность к худому, но почтен будешь венцами правды, какими в продолжение всей своей жизни сам ты увенчивал добродетель. Сколько же благ доставит тебе книга Притчей, научающая знать «истинную правду и суд исправляти»?

Что же еще, кроме сего? Сказано: «да даст незлобивым коварство⁵⁸, отрочати же юну чувство же и смысл» (Притч. 1, 4). Незлобие понимаем двояко. Или разумеем отчуждение от греха, совершаемое рассудком. И когда долговременным попечением о добре и упражнением в оном как бы подсекаем в себе какой-то корень злобы, тогда по совершенном ее отъятии, принимаем наименование незлобивого. Или незлобие есть неизведание еще зла, как иные, всего чаще по молодости или по роду жизни, не знают по опыту каких-нибудь пороков. Например: дитя не знает надмения, не знает притворства и плутовства. Опять, есть люди, живущие в деревне, которым неизвестны обманы в торговле и судебные кляузы. Таких называем незлобивыми не по тому, что они по произволению далеки от порока, но по тому, что опытом не доведены до лукавого навыка.

Незлобивый в собственном смысле, каков был Давид, который говорит: «аз же незлобою моею ходих» (Пс. 25, 11), чрез упражнение в добродетели изгнал из души своей всякое лукавство и удостаивается наследия благ, потому что «Господь не лишит благих ходящих незлобием» (Пс. 83, 12). Таковой с уверенностию скажет: «суди ми, Господи, яко аз незлобою моею ходих» (Пс. 25, 1); и еще: «суди ми, Господи, по правде моей и по незлобе моей на мя» (Пс. 7, 9). Отличительные же черты незлобивого – простота, благородство, безыскусственность нрава. Таков был Иаков. Сказано: «нелукав, живый в дому» (Быт. 25, 27), то есть, обнаруживая в себе естественное простодушие, он не налагал на себя искусством прикрашенного вида, наподобие какой-нибудь личины, чтобы ввести в обман имевших с ним дело.

Впрочем, здесь Соломон, кажется мне, называет незлобивым не изведавшего зла опытно, потому и говорит, что он имеет нужду в похвальной хитрости (πανουργια), чтобы при естественной невинности приобрести ему и житейскую опытность и, этою прекрасною хитростию оградившись как бы каким-то оружием, сделаться недоступным злоумышлению противников. Ибо, думаю, что совершенный должен быть разумен в рассуждении добра и невинен в рассуждении зла. Отсюда, как из некоторого источника, да почерпают незлобивые спасительную хитрость. Ибо «муж хитрый, престол чувствия»; и: «хитрый злым находящим укрывается»; и: »храняй же обличения хитрейший» (Притч. 12, 23; Притч. 27, 12; Притч. 15, 5). Поэтому хитрость (πανουργια) есть действование во всем с искусною попечительностию, как злодеяние (κακουργια) есть упражнение в одном зле.

Но пoелику хитрый берется за всякое дело, в числе же всяких дел бывают и дела негодные, то наименование хитрого имеет два значения. Кто промышляет дела свои ко вреду других, тот лукавый хитрец; а похвально хитр, кто скоро и смышлено отыскивает свойственное себе благо и избегает всякого вреда, коварно и злонамеренно замышляемого против него другими. Поэтому тщательно вникай в слово «хитрость», и знай что есть среднее какое-то состояние, в котором человек, с здравым расположением к собственной своей пользе и к пользе ближнего пользующийся хитростию, достоин одобрения. Но кто направляет хитрость ко вреду ближнего, тот осужден; потому что уменье свое употребляет в средство к погибели. История же полна примеров, как тем и другим образом употреблять свое уменье. Прекрасна хитрость евреев, которые перехитрили египтян, взяли с них плату за постройку городов и запаслись веществами, нужными на скинию. Похвально хитрили повивальные бабки, спасавшие еврейских младенцев мужского пола. Прекрасна хитрость Ревекки, приобретшей сыну великое благословение. Прекрасно хитрила Раав, прекрасно хитрила Рахиль, когда одна спасла соглядатаев, а другая перехитрила отца и освободила его от идолослужения. Лукаво хитрили с израильтянами гаваониты. Лукава хитрость Авессалома, который под видом правдивости подущал подданных, и собирал многих изменников в заговор против отца. А некоторые обвиняются за то, что "на люди Божия лукавноваша волею» (Пс. 82, 4).

Впрочем, здесь Писание одобряет хитрость, употребляемую на пользу, служащую как бы оружием в делах житейских и ограждающую собою души людей простого нрава. Если бы хитрость сию имела Ева, то не была бы уловлена обольщениями змея. Поэтому незлобивого, у которого мысли, по доверчивости его ко всякому слову, удобно растлеваются, предлагаемое учение ограждает, как бы на вспоможение ему в делах житейских предлагая пользу хитрости.

Следует рассмотреть, как «отрочати юну дает чувство и смысл». Пoелику человек, как Апостол говорит, двойствен, а именно: есть человек "внешний и есть человек внутренний» (2Кор. 4, 16), то и возрасты, как в человеке видимом, так и в умопредставляемом втайне, надобно нам понимать приблизительно к тому и другому. Сказать, что новорожденный младенец приобретает телесное чувство, недалеко от смешного, потому что какое из чувств может дать книга, когда зрение, и слух, и обоняние, и вкус, и осязание прирождены уже нам, и не вследствие учения появляются, но сама природа наделяет ими живое существо? Поэтому и слово: "отроча», надобно разуметь не телесно, и под чувством понимать не одно из сих перечисленных чувств.

А напротив того, возрасты должно принимать относительно ко внутреннему человеку. Ибо из многих мест Писания знаем и состояние души детское, и состояние цветущее, и состояние уже старческое. Например, как узнаем от Павла, коринфяне были младенцы, почему и имели еще нужду в молоке, предуготовительном и простом учении Евангелия, а не были в состоянии преодолевать твердую пищу учений. А юноша душою тот, кто доведен до совершенства во всех частях добродетели, духом горящ, исполнен ревности к делам благочестия, имеет силы со всем напряжением делать добрые дела. Его и Евангелие называет «хищником», могущим «восхитить... Небесное Царство» (Мф. 11, 12). Его и Дух Святой как способного употребляет к песнопениям; ибо сказано: «юноши и девы… да восхвалят имя Господне» (Пс. 148, 12–13). И у Иоиля обещано юношам, что «видения увидят» (Иоил. 2, 28). Старец же душою тот, кто совершен в благоразумии. Таков был Даниил, который в юношеском теле показывал степенную разумность, внушавшую уважение более всякой седины; почему и говорят ему старцы, исполненные дней лукавых: «гряди, сяди посреде нас и возвести нам, яко тебе даде Бог старейшинство» (Дан. 13, 50).

Следовательно, и здесь притча называет «отрочатем юным» возрожденного банею пакибытия⁵⁹, воскормленного, сделавшегося, «яко отроча», и в этом состоянии способного уже к Небесному Царству. Такому новорожденному младенцу, возжелавшему словесного и нелестного млека, книга Притчей, чрез упражнение в ней, дает «чувство и смысл», чувство для настоящего, а смысл для будущего; ибо обучает тому, что свойственно человеку, и делает людей чувствительными к предметам, чтобы не порабощались удовольствиям неприличным и не приходили в изумление пред суетною славою мира сего; также сообщает и понятие о будущем веке, и тем, что говорит, приводит к вере в обетования.

А пoелику различия возрастов объяснили мы о внутреннем человеке, то следует и наименования чувств приложить к способностям душевным. Посему, когда Соломон говорит: «ко словесем моим прилагай твое ухо» (Притч. 22, 18), надобно знать нам, что требует он благопослушной души, как и Господь: «имеяй уши слышати, да слышит» (Мф. 13, 9); и: «слово премудро во ухо благопослушно» (Притч. 25, 12). Итак, этими словами и подобными им дает «отрочати юну» здравое чувство слуха. Когда же говорит: «не внимай злей жене»; и еще: "ниже утверди ока своего к ней»; и: «очи твои право да зрят», тогда, очевидно, дает отрочати как бы душевное зрение (Притч. 5, 3; Притч. 9, 18; Притч. 4, 25). И когда увещевает: «яждь мед, сыне… да насладится гортань твой» (Притч. 24, 13), медом в переносном смысле называя Божественное учение; ибо сказано: «коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим» (Пс. 118, 103), тогда увещанием сим образует в душе духовный вкус, о котором говорится: «вкусите и видите, яко благ Господь» (Пс. 33, 9). А есть и осязание душевное, чрез которое прикасается к душе премудрость, как бы объемлющая своего любителя. Ибо сказано: «возжелей ея, ...да тя объимет» (Притч. 4, 6, 8). И еще Екклесиаст говорит: «время обымати и время удалятися от обымания» (Еккл. 3, 5). Тела нечистыми объятиями оскверняются, а душа, объятием премудрости вся и всецело с нею соединившись, исполняется святыни и чистоты.

Так дает «чувство отрочати юну». А как сообщает "смысл»? Когда говорит: «не упользуют имения в день» зол⁶⁰ (Притч. 11, 4). Ибо сим в сердце твое влагает помышление о том дне, в который множество имений не поможет тебе и не избавит тебя от вечного наказания. И когда говорит: «незлобивии» наследуют землю (Притч. 2, 20), ту землю, которой наследники и кроткие, как по словам псалмопевца: «кротцыи же наследят землю» (Пс. 36, 11), так и по ублажению Господню, ибо сказано: «блажени кротцыи, яко тии наследят землю» (Мф. 5, 5); и еще, когда говорит: «славу премудрии наследят» (Притч. 3, 35), тогда возбуждает душу к вожделению обетованных благ. Сей-то смысл дает «отрочати юну», то есть боязнь того, что угрожает грешным и вожделение того, что уготовано праведным.

«Сих бо послушав, мудрый премудрее будет»⁶¹ (Притч. 1, 5). Писание свидетельствует о великой силе притчей, а именно, что они превосходят мудрость мудрых и что преподанное в сей книге важнее уроков, какие найдешь у мудрых. Почему ученики у других учителей люди неискусные, а слушатели сей книги мудрые. Пoелику же слово «мудрый», имеет не одно значение, и мудрыми называются как мудрецы века сего, так приявшие истинную мудрость – Господа нашего Иисуса Христа чрез веру в Него, то людям, которые вне нашего учения, когда приступят к здравому учению притчей, Писание обещает, что сделаются они премудрейшими, презрев знание суетного и обратившись с удивлением к истине.

Или пoелику мудрым человек называется в различных значениях, и тот, кто вожделевает мудрости, и тот, кто преуспевает уже в умозрениях мудрости, и тот, кто усовершился в навыке, именуются подобно, то «сих послушав мудрый, любитель ли он мудрости или уже оказал в ней некоторые успехи, премудрее будет», как наставленный многому из Божественных догматов, так обученный многому из свойственного человеку; потому что книга сия различными средствами изгоняет порок и опять многими способами вводит добродетель. Она обуздывает язык неправдивый, исправляет глаз, который смотрит лукаво, не дозволяет начинать рукам неправедным, отгоняет праздность, наказывает неуместные вожделения, учит благоразумию, учит мужеству, превозносит целомудрие. Поэтому, кто обучен сему, кто имеет в себе самом сильное отвращение от худого, и при великом стремлении, как бы при одобрительных каких-то восклицаниях, приобрел любовь к добру, тот, будучи мудр, по собственному своему стремлению, делается мудрейшим чрез усовершение учением.

"Разумный же строительство⁶² стяжет»⁶³ (Притч. 1, 5). Кто хочет приняться за какое-нибудь искусство, тому надобно иметь готовыми естественные способности, борцу – хорошее сложение и крепость тела, скороходу – стройность и легкость членов, также и правителю – остроту и быстроту ума. Потому и Писание не всякого призывает к правлению, но разумного.

Что же такое – управление? Не без всякого ли сомнения, оно есть сознание души о непостоянстве дел человеческих и о том, как надобно переплыть непостоянную жизнь. Ибо во многих местах Писания находим, что настоящая жизнь называется водами и морем; например, в псалме: «низпосла с высоты и прият мя, восприят мя от вод многих» (Пс. 17, 17). Ибо ясно, что псалом водами называет житейский мятеж; потому что, как счастливое и вожделеваемое многими не имеет твердости и постоянства, так несчастное и плачевное не установляется в неподвижности, но все подвержено колебанию, волнению и неожиданным переменам. Поэтому, как море не может оставаться надолго в том же положении,– если теперь оно гладко и незыблемо, то в непродолжительном времени увидишь, что изрыто будет порывами ветров, а если теперь свирепеет и кипит от бури, то вскоре восстановится на нем глубокая тишина,– так и житейские дела удобно принимают тот и другой оборот. Для этого нужен правитель, который бы и в благоведрие жизни, как все у него несется попутным ветром, ждал перемен и не успокаивался настоящим как бессмертным, и в горестном состоянии дел не терял надежды и не утопал поглощенный излишнею скорбию; потому что ни телесное здравие, ни цветущая юность, ни домашнее обилие, ни всякое другое благоденствие жизни не бывают продолжительны; а напротив того, и среди этого благоведрия жизни ожидай иногда непогоды. Придет болезнь, придет нищета; ветер не всегда дует в корму; но и такого человека, который по всем отношениям обращает на себя взоры и достоин соревнования, постигает нередко неожиданное бесславие; также и всякое благоденствие жизни возмущают непредвидимые обстоятельства, подобные каким-то бурям. Самая непрерывность зол для тебя то же, что волны, которые одна за другой возвышаются, бороздят твою жизнь, и воздвигают страшное волнение. Со временем увидишь, что и это минуется, жизнь переменится в радость и истинно приятную тишину. Посему тот разумный правитель, кто, вникая в действительную природу, управляет приключениями жизни, остается всегда сам себе равен, не превозносится в благодушии, не упадает духом в несчастиях.

Еще и в других случаях полезно для нас благо управления. Ибо знаю другие волны и страшное обуревание, восстающее в душе – обуревание плотских страстей. Раздражение и страх, удовольствия и скорби, наносимые нам плотским мудрованием, как будто сильною какою-то бурею, нередко потопляют неуправляемую душу. Посему должно, чтобы ум, как кормчий, восседая выше страстей, правя плотию как кораблем, искусно направляя помыслы, как кормило, мужественно попирал волны, высоко держась над ними, недоступен будучи страстям, нисколько не принял в себя их горечи, подобной соленым морским водам, но всегда говорил в молитве: «да избавлюся от ненавидящих мя и от глубоких вод. Да не потопит мене буря водная, ниже да пожрет мене глубина» (Пс. 68, 15–16).

Хочешь ли, опишу тебе и другое плавание, для которого необходим нам дар управления. «Подобно есть Царствие Небесное человеку купцу» (Мф. 13, 45). Поэтому все мы – купцы, все, которые идем евангельским путем, и чрез исполнение заповедей приобретаем себе обладание небесным. Нам должно собрать великое и разнообразное небесное богатство, чтобы, при объявлении прибыли на полученные таланты, не остаться постыженными, и не услышать: «лукавый рабе и ленивый» (Мф. 25, 26), но, нагрузившись товарами, отважиться безопасно переплыть жизнь сию. Многие, собрав в молодости многое, когда достигли они средины жизни, и духами злобы воздвигнуты были на них искушения, не перенесли тяготы сей непогоды, потому что не было у них управления, и они подверглись ущербу во всем ими собранном. От этого одни потерпели кораблекрушение в вере (1Тим. 1, 19); другие погубили целомудрие, приобретенное ими в юности, как скоро, подобно какой-то неожиданной буре, подуло на них лукавое сластолюбие. Подлинно, самое жалкое зрелище – после поста, после суровой жизни, после продолжительных молитв, после обильных слез, после двадцатилетнего или даже тридцатилетнего воздержания по невнимательности и по нерадению души оказаться вдруг лишенным всего. Жалкое зрелище – тому, кто обогатился исполнением заповедей, уподобиться какому-то богатому купцу, который, восхищаясь множеством товаров, когда корабль его, носимый попутным ветром, переплыл уже страшное море, вдруг остается без всего, потому что корабль разбивается у самой пристани,– уподобиться, если и он приобретенное многими трудами и потом губит при одном приражении беса, потопленный грехом, как некою бурею! Такому человеку, у которого вся добродетель подвергается вдруг кораблекрушению, прилично сказать: «приидох во глубины морския, и буря потопи мя» (Пс. 68, 3).

Потому твердо держись за кормило жизни. Управляй своим глазом, чтобы когда-нибудь чрез зрение не вторглись в тебя стремительные волны вожделения; управляй слухом и языком, чтобы одним не принять в себя всего вредного, а другим не выговорить чего запрещенного. Смотри, чтобы не опрокинула тебя буря раздражительности, чтобы не обрушились на тебя ужасы страхов, чтобы не потопила тебя тягота скорби. Страсти суть волны; держись выше их, будешь надежным кормчим жизни. А если не уклоняешься каждой из них благоразумно и постоянно, то, подобно кораблю без груза, увлекаясь всем, что ни приключится, погрязнешь в море греха. Поэтому выслушай, как может прийти к тебе знание управления. У мореходцев в обычае смотреть на небо, и там находить путеуказание кораблю, днем в солнце, а ночью в Медведице или в другой какой из постоянно видимых звезд, и по оным всегда угадывать прямизну пути. Посему и ты имей око, обращенное к небу, по слову сказавшего: «к Тебе воздвигох очи мои, живущему на небеси» (Пс. 122, 1). Взирай на Солнце правды и, как ясными звездами, руководясь Господними заповедями, имей неусыпное око, не давай «сна очима... и веждома дремания» (Пс. 131, 4), чтобы в заповедях иметь тебе достаточное путеуказание. Ибо сказано: «светильник ногама моима закон Твой, и свет стезям моим» (Пс. 118, 105). Если никогда не задремлешь у кормила, пока находишься в сей жизни, в этом непостоянстве мирских дел, то получишь и содействие Духа, Который поведет тебя вперед и безопасно понесет кроткими и мирными веяниями, пока не спасешься в оную неволнуемую и тихую пристань Божией воли. Богу слава и держава в нескончаемые веки веков! Аминь.