К вопросу об англиканской иерархии
Наконец-то по поводу моего исследования пришлось мне встретить критику, хотя слишком строгую и не беспристрастную, но, по крайней мере, такую, которая свободна от всякой лжи и инсинуаций, написана с несомненным знанием дела, а потому может служить к уяснению рассматриваемого вопроса. Разумею библиографическую заметку о моей книге, помещенную в ноябрьской книжке журнала „Странник“ за подписью г. И. Соколова. Называю эту критику „слишком строгою“ потому, что неблагоприятный отзыв ее о моем исследовании, как сейчас увидит читатель, утверждается на таких основаниях, которые далеко не могут быть признаны для него достаточными. „Не беспристрастною“ же представляется мне она потому, что на пространстве целого печатного листа не сказано о моем труде ни единого доброго слова. Беспристрастные критики ученых диссертаций так не пишутся.
Если не ошибаюсь, об авторе заметки я имею некоторое понятие. Еще несколько лет тому назад, из печатных протоколов С.-Петербургской духовной академии я узнал, что в 1894 году там окончил курс г. И. Соколов, написавший кандидатское сочинение на тему: „Вопрос об апостольском преемстве иерархии в англиканской церкви“. Так как г. И. Соколов был одним из первых в списке своего курса, а его сочинение удостоилось весьма лестного отзыва от его рецензента, достоуважаемого профессора И. Е. Троицкого, то я вполне был уверен, что, по установившемуся в последнее время обычаю, труд г. И. Соколова в самом непродолжительном времени будет приведен в окончательно-обработанный вид и появится в печати в качестве диссертации на степень магистра. Однако время шло, а книга г. И. Соколова не появлялась. В январе 1896 г. я начал печатать свое исследование в „Богословском Вестнике“, печатал его почти два года и выпустил отдельным изданием лишь в сентябре 1897 года, а труд г. И. Соколова по тому же вопросу все еще остается почему-то не напечатанным. Только теперь автор этого труда заявляет о себе в русской литературе об англиканстве, выступив по поводу моего исследования со своими критическими замечаниями. Тем больший интерес имеют для меня эти замечания, что исходят они от человека, специально работавшего над рассматриваемым мною вопросом.
В первом из своих замечаний критик, по поводу исторической стороны вопроса, говорит „Русскому исследователю, стоящему вдали от первоисточников, трудно сказать здесь что либо новое по существу, и по необходимости приходится ограничиться передачею того, что достигнуто трудами предшественников, стараясь лишь о том, чтобы заимствовать материал, по возможности, из первых рук. В этом последнем отношении не в пользу ученого характера изложения г. Соколова служит то обстоятельство, что ему остались недоступными между прочим и очень ценные работы английского ученого Haddan'a… Не найдет читатель в книге г. Соколова признаков знакомства его с некоторыми другими, хотя и менее важными, специальными работами об англиканской иерархии”, авторов которых критик далее и называет (стр. 571–572).
Насколько я понимаю это замечание, критик мой придерживается того воззрения, что русскому исследователю рассматриваемого вопроса нельзя работать по первоисточникам, так как он стоит вдали от них, а потому необходимо ограничиваться лишь передачею того что сделано другими. Вот из этих-то других, т.е. не первоисточников, а исследователей, которые сами работали над первоисточниками, с некоторыми я и не обнаружил в своей книге должного знакомства, что, по мнению критика служит не в пользу ученого характера моего сочинения. – Признаюсь, очень странными представляются мне их речи. Какие это первоисточники по вопросу об англиканской иерархии для русского исследователя не доступны? От каких стоит он вдали? Разве не имеет он полную возможность изучать и статуты, и вероизложения англиканской церкви, и регистр Паркера, и протокол комиссии 1540 г. и королевские грамоты, и относящиеся к вопросу письма частных лиц и пр. и пp.? Все это издано и ко всему этому русский исследователь и может и должен стоять не вдали, а вблизи. Вот почему я совершенно не согласен с критиком, что будто-бы в данном случае русский исследователь по необходимости должен ограничиваться лишь передачею того, что сделано другими. Нет, он должен сам работать пo первоисточникам, а литература вопроса, т. е. труды других, должна иметь для него лишь вспомогательное и второстепенное значение. Так я понимал свою задачу и соответственно такому пониманию стремился осуществить ее в своей работе. Наибольшую важность я придавал относящимся к вопросу документам, которые и изучал в собраниях: статутов, Раймера, Уилькинса, Страйна, Борнета, Колльера, Кардуэлля и др. Наряду с документами, изучал я свидетельства древних хронистов и историков XVI – ХVІІ вв: Голиншэда, Стау,Камдена, Гайуорда, Масона, Гейлина, Фуллера. И только при свете тех данных, какие представляли мне эти первоисточники вопроса, я вел свое знакомство с его литературой. Полагаю, что это совсем не значит „ограничиваться передачей того, что сделано другими“, как рекомендует русским исследователям мой критик, и моя постановка дела скорее говорит в пользу ученого характера моего исследования, чем против.
Критик упрекает меня в том, что я не обнаружил знакомства с трудами Гаддана и нескольких других исследователей вопроса об англиканской иерархии, но в 1) нельзя сказать, что они совсем мне не были известны, так как с некоторыми из них я был знаком, или в существенных чертах или в подробном изложении, по указаниям других авторов, как, например, о труде Курайэ я имел довольно полное представление по подробному изложению всего его содержания в книге Киоринига. Из подобных указаний я видел, что эти сочинения ничего мне нового при исследовании вопроса не дают. Во 2) укоризну критика я счел бы серьезною лишь в таком случае, если бы он указал мне: какие существенные ошибки или важные пробелы оказались в моем исследовании, именно вследствии незнакомства моего с перечисляемыми им авторами? Если же таких ошибок и пробелов нет, то очевидно, что и без этих авторов в моем распоряжении было достаточное количество материалов первоисточников и литературы, чтобы поставить и исследовать вопрос с надлежащею полнотой. Быть может, предвидя такой ответ, критик мой особенно подчеркивает мое незнакомство с «очень ценными работами английского ученого Haddana, обследовавшего и доказавшего подлинность Ламбетского регистра Паркера, главного документа в пользу посвящения этого архиепископа». Если этими словами критик мой думает указать некоторый важный пробел моего сочинения в том, что оно не повторяет аргументацию Гаддана в пользу подлинности регистра со всею полнотою, то я со своей стороны, никакого пробела в данном случае не признаю. На стр. 37–45 моей книги, по вопросу о подлинности регистра приведено совершенно достаточное количество данных, заимствованных отчасти, хотя и не непосредственно, у того же Гаддана. Распространяться о регистре с еще большей подробностью я признавал и признаю излишним в особенности потому, что «в настоящее время», как заявлял я в своей книге «можно уже считать доказанным, что в подлинности этого документа не может быть никакого сомнения».
Любопытнее всего те заключительные строки, которыми критик оканчивает свое первое замечание. Упрекнув меня в незнакомстве с некоторыми специальными работами об англиканской иерархии и перечислив несколько имен их авторов, он говорит: „Достать все эти пособия, правда, было бы затруднительно в настоящее время, но указать на их существование во всяком случае не мешало бы“.–Только-то?! Начав с сурового заявления, что мое незнакомство с некоторыми исследователями служит не в пользу ученого характера моего сочинения, критик вдруг оканчивает выражением скромного желания, чтобы я только указал на их существование. Вот уж, признаюсь, совсем не понимаю такого желания. Перечислить в своей книге несколько лишних иностранных фамилий и заглавий, конечно, не составило бы для меня ни малейшего труда; но никак не могу думать, чтобы это послужило в пользу ученого характера моего сочинения. Я всегда держусь того правила, чтобы ссылаться только на те документы и исследования, которые были предметом моего непосредственного изучения; украшать же свою книгу взятыми на прокат именами таких авторов, которых я не видал, считаю неудобным. Делать исключения из этого правила я позволяю себе только в крайней необходимости, а именно когда у авторов, не знакомых мне непосредственно, сообщаются данные, имеющие при исследовании вопроса особенную важность; но в таких случаях я ссылаюсь, конечно, не на самих этих авторов, а на того, у кого заимствую из вторых рук нужные мне указания. Подобные упоминания имеются в моей книг и о некоторых из тех писателей, относительно которых критик упрекает меня в полном будто бы молчании. Пусть он взглянет напр. на примечания страниц: 36, 45, 60, 55 и 71 и он увидит, что о Гаддане и в частности о его исследованиях регистра, а также об Эсткорте я упоминаю неоднократно. Что же касается тех писателей, относительно которых я мог упомянуть только об их существовании, то, признаюсь, я не видел в таком упоминании никакого значения и ни малейшей надобности.
2) Второе замечание критик посвящает вопросу о религиозных верованиях рукополагателей Паркера и в особенности главного из них, епископа Барлоу. В моей книге, на стр. 55–56, 61–69, приведены факты и свидетельства, говорящие с одной стороны о том, что Барлоу высказывал иногда крайние протестантские воззрения на таинство священства, а с другой – что он действовал, как истинный представитель церковного учения об этом предмете, a именно: принимал участие в составлении и скреплял своею подписью такие официальные вероизложения англ. церкви, в которых проводилось строго церковное учение о священстве, как таинстве; и, кроме того, многократно и сам совершал епископское рукоположение над другими. Такое противоречие я объясняю тем, что „крайние, отрицательные воззрения на священство были у Крамэра и Барлоу результатом лишь случайного и кратковременного увлечения,… а потом были оставлены“. В подтверждение своего предположения я и привожу некоторые основания. Критик мой не согласен с моим объяснением и говорит, что из приводимых мною фактов „можно видеть лишь то, что эти мнения (т. е. крайне–протестантские воззрения на священство) не были у Крамера и Барлоу такими убеждениями, которые бы высказывались и приводились в жизнь с неуклонной последовательностью и прямолинейностью, настолько сильными, чтобы удержать Барлоу от принятия епископского посвящения, но они вполне допустимы, как более или менее постоянный образ мыслей и настроения этих, не отличавшихся мужеством лиц. По крайней мере это можно сказать о Барлоу“. (Странник, ноябрь, стр. 573).
He придавая своему предположению характера неопровержимой достоверности, я однако совсем не нахожу и того, чтобы критик мой утвердил свое собственное мнение с полной основательностью. Приводимые мною данные остаются у него совсем не опровергнутыми, а именно: я указываю на факты, что Барлоу, как епископ и член комиссии, принимает участие в составлении и прилагает свою подпись к официальным вероизложениям, в которых провозглашается учение о священстве, как таинстве. Критик утверждает, что Барлоу действовал в этих случаях неискренно, а на самом деле держался крайне-протестантских воззрений на священство. На чем же основывается такое сильное утверждение? Только на письме Гардинера к протектору Соммерсэту вскоре по смерти Генриха VIII, где епископ жалуется на Барлоу, что он однажды проповедовал против установленных в минувшее царствование учений и производил смуту в умах народа“. (Факт этот приводится в моей книге на стр. 74–75). Если Барлоу в 1547 г. проповедовал против каких-то, установленных при Генрихе, учений, то, пи мнению критика, отсюда следует, что он вообще все вероизложения Генрихова царствования подписывал и составлял неискренно, а в частности и о священстве держался крайних воззрений. He слишком ли сильное заключение из такого слабого основания? Если даже и отнестись к свидетельству далеко не безупречного католического фанатика Гардинера с безусловным доверием, во всяком случае это свидетельство относительно данного вопроса говорит слишком мало. Каких именно учений касалась проповедь Барлоу, в письме не упоминается, а что ее всего менее можно относить к вопросу о священстве, это ясно, по-видимому, из того, что сам Гардинер не выражал ни малейшего сомнения в епископстве Барлоу и в том же самом жалобном послании называет его своим „собратом”. – Я указываю далее на то, что Барлоу принимал участие в совершении епископского рукоположения над другими. Критик заявляет, что и в этих случаях Барлоу действовал не искренно, а в доказательство своей мысли приводит следующее: „В период времени с 1537 по 1540 гг. Барлоу несомненно держался отрицательных взглядов на благодатное значение рукоположения и однако участвовал в рукоположении епископа герфордского Скипа 23 ноября 1539 г. и след. после мог посвящать других и не веровать сам в благодать священства» (стр. 574). Вся сила доказательства сосредотачивается, очевидно, на утверждении, что между 1537 и 1540 гг. Барлоу несомненно держался отрицательных взглядов; но откуда взялось это несомненно я решительно недоумеваю. Несомненно только то, что в 1537 г. Барлоу, хотя на него прежде и был донос, что он в проповеди высказывал крайние мнения о священстве, – составлял однако и подписывал вероизложение с учением о священстве, как таинстве; а в1540 г, в известной комиссии несомненно выражал протестантские взгляды по этому вопросу. Каких же взглядов держался он в ноябре 1539 г. когда рукополагал Скина нам совершенно неизвестно. Критик же смело провозглашает свое несомненно и тотчас же спешит сделать отсюда вывод относительно всех рукоположений, когда-либо совершавшихся Барлоу. Подобного рода научные выводы следует признать более чем сомнительными. Ho может быть критик приводит в подтверждение своей мысли какие-либо новые данные, после которых уже не остается места для сомнения?– Ничего подобного не оказывается. Весь запас этих данных ограничивается лишь несколькими отзывами отдельных лиц о религиозном настроении Барлоу, нo отзывы эти такого свойства, что построить на них какие-либо серьезные заключения нет никакой возможности, а именно: „Гупэр писал о Барлоу, что он, как и Кранмер во всем согласен с швейцарскими церквами». Герцог Альберт и Меланхтон рекомендовали его Елизавете, как человека „привязанного к Аугсбургскому исповеданию», „правильно чтущего Бога и любящего церковное согласие». Сама Елизавета отзывалась о нем, как о человеке „твердом в религии» и „держащемся чистого учения“. (Странник 575–576). – He трудно заметить, что все эти отзывы, во 1) имеют настолько общий характер, что никак не могут служить твердым основанием для частного вывода именно о воззрениях Барлоу на таинство священства, так как об этом предмете в них речи нет. Во 2) по самому существу своему, отзывы эти таковы, что или сами себя или взаимно друг друга уничтожают. В самом деле, Гупэр говорит, что Барлоу, как и Крамэр, во всем согласен с швейцарскими церквами; но кто же не знает, что Крамэр совсем не был во всем согласен с швейцарскими церквами и столько же был близок к ним, сколько во многом другом к Риму. В одно и тоже время отзывы представляют Барлоу и „во всем согласным с швейцарскими церквами“ и „привязанным к Аугсбургскому исповеданию». Елизавета отзывается о Барлоу, как о „твердом в религии“ и „держащемся чистого учения»; но кому же опять-таки не известно, что в устах Елизаветы такие выражения как „твердость в религии» и „чистое учение“ означают далеко не то же, что в устах представителей лютеранства или кальвинизма. Если же припомнить, что пресвитериан Елизавета ненавидела едва ли не больше, чем папистов, та похвалы ее по адресу Барлоу скорее могут нам рекомендовать его, как самого ярого епископала, чем как отрицателя священства.
Никаких более твердых новых данных по вопросу о воззрениях Барлоу относительно священства критик не приводит, а потому и после всего им сказанного я не вижу оснований изменять свой прежний взгляд по этому предмету. Если мое предположение, что крайние протестантские воззрения Барлоу на священство были у него лишь случайным и временным увлечением, представляется критику недостаточно обоснованным, то еще менее можно признать таким и его собственный взгляд, что будто бы эти воззрения были у Барлоу „более или менее постоянным образом мыслей и настроения“
Какой же, наконец, смысл имеют все эти рассуждения моего критика по вопросу о религиозных воззрениях Барлоу? – В моем исследовании этот вопрос имеет вполне определенное положение. Противники англиканской иерархии, как известно, утверждали, что Барлоу не был рукоположенным епископом и уклонился от принятия епископского рукоположения, между прочим, потому, что сам придерживался отрицательных взглядов на священство. В противоположность этому утверждению я доказываю, что отрицательные воззрения были у Барлоу лишь случайными и временными и никак не могут служить основанием для доказательства той мысли, что будто бы Барлоу не принимал епископского рукоположения. Итак, вопрос о верованиях Барлоу имеет в моем исследовании прямое отношение к вопросу о факте принятия им епископского рукоположения. Что же теперь доказывает мой критик? Становится ли он на сторону противников англ. иерархии и признает ли, что Барлоу не принимал рукоположения? – Отнюдь нет. Он не хочет только согласиться со мною, что отрицательные воззрения у Барлоу были случайными и временными, но утверждает, „что эти мнения не были у Кранмера и Барлоу такими убеждениями, которые бы высказывались и проводились в жизнь с неуклонной последовательностью и прямолинейностью, настолько сильными, чтобы удержать Барлоу от принятия епископского посвящения, но они вполне допустимы, как более или менее постоянный образ мыслей и настроения этих, не отличавшихся мужеством лиц“. Итак, основного положения, из-за которого и ведутся в моем исследовании все рассуждения о религиозных воззрениях Барлоу, критик не отрицает, т. е. он, хотя объясняет эти воззрения по своему, вместе и согласно со мною признает однако, что они не были настолько сильными, чтобы удержать Барлоу от принятия епископского посвящения, а для меня только этот вывод и имеет значение.
Может ли однако взгляд моего критика на религиозные воззрения Барлоу иметь какое-либо влияние на решение вопроса o действительности англиканской иepapxии, если принять этот взгляд во всей его силе? – Нисколько. Критику хочется доказать, что главный рукополагатель Паркера совершал рукоположение „сам не веруя благодати епископства“, а это де „простирает тень“ на дело рукоположение. Что же это значит? Думает ли критик, что такое рукоположение не действительно? Если он так думает, то совершенно напрасно. Когда законно-рукоположенный епископ, официально держащийся установленного церковного учения о священстве, как таинстве, торжественно и по церковному чину совершает над кем-либо епископское рукоположение, то, если он и погрешает в своих личных, частных религиозных воззрениях, пока его заблуждение не получило характера явной ереси и отпадения от церкви, совершаемое им рукоположение действительно. Эта мысль ясно поставлена в моем исследовании (гл. 13-я) и если не держаться ее, то всякая уверенность в благодатной действительности какого-либо таинства для христианина подрывается в самом основании; а в применении к таинству священства римско-католическую иерархию напр: в громадном количестве ее представителей давно уже нужно было бы признать недействительной, так как всякому известно, что нередко бывали в ней и епископы, подобные Талейрану или Гобелю, и даже папы, подобные Иоанну XXIII, личные религиозные воззрения которых простирали гораздо более густую ,,тень“ на совершавшиеся ими рукоположения.
Предположение, что сослужители Барлоу при рукоположении Паркэра „конечно знали» его образ мыслей и его неканоническое положение, я признаю в своем исследовании „решительно ни на чем не основанным“ и „ни откуда не известно, чтобы епископы, рукополагая Паркэра в 1559 г., действительно могли знать то, что когда-то, почти двадцать лет тому назад, в комиссии 1540 года высказывал Барлоу“ (стр. 82–83). Критик мой и с этим не соглашается. Он говорит: „трудно, разумеется, решать наверное, знали епископы в 1550 г. образ мыслей Барлоу или не знали, более вероятным однако представляется нам первое». (Странник 575). На чем же критик в этом случае утверждается? – Да ни на чем. Сперва он приводит уже указанные нами отзывы о Барлоу, Гупэра, Альберта, Меланхтона и Елизаветы, забывая, что эти отзывы, и сами по себе говорящие, как мы видели, слишком мало, сделаны были в частных письмах и следовательно легко могли быть известны только адресатам; а затем прибегает к рассуждениям такого рода, что „трудно допустить‘‘, „столь же трудно предположить” и т.п. (575–576). Признать за всем этим значение доказательств я не нахожу возможным.
В конце своего второго замечания критик останавливается на личности третьего из рукополагателей Паркэра, еп. Ковердаля, обличая его в том, что он даже „выставлял свое отвращение от епископства наружу». (577) Главнейшими основаниями для такого обличения служат критику те несомненные факты, что Ковердаль при рукоположении Паркэра не захотел облачиться в епископские одежды, а затем отказался принять снова епископскую кафедру. Совсем не думая брать Ковердаля под свою особенную защиту, тем более что вопрос о его частных воззрениях не имеет для меня значения, не могу однако не признать, что приводимые критиком основания не достаточны для делаемого им вывода. Кто дал ему право уклонение от облачений считать признаком отрицания и епископства? Пусть он припомнит пример Гупэра и многих других, горячая оппозиция которых облачениям совсем однако не свидетельствовала о том, что они восставали и против епископства. Ковердаль отказался занять снова епископскую кафедру, но разве всякий отказывающийся от епископской кафедры непременно есть принципиальный отрицатель епископства? Чтобы утверждать так относительно Ковердаля, нужно доказать, что он уклонился от кафедры не по чему другому, а именно по отвращению к епископству: как скоро же критик этого не доказывает, он не доказывает ничего. Да и в высшей степени странно говорить о человеке ,который принимал деятельное и публичное участие в церемониях утверждения (confirmation) и рукоположения Паркэра, обставленных притом большою пышностью, что будто бы он выставлял наружу даже „свое отвращение от епископства“, Хорошо отвращение!
3) В третьем своем замечании критик упрекает меня в том, что я не рассмотрел до конца самое главное римско-католическое возражение против англиканской иерархии, а именно, „что форма посвящения, установленная при Эдуарде, недостаточна для сообщения благодати священства и епископства, потому что не выражает истинного понятия о степени священства или о ее благодати и власти, которую в особенности составляет власть освящать и приносить в жертву истинное тело и истинную кровь Господа“... По утверждению критика, моими рассуждениями об этом предмете, „сколь бы справедливы они не были, исчерпывается только одна половина возражения. После них остается еще вопрос: если для действительности таинства необязательно выражать в молитвах посвящения благодатное полномочие священника освящать и приносить евхаристическую жертву, то обязательно ли веровать и учить об этом полномочии, и если англиканская церковь не верует и не учит о нем, не искажает ли она этим истинное понятие о священстве и не лишает ли свои рукоположения благодатной силы таинства“?... „Долг православного исследователя об англиканской иерархии“, заявляет критик, – „разъяснить... сводит ли православная церковь, как церковь римско-католическая, существо служения священника к приношению бескровной жертвы, или это приношение, по ее воззрению, есть только одна из его обязанностей, как и евхаристия одно из семи таинств: и когда англиканская церковь неправильно учит об евхаристии, то совершенно ли искажает истинное священство или только повреждает его“. (Странник, стр. 577, 578, 580).
Совершенно верно, что указываемый критиком вопрос не подвергается в моем исследовании специальному рассмотрению, но это потому, что а) существом дела такого рассмотрения не требовалось; б) особенной надобности в нем я не видел, и в) из сказанного в моей книге решение этого вопроса ясно само собою.
а) Указываемое критиком римско-католическое возражение отвергает действительность англиканской иерархии на том основании, что англиканская форма посвящения недостаточна и не выражает того, что она будто бы необходимо должна выражать. Соответственно существу этого возражения, моя задача в том и состояла, чтобы исследовать англиканский чин посвящения, т. е. именно то, что в нем выражается, и решить, достаточна ли употребляемая в нем форма для действительности посвящения, или нет, каковое исследование мною и сделано.
б) Критик находит, что таким образом я исчерпал только половину возражения. Он требует, чтобы я решил, не обязательно ли для англиканской церкви веровать и учить о благодатном полномочии священника освящать и приносить евхаристическую жертву, чтобы ее священство было действительным, и не сводит ли наша православная церковь, подобно римско-католической, существо служения священника к приношению бескровной жертвы. – Разъяснять православное учение об этом предмете я не видел никакой надобности в виду того, что оно не подлежит ни малейшему сомнению. Всякий обучавшийся по катехизису м. Филарета прекрасно знает, что православная церковь отнюдь не сводит существо служения священника к приношению бескровной жертвы. Ни в символических книгах православной церкви, ни в ее чине рукоположений, ни в научных системах православного богословия, нигде нет ни малейшего намека на то, чтобы по вопросу о существе священства православная церковь хотя сколько либо приближалась к тому крайнему учению, которое провозглашается в булле Льва ХІІІ-го. Напротив, православное учение с полнейшею ясностью гласит, что существо священства состоит в благодатных полномочиях учить, священнодействовать и управлять, при чем и в полномочии священнодействовать совершению всех таинств приписывается одинаково существенное значение. Вот почему останавливаться на специальном рассмотрении провозглашаемого буллою крайнего учения о существе священства я не видел никакой надобности, а ссылка англиканских архиепископов на учение Восточной церкви об этом предмете убеждала меня, что это учение правильно понимается даже и инославными и потому тем менее нуждается в особом разъяснении для православных.
в) Факт, что англиканская церковь в учении о значении евхаристии как жертвы заблуждается, не подлежит сомнению, хотя и преувеличивать это заблуждение не следует. В своем ответе на буллу Льва XIII англиканские архиепископы писали „Истинно мы учим и о жертве в святой Евхаристии и не думаем, что она есть „только воспоминание“ жертвы на Кресте.. . Прежде всего, мы приносим жертвоприношение хвалы и благодарения, затем предлагаем и представляем Отцу жертву Крестную и молимся о ниспослании чрез сие оставление грехов и о всех иных благодеяниях страсти Господней для всей Церкви; наконец, приносим Творцу всего в жертву нас самих что мы уже означили чрез принесение тварей Егo. И это все действие, в котором народ необходимо принимает участие с священником, мы обыкновенно называем Евхаристической жертвой». (Бог. Вест. 1897 г. Июнь, стр. 395–396). Критик мой полагает, что значение этого учения англиканской церкви в применении к вопросу о действительности ее рукоположений остается в моем исследовании не разъясненным, нo так рассуждать можно лишь в том случае, если считать вопросом: сводит ли православная церковь существо священства к приношению бескровной жертвы, или нет. Если же такого вопроса, в виду ясности православного церковного учения об этом предмете, пo моему мнению, даже и быть не должно, то, конечно, и значение англиканского учения об евхаристии как жертве в применении к действительности рукоположений определяется само собою. Это учение должно быть рассматриваемо, как оно действительно и рассматривается в моем исследовании в качестве одного из частных догматических уклонений англиканской церкви от чистоты вселенского православия,– уклонений, которые не уничтожают безусловно благодатную силу ее рукоположений. Если же так, то слишком поспешил мой критик своим заключением, что будто бы главное римско-католическое возражение против действительности англиканской иерархии не разъясняется в моем исследовании удовлетворительным образом.
4) Последнее замечание свое критик мой посвящает учению англиканской церкви о священстве. В нем он утверждает, что во а) я неправильно настаиваю, будто бы „книга общих молитв» в своем чине посвящения приписывает рукоположению все признаки таинства так как первого же из этих признаков именно „божественного установления она священству не придает „Она упоминает лишь о божественном установлении иерархии, и вовсе ни чего не говорит о божественном установлении таинства священства“. (стр. 581). Во б) он старается доказать, что в ХХV члене веры англиканской церкви содержится „ясное, но ложное учение о таинствах“, при чем „твердо и решительно выражено, что священство не есть истинное таинство“. (583), – Ни с одним из этих положений я не считаю возможным согласиться.
а) Книга общих молитв, правда, не говорит прямо, что таинство священства установлено Господом; но сопоставляя в ней все, что так или иначе относится к данному предмету, не трудно понять, что именно самому священнодействию рукоположения она приписывает божественное установление. Я оставляю в сторон все те многочисленные свидетельства англиканского чина посвящения, в которых говорится, что „Сам Бог Святым Своим Духом установил в церкви различные степени служителей» или „Иисус Христос излиял дары Свои обильно на людей, соделав иных апостолами, иных пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями“ и тпд. (The Book of Common Prayer Ed. Oxford 1855. pp. 379, 383, 388, 389, 391, 393), так как критик мой желает понимать все эти выражения исключительно в том смысле, что здесь говорится о божественном установлении только иерархии, а не таинства священства. Но наряду с этими указаниями имеются в „чине“ и другие, содержащие в себе гораздо более определенный смысл. При рукоположении в диакона напр. положено в „чине“ апостольское чтение, в котором повествуется об избрании семи диаконов, „ихже поставиша пред Апостолы: и помолившеся возложиша на ня руце “ (Деян. VI, 6), а в предшествующей чтению молитве говорится, что на это дело „вдохновил апостолов Сам Всемогущий Бог“ (Com. Pr. Book р. 379). На рукоположении епископском положено евангельское чтение, в котором читается: „Рече же им Иисус паки: мир вам: якоже посла мя Отец, и аз посылаю вы. И сие рек, дуну, и глагола им: приимите Духсвят. Имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже держите, держатся“. (Иоан. XX, 21–23). При епископском рукоположении по англиканскому чину предстоятельствующий, призывая к молитве о рукополагаемом, указывает основание для этого в примере Христа Спасителя и Его Апостолов, так как наш Спаситель целую ночь провел в молитве пред избранием и посланием дванадесяти Апостолов, а Его ученики также постились и молились пред возложением рук на Павла и Варнаву. (Comm. Pr. Book, 391). В формулах и молитвах англиканского чина с одной стороны заявляется, что благодать Божия и Дух Святый преподаются рукополагаемому именно чрез возложение рук, а с другой – утверждается, что это возложение рук предписано в священном писании. (Comm. Pr. Book., pp. 393, 392). Разве все эти указания говорят о божественном установлении только иерархии, а не самого священнодействия, посредством которого пастыри церкви поставляются на свое служение? – Чтобы должным образом оценить всю значительность этих указаний, не мешает припомнить, что даже в наших православных чинах рукоположений на божественное установление таинства священства имеется несравненно менее указаний, чем в англиканском. В православных чинах нет ни апостольских и евангельских чтений, в которых упоминалось бы о священнодействии поставления; нет и таких молитв, где говорилось бы что Сам Бог или И. Христос поставил апостолов и пастырей, и т. пд. Единственные, встречающиеся по этому предмету, указания говорят только, что „Бог уставил диаконства закон“, „призвал“ св. первом. Стефана „в дело служения своего“, или „законоположил нам чрез всехвального апостола Павла степеней и чинов чин“. (Чиновник арх. священнослужения. Москва 1721 г. стр. 260 и 259. Чин избрания и рукоположения Архиерейского. Спб. 1725 г. л. 32). Критик мой требует таким образом, чтобы англиканский чин являл себя православнее самых православных. Предъявлять к англиканской книге общих молитв такие возвышенные требования я не нахожу оснований и те указания, какие в ней заключаются, признаю достаточными, чтобы утверждать, что рукоположению приписываются в ней все признаки таинства.
б) ) В своем крайне-отрицательном толковании ХХV-го члена веры критик мой доходит до заявления, что будто бы пять второстепенных таинств, по смыслу его, „не должно считать истинными“, так как „с ними уживается даже такой признак, как происхождение из ложного следования апостолам, следовательно происхождение но только чисто человеческое; но, как всякое злоупотребление, как все ложное, – даже неугодное Богу“. (Странник, 582). Чтобы убедиться в неудобоприемлемости такого толкования, достаточно припомнить, что чинопоследования этих второстепенных таинств, представляющих собою якобы „злоупотребления“ и имеющих „неугодное Богу“ происхождение от „ложного следования апостолам“, входят однако в состав „книги общих молитв“ и „чина посвящения“, о которых сама же англиканская церковь отзывается как о таких, в которых „нет ничего противного Слову Божию и здравому учению, чего бы благочестивый человек не мог принять с доброю совестью“, или что было бы „суеверно и нечестиво“. (Preface in the Book of Common Prayer and the Article XXXVI).
Я отнюдь не думаю утверждать, что в XXV члене непременно заключается учение о всех семи таинствах с разделением их на главные и второстепенные; но не могу согласиться и с тем, что будто бы в нем выражается ясное учение о существовании только двух таинств, при чем священство „твердо и решительно» признается неистинным. Текст этого члена до такой степени не точен по своему смыслу и не ясен, что легко может допускать различные толкования. Он не говорит, что „те пять, которые обычно называются таинствами» не суть таинства или не должны считаться таинствами; но почему-то употребляет гораздо менее решительные и определенные выражения, что их „не должно считать таинствами Евангелия“, или что они не имеют одинаковой природы таинств с крещением и вечерею Господнею“, при чем книга гомилий прибавляет, что они лишь „не такие таинства, как крещение и причащение“, а эта книга, как известно, утверждается ХХХѴ-м членом веры и следовательно взгляды ее одинаковы со взглядами членов. Подобные выражения невольно внушают читателю мысль, что под ними может скрываться относительно второстепенных таинств не простое их отрицание, а лишь некоторое ограничение их значения. Ведь о каких-нибудь граненых кораллах напр. никто не скажет, что они „не такие же бриллианты“, или „не имеют одинаковой природы с бриллиантами“. Странно было бы, кажется, именовать и таинствами то, что совсем таинством не признается. Вот почему, как прежде так и теперь, я не могу признать смысл XXV члена ясным и решительным, а потому и считаю учение англиканской церкви о таинствах нуждающимся в разъяснении.
Мой критик в настоящее время, по видимому, решительно склоняется к неблагоприятному для англиканской иepapxии решению рассматриваемого нами вопроса, ибо если англиканская церковь несколько веков держалась, как он думает, ясного, но ложного учения о таинствах, причем священство таковым не признавала, то недействительность ее иерархии ясна сама собою. Весьма интересно мне было бы познакомиться с теми научными данными, которые утвердили критика в таком настроении тем более, что несколько лет тому назад, если только, конечно, я не ошибаюсь в его личности , он держался, по видимому, иных воззрений. В отзыве проф. И. Е. Троицкого о его сочинении приведены те общие результаты, к которым автор пришел в своем исследовании, а именно: 1) Факт рукоположения арх. Кантерб. Паркера 17 Дек. 1559 г. исторически засвидетельствован удовлетворительно.
2) Отвергать факт рукоположения еп. С. Давидского Барлоу, в 1536 г. нет достаточных оснований.
3) Историческое преемство англиканской иерархии во время реформации в Англии нарушено не было.
4) Форма, по которой был посвящен Паркер, может быть сама по себе достаточною.
5) Учение англиканской церкви о священстве (orders) заключает элементы и правые и ложные.
6) Нельзя утверждать, что посвящение Паркера было одной формальностью.
7) Вопрос о действительности англиканских посвящений, начиная с Паркера, подлежит обсуждению вселенской церкви. – (Журналы совета Спб. Духов. Академии за 1893–94 уч. год. Стр. 241).
Судя по этим кратким тезисам, настроение моего критика в 1894 г. было гораздо более благоприятным для англиканской иерархии, чем какое он обнаруживает теперь, хотя текст англиканских членов веры напр. был и тогда, конечно, таким же, каким он остается и в настоящее время. Появления в печати книги г. И. Соколова об англиканской иерархий я с большим интересом как ожидал прежде, так ожидаю и теперь. Очень может быть, что с некоторыми положениями этой книги я и не найду возможным согласиться, но во всяком случае могу уверить ее автора, что она встретит от меня гораздо более любезный прием, чем какого удостоилось с его стороны мое собственное исследование. В своем будущем отзыве я ни за что не ограничусь, как сделал мой критик, одним лишь заявлением, что ничего не разъяснено в книге удовлетворительным образом; но сочту для себя священной обязанностью соблюсти правила ученой справедливости и приличия и воздать должную дань уважения автору, хотя бы за его труды и познания. Со своей стороны я отнюдь не претендую на непогрешимость и очень буду рад, если поставленный мною вопрос и возбужденная им полемика привлечет к дорогому для меня предмету внимание и других ученых исследователей, которые дадут нашей православной науке несколько новых, быть может гораздо более глубоких и основательных, трудов по отделам и сторонам вопроса, доселе еще не разъясненным. Только viribus unitis двигается вперед наука, а потому, в интересах ее святого дела, от души я желаю всем настоящим и будущим деятелям по исследуемому мною вопросу полного успеха.