Отшельники и затворники католической Англии

Всегда и везде находились и находятся люди с чрезвычайно широкими стремлениями к религиозно- нравственному совершенству. Таких людей никогда не может удовлетворить обычная обстановка жизни, какою бы чистою она ни отличалась; они бегут от мира сего чтобы, отрешившись вполне от всех его соблазнов и волнений, знать только самих себя и направлять все силы и средства на дело своего внутреннего совершенствования. Смотря по различию религии, эпохи или национального характера, бесконечно разнообразятся и сами формы подвижничества.

Христианские монахи, отшельники, затворники и столпники – всё это люди различными путями ищущие высшего нравственного совершенства и самыми разнообразными средствами пользующиеся для его достижения. В средневековой католической Европе, как известно, таких неудовлетворённых и ищущих людей было, может быть, более чем когда-либо. Представить одну не без интересную, думается, страницу из истории их подвигов в Англии составляет задачу настоящего очерка.

Уединенное подвижничество английских отшельников и затворников в общем ходе развития народной жизни было, конечно, явлением настолько не крупным, что не могло оставить по себе в истории какого-либо существенного следа. В силу этого, любопытствующий исследователь, располагая громадным запасом исторического материала при изучении судеб и внутреннего быта многолюдных, богатых и могучих монастырей Англии, вынужден довольствоваться лишь малыми крохами, когда его внимание остановится на жизни уединённых подвижников. При всей, впрочем, скудости сведений, какие имеем мы о жизни английских отшельников и затворников, если собрать всё то немногое, что сохранилось до нас в прямых исторических свидетельствах, и сопоставить его с данными, заключающимися в поэтических произведениях того времени, и с вещественными памятниками, ещё доселе сохранившимися от той далекой эпохи, – составится достаточно определенная и интересная картинка из жизни средневекового католического общества.

Англичанин тринадцатого или четырнадцатого века, путешествуя по лесистым и гористыми графствам своего отечества, не редко имел возможность натолкнуться на человеческие жилища даже в таких глухих и недоступных трущобах, где, по-видимому, никак нельзя было надеяться встретить каких-либо обитателей. Это были жилища отшельников, намеренно стремившихся в уединённую глушь, чтобы найти там более удобные условия для своего подвижничества. Постройки эти не создавались по какому-либо одному определенному типу, но были по большей части весьма разнообразного свойства.

Самые простые из них представляли собою не что иное как маленький шалаш, сложенный или сплетённый из древесных ветвей и покрытый сухими листьями; но в большинстве случаев это были действительно постройки, сделанный из камня или дерева. Судя по уцелевшим от того времени рисункам в манускриптах, мы можем представлять себе эти жилища чем-то в роде наших маленьких часовен или будок с коническою или плоскою кровлей, на которой возвышалась иногда четырехугольная башенка с небольшим колоколом, звучавшим по окрестности пред началом молитвы. От подобных построек в настоящее время не осталось, конечно, и следа, но был ещё третий род отшельнических обиталищ, образцы которого и теперь представляются взору исследователя, – это пещеры, выкопанные в земле или выдолбленные в каменных утёсах. Недалеко от Гэддон-Голля, подле бедной деревушки Рауслэй, показывают, например, одну из таких пещер, выкопанную в холме. Вход в эту пещеру до такой степени мал и узок, что представляется едва доступным; но если войти в него, то на правой стороне пещеры представится взору большое распятие, около четырёх футов вышины, довольно грубо высеченное в стене из красного песчаника. Вблизи распятия, на той же правой стене, выдолблена небольшая ниша, может быть для лампады.

Одним из лучших образцов отшельнического жилища представляется также сохранившаяся доселе Йоркширская капелла свят. Роберта, в Нэрсборо. Она расположена в уединённом уголке долины и высечена при подошве цельного каменного утёса. С наружной стороны её можно видеть лишь небольшую входную дверь в форме арки, несколько заостренной наверху, и широкое окно, помещающееся с левой стороны двери. Внутри она представляет собою продолговатую, четырёхугольную комнату, высеченную из камня, со сводообразным потолком. На восточной стороне её, пред высокою узкою нишей, помещается алтарь, а на северной – водоём, шкаф и высеченное из того же камня седалище. В этой пещере отшельник не имел, очевидно, особого жилого помещения; одна и та же комната служила ему и храмом, и местом постоянного пребывания; но в Уэркворте сохранилась другая подобная же пещера, где кроме капеллы, весьма похожей на Йоркширскую, имеется и особое помещение, служившее жилою комнатой для отшельника. Иногда такие каменные пещеры вмещали в себе и по нескольку отдельных помещений.

Недалеко от Карляйля, например, громадный каменный утёс на сто футов перпендикулярно возвышается над рекою. В этом самом утёсе, на высоте сорока футов над водою, приютилось жилище отшельников, к которому и доступ возможен только

сверху, по узкой и опасной тропинке над самою пропастью.

Приют состоит из трёх отдельных келий квадратной формы, футов¹в 10 ширины и 8 футов высоты, высеченных в утёсе и соединяющихся между собою узкими проходами. Целый ряд таких же высеченных из камня келий, и с капеллою при них, можно видеть близ Ноттингэма, на одном из утёсов, возвышающихся над рекою. Это место составляло собою прежде край парка, принадлежавшего Нотингемскому королевскому замку, и отшельники утеса, прикрытые роскошною растительностью парка, спокойно прогуливались по каменной площадке подле своего приюта, любуясь валами и башнями королевского замка, кипучею жизнью многолюдного селения и весёлыми толпами найтов и леди, ещё раз наводившими на размышление о суете настоящей греховной жизни.

Выбирая место для своих поселений, не все английские отшельники руководились одинаковыми соображениями. Некоторые из них, по описанию лангландовой поэмы XIV века «видение пахаря Пирса», избирали для этого самые глухие и уединённые места, населенные доселе только дикими

зверями. Подтверждение этому мы находим и в рисунках того времени, где отшельнические жилища представляются построенными или в горах, или в лесных трущобах, которыми Англия той эпохи обладала ещё в большом изобилии. Наконец, и сохранившиеся до нас каменные пещеры, выдолбленные в диких утёсах, ясно свидетельствуют о том, что их создатели старательно искали возможно большего уединения. Мысль, руководившая отшельниками в этом случае, конечно, понятна: они хотели быть отшельниками в полном смысле этого слова, т. е. по возможности совсем отойти от мира, от человеческого общества, не только прекратить с ним всякие сношения, но даже поставить себя в такие условия, при которых и случайное соприкосновение с миром оказывалось бы почти невозможным.

Но далеко не все отшельники стремились к неприступному уединению, многие из них напротив, избирали местом своего поселения такие пункты, которые несомненно были весьма много посещаемыми, они устраивали, например, свои обители на людных больших дорогах, вблизи мостов или бродов через реки и болота.

В этих случаях отшельником руководила, очевидно, мысль быть полезным чем-либо для путешественников и, по возможности, облегчать им трудности их пути. Старинные легенды о древних подвижниках представляли при этом английским отшельникам средних веков образцы и примеры для подражания. О святом Юлиане легенда рассказывала, например, что он и жена его посвятили всё свое имущество и всю жизнь свою на дело служения путешествующим, а в легендах о св. Христофоре всегда говорилось об отшельнике, который жил подле опасной переправы через реку и с фонарём или факелом освещал обыкновенно путь перевозчику, когда он переправлял на другой берег путешественников. По стопам этих древних праведников желали следовать и многие из английских отшельников, и их деятельность в этом случае имела весьма большую цену для современного им общества.

В то далёкое время только в больших городах Англии были гостиницы или постоялые дворы, где путешественник за деньги мог найти себе на ночь сухой и тёплый приют или продовольствие, на всём же остальном пространстве страны обязанность принять и упокоить усталого путника возлагалась обществом на духовенство. В самом широком смысле такое странноприимство осуществлялось, конечно, богатыми монастырями; но и, помимо их, каждый приходской священник, хотя бы самой бедной деревушки, считал своею прямою обязанностью дать ночлег и угощенье проходящему или проезжающему путнику². Но были в тогдашней Англии такие трущобы, где монастырь представлялся редкостью, а от прихода до прихода тянулось не редко по нескольку миль дремучего леса или непролазных болот, чрез которые пролегал лишь убогий просёлок, часто самого убийственного свойства. В таких диких графствах и большие дороги не богаты были селеньями, а потому несчастный путешественник, гонимый нуждою по такому пути, рисковали иногда по нескольку дней оставаться без приюта. Вот здесь то и выручал его из беды одинокий отшельник.

Несколько дней уже пробирается, например, бедный путник по дремучему лесу, не встретив человеческого жилища, уже ночи две пришлось ему провести под открытыми небом, его запасы истощились; усталый, голодный, а иногда и иззябший, и измокший, он едва передвигает ноги, как вдруг он слышит слабый звон колокольчика, призывающий на молитву, или пред его утомлённым взором блестит огонёк из маленького окошечка гостеприимной избушки отшельника. Стоит только представить себе весь ужас положения путника, чтобы должным образом понять ту радость и то благодарное умиление, с которым он встречает благодетельного отшельника.

Такие случаи бывали должно быть очень обыкновенными, так как в романсах того времени очень не редко встречается их описание. В старинных песнях о короле Артуре рассказывается, например, о том, как сэр Лонсло весь день и всю ночь ехал по дремучему лесу и наконец увидел, между двух утёсов, маленькую капеллу и жилище отшельника и услышал звон колокола к началу молитвы; он сошёл с лошади, привязал её к двери, а сам вошёл в обитель, чтобы помолиться за литургией вместе с подвижником.

Большую услугу оказывали путнику и тот отшельник, обитель которого стояла при реке. Представьте себе положение человека, которого уединённая дорога неожиданно приводит к воде. Мосты в то время были, конечно, редкостно, а если и встречались, то переправа по ним без посторонней опытной помощи представлялась далеко небезопасною, переход же в брод, без знакомства с местом его, мог стоить жизни. Чтобы оказать помощь путникам в таком затруднительном положении, отшельник и устраивал свою обитель подле опасной переправы; он встречал всякого проезжающего или проходящего, указывал ему лучшее место для перехода, а в случай надобности предлагал ему и свою деятельную помощь. Не одного только уединения искали таким образом те отшельники, которые селились при реках и на дорогах, но вместе и случаев оказать ближнему своему посильную помощь. Были, наконец, и такие отшельники, которые хотели подвизаться, оставаясь в среде людей, как это можно видеть на примере Ричарда Гамполя. В жизнеописании этого знаменитого отшельника четырнадцатого века рассказывается, что по приглашению сэра Джона Дальтона и жены его, он поселился и долго подвизался у него в замке, где ему отведено было особое, уединённое по возможности помещение. В этом случае Дальтон и жена его являлись будто бы подражателями жены сунамитянки и её мужа, которые устроили «горницу, место мало» для пророка Елисея, снабдив её постелью, столом, стулом и светильником³ .

Из поэмы Лангланда мы узнаём, что в то время было много таких отшельников, которые жили даже в самых оживлённых центрах общественной жизни, в больших и населенных городах. Прошение зюдбурийского мэра к епископу Норуичскому 28 января 1433 года, объясняет нам и то, каким образом устраивали свою жизнь эти отшельники больших городов.

Оказывается, что местом их подвижничества были особо устроенные маленькие здания на дворах городских приходских церквей. Поэма Лангланда не сочувственно относится к этим отшельникам, находя, что им следовало бы действительно удалиться в уединение, если они хотят подвизаться настоящим образом; но сторонники их находили, что и в городе можно создать себе пустыню, особенно на уединённом церковном дворе.

По установившемуся в средневековой Англии обычаю, недостаточно было одного только личного желания, чтобы сделаться отшельником. Ищущий подвигов должен был исходатайствовать себе дозволение на отшельническую жизнь от местного епархиального епископа. Когда дозволение получалось, будущий отшельник должен был торжественно произнести свой обет и, посредством особо установленного богослужебного чина, напутствовался церковным благословением и освящением на предстоявшую ему новую жизнь. До нас сохранилась и та формула, которую произносил отшельник при начале своего подвига и которую иногда он даже подписывал, как формальное документальное обязательство, добровольно им на себя налагаемое. «Я, такой-то, читаем мы в этой формуле, будучи неженатым, обязуюсь пред Богом и Госпожой нашей Пресвятой Маржей, и всеми святыми на небесах, и принимаю обет целомудренной (чистой) жизни по правилам святого Павла пустынника, в присутствии достопочтенного в Бозе отца нашего, епископа такого-то. Во имя Отца, Сына и Святаго Духа». Затем следует подпись, число, месяц и год, и название той капеллы, где произнесён был обет.

В требнике епископа Экзетерского, четырнадцатого века, можно видеть и чин церковного благословения отшельника, (Officium induendi et benedicendi heremitam.) Чин этот начинается чтением нескольких псалмов и молитв о начинающем отшельнике, причём поминается и имя его. Затем священник благословляет одежды отшельника, произнося при этом особые молитвы, усвояющие одеждам символическое значение. В первой из этих молитв говорится, например, «haec indumenta humilitatem cordis et mundi contemptum significancia⁴», а вторая благословляет «hanc vestem pro conservandae castitatis signo⁵». По благословении одежд, священник вручает их коленопреклоненному отшельнику, говоря: «Мы вручаем тебе, брат, отшельнические одежды и вместе с тем напоминаем тебе, что отныне ты должен жить целомудренно, трезвенно и свято, во бдении, посте, трудах, молитвах и делах милосердия, чтобы стяжать себе жизнь вечную и живу быти во веки веков».

Отшельник отвечает: «Я принимаю их во имя Господне и обещаюсь жить так по мере силы моей, при содействии благодати Божией и святых Его». Затем он снимает с себя прежние мирские одежды и облекается в данные ему отшельнические, причём священник возглашает: «Господь совлекает с тебя ветхого человека с деяниями его», «Господь облекает тебя в нового человека, созданного по Богу в правде и в преподобии истины⁶». Служба оканчивается новою молитвой и псалмами, после чего священник окропляет отшельника святою водою и благословляет его.

Для того, чтобы получить епископское разрешение и церковное благословение на подвижническую жизнь, отшельник необходимо должен был предварительно обеспечить себе определенное жилище, удобное для предполагаемых подвигов. Подобно приходскому священнику, он, так сказать, определялся не иначе, как к известному месту, на которое и обязан был указать епархиальной власти.

Такие жилища воздвигались и устраивались не всегда трудами самих отшельников. Нередко они созидались усердием благочестивых людей, которые думали, что устройство жилища отшельнику есть дело столь же душеспасительное, как и постройка капеллы или канторы.

В прошении зюдбурийского мэра говорится, например, о приюте отшельническом, который устроен был на дворе приходской церкви совокупным усердием и издержками всего прихода. Есть примеры, что строители отшельнических приютов предоставляли даже себе право патроната над ними, так что от них зависело предоставить тому или другому отшельнику подвизаться в устроенном ими приюте и место, ставшее почему-либо вакантным, замещать по своему усмотрению. В существовании такого порядка мы можем, например, убедиться из долгого спора, который вели между собою, в конце пятнадцатая века, монахи и граждане Ричмонда из-за права располагать одним отшельническим приютом.

Обеспечив себе так или иначе место для подвигов, отшельник получает епископское дозволение и, напутствуемый церковным благословением, начинает свою новую жизнь. Отрешаясь от мира, он и самою внешностью своею показывает, что он не принадлежит к числу обыкновенных смертных; он усвояет себе особую одежду, которая, как мы видели, служить символом совлечения ветхого человека. В половине тринадцатая века, папа Иннокентий IV пытался подчинить жизнь отшельников некоторой определенной организации и, между прочим, предписывал им единообразие в одежде. По папскому предписанию, отшельники соединены были в одну конгрегацию и в жизни своей должны были сообразоваться с уставом Августина⁷.

Их костюм должен был состоять из белой одежды с чёрным кожаным поясом, белого нарамника и большой чёрной шляпы с черным же клобуком, спускающимся до пояса. Можно думать, что и английские отшельники отчасти усвоили себе такую форму; но вообще в этом отношении строгого единообразия у них не замечается. Если отшельник был священником, то он носил иногда обычную одежду белого священника; если он подвизался в приюте, устроенном каким-либо монастырём, то он считался как бы принадлежащим к составу братии этого монастыря и одевался как и все другие монахи этого ордена.

Общее правило, которое обязательно соблюдалось в этом отношении, состояло только в том, что отшельник, считавшийся как бы лицом, принадлежащим к составу духовенства, не имел права одеваться подобно мирянам, но должен быль носить костюм лица духовного; в дальнейших же подробностях ему предоставлялась полная свобода. В силу этого, на рисунках и иллюстрациях четырнадцатого и пятнадцатого века отшельники непременно изображаются в одеждах лиц духовных, т.е. в длинных и широких подрясниках, иногда подпоясанных, и в верхних мантиях с капюшоном сзади и иногда с прорехами, сделанными для рук. Голова отшельника или накрыта капюшоном, или в широкой шляпе, а в руке его большею частью длинный жезл или книга, а иногда и четки. Большая борода почти всегда составляет его неотъемлемую принадлежность.

Что же касается цвета различных частей его одежды, то и в этом отношении строгого единства не заметно; обязательно, по-видимому, только лишь то, чтобы ограничиваться употреблением только некоторых, приличествующих духовному сану, цветов, а именно: белого, черного, серого и коричневого. Та или другая комбинация этих цветов в костюме предоставлялась уже, очевидно, на личный вкус отшельника или вызывалась соображениями экономическими.

Поселяясь в своём уединенном приюте, отшельник старался, конечно, направить все свои мысли к Богу и всё внимание сосредоточить на деле своего нравственного совершенствования, а потому, по согласному свидетельству всех дошедших до нас памятников, усердная молитва составляла его преимущественное занятие. Кроме домашней молитвы, он присутствовал и при церковном богослужении, отправляясь для этого в какую-либо из близ лежащих приходских или монастырских церквей, как это мы видим в жизнеописании Ричарда Гамполя.

Если же он сам был священники имел капеллу при своём жилище, то он сам и совершал у себя богослужение по церковному чину. Бывали и такие примеры, что для мирянина отшельника содержался особый капеллан, который и совершал богослужение в его жилище. Король Эдуард III, например, в 1356 году, жертвует участок земли, находившийся подле одной капеллы, с тем, чтобы здесь подвизался отшельник, и вместе жил капеллан для совершения богослужения.

Из того же жития Ричарда Гамполя, а также из лангландовой поэмы и песен о короле Артуре, можно видеть, что молитва и благочестивые размышления не составляли собою исключительного занятия отшельника.

Иногда он занимался чтением назидательных книг и даже переписывал их, а в исключительных случаях и сам являлся автором, как, например, Ричард Гамполь. Большая часть отшельнических приютов имела подле себя сад или огород, где отшельникам представлялось также достаточное количество занятий.

Были, наконец, и другие какие-то труды, наполнявшие время отшельника, но точных определений этих трудов мы не встречаем. Можно думать, конечно, что это были какие-либо рукоделья, особенно необходимые для тех из отшельников, которые образованием не обладали и потому книгами заниматься были не в состоянии. Такое препровожденье времени прерывалось иногда и разнообразилось посещениями и беседами посторонних лиц. У отшельников, живших в глуши, такие посещения были, конечно, не частою случайностью; но те из них, которые подвизались в городах или вблизи населённых мест, вынуждены были не малое количество времени удалять на сношения с миром. Благодаря своей репутации праведных людей, они часто встречали у своих убежищ целые толпы мирян, являвшихся к ним за какими-либо советами, за духовным назиданием и утешением. Видя этих духовно страждущих и нуждающихся людей, отшельник считал своим священным долгом оказать им посильную помощь, иногда беседуя с ними по нескольку часов, как это показывает нам пример Ричарда Гамполя.

При подвижнической жизни и строгом посте, какой в большинстве случаев налагали на себя английские отшельники, немногое, конечно, требовалось для их содержания, но и для этого немногого нужны были какие-либо источники доходов. По словам лангландовой поэмы, многие отшельники приобретали себе пропитанье трудами собственных рук, но многие также существовали и на готовом содержании. Это содержание доставлялось им или родственниками, оставшимися в миру, или доброхотными даяньями каких-либо благочестивых благотворителей.

Кроме этих даяний, имевших всё-таки более или менее случайный характер, значительная часть отшельников была обеспечена постоянным и определённым содержанием. Если приют отшельника находился на владениях или в зависимости от какого-либо монастыря, то монастырь и содержал его обитателя. Если же приют был устроен усердием какой-либо благочестивой общины приходской или частного лица, то эта община или частное лицо считали себя обязанными обеспечить отшельника и достаточным содержанием. Примером может служить в этом случае тот же Ричард Гамполь во время своего пребывания в замке Дальтона. С материальной стороны английский отшельник, таким образом, редко испытывал затруднения, особенно при его ограниченных потребностях, вызванных самым свойством его жизни.

В рядах английских отшельников можно было встретить людей из самых различных слоёв тогдашнего общества. Кроме большого количества представителей низших сословий, современные памятники указывают нам и отшельников священников, и отшельников благородного и даже знатного происхождения. Сэр Лонсло и его сотоварищи, например, ставшие отшельниками, все были джентльменами, а тот отшельник, у которого они нашли себе приют, был прежде знатным найтом и богатым владетельным лордом. По великому своему благочестию, он отказался от своих владений и принял на себя добровольную нищету; он был, кроме того, и человек образованный, так как обладал большими познаниями в медицине.

Не все, впрочем, отшельники руководились высокими побуждениями, принимая на себя подвиг отшельнической жизни; находилось не мало и таких, которые прикрывались личиною подвижничества только для того, чтобы иметь возможность жить в праздности и пользоваться готовым содержанием. Упомянутые нами поэтические произведения того времени горько жалуются на такие злоупотребления отшельническою жизнью. По словам лангландовой поэмы отшельниками становятся теперь разные мастеровые и чернорабочие, ткачи и портные, и возчики тяжестей, и сбившиеся с пути клирики, чтобы избавиться от тяжёлого труда и проводить обеспеченную праздную жизнь.

Жизнь английского отшельника не всегда непременно предполагала обязательное одиночество. Не раз можно встретить примеры и того, что несколько отшельников подвизались вместе в одном приюте. В известном уже нам прошении зюдбурийского мэра мы читаем, например, что одному из членов этой городской общины епископ не давал дозволения на отшельническую жизнь в виду того, что у него не было приготовлено удобного места для подвижничества; но городская община нашла возможным поместить его вместе с другим отшельником, уже подвизавшимся в приюте, устроенном на дворе церкви св. Григория. Два отшельника стали таким образом вместе совершать свой подвиг. В песне о короле Артуре рассказывается даже, что в приюте одного отшельника собралось семь джентельменов, просивших его о дозволении подвизаться вместе с ним, и когда, после убедительных просьб, дозволение это было получено, все отшельники стали жить вместе, располагаясь на ночь в одной комнате. В виду этой возможности существования нескольких отшельников в одном и том же приюте, вполне понятными становятся те, высеченные в каменных утёсах, пещеры, которые заключают в себе по три и более отдельных помещений, кроме капеллы. Очевидно, это были приюты, в которых одновременно подвизалось по нескольку отшельников.

Такие общежития нескольких отшельников на первый взгляд представляют собою нечто подобное маленькому монастырю; но в сущности между этими двумя учреждениями была больший разность. В маленьком монастыре непременно один из монахов был начальником, а остальные его подчиненными, тогда как в отшельническом приюте все были равны и не мало не зависели друг от друга, подчиняясь лишь своему уставу и местному епархиальному епископу.

Особенную и еще более суровую форму отшельнической жизни представляло так называемое затворничество. По существу своему, этот род подвижнической жизни был тем же отшельничеством только осуществлявшимся с гораздо большею строгостью. Отшельник удалялся от мира и обставлял свою жизнь так, чтобы иметь с людьми как можно менее соприкосновения, а затворник шёл в этом отношении ещё далее; он старался положить между собою и остальным миром даже вещественную преграду; он на всю жизнь заключался в своей кельи, поставляя себе за правило, никогда не переступать её порога и никого не допускать к себе.

Английские затворники приписывали своему роду подвижничества глубокую древность; первую его представительницу они старались видеть даже в Юдифи, которая «бе в дому своем вдовствующи лета три и месяцы четыри. И сотвори себе жилище на крове дому своего, и возложи на чресло свое вретище.... и постяшеся⁸».

В христианской же истории они указывали на Иоанна, Египетского пустынника, современника Антония Великого, который вступал в сношения с людьми не иначе, как чрез окно своей кельи. В Англии этот род подвижничества, судя по дошедшим до нас памятникам, начиная по крайней мере с XIII века, является довольно распространенными. Жилища английских затворников иногда ничем не отличались от обыкновенных отшельнических приютов и, подобно им, устраивались в уединённых местах, представляя собою маленькие постройки с одним или несколькими отдельными помещениями.

О таком именно приюте затворницы рассказывается, например, в романсе о короле Артуре. Сэр Персиваль, говорится там, во время своего путешествия прибыль однажды к такому приюту; он подошёл к окну затворницы и преклонил колена. Обитательница приюта расспросила его, и затем, по её приказу, дверь была отворена слугою, и путнику дан был и ночлег, и угощение. Приют в этом случае имел, очевидно, несколько помещений, так как утром сэр Персиваль, чтобы снова увидеться с затворницей и поблагодарить её за гостеприимство, должен был прибегнуть к тому же окну, чрез которое беседовал с нею при приезде. Впрочем, такие отдельные и в уединённых местах построенные приюты затворников составляли собою редкое исключение. Причина этого заключалась прежде всего в том, что затворник, по самому свойству своего подвига, необходимо нуждался в услужении и некотором уходе за собою, а потому удаляться в глушь значило бы для него заставлять и служащих ему людей насильно принимать участие в его подвиге, что, конечно, было и неудобно, да не всегда и возможно.

Кроме того, все сохранившиеся до нас памятники убеждают нас в том, что подвиг затворничества в средневековой Англии принимали на себя почти исключительно женщины, а затворник священник или вообще затворник мужчина представлял собою чрезвычайно редкое исключение. До какой степени затворничество признавалось именно подвигом женщин, об этом можно, например, судить уже потому, что правила затворнической жизни, составленные в начале тринадцатого века Ричардом Пуром, епископом Чичестерским, а впоследствии Сольсберийским, имеют в виду исключительно женщин.

Для затворницы же и её женской прислуги, конечно, не совсем удобно и безопасно было, особенно в те времена, удаляться в глухое лесное уединение. В силу этих, а может быть и других каких-либо, причин, приюты английских затворниц, или так называемые реклюзории, в громадном большинстве случаев представляли собою нечто совершенно особенное, сравнительно с жилищами обыкновенных отшельников. Они помещались почти всегда в местах населённых и даже преимущественно в городах, в чём мы с несомненностью можем убедиться из уцелевших от того времени духовных завещаний разных благочестивых людей. В 1415 году, например, лорд Скроп, из Мэшэма, в своём завещании отказывает по шести шиллингов и восьми пенсов каждой из затворниц, живущих в Лондоне и его слободах, и по стольку же затворницам, живущим в Йорке и его слободах. Завещание Роджера Эстона, из Йоркшира, точно также упоминает о затворницах, живущих в Йорке и его слободах. Благодаря таким же духовным завещаниям можно получить понятие о том, какие именно места в городах занимали обыкновенно реклюзории. Ηекто Ричард Рупелль, например, в завещании своём 1435 года, отказывает по пяти марок трём йοрκским затворницам, а именно: живущей на кладбище церкви святой Маргариты, на кладбище церкви святой Елены и на кладбище церкви всех Святых. Завещание леди Маргариты Стэпльтон, 1465 года, упоминает о затворнице, обитающей в женском монастыре св. Климента, в Йорке. В 1383 году линкольнский гражданин Вилльям де Белэ отказывает в завещании тринадцать шиллингов и четыре пенса затворнице Изабелле которая обитает в церкви св. Троицы, в городе Линкольне. Семьдесят лет спустя, место Изабеллы занято уже другою затворницей -Матильдой, так как в 1453 году некто Джон Тильнэй в своём завещании отказывает шесть шиллингов и восемь пенсов «domine Matilde incluse infra ecclessiam sanctae Trinitatis ad gressus in civitate Lincoln⁹».

Завещание Адама Вильсона упоминает о леди Агнесе, заключенной у Торгэнбийской приходской церкви. В 1444 году, Джон Бромптон, из Беверлэя, отказывает три шиллинга и четыре пенса затворнице у церкви свят. Эгидия. Из официальных бумаг епископа Личфильдского мы узнаём о существовании приюта для затворниц на церковном дворе Шрьюсбурийской капеллы св. Георгия, а также на дворе церкви св. Ромоальда. Завещание Генриха, герцога ланкастерского, 1349 года, упоминает о двух затворницах на дворе валлейской приходской церкви, а в 1362 году Роджер, епископ личфильдский, даёт одному затворнику официальное paзрешение подвизаться «in reclusorio juxta саpellam Sancti loh. Baptiste in civitate Coventriensi constructo¹⁰».

Все эти и другие подобные же данные ясно свидетельствуют, о том, что реклюзории английских затворников и затворниц устроились преимущественно при церквах, а на основании некоторых, сохранившихся доселе, вещественных памятников того времени можно составить себе и определённое довольно понятие о самом их устройстве. При некоторых из старинных английских церквях и доселе сохранились такие помещения, которые, не смотря на все их позднейшие видоизменения, с несомненностью могут быть признаны древними реклюзориями. В наименее повреждённом виде эти реклюзории сохранились, например, в Эссексе, при Лайндонской и Реттенденской церквах.

Судя главным образом по этим образцам, английский реклюзорий представлял собою небольшую деревянную или каменную пристройку к церкви, со своею особою кровлею. Эта пристройка прямо примыкала обыкновенно к западной или боковой церковной стене. С трёх сторон реклюзория проделывались окна, или скорее отверстия, не одинаковой величины и устройства. Одно из этих маленьких окошечек, обыкновенно квадратной формы, вело внутрь церкви и иногда было стеклянным, а иногда просто затворялось ставнем. Это окошечко доставляло затворнице возможность видеть алтарь церкви во время богослужения и приобщаться святых Тайн или исповедоваться у священника, который должен был для этого подходить в церкви к её окошечку. В некоторых случаях это окно разделялось на две половины, причём верхняя была стеклянная, а нижняя – глухая, закрытая ставнем. Верхняя половина служила таким образом для глаз затворницы, а нижняя открывалась только для приобщения или вообще для сношений с кем-либо из находящихся в церкви Два другие окна реклюзория выходили на церковный двор, причём одно из них, большее по размеру и снабженное стеклом, служило для освещения, а другое, небольшое и закрывавшееся ставнем, представляло собою путь для, сношения затворницы с внешним миром. Чрез это отверстие она получала приносимую ей пищу и могла беседовать с приходившими к ней.

Долгое время ученые, занимавшиеся церковною археологией Англии, не могли разъяснить себе происхождение и смысл маленьких окошечек, очень нередко встречающихся в старинных английских церквах. Было очевидно, что окна эти вовсе не предназначались для освещения внутренности церкви, так как часто они вовсе не были стеклянными, а иногда, хотя и снабженные стеклом, помещались там, где в свете не было никакой надобности. Дальнейшие исследования убедили наконец археологов в том, что окна эти суть не иное что, как следы существовавших некогда при церкви реклюзориев. Самые реклюзории эти, особенно деревянные, по миновании в них надобности, были сломаны или разрушились сами собою, и единственным следом их остались маленькие окна в церковной стене, у которых прежде молились или приобщались благочестивые затворницы.

По внутреннему устройству своему, реклюзорий обыкновенно представлял собою маленькую четырёхугольную комнату, футов от 12-ти до 17-ти в поперечнике. В сохранившихся каменных образцах его, необходимую принадлежность составляют скамьи или седалища, сделанные в нишах каменной стены. В некоторых случаях имеется небольшой алтарь, что указывает, вероятно, на пребывание в этом реклюзории затворника, имевшего священный сан. Затем, в стенах же реклюзория устроен обыкновенно очаг с трубою для дыма и клозет. Очень может быть, что и те маленькие помещения, которые доселе встречаются под папертью старинных английских церквей, служили в былое время реклюзориями, так как в некоторых из них можно видеть и очаг, и клозет, т. е. несомненные признаки прежнего жилья.

Есть основания предполагать, что реклюзории устраивались иногда даже и внутри самых церквей, в качестве особо отгороженных уголков. Некоторое подтверждение этому можно видеть отчасти в тех же духовных завещаниях, благочестивых людей того времени. Эти завещания, как мы видели, говорят иногда о затворницах, живущих не при церкви или у церкви, а в церкви. Но есть и другие данные, могущие привести исследователя к тому же заключению. В некоторых старинных церквах можно, например, видеть обыкновенные очаги, устроенные в стене, как, например, в Лэйер-Марнэйской церкви, в Эссексе, или в одной из церквей Кэнта. К церкви собственно очаги эти не могли иметь никакого отношения и предназначались, очевидно, для людей, имевших в церкви постоянное местопребывание. Наконец, к той же мысли приводить и своеобразное устройство окон, встречающееся в некоторых церквах, как, например, в Сомертонской и Эльсфильдской церквах Оксфордшира.

На ряду с обыкновенными окнами этих церквей, выходящими наружу, встречается одно, подле которого в каменной стене устроено оригинальное приспособление для сиденья. Это сиденье, очевидно, предназначалось для человека, находившегося внутри церкви, и имело в виду дать ему возможность подняться до окна, устроенного довольно высоко, и сесть подле него так, чтобы удобно было и пользоваться светом, и беседовать с кем-либо, подошедшим к церкви с внешней её стороны.

Чтобы окончательно утвердиться в мысли о существовании английских затворников и внутри самих церквей, стоит лишь сопоставить приведенные нами данные с прямым и ясным свидетельством Генриха Найтона, летописца четырнадцатого века. «В те дни», говорит он, т.е. в конце четырнадцатого века, «был в Лэйчестере один священник, по имени Вилльям Свиндерби, которого жители называли обыкновенно Вилльямом отшельником, так как он долгое время жил здесь отшельническою жизнью. Считая его святым, они содержали его в особой комнате, внутри церкви, куда доставляли ему пропитание и даже жалованье, наравне с другими священниками.

В сохранившихся до нас памятниках мы нигде не находим ясных указаний на то, чтобы английские затворники и затворницы собственным трудом приобретали себе средства к существованию; эти средства всегда доставлялись им готовыми от усердия благочестивых благотворителей. Из только что приведенного свидетельства Найтона очевидно, например, что жители тех мест, где обитали затворники, считали для себя священными долгом заботиться об их содержании, доставляя им не только пропитание, но и некоторые суммы денег. Этот порядок был господствующим, и потому затворник или затворница известной церкви или монастыря в большинстве случаев находились на полном содержании того прихода или той монастырской общины, при которых они существовали.

Если реклюзорий устраивался каким-либо частным благотворителем, то этот благотворитель обыкновенно и заботился о достаточном материальном обеспечении будущих обитателей устроенного им приюта.

Весьма интересным памятником служит для нас в этом случае уже упомянутое нами завещание Генриха, герцога Ланкастерского. Водворяя в реклюзории двух затворниц, чтобы они молились о душе его, он подробно определяет количество тех продуктов, которые должны были отпускаться им на содержание, а именно каждую неделю им нужно было выдавать по семнадцати обыкновенных хлебов (на обеих) и по семи хлебов низшего сорта, затем – восемь галлонов¹¹ лучшего пива и три пенса деньгами. Кроме того, ежегодно они должны были получать десять больших штук сушеной рыбы, один бушель¹²овсяной муки, один бушель ржи, два галлона масла для лампад, один фунт сала для свеч, шесть возов торфа и один воз хвороста. Одежда затворниц должна была также ремонтироваться на средства благотворителя.

Таким образом, всякий затворник пользовался более или менее обеспеченным содержанием от тех лиц или обществ, которые были учредителями и обладателями его реклюзория. Но кроме этого постоянного и определенного оклада, затворники имели ещё случайные доходы, перепадавшие им благодаря доброхотным даяниям. Мы уже указали, например, немало духовных завещаний, в которых благочестивые завещатели отказывают затворницам по три, по шести и по тринадцати шиллингов единовременного пособия. Судя по многочисленности подобных завещаний, можно думать, что обычай оказывать затворницам материальную помощь был достаточно распространённым, и потому, по всей вероятности, помощь эта оказывалась не только посредством завещаний, но и обыкновенными приношениями.

Подтверждение этому можно найти в правилах епископа Ричарда Нура, где он предписывает затворницам брать из приносимых им пожертвований

лишь столько, сколько требуется необходимостью.

Наконец из Лангландовой поэмы узнаём мы, что нередко на наружной стене реклюзория вывешивалась кружка, в которую каждый мимо ходящий мог опустить свою лепту в пользу затворника.

Для затворницы, в силу своего обета, не имевшей возможности сносится с внешним миром иначе, как через маленькое окно своего реклюзория, необходимою, конечно, оказывалась постоянная прислуга. Факт действительного существованья такой прислуги не подлежит ни малейшему сомнению. В завещании герцога Ланкастерского прямо предписывается, чтобы к двум затворницам приставлены были и две служанки. Из песни о короле Артуре и, главным образом, из правил епископа Пура мы узнаём, что прислуга затворницы часто и жила вместе с нею. В этих случаях подле реклюзория устраивалось и особое помещенье для служанки, с которою затворница сносилась также чрез посредство особо устроенного для этой цели окошка. Такое придаточное к реклюзорию помещение служило иногда и приютом для путешественников, когда крайность заставляла и затворницу оказать им возможное гостеприимство. В прочем особые помещенья для прислуги бывали при реклюзориях далеко не всегда, и во многих случаях затворницы должны были иметь свою прислугу где-либо по близости, на том же монастырском или церковном дворе, откуда она и могла приходить по временами для исполнения своих обязанностей.

Обстановку и образ жизни английской затворницы мы можем воспроизвести себе с достаточною ясностью, благодаря разным литературным памятникам того времени и, главным образом, благодаря правилам епископа Пура. Эта книга правил, носящая заглавие: «Ancren Riewle» (т.е. правила анахореткам¹³), написана была ближайшими образом для трёх сестёр, в цветущей молодости отказавшихся от мира и заключивших себя в реклюзорий. Но автор книги, епископ Ричард Пур, имел в виду чрез посредство этих сестёр дать общее руководство всем затворницам Англии к надлежащему совершению их трудного подвига. Вот в этой-то книге главным образом исследователь и имеет возможность встретить драгоценные подробности относительно жизни уединённых подвижниц.

Маленькая келья затворницы не блестит, конечно, каким-либо особенным убранством. На обнажённых стенах её лишь изредка можно встретить не прихотливые изображения каких-либо благочестивых и назидательных предметов; в большинстве же случаев на этих стенах играют лишь весёлые лучи солнца, пробивающиеся сквозь небольшое окошко реклюзория. Квадратный ставень того отверстия, чрез которое затворница сообщается с внешним миром, завешен черною материей с белым крестом на ней. Эта занавеска даже и при отворённом ставне не дозволяет мирскому собеседнику видеть ту скромную подвижницу, которая удостоила его своею беседой. Меблировка реклюзория, кроме скамей, сделанных иногда в самой стене, состоит из резного дубового стула, небольшого стола и пялец, на которых разбросаны различные принадлежности для шитья или вышивания. Небольшой молитвенник, одна, две книжки житий святых и правила епископа Нура, – вот большею частью вся библиотека, имеющаяся в распоряжении затворницы. В холодную погоду приветливый огонёк трещит в камине, а подле хозяйки пригрелась и мурлыкает ласковая кошка, – единственный товарищ уединённой подвижницы, снисходительно дозволяемый правилами епископа Нура.

Если бы можно было иногда приподнять оконную занавеску, то мы увидели бы обитательницу реклюзория за рукодельем или чтением, или же на коленях, на молитве подле окошечка, чрез которое виднеется алтарь церкви. Изредка ставень отворяется, и её рука протягивается из окна, чтобы взять принесённую ей пищу, или подать милостыню проходящему бедняку. Отрекшись от мира и возложив на себя тяжёлое бремя вечного подвижничества, затворница встречала, конечно, на своём пути бесчисленные трудности и искушения, а потому, чтобы не изменить себе, со строгою бдительностью должна была следить за собою и относиться к каждому своему шагу.

На помощь ей в этом трудном деле и выступал епископ Пур со своими пастырскими наставленьями. До мельчайших подробностей он старался регулировать её поведение, чтобы предотвратить самую возможность искушения. По его правилами, затворница проводя возможно более времени в молитве, должна поддерживать в себе силу религиозного настроения частым приобщением святых Тайн, прибегая к этому средству раз пятнадцать в продолжении года. В сношениях своих с людьми она должна соблюдать самую бдительную осторожность. Чрез окно, выходящее в церковь, она ни с кем и никогда не должна беседовать, оставляя его единственно для принятия святых Тайн и для молитвы во время богослужения. Для сношений с людьми должно служить другое окно, которое и называется parlour window, т. е. окно для беседы. Но и относительно этого окна ей не дозволяется слишком большая свобода. Отнюдь не следует затворнице поддаваться вполне естественному желанию выставить свою голову из окна наружу, чтобы взглянуть на покинутый ею Божий мир. Затворницу, не сдерживающую такие порывы своих желаний, епископ сравнивает с дикою птичкой, высовывающей свою голову в отверстия клетки. «Не слишком-ли смел, говорит он, и не безумно-ли отважен тот, кто дерзко выставляет свою голову в открытую бойницу, когда неприятель непрерывно осыпает замок своими стрелами? А враг наш, воитель ада, в одну затворницу, мне думается, направляет гораздо более стрел своих, чем в семьдесят семь светских леди. Бойницы замка это окна ваших домов, не выглядывайте же из них, а то получите дьявольскую стрелу в глаза свои прежде, чем успеете о том подумать».

Когда кто-либо подойдёт к окну затворницы и станет просить свидания и беседы с нею, она должна предварительно узнать чрез прислугу, кто этот пришедший, и тогда уже в страхе Божием приблизиться к окошку. Предписываемая ей в этих случаях осторожность простирается до того, что и беседе с лицами духовными и даже исповедь рекомендуется в присутствии свидетельницы. Если кто-либо из посетителей станет настаивать на том, чтобы ему дозволено было непременно видеть затворницу, т.е. чтобы черная занавеска во время беседы была отдернута, пусть она спросит требующего, какое благо может произойти от того. Если какой-либо безумец осмелится сам протянуть руку к занавеске, пусть она поскорее закроет ставень и отойдёт от окна. Если при беседе с затворницей кто-либо начнёт неприличные речи, пусть она закроет окно и удалится от него, громко выражая свое негодование на злого человека, заставляющего её слушать дурные речи, не согласные с законом Божиим. Отойдя от окна, пусть она обратится к алтарю и станет на молитву, читая «помилуй мя Боже».

С крайнею осторожностью затворница должна простирать свои собственные руки к окну и из окна, так как всякое соприкосновение между мужчиною и затворницей есть дело противоестественное и постыдное; а эти руки, по словам самого епископа, отличались особенною белизною и изяществом, ибо тяжелою работою не затруднялись и от действия ветра и загара были застрахованы. К своей наружности затворница должна относиться с возможно большею скромностью. Разноцветных одежд ей, конечно, не полагается. Так как ни один человек вас не видит, говорить епископ, то вы можете вполне удовлетвориться белым и чёрным цветами для своих одежд. Большею частью затворницы придерживались черного цвета, исключая тех случаев, когда они были причислены к какому-либо монастырю и потому носили одежды, присвоенные по уставу их ордену.

Правила не дозволяли затворницам употреблять какие-либо украшения и вообще излишества в костюме, как например: кольца, броши, пояса с украшениями и перчатки. Относительно стола они должны были также соблюдать возможную умеренность. Из приносимых ей пожертвований она должна принимать только то и в таком количестве, что представляется ей необходимым. Если от её стола окажутся остатки, пусть она поскорее отдаст или отошлёт их какому-либо бедняку, ибо дьявол нередко искушает затворниц, внушая им склонность беречь то, что у них остается. Сперва эти сбереженья предназначаются, конечно, для бедных, потом для друзей, а наконец доходит дело и до того, что затворницы устраивают у себя целые пирушки. В предупреждение подобных нестроений, затворнице предписывается соблюдать большую строгость при приёме каких-либо посторонних лиц в придаточном помещении своего реклюзория. Во время обеда гостей окно к ним из помещения затворницы должно быть закрыто, и никакие разговоры между ними не дозволяются. Только тогда, когда гость – человек очень близкий и дорогой для затворницы, ей дозволяется раза два открыть свое окно и выразить ему знаки своего расположения. Проводить ночь под кровом реклюзория ни одному мужчине вообще не дозволяется, но если крайняя необходимость заставить когда-либо отступить от этого правила, обязательно предписывается, чтобы весь тот день и ночь была подле затворницы какая-либо женщина безукоризненной жизни и репутации.

Что касается работ затворницы, то в этом отношении епископ предписывает, чтобы она не употребляла свой труд на производство каких-нибудь шёлковых кошельков и т. п., а лучше кроила, шила или исправляла церковные облаченья, а также одежды для бедных людей, для себя и своей прислуги. Учить детей епископ ей не советует и обращать реклюзорий в школу считает не приличным.

Невозможно было, конечно, ожидать, чтобы все английские затворницы с безукоризненною точностью исполняли предписываемые им суровые правила жизни. Большие или меньшие уклонения от строгого подвижнического идеала были неизбежны главным образом потому, что в среду подвижников, как мы знаем, вторгалось не мало и таких людей, которые искали не высшего совершенства, а праздной и обеспеченной жизни. Нисколько не удивительно потому, если про английских затворниц

сохранились такие свидетельства, которые с несомненностью доказывают, что строгая благочестивая жизнь в их среде допускала и некоторые исключения.

Даже из слов епископа Пура, человека несомненно сочувственно относившегося к затворницам, мы узнаём, например, что некоторые из них не прочь были под час устроить веселую пирушку в своём приюте. Он же говорить нам, что многие из них позволяли себе болтать и смеяться во время богослужения, и иногда слишком долго засиживаться у своего наружного окна за кружкою пива. Такое долговременное сиденье, должно быть, сильно действовало на голову затворницы, когда уже пиво проливалось, и куски хлеба валились за окно.

При точном следовании правилам, затворница никогда не должна была выходить за порог своего реклюзория, и истинно благочестивые подвижницы допускали исключения из этого правила только в случаях необычайной важности. Мы знаем только один такой случай, рассказываемый в житии Ричарда Гамполя. Когда умер этот подвижник, пользовавшийся в среде современников необычайным уважением и считавшимся святым, Маргарита Кирклэй, затворница в Андерби, сочла себя в праве покинуть на время свой реклюзорий, чтобы присутствовать на погребении святого человека. Но менее строгие затворницы гораздо легче

смотрели на свое заключенье и, по словам епископа Пура, свободно прогуливались по церковному двору подле своего реклюзория и любовались на разные игры и борьбу собиравшейся здесь толпы.

Но самой распространенною слабостью английских затворниц была их страсть к болтовне и сплетням. По словам того же епископа, народ говорил, что у каждой затворницы есть своя доверенная, какая-либо старуха, которая всё старается увидеть и услышать и по всей окрестности собирает интересный материал, запасшись которым, спешит к своей приятельнице-затворнице и, как сорока, трещит под окном её реклюзория. Не даром в народе составилась даже поговорка, что люди запасаются новостями на мельнице, на базаре, в кузнице да у приюта затворницы.

Если в книге человека, сочувственно относившегося к затворницам, можно находить столько сведений, говорящих не в их пользу, то, конечно, у писателей, им враждебных, дурное положительно преобладаете над хорошим.

Протестантский, например, писатель Бильнэй в книге своей «Beliques of Rome», изданной в 1563 году, заводя речь о затворницах и смеясь над их претензией считать Юдифь своим образцом и патронессою, говорите, что между образом жизни их и Юдифи столько же сходства, сколько между тьмой и светом, между Богом и дьяволом.

Юдифь устроила себе особую комнату и пребывала в ней, заключившись вместе со своими служанками, а наши английские затворницы, заключаясь, никому не дозволяют жить вместе с ними. Юдифь носила вретища, а наши затворницы одеваются с изяществом и щеголеватостью. Юдифь постилась во все дни, за немногими лишь исключениями, а наши затворницы едят и пьют всегда самым лучшим образом, принадлежа к разряду тех «qui curios simulant et Bacchanalia vivunt¹⁴». Юдиф пользовалась самою лучшею репутацией, а наши затворницы слывут отъявленными суеверками и язычницами, особами такого свойства, что все xopoшиe люди избегают их общества. Юдифь боялась Господа и жила, следуя Его святому слову, а наши затворницы боятся папы и с радостью делают все, что он прикажет им по своему произволу. Юдифь жила на свои собственные средства, никому не будучи в тягость, а наши затворницы, как особы, рожденные только для того, чтобы пользоваться благами земными, живут в праздности трудами других. Юдифь, когда сделалось нужным, вышла из своего заключения, чтобы сотворить добро другим, а наши затворницы никогда не выходят из своих жилищ на помощь народу. Юдифь, ради общего блага

отечества своего, самую себя подвергала опасности, а наши затворницы бесполезное бремя на земле, никому не приносящее пользы. Не от благочестивой и добродетельной Юдифи, а от какого-нибудь праздного суевера ведёт своё начало их праздный и суеверный образ жизни. Они, как совы, выглядывают из своего дупла, высматривая человека, от которого им можно было бы получить поживу, а всю силу своего подвига поставляют только в том, что живут в своих приютах да беспрекословно повинуются папе и епископу.

Не всегда безукоризненная жизнь английских затворниц и для современной им сатиры представляла, конечно, собою весьма интересную и благодарную тему, а писатели сатирики в своих изображениях густых и мрачных красок, понятно, не жалели.

Не относясь к подобным изображениям с безусловным доверием, исследователь всё-таки должен сознаться, что в их основе лежит весьма значительная доля правды, так как и несомненные исторические свидетельства часто далеко не говорят в пользу уединённых подвижниц. Из известного завещания герцога Ланкастерского мы знаем, например, что на дворе Валдайской приходской церкви устроен был приют для двух затворниц, причём наследникам герцога предоставлено было право замещать вакантные места в этом приюте, когда такие места впоследствии будут оказываться. Пользуясь своим наследственным правому король Генрих VI на вакантное место приюта назначил некую вдову Изоль де Гетон, чтобы она была пожизненною затворницею «in loco ad hoc ordinato juxta ecclesiam parochialem de Whalley¹⁵».

Ho спустя несколько лет на имя короля получено было официальное представление, в котором говорилось, что несколько затворниц, бывших доселе в этом приюте, покинули место своего заключения и скрылись без вести, не обнаружив доселе никакого раскаяния. Изоль де Гетон тоже бежала, уже два года тому назад, и возвращаться в своё заключение не желает, а некоторые из женщин, бывших у затворниц в услужении, оказались в интересном положении. И должно быть мало было надежды на возможность привести в надлежащий вид приют Валлейских затворниц, если король счёл за лучшее закрыть его и, вместо того, назначил двух капелланов, чтобы они ежедневно служили заупокойные литургии о спасении души основателя бывшего приюта затворниц, герцога Ланкастерского.

Устройство при церкви реклюзория, а равно и вступление в него каждого отдельного лица могло совершиться не иначе, как с разрешения местной епархиальной власти. При учреждении реклюзория епископ давал своё дозволение только тогда, когда предварительно убеждался, что будущий обитатель его тем или другими способом обеспечен в своём существовании. Вступление же в какой-либо приют нового затворника обставлено было некоторыми формальностями, близко сходными с теми, какими сопровождалось обыкновенно и занятие всякой церковной должности.

Желающий подвига прежде всего должен был обеспечить себе известный реклюзорий, для чего ему необходимо было вступить в предварительные переговоры или с монастырём, или с приходской общиной, или с частным благотворителем, вообще с тем, кто был строителем его будущего приюта и потому в большинстве случаев пользовался правом патроната над ним. Заручившись реклюзорием, будущий затворник, или патрон за него, подавал формальное прошение местному епископу, от которого и получалось официальное же разрешение.

Образчик такой бумаги сохранился, например, до нас от 1362 года, изданный Роджером, епископом Личфильдским. Если ищущий подвига принадлежит к составу братии какого-либо монастыря, то, прежде епископского дозволения, он должен заручиться еще согласием настоятеля или настоятельницы и всей братии своего монастыря. О намерении своём удалиться в затвор каждый ищущий подвига обязан был заявить заблаговременно и, если он был монах или монахиня, в продолжении целого года вести жизнь по-прежнему среди своей братии. Для мирянина это время предварительного искуса, по правилам, должно было продолжаться даже два года, и только в таком случае, если и после того желание подвига остаётся в прежней силе, оно подлежит удовлетворению.

В некоторых из старинных английских богослужебных книг можно встретить и особый чин церковного благословения затворника и водворения его в его приюте. Мы познакомим читателя с этим чином, как он изложен в «Manuale ad usum percelebris

ecclesie Sarisburiensis¹⁶», изданном в 1554 году.

В предварительных замечаниях, предшествующих изложению самого чина, говорится прежде всего, что никто не может быть заключён в затворе без епископского дозволения. Затем предписывается хорошенько допросить будущего подвижника относительно побуждений, которыми он руководится при своём решении заключиться в затворе, и строго внушить ему, чтобы он отнюдь не питал в себе помыслов гордых и не считал себя за человека, который по заслугам своим должен быть выделен из общения с обыкновенными людьми. Нужно напротив убедить его, чтобы он смотрел на себя, как на человека, которого, именно ради его слабости и греховности, хорошо было бы удалить от соприкосновения с другими, чтобы он не обнаруживал своего греха и не мог заразить других. Он должен смотреть на себя, как бы на осужденного за грехи свои и ввергнутого в келью, как в темницу, так как по грехам своим он недостоин сообщества людей. В следующем далее примечании говорится, что излагаемый здесь богослужебный чин одинаково предназначается и для затворников, и для затворниц.

Накануне того дня, который назначен для водворения затворника в его приюте, includendus, т. е. имеющий быть заключённым, исповедует пред священником грехи свои и постится весь день, довольствуясь только хлебом и водою.

Всю ночь он должен бодрствовать и молиться, а в ближайшей к его будущему реклюзорию церкви всё это время должна гореть поставленная им восковая свеча. Утром назначенного дня, когда все уже соберутся в церковь, епископ или назначенный им священник, обращается с увещанием к народу, собравшемуся посмотреть на церемонию, и к самому будущему затворнику, после чего начинается служба, составленная из применительных к случаю псалмов и нескольких нарочно сочинённых молитв. Затем священник облачается в ризу и начинает литургию, за которою возглашаются и особые молитвы за начинающего подвижника. После чтения Евангелия, includendus подходит к алтарю и приносит свою свечу, которая и остаётся горящею на алтаре во всё время богослужения.

Затем он становится пред ступенями алтаря и во

всеуслышание произносит свой обет, по заранее написанной формуле. Если он не умеет читать, то формула прочитывается за него одним из мальчиков

хора. Текст этой формулы читается так: «Я, брат такой-то, или сестра такая-то, приношу и обрекаю себя на служение благости Божественной в звании отшельника (анахорета) и обещаю пребывать отныне в служении Богу, согласно уставу этого звания, при содействии благодати Божией и благословения церковного». По прочтении документа, includendus собственноручно скрепляет его знаком креста и, преклонив колена, полагает на алтаре. Затем епископ или священник произносит молитву и окропляет святою водою одежду, приготовленную для будущего затворника. Возложив на себя эту освящённую одежду, includendus повергается пред алтарём и остаётся в таком положении всё время, пока священник и хор поют над ним гимн: «Veni Creator Spiritus¹⁷», после чего продолжается литургия.

При наступлении времени приобщения, сперва приобщается, конечно, священник, затем includendus и за ним уже остальные причастники. По окончании литургии, восковая свеча, доселе горевшая на алтаре, даётся в руки будущему затворнику и устрояется торжественная процессия. Впереди этой процессы идёт церковный хор. Затем includendus в своей подвижнической одежде и с горящею свечой в руке, за ним епископ или священник в полном богослужебном облачении и наконец толпа народа. С пением торжественных литаний¹⁸эта процессы направляется к тому реклюзорию, в котором должен быть заключен благословляемый теперь на подвиг затворник. По приходе к реклюзорию, сперва входит в него один священник; он окропляет стены его святою водою, с произнесением установленных изречений, и затем благословляет и освещает будущее жилище затворника, возглашая особые молитвы. Одна из этих коротеньких молитв читается,

например, таким образом: «Benedic Domine domum istam et locum istum, ut sit in eo sanitas, sanctitas, castitas, virtus, victoria, sanctimonia, humilitas, lenitas, mansuetudo, plenitudo, legis et obedientae Deo Patre et Filio et Spiritui Sancto et sit super locum istum et super omnes habitantes in eo tua larga benedictio, ut in his manufactis habitaculis cum solemtate manentes ipsi tuum sit semper habitaculum. Per Dominum» etc¹⁹...

По произнесении молитв, епископ или священник выходит из реклюзория и вводит туда затворника, продолжающего держать в руке свою зажжённую свечу, преподав ему торжественное благословение. С этого момента includendus становится уже inclusus²⁰, как он и называется в дальнейшем изложении церемониального обряда. Войдя в свой реклюзорий, затворник должен соблюдать строгое молчание до самого окончания обряда. При пении псалмов двери реклюзория плотно заключаются, и священнодействующий приглашает народ вознести за затворника мысленно свою молитву к Богу, из любви к Которому он покинул мир и затворил себя в тесной темнице. За торжественной минутой молчания следует потом несколько заключительных молитв, после которых процессии с пением литаний тем же торжественным порядком возвращается в церковь.

Следя за всеми подробностями этого любопытного обряда, мы можем, конечно, смотреть на него лишь с точки зрения археологического интереса, а иной скептик, пожалуй, и улыбнется слегка, считая и этот обряд одним из тех проявлений человеческого суеверия, какими, по его взгляду, так богата была мрачная средневековая эпоха. Но совсем иное впечатление произведёт этот обряд, и на тяжелые размышления способен навести он, если только припомнить, что дело идёт здесь о целой жизни человека.

В глубоком и торжественном молчании идёт затворник к своему последнему земному приюту, никому не открывает он теперь тайн своей внутренней душевной жизни, и какие мысли и чувства переполняют его, какая причина не даёт ему под час возможности сдержать своих глубоких вздохов, всё это остается непроницаемой загадкой для безучастно глазеющей на него толпы, иногда и не подозревающей того, что ей приходится присутствовать при одном из самых трагических моментов человеческой жизни.

Кто тот будущий затворник? Чего он ищет в своём приюте? От чего бежит он из мира? Слабая ли это женщина, у которой несчастно сложившееся обстоятельства жизни разбили в дребезги все её сердечные привязанности и все её лучшие надежды, и ищет она теперь лишь забвения и мертвого покоя в своей живой могиле? Или это человек, сильный в своих страстях, дикий и необузданный в своих преступлениях, ищущий теперь себе и необычайных

форм для проявления своего раскаяния? Или это энтузиаст, достигший сильнейшей степени религиозного возбуждения, а потому не удовлетворяющийся обыденными добродетелями и стремящийся на встречу самым тяжёлым подвигам, чтобы стяжать себе и возможно высшую степень совершенства? В торжественном молчании стоит он теперь на молитве в своём реклюзории пред горящею восковою свечой; от покинутого им мира доносятся до него лишь звуки церковных песней удаляющейся процессии, и никому не ведомо, что происходить в душе его. Но от мира ли и не от себя ли самого захотел бежать он? Найдёт ли он желаемый покой в этой, добровольно им созданной для себя, темнице? Затихнуть ли его душевные бури? Или и в страшном

уединении и под затворническими одеждами будет биться всё тоже неугомонное сердце, из надорванной, настрадавшейся груди будут по-прежнему вырываться вопли отчаяния?

Вот уже догорела в реклюзории восковая свеча нового затворника, вот уже замерли в отдалении и последние звуки церковных песней возвращающейся процессии; но конец ли это и не первый ли только акт раздирающей душу трагедии?

Василий Соколов

P.S. Фактические данные настоящего очерка заимствованы нами у Cutts’a. «Scenes and characters of the middle ages»